Александр Александрович Богданов:
Тектология: всеобщая организационная наука.
Часть III.
Глава IX. Организационная диалектика

§ 1. Тектологический акт

Тектология, подобно всякой частной науке, и своим исходным, и своим конечным пунктом имеет живую практику человечества. Организационная деятельность, взятая как опыт, есть материал тектологии; взятая как задача — её цель, её жизненный смысл. Элементом организационной деятельности является организационный акт, образование новой тектологической формы, переход от одной такой формы к другой. При анализе этот акт оказывается в свою очередь весьма сложным процессом.

Организационный акт может протекать стихийно или планомерно. Иллюстрацией нам послужит именно такой, который может выполняться обоими путями: образование новой социальной группировки, политической или идейной. Начнём со случая стихийного, самопроизвольного хода процесса.

Первый момент его характеризуется неопределённостью. То, что здесь можно объективно констатировать, сводится просто к некоторому сближению и общению ряда лиц: люди собираются, беседуют, сообща развлекаются, помогают друг другу в мелочах, и прочее, — все это без какого-либо ясного плана или системы. Каждый акт общения соответствует частичному кризису С; в общем же они составляют неопределённо-конъюгационную фазу исследуемого процесса.

Тут создаются новые группировки и происходит, конечно, подбор элементов в них; но общей тенденции, характеризующей развитие возможной системы, ещё не намечается. Связи могут получаться различные, как по своему типу, так и по степени устойчивости: там поверхностно-приятельский кружок, здесь тесная дружба двух-трёх лиц; а то и дрязга, распад начавшегося стихийного объединения, и так далее. Дело может, разумеется, на этой фазе и остановиться или закончиться текто-логическим регрессом, приблизительным возвращением к прежнему.

Но пусть организационный процесс идёт дальше. Образовавшиеся группировки развиваются, притом в некоторой взаимной связи; а если так, то их неизбежное расхождение направляется, как мы знаем, в сторону дополнительных соотношений; ибо регулирующий механизм подбора поддерживает такого рода изменения как увеличивающие структурную устойчивость группировок. Выступает второй момент — фаза системных дифференциации. Дополнительные соотношения могут создаваться по разным направлениям, множественные и сложные; но каждое из них, если его познавательно выделить, легко выражается в виде определённой тенденции, «поляризующей» систему в две стороны.

Так, наша иллюстрация может дать нам обособление, с одной стороны, группы лиц, склонных к общественной деятельности, с другой — не склонных к ней; те и другие могут совсем разойтись или остаться во взаимной связи, образуя, положим, открытый клуб, где частью занимаются обсуждением политических вопросов, частью развлечениями. И здесь и там возможна дальнейшая дифференциация; например, среди интересующихся политикой выделяется кружок определённогв направления, к которому прочие либо не устанавливают своего отношения, оставаясь объектом агитации, либо устанавливают отрицательное; причём опять-таки либо получается разрыв связи, либо она сохраняется. Пока она есть, перегруппировка возможна по каждому данному поводу, например в виде голосования поставленного вопроса: дифференциация на большинство и меньшинство, за и против. Она в свою очередь ведёт часто к ослаблению связи, иногда и к разрыву её; при сохранении же связи делается исходным пунктом какого-либо разделения функций; например, стоящие за стачечную агитацию идут заниматься ей, а высказавшиеся против усиленно развивают другие стороны работы — пропаганду и прочее. В организации развлечений группировки и расхождения будут иные, но аналогичным образом ведущие к дополнительным связям или же к разрывам: общая схема та же.

Сама по себе фаза системных дифференциации не завершает организационного процесса, хотя он, конечно, иногда на ней и прекращается путём, например, распада всей системы. Настоящее завершение достигается через устранение тех противоречий, которые присущи, как мы знаем, системному расхождению вообще. Пусть в результате ряда политических обсуждений и выступлений участников данного клуба выяснилось, что при их переменных группировках у значительного большинства главные задачи, основные тенденции остаются общими; а расхождения каждый раз касаются лишь частностей в практических способах; и расхождения эти самим участникам кажутся настолько маловажными, что они ради общих целей готовы подчиняться большинству, лишь бы сохранять связь. Тогда из этих политически солидарных элементов конституируется партийная организация с единою программой, с общепризнаваемыми основами тактики, с общим уставом, то есть сплочённая некоторой суммой политических принципов. Чем шире и глубже этот конъюгационный базис, тем меньше дезорганизующая роль частичных расхождений, тем больше они сводятся к дополнительным связям, укрепляющим целое. Это — фаза системной консолидации.

Каким же именно путём консолидация достигается? Мы видели: путём обсуждения совместных действий, то есть путём общения жизненной конъюгации, проходящей через возникающие системные расхождения, путём, следовательно, контрдифференциации. В её процессе механизм подбора усиливает и закрепляет устойчивые, повторяющиеся соотношения, ослабляет и разрушает неустойчивые, случайные; элементы и группировки, стоящие в противоречии со связью целого, отрываются, выделяются из него; целое «консолидируется».

В первой фазе организационный акт намечается кризисами С. Во второй он развёртывается на основе кризисов D, за которыми во всяком системном расхождении могут следовать, переплетаясь с их рядом, производные кризисы С. В третьей он завершается целостным оформлением системы на основе кризисов С с производными D.

Те же три фазы при исследовании обнаруживаются во всяком организационном процессе природы, во всяком организационном акте человека.

Развитие живого существа представляет массу таких трёхфазных последовательностей, сплетающихся между собой и как бы налагающихся одна на другую во времени. Первая из них есть само зарождение организма, где первичная фаза выступает обычно в виде простой биологической «конъюгации» двух клеток, их частичного или полного смешения; оно порождает процессы второй фазы — расхождения, частью и разрывы связей; в результате у одноклеточных система консолидируется в две вновь отдельных клетки, готовые к дальнейшему размножению, у высших — в одну эмбриональную клетку, также способную к последующим делениям, необходимым для развития.

В дальнейшем первичный момент представлен процессами «усвоения» внешних активностей в форме материалов питания и энергии внешних раздражений: это ведь все разного рода кризисы С, становящиеся исходными пунктами дальнейших изменений, соответствующих второму моменту. Тут, начиная с первого деления зародыша, идут ряды системных дифференциации, все более обширных и сложных, порождающих этап за этапом многообразные функции с их органами. Вместе с тем выступают неизбежные спутники этой фазы — противоречия, нарушения внутреннего равновесия, страдания, болезни развития, его «кризисы», иногда очень острые и бурные, способные приводить даже к гибели организма. А поскольку он справляется с ними, поскольку взаимодействие различных функций и органов гармонизирует их в жизненном единстве целого, постольку мы имеем каждый раз третью фазу — консолидацию системы в тех или иных отношениях.

