Традиционная и современная технология.
Часть I. Подходы и методы изучения техники и технологии.
Глава 2. Дискурсы и концепции техники и технологии

§ 1. Технократический дискурс техники

Анализ концепций техники показывает, что можно говорить о трёх основных дискурсах техники — технократическом, естественнонаучном и социокультурном. В их рамках были сформулированы рассмотренные выше три основные концепции технологии (инструменталистская, социально-детерминистическая и концепция автономной технологии).

Исходной предпосылкой технократического дискурса является убеждение в том, что современный мир — это мир технический (поэтому нашу цивилизацию часто называют «техногенной») и что техника представляет собой систему средств, позволяющих решать основные цивилизационные проблемы и задачи, не исключая и тех, которые порождены самой техникой. В. Рачков в прекрасной книге «Техника и её роль в судьбах человечества», посвящённой преимущественно анализу и критике технократического дискурса, пишет: «Самым модным и расхожим тезисом сегодня является: отныне всё зависит от техники, поскольку несомненно мы находимся в обществе, созданном целиком техникой и для техники… Как только человек осознает какую-то проблему или опасность, так сразу же можно сказать, что он берётся за её рассмотрение и решение, и, можно сказать, что она уже потенциально разрешена. Иначе говоря, существует негласная установка, что каждое затруднение нашего мира, если на него выделяется достаточно технических средств, людских и денежных ресурсов, преодолевается по мере того, как за него принимаются всерьёз. Более того, любое достижение в области науки и техники призвано решать определённое число проблем. Или, точнее, перед лицом опасности, конкретной, лимитированной трудности, люди обнаруживают неизбежно адекватное техническое решение. Это проистекает из того, что это — само движение техники; это отвечает также на глубокое убеждение, общее для общественного мнения индустриальных стран, что всё может быть сведено к техническим проблемам» [29, с. 32, 54–55]. Английский футуролог Д. Гейбор указанные здесь представления технократического сознания афористически суммировал в законе технической цивилизации: «что может быть сделано, обязательно будет сделано, причём вред, порождаемый техникой, может быть компенсирован опять же техникой» [29, с. 98].

В рамках технократического дискурса «технически» истолковываются все основные сферы человеческой деятельности: наука, инженерия, проектирование, производство, образование, институт власти.

Наука понимается как непосредственная производительная сила, позволяющая овладеть природой.

Инженерия и проектирование предназначены для создания инженерных и технических проектов.

Образование — это институт, призванный готовить специалистов, которые затем будут включаться в производство.

Производство — ничто иное, как техника и технические системы.

Власть — институт, основная роль которого поддерживать техническое развитие. В свою очередь, власть, отмечает Рачков, «приписывает технике необычайные качества, несущие человеку только блага: преодоление кризисов и застоя, устранение всех проблем и трудностей, наступление эры всеобщего благосостояния, изобилия, счастья и свободы. Государство обнаруживает легитимную связь с наукой-техникой, всячески способствуя научно-техническому прогрессу… государство действует как акселератор движения науки-техники, рассчитывая на положительные последствия экономического развития и умножения своих собственных сил» [29, с. 101–102].

В характеристику технократического дискурса техники Рачков включает особенности технически ориентированного сознания человека. В идеологическом плане такое сознание утверждает себя на основе идей прогресса и нормализации (стандартизации всего); для технически ориентированного сознания характерна установка на непрерывный рост, а также ускорение, наконец, такое сознание блокирует все формы мысли, угрожающие существованию технической реальности [29, с. 201–205]. «Никакое суждение не приемлемо, — замечает Рачков, — если это тормозит ход развития науки и техники. Это также отказ от морального суждения… Что касается разума, то его рациональные аргументы очень легко, оказывается, повернуть в нужную сторону» [29, с. 205].

