Александр Александрович Богданов:
Тектология: всеобщая организационная наука.
Часть I.
Глава II

А. Организованность и дезорганизованность

§ 1. Организованные комплексы

Первые попытки точно определить, что такое организация, привели к идее целесообразности. Понятие организации относилось тогда, конечно, только к живым существам, и исходным пунктом исследования брался отдельный организм. Целесообразное устройство разных его частей и целесообразная их связь не только были очевидны, но при дальнейшем исследовании этот их характер выступал все полнее и глубже, поражал своим совершенством.

Идея целесообразности заключает в себе идею цели. Организм, организация имеют свою «цель» и «сообразно» ей устроены. Но цель предполагают кого-то, кто её ставит и реализует, существо сознательно-активное, устроителя, организатора. Кто же именно поставил организму человека, животного, растения те цели, которые достигаются в его жизненных функциях? Кто устроил органы и ткани сообразно этим функциям? Эта вполне естественная для обыденного мышления постановка вопроса немедленно лишала исследование всякой научности, направляла усилия мысли в области метафизики и религии, приводила к принятию личного творца, бога. И до сих пор жрецы всех религий, христианских и нехристианских, в основу «апологетики», то есть теоретической защиты религий, кладут «целесообразность» устройства живых существ.

С развитием науки, однако, выяснилось, что те соотношения, которые выражаются словом «целесообразность», могут возникать и развиваться вполне естественным путём, при отсутствии всякого «субъекта», сознательно ставящего цели, — что в природе существует объективная целесообразность. Она — результат мировой борьбы организационных форм, в которой формы «целесообразные» или «менее целесообразные» разрушаются и исчезают, «более целесообразные» сохраняются: процесс естественного подбора. И само понятие целесообразности оказывается при этом в сущности только аналогией или, вернее, метафорой, способной вводить в заблуждение. Ясно, что оно не годится для научного определения организованности.

Попытки формально определить организованность как гармонию, или соответствие частей между собой и с целым, также не решают вопроса; это просто замена слова «организованность» его синонимами. Надо именно выяснить, в чём заключается это соответствие, или гармония, а иначе нет пользы ставить одно обозначение на место другого.

Биологи уже давно характеризовали организм как «целое, которое больше суммы своих частей». Хотя, употребляя эту формулу, они сами вряд ли смотрели на неё как на точное определение, особенно ввиду её внешней парадоксальности; но в ней есть черты, заслуживающие особого внимания. Она не включает фетиша — ставящего цели субъекта, и не сводится к тавтологии — к повторению того же другими словами. А её кажущееся или действительное противоречие с формальной логикой само по себе ещё ничего не решает: ограниченность значений формальной логики, вполне установлена научно-философской мыслью.

Что, собственно, подразумевалось под словами «организм есть целое, которое больше суммы своих частей?» В каком смысле или отношении он больше этой суммы? Дело идёт, очевидно, об его жизнеспособности, об его силе в борьбе с окружающей средой. В разъединённом состоянии части сколько-нибудь сложного организма обладают жизнеспособностью либо бесконечно малой, либо настолько пониженной, что сумма её величин, если бы её удалось численно выразить, была бы, конечно, гораздо меньше величины, соответствующей живому целому: тело, лишённое руки, и рука, от него отрезанная, — достаточный пример. Но исследовать вопрос на таких сложных системах, как организм, и на таких относительных, трудно измеряемых величинах, как жизнеспособность, всего менее удобно; лучше начать с комбинаций более простых.

Таково, например, элементарное сотрудничество. Уже соединение одинаковых рабочих сил на какой-нибудь механической работе может вести к возрастанию практических результатов в большей пропорции, чем количество этих рабочих сил. Если дело идёт, положим, о расчистке поля от камней, кустарников и корней и если один человек расчищает в день 1 десятину, то два вместе выполнят за день не двойную работу, а больше: 2/4–2/2 десятины. При 3, 4 работниках отношение может оказаться ещё более благоприятным — до известного предела, разумеется. Но не исключена и та возможность, что 2, 3, 4 работника совместно выполняют менее чем двойную, тройную, четверную работу. Оба случая всецело зависят от способа сочетания данных сил. В первом случае вполне законно утверждение, что целое оказалось практически больше простой суммы своих частей, во втором — что оно практически её меньше. Первое и обозначается как организованность, второе — как дезорганизованностъ.

Итак, сущность этих понятий сводится к сочетанию активностей, взятому с его практической стороны; и для полной ясности формулы о целом, которое больше или меньше суммы своих частей, её надо дополнить этим словом «практически». Тогда она становится простым выражением несомненного, бесспорного факта. И всё-таки с логической стороны некоторая парадоксальность в ней остаётся, по крайней мере для среднего современного мышления. Оно легко представляет себе, каким образом соединение активностей может уменьшить их практическую сумму: это происходит тогда, когда они друг другу противодействуют, вполне или отчасти друг друга парализуют, уничтожают, словом, взаимно «дезорганизуются». Но каким образом величины могут соединяться так, чтобы это увеличивало их практическую сумму? С первого взгляда, здесь получается какое-то создание из ничего.

В действительности загадка решается просто — надо только представить организуемые активности вместе с теми сопротивлениями, которые они преодолевают. Почему два работника совместно выполняют расчистку поля не в 2, а, например, в 2/2 раза быстрее, чем один? Экономист в ответ на это укажет такие моменты: во-первых, сама совместность работы действует на нервную систему работника оживляющим, ободряющим образом и тем повышает интенсивность труда; во-вторых, соединение двух сил позволяет преодолевать препятствия, каждую из них в отдельности превышающие, а многие препятствия, её не превышющие, но для неё значительные, осиливать гораздо быстрее. Исследуем оба эти момента, начиная со второго, легче поддающегося анализу.

Пусть мускульная сила каждого работника в отдельности позволяет ему поднять и перетащить камень весом в 5 пудов, но не больше. Двое могут справиться с камнем, конечно, не в 10 пудов, а меньше, потому что комбинировать усилия нельзя без потери, то есть без некоторой взаимной помехи: эта сумма всегда окажется меньше, чем результат простого сложения; допустим, она равна 9 пудам. В таком случае камень в 8 пудов для одного работника представляет сопротивление либо вообще непреодолимое, либо вынуждающее к изменению метода работы, значит, во всяком случае к значительной лишней затрате энергии и потере времени, например на раскалывание камня молотом или на устройство рычага для его передвижения. Координация сил двух работников устраняет непреодолимость или надобность в изменении методов. Если же камень меньше 5 пудов, но близок к этому пределу, то отдельный работник вынужден применять к нему наибольшее напряжение, причём он резко истощает свои силы и затрачивает гораздо больше времени, тогда как для двоих этот вес много ниже предельного, они убирают его со средним напряжением и быстро.

Здесь сопротивления постоянны. Но они могут и изменяться в зависимости от условий самого сотрудничества. Например, пусть два работника должны поднять самих себя из колодца, на дне которого они находятся. Для подъёма служит большая бадья, верёвка которой перекинута через простой блок и концом доходит до дна, где лежит и сама бадья. Вес этой последней 40 кг, вес каждого работника 70 кг, а сила, с которой он может тянуть верёвку, 100 кг. Значит, отдельно ни тот, ни другой поднять себя данным аппаратом не может: специфическая активность равна 100 кг, а сопротивление 40 + 70 = 110 кг. Но вместе они в силах поднимать, допустим, несколько меньше 200, а именно хотя бы 180 кг. В таком случае при сотрудничестве они в состоянии поднять себя, потому что вся тяжесть будет 40 + 70 + 70, то есть тоже 180 кг. Сопротивления складываются, но только отчасти, часть же их остаётся неизменной общей величиной; и хотя суммирование активностей несовершенно, оно всё-таки превосходит это частичное суммирование сопротивлений (в одном случае эмпирическая сумма больше 1 ОП каждого из двух слагаемых в 1,8 раза, в другом — 180, то есть приблизительно в 1,64 раза).

