Александр Борисович Кабанов:
О естественном праве, или принципы социальной эволюции.
Глава II. Принципы социальной эволюции

Совершенно очевидно, для того, чтобы двигаться дальше и попытаться определить принципы, согласно которым работает механизм социальной эволюции сначала необходимо установить, какая сфера общественной жизни ответственна за трансформацию общественных регуляторных систем, являющихся, как мы это недавно выяснили, наиболее полным и сжатым отражением социальной реальности. Я полагаю, что такой жизненной сферой является политическая деятельность, которая как раз и направлена или, иначе говоря, имеет своим смыслом поддержание существования и трансформацию: морали, конституций, законов, совокупности правительственных постановлений, религиозных правил и идеологических требований социального поведения.

Вследствие того, что на сегодня существует целый ряд различных определений политики, мне придётся наглядно показать, что именно представленное здесь определение наилучшим образом отражает сущность политической деятельности. После этого будет изложено, что такое политические интересы, ресурсы и политические силы, сталкивающие между собой различные политические тела (партии, движения и целые государства). И только затем окажется возможным преступить к рассмотрению вопросов, непосредственно связанных с величественным ходом исторического механизма. В заключении же будут представлены следствия закона социальной истории, а также изложены: теоретическая модель «идеальной политики» и смысл политической категории «естественного права».

Раздел I. Человек и политика

Как известно, сам термин «политика» появился в результате соединения двух древнегреческих слов, а именно πολι и τικός: «поли», означает множество, а «тикос» — интерес. Таким образом, согласно этому термину политическая деятельность характеризуется наличием в обществе множества разнонаправленных интересов. Что касается определений политики, то есть понимания того в чём заключается смысл политической деятельности, то, как я уже сказал, здесь мнения многих философов, социологов и политологов довольно часто сильно расходятся.

Платон в диалоге «Политик» полагает, что политика — это искусство управлять другими: «значит, для всего, что мы сейчас рассматриваем, по-видимому, есть единое название: назовут ли его искусством царствовать, государственным искусством или искусством домоуправления — нам нет никакой разницы» ¹⁰. Между тем, Аристотель в своей «Политике» опровергает это мнение; он говорит, что «неправильно говорят те, которые полагают, будто понятия «государственный муж», «царь», «домохозяин», «господин», суть понятия тождественные» ¹¹. По его мнению, существуют разные формы общения — в семье, поселении и в государстве; причём общение в государстве (политическое общение), в котором завершаются все первичные виды общения, есть его высшая форма ¹².

У Макиавелли политика — искусство борьбы за власть и удержания её ради славы. По Марксу сущность политической деятельности заключается в обеспечении экономической эксплуатации одних классов за счёт других. В свою очередь, Макс Вебер в своей работе «Политика как признание и профессия» даёт следующее определение: «политика означает стремление к участию во власти или оказанию влияния на распределение власти, будь то между государством, будь то внутри государства между группами людей, которые оно в себе заключает» ¹³.

В прошедшем столетии старые определения, по большому счёту, просто повторялись на новый лад. Так, Ханна Аренд, по сути, придерживается взгляда Аристотеля: она воспринимает политику в качестве совместного обсуждения в целях достижения общественного блага. По Истону политика — это властное распределение ценностей внутри общества. Для Болла и Рэнни политика — искусство управления, как организация государства и администрирование.

В некотором смысле, обобщая все эти усилия, известный французский политический философ Раймонд Арон выделил несколько базовых трактовок понятия «политика», которые впоследствии получили широкое распространение. Согласно первой из них, именуемой «Policy», политика — это совокупность действий по управлению государством, обыкновенно подразумевающих некий политический план по достижению поставленных целей, посредством определённого набора методов, ради интересов страны. Здесь примерами могут послужить, помимо прочего, государственная политика по централизации власти кардинала Ришелье в первой половине XVII века во Франции и «Новый курс» Франклина Делано Рузвельта в Соединённых Штатах Америки, как попытка вытащить страну из бездны «Великой депрессии» в XX веке. Согласно второй из них, которую называют «Politics», политика представляет собой политическую борьбу разных социальных групп, имеющих различные цели и интересы. Наконец, в соответствии с третьей, «Polity», политика — это, прежде всего, существующий правовой порядок в виде государственного строя, конституции и политических традиций, определяющих правителей, законодателей и их полномочия.

На мой взгляд, все причисленные определения крайне неудачны, так как они, на самом деле, ничего не говорят об истинной природе политической деятельности; и вот почему.

Во-первых, ассоциировать политическую деятельность с управленческим искусством, как это делал Платон — неверно. Для него и зодчий — политик, так как он осуществляет общее руководство при работах, не прилагая к материалам собственных рук. Следуя этой логики можно владельца фермы или пасущего овец пастуха назвать умелым политиком, что очевидно нелепо. Если же брать управление в более узком смысле, как управление государством (Policy), то от этого суть дела не меняется — ведь сущностью политики должно быть нечто качественно отличное от сущности всех прочих сфер жизни, не наблюдаемое и не содержащееся в них.

