Александр Борисович Кабанов:
О естественном праве, или принципы социальной эволюции.
Глава V. Столкновение концепций (Движители социальной истории, цели и механизмы социальной эволюции)

Очевидно, для того, чтобы как можно лучше понять суть и особенности принципов социальной эволюции и представленных выше теорий социальных изменений следует столкнуть их межу собой и посмотреть на полученные при этом результаты.

Несомненно, что всякая значимая теория общественной эволюции должна иметь три ясно изложенных предмета: во-первых, движитель социальной истории, во-вторых, цель перемен (не обязательно конечную, как это предполагает историзм) и, в-третьих, естественно, сам механизм социальной эволюции. Все рассмотренные ранее концепции их, безусловно, имеют; поэтому следует начать с изложения таковых.

Как мы выяснили, согласно принципам социальной эволюции движителем истории признается удовлетворению индивидами своих стремлений и желаний самой различной природы — от простейших физиологических, например, потребностей в самосохранении и пище, до духовных, в том числе, религиозных, интеллектуальных и эстетических. При этом целью является неосознанное и никем незапланированное заранее достижение наибольшего из возможного общего блага, а механизм социальной эволюции заключается в столкновении разнонаправленных политических сил, имеющих противоположные интересы различных социальных групп, стремящихся в ходе политической борьбы отменить, трансформировать либо сохранить существующие социальные нормы и правила.

Тем временем, большинство концепций социального контракта полагает, что движителем социальной эволюции выступает стремление людей к безопасности, а также их желание сохранить и приумножить личное имущество (накопительство). Целью гражданской жизни и главной задачей правителя является общее благо (интерес), а заключение и пересмотр большинством членов условий контракта или управление в соответствии с положениями действующего договора представляет собой механизм социальной эволюции. В свою очередь, у утилитаризма движущая сила — обеспечение индивидом личного счастья, понимаемое как превышение получения разного вида удовольствий над болью и страданием. Цель эволюции — максимально возможное увеличение общественного блага, воспринимаемого в виде суммы счастий частных лиц. Между тем механизм социальной эволюции заключается, как правило, в эгоистичном стремлении индивидуумов к личному счастью, ради которого они создают большинство социальных норм и правил; и только иногда для создания норм, в силу нравственных наставлений и чувства долга по отношению к счастью других, ими используется основной утилитаристский принцип.

Что качается историзма, то согласно Гегелю движущей силой социальной истории является психологическая потребность человеческого мышления в создании совершенной и универсальной человеческой культуры, создающая последовательную цепь культурных представлений, которые частично сами являются ими (религия и идеология), а частично определяют развитие прочих социальных регуляторных систем (государственного строя, законов и морали). Целью истории является разумное и свободное общество, в котором каждый осознает надобность в свободе, и средством достижения которого является совершенное государство. Механизм социальной эволюции представляет собой синтез культурного содержания текущей картины мира и нового представления, пытающегося устранить противоречия и недостатки (в частности, отсутствие всеобщего и равного взаимного признания) действующей картины ⁷¹. Между тем, по Марксу движитель социальной истории — реализация человеческой природы; конечная цель — свободная и полноценная жизнь: три часа в день доставляющий радость умственный труд, а в свободное время занятия литературой и поэзией. Механизм социальных изменений — снятие посредством революций возникающих препятствий для дальнейшего развития производительных сил в виде доминирующих производственных отношений, законодательства и идеологии.