В плане мышления для технически ориентированного сознания свойственен рационализм. По поводу последнего Рачков пишет следующее: «Рациональность составляет часть, неразрывно связанную с оптимистическим дискурсом, и в то же время доказательство одной характерной черты техники — её неизбежности. Техника, это ясно, результирует из науки, которая является рациональной. Следовательно, техника, впрочем, порождаемая рациональными операциями, также является рациональной… Рациональное, требуя протекания серии связанных операций, прекрасно ощутимо, осязаемо, осознаваемо, а поскольку мир ощутим, — то есть мы сначала понимаем, осознаем, а затем контролируем, — то нужно, чтобы этот мир был рациональным. И все отношения, требуемые от человека в нашем обществе предстают в качестве рациональных: рационально больше потреблять, как можно чаще менять вещи, менять тотчас же, что изношено, получать всё больше информации, работать все быстрее, производить всё больше продукции и так далее. Рационально удовлетворять постоянно возрастающие потребности и желания. Точно так же рационально выглядит и постоянный экономический рост. В общем, отношения между людьми могут быть нормальными, считаются таковыми, если они рациональны» [29, с. 148–149].

В. Рачков показывает, что частью технократического дискурса техники является, как это ни странно, гуманистический дискурс (утверждающий, что техника работает на благо человека и культуры), с помощью которого на самом деле «прикрывается», «скрывается», как говорил Фуко, истинное положение дел. «В реальном мире, — пишет Рачков, — дела обстоят совсем не так, как в гуманистическом дискурсе, в любом из его аспектов… Спрашивается, при чём здесь техника?

Конечно, техника не является прямой и немедленной причиной мирового зла. Но именно она сделала возможным расширение поля действия катастроф, а с другой стороны, индуцировала такие, а не другие политические решения… Главной констатацией из всего того, что было выше в дискурсе о технической культуре, является вывод: всё это не имеет никакого отношения к культуре» [29, с. 122–123, 130].

Другая форма «прикрытия» технократического дискурса, внешне вообще выглядящая как «антитехнократический дискурс», публичные намерения и проекты контроля над техническим развитием. Во-первых, показывает В. Рачков, последнее решение опять остаётся за техникой, во-вторых, все реальные усилия ограничиваются разговорами и бумажными проектами, что тем не менее усыпляет сознание общественности.

«Ф. Рокпло, — пишет В. Рачков, — считает, что в изменившейся ситуации необходимо утвердить право каждого гражданина вмешиваться в выбор основных технологических ориентаций общества, расширять демократию в области принятия решения по всем крупным техническим вопросам, бороться за самоуправление и только тогда можно будет «сломать сеть очевидностей, в которой наша культура закрыла технику». Но при этом остаётся вопрос, «какие технологии позволят нам выйти из тупиков, в которые завела нас техника сама по себе, будем ли мы ускоряться в том же направлении или изменим его, изобретая другие технологии?» [29, с. 139].

Другой пример, анализируемый В. Рачковым, — выдвинутая в середине 1970-х годов во Франции программа Жюлья-Ляббе. «Программа была достаточно ясной:

1. Идентифицировать потенциальный интерес к исследовательским работам и технологическим внедрениям.
2. Предложить средства для осуществления этой программы.
3. Идентифицировать вторичные и неблагоприятные последствия этих внедрений до того, как они станут неизбежными.
4. Информировать общественность о возможных последствиях с тем, чтобы предпринять необходимые для их устранения меры.

Эти четыре принципа, как принципы деятельности, были прекрасны: ошибки проистекают из незнания в области внедрения результатов науки, техники или морали. Далее, власть принятия решений должна быть равномерно распределена между всеми гражданами. Затем власть должна принимать необходимые меры в связи с запросами граждан. Этот проект послужил отправной точкой для широких дискуссий, выходящих иногда за рамки поднятой темы. Но внутри дебатов проект становился всё более тощим и ориентированным фактически только на научный рост. В результате выяснилось, что вся операция с технологической оценкой предстаёт процессом самооправдания, рассчитанным на общественное мнение.