Во-вторых, возможность приобретения власти (Макиавелли и Вебер) или экономических благ (Маркс и Истон) также не являются исключительной особенностью политической сферы, а присущи целому ряду видов человеческой деятельности. Очевидно, что огромную, угрожающую общественным интересам, власть можно получить и возглавляя крупную промышленную корпорацию, о чём писал Джон Кеннет Гэлбрайт. Руководители религиозных сект и течений обыкновенно имеют гораздо большее влияние на своих адептов, нежели самый кровавый, превративший своих подданных в молчаливых и послушных рабов, диктатор; кроме того, подчинение в первом случае является добровольным, а во втором — насильственным, которое по этой причине не может считаться равным. В свою очередь, нажить состояние в сфере экономике (по крайней мере, в западном мире) гораздо проще и безопасней, нежели обогатиться в политике. Вообще, у Маркса крайне примитивное понятие политики, как средства экспроприации чужого труда: с таким же успехом можно объявить, промышляющих морским разбоем, сомалийских пиратов хозяйствующими субъектами, раз они этим «ремеслом» зарабатывают себе на жизнь или даже политиками, раз они захватывают чужую собственность, а не преступниками, кем они являются на самом деле.

В-третьих, что касается самого термина «политика», а также определения политики, как столкновения множества противоположных интересов (Politics), то это лишь внешняя форма проявления политической активности, но ни как не внутренняя сущность самой деятельности. Вероятно, более близко подходит к пониманию сути политической деятельности определение политики, как формирования и описания конституций, правового порядка и политических традиций (Polity). Однако это определение искусственным образом ссужает сферу политической деятельности, так как не охватывает процессы формирования и трансформации морали и религии, а поэтому неизбежно не позволяет полностью раскрыть её сокровенный, скрытый от наших глаз хаосом социальной жизни, смысл, который состоит в создании и поддержании различных общественных регуляторных систем.

При всём этом, я, естественно, ни в коем случае не подвергаю сомнению тот очевидный факт, что с точки зрения частных лиц политика — как правило, возможность извлечения выгод за счёт других и лишь в редких случаях создания наилучших регуляторных систем, ради общественного блага при наличии благоприятствующих этому воспитания и моральной потребности. Однако если приподняться над частными интересами и устремлениями ввысь, на высоту общественного масштаба, рассматривая политику с общественной точки зрения, какая и является единственно научной, характерная особенность политической деятельности — это, безусловно, именно создание регуляторных систем, а её цель — общественное благо.

Существует мнение, что с исторической точки зрения политика появилась в результате развития производительных сил, появления частной собственности и увеличения имущественного неравенства, что, предположительно, стало источником многих конфликтов. Помимо этого, со временем, примерно с 1500 года, по мере развития мировой торговли и средств транспорта постоянно расширялось общение между народами, вследствие чего в мире росло число религиозных и этнических конфликтов: об этом недавно подробно писал Сэмюэль Хантингтон в «Столкновении цивилизаций» ¹⁴. Здесь следует отметить, он считал, что в семье, в отличие от общества, нет места политике, ибо в ней по природе существует единство. Однако я полагаю, что это неверно, и что политика существовала всегда. Любой вид человеческого общения, в том числе, и тот, что создан для совместного ведения домашнего хозяйства, рождения и воспитания детей, нуждается в той или иной регуляции — исторически даже в отсутствии семейного законодательства эта форма общения регулировалась религией, моралью и частными семейными правилами. Между тем, по мере расширения видов общения, когда, как я уже говорил, экономическая деятельность и воспитание детей выходят за рамки семьи, а также возникает регулярное общение между различными религиозными конфессиями и нациями, все они начинают тем или иным образом регламентироваться.

Особенностью политической сферы деятельности является то, что это единственная область социального бытия, которая сама себя регулирует — ведь политика создаёт нормы, как для всех прочих сфер, так и для самой себя.

Раздел II. Политические интересы, ресурсы и силы

Природа человека проявляется, прежде всего, в его потребностях, желаниях и устремлениях; в тех целях, к которым он стремиться, а также в том, что он старательно избегает. У меня здесь нет возможности углубляться в данный предмет, который подробно изучался другими ¹⁵. Отмечу только то, что желания человека очень разнообразны и хоть экономические вожделения, вероятно, имеют первоочередное значение для большинства людей, существует ещё и множество психологических, социальных, конфессиональных, этнических и профессиональных желаний. Как правило, люди испытывают потребность в следующем: в пище, крове, предметах обихода и развлечениях, безопасности, в уважении и любви, стремление жить в привычной для них культурной среде (говорить на родном языке, поклоняться своим Богам и так далее) и экологически чистых районах, а также в ощущении социальной справедливости. При этом основным свойством человеческих потребностей является то, что они развиваются по мере увеличения возможностей субъекта по их удовлетворению: именно поэтому люди обыкновенно редко удовлетворены настоящим, насколько бы последнее не превосходило все радости прошлого.

Действующими лицами в политике являются индивиды, группы, классы, народности и нации, государства и их союзы. Действуют же они в силу необходимости: ощущая потребность в регламентации различных сфер общественной жизни, но будучи не в силах, ввиду наложения наказания за нарушение законов, моральных норм или религиозных догм, избежать их воздействия, индивидам приходиться принимать участие в их создании. Отсюда следует, законы ни в коем случае не могут быть результатом открытия некой истины в виде норм «естественного права», этические нормы — действия априорного нравственного закона, а религиозные догматы — божественного откровения, деятельности Бога или пророка. Все они — конечные продукты политической борьбы.

В то же самое время люди осознают, что удовлетворение их потребностей зависит, в том числе, от принятых ими регуляторных норм: например, законодательное учреждение полиции приводит к общественной безопасности, а принятие экологического кодекса — к чистоте городского воздуха, рек и озер. Природа политического интереса как раз и состоит в стремлении к принятию полезных норм, отмене вредных или всяческому противодействию их принятию.