Конечно, Гегель был совершенно прав, что как такового общественного договора никогда не существовало, что гражданское состояние и право вырастают из истории. Кроме того, он, как и Бентам, был прав также и в том, что «естественного права» в виде универсальных и неизменных социальных норм не существует. Кстати, подобные поиски наблюдались и в области политической экономии, где на протяжении нескольких столетий исследователи пытались обнаружить «стандарт стоимости», то есть такой товар, ценность которого всегда остаётся постоянной (обыкновенно под ним подразумевали хлеб или золото), вследствие чего посредством него можно было бы определить истинные изменения ценности всех прочих экономических благ. Однако в итоге экономисты пришли к пониманию того, что такого товара не существует в природе, ибо ценность всякого товара зависит от целого ряда в той или иной степени изменяющихся условий его производства и сбыта. Несмотря на то, что в XX столетии некоторые, в частности Джон Роулз, пытались реанимировать договорную теорию, сегодня для многих очевидно, что справедливые (естественные) нормы не происходят вследствие абстрактных рассуждений, а являются продуктами исторического процесса, что они не универсальны, а всегда связаны с конкретными историческими условиями ⁷².

Ключевой ошибкой в теоретических построениях Гегеля, является его идеалистический взгляд на человеческую природу. Он полагал, что живущий в естественном состоянии «первый человек» в отличие от животных обладал свободой воли: в своём поведении он не был всецело подчинён потребностям в сохранении жизни, пище и улучшении материальных жизненных условий, ибо для него, в первую очередь, было важно признание со стороны других людей ⁷³. Подобная жажда признания приводила к кровавым конфликтам, в результате которых одни люди подчиняли себе других, обращая тех в рабство. В свою очередь, конец истории наступает в тот момент, когда возникает всеобщее равное признание, выражаемое в политической сфере в виде либеральной демократии. Между тем, на самом деле, сегодня в западном мире люди отказываются воевать между собой и подчинять себе других не вследствие, даруемого демократией, всеобщего признания, а вследствие повышения материального благосостояния, качества жизни и как следствие повсеместного распространения мирного, довольного жизнью и не испытующего страстей расчётливого профессионала — веберовского «последнего человека» ⁷⁴.

Только при таком идеалистическом взгляде на природу человека, в котором материальные аспекты человеческого бытия столь малозначимы, можно было утверждать, что психологическая потребность в совершенной культуре — это движитель истории. И только в соответствии с ним можно было предположить, что развитие культуры (религии, философии и идеологии) определяет государственный строй и право. В действительности же в долгосрочном аспекте в ходе политической борьбы в государстве устанавливается та система права, которая более всего способствует экономическому процветанию страны: там, где демократия приводит к хаосу и анархии от неё при первой же возможности отказываются, невзирая на все угрозы и санкции Запада. Таким образом, материальное благополучие детерминирует право и идеологию, а не наоборот. Поэтому только такой горячий последователь Гегеля, как Фрэнсис Фукуяма мог столь наивно утверждать, что начатые в середине 1980-х годов в бывшем Советском Союзе экономические и политические преобразования происходили не в силу экономических проблем, а вследствие осознания культурной неполноценности коммунистической идеологии по сравнению с её западной альтернативой. В действительности экономические неудачи породили желающие перемен политические силы, которые, в свою очередь, трансформировали сначала экономическую, а потом и политическую систему страны.

В свою очередь, главная проблема утилитаризма в полном отсутствии принципов, по которым работает механизм социальной эволюции: добрую волю человека или законодателя, руководствующихся во всех своих действиях основным утилитаристским принципом, было бы весьма наивно рассматривать в качестве такого механизма; между тем механика взаимодействия, создающих регуляторные системы, эгоистических сил им не изучена.

Несомненно, Карл Маркс устранил некоторые недостатки договорной теории, философии Гегеля и утилитаристов. Если Гегель полагал, развитие духовной культуры объективируется в форме конституций и государственного права, то Маркс считал, что материальное производство и производственные отношения приводят в движение культурную сферу. Что именно развитие производительных сил и удовлетворение потребности в экономических благах определяет формы государственного устройства, существование или отсутствие рабов и господ, а культурная деятельность, например, в форме античной религии и философии лишь закрепляет и узаконивает их. Помимо этого, в отличие от утилитаристов в его социальной философии существует реальная творящая историю политическая сила — социальные классы.