Что касается «психического» влияния сотрудничества, то оно относится к внутренним сопротивлениям организма. При труде в одиночку работник все действия предпринимает и выполняет за счёт собственной инициативы и собственных стимулов; для каждого нового акта ему приходится вполне самостоятельно настраивать соответственным образом свой нервно-мускульный аппарат. В совместной же работе значительная доля этого процесса приспособления идёт за счёт подражания, то есть гораздо более механическим, более автоматическим путём, при котором для подражающего внутренние сопротивления организма значительно меньше. Возбуждающее действие видимой успешности работы также сводится к уменьшению внутренних сопротивлений, и так далее.

В общем, как видим, дело сводится к отношению между организуемыми активностями и теми сопротивлениями, на которые они направлены. Организуемые активности складываются не без потери, так что взятая сама по себе их практическая сумма меньше, чем была бы при точном численном их сложении: 5 пудов и 5 пудов дали у нас в результате 9 пудов. Но сопротивления либо совсем не складываются — восьмипудовый камень для одного и для двух работников остаётся того же веса, либо если складываются, то менее совершенно, чем организуемые активности; здесь это видно на внутренних сопротивлениях организма, связанных с переменами в направлении усилий: если для каждого при самостоятельном переходе от одного действия к другому такое сопротивление равно а, то для двух вместе оно не 2а, потому что на сцену выступает подражание, и для одного из двух, того, который следует примеру другого, эта величина значительно уменьшается: а-\-а даёт практическую сумму, например, l’/za. ^{Прим. авт. 10}

Впрочем, дело не только в том, какое сложение совершеннее, какая из двух сумм ближе к математической. Возможен случай, когда специфические сопротивления складываются полностью, а специфические активности — лишь отчасти, и тем не менее организованность налицо. Предположим, что для матери и младенца требуется перемещение из одного пункта в другой. Младенец ещё не умеет ходить, следовательно, его специфическая активность по отношению к поставленной задаче равна нулю; сопротивление же — масса его тела — представляет реальную величину. Для матери величина специфической активности реальна и превосходит величину сопротивления; например, первую можно выразить коэффициентом 100, тогда как вторую — 60; то есть если вес тела матери 60 кг, то это значит, что она могла бы ещё пройти требуемое расстояние и в том случае, если бы её вес увеличился до 100 кг; вес же её ребёнка, допустим, 10 кг. Итак, она берёт ребёнка на руки и отправляется с ним вместе. Объективный результат больше суммы тех, какие получились бы при отсутствии связи между двумя существами: перемещение их обоих, а не только одной матери, какое произошло бы тогда. А что дают наши суммирования? Специфические активности 100 + 0 — в сумме даже не 100, а несколько меньше, потому что ребёнок не только весом увеличивает работу матери, но, кроме того, стесняет её движения, препятствуя нормальному положению тела при ходьбе и отвлекая внимание; пусть, поэтому, сумма здесь будет 95. Напротив, специфические сопротивления — вес или масса — складываются без потери: 60 + 10 = 70. Но 95 всё-таки больше 70, и соотношение обнаруживает характер организованности.

Итак, организованное целое оказалось на самом деле практически больше простой суммы своих частей, но не потому, что в нём создавались из ничего новые активности, а потому, что его наличные активности соединяются более успешно, чем противостоящие им сопротивления. Наш мир есть вообще мир разностей; только разности напряжений энергии проявляются в действии, только эти разности имеют практическое значение. Там, где сталкиваются активности и сопротивления, практическая сумма, воплощённая в реальных результатах, зависит от способа сочетания тех и других; и для целого эта сумма увеличивается на той стороне, на которой соединение более стройно или «гармонично», заключает меньше «противоречий». Это и означает более высокую организованность.

Иллюстрация из иной области — симбиоз сувойки и зоохлореллы, одноклеточной инфузории с одноклеточной водорослью, которая в ней живёт. Первая принадлежит к простейшим животным, потребляет кислород и выделяет углекислоту; вторая — из простейших растений, заключает в себе зелёные зерна хлорофилла, за счёт энергии солнечных лучей разлагает углекислоту, пользуясь ей как материалом для своих тканей, и выделяет кислород. Таким образом, известная доля активностей в материальной форме того или иного вещества, теряемая одним участником симбиоза по непригодности для него, приобретается непосредственно другим, и обратно, а следовательно, сохраняется в симбиотическом целом. Понятно, что это целое практически располагает большей суммой активностей, чем если бы его части существовали отдельно: образец бесконечно распространённого типа организационных связей.

Элементарная иллюстрация из неорганического мира: миллион мелких кристаллических частиц, вместе весящих 1 грамм, развеивается в пространстве лёгким дуновением ветра; а связанные в целый кристалл, они испытали бы от такого же воздействия разве лишь легкую вибрацию.

§ 2. Активности-сопротивления и типы их сочетаний

Как видим, организационное исследование совершенно одинаково оперирует и с активностями человеческими, и с иными активностями или «энергиями», свойственными другим живым существам и, наконец, процессам неорганической природы. Понятие «активности вообще» или «энергии» генетически имеет своей основой именно активность человека; она впервые и стала объектов мышления: слова первобытного языка, а значит, и первичные понятия были выражением трудовых действий. К животным понятие «активности» мы относим постольку, поскольку представляем их по образцу людей. К стихийным явлениям идея «работы», а затем более общая и отвлечённая идея «энергии» применяется вследствие того, что в нашем опыте они оказывают на различные комплексы такое же изменяющее действие, разлагающее или комбинирующее, какое достигается человеческими усилиями.

Этого не надо, конечно, принимать в том смысле, чтобы стихийная активность отождествлялась с нашей, как бывает в наивном мышлении дикарей. Научное познание всегда имеет в виду глубокие различия между той и другой. Но и оно — сознательно или бессознательно — исходным пунктом для выработки понятия энергии вообще брало и варьировало понятие трудового усилия. В русском языке термин «работа» представляет промежуточный оттенок: «трудится» только человек, «работает» и домашний скот, и машина, и сила ветра, причём имеются в виду постоянно механические действия. «Энергия» же охватывает и механическую работу, и все процессы, способные переходить в неё или из неё получаться, следовательно, ей эквивалентные, как тепловые, химические, и так далее.

Когда какая бы то ни было активность, разлагающая или комбинирующая, направляется на определённые комплексы, она неизбежно встречает в них сопротивление, более значительное или слабое. Сопротивление это измеряется той суммой усилий или вообще той суммой энергии, которая затрачивается на то, чтобы его преодолеть. Оно даёт нам некоторую характеристику самих комплексов: оно зависит от их состава, то есть от элементов, из которых они образованы, и от строения, то есть взаимоотношений между этими элементами. Так, сопротивление, которое оказывает организм животного или растения нашему воздействию, определяется и свойствами его органов, тканей, и той связью, которая существует между ними. Сопротивление психических ассоциаций работе познавательного анализа или синтеза обусловливается и материалом представлений, из которого ассоциации образованы, и характером их ассоциативного соединения, формой и степенью прочности их связей.

Но понятие «сопротивления», не является чем-либо особым и самостоятельным. Это та же активность, но взятая с иной точки зрения — как противопоставленная, другой активности. Когда два человека борются, активность одного есть сопротивление для другого, и обратно. Также если две армии, два класса борются между собой, то активности каждой стороны являются сопротивлениями для другой, дело лишь в точке зрения того, кто обозначает. С точки зрения охотника или наблюдателя, который берёт его за центр наблюдаемых фактов, усилия этого охотника представляют активности, а усилия всех животных, на которых он охотится, — сопротивления; но если в центре описания поставить борющееся за свою жизнь животное, то его усилия воплощают активности его организма. Раньше существовала концепция сопротивления абсолютно пассивного или «инерции», которая сама не есть активность, но противостоит активности. Но эта идея разрушена прогрессом науки. Инерция материи, воплощающаяся в её «массе», оказалась проявлением концентрированной в ней энергии, а именно электрической ^{Прим. ред. 15}; «инертные» атомы рассматриваются теперь как поле самых интенсивных процессов вселенной. Таким образом, категории «активность» — «сопротивление» не только вполне соотносительны, но и обратимы: всякая активность есть сопротивление для других активностей, которым она противостоит, а также и наоборот.

В этом смысле опять-таки нет принципиальных различий в природе; между живым и неживым, сознательным и стихийным, и так далее; элементы всякой организации, всякого комплекса, изучаемого с организационной точки зрения, сводятся к: активностям-сопротивлениям.