Все перечисленные системы имеют одну задачу — регуляцию социального поведения индивидов в целях облегчения их взаимодействия в различных сферах жизни (торговли, безопасности и так далее). Это позволяет обеспечить, посредством снижения социальных издержек (обманов, краж и убийств), наибольшее общественное благо и процветание.

Как известно, Карл Маркс изучал природу политических интересов; правда, делал он это в рамках собственной теории социальной эволюции (исторического материализма), в которой ведущая роль в политической борьбе отводилась доминирующим и эксплуатируемым классам. В своём небезызвестном «Манифесте коммунистической партии», он говорит следующее: «Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов» ¹⁶.

Спустя несколько десятилетий, отличавшийся широтой исторических познаний, Макс Вебер также отмечал непреходящий характер противостояния, имеющих различные интересы, общественных групп и классов; он замечает: «Издавна в различных формах существовала «классовая борьба» между кредиторами и должниками; землевладельцами и обезземеленными крестьянами, зависимыми людьми или арендаторами; представителями торговых слоёв и потребителями» ¹⁷.

Тем временем научное изучение политической деятельности в виде борьбы множества социальных групп, имеющих разные политические интересы, обыкновенно связывают с именем американского социолога, политолога и философа Артура Бентли, предложившего в самом начале XX столетия концепцию «заинтересованных групп» ¹⁸.

Если коротко, то суть её заключается в следующем. Бентли воспринимал общество, как совокупность заинтересованных групп; по его мнению: «Вся социальная жизнь на всех своих фазах может и должна быть представлена в таких группах активных людей». При этом Бентли особо отмечал, что политическая деятельность индивида не обязательно ограничивается одной группой: люди часто участвуют одновременно в нескольких таких группах. Помимо этого, подобные группы часто конкурируют между собой в целях расширения представительства интересов граждан. Многие малые группы нередко являются составными элементами более крупных ассоциаций, учитывающих более широкий спектр интересов; при этом, по-видимому, как утверждал Руссо, чем больше численность политической группы, тем больше её интересы сливаются с общим благом.

Каждая группа обладает определённой организационной структурой, имеет конкретные навыки (опыт) политической деятельности, использует те или иные средства достижения политических целей. Так все эти показатели более или менее разнятся у разных групп, то частично отстаиваемые интересы определяются структурой. Иногда интересы не проявляют себя в политической деятельности, однако со временем они могут начать играть значительную роль в политической жизни.

Что касается государственной власти, то последняя, по мнению Бентли, должна урегулировать возникающие конфликты — от этого зависит её авторитет, легитимность, устойчивость и эффективность (спустя несколько десятилетий сходной точки зрения придерживался Хантингтон в своих «Политических трансформациях»). Таким образом, вся совокупность явлений государственного управления есть результат «групп, давящих друг на друга, формирующих друг друга и выделяющих новые группы и групповые представления (органы или агентства правительственной власти) для посредничества в обеспечении общественного согласия».

Впоследствии идеи Бентли развивались и уточнялись другими, в частности, Дэвидом Трумэном ¹⁹, который вместо понятия «группа интересов» ввёл в употребление термин «группа давления» и Олсоном ²⁰. В принципе, и Бентли, и Трумэн совершенно правильно говорят о том, что политическая деятельность заключается в принятии правительственных актов, законов и морали, — правда, упуская при этом из виду религиозные догмы. Их главная ошибка состоит в том, что они воспринимают цель политической деятельности, преимущественно, как борьбу за распределение ресурсов: Бентли главным образом, как давление на правительство, а Трумэн — в качестве получения государственной власти (добившиеся этого группы он называет «политическими группами»).

Начиная со второй половины XX столетия, отдельные аспекты политической жизни всё чаще стали привлекать внимание экономистов: например, Джеймс Бьюкенен приступил к разработке «теории общественного выбора». Он пытался посредством традиционного инструментария экономической теории (принципа максимизации и альтернативных издержек) объяснить процесс принятия связанных с экономикой политических решений в конкретной политической системе. С точки зрения этой концепции, население платит налоги, обладает правом голоса, который отдаёт конкурирующим за голоса избирателей представителям, получая взамен общественные блага — обеспечение правопорядка, защиту от экологических загрязнений, вызванных промышленной деятельностью и прочие.

Естественно, у меня здесь нет возможности рассматривать в деталях элементы политической жизни или теорию социального конфликта, столь тщательно разработанную Льюисом Козером и Ральфом Дарендорфом, так как нашей целью является поиск общих закономерностей социальной эволюции, в виде изменения общественных регуляторных систем. Тем не менее, следует сделать ещё несколько, проливающих свет на феномен политического конфликта, замечаний.

Численность противостоящих политических групп, которые предъявляют друг к другу несовместимые требования, вследствие чего и разгорается политическая борьба, бывает различной и зависит от множества причин. В частности, Маркс отмечал, что с развитием капитализма по мере индустриализации политические группы укрупнялись, что в итоге привело к противостоянию капиталистов и пролетариев. Размеры и численность групп, вероятно, во многом зависят от силы противоречий (которые, как отмечал Дойч, нередко могут быть воображаемыми), плотности населения, наличия коммуникаций между сторонниками и выбранных форм политической борьбы — как правило, в преддверие революций или особо ожесточённого противостояния группы укрупняются.