Так, в известном периоде жизни на основе роста активностей организма, его «сил» и «опыта» дифференцируются его половые функции, порождая обычно весьма значительные противоречия — болезненный и опасный кризис «зрелости». Но мало-помалу новая группа функций и порождаемые ими специфические переживания сливаются с общей системой жизнедеятельности и опыта — окрашивают её своими элементами и в то же время проникаются её элементами. подчиняясь общему ходу её процессов. Сексуально-организационная задача тогда разрешена, организм консолидировался как зрелый для размножения.

Противоречия, порождаемые типическим ходом развития организма, часто достигают такой степени, которая обозначается уже словом «болезнь». На этом понятии нам надо остановиться, чтобы сделать дальнейший вывод.

С точки зрения современной науки «болезнь» вообще, и взятая в целом, есть борьба организма против разрушительных влияний, против дезорганизующих воздействий. Она, следовательно, есть процесс организационный. Поэтому и во всякой болезни определённо выступают те же три фазы. Первично конъюгационная здесь — вступление в организм вредных для него активностей, например микробов или яда. Системные дифференциации с их производными противоречиями образуют то, что называют собственно «развитием болезни». Наконец, фазу системной консолидации представляет выздоровление, устраняющее эти противоречия.

Но настоящее выздоровление — не единственный возможный исход. Болезнь может завершиться также ослаблением организма, его упадком, даже гибелью. В одних случаях конец болезни знаменует поднятие организма на тектологически высшую ступень: он оказывается «закалённым» в некоторых отношениях, «иммунизированным» против некоторых болезнетворных причин. В других случаях, несмотря на принципиально однородный с первыми ход болезни и выздоровления, в результате обнаруживается «подорванное здоровье», пониженная сопротивляемость патогенным условиям. В третьих системная дифференциация заканчивается, её противоречия ликвидируются распадом системы в тектологически низшие формы. И такие же типы исхода возможны в обычных «кризисах развития», причём лишь исход в упадок или крушение там бывает сравнительно реже. Но то же самое применим и к нашему первому примеру, процессу организации какого-либо человеческого сообщества: там дело также может свестись в конечном результате к ослаблению или даже разрушению раньше существовавших социальных связей.

Что из этого следует? То, что ход дезорганизационного процесса в схеме таков же, как и организационного. Другими словами, в схему не приходится обязательно вносить идею тектологического прогресса. Как системные дифференциации, так и последующая консолидация могут быть моментами тектологического регресса. Например, в инфекционной болезни выработка соответственных «антитоксинов», противоядий организма, есть весьма типичная система дифференциации; но она в иных случаях может идти за счёт нарушения основных равновесий живого целого. Смерть и затем разложение тела явятся тогда весьма естественным продолжением такой дифференциации; а завершится весь процесс тем, что на месте нарушенных органических равновесий окажутся новые и в известном смысле гораздо более устойчивые — «неорганические». Переход в «мёртвую» материю здесь также есть консолидация, хотя и на низшем тектологическом уровне. Что при этом мы не будем наблюдать прежней системы как одного целого, дела по существу не меняет: взамен неё получится ряд иных, простейших только систем; а организационный процесс вовсе не обязательно сохраняет единство системы, даже когда он ведёт к тектологически высшей ступени, — мы это знаем хотя бы на фактах размножения.

Таким образом, формула трёх фаз может применяться не только к собственно организационному акту, а ко всякому тектологическому переходу форм, к тектологическому акту» вообще.

Конечно, слово «акт» здесь берётся в безличном значении, и притом без оттенка однократности: акт, развёрнутый на три фазы, составленные из разных частичных кризисов С и О. Чтобы дать понятие об универсальности этого обобщения, мы проследим его схему на иллюстрациях из различных областей опыта.

Процесс восприятия экспериментальными исследованиями и измерениями Н. Н. Ланге был разложен на три стадии, протекающие в пределах сотых долей секунды. Первая из них определяется просто как «толчок в сознании», как неопределённое ощущение того, что «что-то произошло». Например, если до человека донесся звук удара в колокол, то в этот первый момент человек не сознает даже того, что дело идёт именно о звуке, а просто испытывает некоторое потрясение психики. Это, очевидно, вполне соответствует первично-конъюгационной фазе: новые активности вступили в психическую систему, конъюгируются с её активностями, так что её предшествующее равновесие уже нарушено; но ещё не оформлены подбором новые группировки, ещё ничего не определилось в начавшемся событии опыта.

Во второй стадии выступает сознание специального характера воспринимаемого раздражения, в данном случае как звукового. Это явным образом начало системной дифференциации на основе происшедшего слияния новых активностей с прежним материалом системы: психически-звуковая реакция уже выделяется среди комплекса, неопределённо заполняющего поле сознания. Затем определяются шаг за шагом яснее и конкретнее черты развёртывающегося звука: его сила, высота, тембр; дифференциация психически-слухового комплекса идёт дальше и дальше. Каждое новое определение есть как бы новая поляризация в поле сознания, выделяющая некоторую часть или сторону этого комплекса. Завершается дело тем, что восприятие достигает полной отчётливости и укладывается в психике именно как восприятие колокольного звона: оно, так сказать, принято психикой, заняло своё место в системе личного опыта, — и всё в порядке, «консолидация» выполнена.

Противоречия, возникающие во второй фазе, здесь мало заметны благодаря быстроте и привычности всего акта. Но они, несомненно, имеются и при известных условиях становятся доступны наблюдению: именно тогда, когда эта фаза по каким-либо причинам замедляется и восприятие не сразу укладывается в сознании; так бывает при непривычных раздражениях, как, например, незнакомый звук или вид никогда не встречавшегося раньше живого существа; при ненормальных состояниях организма, когда впечатления смутны; и даже при недостаточной интенсивности раздражения, достаточно длительного, чтобы вступить всё-таки в сознание, вроде слабого, неопределённого, но настойчиво повторяющегося звука. Ощущение в этих случаях приобретает болезненную окраску, сопровождается тревожным чувством, которое свидетельствует о наличности дезорганизационного момента. Отрицательный чувственный тон усиливается до тех пор, пока восприятие не начинает «проясняться»; когда же оно окончательно определяется, он может совсем исчезнуть, уступая место своеобразному чувству успокоения, — разумеется, если в самом содержании восприятия не обнаруживается элементов вреда или опасности. Это успокоение отражает факт системной консолидации.

