Итак, я высказываю следующее предположение: мы можем, в принципе, создать описательную, натуралистическую науку о человеческих ценностях: вековое представление о взаимоисключаемости «того, что есть» и «того, что должно быть» отчасти неверно: мы можем изучать высшие ценности или цели человеческих существ точно так же, как мы изучаем ценности муравьёв, лошадей или деревьев, или, если хотите, марсиан. Мы можем открыть (а не создать или изобрести) ценности, которые избирает человек, к которым он стремится, за которые он борется, когда он становится лучше, и которые он утрачивает, когда «заболевает». Но мы уже знаем, что это достижимо (по крайней мере, в данный исторический период и нашими несовершенными методами) только в том случае, если мы научимся отличать здоровые особи от остальной популяции. Мы не можем ставить в один ряд стремления невротиков со стремлениями здоровых людей, чтобы получить средний результат, потому что от такого результата не будет никакой пользы. (Один биолог недавно заявил: «Я обнаружил недостающее звено в цепи между человекообразной обезьяной и цивилизованным человеком. Это мы!») Мне представляется, что эти ценности как ждут своего открытия, так и создаются или конструируются: что они изначально присущи структуре самой человеческой природы, что у них имеется биологическая и генетическая основа, но их также развивает культура и цивилизация: что, наконец, я их скорее описываю, чем изобретаю, проецирую или же мечтаю о них («администрация не несёт ответственности за то, что будет найдено»). В этом я кардинально расхожусь со многими, например, с Сартром. Чтобы это выглядело более безобидно, давайте предположим, что я изучаю свободный выбор или вкусы различных типов человеческих существ, здоровых или больных, старых или молодых, находящихся в разных обстоятельствах. Мы, разумеется, имеем право это делать, точно так же, как исследователь имеет право изучать свободный выбор белых крыс, обезьян или невротиков. Многих пустых и уводящих в сторону споров можно избежать при таком подходе к делу, который, к тому же, обладает тем достоинством, что подчёркивает научный характер предприятия, полностью выводя его из царства априорности. (В любом случае я считаю, что понятие «ценность» скоро устареет. Оно включает в себя слишком много значений, подразумевает много совершенно разных вещей ’и живёт слишком долго. Более того, во всех своих разнообразных смыслах оно употребляется, как правило, неосознанно. В результате возникает путаница, Этот более натуралистический и описательный (более «научный») подход обладает ещё и тем преимуществом, что позволяет от вопросов, поставленных с целью получить определённый ответ, в терминах «долженствования», от вопросов, предполагающих недоказуемые безоговорочные истины, перейти к более эмпирическим вопросам «Когда?», «Где?», «Для кого?», «Сколько?», «При каких условиях?» и так далее, то есть к вопросам, ответы на которые можно проверить эмпирическим путём. (Такой подход также является единственным способом прекратить «бег по кругу», свойственный теоретическим и семантическим дискуссиям на тему ценностей. В качестве примера могу привести такой вот «перл» — «Добро лучше зла, потому что оно добрее». — Ответы на эти вопросы представляют собой верифицируемый парафраз императивов в духе Ницше («Будь тем, кто ты есть»), Кьеркегора («ищи своё истинное Я») или Роджерса (стань тем, «к чему стремятся человеческие существа, когда у них есть право выбора»). Моё следующее гипотетическое основание заключается в том, что так называемые «высшие ценности», «вечные ценности» и так далее — это приблизительно то же самое, что выбирают те люди, которых мы называем относительно здоровыми (зрелыми, развитыми, состоявшимися, индивидуализированными, и так далее), когда у них есть право выбора, когда они находятся в благоприятных условиях Или, если сформулировать это более описательно, такие люди, когда они чувствуют себя в отличной форме, при реальной возможности свободного волеизъявления инстинктивно выбирают истину, а не ложь, добро, а не зло, красоту, а не уродство, единство, а не раскол, радость, а не печаль, любовь к жизни, а не стремление к смерти, уникальность, а не стереотипность, в общем всё то, что я уже назвал бытийными ценностями. Дополнительная гипотеза: эта склонность выбирать те же самые бытийные ценности в слабой форме присуща всем или почти всем человеческим существам, то есть это могут быть ценности всего вида, приверженность которым наиболее ясно и чётко прослеживается у здоровых людей; у этих здоровых людей данные высшие ценности в наименьшей степени загрязнены защитными (порождёнными тревогой) ценностями или тем, что я буду ниже называть здорово-регрессивными или «инерционными» (Это название было предложено доктором Ричардом Фарсоном. — Ещё одна правдоподобная гипотеза: здоровые люди наверняка делают «правильный выбор» в биологическом смысле, но также, вероятно, У меня также есть гипотеза, что ценности, постигаемые во время пиковых переживаний, — это приблизительно то же самое, что ценностные выборы, о которых говорилось выше. Я говорю это для того, чтобы показать, что выбранные ценности и есть собственно ценности. И наконец, у меня есть гипотеза, что те же самые бытийные ценности, в которых проявляются вкусы и мотивы лучших представителей рода человеческого, в Из этих предположений можно сделать уже хотя бы тот вывод, что самой человеческой природе несомненно присущи высшие ценности, и их можно в ней отыскать. Это полностью противоречит более древнему и более привычному убеждению, что высшие ценности есть порождение сверхъестественного божественного начала или Что есть человек?