Далее, политические средства (методы), используемые в политической борьбе, могут быть самые разные. Это может быть массовая агитация и вербовка сторонников или лоббирование в парламенте; ими могут быть и вооружённые группы людей — всё зависит от выбранной формы политической борьбы. Политическое противостояние может происходить на выборах, в парламенте, в виде акций гражданского неповиновения или революционного свержение власти. Здесь многое зависит от принимаемых противоборствующими сторонами известных «правил игры», которые, как это показал Дарендорф, хотя и не могут разрешить возникающие политические конфликты, но, по крайней мере, позволяют регулировать их ход и формы ²¹. Если участники политического конфликта и их сторонники признают легитимной конституцию и действующую власть, то в этом случае весьма сложно ожидать революционного низложения последней. Но если они, будучи государствами, отказываются признавать заключённые между собой соглашения и нормы международного права, то военный конфликт — лишь вопрос времени. В свою очередь, выбор средств и форм борьбы, как правило, предопределяется глубиной общественных противоречий — экономических, религиозных или этнических (причем особенно взрывоопасно их наложение) и силой ожидаемого сопротивления, которое предстоит сломить.

Как бы там ни было, во всякое время в любом обществе существует совокупность политических групп, нацеленных на трансформацию общественных регуляторных систем. Эти группы обладают набором политических инструментов и действуют в конкретной политической системе, а совокупность всего перечисленного образует политическую структуру данного общества.

Раздел III. Размеры политических сил, их столкновение и принципы социальной эволюции

Мне не хотелось приводить любые аналогии между историческим изменением общественных институтов в социальной системе, с одной стороны, и законами движения физических тел в механической системе, с другой — ибо области политической и натуральной философии по своей природе столь различны, что это, по всей видимости, не надо никому объяснять. Однако в дальнейшем я всё же решил провести некоторые параллели исключительно в целях более ясного понимания излагаемого предмета ²².

Ранее мы выяснили, что, во-первых, индивиды имеют экономические, религиозные, культурны и экологические и прочие потребности. Во-вторых, они осознают, что их удовлетворение сопряжено с существованием и известным состоянием общественных регуляторных систем. В-третьих, наличие этих потребностей и осознание указанной связи приводят к появлению у индивидов политической воли, которая стремиться повлиять на существующие социальные нормы, предъявляя свои требования. В-четвёртых, политическая воля может быть реализована (то есть, навязана волям других, имеющих противоположные интересы, лиц) только посредством политической силы, формируемой за счёт аккумулирования необходимых ресурсов и создания политических ассоциаций. Теперь настало время ответить на очень важный вопрос: от чего зависят размеры указанных противоположно направленных и сталкивающихся друг с другом политических сил. Почему этот вопрос столь важен? Потому, что именно от размера таких сил зависит исход столкновения политических тел и могут быть установлены принципы социальной эволюции.

Как однажды особо заметил Лео Штраус: «всякое политическое действие стремится либо к сохранению, либо к изменению» ²³. Действительно, принятие, к примеру, новых законодательных актов приносит выгоду — хотя бы только воображаемую — одним социальным группам (в противном случае их принятие вообще не могло иметь место) и, вероятно по природе вещей, всегда наносит ущерб каким-либо другим, даже в том случае, когда их принятие приводит к увеличению общего блага ²⁴. То же самое происходит и в случае частичного изменения некоторых положений действующего закона или правительственного распоряжения. Следовательно, неизбежно возникают две противоположно направленные политические силы: одна из них стремиться к социальному изменению, а другая к сохранению статус-кво.

В свою очередь, уже упоминаемый мной Артур Бентли, полагал, что «количества присутствуют в каждом проявлении политической жизни». Я здесь не хочу оценивать его спорное желание использовать методы естественных наук в политической сфере, как и его увлечение социальной инженерией, но в чём-то он был, безусловно, прав. Конечно, в отличие от, измеряемых в Ньютонах, и прилагаемых к объектам физических сил измерить политические силы, по-видимому, не представляется возможным. Однако в то же самое время мы видим в реальности исход той или иной политической борьбы и утверждаем, что силы были неравны, поэтому победила одна партия, а другая проиграла (а иногда мы до исхода борьбы предсказываем этот итог). Таким образом, хоть мы и не имеем возможности измерить величины политических сил в их абсолютном значении, тем не менее, очевидно, что, во-первых, они существуют, а, во-вторых, результат политической борьбы прямо говорит нам об их относительной величине.

Помимо этого нам известно, от каких факторов зависят величины формируемых политических сил. В общем случае, чем большее значение для индивидов имеют социальные последствия принятия, изменения или отмены какой-либо нормы и чем более богаты эти индивиды ²⁵, тем большее число ресурсов (например, денег) они будут готовы пожертвовать ради этого. Потенциальная сила всякого политического действия всегда соразмерна потребностям, которые удовлетворяются, в числе которых, деньги, статус, ощущение власти. При этом количество и ценность задействованных, для принятия или отмены нормы или распоряжения, ресурсов не может превышать ожидаемой ценности, получаемых взамен, благ. Здесь, правда, следует оговорится, что точное исчисление указанных параметров весьма проблематично: одна и та же самая ассоциация, например политическая партия, может задействовать одни и те же ресурсы многократно в целях принятия нескольких никак не связанных друг с другом законов ²⁶. Кроме того, формирование любой политической силы, нацеленное на достижении определённого политического результата, учитывает степень предполагаемого сопротивления: пустой растратой политических ресурсов окажется создание большой политической силы, если решаемая ей проблема может быть разрешена небольшой её частью.