Само понятие «элементов» для организационной науки всецело относительное и условное: это просто те части, на которые сообразно задаче исследования понадобилось разложить его объект; они могут быть как угодно велики или малы, могут делиться дальше или не делиться — никаких рамок анализу здесь поставить нельзя. Элементами звёздных систем приходится брать гигантские солнца и туманности, элементами общества — предприятия или отдельных людей, элементами организма — клетки; физического тела — молекулы, или атомы, или электроны — в зависимости от поставленной задачи; элементами теоретической системы — идеи, понятия; психической ассоциации — представления, волевые импульсы и так далее. Но как только в ходе исследования любой из этих элементов потребуется практически или мысленно разлагать дальше, он начинает рассматриваться в качестве «комплекса», то есть сочетания, соединения каких-либо элементов следующего порядка, и так далее.

Всякое разложение на элементы, реально выполняемое или только мыслимое, есть, разумеется, дезорганизация. Оно для того ведь и делается, чтобы уменьшить сопротивление вещей нашим усилиям, посредством которых мы затем организуем элементы в новые, желательные для нас сочетания. Дезорганизованное целое практически меньше суммы своих частей — это определение само собой вытекает из предыдущего.

По поводу примера из области сотрудничества уже упоминалось, что общая рабочая сила двух сотрудников может оказаться и меньше суммы их отдельных рабочих сил. Это и есть случай дезорганизации: два работника не помогают, а мешают друг другу. В известной комбинации силы их могут совершенно парализоваться, когда, например, они тянут за одну верёвку в противоположные стороны: тогда толчок ребёнка приведёт в движение всю эту систему. Если же силы тянущих выражаются, положим, 10 и 9 пудами, то практическая сумма, определяющая движение системы, равняется 1 пуду вместо 19.

Надо заметить, что полной, идеальной организованности в природе не бывает: к ней всегда примешана, в той или иной мере, дезорганизация. Так, даже наилучше устроенное сотрудничество не может быть свободно от всяких, хотя бы минимальных, внутренних помех и несогласованностей, а наилучше сконструированная машина — от вредных трений, и так далее. Иногда на одной и той же системе удаётся фактически наблюдать все переходные ступени от высшей организованности до глубочайшей дезорганизации, как это бывает, например, при постепенно развёртывающейся ссоре между близкими сотрудниками или между супругами.

Естественный магнит, — это, как известно, кусок особой руды, магнитного железняка, — можно значительно усилить, присоединив к нему оправу из мягкого железа, хотя оно само по себе не магнит, или, вернее, активный магнетизм в нём практически бесконечно мал. Этот яркий пример «неорганической» организованности научная теория объясняет таким образом. Частицы железа сами по себе магниты; но в мягком железе они расположены совершенно беспорядочно, повёрнуты по всем возможным направлениям, и их магнитные действия взаимно уничтожаются в этом хаосе. Но когда они попадают в достаточно сильное магнитное поле, то есть в сферу значительного магнитного действия, имеющего одно определённое направление, то они в большей или меньшей степени поворачиваются, «ориентируются» по линии этого притяжения, и их собственные действия уже отчасти не уничтожают друг друга, а складываются: оправа становится сама активно-магнитной в целом и усиливает таким образом основной магнит. И здесь дело сводится к более совершенному сложению активностей, при котором они перестают быть взаимными сопротивлениями. Если же сложить два вполне равносильных прямых магнита противоположными полюсами вместе, то их магнитные действия взаимно парализуются, практическая сумма будет близка к нулю; это дезорганизованная магнитная система.

Третий тип: комплекс, составленный из нескольких человек, не связанных никаким сотрудничеством, но и не враждебных друг другу, из людей «взаимно нейтральных», обладает, в общем, именно таким количеством сил или активностей-сопротивлений, которое равно сумме сил этих отдельных лиц. Газы воздуха при обычных условиях взаимно нейтральны физически; чтобы преодолеть их общее давление, требуется в барометре столб ртути, равный как раз сумме столбов ртути, соответствующих в отдельности давлению кислорода, азота, углекислоты, водяного пара, аргона и проч. Вес мешка с картофелем, или его сопротивление усилиям поднимающего, есть точная сумма веса отдельных картофелин и мешка.

Первый тип комплексов мы будем обозначать как организованные, второй — как дезорганизованные, третий — как нейтральные.

Понятие «дезорганизованности», как и «организованности», достаточно выяснено. Но как понимать третий тип — «нейтральные комплексы?» Если в них не наблюдается ни взаимного усиления, ни такого же ослабления активностей, то всего проще, по-видимому, принять, что в них и нет никакого взаимодействия между элементами. Но такой взгляд противоречил бы всем основам современного научного мировоззрения, для которого всё связано, все влияет, все действует одно на другое.

Можно, затем, допустить, что в нейтральном комплексе действия элементов друг на друга слишком незначительны для наших способов восприятия и измерения. Например, согласно закону тяготения вес мешка с картофелем не абсолютно точно должен равняться сумме измеренных отдельно величин веса каждой картофелины и мешка: их взаимное притяжение в зависимости от их расположения в пространстве изменяет эту сумму; но разница неуловима, разумеется, для нынешней научной техники.

Однако такая точка зрения никоим образом не исчерпывает вопроса; иногда она даже неприменима. Например, если в насыщенный раствор какой-нибудь соли положить кристалл той же соли, то весь комплекс представляется химически и физически нейтральным: обе его части — жидкая и твёрдая — сохраняют свои свойства, а следовательно, по отношению к этим свойствам целое является простой суммой своих частей. Но нельзя сказать, чтобы между кристаллом и раствором взаимодействие было ничтожным, неуловимо-малым; оно значительно и может быть обнаружено существующими методами; но оно имеет двусторонний характер: раствор разъедает кристалл, отнимая его частицы, и в то же время, становясь благодаря этому пересыщенным, в свою очередь отлагает на него равное количество частиц. Таким образом, кристалл испытывает со стороны раствора параллельно действие дезорганизующее и организующее, а раствор в свою очередь то и другое со стороны кристалла. Равенство организующего и дезорганизующего действия даёт нейтральную связь комплекса.

Это применение к тектологии обычной во всех точных науках идеи подвижного равновесия: там, где нет видимых изменений, принимается наличность двух равных и противоположных тенденций, взаимно маскирующих одна другую. Например, сохранение живого организма — результат равенства ассимиляции с дезассимиляцией в обмене веществ и энергии; сохранение формы водопада — результат равенства непрерывного притока и оттока воды, и так далее.

Яркую научную иллюстрацию трёх основных соотношений даёт интерференция волн — электрических или световых, воздушных и всяких иных. Накладываясь одна на другую, они могут усиливать или ослаблять друг друга. Пусть две равные световые волны идут таким образом, что подъём одной в точности совпадает с подъёмом другой и, следовательно, долина с долиной тоже. Тогда общая сила света, от них воспринимаемого, окажется не двойная, а четверная: 1 + 1 равняется 4. Если же, напротив, подъём одной вполне сливается с долиной другой, и обратно, то свет и свет вместе дают темноту: 1 + 1 равняется нулю. Между этими двумя пределами организованности и дезорганизации лежат все промежуточные, и в числе их та идеально-средняя, при которой сила света точно соответствует арифметике: 1 + 1 = 2. Это именно тот случай, когда подъём одной волны наполовину совпадает с подъёмом, наполовину — с долиной другой. Здесь соотношения организованности и дезорганизации взаимно уравновешиваются, и получается нейтральное сочетание.

Как видим, только при равновесии противоположных тектологических тенденций священная формула здравого смысла — «дважды два четыре» — осуществляется в самой действительности. Это не мешает ей быть приблизительно верной в массе случаев, потому что организующие и дезорганизующие процессы постоянно сплетаются в нашем опыте, но именно приблизительно. Она вполне точна лишь в предельной, в идеальной комбинации; чем совершеннее способы исследования, тем неизбежнее обнаруживаются уклонения от нее; при достаточной точности анализа никакой случай не оказался бы строго ей соответствующим.