Решение всякой задачи, практической или теоретической, есть организационный акт. «Задача поставлена» — что означают эти слова? Прежде всего то, что в систему жизни, опыта человека или коллектива вступило, влилось нечто новое: арифметическая задача предложена ребёнку, это значит, что ему сообщены некоторые данные и предъявлено требование; техническая задача поручена работнику, то есть он поставлен в связь с определёнными материалами и орудиями, и вместе с тем ему сообщено о некоторой потребности; социальная задача выступила перед классом, — в его жизнь вошли новые влияния и воздействия из изменившейся экономической и политической обстановки, из культурной среды, и он чувствует необходимость приспособиться к этому; учёные или наука сталкиваются с познавательной задачей — вступили новые моменты в прежнюю группировку фактов опыта; и так далее. Этот исходный пункт во всех случаях, очевидно, соответствует нашему понятию о первично-конъюгационной фазе.

Согласно основному характеру первой фазы сама задача, — если она ставится действительно заново, а не намечается планомерно как повторение прежнего опыта, — не с самого начала является вполне определённой. Сущность её заключается в необходимости нечто организовать; следовательно, тут предполагается наличная дезорганизация или неорганизованность, которую требуется устранить. Так, социальная задача коллектива определяется для него лишь постепенно, в виде осознания потребности, вытекающей из новых моментов его материальной и культурной жизни; научная задача также не сразу намечается как постановка определённого вопроса. Техническая задача обычно заранее определена для работника, — но это постольку, поскольку она является повторением прошлого; первоначальное возникновение новых технических задач всегда заключает момент искания самой их постановки, на основе ещё неопределённой потребности нечто во внешнем мире организовать, — то есть более или менее смутного сознания недостатка организованности.

Ясно, что недостаток организованности вытекает из того, что вступление новых элементов нарушает прежнее равновесие системы; а это означает начало системных дифференциации с их сопровождающими «противоречиями», дезорганизационным моментом. Та и другая сторона процесса в своём развитии образуют прогрессивное углубление и оформление задачи; а последовательные этапы её решения составляют частичные моменты третьей фазы, системной консолидации, вплоть до её завершения.

Так, задача производственно-техническая в её общей и неопределённой постановке постоянно возникает вновь и вновь из взаимодействия между коллективом и его внешней, природной средой. Это развивающаяся система дополнительных соотношений. Во взаимодействии двух сторон системы та и другая изменяются: коллектив исчерпывает пригодные для удовлетворения его потребностей элементы, так что среда для него истощается; и в то же время его потребности растут вместе с его ростом. Это и есть нарастающее противоречие системной дифференциации, которое ставит техническую задачу вообще. В данных конкретных условиях она конкретно шаг за шагом определяется в зависимости от них, принимая форму той или иной частной задачи; например, при наличности неиспользованных земель — задачи расширения хозяйственной площади, при их отсутствии — задачи повышения урожайности новыми приёмами эксплуатации почвы, и так далее. Решение каждой такой частной задачи есть частичное решение общей задачи, частичная консолидация системы.

Задачи познавательные не только зависят от практических, но по ходу постановки и решения всецело укладываются в подобную же схему. Фаза системных дифференциации представлена здесь процессом «искания» со всеми его неудачами, и вообще с его специфическими затратами и растратами активностей. Прогрессивная консолидация их уменьшает и устраняет. В своей общей и неопределённой постановке познавательная задача непрерывно возникает прямо из расширения опыта, порождающего недостаточность прежних форм его связи. Конкретная и частная постановка оформляется каждый раз в зависимости от наличных данных и ведёт к новым специальным решениям — частичным консолидациям системы опыта.

Как в практике, так и в познании процессы подбора, управляющие развитием из второй фазы в третью, могут чрезвычайно сокращаться и ускоряться при наличности раньше сложившегося механизма «метода». Нам уже встречались различные механизмы для подбора; все они принадлежат к типу «отливочной формы»; таковы по существу и механизмы «метода». Это — определённые, устойчивые группировки прежнего опыта, которые для вступающего вновь материала играют роль как бы направляющих каналов, по которым он должен вливаться в систему: они вводят его в связь именно с такими, а не иными частями опыта и этой связи дают такую, а не иную форму. Так, например, технический метод приготовления пищи из зерен есть устойчивая, прочная — «дегрессивная» — группировка элементов психомоторного аппарата, посредством которой факт наличности таких-то зерен связывается без долгих исканий и попыток с определённым рядом двигательных реакций: растирание, размачивание, разведение огня, приближение к нему полученной массы теста и прочего. Угломерный метод астрономического исследования есть сложившаяся, закреплённая схема, которой наличность исследуемого объекта в поле инструмента связывается с определённым рядом действий над частями этого инструмента, определёнными реакциями волевого внимания и прочим. Математические методы решения задач сводятся к укладыванию данных также в раньше выработанные, фиксированные схемы и к установленной последовательности действий над ними в рамках такой схемы; например, группировка данных в уравнение, перенесение членов уравнения и так далее. Психология в этих случаях обычно говорит о проторенных путях ассоциаций в центральной нервной системе. Но это лишь иное выражение того же самого: «проторенный путь» по тектологической роли вполне однороден с отливочной формой и другими механизмами подбора; он и есть как бы отливочная форма для движений некоторого живого сменяющегося содержания, например людей-пешеходов. Тождество организационной функции становится ещё яснее, если образом для сопоставления взять рельсы.

Само собой разумеется, что дегрессивная отливочная форма только направляет, регулирует подбор движений её содержимого, но отнюдь не устраняет; следовательно, и метод не устраняет подбора группировок и изменений во второй фазе организационного акта: момент «искания» всегда имеется налицо, и даже момент «неудачных попыток» очень часто.

Практически наибольший интерес представляют организационные акты, протекающие в живых существах или выполняемые живыми существами; естественно, что на таких актах мы до сих пор и останавливались. Но любой завершённый — или, точнее, принимаемый завершённым — процесс природы можно рассматривать по той же схеме. Так, положим, космогоническую последовательность развития солнечной системы современные теории при всём их различии представляют следующим образом: собирание материи, рассеянной в пространстве, — очевидно, наша первая фаза; различные её перегруппировки и модификации с разрушением многих из них — вторая фаза; переход к тем соотношениям, которые мы принимаем как устойчивые, к нынешней «системе», — консолидация, третья фаза.

Начало тектологического акта есть всегда кризис С. Но и всякий кризис С, если проследить его результаты до той или иной консолидации системных отношений, может быть представлен как начало тектологического акта. Таким образом, тектологический акт вообще есть кризис С с циклом его последствий.

§ 2. Диалектика формальная и организационная

Триада организационного акта неизбежно вызывает её сопоставление с триадой диалектики. Именно здесь нам всего удобнее установить соотношение диалектики с тектологией, предвестницей которой она исторически являлась.

