Леонид Владимирович Гнатюк:
Язык — это мышление? Глава 1. Значение

Возвращаясь к кантовскому замечанию о разуме, который наряду с суждениями обыденного опыта постоянно имеет дело с суждениями метафизического уровня, мы действительно не можем не видеть здесь очень важной проблемы. В самом деле, каким образом во внутреннем мире человека постоянно совмещаются столь разные уровни интеллектуальной деятельности, которые в действительности должны проистекать из совершенно разных источников?

После того, как в науку вошло понятие информации, мы уже не можем согласиться с кантовским решением этого вопроса, признающим один из уровней нашего интеллекта таким, который задан ему априори. Более корректным подходом к этой проблеме будет, видимо, тот, согласно которому каждый из этих уровней, как и интеллект в целом, можно толковать как результат бесконечного разнообразия информационных взаимодействий.

Известно, что изначально информация представляет собой, прежде всего, онтологическую величину. Существуя как некое объективное начало, информация самоценна и, вовсе не предполагая существование какого-либо потребителя, выступает наряду с такими источниками бытия, как материя и энергия.

Как самодостаточная реальность информация свободна от таких форм своего существования, которые присущи живым системам. К бытию объективной информации неприменимы такие понятия, как смысл, значение, язык и так далее, хотя в определённом смысле будет оправданным рассматривать объективную информацию в аспекте такой метафоры, как «язык природы». В целом можно сказать, что она представляет собой свойство объективного мира, обеспечивающее взаимодействие всех его элементов. Информация создаёт различные содержательно неисчерпаемые формы и уровни этого взаимодействия, образует то их единство, которое и составляет объект всех наук о мире. Она подобно клею, который везде проникает, всё связывает, а в результате создаёт реальность, состоящую из множества уровней, каждый из которых, как полагает немецкий учёный Г. Хакен, подчинён действию управляющего им параметра.

Что касается уровня нашего существования, то он находится в пределах того параметра, который характеризуется признаками, в целом составляющими явление жизни.

Известно, что понятие параметра какого-либо уровня появилось в синергетике — науке, в которой было выработано понятие самоорганизации. Опираясь на основы этого учения, будем полагать, что параметр жизни представляет собой, пожалуй, наиболее полное выражение природы самоорганизации. В явлениях жизни самоорганизация является результатом таких информационных процессов, которые образуют явление метаинформации. Этим понятием обычно обозначают наличие информации об информации, примером чему может быть, скажем, библиотечный каталог. Несколько расширяя пределы такого толкования, скажем, что в нашем случае под метаинформацией будем понимать реальность, содержание которой приобретает форму, позволяющую ей делать это содержание своим собственным объектом, то есть, так или иначе, интерпретировать его.

Иначе говоря, в пределах метаинформационной реальности силы, создавшие её, одновременно представляют собой силы познания этой реальности. Таков, видимо, основополагающий параметр явлений, которые мы можем назвать живыми, отличая их от неживых. Кратко эту суть дела можно выразить так: жизнь есть реальность, обладающая энергией самопознания. Или: жизнь есть процесс самопознания. ¹

Сам этот процесс, в свою очередь, предполагает огромное количество уровней со своими параметрами существования. Что касается природы этих параметров, то она характеризуется наличием субъекта, то есть, той стороны самопознавательного процесса, который фиксирует результат самого процесса. Для обозначения деятельности субъекта используются такие её характеристики, как значение, познание, смысл, интеллект, разум и так далее, в которых схвачены различные стороны самопознавательных усилий на поступательных этапах её развития. В целом эти и подобные характеристики самопознания определяют различные стороны явления, которое мы называем сознанием.

В понятие сознания мы включаем все стороны и уровни отношения субъекта к окружающему его внешнему миру. Прежде всего, оно определяется значениями или характером интерпретации субъектом явлений внешнего мира. В этом смысле мы можем сказать, что живое — это то, что способно интерпретировать информацию, то есть создавать значения.