С самого начала своего зарождения техническая система ускользает из-под контроля общественного мнения, ни разу ещё не удавалось сократить то или иное техническое предприятие ввиду риска под воздействием общественного контроля. Господствовать над техническими средствами становится труднее не только общественному мнению, но и специалистам. Тем более, что чаще всего мы даже и не понимаем проблему: мы начинаем интересоваться контролем над техникой только тогда, когда она затрагивает самые тривиальные проблемы традиционной морали — биотехнология, искусственное зарождение, оплодотворение, ин витро и так далее. Вот это стоит того, чтобы создавать этические и контролирующие комиссии, созывать коллоквиумы и семинары, которые ничего реально не могут ни сделать, ни предложить, но на которых вырабатываются нормы и точки отсчёта, полезные не более, чем Хартия о правах человека, потому что несмотря на все благие пожелания упомянутые технические средства являются лишь фрагментом совокупности технической системы, контроль над которой возможен, лишь если контролировать все» [29, с. 141–142].

Но может быть, все не так плохо и технократический дискурс, как и любой другой, выполняет своё культурное назначение? Однако вслед за рядом других философов техники В. Рачков оценивает его не просто как негативный, но «тиранический» и «террористический» (не в обычном смысле этих слов, а в культурном и гуманистическом отношении).

Подобная жёсткая оценка, по мнению В. Рачкова, оправдана тем, что технократический дискурс поддерживает и ускоряет процесс и события, ведущие нашу цивилизацию прямо к катастрофе. Развитие современной техники, считает В. Рачков, порождает лавинообразные неконтролируемые негативные последствия, погружает человека в мир иллюзий и абсурда, делает нашу цивилизацию хрупкой и незащищённой.

«Дискурс о технике, абсолютно некритикуемый и распространяемый повсюду (разоблачения от случая к случаю в научных исследованиях не могут идти в сравнение с грандиозностью дискурса, распространяемого мощью всего аппарата средств массовой коммуникации), есть тирания и терроризм одновременно, или попросту насилие, которое эффективно дополняет зачарованность человека индустриального общества и которое ставит его в ситуацию необратимой двойной зависимости, так что он подчинён основательно и «самостоятельно» научно-техническому прогрессу» [29, с. 288]. Читая труды теоретиков технократического дискурса, многие из которых выступают в роли экспертов научно-технического развития, «можно отметить, — пишет В. Рачков, — полное отсутствие даже намёка на четыре явления, представляющихся очень серьёзными: эвентуальность ядерной катастрофы, опасное ожесточение и неразбериха в странах третьего мира, экспотенциальный рост безработицы, всеобщий финансовый крах из-за накопления долгов… Я вовсе не считаю, что эксперты не имеют идей об этих эвентуальностях, я констатирую лишь, что они представляют будущее, которое не учитывает таких возможностей, и не считают необходимым указать на то, что может перевернуть прогнозы. Они просто-напросто заявляют — общество 2005 года будет таким. Иначе говоря, техника рисуется как новая фатальность нашего времени. Она бесспорна, она наша судьба, что бы там ни произошло… Дебаты по стратегии развития тех или иных средств государством практически невозможны, несмотря ни на какую демократию или гласность, поскольку актёры заинтересованы в своей игре. Если принята программа по инвестированию грандиозных технологических цепочек, например строительства атомного или химического комплекса, то никакие разумные доводы не в силах противостоять исполнению такой программы… Нам остаётся спросить лишь: а кто агенты этого технократического, вне политической власти, насилия, этой невиданной ранее технологической тирании, которая возникает и усиливается как-то постепенно и незаметно, ползуче? Конечно, административная и исполнительная власти, к которым относится и правительство. Затем технократы, занимающие ключевые позиции в техноструктуре, порождающие технологическую пропаганду, которая с готовностью и энтузиазмом воспринимается широкой общественностью. Ну и, конечно, профессора, интеллектуалы, учёные, журналисты. Как это ни странно, но в последнее время агентами технологического насилия всё чаще выступают и представители Церкви»… [29, с. 288–292]. А вот оценка Рачковым конечной точки развития техногенной цивилизации. «Чем дальше продвигается в своём развитии наука и техника, тем больше усугубляется рискованная ситуация и увеличивается вероятность общечеловеческой катастрофы… Сегодня самое время, чтобы человек перестал удовлетворяться несвязными результатами научных исследований. Если об этом не задумываться заранее, то как только процесс однажды вырвется из-под контроля, так сразу же пойдёт очень быстро до самого конца» [29, с. 95, 171].