Разумеется, можно сказать, что два человека и два других человека всегда составляют ровно четыре человека, не больше и не меньше. Но тогда коренная неточность и условность заключаются в том, что реально различные и неравные комплексы — отдельные люди — берутся как идеально равные математические единицы, то есть в самом обозначении заранее отброшены все неравенства и различия. Произвольность этого приёма станет сразу ясна, если мы спросим, составляют ли две женщины и два одноклеточных человеческих эмбриона, начинающие развиваться внутри их организмов, действительно четыре человека.

Теория служит для практики, счёт существует для реального расчёта. И хотя, например, для армии подбираются человеческие единицы, сравнительно однородные по силе и выносливости, однако их число есть весьма недостаточное само по себе, данное для военных расчетов, хотя бы и приблизительных. Опыт французских колониальных войн в Северной Африке показал, что при равном вооружении средний арабский солдат в столкновении один на один не хуже среднего французского; но отряд в 200 французских солдат уже фактически сильнее арабской дружины в 300–400 человек; а войско из 10 тысяч французов разбивает армию туземцев в 30–40 тысяч человек. Европейская тактика даёт более совершенное суммирование человеческих боевых сил, и математический счёт опровергается на деле. Но как первое приближение для практического расчёта, он, конечно, остаётся полезен и необходим.

В других случаях это первое приближение бывает уже достаточным для обычных потребностей жизни или даже вообще довольно точным. Во всех случаях, где его удаётся установить и применить, его практически-организационное значение огромное. Таков жизненный смысл математики; без неё невозможна была бы ни научная техника, ни вся современная система производства и рынка, ни планомерное ведение современной войны.

Легко заметить, что между математикой и тектологией имеется какое-то особенное соотношение, какое-то глубокое родство. Законы математики не относятся к той или иной области явлений природы, как законы других специальных наук, а ко всем и всяким явлениям, лишь взятым со стороны их величины; она по-своему универсальна, как тектология.

Для сознания, воспитанного на специализации, самое сильное возражение против возможности всеобщей организационной науки есть именно эта её универсальность: разве допустимо, чтобы одни и те же законы были применимы к сочетаниям астрономических миров и биологических клеток, живых людей и эфирных волн, научных идей и атомов энергии? Математика даёт решительный и неопровержимый ответ: да, это вполне допустимо, потому что это уже есть на деле, — два и два однородных отдельных элемента составляют четыре таких элемента, будут ли это астрономические системы или образы сознания, электроны или работники; для численных схем все элементы безразличны, никакой специфичности здесь нет места.

В то же время математика — не тектология, и само понятие организации в ней не встречается. Если так, что она такое?

Её определяют как «науку о величинах». Величина же есть результат измерения; а измерение означает последовательное прикладывание, к измеряемому объекту некоторой мерки и, очевидно, исходит из той предпосылки, что целое равно сумме частей. Измерять явление или рассматривать его как величину, то есть математически, это и значит брать его как целое, равное сумме частей, как нейтральный комплекс. А мы установили, что нейтральный комплекс есть такой, в котором организующие и дезорганизующие процессы взаимно уравновешены.

Итак, математика есть просто тектология нейтральных комплексов, определённая, раньше других развившаяся часть всеобщей организационной науки. Она обходилась до сих пор без понятий организации-дезорганизации потому, что её исходным пунктом являются сочетания, в которых то и другое взаимно уничтожается, или, вернее, парализуется.

Во всех естественных науках различаются два отдела: «статика» — учение о тех или иных формах, взятых в равновесии; «динамика» — исследование тех же форм и их движения в их изменениях. Например, анатомия и гистология организма — это его статика, физиология — его динамика. Статика повсюду развилась раньше динамики, а затем сама преобразовывалась под её влиянием. Между математикой и тектологией, как видим, аналогичная связь: одна выражает организационно-статическую точку зрения, другая — организационно-динамическую. Эта вторая точка зрения есть и наиболее общая: равновесие всегда только частный случай движения, и притом в сущности, лишь идеальный, — результат вполне равных и вполне противоположно направленных изменений.

Разумеется, математика исследует и изменение величин, но не касаясь организационной формы тех процессов, к которым они относятся: эта форма предполагается статической, неизменной, а результат всякого такого изменения — новая величина — остаётся по-прежнему нейтральным комплексом, равным простой сумме своих частей. В математический анализ входят и те случаи, когда величины взаимно уничтожают друг друга, вполне или отчасти, то есть соединяются в смысле дезорганизации, как положительные и отрицательные величины или же как «векторы»; но это взаимная дезорганизация, величин, и приводящая лишь к новым величинам, — от нейтральных комплексов к нейтральным. ^{Прим. авт. 11} Следовательно, эта математическая динамика не есть динамика организационная, не относится к преобразованию организационных форм.

Итак, для тектологии первые, основные понятия — это понятия об элементах и об их сочетаниях. Элементами являются активности-сопротивления всех возможных родов. Сочетания сводятся к трём типам: комплексы организованные, дезорганизованные и нейтральные. Они различаются по величине практической суммы их элементов.

§ 3. Относительность организационных понятий

Исследование различных комплексов приводит к выводу, что в тектологии сохраняет силу и другой принцип точных наук: идея относительности. Организованная система бывает таковою не вообще, не универсально, а лишь по отношению к каким-либо определённым активностям, сопротивлениям, энергиям; вместе с тем по отношению к другим она может быть дезорганизованной, к третьим — нейтральной.

Комплекс, образуемый совокупностью работников какой-нибудь фабрики, есть высокоорганизованная система по отношению к техническому процессу. Но если они придерживаются различных направлений в вопросах о защите своих интересов и прав, то эта же система окажется весьма дезорганизованной в экономической и политической практике. Наконец, в сфере потребления это комплекс приблизительно нейтральный; здесь взаимные влияния слабы, и результат их — трудноуловимая величина. Машина является организованным комплексом с точки зрения специальных её функций или тех сопротивлений материи, на которые она рассчитана, но нейтральным либо дезорганизованным по отношению ко всяким иным силам: её вес — точная сумма веса её частей; а разрушить её часто может даже ничтожное воздействие из числа тех, к которым она не приспособлена, например песчинка, попавшая в её тонкие, но необходимые части. Иные сплавы, сильнее противостоящие гнутию, растяжению, скручиванию, чем составные их металлы, напротив, легче их поддаются повышению температуры, имеют более низкую точку плавления.

В науках биологических и социальных, однако, понятие «организованности» применяется чаще всего в некотором неопределённо-безотносительном смысле, как «организованность вообще». При этом само понятие обычно подменяется другим, которое далеко с ним не совпадает: когда говорят о высоко-или низкоорганизованных растениях, животных, коллективах, то имеют в виду их сложность и дифференциацию частей. Но очевидно, что возможны комплексы чрезвычайно сложные, с весьма дифференцированными частями, а в то же время в высшей степени дезорганизованные. Чему же на деле соотносительна эта жизненная «организованность вообще?»

Она соотносительна обычным влияниям среды — её активностям и сопротивлениям. Эта среда и подразумевается, хотя бы бессознательно, в подобных выражениях, — причём принимается как нечто вполне известное и для всех живых существ одинаковое, — предпосылка, которую достаточно осознать и формулировать, чтобы увидеть её неверность. Высокоорганизованным признается такой организм или коллектив, который способен преодолевать многочисленные и разнообразные активности-сопротивления своей нормальной среды. Точное исследование во многих случаях должно будет разлагать эту неопределённую организованность на определённые, специальные виды, относящиеся к одной, другой, третьей и так далее активности или сопротивлению.

Изучение форм и методов организации обязано считаться ещё с иной относительностью. История показывает, что в развитии человечества, по мере того как изменялись его социальная природа, организация его собственной практики и мышления, изменялась для него также организация вселенной в её целом и отдельных её комплексов. В эпоху раннего патриархального быта всем предметам органического и неорганического мира приписывалась та высшая организованность, которая выражается в понятии «душа». Долго после того мир небесных светил ещё представлялся как планомерно организованная система, а сами светила — как властные живые «чицесяда. Впоследствии перестали видеть какую бы то ни было организованность за пределами явлений жизни, а специально «душу» или психику Р. Декарт отрицал и у животных. Теперь же организованность находят вновь, например в процессах кристаллизации; мы же, придав этому понятию больше точности и отчётливости, вынуждены признать его универсальным.