Впрочем, несмотря на ряд неоспоримых достоинств, его концепция изобилует множеством спорных моментов: среди прочего, формационный подход и предполагаемая им возможность конца истории содержат в себе явную антинаучную фальсификацию социальной жизни. В частности, Маркс утверждал, что социальные законы изменчивы: при переходе от одной общественно-экономической формации к другой меняются принципы, по которым функционирует общество (к примеру, при первобытно-общинном строе меновая ценность товаров определялась затраченным на их производство рабочим временем, а при капитализме, в связи с появлением капиталистической прибыли — ценами производства). По этой причине в первобытную эпоху, где не частной собственности и при коммунизме, когда происходит обобществление средств производства, экономической эксплуатации не существует, а во всех остальных формациях она имеется. В сущности, единственный неизменный и универсальный социальный закон Маркса — это закон смены исторических стадий и достижение конца истории в виде коммунистической утопии.

Особенностью исторического материализма Маркса является то, что социальная эволюция воспринимается им, главным образом, в форме резких революционных перемен (когда согласно диалектическому закону, количество переходит в качество), изменяющих всю общественную структуру. Однако если бы он рассматривал преимущественно не «качественные» изменения в виде смены общественно-экономических формаций, а постепенное изменение законодательства, тогда возможно он смог бы выявить некие универсальные принципы, в соответствии с которыми функционирует всякое человеческое сообщество, и, соответственно, ложность собственной теории прибавочной стоимости и её основного вывода об эксплуатации. Правда, для одного из лидеров рабочего движения подобные результаты означали бы крах всей его многолетней практической деятельности.

Здесь следует сделать два важных замечания.

Во-первых, некоторой общей чертой и одновременно существенным недостатком, как договорной теории, так и Гегеля с Марксом является их недооценка социальной значимости нравственной системы, относительно государственного права; последний из них — как я уже об этом говорил — и вовсе отрицал внеклассовую общечеловеческую мораль, как буржуазный предрассудок.

Во-вторых, главная ошибка историзма Гегеля и Маркса в том, что, по их мнению, в ходе исторического развития происходит полное обновление всей социальной структуры — культурной, религиозной, политической, правовой и экономической сфер жизни. Что касается Маркса, то ему в политических целях — для пропаганды светлого будущего в виде коммунистического рая — несомненно, был выгоден такого рода тотальный историзм. Но, как нам об этом свидетельствует мировая история, в действительности отдельные сферы социальной жизни эволюционируют с разной скоростью, а некоторые и вовсе остаются практически неизменными, несмотря на активное развитие науки, многократный рост производительных сил и коренное изменений всей экономической структуры: например, культурные традиции народов и патерналистская политическая система в Азии.

Из всего сказанного совершенно очевидно, что представленная мной концепция социальной истории, ядром которой является понимание естественного права, как неотъемлемого права каждого индивидуума на политическую борьбу в соответствии с имеющимися у него ресурсами и возможностями, не содержит ни исторических несоответствий, ни политический фальсификаций, а поэтому гораздо лучше описывает реальность. Согласно этой концепции социальные изменения — происходящие, как правило, вследствие перемен в экономической сфере — приводят к тому, что новый максимум общественного блага достигается посредством некоторых изменений в регуляторных системах, осуществляемых в ходе политической борьбы.

При этом если полагать, что закон социальной эволюции универсален во времени и пространстве (как это и есть в действительности), тогда конец истории — это миф. Мощь и сила научного и технологического факторов всегда будут порождать трансформацию отдельных элементов общественных регуляторных систем. Единственная возможность избежать этого — либо прекратить действие фактора социальной эволюции, либо заморозить всякое его изменение. Между тем, невозможно как устранить воздействие экономического фактора на общественную жизнь, так и прекратить всякое развитие науки и промышленности, ибо тем самым придётся лишить государство безопасности, развития здравоохранения и улучшения условий жизни народа ⁷⁵.