В общем-то трудно возразить В. Рачкову, но что он имеет в виду под катастрофой и концом? Гибель всего живого в огне третьей мировой войны или просто снижение общей численности населения планеты, уровня жизни, культуры, временное одичание, и так далее? Первое, конечно, неприемлемо ни в коем случае, а второе — весьма реальная перспектива ближайшего развития человечества. Может быть, не пройдя подобного испытания, характеризуемого кризисом и распадом нашей цивилизации, мы не нащупаем выхода из сложившейся ситуации?

§ 2. Естественнонаучный дискурс техники

Критика технократического дискурса и осознание масштаба и значения технической реальности, которая в современном мире обусловливает буквально все стороны жизни человека, создали предпосылки для поиска новых подходов. Вполне естественно, что представители точных наук попытались взглянуть на технику привычным для них способом, то есть представить её как природное явление, подчиняющееся определённым законам. Открытие таких законов обещало возможность прогнозирования, расчёта и даже в перспективе управления техническим развитием.

Выше я уже отмечал, что этот замысел наиболее последовательно был реализован в идее техноценоза. Соответствующий дискурс техники описывает профессор Б. И. Кудрин, создавший оригинальное учение о технической реальности и назвавший это учение «технетикой». Он не только утверждает, что техническая реальность стала всеобщей, но и что её сущность представляет собой естественный процесс, где «вне желания человека техническое порождается техническим» [18, с. 31]. «Нынешнее поколение технического (а последующие — в ещё большей степени), — пишет Б. Кудрин, — существует лишь как частичка какого-то, зафиксированного во времени, техноценоза, неизмеримо большая часть которого создана до рождения живущих и вложенная иерархия которых и образует техносферу планеты; в-третьих, глобальный эволюционизм технического диктует появление другого технического так, что каждая из единиц технически живого и технетического как особь переделывает окружающее в направлении, благоприятном для себя… Технетика как бы исключает человека из рассмотрения: если завод построен и работает, то структура установленного оборудования находится в пределах, задаваемых параметрами гиперболического Н-распределения… Нынешнее бытие есть бытие техническое (технетическое). В горизонте жизненного мира техническая реальность уже воспринимается как реальное сущее. Окружающая человека среда обитания есть превращённая природа, техносфера наложилась на биосферу и трансформировала её» [18, с. 6, 17, 36].

Автор технетики показывает, что если технику рассматривать как множество слабо связанных между собой изделий, определяемых документами, а также такими особенностями инновационной деятельности, как диверсификация, вариофикация, ассортица, то техника может быть рассмотрена как естественное образование, напоминающее биологические цинозы и подчиняющееся законам, сходным с биологическими. «Таким образом, — пишет Б. Кудрин, — мы можем сравнить мир машин с животным миром (с крупными животными и птицами, соотносимыми по порядку с размерами человека: антропологическая оценка). Имеется в виду возможность выделения и перемещения каждой единицы оборудования, её локальная замена как особи на другую (в случае необходимости сохранения экологической ниши), то есть другую машину можно рассматривать как организм, фигурально выражаясь — отдельное животное… Первое принципиальное отличие изделия от техноценоза заключается уже в определении технического ценоза: это сообщество, образованное практически бесконечным (практически счетным) множеством слабо связанных и слабо взаимодействующих изделий, для целей познания выделяемых как единое целое» [18, с. 26, 27]. «Если положить, что особь = изделие играет в технетике ту же роль, что и особь-животное (растение) в биологии, то законы естественного и информационного отборов совпадают… техноэволюция — творческий процесс, основанный на верификации; наличие новшеств, путь проб и ошибок, специализация обязательны для техноэволюции; онтогенез совершается по документу, а техноэволюция в целом есть непрограммированное развитие, где преемственность, проявляющаяся в документе, есть фундаментальное свойство» [20, с. 21, 25].