Такая интерпретация — обязательное условие самопознавательных усилий жизни, а способ их получения представляет собой основной механизм деятельности нашего сознания. Так, например, поток фотонов даёт возможность растению вырабатывать хлорофилл, а животному, обладающему зрением, воспринимать этот же поток как свет. Отношение растения и животного к потоку фотонов выступает здесь как явление сознания, а хлорофилл и свет — как интерпретация этого потока или значения.

Таких интерпретаций существует ровно столько, сколько существует типов живых систем. Таким образом, о содержании явлений внешнего мира или объективной информации мы можем судить только по содержанию известных нам значений, то есть, по результатам интерпретации живыми системами своего параметра существования. Живые системы, обладающие присущим им набором значений, при своём взаимодействии обмениваются ими, и этот обмен мы назовём языком. Язык, следовательно, образуется из интерпретированной в значениях информации, предназначенной для возможного взаимодействия с другими значениями.

Следует выделить различные способы обмена значениями — от того, какими пользуется растения, вирусы, бактерии и так далее, до того языка, который существует у животных, обладающих психикой. Иначе говоря, языковое общение репрезентирует различные уровни сознания и присущие ему способы выражения объективной информации.

Так, например, известен такой вид африканской акации, который при поедании её листьев животными выделяет этилен, под воздействием которого соседние акации также выделяют этот газ и становятся несъедобными. Несомненно, что в данном случае этилен, которым обмениваются растения, играет роль языка. Более того, уровень интерпретации «бессловесными» представителями флоры своих значений позволяет использовать их для привлечения нужных и отпугивания вредных насекомых, что поневоле приводит к выводу о существовании определённого уровня общения между ними и растениями.

Известно, что такие растения, как помидоры, огурцы, кукуруза и так далее при появлении вредителей привлекают для своей защиты естественных врагов этих вредителей — клопов и хищных клещей. Многие растения не только защищают повреждённые ткани, но и заботятся о сохранении здоровых, для чего нетронутые части растения вырабатывают — для отпугивания одних насекомых и привлечения других — необходимые в данном случае ароматические вещества.

Резко возрастает уровень сознания и языковых возможностей у насекомых. Так, например, исследования коммуникационных возможностей у муравьёв — существ с ничтожным объёмом мозга — показали, что они владеют неизвестным нам способом передачи друг другу довольно сложной информации. Способ этот заключается во взаимном дотрагивании их усиков. Процесс такого дотрагивания занимает тем больше времени, чем сложнее оказывается передаваемое сообщение. В отдельных случаях, как показывают эксперименты, он достигал двухсот секунд. ²

Учёные пока не научились расшифровывать и идентифицировать сигналы, посылаемые с помощью таких контактов, но можно предположить, что при этом способе передачи-приёма информации содержание сигнала намертво «спаяно» с формой его подачи. Иначе говоря, такой язык лишён какой-либо избыточности, то есть, эмоциональной окраски, неопределённости, возможности выбора вариантов и тому подобного и является оперированием информации в чистом виде, что характерно для примитивной, неразвитой формы общения.

Впрочем, подобный (то есть, далёкий от более развитых форм общения) язык обладает достаточно разнообразными способами обмена информацией. Так, А. А. Захаров в книге «Муравей, семья, колония» говорит о таких способах коммуникации между муравьиными сообществами (колоннами) следующее: «Информация может передаваться из колонны в колонну различными путями: посредством обмена пищей, различных сигналов (акустических, химических, тактильных); обмена особями (личинками, куколками); распространения в гнезде специфического запаха, в результате чего возникает и поддерживается особый запах муравейника — гнездовой запах». ³

Эти и другие (менее известные нам) формы языкового общения муравьёв вкупе с разнообразными видами их деятельности — распределение обязанностей, ведение хозяйства, забота о потомстве, поддержание строжайше регламентированных условий жизни всей колонии и тому подобное — даёт нам возможность видеть в ней организацию своеобразного социума.