В свою очередь, использование того или иного набора политических ресурсов (средств) зависит от политического умения; под последним следует понимать сочетание различного вида ресурсов (денежных, людских, информационных и так далее), используемые политические технологии и общую организацию политической деятельности конкретной группы. Следовательно, чем выше умение, современнее политические технологии и эффективней организация, тем больше будет величина политической силы при наличии равных денежных, информационных и людских ресурсов.

Очень часто отдельным политическим партиям недостаёт ресурсов или мест в парламенте, чтобы провести необходимый закон. По этой причине создаются более широкие, часто временные, коалиции. Обыкновенно в этом случае используется, так называемый, «бочонок с салом», когда к главному законопроекту присоединяется ряд менее значимых приложений для сбора необходимого числа голосов и принятия законодательного акта.

Так формируются различные политические силы, которые, сталкиваясь между собой, творят историю, ход которой, при всей уникальности событий социальной жизни — несмотря на знаменитое утверждение Гераклита, что нельзя войти в одну реку дважды — всё же подчиняется некоторым закономерностям.

Политические принципы социальной эволюции Ниже изложены три политических принципа социальной эволюции, а именно: принцип социальной устойчивости, принципы социальных изменений и социальной справедливости. В свою очередь, единство этих принципов, описывающее механику и особенности социальных изменений, представляет собой то, что можно было бы, как мне кажется, назвать законом социальной эволюции.

Проницательный Макиавелли однажды подметил, что значительная часть людей всегда противится нововведениям, если только необходимость не докажет и не принудит их к этому ²⁷. Препятствием нововведениям часто служит сила привычки, осторожность и нежелание рисковать. Сходным образом, в механической системе сохранить движение физического тела по причине инерции проще, чем изменить направление и скорость его движения: в первом случае ничего не требуется делать, во втором — к нему необходимо приложить какую-либо внешнюю силу.

Соотношение между издержками сохранения действующих социальных норм, лежащее на одной чаше весов, и принятия новых положений, находящееся на другой, по своей природе похоже на соотношение затрат на рытье рвов и укрепление стен осаждённого замка или города, с одной стороны, и трудностей преодоление их вражеским войском, с другой. Несомненно, разумное строительство укреплений, как правило, гораздо дешевле, чем подготовка войск и их снаряжение для преодоления возведённых преград, что подтверждается повсеместным распространением подобной практики, известным нам из истории. Сходным образом принятие нового закона требует много усилий, в частности, разработки законопроекта, а также разъяснений общественной пользы, получаемой при его принятии или, напротив, тщательное сокрытие его последствий, если он, как ожидается составителями, в последующем пойдёт многим во вред и так далее. Между тем, очень часто совсем небольшие затраты вызывают явное предубеждение к даже хорошему и чрезвычайно выгодному в будущем для многих предложению, осложняя его принятие, ибо требуется совсем немногое добавить на ту чашу весов, которая изначально перевешивает по причине большей собственной тяжести. По этой же причине небольшие изменения социальных норм осуществляются гораздо легче, чем принятие новых законов или обычаев. В свою очередь, сложность отмены законов может варьироваться в крайне широких пределах — от абсолютной невозможности, в случае многовековых традиций или ключевых религиозных догматов, до необычной лёгкости, когда некоторые нормы перестают соблюдаться ввиду своей архаичной бесполезности, без всяких видимых усилий, а только вследствие постепенного и незаметного изменения общественного мнения.

Следствием всего сказанного является принцип социальной устойчивости, который заключается в следующем. При равенстве политических затрат (расхода ресурсов) и умений использовать их политическая сила, стремящаяся либо сохранить действующий закон или нравственную норму, либо их скорректировать оказывается больше, нежели сталкивающая с нею противоположно направленная сила, созданная с целью осуществления социальных перемен. Из этого следует, что затраты на принятие новой нормы или трансформацию старой, при прочих равных, всегда выше, нежели расход и ценность ресурсов на сохранение статус-кво.

Возможно, кто-нибудь меня спросит: почему изложенное только что положение названо принципом социальной устойчивости?

Ответ: потому что в противном случае — когда издержки перемен ниже издержек сохранения — тогда какая-либо одна норма будет меняться на другую, а та, в свою очередь, на третью и так до бесконечности. Причём Всё это будет происходить, несмотря на то, что факторы социальной эволюции, вызывающие обыкновенно ломку социальной структуры (например, степень научного и экономического развития) остались на прежнем уровне и, следовательно, для социальных изменений нет никаких реальных причин. Вместе с тем, если бы такие причины появились, то механизм социальной эволюции бы не смог продолжать свой ход (различные нормы хаотично сменяли бы друг друга) и просто развалился бы на части.

Разница между величиной политических ресурсов необходимых чтобы принять новый закон или изменить старый и размером ресурсов требуемых для сохранения прежнего положения вещей представляет собой «величину социальной инертности», которая есть показатель сопротивления социальной системы её эволюции. Социальная инертность похожа на инертность в механической системе, которая есть свойство тел сопротивляться изменению их скорости и направления движения (в том числе, оставаться в состоянии покоя) в результате приложенных к ним внешних сил, и которая характеризуется массой тела ²⁸.

Межу тем, следующий принцип, а именно принцип социальных изменений, гласит, что если какая-либо социальная норма лучше соответствует общественному благу, то в случае, когда социальные условия в долгосрочном периоде остаются неизменными, они будет принята. Сейчас я поясню, в чём состоит его смысл.