Правда, в данном случае представления о документе, верификации, новшествах, пробах предполагают не только естественный залог мышления, но и искусственный. Пытаясь разрешить это противоречие, Б. Кудрин вводит новое интересное представление о технике и технологии, внутри которых искусственные феномены выступают как естественные.

Технику Б. Кудрин определяет как «часть технической реальности» (которую, не забудем, Кудрин истолковывает естественнонаучно: техника — это техноценоз), а технологию — как процессуальную сторону техники. «Таким образом, техника образует каркас, структуру техноценозов, а технология обеспечивает процессы (и заключается в них) функционирования и отдельных машин, агрегатов, и техноценоза в целом. Технология — материализующаяся душа техники. Основа её — единичный документированный технологический процесс, акт движения» [18, с. 11]. Но за бортом техноэволюции ещё много чего остаётся: например, человек, семиозис (информация), природа, продукты и отходы технического производства. Нужно отдать должное Б. Кудрину: мысля последовательно, он включает природу, в качестве материалов технологического производства, информацию, технические изделия и отходы в состав технической реальности.

А человека автор технетики истолковывает как необходимое субъективное условие становления технической реальности. Только после этого Б. Кудрин получает возможность непротиворечиво охарактеризовать техноэволюцию как естественный процесс.

«Философская сущность элементарного этапа (единичного цикла) техноэволюции: материал видоизменяется, отрицается, чтобы возродиться в новом изделии; технология как информационное отражение объективных природных (физических и биологических) и технических законов — сохраняется без изменения, старея, конечно, морально; техника — вырабатывает ресурс, изнашивается, физически (и морально) стареет; единичный продукт оценивается, исчезая в потреблении и порождая отбросы на всех стадиях от появления до ликвидации. Цикл за циклом реализуется информационный отбор — документальное оформление мнения «лучше-хуже» (далеко не обязательно экономическое)». А вот какими чертами в технетике наделяется человек. «Техническая реальность породила человека, ставшего мутационно способным:

• осознавать возможность орудий, изготавливавшихся им как животным;
• абстрагируясь, вычленить «идею» изделия и передать «образ» соплеменнику (начало информационной реальности);
• заставить работать на себя (биологическое человека, осознанное техническое и сохраняемое информационное привели к социальному).

Эта способность отражает возможность мозга лишь у человека представлять «образ» в терминах Н-распределения» [18, с. 16, 37]. Несмотря на устрашающе антигуманистическую трактовку человека, с точки зрения поставленной Б. Кудриным задачи — охарактеризовать техноэволюцию как естественный законосообразный процесс, всё сделано вполне адекватно.

Какие же возможности открывает технетика? Она позволяет устанавливать законы техноэволюции, рассчитывать параметры технических популяций, прогнозировать ход техноэволюции. Например, Б. Кудрин, ни мало ни много, а рассчитал (осторожно назвав этот расчёт гипотезой) крах нашей цивилизации. «Теперь, — пишет он, — перейдём к предельному общему количеству видов изделий, которое ежегодно смогут выпускать в мире. Это, на мой взгляд, предельно возможное число выпускаемого при дальнейшем движении цивилизации по технологическому пути. По аналогии может быть названо число технических (технетических) видов 10¹⁶ (десять в шестнадцатой степени — Прим. В. М. Розин.). Тогда, собственно, и должен произойти крах нашей цивилизации, точнее, смена её техноинтеллектуальным миром — технотронной цивилизацией» [18, с. 32].

Правда, есть одно но: и технику можно рассмотреть в естественнонаучном ключе, и законы техноэволюции, установленные Б. Кудриным, верны, и наша цивилизация закончится, при том, однако, условии, что ничто не изменится (окаменеют экономические, социальные и культурные условия), что все, как заведённые, будут действовать в пределах заданных ограничений, что человек по-прежнему не будет реагировать на опасности, будет следовать всё тем же застывшим идеалам и ценностям современной цивилизации — короче, если социальная жизнь будет строго подчиняться законам Кудрина. Я не иронизирую, а просто довожу до логического конца суть дела.