Характер этой организации, видимо, в том, что в ней индивидуальные особенности каждого насекомого, благодаря которым происходит распределение на воинов, фуражиров, разведчиков и так далее, существуют исключительно как функции, необходимые для деятельности всей организации в целом. Тип этой организации, которая на языке человеческого социума носит название тоталитарной, управляется с необходимостью, реализация которой заложена в качестве условия существования самой организации. Такой тип реализации любого вида деятельности мы назовём мыслью.

Действительно, в самом широком значении мысль есть такой проект какой-либо деятельности, который ведёт к результату, необходимость которого является неявной причиной существования самого проекта. Очевидно, что здесь мы имеем дело с целеполаганием, но особого рода, таким, для которого само целеполагание проявляет себя только в качестве очевидного результата. ⁴

Следовательно, мысль в самих истоках своих есть некий спонтанный акт самопознавательных усилий жизни, а не результат заранее намеченных этапов достижения заранее поставленной цели. Это тоталитарное целеполагание. Поэтому мысль есть также способ безусловного подчинения всех обстоятельств её формирования самому процессу этого формирования во всех возможных аспектах: не только интеллектуальном, но и социальном, производственно-экономическом, правовом и так далее.

Однако эти и подобные результаты мыслительных способностей человека вовсе не исключают их наличия и у других представителей живой природы, начиная с простейших.

Пожалуй, первым, кто предвосхитил дальнейшие многочисленные исследования в этой области, был французский учёный Альфред Бинé. В 1888 году он опубликовал небольшое сочинение об умственных способностях микроорганизмов. В этой работе Бинé подробно описал разумную деятельность этих примитивных существ, которые охотятся за конкретной добычей, запоминая расположение отверстий в стеклянной стене, строят укрытия для ожидаемого потомства, спасаются бегством от хищника, а также устраивают нечто вроде брачной игры.

Одним из выводов его работы был тот, что умственные способности у более сложных организмов не могли появиться в процессе эволюции хотя бы потому, что они были уже у простейших. ⁵ Следовательно, процесс мышления, который является следствием деятельности мысли, есть свойством всего живого, и может быть градуирован от таких форм его проявления, как, например, инстинкт, до уровня, на котором его использует человек. Во всём своём объёме эта градация представляет собой то явление самопознания жизни, о котором мы говорили выше.

Наиболее важным предположением, сформулированным Бинé, было также то, что умственные способности микроорганизмов каким-то образом связаны с командами, которые формируются в самих истоках существования живой материи, скорее всего, в клетке и её ядре. Здесь следует заметить, что само представление о «командах» указывает не на механистичность мыслительных процессов, а на использование некоего «языка» мышления, то есть, на некоторую систему сигналов (в семиотике их называют знаками), так или иначе выражающих содержание этих команд. Не говоря уже о том, что такое предположение Бинé было блестяще подтверждено позднейшими исследованиями в области микробиологии, оно, кроме того, довольно точно выражает основную позицию такой науки, как биосемиотика. Эта позиция заключается в том, что само существо жизни может быть понято как совокупность знаковых процессов и отношений. С этой точки зрения верным будет утверждение, что организмы живут не в мире вещей, а в мире знаков, как материальных носителей информации.

Знак в жизни любого организма играет, пожалуй, не менее важную роль, чем атом в строении вещества. Но если строение вещества мы объясняем природой атомных процессов, то жизнь организма раскрывается в его ориентации на знак и способе его интерпретации, посредством чего он вырабатывает необходимые ему значения. Так, например, образование растением хлорофилла (значения) является результатом фотосинтеза, то есть специфической интерпретации растением солнечного света (знака).