В философии Гегеля, затем Маркса диалектика выступает как формальный закон мирового развития — своего рода архитектурная схема мирового процесса, одинаково охватывающая его целое и отдельные его части, стороны, ступени. Мы не станем рассматривать диалектику в её собственно гегелевской форме-как закон логического развития вселенной, как схему мирового мышления: умозрительный идеализм-дело прошлого. Сущность же марксовского «материалистического» понимания диалектики такова.

Всякая реально развивающаяся форма заключает в себе противоположно направленные или «борющиеся» силы. Их соотношение, прежде всего количественное, непрерывно меняется в зависимости от всей суммы условий, внутренних и внешних. Пока преобладание остаётся на одной стороне, форма сохраняется; но чем более оно уменьшается, тем слабее становится её устойчивость. В тот момент, когда она уничтожается, эта устойчивость исчезает также; тогда «количество переходит в качество», и происходит резкое преобразование формы, переворот, революция, — то, что мы обозначали общим именем «кризиса». Форма «отрицается», переходит в свою противоположность, «антитезис». В нём также возникает внутреннее «противоречие»; и оно, развиваясь аналогичным путём, приводит к «отрицанию отрицания» или «синтезису», представляющему формальное сходство с «тезисом», но обогащённому содержанием или усовершенствованному по сравнению с ним.

Обычные иллюстрации: нагревание воды изменяет «количественно» её температуру, а с ней соотношение противоположных структурных сил, именно сцепления и давления пара; при 100°С это количество переходит в качество, перевес сцепления над давлением пара уничтожается, и вода кипит, переходя в своё «отрицание»; зерно пшеницы также «отрицается» своим прорастанием и переходит в свой антитезис — целое растение; оно же «отрицается» процессом образования семян, переходя в синтез, формально сходный с тезисом, но обогащённый по содержанию, — зерна отмирающего колоса. Этот закон фаз принимается, надо заметить, не в столь универсальном смысле, как в учении Гегеля, а лишь как весьма распространённый в природе, — так характеризует его Энгельс в «Анти-Дюринге» ⁸⁸. При этом никакого определённого правила, выражающего противоположность смежных фаз, здесь не указывается; в каждом конкретном случае характер её устанавливается опытом: растение — «антитеза» зерна, из которого выросло, вода — «антитеза» льда, таянием которого получилась, меновое общество — натурально-хозяйственного, разложением которого порождено; отрицанием единицы может быть минус единица, но также нуль и так далее. Никаких способов для предвидения, во что выльется отрицание формы в каком-либо новом случае, не намечается; принимается только возможность формально противоположить новую фазу прежней.

На примере эволюции семени в растение сопоставим старую триаду с тектологическим актом. В нём исходный пункт не просто зерно, — тектологически оно не может мыслиться без отношения к среде, — а соприкосновение зерна с активностями почвы, их проникновение в него, взаимодействие живого с неорганическим: все это и составляет момент первично-конъюгационный. На его основе происходит ряд системных дифференциации — образование разных тканей с изменяющимися соотношениями, тяготеющими к дополнительным, и с неизбежным также дезорганизационным моментом в виде частичных разрушений, болезней роста и прочего. На основе же этих процессов выступает консолидирующая тенденция — контрдифференциации, с одной стороны, разъединяющие дезингрессии — с другой. Тенденция эта завершается в созревании, максимально развёртывающем активности растения и закрепляющем результаты его развития в новых семенах, носителях и прежней наследственности, и приобретении нового пережитого цикла; но она может также завершиться и простым распадом в неорганические равновесия.

Такая схема динамически универсальна, охватывает всякий тектологический акт и в его целом, и в его даже минимальнейших частях. За любой «бесконечно малый» промежуток времени данный комплекс проходит и фазу некоторого общения со средой, и возникающие из неё, хотя бы ещё более «бесконечно малые» системные расхождения с их дез-организационными моментами, и на основе этих последних — соответственные консолидирующие тенденции, как бы ничтожны ни были их проявления.

Конечно, как всякая тектологическая схема, и эта по существу формальна. Тем не менее в отличие от старой диалектической триады она указывает путь и связь организационных изменений, следовательно — линии, по которым их надо искать.

Затем, сравнивая конкретное применение, сразу же легко заметить, насколько прежняя триада менее динамична. В её начале находится зерно как данная форма, зерно, так сказать, «само по себе»; для нас же этим началом является не статически данный комплекс, а его конъюгация с элементами среды; это можно с одинаковым правом и одинаковой неточностью назвать как отрицанием, так и утверждением зерна: отрицание потому, что это есть начало нарушения наличной его структуры; утверждение потому, что это его жизнь, его функция как семени. Вторая фаза — не весь, неопределённо взятый процесс роста колоса, а определённая сторона его развития, которая заключается в прогрессивных расхождениях его тканей, группировок его элементов с возникающими отсюда «противоречиями» не в смысле диалектической противоположности, а в смысле фактической дезорганизации, большего или меньшего масштаба. Наконец, третья фаза — не сама конечная форма, а другая сторона процесса развития, идущая следом за первой: консолидирующее форму устранение крайностей и противоречий этого расхождения через дальнейшие конъюгации разошедшихся группировок и разграничительные дезин-грессии. А начальная и конечные формы в том их абстрактном значении, какое принимается старой триадой, для нас — лишь условно фиксированные анализом, мыслимые пределы крайних фаз.

Итак, с нашей точки зрения, старая диалектика ещё недостаточно динамична и в своём голом формализме оставляет невыясненной общую механику развития, разве лишь минимально её намечая. Но мало критиковать, надо объяснить. В чём сущность прежней схемы? В чём её ценность, которая исторически остаётся несомненной? Разгадка лежит в самом понятии антитезы, «противоположности». Вода «противоположна» льду, растение — семени, из которого развилось, и так далее. Но ведь вода и лёд сохраняют огромное множество общих свойств, физических, химических и иных; этих общих свойств гораздо больше, чем различий; где же тут «противоположность?» Она состоит именно в том, что мы противополагаем ту и другую фазу, выделяя и фиксируя их немногие различия, отбрасывая все общие черты, абстрагируясь от них. Всякое различие становится противоположностью для нас, когда оно одно закрепляется в поле мышления, «отвлекшегося» от общих признаков.

Таким образом, отношение «тезиса» и «антитезиса» есть просто отношение различия двух степеней какого-нибудь процесса, возведённое мышлением в противоположность. Но тогда откуда берётся «синтезис?»