Аналогичные различия существуют и в пределах одной и той же эпохи. Например, даже в настоящее время плазмодий ^{Прим. ред. 16} для незнающего человека — простая слизь, нечто в высшей степени неорганизованное; для биолога — это колония живых клеток с ядрами, со сложным размножением, с функциями питания, дыхания и так далее. Сложная и тонкая машина для знакомого с её устройством человека — высокоорганизованная система; для дикаря она — хаотичная груда металлических кусочков и пластинок, а когда он видит её в действии — живое существо.

Такова социально-историческая относительность понятия организованности.

В. Методы тектологии

Методы всякой науки определяются прежде всего её задачами. Задача тектологии — систематизировать организационный опыт; ясно, что это наука эмпирическая и к своим выводам должна идти путем индукции.

Тектология должна выяснить, какие способы организации наблюдаются в природе и в человеческой деятельности; затем — обобщить и систематизировать эти способы; далее — объяснить их, то есть дать абстрактные схемы их тенденций и закономерностей; наконец, опираясь на эти схемы, определить направления развития организационных методов и роль их в экономии мирового процесса. Общий план этот аналогичен плану любой из естественных наук, но объект науки существенно иной. Тектология имеет дело с организационным опытом не той или иной специальной отрасли, но всех их в совокупности; другими словами, она охватывает материал всех других наук и всей той жизненной практики, из которой они возникли; но она берёт его только со стороны метода, то есть интересуется повсюду способом организации этого материала.

Однако из этого богатства содержания возникают огромные, исключительные трудности. Обобщение здесь должно считаться с фактами бесконечно разнообразными, часто принадлежащими к самым далёким одна от другой областям, отыскивать единство организационных приёмов там, где оно маскируется крайним различием элементов, к которым они применяются. Приходится преодолевать и силу привычки, побуждающей нас сближать познавательно лишь вещи, сходные по самому своему материалу, по непосредственным ощущениям, которые мы получаем от них; и глубоко укоренившиеся предрассудки специализации, для которой сопоставление и сравнение разнородного представляются либо логическим скачком, либо бесплодной игрой воображения.

К счастью, как мы видели, существует наука, притом наиболее строгая и точная изо всех, которая с очевидностью своим примером доказывает, что нет никаких границ для теоретического сравнения данных опыта, что нет такой разнородности, при которой оно становилось бы невозможным или нелепым. Это математика. Она берёт все и всякие явления как величины и подчиняет их одним и тем же формулам. Если в алгебраическую схему, например в уравнение, входят величины 2, 5, 10, х, а, в и так далее, то они могут одинаково обозначать число человеческих индивидуумов, или звёздных миров, или атомов, или секунд времени, или единиц длины, или единиц веса, или колебаний эфира, или образов сознания, — каких угодно элементов, поддающихся численной группировке. И каковы бы ни были выбранные нами элементы, закономерность их чисел остаётся одна и та же. Математика отвлекается от всего конкретного характера элементов, скрытых под её схемами. Она делает это при помощи безразличных символов, вроде числовых или буквенных знаков.

Так должна поступать и тектология. Её обобщения должны отвлекаться от конкретности элементов, организационную связь которых выражают; должны скрывать эту конкретность под безразличными символами.

Надо при этом помнить, что если объектом математики служат нейтральные комплексы, то само математическое мышление — процесс организационный, и потому его методы подлежат ведению общей тектологии наряду с методами всех других наук, равно как и всякой практики. Сама тектология — единственная наука, которая должна не только непосредственно вырабатывать свои методы, но также исследовать и объяснять их; поэтому она и представляет завершение цикла наук.

Выработать подходящую символику — одна из первых и, может быть, самых трудных задач в деле создания тектологии, одно из основных условий успеха: об этом позволяет наглядно судить история математики. Но в тектологии дело ещё труднее, потому что она берёт явления в большей полноте и сложности.

Тектология должна изучать различные комплексы с точки зрения их организованности или дезорганизованности. Так как это функции, всегда относящиеся к каким-либо активностям или сопротивлениям, то прежде всего надо по возможности точно установить, к каким именно они относятся в данном случае. Затем исследование должно целесообразно разложить сами комплексы на элементы. Это разложение может делаться весьма различно. Так, живой организм можно рассматривать как состоящий из определённых тканей или из клеток; далее — из тех или иных органических или неорганических соединений, как белки, жиры, вода, соли и так далее; или же из тех или иных химических «элементов» — углерода, азота, кислорода и прочее. Затем, возможны и разные другие способы разложения, например на «свойства», «чувственные элементы», и так далее. Каждый раз надо из всех таких способов выбирать тот, который соответствует поставленной задаче.

Пусть мы хотим выяснить, насколько данное живое тело организовано в смысле непосредственного сопротивления внешним механическим воздействиям. Нам тогда незачем разлагать это тело на химические элементы, или даже на биологические клетки: достаточно считаться с его тканями как физическими комплексами, с их формой, твёрдостью, эластичностью и так далее. Если же дело идёт о так называемой «физической силе» организма, то есть о том, насколько организованы его активности для выполнения внешней механической работы, то здесь элементами явятся не только физические свойства разных тканей — мускулов, сухожилий, костей, связок, но также и химические, например изменения сократительного вещества в мускулах, функциональные изменения нервной ткани, и так далее.

Пока мы таким образом выясняем конкретные соотношения между планомерно выделенными элементами, наше исследование формально не будет ещё выходить из пределов какой-либо частной науки; для наших обоих примеров это окажется физиология. Но мы внесем уже в её методы тектологическое понимание, будем сознательно искать условия и способы организации данных элементов в отношении к данным активностям или сопротивлениям. Чтобы перейти в область собственно тектологии, надо. отвлечься от конкретно-физиологического характера элементов, заменить их безразличными символами и выразить связь их абстрактной схемой. Эту схему мы будем сравнивать с другими аналогично полученными схемами и этим путём вырабатывать тектологические обобщения, дающие понятие о формах и типах организации: индуктивный путь исследования.

Индукция представляет три основные формы: обобщающе-описательную, статистическую и абстрактно-аналитическую. Все они применимы, конечно, и к явлениям организации-дезорганизации.

Что касается обобщающих описаний, то можно заранее заметить, что они в организационной науке должны отличаться своим тяготением к «отвлечённости» в гораздо большей мере, чем обобщения специальных наук. Описание организационных фактов, чтобы охватить отношения всевозможных элементов, должно, как мы уже отмечали, отвлечься от всяких элементов; описание же, выполняемое специальными науками, всегда имеет в виду те или иные определённые элементы и не может от них отвлечься. Например, даже самая широкая из этих наук — физико-химия — исследует соотношения «тел» или «физических вещей»; её описания всегда характеризуют эти «тела» или «вещи», их связи и комбинации; но они совершенно не касаются, например, представлений в человеческой психике или идей в человеческом обществе с их связями и комбинациями.

Тектология же ставит постоянно своей задачей перейти эти рамки; и обобщение только тогда оформлено в её смысле, когда оно в равной мере выражает связи или комбинации как тел, так и представлений, идей и прочего. Перед тектологией, как перед математикой, её раньше развившейся частью, все явления равны, все элементы безразличны. Те немногие обобщения опыта, из которых исходит математика, универсально общи, но и максимально отвлечённы! Тектология организованных и дезорганизованных комплексов должна будет выработать, конечно, гораздо больше обобщений, чем «тектология нейтральных сочетаний», то есть математика, но такого же типа. Путь к их выработке наиболее длинный и сложный, неизбежно представляющий ряд этапов, на которых обобщение связывается ещё с теми или иными элементами, как и в специальных науках; разница та, что заранее поставлена цель устранить это ограничение, найти такую формулировку, которая подходила бы и ко всяким другим элементам.

Статистический метод включает, как известно, количественные учёт фактов и подсчёт их повторяемости. Количественный учёт явно подразумевается в самом определении «организованности» и «дезорганизации»: только тогда, когда он произведён хотя бы приблизительно, можно сказать, действительно ли целое практически больше или меньше в определённом отношении, чем простая сумма его частей, и насколько. Подсчёт же того, насколько часто повторяются те или иные сочетания, здесь должен играть роль, надо полагать, главным образом на низших стадиях исследования, пока оно ещё не вышло из пределов группы частных, конкретных фактов. Было бы странно и едва ли целесообразно подсчитывать частоту, например, централистической формы организации в строении неорганических систем, живых существ и психических комплексов, социальных, идейных группировок, и так далее. Впрочем, приблизительные оценки — в смысле особенной частоты или редкости тех или иных комбинаций — могут и тут иметь своё значение.