Пусть издержки принятия новой нормы (изменения или отмены старой) как мы это уже выяснили выше по сравнению с тратами на её сохранение. Однако если в целом ожидаемая совокупная (общественная) польза, получаемая всеми, например, в продолжение года, после принятия нормы будет выше, нежели в её отсутствие, то она неизбежно будет принята. Конечно, дополнительная польза, скажем, двух лет может быть меньше разницы в издержках между принятием и сохранением, но польза за многие годы, накапливаясь, год от года, позволит это сделать. В долгосрочном аспекте, фактически, имеет значение только разница между совокупной общественной пользой до изменения, и после него, в то время как различие затрат, каким бы большим оно не оказалось, не будет играть никакой роли.

Этот принцип обеспечивает движение социальной истории, являясь, по своей сути, политическим механизмом социальной эволюции, так как при изменении социальных условий новый общественный максимум оказывается возможен только при некотором изменении в регуляторных системах.

Что касается последнего принципа — принципа социальной справедливости (гармонии) — то он заключается в следующем. Невозможно установить такие нормы или правила, которые создают такие общественные отношения, которые приводят к ограблению или эксплуатации одних за счёт других.

Это происходит в силу того, что любое перемещение средств от ограбленных к грабителям (или от эксплуатируемых к эксплуататорам) всегда сопряжено с рядом расходов (сбор денег, контроль над их сохранностью и так далее), а, следовательно, получаемая последними сумма благ будет неизбежно меньше суммы потерь первых. Таким образом, если бы, позволяющие узаконить ограбление одних другими, нормы существовали, то они были бы вскоре отменены. Ведь чем больше выгод ожидается, тем больше средств будет затрачено на перемены, и чем меньше потерь ожидается, тем меньше средств будет израсходовано на сопротивление переменам, а как мы это только что выяснили, в долгосрочном аспекте значение имеет исключительно данная разница. Соответственно, такие нормы не могут даже возникнуть, ибо ни кто не будет тратить время, силы и ресурсы на то, что в скором времени будет уничтожено и не принесёт никакой пользы.

Разумеется, данный принцип может многим показаться идеалистичным или даже наивным и не соответствующим действительному положению вещей, однако полностью его смысл можно уяснить себе только прочитав до конца эту главу.

Помимо этого, здесь следует отметить, что принцип социальной справедливости не имеет ничего общего с «лучшим из всех возможных миров» знаменитого немецкого математика и философа времён Людовика XIV (конец XVII — начало XVIII века) Готфрида Вильгельма Лейбница, известного своим одновременным и независимым от Ньютона изобретением дифференциального исчисления.

Лейбниц полагал, что добрый и всезнающий Бог, подобно инженеру, проектировал развитие вселенной, а, следовательно, и социальную эволюцию. Конечно, на первый взгляд кажется, что в мире немало насилия, несправедливости и нищеты, а поэтому он несовершенен. Однако, по его мнению, такого рода поверхностные утверждения основаны на изолированном рассмотрении отдельных социальных фактов: мы не можем, как Бог увидеть целое; если бы могли, то осознали, что с точки зрения логики и выполнения условия, чтобы целое являлось «наилучшим из всех миров» все в нашем мире устроено соответствующим образом ²⁹. При этом он ошибочно полагал, что общественные нормы — это результат предустановленного Богом порядка (предустановленной гармонии), а не конечные продукты политической борьбы. Кроме того, его концепция, фактически, легитимизирует текущее состояние общественных дел; я же, в свою очередь, полагаю, что в мире существует неравенство и несправедливость, с которыми нужно бороться и которые следует искоренять, о чём сейчас и пойдёт речь.

Раздел IV. Социальные конфликты или трения в механизме социальной эволюции

Очевидно, что для существования правительственной власти и изменения законодательства требуется обеспечить всем необходимым многочисленных чиновников, законодателей и судей. В далёком прошлом для этого собирались продукты и назначались разного рода трудовые повинности; со временем их заменили налоги, таможенные сборы и денежная эмиссия. При этом государственные средства всегда привлекали внимание влиятельных лиц и социальных групп, прожекторов и аферистов всех мастей.

Между тем, изложенные выше принципы в реальной жизни часто сталкиваются с некоторыми, затрудняющими их работу, препятствиями.

Во-первых, многие социальные нормы (за исключением традиций и обычаев) не долговечны: при изменении социальных условий одни нормы заменяются другими. Поэтому различие между издержками принятия новой нормы и сохранением старого порядка — в тех случаях, когда они велики — иногда имеет решающее значение; соответственно, в этом случае уже невозможно говорить, что лучшая норма будет обязательно принята, невзирая на то, что она увеличивает общественное благо.

Во-вторых, политическое умение различных ассоциаций (например, партий) часто очень различно. По этой причине одни ассоциации иногда оказываются способны навязать другим группам и всему обществу в целом крайне несправедливые условия.

В-третьих, в политики немалую роль играет субъективный фактор: известно, что ещё Парменид проводил различие между мнением о чём-либо и истиной об этом ³⁰. Часто очень сложно точно оценить всю совокупность последствий принятия новой нормы или отмены старой. Поэтому политическая воля движима не фактами, а, подверженным ошибкам, ожиданиями.

По этим причинам эксплуатация одних групп другими возможна в теории и происходит на практике: однако она, во-первых, не является неизбежной, а, во-вторых, не имеет ничего общего с правом владения средствами производства, как это полагал Маркс. Вероятно, чем выше скорость социальных изменений и значительнее сами перемены, тем большее значение имеют указанные факторы, и тем чаще и в большем объёме происходит обогащения одних за счёт других. Ведь, как свидетельствует история, многие крупные состояния очень быстро сколачивались или терялись именно в ходе революций и войн, при переходе к новым экономическим, социальным и политическим отношениям.