Положение о жизни как строго определённой системе интерпретации знаков является определяющим для понимания её природы. Поэтому, хотя синтез белков осуществляется в клетке с помощью множества химических реакций, однако никакой прямой химической связи между строением белков и нуклеиновых кислот не существует. Последовательность нуклеотидов в нуклеиновых кислотах ДНК и РНК является информацией о строении белков (знаком), а само их строение (значение) есть ничто иное, как результат интерпретации организмом клетки этой информации. Если же знак (информация о строении белков) мы сравним с текстом, а белок (последовательность нуклеотидов нём) с чтением этого текста, то живое в самих своих основах следует понимать не как результат непосредственно материальных — в нашем случае химических — взаимодействий, а как прямой аналог языкового общения.

Но такое же «общение» мы наблюдаем не только на микро-, но и на макросистемном уровне бытия жизни, в биосфере, в основе которой также лежит сложнейшая сеть знаковых отношений. В этой связи следует сказать о вполне закономерном выводе биосемиотиков относительно глубокой связи между проблемами происхождения языка и природой жизни.

Принятая нами точка зрения на информацию и её роль в организации процессов жизни позволяет говорить о трёх видах живых систем, деятельность которых определяется присущими только им знаковыми отношениями.

Прежде всего, здесь следует выделить клетку как такое уникальное образование, природа которого лежит в основе существования другого вида живых систем — индивидуального организма. Однако этот вид следует считать промежуточным, поскольку, если природе и известны примеры их одиночного существования, то всё-таки основная их масса пребывает в форме сообществ или социумов, среди которых можно выделить пчелиный рой, муравейник, различные виды стай животных и, наконец, такой их вид, как человеческое сообщество. Все эти сообщества следует отнести к третьему виду живых систем или организмов.

Выше было уже достаточно сказано о знаковых процессах и возможностях их интерпретации в организме первого вида живых систем, в клетке, о том, что сама интерпретация здесь сродни с чтением текста, то есть, с деятельностью языка. Но очевидно, что поскольку эта деятельность не произвольна, а продиктована необходимостью реализации её программы, то она может быть в чистом виде примером мыслительной деятельности в указанном выше значении. Действительно, программное обеспечение организма клетки ведёт к результату, которое это обеспечение с необходимостью предполагает.

Что касается второго вида живых систем — индивидуального организма, то здесь основной интерес для нас будет представлять человек. Дело в том, что его бытие определяется, с одной стороны, мыслительной деятельностью особого рода, характер которой в основе своей напоминает нам соответствующую деятельность клетки (о чём ниже) с тем, однако, принципиальным отличием, что если формальная сторона мыслительной деятельности клетки во всех клеточных организмах однотипна, то мыслительная деятельность каждого человека строго индивидуальна. Вместе с тем, человек включён также и в организацию третьего вида живых систем, отличной от клеточных, — свою социальную систему.

Имея в виду историю и характер становления человека, следует предположить, что особенностями своей мыслительной деятельности человек был обязан своему социуму, хотя и последний с огромной скоростью меняет собственное содержание благодаря именно мыслительной деятельности самого человека. Последнее обстоятельство радикально отличает человеческий социум от всех тех, которые существуют в остальном животном мире.

Как отмечается в этологии — науке о поведении животных — основой устойчивости всех остальных сообществ, отличных от человеческого, есть не развитие, а постоянное следование раз и навсегда усвоенным «правилам игры» с окружающим миром. Табу на нарушение этих правил стало неизменным условием дальнейшего существования социальных организаций животного мира. Более того, как следует из результатов этологических исследований, соблюдение этих табу стало причиной появления чётко дифференцированных рядов отличительных движений животного, как маркеров становления этапов его эволюции. Оказалось, что на каждом из таких этапов формируются вполне однозначные для того или иного вида шаблоны поведения.

В работе «Оборотная сторона зеркала» К. Лоренц, один из основоположников и классиков этологии, утверждает, что «шаблоны поведения — это столь же надёжные признаки родственных групп, как и характерные черты строения тела». ⁶

Биологической основой существования и деятельности «шаблонов» являются инстинкты животных или, как об этом говорилось выше, врождённые программы их мыслительных действий, записанных в геноме вида. Этология говорит о наличии четырёх таких программ действий или, как говорит Лоренц, «большой четвёрки» инстинктивных поведений животного: каждое из них находится в готовности нападать, убегать, питаться и размножаться.