Мы уже не раз отмечали колоссальную распространённость по всей линии бытия процессов «циклических» или «колебательных», — для тектологии, как и для математики, оба понятия означают одно и то же; разница в выборе графических символов. По-видимому, нам известно всего два «способа сохранения» форм: подвижное равновесие, при котором ассимиляция с дезассимиляцией идут параллельно и уравновешиваются непосредственно, и периодическое колебание, при котором нарушение их равновесия в одну сторону сменяется нарушением в другую, так что уравновешение происходит во времени. Есть даже основание полагать, что именно колебательный способ сохранения — первичный из двух: всякое кажущееся непрерывным подвижное равновесие рано или поздно удаётся разложить на периодически-колебательные элементы, идёт ли дело о сохранении живого организма или атома, молекулярной системы или психического образа ⁸⁹.

Равновесие в колебаниях всегда приблизительное, с самым различным масштабом точности. Для существа субатомного две сменяющиеся световые волны могли бы представляться столь же несходными в частностях, как для нас два сменяющихся человеческих поколения; а для существа «суперкосмического» размера и типа смена звёздных миров казалась бы простой вибрацией. Поэтому нам часто приходится открывать момент цикличности, повторения, или, точнее, сходства, разделённых промежутками фаз какого-нибудь процесса там, где раньше его не замечалось.

Берём теперь любой процесс, не лишённый момента цикличности. Выделяем две его фазы на основе этого момента, то есть со стороны их сходства, которое и фиксируем в мышлении; промежуточная фаза будет именно в этом отношении отличаться от них, — иначе мы бы вообще не обособляли эти три фазы, а принимали их за одну. Тогда сама собой получается наша триада: различие промежуточной системы с крайними будет возведено в «противоположность», антитезис; а их сходство будет понято как противоположность противоположности или «отрицание отрицания». Так получится, говоря словами Энгельса, закон весьма общий и именно поэтому весьма широко распространённый в природе: настолько общий и настолько распространённый, насколько таковой является схема «цикличности» или «колебаний». Но эта последняя гораздо более исследована, легче поддаётся анализу и потому научна; триада есть её «философское», неточное, предварительное, выражение.

Отсюда значительная неопределённость и даже произвольность в применении триады. Сознательно или несознательно подыскиваются черты сходства между разделёнными промежутком стадиями процесса, иногда и довольно внешние, не выражающие основных его тенденций. Например, можно принять за тезис и синтезис детство с его примитивной гармонией жизни и зрелость с её сложившейся, выработанной гармонией; антитезис будет мятущаяся юность с её кризисами созревания; но можно также сделать тезисом детство с его бессознательно-творческой мудростью и старость с её мудростью пережитого опыта; весь путь между ними тогда — антитезис; можно в простом колебании за тезис и синтезис взять долину и подъём, антитезис — безразличие, или же долину и другую долину, антитезис — подъём, математический анализ и здесь и там даёт надлежащее формальное сходство формул; и так далее.

Научно ценным в старой диалектике было указание на скрытые в понятиях и вещах «противоположности», которые требовалось искать и под которыми подразумевались то дезингрессия активностей, то просто системное расхождение частей или сторон целого. В организационном анализе все это приходится различать, и применение старой схемы уже не было бы полезно, а неизбежно связанные с её гегелевской и до-гегелевской терминологией остатки «логизма» ⁹⁰, отождествляющего развитие схем и реальностей, могут быть и вредны.

Но диалектика имела ещё иное значение, которое всего лучше определить как архитектурно-эстетическое. В изложение фактов и мыслей она вносила моменты ритма и симметрии, внешнюю, формальную организованность, которая облегчает восприятие и запоминание. Эта сторона диалектики, по-видимому, ещё долго будет сохранять свою ценность. Её только не надо смешивать с научной, стремящейся к точности, организационной диалектикой.

§ 3. Структурный прогресс и регресс

Нам приходилось уже много раз пользоваться понятиями об организационном прогрессе и регрессе. Смысл их, вообще говоря, жизненно понятен и привычен для нас; поэтому было возможно пока обходиться без более точного их исследования и определения. Но то и другое необходимо для научно-объективной оценки тектологических актов, бесконечная цепь которых образует эволюцию мира.

Все обычные человеческие оценки с точки зрения добра, красоты, истины, то есть оценки моральные, эстетические, познавательные, имеют одну общую основу: все они представляют организационные оценки. За их фетишизированной формой, затемняющей этот их характер для индивидуалистического сознания, скрывается вопрос об уровне социально-жизненной организованности. Так, нравственно лучшим признается то, что повышает организованность коллективной жизни в сфере де-грессивных норм поведения людей; «прекрасным» — то, что повышает её в сфере мировосприятия, «истинным» — в сфере систематизации опыта. Всюду оценки по существу сводятся к более или менее грубому, приблизительному и смутно выраженному количественному сравнению организованности, так сказать, её «измерению» теми или иными, шаблонными и неточными масштабами. И потому все они должны освещаться научно-организационным исследованием, а по мере развития и замещаться научно-организационными оценками.

Простейшие критерии для них мы уже наметили, когда рассматривали вопросы о количественной и структурной устойчивости. Организованность повышается количественно тогда, когда в рамках данной формы, при данной её структуре объединяется, накопляется более значительная сумма элемен-тов-активностей, например когда масса туманности или планеты возрастает за счёт материала из окружающих пространств. Структурно организованность повышается тогда, когда в рамках системы её активность соединяется с меньшими дезингрессиями, например когда в механизме уменьшаются вредные трения частей, когда увеличивается коэффициент использования энергии, то есть становятся меньше её бесплодны» з атраты.

Мы также знаем, что количественное повышение организованности может идти рядом со структурным её понижением, и обратно. Практически та или другая сторона перевешивает, и вопрос о «регрессе» или «прогрессе» решается принципиально просто. Для наглядности берём иллюстрацию. Профессор М. Рингельман сделал ряд опытов, чтобы определить реальные изменения организованности в сотрудничестве при увеличении числа участников, — «если несколько человек стремятся совместными усилиями преодолеть препятствие»; к сожалению, не было указано, какое именно, — хотя, несомненно, соотношения в каждом данном случае зависят и от характера работы, и от способов координации сил для нее ⁹¹. Получилась следующая таблица.

На уровне 7 человек прогресс количественный уравновешивается регрессом структурным, лишние дезингрессии парализуют прибавленные активности. Но уже здесь мы наталкиваемся на усложнение вопроса, вытекающее из соотносительности организации с её средой, с теми сопротивлениями или «препятствиями», которые ей приходится преодолевать.