Вообще-то говоря, автор технетики может меня поправить, указав, что технетика не естественная наука, а техническая, а следовательно, он описывает не обычные процессы природы, а технический мир. «Технетика, — пишет Б. Кудрин, — относится к техническим наукам, и источником нового знания в ней являются технический материальный мир и мир информационный, но не общественные отношения (открытия в области общественных наук, как известно, неохраноспособны, потому что в этой области так называемые законы — не совсем законы)» [18, с. 17].

Меняет ли что-нибудь в нашей оценке подобное уточнение? Чтобы аргументировано ответить на этот вопрос, сделаем методологическое отступление и охарактеризуем основные этапы формирования классических и неклассических технических наук (эти этапы были намечены мной совместно с В. Г. Гороховым).

На начальных этапах технические науки классического типа представляли собой своеобразные «прикладные» разделы соответствующих естественных наук, которые условно можно назвать базовыми. Затем на их основе были сформированы самостоятельные технические науки, с собственными идеальными объектами и теоретическими знаниями [32]. Для современных неклассических технических наук такой единственной базовой теории нет, так как они ориентированы на решение комплексных научно-технических задач, требующих участия многих дисциплин (математических, технических, естественных и даже гуманитарных). Одновременно разрабатываются новые специфические методы и собственные теоретические средства исследования, которыми не обладает ни одна из синтезируемых дисциплин. Эти методы и средства специально приспособлены для решения данной комплексной научно-технической проблемы. В качестве примера можно привести проблемы информатики, в разработке которых принимают участие не только инженеры и кибернетики, но и лингвисты, логики, психологи, социологи, экономисты, философы. Всего можно выделить три основные этапа формирования неклассических технических наук.

На первом этапе складывается область однородных, достаточно сложных инженерных объектов (систем). Проектирование, разработка, расчёты этих объектов приводят к применению (и параллельно, если нужно, разработке) нескольких технических теорий классического типа. При этом задача заключается не только в том, чтобы описать и конструктивно определить различные процессы, аспекты и режимы работы проектируемой (и исследуемой) системы, но и «собрать» все отдельные представления в единой многоаспектной модели (имитации). Для этой цели используются блок-схемы, системные представления, сложные неоднородные описания, и так далее.

На этом этапе анализ систем ведётся на основе нескольких технических теорий (дисциплин) классического типа, синтез же — на основе указанных блок-схем, системных представлений и сложных описаний и только частично (отдельные процессы и подсистемы) на основе технических дисциплин классического типа.

На втором этапе в разных подсистемах и процессах сложного инженерного объекта нащупываются сходные планы и процессы (регулирование, передача информации, функционирование систем определённого класса и так далее), которые позволяют, во-первых, решать задачи нового класса, характерные для таких инженерных объектов (например, установление принципов надёжности, управления, синтеза разнородных подсистем и так далее), во-вторых, использовать для описания и проектирования таких объектов определённые математические аппараты (математическую статистику, теорию множеств, теорию графов, и так далее).

Например, применение в радиолокации концептуального и математического аппарата теории информации и кибернетики позволило перейти к анализу так называемой тонкой структуры сложного сигнала независимо от его конкретного вида. Понятие радиолокационной информации связано с описанием носителя информации (сигнала), то есть естественного процесса, протекающего в радиолокационной системе. Радиоволны при этом рассматриваются лишь как один из типов волн произвольной природы. Функционирование радиолокационной системы рассматривается в системотехнике как алгоритм обработки радиолокационной информации. Переход к теоретическому синтезу алгоритмов обработки радиолокационных сигналов стимулировался развитием аналогов обработки данных с помощью сельсинов и решающих устройств, выполняющих определённые математические операции. В результате в настоящее время трудно провести границу между функциями радиолокационных систем и вычислительных устройств [13, с. 228]. Таким образом, технические теории неклассического типа являются своеобразными техническими теориями второго уровня, их создание предполагает предварительное использование технических наук классического типа, а также синтез их на основе системных, кибернетических, информационных, и так далее представлений.