Высшие ступени исследования достигаются методом абстрактно-аналитическим. Он устанавливает основные законы явлении, выражающие их постоянные тенденции. Средством для этого служит «абстрагирование», то есть отвлечение, удаление осложняющих моментов; оно обнаруживает в чистом виде основу данных явлений, то есть именно ту постоянную тенденцию, которая скрыта под их видимой сложностью. Абстрагирование выполняется иногда реально, как это бывает в точных «экспериментах» естественных наук; иногда же только идеально, то есть мысленно, чем в огромном большинстве случаев вынуждены ограничиваться науки социальные. Например, когда физики исследовали превращение механического движения в теплоту, они старались с помощью специальных аппаратов устранить всякие потери получающейся теплоты за пределы точного контроля и всяческий её случайный приток извне; или, что равносильно тому же, они стремились установить полное равновесие таких потерь и такого притока. Этим способом они воспроизводили явление «в чистом виде», то есть реально упрощали его, освобождая от усложняющих моментов, делали доступной наблюдению его основу — в научном, а не метафизическом смысле, разумеется, — и находили её закономерность: определённое количество механического движения переходит в определённое, строго пропорциональное ему количество теплоты.

Точно так же химики, отыскивая законы соединений между веществами, стараются получить исследуемые вещества в чистом виде, на деле «отвлекая» от них всякие примеси путём разных процессов распада или «анализа», а затем, вызывая реакции между этими «абстрагированными» веществами, систематически устраняют или нейтрализуют все побочные, затемняющие основу явления, моменты, например уход образующихся газообразных продуктов из поля наблюдения, и так далее. На примере химии особенно ясно, почему абстрактный метод называется также «аналитическим»: сущность его заключается именно в разложении, в анализе сложных объектов и сложных условий и в оперировани, и с упрощёнными объектами и упрощёнными условиями как результатами анализа.

Легко видеть, что, например, астрономы находятся в ином положении, чем физики или химики. Наблюдая запутанные движения какой-нибудь планеты или кометы на небесном своде, они лишены возможности реально анализировать это движение, на деле упрощать его, устранять такие усложняющие условия, как, положим, движение самой Земли с её обсерваториями, как пертурбации от притяжения разных других космических тел, как неравномерное преломление лучей в атмосфере, и так далее. Тем не менее без упрощения, абстрагирования исследовать сколько-нибудь точно и здесь нельзя; оно и выполняется, но не в реальном эксперименте, а мысленно. Один за другим, привходящие моменты устраняются в расчетах и вычислениях, пока не останется основа исследуемого — орбита планеты или кометы по отношению к центру системы, для нас обычно — Солнцу. Само начало новейшей астрономии лежит в могучемусилии абстрагирующей мысли Николая Коперника, который нашёл главный усложняющий момент видимого движения планет в движении самой Земли и сумел «отвлечь» его, идеально поместив наблюдателя на Солнце. Это был первый шаг астрономического абстрагирования; затем уже легче было находить и устранять анализом другие составляющие наблюдаемых астрономических фактов.

В общественных науках при колоссальной сложности их предмета реальный упрощающий эксперимент возможен разве лишь в исключительных до сих пор случаях. Поэтому и здесь решающая роль принадлежит мысленной абстракции, образцы которой дала сначала буржуазная классическая экономия, а затем — в гораздо более совершенной и обоснованной форме — исследования К. Маркса. ^{Прим. авт. 12}

В какой форме должна применять абстрактный метод организационная наука? Ответ дают факты. Дело в том, что хотя этой науки формально ещё не существовало, но организационные эксперименты уже имеются.

Известны опыты Г. Квинке и особенно О. Бючли над «искусственными клетками». Они приготовлялись путём составления коллоидных смесей, по своему физическому, но не химическому строению подходящих к живой протоплазме: и в них удавалось воспроизвести главные двигательные реакции одноклеточных организмов: передвижение посредством выпускаемых ложноножек, наподобие амеб, захватывание и обволакивание твёрдых частиц, копуляция, и так далее. К какой области науки следует отнести эти опыты? К биологии? Но её предмет — живые тела, жизненные явления, которых здесь нет. К физике коллоидных тел? Но весь смысл и цель опытов лежат вне её задач: дело идёт о новом освещении, новом истолковании процессов жизни. Ясно, что опыты эти принадлежат той науке, задачи и содержание которой охватывают одновременно то и другое, — науке об общем строении живого и неживого в природе, об основах организации всяких форм. Перед нами эксперимент, в котором от жизненной функции «отвлекается» как раз то, что мы привыкли считать собственно «жизнью», все специфически частное в ней, и остаётся только её общее строение, основа её организации.

Старинный эксперимент Ж. Плато, путём вращения жидкого шара в уравновешивающей его среде (другой жидкости того же удельного веса), воспроизводит картину колец Сатурна. Опять-таки, из какой это научной области? Ни гидромеханика, ни космогония не могут с полным правом присвоить себе этот опыт, относящийся к вопросам основной архитектуры мира. Он по существу и полностью принадлежит организационной науке.

То же можно сказать об опытах Р. Майера, выяснявшего возможное равновесие электронов в атоме посредством электромагнита и плавающих маленьких магнитов или токов, а равно и гидродинамических моделях К. Бьёркнеса, воспроизводящих свойства электрических полюсов и токов.

На этих иллюстрациях видна главная особенность применения абстрактного метода в тектологии. В опытах, например, О. Бючли или идущих по тому же пути опытах Л. Румблера, А. Геррера, С. Ледюка ^{Прим. ред. 17}, О. Леманна ^{Прим. ред. 18} и других от жизненного явления реально отвлекается его «биологический» материал; но затем надо ещё мысленно отвлечься и от того материала, на котором эксперимент воспроизводится. Реальное абстрагирование необходимо дополняется мысленным.

Ещё чаще, разумеется, тектология вынуждена будет ограничиваться одним мысленным абстрагированием. Только абстрактный метод способен дать нам настоящие и универсальные тектологические законы.

На их основе станет возможна широкая тектологическая дедукция, которая будет прилагать и комбинировать их для новых теоретических и практических выводов. Правда, она может начинаться уже при наличии простых эмпирических обобщений; но тогда она, как показывает пример других наук, ещё малонадежна. Когда же выяснены общие законы, то дедукцией даётся твёрдая опора для планомерной организационной деятельности — практической и теоретической: тогда устраняется элемент стихийности, случайности, анархичного искания, делаемых ощупью попыток в труде и в познании. Полный расцвет тектологии будет выражать сознательное господство людей как над природой внешней, так и над природой социальной. Ибо всякая задача практики и теории сводится к тектологическому вопросу: о способе наиболее целесообразно организовать некоторую совокупность элементов — реальных или идеальных.

Технические задачи в значительной мере уже теперь разрешаются подобным образом, с помощью точных методов, хотя и не формулируются ещё тектологически, то есть как задачи организационные. Но и в научной технике сила специализации, дробность и ограниченность опыта, взаимная оторванность отдельных методов, несомненно, мешают достигать наиболее общих и наиболее совершенных решений; и здесь тектология должна сыграть свою роль. Что же касается задач социально-экономических, политических, художественных, большинства познавательных, то они находятся ещё всецело в стадии стихийной выработки методов; оттого, между прочим, такое огромное значение в этих областях имеют личная «талантливость» и «гениальность», то есть выходящая необычного уровня организацио. нная способность. Тут, очевидно, роль тектологии должна оказаться особенно велика.

Применяясь на деле, каждая тектологическая дедукция будет получать экспериментальную проверку, которая в то же время явится и проверкой законов, послуживших основой дедукции. Успех тектологических обобщений и выводов зависит прежде всего от правильного анализа изучаемых комплексов, от целесообразного их разложения на элементы. uho должно быть дано той или иной частной наукой; но на деле это далеко не всегда окажется уже выполнено ими, потому что они ещё не стоят на тектологической точке зрения, а живут обособленной, специализированной жизнью. Часто могут понадобиться новые опыты, приспособленные к новой цели; они будут состоять, например, в планомерной дезорганизации объектов изучения, которая выделит самые элементы и раскроет их связь.