Допустим, что таблица относится к работе по уборке камней с сильно засоренного и загроможденного ими участка. Один человек может убирать камни в 100 фунтов, но не более; семь человек уберут и те камни, которые достигают 392 фунтов и которые при разрозненности работников остались бы на месте. Ясно, что если все камни мелкие, меньше 100 фунтов, то увеличение числа непосредственно объединяемых в общем акте рабочих было бы отнюдь не прогрессом по отношению к их задаче, а только увеличением вредных трений, взаимных помех. Если есть камни до 200 фунтов, то объединять следует не более, как по 3 человека, если до 300 — по 4 и так далее. Как видим, расширение группировки может оцениваться и положительно, и отрицательно, смотря по условиям конкретной практической задачи.

Вполне аналогична по способу решения тактическая задача о введении более крупных или более мелких частей на разных боевых участках. И того же типа электротехническая задача о включении элементов батареи параллельном и последовательном, в зависимости от внешних и внутренних сопротивлений цепи: включение параллельное здесь соответствует случаю, когда работники действуют параллельно, не сплетая своих усилий в одно коллективное; последовательное соответствует второму случаю, с более высоким в результате напряжением.

Но иначе приходится решать задачу, если вместо определённых сопротивлений выступают неопределённые. Пусть, например, дело идёт о той же расчистке почвы от камней, пней, и так далее, причём известно только то, что условия крайне разнообразны, препятствия имеются различных ступеней трудности. Тогда, очевидно, наиболее совершенна та группировка, при которой будет преодолеваться наибольшая доля препятствий, в нашем примере — до величины 392; и расширение коллективов будет прогрессивно до размера 7 человек, дальше чего внутренние дезингрессии перевешивают прибавляющиеся активности. Прогресс же за этим пределом возможен только через изменение самого способа сочетания сил.

Когда вопрос ставится о прогрессе форм в более общем смысле, например относительно организмов, видов, социальных формаций, то организационная задача выступает в ещё гораздо менее определённом виде, сопротивления приходится принимать в расчёт различные не только по величине, но и по характеру. Тогда говорят, что прогресс есть возрастание «жизнеспособности», относя это понятие к «борьбе за существование», то есть к всевозможным взаимодействиям со средой. Понятно, что и возрастание суммы активностей данного комплекса, и гармонизация их связи, то есть уменьшение внутренних дезингрессии, позволяют в более значительном масштабе преодолевать разрушительно направленные активности сопротивления среды. Но так как тут существенна и сама форма этих враждебных моментов среды — для одних может получаться повышение способности преодолевать их, а вместе с тем для других — понижение, то приходится оценку относить не ко всем возможным случаям, а только к наиболее постоянным, повторяющимся условиям среды, с их типическими, наиболее вероятными изменениями.

Нередко бывает так, что в живом комплексе, например организме, одни группировки элементов развиваются по количеству и связности, другие же регрессируют, или остаются в прежнем виде, или хотя бы тоже развиваются, но не вполне параллельно, а отставая от первых. Происходит, положим, у какого-нибудь животного прогресс в области его произвольно-мускульной системы, но нет ему соответствия в пищеварительном аппарате; или, например, у человека возрастают, гармонизируются активности высших нервных центров, но нет параллельного повышения работы органов выделения. Что тогда получается?

Животное быстрее бегает, сильнее действует когтями и челюстями. Это, очевидно, позволяет ему добывать больше пищи. Но в то же время это означает и повышенные затраты энергии на мускульные сокращения, изнашивание тканей, охлаждение поверхности тела при беге и прочего. Повышение затрат требует усиленной ассимиляции; увеличенное количество пищи могло бы дать материал для этого, но при условии надлежащего усиления пищеварительных функций. Если его нет, то обнаруживается, в большей или меньшей степени, дезорганизация, ведущая к ослаблению системы, а затем, может быть, и к её разрушению. Рост мускульной энергии, непосредственно являющийся прогрессом как возможность шире овладевать элементами среды, так сказать — завоёвывать её, оказывается структурным регрессом благодаря дисгармоничности развития, несоответствию разных его сторон.

Аналогичным образом усиление и усложнение функций нервных центров неизбежно влечёт за собой рост не только их ассимиляции, но также распада их тканей. Если работа органов выделения, почек и других не развивается в соответствии с этим, то организм засоряется и отравляется продуктами распада: структурный регресс, который при достаточной его степени может и погубить организм.

«Соответствие» разных сторон развития системы здесь вообще не надо понимать в смысле простой пропорциональности. При удвоении, положим, функции мускулов требуется не удвоение работы пищеварительных органов, а меньше того, но зато, может быть, более чем удвоение нервных затрат. Иногда даже необходимо, чтобы с усилением группировки А происходило уменьшение или ослабление группировки B; так, например, значительному развитию головного мозга тектологически соответствует отнюдь не утолщение черепных костей и не укрепление их швов, а совершенно обратные изменения.

Но случай прогресса одних функций рядом с регрессом других ставит перед нами другой вопрос. В природе нередко встречается приспособление к суженной обстановке путём так называемой «редукции». Так, например, рыбы, живущие в подземном озере, подвергаются атрофии органов зрения; иные паразитические животные, утрачивая почти до конца органы внешних чувств и двигательные, сводятся к механизмам пищеварения и размножения. И это, конечно, результаты подбора, приспособления, выгодные для данных видов в их борьбе за жизнь. Но можно ли признавать это организационным прогрессом? Для точного ответа надо принять во внимание связь между формой и средой не для данного только момента, а во всем историческом их развитии.

Тогда окажется вот что. Мировая среда вообще изменчива; а ей в конечном счёте определяется конкретная среда всякой данной формы. Поэтому если понятие «прогресса» означает такой характер развития, который обусловливает победы данной формы над её средой — не одну частную победу, а победы вообще, возрастающую возможность завоевания элементов среды, — то это понятие должно относиться к условиям изменяющейся среды. Правда, изменения могут быть бесконечно разнообразны, и никакой тектологический прогресс не приспособляет форму ко всем возможным изменениям, но он должен приспособлять её к типическим, к наиболее повторяющимся, наиболее вероятным изменениям среды.

Разумеется, для различных частей мировой среды типические изменения могут быть различны. Однако для них легко установить одну общую черту, тем более постоянную, чем в большем масштабе времени среда берётся. Это — расширение среды, равносильное также её усложнению.

Систематический, устойчивый прогресс реализуется как завоевание среды; а оно означает углубление, проникновение в ткань её комплексов, которое увеличивает сумму соотношений с ней и их разнообразие, — что и выражается терминами «расширение», «усложнение» среды. Редуцирующее развитие приспособляет систему к среде суживающейся, то есть к некоторым временным и частным условиям, а не к типическим изменениям. Но тем самым предопределяется, в общем, неприспособленность к среде расширяющейся, типически-изменчивой. Это, очевидно, структурный регресс.