С одной стороны, высшие должностные лица государства всегда имеют соблазн обогатить себя и своих друзей, с другой, единолично принимаемые решения, направленные на общее благо, могут быть неверными (поэтому Руссо и говорил, что общая воля не может ошибаться). Для решения этой проблемы осуществляется разделение властей и была изобретена система сдержек и противовесов (например, парламент имеет право объявить президенту импичмент и так далее), которая, помимо прочего, призвана ограничить действие этих факторов. Кроме того, организуются счетные палаты, парламентские комиссии и общественные организации, контролирующие расход бюджетных средств; государство препятствует уходу от налогов и бесплатному получению общественных благ, а расширение гражданских прав, уничтожая политический монополизм, часто способствует такому контролю.

Впрочем, возможности установить нормы, которые позволяют одним ограбить других, по-видимому, существенно ограничены, тем, что оценки у жертв со временем неизбежно статут более адекватные, а их политическая производительность повысится. Соответственно, всегда существует риск, что понесённые на установление таких норм расходы могут не успеть возместиться.

Идеальная политика Если попробовать ради чисто теоретических целей представить себе модель идеальной политической системы, обеспечивающей наибольшее возможное общественное благо, то, с учётом всего ранее сказанного, она будет требовать наличия следующих условий ³¹.

Издержки принятия новых норм должны быть равны затратам на их блокировку (либо и те, и другие равны нулю), ибо, в противном случае, как мы выяснили, при изменении социальных условий, и как следствие недолговечности принимаемых норм, многие законы, увеличивающие общественное благо, не будут приняты, по причине превышения первых над вторыми. У различных, преследующих собственные политические интересы, социальных групп должны быть равные политическое умение и оценки затрат и выгод друг друга.

При соблюдении этих условий, политическая деятельность представляла бы собой единодушное согласие граждан на изменение социальных институтов при изменении социальных условий: противоположно направленные политические интересы не приводили бы к социальным трениям и политическим конфликтам ³², а общество было бы по-настоящему справедливым. Кроме того, социальная система всегда находилась бы в состоянии динамического равновесия в условиях общественного прогресса или регресса, либо в состоянии покоя при отсутствии изменений в социальных условиях. Не было бы революционных скачков и откатов вследствие ошибок; социальная эволюция напоминала бы спокойное течение реки или, укрытой от политических бурь, тихой заводи ³³.

Из модели идеальной политики, безусловно, вытекают некоторые практические выводы. Чтобы приблизить реальную политическую систему к идеальной системе нужно по мере сил и возможностей снижать затраты связанные с принятием новых социальных норм: в частности, обеспечить свободный доступ к средствам массовой информации, не преследовать оппозиционные партии, повышать уровень объективности и компетентности экспертов и так далее.

Раздел V. Естественное право

Сам термин «естественное право» (лат. jus naturale) имеет долгую историю. Вероятно, понятие «естественный закон» существовало во всех древних цивилизациях. Например, в Древней Греции Платон использовал его в своём «Государстве»; по его мнению, естественный закон — нечто идеальное, что соответствует божественным установлениям и противоположно несовершенному законодательству. В свою очередь, в Риме под естественным законом подразумевали нормы, являющиеся частью вечного закона, которые считались неизменными и удовлетворяющими требованиям разума.

Как известно Средневековье характеризовалось непрерывной политической борьбой между церковью и светскими властями; в ту эпоху было невозможно до конца понять, кому следует повиноваться — церкви или государству; однако Фома Аквинский полагал, что божественный (естественный) закон имеет приоритет перед гражданским законодательством. Помимо этого именно в этот период концепция «естественного закона» стала использоваться для ограничения правительственной власти и своеволия высших должностных лиц; предполагалось, что заключив первобытный общественный договор и перейдя из естественного состояния к гражданской жизни, народ остаётся верховным властителем, а, следовательно, народный суверенитет неотчуждаем.

Между тем, Гуго Гроций в 1625 году в своём знаменитом трактате «О праве войны и мира» попытался разорвать образовавшуюся в Средневековье связь между Богом и вечным законом: он утверждал, что даже если бы не было Бога, естественные нормы всё равно существовали бы; по этой причине вместо понятия «естественный закон» он стал использовать термин «естественное право». Со временем по мере развития науки, торговли и промышленности, роста городов и централизации государств божественный авторитет и влияние церкви всё больше ослабевали, а основное внимание переключилось на природу человека и поиск его врождённых прав — первоначально прав на безопасность и собственность, а затем и на целый ряд других. Реформация, ранее уничтожившая единое европейское религиозное пространство, по всей видимости, в конечном счёте, тоже способствовала утверждению ряда естественных прав, в частности, свободы мысли и совести. Со своей стороны, американские отцы-основатели и Руссо к естественным правам добавили политические права и свободу.

Признавая их выводы, Кант, на подобии того как ранее это было в Древнем Риме, утверждал, что врождённая свобода и неотчуждаемый суверенитет возникли не по причине субъективного решения свободных воль, а в силу некого априорного (вечного) закона разума. В отличие от него Гегель полагал, что закон разума не является чем-то неизменным, подобно законам природы, а развивается, причём всё самое разумное затем реализуется в действительности. Впоследствии эту идею диалектического исторического развития от него перенял Маркс, объявивший, что нет ничего раз и навсегда предустановленного Богом или разумом. Помимо них в XVIII и XIX столетиях известный своим скептицизмом Давид Юм и Бентам утверждали, что никаких естественных прав не существует; в свою очередь, развитие естественных наук, эмпиризм и позитивизм ещё более уменьшали веру в их существование.