Как видим, тектология в своих методах с абстрактным символизмом математики соединяет экспериментальный характер естественных наук. При этом, как было выяснено, в самой постановке своих задач, в самом понимании организованности она должна стоять на социально-исторической точке зрения. Материал же тектологии охватывает весь мир опыта. Таким образом она и по методам, и по содержанию наука действительно универсальная.

В настоящее время она только зарождается. Тем не менее путь для неё настолько подготовлен другими науками и живой организационной практикой, что уже её первые выводы могут и должны найти себе полезное применение в разных областях труда, познания и общения людей.

С. Отношение тектологии к частным наукам и к философии

I

Организационная наука характеризуется прежде всего и больше всего своей точкой зрения. Отсюда вытекают все особенности её задач, её методов и результатов. Различие с другими науками в их современном виде выступает уже начиная с самой постановки вопроса.

Здесь следует установить два существенных момента. Во-первых, всякий научный вопрос возможно ставить и решать с организационной точки зрения, чего специальные науки либо не делают, либо делают несистематически, полусознательно и лишь в виде исключения.

Во-вторых, организационная точка зрения вынуждает ставить и новые научные вопросы, каких не способны наметить и определить, а тем более решить нынешние специальные науки.

Всего ближе организационная точка зрения, казалось бы, должна быть наукам биологическим и общественным, которые трактуют об организмах и организациях. Однако она там имеется в далеко не осознанном виде, применяется не целостно и не планомерно. Поэтому во многих случаях достаточно её решительного и ясного применения к той или иной задаче, чтобы сразу получилось новое освещение всех раньше известных фактов, а затем и новые выводы, иногда глубоко отличающиеся от прежних решений.

Так, например, весь огромный вопрос об идеологиях, то есть о формах речи, мышления, права, морали и прочем, вопрос, охватывающий обширную область социальных наук, обычно рассматривался вне представления о социальной организации как целом, части которого связаны необходимой жизненной связью. Марксизм впервые определённо выяснил эту связь, но не полностью, а лишь частично, одну её сторону — зависимость идеологии от отношений производства как форм вторичных или производных от форм основных. Он оставил без выяснения объективную роль идеологии в обществе, её необходимую социальную функцию: в организованной системе каждая часть или сторона дополняет собой другие части или стороны и в этом смысле нужна для них как орган целого, имеющий особое назначение. В отдельных случаях марксизм подходил к такой задаче, устанавливая, что та или иная идеология служит интересам того или иного класса, закрепляет условия его господства или является его оружием в борьбе против других классов. Но он не ставил вопроса в общей форме и для многих важных случаев брал без критики старые, донаучные формулировки, например искусство считал простым украшением жизни, науки математические и естественные — внеклассовыми, высшие научные истины — чистыми, не зависящими от общественных отношений. Организационная точка зрения сразу изменила эти понятия, устранила их пестроту и неопределённость, указала действительное и необходимое место идеологии в жизни общества. Это организующие формы для всей практики общества, или, что то же, её организационные орудия. Они действительно определяются в своём развитии условиями и отношениями производства, но не только как их надстройки, а именно так, как формы, организующие некоторое содержание, определяются этим содержанием, приспособляются к нему. Вся идеологическая сторона жизни представляется в новом свете, и целый ряд её загадок разъясняется сравнительно легко. ^{Прим. авт. 13}

Частная иллюстрация из этой же области — вопрос о происхождении анимизма, то есть дробления человека и других живых существ, а первоначально и всех вообще объектов природы на «душу» и «тело». Прежние теории анимизма ^{Прим. ред. 19} даже не касались того факта, что связь «души» и «тела» имеет вполне ясный социально-организационный характер, именно соответствует той форме сотрудничества, которую я назвал «авторитарной»: отношение активно-властного элемента и пассивно-подчинённого, руководящего и исполнительского. Между тем как только вводится в исследование эта сторона дела, сам собой намечается новый путь к решению задачи. Анимизм оказывается перенесённой в мышление организационной формой трудового бытия людей. При этом является возможность до конца объяснить и все исторические судьбы анимизма: почему его не было, как это теперь признается, в самых первых фазах жизни человечества, до развития авторитарного сотрудничества, почему он усиливается в одни эпохи истории и ослабевает в другие — вслед за ростом или упадком этой социальной формы и так далее ^{Прим. авт. 14}

В политической экономии многие важные вопросы решаются неверно или остаются нерешёнными благодаря неспособности специалистов стать на организационную точку зрения. Яркий пример — теории, касающиеся законов обмена. Доминирующая в старой официальной науке школа «предельной полезности» исходит из принципов, которые можно назвать прямо-таки «антиорганизационными»: она берёт за основу субъективное отношение отдельного человека к его личным потребностям, индивидуальную психику с её колеблющимися оценками полезных вещей. Между тем обмен товаров есть выражение организационной связи между людьми в обществе как системе производства; и деятельность отдельной психики с её субъективными оценками сводится к тому, чтобы приспособлять данное лицо с его хозяйством к объективным, от него не зависящим условиям социальной организации. Никакие субъективные оценки не могут изменить для индивидуума даже той цены товара, которую он находит в данный момент на рынке, а тем более технических условий производства этого товара, являющихся наиболее постоянным моментом в образовании цен.

Теория трудовой стоимости, напротив, исходит из понятия об общественной организации производства и в этом смысле стоит на организационной точке зрения. Но и она до сих пор проводила её не вполне законченно; между тем полное и формальное доказательство её правильности достигается только при дальнейших шагах на этом пути. Оно состоит в исследовании того, при каких условиях взаимного обмена отдельные капиталистические предприятия способны поддерживать и развивать свою долю работы в общей системе производства. Оказывается, что именно при обмене на основе трудовой нормы, со строго определёнными и косвенно от неё же зависящими отклонениями.

На деле всего полнее организационная точка зрения, проводилась до сих пор именно в науках, которые не употребляют самого термина «организация» — в физико-химических. Она только иначе там обозначается — именно как «механическая» точка зрения. Она исследует всякую систему со стороны как отношений внутри её — между всеми её частями, так и отношений между ней как целым и её средой, то есть всеми внешними системами. Как уже выяснилось, «механизмами» называются сначала те организованные системы, которые планомерно устраиваются самими людьми, а затем все те системы, строение которых удалось познать и сделать понятным в такой же мере, как познается и понято строение этих технически создаваемых систем.

Однако и в науках физико-химических вполне осознанное и потому до конца последовательное применение организационной идеи может дать новые постановки вопросов. Так, например, в современной физике огромный интерес вызывают споры о «принципе относительности», а его формулировка и исследование всецело основываются на соотношениях между наблюдателями, улавливающими те или иные события, и на условиях сигнализации, позволяющих согласовать их наблюдения. Ясно, что здесь расширяется в организационном смысле понятие физической среды, в него вносятся элементы, прежде не принимавшиеся в расчёт, существа исследующие и их взаимоотношения. ^{Прим. авт. 14}

В общих чертах такое доказательство было дано мною сначала в статье «Обмен и техника» в сборнике «Очерки реалистического мировоззрения» (Первое издание. — СПб., 1904. С. 279–343). Подробнее и точнее оно развито в первых главах книги: Богданов А. А., Степанов И. И. Курс политической экономии.

В общем для нас должно быть очевидно, что организационная точка зрения способна давать новую и ведущую к новым результатам постановку различных вопросов познания, какие ставились до сих пор.

II

Организационная точка зрения порождает также постановку вопросов, которые не могли ставиться отдельными, специализированными науками и которые, однако, должны быть признаны вполне научными вопросами. Это как раз те, которые относятся к единству организационных методов в природе, во всякой практике и всяком познании.