Он, без сомнения, часто сопровождается количественным прогрессом, но тогда лишь временным и частичным. Например, паразит с редуцированной организацией, живя за счёт соков широко распространённого вида, может размножиться сильнее прежнего, достигнуть больших размеров тела, вообще, охватить своей видовой формой большее количество материи и энергии. Но поскольку редукция произошла, постольку заранее ограничивается и суживается сама возможность дальнейшего завоевательного движения. Паразит приспособился к определённым «хозяевам», которых эксплуатирует, и уже тем самым исключается его распространение в более широких размерах, чем распространение «хозяев». Но и в этих рамках, если паразит размножается слишком сильно, новый предел кладётся вымиранием «хозяев»; а поскольку они сами жизнеспособны и тектологически активны, постольку ещё борьбой их против паразитической эксплуатации. Человек, например, рано или поздно истребит всех своих паразитов.

Не исключена, безусловно, и возможность того, что границы жизни редуцированного вида всё-таки будут вновь расширены на каких-либо иных и новых путях приспособления; но это уже случится не благодаря утрате организмом части его органов и функций, а несмотря на неё, например, если не вполне редуцированные группировки вновь шаг за шагом восстанавливаются. Итак, приспособление к суженной среде само по себе должно рассматриваться как структурный регресс, потому что ведёт к сокращению организационных возможностей.

Вопрос о прогрессе организованной формы в её сложной изменчивой среде не решается, следовательно, простой констатацией того, что сумма элементов данной формы возросла или что дезингрессии в отдельных её группировках уменьшились. То и другое можно назвать «элементарными факторами прогресса», количественного и структурного. Затем ещё должен быть решён вопрос о соотношениях этих элементарных факторов, то есть находятся ли они в организационном соответствии между собой, в «гармонической» связи; их дисгармония есть уже момент общего структурного регресса. И наконец, даже в рамках гармонии между ними остаётся вопрос о расширении или сужении возможностей дальнейшего тектологического развития. Фактически, первое выражается в возрастании многообразия и разносторонности группировок, второе — в уменьшении; причём последний случай есть также момент регресса. «Чистый» прогресс, не связанный с регрессивными моментами, есть лишь предельное понятие, тектологическая схема. В действительности они всегда к нему примешиваются; и дело только в соотношении двух сторон, в большей или меньшей степени перевеса одной над другой.

Анализ этого соотношения иногда сложен и труден и обычно даёт лишь приблизительные результаты. Но его значение, даже и практическое, может быть огромным. Особенно велико оно в деле решения вопросов социальной жизни и борьбы. Только на таком анализе и может основываться вполне объективная оценка того или иного преобразования социальных форм, точное понимание исторической роли и вероятной судьбы того или иного класса. Например, в развитии античного общества прогресс жизни количественный, а во многих отношениях даже и структурный шёл рядом с редукцией производительных активностей его центральной группировки — высшего класса и с общим регрессом жизни его низов. Этим определилась судьба античного общества, его переход в разложение, и затем крушение.

Можно полагать, что судьба новейшей буржуазии определится также редуктивным развитием её производственных функций. Что же касается судьбы современного общества в целом, то она будет зависеть от соотношения прогрессивного и регрессивного моментов в развитии его низов.

§ 4. Путь образования и путь разрушения форм

Всякая сложная, развивающаяся система представляет цепь группировок, не одинаковых, с одной стороны, по своей относительной древности, с другой — по своей связности и устойчивости. Исторически это некоторый ряд последовательных наслоений: одни образовались раньше, другие — позже, «нала-гаясь» на них в организационном смысле. Что касается их прочности, то, без сомнения, в каждом отдельном случае она зависит от всей суммы условий, под влиянием которых группировка создалась; и потому более поздняя по происхождению может иногда оказаться устойчивее другой, раньше возникшей, как и наоборот. Но эти два случая не одинаково типичны: здесь есть некоторая общая тектологическая тенденция, легко выясняемая самым простым анализом.

Развитие всякой группировки регулируется механизмом подбора, причём действует он непрерывно, во всё время её существования. Другими словами, непрерывно идёт в ней процесс устранения менее устойчивых связей, менее прочно объединённых с ней элементов и закрепления более устойчивых комбинаций. Таким образом, поскольку группировка удерживается и поддерживается в системе, она должна делаться все устойчивее, все прочнее. Следовательно, при прочих равных условиях группировки более раннего происхождения должны являться и более «упроченными», более стойкими по отношению к разрушающим воздействиям, чем образовавшиеся позже.

Таков первый вывод из схемы «исторических наслоений». По существу своему он одинаково относится ко всем организационным формам. Но наиболее близкое к нам и пока наиболее широкое поле его применений — это область жизни вообще, психической и социальной в частности.

Пусть на систему — организм, психику, коллектив-действует разрушительное влияние. Когда оно имеет неравномерный характер, например направлено специально на ту или иную часть, орган, функцию системы, то закономерность, нами указанная, может быть незаметна для наблюдения: тогда разрушаются в первую очередь нередко и самые прочные группировки. Но при достаточной равномерности дезорганизующих влияний, когда они одновременно и параллельно захватывают всю систему, последовательность выступает ясно: первыми расстраиваются, распадаются группировки позднейшего происхождения — процесс идёт как бы послойно, путь разрушения сокращённо повторяет в обратном порядке путь образования системы.

В элементарно-грубой форме это можно заметить на резких, хотя бы и кратковременных потрясениях жизни. Так, если подавление деятельности сердца каким-нибудь «шоком» вызывает общее ослабление клеточного дыхания и питания во всём организме, то центры сознания парализуются раньше рефлекторных вообще, а упорнее всего действуют центры растительных функций, хотя бы с пониженной энергией: обычная картина обморока. Но самую наглядную иллюстрацию даёт естественная старость. В ней общий упадок жизненных процессов идёт, как отмечено народной мудростью, по направлению к детству. Крушение памяти начинается с материала последних периодов жизни: недавнее забывается всего быстрее, между тем как воспоминания прошлого ещё весьма живы, — и по мере их угасания обнаруживается особенная стойкость наиболее отдалённых циклов; дольше всего держатся воспоминания детства ⁹². Благодаря этому нередко прежний свободный мыслитель, материалист, атеист возвращается к давно пережитой религиозности; и она притом становится всё более наивной, механичной, «детской». При быстром умирании такой путь иногда проходится в несколько часов, и даже меньше, давая поучительный пример обращения закоренелого вольнодумца к богу. Бывали случаи, что старики, в детстве потерявшие мать, умирали со словом «мама», первым словом ребёнка, на устах ⁹³.