Мы должны честно признать, что всякая попытка дать определение такого рода изначально сопряжена с серьёзными теоретическими и логическими сложностями. Каждый элемент такого определения сам требует определения и когда мы начинаем работать над ними, то обнаруживаем, что бегаем по кругу. На «Хорошее человеческое существо» можно определить только с помощью какого-нибудь критерия «человечности». Кроме того, этот критерий почти наверняка должен быть относительным, то есть одни люди более «человечны», чем другие, а «хорошие» человеческие существа, «хорошие особи» — «очень человечны». Иначе быть не может, потому что существует много отличительных черт «человечности», каждая из которых имеет своё значение, но сама по себе не может быть определяющей. Более того, многие из этих отличительных черт сами относительны, и на их основании нельзя провести чёткую черту между человеком и животным. В данном случае очень полезными оказываются формулировки Роберта Гартмана (59). Хорошее человеческое существо (или тигр, или яблоня) хорошо в той степени, в какой оно соответствует понятию человеческого существа (или тигра, или яблони). С одной стороны, это действительно очень хорошее решение, из тех, которые мы бессознательно всё время применяем. Женщина, только что ставшая матерью, спрашивает врача: «У меня нормальный малыш?», и врач точно знает, что она имеет в виду. Покупающий тигров владелец зоопарка ищет «хорошие экземпляры», «настоящих» тигров, у которых чётко обозначены и полностью развиты все присущие тиграм черты. Когда я покупаю обезьянок для своей лаборатории, я тоже должен отбирать хорошие экземпляры, не Руководствуясь точно такими же критериями мы можем определять лучших представителей рода человеческого, людей, у которых есть всё, что свойственно виду, у которых все человеческие способности полностью развиты и идеально функционируют, у которых нет явных признаков никакой болезни, особенно такой, которая могла бы исказить главные, определяющие, неотъемлемые характеристики. Вот таких людей можно называть «наиболее человечными». Пока что особых проблем не наблюдается. Но подумайте о дополнительных трудностях, которые возникают, скажем, у членов жюри конкурса красоты, у человека, покупающего стадо овец, выбирающего себе щенка. Здесь мы, В-третьих, нам необходимо отличать ценности хозяина молочной фермы от ценностей коров. Поскольку любые инстинктивные склонности человека гораздо слабее сил цивилизации, то пробуждение в человеке тяги к психобиологическим ценностям всегда будет трудной задачей. Но какой бы она ни была трудной, она всё равно выполнима. Более того, её нужно, даже жизненно необходимо, выполнить (97. Стало быть, большой проблемой нашей исследовательской работы является «выбор того, кто способен делать правильный выбор». Что касается практики, то это нам вполне по силам, как врачу по силам отобрать наиболее физически здорового индивида. А вот что касается теории, то здесь мы сталкиваемся с большими проблемами определения и концептуализации здоровья. Ценности развития и регрессивные силыМы обнаруживаем, что когда более зрелым или более здоровым людям предоставляется настоящая возможность свободного выбора, то они выбирают не только истину, добро и красоту, но также ряд регрессивных ценностей — ради выживания и/или гомеостаза, то есть мир и покой, сон и отдых, капитуляцию, зависимость и безопасность, защиту от реальности или освобождение от неё. переход от Шекспира к детективным романам, погружение в фантазии, даже стремление к смерти (покою), и так далее. Одну группу ценностей мы можем назвать ценностями развития, а другую — ценностями здорового регресса (или «снижения») и указать, что более зрелый, сильный и здоровый человек больше склоняется к ценностям развития и меньше — к регрессивным ценностям; но ему Следует помнить, что основная мотивация даёт человеку уже готовую иерархию ценностей, которые связаны друг с другом как высокие и низкие, сильные и слабые. жизненно важные и необязательные. Эти потребности представляют собой не дихотомию, а согласованную иерархию, то есть они зависят друг от друга. Скажем, высокая потребность в осуществлении Это значит, что возможность возвращения к низким потребностям не исчезает никогда, Стало быть, эти ценности здорового регресса должны считаться такими же «нормальными», естественными, здоровыми, инстинктивными, и так далее, как и так называемые «высшие ценности». Ясно также, что они диалектически или динамически связаны друг с другом (или, как предпочитаю выражаться я, они представляют собой не дихотомию, а согласованную иерархию). И наконец мы должны признать тот очевидный факт, что большую часть времени у большинства индивидов низкие потребности и ценности доминируют над высокими потребностями и ценностями, то есть сильно тянут индивида назад. Только самые здоровые, самые зрелые, самые развитые индивиды чаще выбирают высшие ценности (и это только при благоприятных или относительно благоприятных жизненных обстоятельствах). Но и это, вероятно, происходит по большей части благодаря наличию солидной основы удовлетворённых низших потребностей, поскольку, будучи