Имеются, положим, такие научные факты. Глаза каракатицы или восьминога представляют величайшее сходство строения с глазами высших позвоночных, например человека. Те и другие — аппараты гигантской сложности, с сотнями миллионов элементов, высокодифференцированных и стройно связанных между собой. Однако можно считать несомненным, что те и другие развивались совершенно независимо, на двух далеко разошедшихся ветвях генеалогического древа жизни; у общих предков человека и спрута не могло быть глаз в нашем смысле слова, самое большее — пигментные пятнышки в наружном слое тела для усиленного поглощения лучей. Независимость происхождения как бы специально подчёркивается тем обстоятельством, что слои воспринимающей свет сетчатки расположены у высших моллюсков в порядке, обратном расположению однородных с ними слоёв у высших позвоночных. Это одно из самых чудесных совпадений в природе.

Может ли биология как специальная наука поставить и решать вопрос о причинах такого совпадения и такой степени совпадения? Имеется общее положение о том, что сходные функции ведут к развитию аналогичных органов. Но понятие об «аналогии» ничего не говорит о возможности такого поразительного совпадения; «аналогичны», например, роговая верхняя кожица человека, хитинная оболочка насекомого, известковая раковина моллюска, и так далее. Биология может проследить две линии исторического развития, ряды переходов, приведшие от простого скопления пигмента независимыми путями к архи-тектурно-тождественным оптическим аппаратам, в миллионы раз более сложным, чем наши микроскопы и телескопы; но сама обособленность обеих линий исключает возможность ответа относительно причин совпадения их предельных результатов.

Биология на самом деле и не ставила вопроса в такой форме, хотя прошло уже более шестидесяти лет со времени исследований А. И. Бабухина над глазами головоногих. Но с организационной точки зрения он должен быть поставлен. Это частный случай вопроса об единстве организационных методов в природе. И его научное решение должно быть достигнуто на основе анализа и обобщения организационного опыта.

В физико-химических науках существует «закон равновесия», сформулированный А. Л. Ле-Шателье. Он говорит о том, что системы, находящиеся в определённом равновесии, обнаруживают тенденцию сохранять его, оказывают внутреннее противодействие силам, его изменяющим. Например, пусть в сосуде находятся в равновесии вода и лёд при 0°C и нормальном давлении атмосферы. Если сосуд нагревать, то часть льда тает, поглощая теплоту и продолжая таким образом поддерживать прежнюю температуру смеси. Если увеличить внешнее давление, то часть льда опять-таки превращается в воду, занимающую меньше объёма, что ослабляет повышающееся давление. Другие жидкости в противоположность воде при замерзании не увеличиваются в объёме, а уменьшаются; они при тех же условиях смеси, при повышающемся давлении проявляют обратное изменение: часть жидкости замерзает; давление, очевидно, так же ослабляется этим, как и в предыдущем случае. К растворам, химическим реакциям, движениям тел принцип Ле-Шателье применяется на каждом шагу, позволяя в различных случаях предвидеть системные изменения.

Но тот же закон, как показывают многие наблюдения, применим и к находящимся в равновесии системам биологическим, психическим, социальным. Например, человеческое тело на внешнее охлаждение отвечает тем, что усиливает внутренние окислительные и иные процессы, вырабатывающие его теплоту; на перегревание — тем, что повышает процессы испарения, отнимающие теплоту. Нормальная психика, когда в силу внешних условий для неё уменьшается количество ощущений, например когда человек попадает в тюрьму, как бы возмещает этот недостаток, усиливая работу фантазии, а также развивая внимание к мелочам; напротив, при перегрузке впечатлениями понижается внимание, направленное на частности, ослабевает деятельность фантазии, и так далее.

Ясно, что вопрос о всеобщности закона Ле-Шателье не может быть поставлен и систематически исследован никакой из специальных наук: физикохимии нет дела до психических систем, биологии — до неорганических, психологии — до материальных. Но с общеорганизационной точки зрения вопрос, очевидно, не только вполне возможен, а совершенно неизбежен.

Обычно такие вопросы называют «философскими». В этом названии скрываются две идеи. Первая — именно та, что эти вопросы не подлежат ведению специализированных наук; она вполне правильна. Вторая — та, что эти вопросы не имеют строго научного характера, не исследуются всецело научными методами, а какими-то особыми, «философскими». Она должна быть отвергнута.

Как было выяснено, и вопросы специальных наук могут ставиться с общеорганизационной точки зрения, то есть «тектологически». Эта точка зрения всегда шире и потому способна, по крайней мере в некоторых, а может быть, и во всех случаях, приводить к результатам более полным или более точным. Опыт всех наук показывает, что решение частных вопросов обычно достигается лишь тогда, когда их предварительно преобразуют в обобщённые формы; и при этом вместе с первоначально поставленным решается масса других, однородных вопросов. Основное значение тектологии — в самой общей постановке вопросов.

Отсюда легко устанавливается отношение тектологии к специальным наукам — объединяющее и контролирующее. Весь их материал и все добытые ими результаты законно принадлежат ей как основа её работы; все их обобщения и выводы подлежат её проверке со стороны своей точности и полноты, поскольку на той и другой может отразиться относительная узость точки зрения.

Методы всех наук для тектологии — только способы организации материала, доставляемого опытом; и она исследует их в этом смысле, как и всевозможные методы практики. Её собственные методы не составляют исключения: они для неё такой же точно предмет исследования, тоже организационные приёмы, не более. Так называемую «гносеологию», или философскую теорию познания, которая стремится исследовать условия и способы познания не как жизненного и организационного процесса в ряду других, а отвлечённо, как процесса, по существу отличающегося от практики, тектология, конечно, отбрасывает, признавая это бесплодной схоластикой.

Тектологию не следует смешивать с философией. Философия при своём зарождении была просто совокупностью тогда ещё не разъединённого по специальностям научного знания, связанного наивными обобщающими гипотезами. В эпоху специализации наук она является надстройкой над научным знанием, выражающей стремление человеческой мысли к единству. Но она тем меньше могла его достигать на деле, что сама распалась соответственно основному разрыву социальной жизни на теоретическую и практическую ветви. И та и другая коренным образом отличается от тектологии.

Практическая философия имеет в виду общее моральное руководство поведением людей. Для тектологии мораль — только предмет исследования, как организационная форма в ряду других; моральные связи людей она рассматривает с той же точки зрения, как связи клеток организма, частей машины, электронов в атоме, и так далее. Она так же чужда морали, как математика.

Философия теоретическая стремилась найти единство опыта, а именно в форме какого-нибудь универсального объяснения. Она хотела дать картину мира, гармонически-целостную и во всем понятную. Её тенденция — созерцательная. Для тектологии единство опыта не «находится», а создаётся активно-организационным путем: «Философы хотели объяснить мир, а суть дела заключается в том, чтобы изменять его», — сказал великий предшественник организационной науки К. Маркс. ^{Прим. авт. 16} Объяснение организационных форм и методов тектологией направлено не к созерцанию их единства, а к практическому овладению ими.

Философские идеи отличаются от научных тем, что не подлежат опытной проверке; например, «философский эксперимент» есть совершенно неестественное сочетание понятий. Для тектологии постоянная проверка её выводов на опыте обязательна: организационные законы нужны прежде всего для того, чтобы их применять; и тектологические эксперименты не только возможны, но, как мы видели, уже существуют. Здесь коренное различие особенно ясно.

В своей объединительной работе философия не раз предвосхищала широкие научные обобщения; самый яркий пример — идея неуничтожаемости материи и энергии. В этом смысле философия является и предтечей тектологии. Такие философские концепции, как диалектика или как учение Спенсера об эволюции, имеют скрытый и неосознанный, но несомненный тектологический характер. Поскольку они будут исследованы, проверены и организационно истолкованы, они войдут в новую науку, а вместе с тем потеряют свой философский характер. Вообще, по мере своего развития тектология должна делать излишней философию, и уже с самого начала стоит над ней, соединяя с её универсальностью научный и практический характер. Философские идеи и схемы для тектологии — предмет исследования, как всякие иные организационные формы опыта.

Тектология — всеобщая естественная наука. Она ещё только зарождается; но так как ей принадлежит весь организационный опыт человечества, то её развитие должно стать стремительно-быстрым, революционным, как она сама революционна по своей природе. Полный расцвет её будет выражать сознательное господство людей как над природой внешней, так и над природой социальной. Ибо всякая задача практики и теории сводится к тектологическому вопросу: как наиболее целесообразно организовать некоторую совокупность элементов — реальных или идеальных.