Из числа «растительных» функций в обычном старческом упадке раньше всего угасают половые — позже всего выступившие в жизни организма; и при этом их генеративная сторона, то есть функция собственно зарождения, расстраивается раньше эмоционально-моторной, то есть лично-половой, — порядок опять обратный тому, какой наблюдается в росте организма.

Аналогичным образом когда общественная организация в неблагоприятной среде подвергается разложению, например революционная партия приходит в упадок под гнётом глухой реакции, — то процесс в общем захватывает раньше всего её позднейшие наслоения: отпадают больше недавние члены партии, разваливаются новейшие ячейки; при вынужденном пересмотре партийных доктрин легче всего при прочих равных, конечно, условиях отбрасываются наиболее недавние, наименее «установившиеся» их элементы; и тактика вообще обнаруживает меньше прочности, чем программа, которая лежит исторически глубже её.

Нет никакого основания сомневаться, что схема относительной устойчивости исторических наслоений применима и ко всем системам «неорганического» мира. Только слишком непривычно для современного мышления рассматривать их как организованные системы и слишком редко известна их история.

Так, в геологической системе «земная кора», взятой как ряд наслоений, древнейшие формации, поскольку они сохранились, в общем более прочны и устойчивы под действием разрушительных или деформирующих сил — давлений и растяжений со стороны внутренних тектонических агентов, также активностей воды, воздуха, механических и химических, и так далее. Во всякой звезде наиболее консервативную часть должно представлять её древнейшее ядро с его мириадами тысячелетий складывавшимися структурными отношениями. А когда будет выяснена история атомов, то с уверенностью можно предсказать, наиболее нестойкими окажутся в них позже всего создавшиеся группировки, наиболее непрочно связанными с целым позже всего присоединённые элементы энергии. Уже теперь известно, что всего более склонны к распаду атомы наиболее тяжёлые, то есть, по всему судя, прошедшие наибольшее количество усложнений и обладающие в своей структуре, кроме древнейших группировок, ещё другими, более недавними.

Надо заметить, что вообще при огромной сложности явлений, — а при достаточном анализе все они неизмеримо сложны, — тектологическая тенденция должна очень часто ускользать от поверхностного наблюдения: видимые факты могут не соответствовать ей. Но и тогда схема сохраняет научное значение: она вынуждает ставить вопрос о силах, извративших или замаскировавших постоянную тенденцию. Так, схема тяготения не только не отпадает в тех случаях, когда падение тел кажется неуловимым или неправильным или заменяется полетом кверху, — но, напротив, именно тогда она особенно важна, так как ставит задачу и даёт основу для исследования.

С той же схемой исторических наслоений находится в связи ещё один закон, сформулированный пока для биологии. Он таков: «онтогенезис» сокращённо повторяет «филогенезис», индивидуальная эволюция — видовую. Для фактов — это лишь весьма приблизительное выражение, для тенденции-точное. Легко представить его как необходимый вывод из схемы наслоений.

Пусть некоторый вид животных или растительных организмов приобретает в ряду поколений сначала приспособление А, потом другое — В. Каждое приспособление определяется, конечно, всей суммой внешних и внутренних отношений организма, при которых оно создаётся. Если применить это к приспособлению В, то окажется, что в сумму условий его образования входила уже существовавшая системная группировка В и что она была в той или иной мере одним из организационно определивших его моментов. Естественно и понятно, что в онтогенезисе последующих поколений в числе определяющих моментов группировки В также имеется А: одинаковые результаты — от одинаковых причин. Другими словами, и в онтогенезисе группировке В типически должна предшествовать А; — в чём и заключается вся эта закономерность.

Если дело обстоит иначе, то с полным основанием можно предполагать и следует искать каких-либо специальных изменяющих влияний.

По таким же соображениям приходится ожидать, что развитие отдельной личности схематически повторяет общий ход развития личности в истории общества. Наблюдения это подтверждают. В психологии первых лет жизни человека улавливается много черт своеобразной безличности и наивного коммунизма, сближающих ребёнка с первобытным дикарём; а специфический детский язык представляет много сходства с первобытными зародышами языка, насколько о них можно судить по данным и выводам современной сравнительной филологии ⁹⁴. В дальнейшем развитии ребёнка обычно выступает в мышлении религиозная окраска, а в практике — моменты властности и покорности с преобладанием того или другого, смотря по семейным условиям: фаза, соответствующая авторитарным формациям социальной жизни. Позже выступает обострённое создание своего «Я», нередко в боевом противоположении окружающей среде; фаза индивидуалистическая. Ещё позже — если развитие доходит до неё — фаза социального идеализма, дух коллективизма. Таков, в общем, и был исторический путь человечества.

Психическая старость современного человека чаще всего проходит такие же стадии в обратном порядке согласно первому выводу схемы исторических наслоений: стадию обострённого эгоизма, авторитарной властности или религиозной покорности и стадию обезличения в конечном упадке.

Надо заметить, что схема онтогенезиса — филогенезиса относится отнюдь не только к биологическим индивидуумам в общепринятом значении этого слова. Профессор Н. Н. Ланге, экспериментально исследовавший процесс восприятия, с полным основанием проводил параллель между развёртыванием отдельного акта восприятия в сотых долях секунды и развитием соответственного рода восприятий в сотнях миллионах лет био генезиса. На различных ступенях лестницы живых существ он находил гомологии фазам отдельного восприятия: первичному «толчку в сознании» неопределённому ощущению, выше которого не поднимается восприятие у простейших одноклеточных организмов, насколько можно судить по их строению, — и по следующим ступеням дифференциации восприятия, зависящим от постепенного дифференцирования органов чувств (работа «Теории перцепции и волевого внимания»). Едва ли можно сомневаться, что такие же параллели обнаружатся при точном исследовании для других жизненных функций, физиологических и психических.

Закон онтогенезиса удаётся пока применять только к явлениям жизни с точки зрения биологических и социальных наук. Дело в том, что он предполагает повторение форм путём размножения, — условие, до сих пор наблюдаемое почти исключительно в области жизненных процессов. Но почти исключительно: уже есть указания на аналогичные факты в мире кристаллов и родственных им жидких образований; да и не только там: я приводил пример с каплей воды, размножающейся в пересыщенной влагой атмосфере. История «мёртвых» вещей ещё слишком мало известна, а привычка смотреть на них как на «неорганизованные» ещё слишком сильно задерживает тектологическое исследование. Но, видя бесчисленные повторения одних и тех же моделей в неорганической природе, трудно признать сколько-нибудь вероятным, чтобы в их создании не участвовали моменты, тектологически подобные размножению. А если это окажется так, то и закон онтогенезиса найдёт применение на бесконечном поле неорганической природы, раскрывая многие тайны её творчества. Природа едина — в великом и малом, в живом и мертвом.