Однако страшные и разрушительные последствия двух мировых войн вызвали новую волну интереса к идее естественного права, под воздействием которой в 1948 году была принята Декларация прав человека. В настоящее время под естественными правами, как правило, подразумевается определённая совокупность гражданских и политических прав, в их числе: право на жизнь, справедливый суд, свободу вероисповедания, свободу слова, участие в выборах, а также на защиту от половой, религиозной и расовой дискриминации.

Подводя черту всему сказанному можно утверждать следующее. С теоретической точки «естественное право» воспринимается как нечто неизменное; при этом не имеет значение, установлено ли оно Богом и существует в виде вечной идеи, априорным законом разума или изначально заложено в человеческой природе. Между тем с практической стороны вопроса данная концепция на протяжении последних столетий регулярно использовалась в качестве трудно оспоримого аргумента в политических прениях по поводу трансформации действующего законодательства по мере изменения условий социальной жизни (в этом случае содержание естественного права претерпевает изменения, как и само законодательство). Однако нас здесь интересует исключительно теоретическая сторона вопроса.

В этом отношении божественное происхождение естественного закона, постигаемые при размышлении вечные идеи или априорный закон, конечно, могут рассматриваться в качестве философской истины, но не социологического знания. В свою очередь, чтобы доказать существование неких, заложенных в природе человека, абсолютных норм, вероятно, требуется найти нечто изначально заложенное и неизменное в законодательствах (и прочих социальных регуляторных системах) всех времён и народов, что, по-видимому, не представляется возможным. Таким образом, у нас остаются, в сущности, два пути — либо согласиться с Юмом, Бентамом, Гегелем и Марксом и утверждать, что естественного права не существует, либо предположить, что его сущность не выражается в конкретных нормах.

Я полагаю, что под термином «естественное право» следует понимать право каждого живущего в сообществе индивида формировать социальные нормы и правила, и неважно какие именно: традиции и обычаи, корпоративную этику, законы и мораль или идеологию. В этом смысле естественное право есть политическое право. При этом последнее, как это принято ошибочно считать, не заключается в праве должностных лиц принимать политические решения, издавать законы или иметь право голоса на выборах в условиях представительной демократии — ибо такое восприятие политического права слишком узко, неполноценно и не отражает природу вещей ³⁴. Возникло же оно исключительно по причине отсутствия строго и ясного разделения между политической и государственной властью.

Политическую власть ни в коем случае не следует смешивать с государственной властью — первая преследует преимущественно частные интересы, вторая общественную пользу, ибо в этом заключается её сущность и истинное предназначение (злоупотребления государственной властью — это лишь, затуманивающее истину, субъективное искажение её объективного предназначения). Что касается источника государственной власти, то им не является ни отцовство, как это полагал Роберт Филмер, ни народ, как это утверждали Локк и Руссо, а общественное благо. Источник нельзя персонифицировать с частными формами исполнения, которые меняются со временем: источник власти и форма её приведения — разные вещи.

Именно в силу отсутствия ясного понимания предмета и говорят, дескать, можно не иметь политический власти. На самом деле, как я уже сказал, естественное право — есть политическое право. Не осознавая этого Локк, Руссо, Джефферсон и другие хватались за фикции вроде «общественного договора», якобы обеспечить народу политические права, которыми он и так обладает (на самом деле, они снижали социальные трения, о которых я говорил выше, и улучшали политическую систему). Вследствие тождества этих понятий народ по природе вещей может менять неугодного правителя, который преследует больше собственную выгоду, нежели общественный интерес, как они это, справедливо требовали. Таким образом, получилось, что их требование соответствует природе вещей, но соответствуя ему, оно тем самым неизбежно само реализуется подобно физическому закону.

Политическая власть дана по самой природе общественной жизни каждому взрослому человеческому существу, невзирая на пол, нацию, социальное положение, наличие богатства и происхождение. Я полагаю, что путь и в своей самой наименьшей и почти незаметной степени (вследствие чего это на первый взгляд может показаться абсурдным), но даже рабу. И всё зависит от возможностей, способностей человека, желания её реализовать и веры в себя. Поэтому народный суверенитет действительно неотчуждаем, а неотчуждаем он именно в силу «естественного права» каждого в отдельности и, соответственно, всех вместе регламентировать общественную жизнь и, тем самым, управлять социальным поведением друг друга. Всё сказанное, помимо прочего, подтверждается тем, что богатые и влиятельные люди, не занимая никаких постов и имея всего один избирательный голос, так же как бедняк или бродяга, часто обладают значительной политической властью.

Сегодня в эпоху демократии и всеобщего избирательного права мы видим, что некоторые люди не желают тратить деньги и время на сбор необходимой для принятия политического решения информации, полагая, что эти расходы не будут впоследствии возмещены (в теории общественного выбора такое поведение именуется «рациональным неведением»). Очевидно, что здесь всё дело в различной способности разных людей понимать суть политических событий и осознавать последствия принимаемых, изменяемых или отменяемых норм. Поэтому многие люди не интересуются и не занимаются политикой, ведь, при отсутствии наказания, они могут по-своему желанию не воспользоваться предоставленным им политическим правом. Причём такие люди были и в древних Афинах в период расцвета народовластия, однако при этом, в отличие от нынешних времён, они по этой причине всячески порицались и их считали неполноценными гражданами.