Эти побуждения, как спусковые механизмы реализации генетических программ животного, представляют собой основу его адаптации к внешнему миру. Поскольку же сам внешний мир многолик, текуч и неисчерпаем в своих проявлениях, то одной этой основы явно недостаточно для полноценной деятельности животного. Поэтому действия «большой четвёрки» увеличивают свои возможности за счёт «малых служителей сохранения вида», то есть дополнительных инстинктивных действий. Используя их, животное максимально использует возможности своей организации: бегает, плавает, летает, клюёт, хватает, грызёт, осваивает территорию, воспитывает потомство и так далее.

Но все эти действия есть ничто иное, как способы интерпретации животными явлений внешнего мира, которые существуют в их сознании в форме значений. В пределах своих «шаблонов» поведения каждый вид животных располагает присущим им набором таких значений. Обмен ими, то есть, язык, которым пользуется вид, представляется необходимым условием его сохранения.

При этом, чем более высокое положение тот или иной вид занимает на эволюционной лестнице, тем более сложные формы принимает их язык. Так, например, если явления внешнего мира воспринимаются животными как знаки, которым в их сознании соответствуют определённые значения, то в процессе обмена этими значениями уже они сами принимают форму знака, который так или иначе символизируется. Таким символом может стать определённое ритуальное действие, модуляция издаваемого звука, поза, мимика и так далее.

В качестве примера приведём ещё одну выдержку из книги К. Лоренца «Оборотная сторона зеркала». «Более полувека назад, — пишет Лоренц, — Джулиан Хаксли сделал открытие необычной важности, показав, что взаимопонимание животных одного вида, то есть на объективном языке, координация их социального поведения, осуществляется с помощью сигналов, символизирующих вполне определённые виды поведения… В своей классической работе о большой поганке (чомге) он писал, как самец, ухаживая за самкой, достаёт со дна строительный материал и затем, держа его в клюве, выполняет на поверхности воды движения, в которых легко узнать движения, выполняемые при постройке гнезда. На человеческом языке это сигнал означает: «Давай вместе строить гнездо». ⁷

Очевидно, что этот сигнал указывает на такой проект действий, необходимость реализации которого является источником самого проекта. Иначе говоря, этот сигнал есть выражением мыслительных действий самца. Не потому гнездо необходимо, что самец предлагает его строить, а, наоборот, он предлагает строить гнездо потому, что оно необходимо.

Однозначность этой мысли легко прочитывается в таких немудрёных знаковых системах. Но чем сложнее становятся их конструкции, тем менее очевидным будет ход мыслей, которые образуют их носители. К таким несравненно более сложным знаковым системам относится, например, язык приматов. В пределах своего общения они пользуются звуковыми сигналами, которые наполнены разнообразными эмоциональными интонациями.

Разумеется, эти сигналы далеки от того, чтобы их можно было сравнить с человеческой речью. Вместе с тем, в потоке этих горловых модуляций животным удаётся как-то обозначать, то есть интерпретировать содержание информации, касающейся их личного опыта.

В своей книге «Происхождение языка» известный отечественный лингвист С. А. Бурлак передаёт рассказ американского зоопсихолога С. Сэвидж-Рембо о случае, которой произошёл с ней на прогулке в лесу вместе с бонобо по имени Панбаниша. «Во время прогулки они заметили на дереве силуэт какой-то крупной кошки и, испугавшись, вернулись в лабораторию, где их встретили бонобо Канзи, Тамуки, Матата и шимпанзе Панзи. Обезьяны, вероятно по невербальным сигналам догадались, что Панбанишу что-то напугало в лесу. Они, пишет Сэвидж-Рембо, стали напряжённо всматриваться в темноту и издавать мягкие звуки «уху-ух», говорящие о чём-то необычном. Панбаниша тоже начала издавать какие-то звуки. Все остальные слушали и отвечали громкими криками. Неужели она говорит им что-то, чего я не могу понять? Я не знаю. Какую информацию передала Панбаниша, в точности сказать трудно, но Канзи и Панзи, когда им в очередной раз разрешили погулять, обнаружили страх и колебания именно в этом участке леса. Поскольку их прежде никогда не пугали, похоже, всё-таки, что они что-то смогли понять из происшедшего». ⁸