На третьем этапе в технических науках неклассического типа создаются теории идеальных инженерных устройств (систем). Например, в теоретической радиолокации после 1950-х годов были разработаны процедуры анализа и синтеза теоретических схем РЛС. Задача анализа качества работы различных конкретных видов радиолокационных устройств сводится к исследованию сложных процессов их функционирования при воздействии на них сигнала, смешанного с шумами и помехами. Применяемые в радиолокации методы позволяют сравнивать РЛС, отличающиеся по назначению, параметрам и конструктивному оформлению (бортовые, морские, наземные, обнаружения, сопровождения, и так далее) с единых позиций. С этой целью строится однородный идеальный объект радиолокации — «идеальная РЛС», относительно которой формулируется основное уравнение дальности радиолокации, а также уравнения, определяющие её рабочие характеристики [13, с. 223].

Создание теории идеальных инженерных устройств венчает формирование и классических, и неклассических технических наук. Эти теории позволяют противопоставить технические науки естественным наукам, поскольку идеальные инженерные устройства «живут» и функционируют не только по законам первой природы, но и по «законам» второй природы. Судя по всему, технетика (так же отчасти, как и концепция Г. Кулакина и З. Эльтековой) представляет собой теорию идеальных инженерных устройств.

В ней объектом изучения является сама техника и технология, представленные как квазиприродные образования, в данном случае их «жизнь» редуцируется к биологическим закономерностям. При построении этой теории были использованы понятия информации, эволюции, отбора, документа и другие, позволившие выделить в технике и технологии сходные планы и процессы и затем нащупать отношения, которым они подчиняются. В технетике, как мы видим, одним из основных подобных отношений является Н-распределение [19; 20]. Таким образом, хотя технетика действительно техническая наука (неклассического типа), она описывает технику и технологию, представляя их в качестве естественных законосообразных феноменов (как техноэволюцию). В этом плане наша оценка технетики остаётся неизменной.

В заключение следует отметить, что естественнонаучный дискурс нередко используется в рамках технократического дискурса. Например, Б. Кудрин в ряде своих работ и публичных выступлениях не только указывает на неизбежность развития событий в рамках современной техногенной цивилизации, но и утверждает, что такое развитие событий позволит решить основные проблемы нашей цивилизации и делает человека счастливым. Впрочем, в других местах этих же работ, как мы видели, он проводит прямо противоположные взгляды, например прогнозирует крах нашей цивилизации.

§ 3. Социокультурный дискурс техники

Именно в рамках этого дискурса были сформулированы указанные выше две концепции техники — «инструменталистская» и «социально-детерминистическая». Здесь обсуждается сущность техники и технологии, что предполагает соотнесение их с другими явлениями — бытием, природой, человеком, языком, деятельностью. Для социокультурного дискурса техники характерна редукция последней к различным, так сказать внетехническим, онтологиям — деятельности, формам технической рациональности, ценностям, каким-то аспектам культуры. Чтобы в этом убедиться, достаточно рассмотреть основные определения техники, которые даёт философия техники.

Один из ответов на вопрос, что есть техника, гласит: техника — это средство для достижения целей, другой — техника есть известная человеческая деятельность. В других определениях подчёркивается роль идей и их реализации, научных знаний или значение определённых ценностей. Важно обратить внимание, что в подобных определениях техники (отражающих определённые подходы исследователей) происходит её «распредмечивание», то есть техника как бы исчезает, её подменяют определённые формы деятельности, знания, ценностей, дух, аспекты культуры, и так далее. В общем, это понятно, учитывая, что представители социокультурного дискурса (а это прежде всего философы, культурологи, антропологи, социологи) убеждены, что техника не представляет собой самостоятельное органическое целое, а выступает как аспект или инобытие других реальностей.