удовлетворены, они пребывают в пассивном состоянии и не тянут индивида назад. (И совершенно очевидно, что предполагая удовлетворённость потребностей, мы предполагаем благоприятное внешнее окружение.) В заключение, если выражаться старомодно, можно сказать, что высшая природа человека опирается на его низшую природу, как на основу, и без этой основы просто способна рухнуть. То есть для большинства человечества обретение высшей природы немыслимо без удовлетворения природы низшей. Лучший способ развить высшую природу — это сначала осуществить и удовлетворить низшую природу, превратив её в опорное основание. Кроме того, высшая природа человека опирается также на благоприятные или относительно благоприятные условия окружающей среды, актуальные и предшествующие. Я имею в виду, что высшая природа человека, его идеалы, устремления и способности опираются не на инстинктивное самоотречение, а на инстинктивное удовлетворение. (Разумеется, когда я говорю об «фундаментальных потребностях», я имею в виду не то же самое, что понимают под «инстинктами» сторонники классического учения Фрейда.) Но даже такая моя формулировка указывает на необходимость пересмотра фрейдовской теории инстинктов. Давно пора. С другой стороны, моя формулировка отчасти изоморфна Фрейдовой метафорической дихотомии инстинкта жизни и инстинкта смерти. Может быть, впрочем, его основная метафора, окажется применима в определённой модификации и конкретизации формулировки. Эту диалектику между прогрессом и регрессом, между высшим и низшим сейчас Экзистенциальная человеческая дилеммаДаже наиболее полноценные человеческие существа не свободны от изначальной обречённости человека быть одновременно обычным созданием и богоподобным существом, сильным и слабым, ограниченным и не ведающим границ, обычным животным и существом, поднимающимся над уровнем животного, взрослым и ребёнком, трусом и храбрецом, рвущимся вперёд и озирающимся назад, жаждущим совершенства и боящимся его, червем земным и царём небесным. В этом нас не перестают убеждать экзистенциалисты. Мне кажется, что мы должны согласиться с ними, принимая во внимание имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства того, что эта дилемма и её диалектика имеют фундаментальный смысл для любой завершённой системы психодинамики и психотерапии. Более того, я считаю её основанием для любой натуралистической теории ценностей. Однако, чрезвычайно важное, даже решающее, значение имеет отказ от трехтысячелетней привычки дихотомизировать, рассекать и отделять в духе логики Аристотеля. («А и Подлинные ценности как возможностиКак я уже говорил, мы отчасти обнаруживаем наши ценности внутри нас самих. Но они также отчасти и создаются или выбираются самим индивидом. Обрести ценности, по которым мы будем в дальнейшем жить, можно не только путём открытия. Самоизучение редко приводит к открытию Проблемы выбора и отказа «Обнажающая» терапия и ценностиГартман (61, Более того, их отрицание или подавление — это прямая дорога к психопатологии и, стало быть, ко злу, потому что хотя психопатология и зло — не синонимы, они, вне всякого сомнения, переплетаются друг с другом. Сравните со следующим выразительным высказыванием фойера (43, Я не уверен, что здесь на самом деле существует То же самое говорит и Редлих (109, То есть специалист по «обнажающей», глубинной терапии может помочь пациенту понять, какие глубинные, изначальные ценности он (пациент), сам того не ведая. ищет, к каким он стремится, в каких он нуждается. Поэтому я утверждаю, что правильная терапия имеет отношение к поиску ценностей и не согласен с обратным утверждением Вилиса (174). Я действительно верю в то, что вскоре мы сможем даже определить терапию как «поиск ценностей», потому что поиск индивидом своего подлинного Я, в сущности, является не чем иным, как поиском изначальных, подлинных ценностей индивида. Это становится особенно ясно, когда мы вспоминаем, что более глубокое познание самого себя (и своих ценностей) зачастую совпадает с лучшим знанием других людей (и их ценностей) и реальности вообще. И наконец, я считаю, вполне возможно, что нынешняя чрезмерная озабоченность якобы существующей брешью между самопознанием и нравственным действием (и преданностью ценностям) сама может быть симптомом порождающего специфический маниакальный синдром расхождения между мыслью и действием, который, впрочем, не универсален (см. 32). Вероятно, здесь уместно говорить о вековой философской дихотомии между «есть» и «должно быть», между фактом и нормой. На основании своих наблюдений за более здоровыми людьми, за людьми во время их пиковых переживаний, за людьми, которые умеют соединить свою положительную одержимость с положительной возбудимостью, я сделал вывод, что между ними не существует непреодолимой пропасти; у таких людей (или у всех людей в соответствующие моменты) чистое знание сразу же преобразуется в спонтанное действие или нравственный долг. То есть когда они знают, какой поступок будет правильным, они его совершают. Так что же остаётся в здоровых людях от этой бреши между знанием и действием? Только то, что изначально присуще реальности и бытию, только реальные а не надуманные проблемы. Если это предположение верно, то у глубинной, «обнажающей» терапии есть законные основания считаться не только методом лечения но и методом определения истинных ценностей. | |
Оглавление | |
---|---|
| |