Так каким образом совокупность звуков, издаваемых Панбанишей, привела остальных обезьян к выводу о небезопасности нахождения именно в данном участке леса? Несомненно одно: эти звуки или, вернее, горловые модуляции одного животного были для других формально такими же знаками, как и движения самца чомги, который «предлагал» своей подруге построить гнездо.

То же самое мы можем сказать и о взаимных контактах муравьиных усиков, и о жизни колонии микроорганизмов, наблюдаемых А. Бинé, и о соответствующих реакциях растений при нападении на них вредителей. В каждом из перечисленных случаев мы имеем дело с универсальным принципом существования организмов, который заключается в следующем: при восприятии любой живой системой какого-либо знака (то есть сигнала, воздействующего на его жизнедеятельность) живая система так или иначе реагирует на него, и продуктом этой реакции есть значение, как основа существования языка этой системы.

Значение здесь представляет собой результат таких изменений в структуре системы при воздействии на неё внешнего мира, благодаря которым её организм создаёт стратегию своего обратного воздействия на внешний мир для создания в нём обстоятельств, благоприятных для собственного существования живой системы. Процесс выработки значений можно было бы назвать адаптацией, то есть, приспособлением, но, по сути, это такое «приспособление», с помощью которого живая система, скорее, приспосабливает мир к себе, то есть творит его «по-своему образу и подобию». И это творчество будет тем более масштабным, чем более активным будет сам его агент. Человек, чья деятельность полностью укладывается в представленную схему, обладает бесспорным приоритетом в своих способностях воздействовать на внешний мир.

Самым загадочным во всём этом механизме деятельности живой системы есть способ получения ей своих значений, то есть, процесс преобразования внешнего воздействия на живую систему (знака) в реакцию на это воздействие (значение). Иначе говоря, речь идёт о внутреннем мире живой системы, её природе и деятельности. Эта проблема становится задачей со множеством неизвестных после введения в психологию немецким учёным Я. Икскюлем понятия умвельта или «моего мира», то есть, того коридора реальности, который образует для себя каждый из существующих видов живых существ. Так, например, змеи, которые лишены слуха и реагируют только на источник тепла, живут совсем в ином коридоре реальности, чем млекопитающие, а те насекомые, рецепторы обоняния которых размещены в волосках их ног, живут в умвельте, не имеющем ничего общего ни со змеями, ни с млекопитающими.

Наш мозг никогда не даёт нам объективной информации. Его деятельность имеет своим результатом такой набор значений, который представляет собой не более, чем какую-либо гипотезу о мире, его модель, в пределах которой каждое животное обладает своим способом восприятия знаков (уровень сознания), образования значений (формирование «коридора реальности») и обмена ими (язык). И если бы нам удалось сделать «срез» сознаний каждого из видов живых существ, то мы оказались бы в таком необозримом калейдоскопе их восприятий объективной реальности, за которыми сама эта реальность, спрятанная за слоем всех обозначенных выше проявлений внутреннего мира, не просматривалась бы вовсе.

Но в ряду всех живых существ мы находим и человека, который, как и все остальные, живёт в своём «коридоре реальности» и создаёт собственную «модель мира». Поскольку это наша собственная «модель», и она нам более понятна, чем «модель», например, насекомого, то не сможем ли мы понять природу проявлений живых существ путём исследования, прежде всего, самих себя, поступив в соответствии с принципом, гласящим, что более развитые формы — это ключ к пониманию форм, менее развитых?