Поэтому для познания сущности техники или понимания особенностей её изменения, считают они, необходимо анализировать не столько технику, сколько данные реальности. Наиболее часто в качестве таких реальностей рассматриваются естественная и техническая наука и связанная с ними практика (инженерия и индустриальное производство), в целом человеческая деятельность, культура и социум.

Анализируя данные реальности и рассматривая, как они влияют на технику, представители социокультурного дискурса сталкиваются со сложной проблемой: получается, что на техническое развитие практически невозможно влиять. Действительно, современные исследования, проведённые в рамках этого дискурса, показывают, что функционирование и развитие современной техники существенно зависит не только от установок современного человека, но и картин мира, в рамках которых человек мыслит и осознает действительность, а также устройства основных социальных институтов (производства, потребления, образования, и так далее). Спрашивается: как можно воздействовать на все эти цивилизационные компоненты и структуры? Но если нельзя, то нельзя и управлять техническим развитием? Впрочем, и в случае естественнонаучного дискурса техники получается тот же вывод. Например, технетика может нам только указать, при каких условиях наступит неизбежный крах нашей техногенной цивилизации.

В этом пункте имеет смысл остановиться на вопросе о соотношении социокультурного и естественнонаучного дискурсов. Эти дискурсы обслуживают решение разных проблем: социокультурный — экзистенциальных проблем техники (например, вопроса о сущности техники, о перспективах её развития, о возможности преодолеть техническую обусловленность, о судьбе техногенной цивилизации, и так далее), а естественнонаучный — решение технических проблем в отношении техники (исследовательское прогнозирование технического развития, расчёты циклов жизни технических комплексов, создание рекомендаций для научно-технической политики).

Поскольку в социокультурном дискурсе техника рассматривается в более широком контексте человеческой деятельности и культуры, а в естественнонаучном только как особая природа (форма жизни), то можно предположить, что первый дискурс является в отношении ко второму «рамочным» (то есть социокультурный дискурс может быть рассмотрен как одно из оснований естественнонаучного дискурса).

Например, понятие документа в социокультурном дискурсе является частным случаем понятия нормы, которая может быть представлена разными образованиями — образцами технической деятельности, законами природы, техническими концепциями, собственно документами и так далее. С этой точки зрения помимо технических ценозов и техноэволюции, вероятно, можно говорить и о других формах технической жизни, то есть дополнить технетику другими теориями идеальных инженерных устройств, описывающих соответствующие формы технической жизни.

Взглянем в целом на все три дискурса техники. Вслед за Хайдеггером нельзя отрицать, что трактовка техники как средства деятельности (техника — это технические средства, инструменты деятельности) не имеет смысла, но что эта трактовка одновременно, если к ней целиком сводится сущность современной техники, служит лишь поддержанию постава или, как мы теперь можем сказать, обосновывает технократический дискурс. Во многом можно согласиться также с негативной оценкой технократического дискурса, который дал В. Рачков, хотя иногда он трактует технику как самостоятельную стихию, с чем уже трудно согласиться.

Можно принять, что в рамках естественнонаучного дискурса техники удалось показать необходимость учёта при обсуждении сущности техники таких важных компонентов, как семиотическая информация (документы и прочее), различные последствия технической деятельности (изменения параметров среды, отходы, и так далее), влияние техники на технику, формирование замкнутой технической системы (Эллюль), необходимость рассматривать не только единичные технические изделия (сооружения), но большие совокупности таких изделий, объединённых в «технические популяции» слабыми взаимодействиями. Но трудно предположить, что условия (в том числе и деятельность самих людей), определяющие функционирование и развитие техники, будут оставаться неизменными. Наблюдения показывают, что они меняются и сейчас (правда, пока не кардинально), тем более они должны измениться в ближайшей или более отдалённой перспективе, что сделает естественнонаучный дискурс по меньшей мере проблематичным.

Социокультурный дискурс выглядит вполне современным и перспективным, но в нём, как я уже отмечал, не решена проблема социального действия. Кроме того, он слабо реагирует на два остальных дискурса.