Сэмюэль Хантингтон:
Столкновение цивилизаций. О спектроскопии цивилизаций, или Россия на геополитической карте мира.
Послесловие Сергея Переслегина

Лейтмотивом этой статьи станет геополитика, хотя новому тысячелетию пристало мыслить в более современных — геоэкономических и геокультурных категориях. Да и феномен России столь сложен, что его истолкование — даже на столь примитивном смысловом уровне, как политика, — представляет серьёзные трудности. Сегодня нельзя однозначно определить место, которое наша страна занимает на «мировой шахматной доске», некогда описанной польским американцем, культурологом, теоретиком постиндустриализма и политиком Зб. Бжезинским.

Границы русского геополитического субконтинента

Текст С. Хантингтона, хотя он имеет некоторые черты научной работы и все «родовые признаки» публицистики, следует отнести к разряду «стратегий». В сущности, речь идёт о военно-политическом планировании в запредельном масштабе, когда государство/этнос играет роль минимальной тактической единицы.

Всякая стратегия есть использование уникального ресурса системы во имя достижения уникальных целей Пользователя ¹. Ресурсы западной цивилизации используются С. Хантингтоном в полной мере, что же касается цели, то она, по сути, сводится к сохранению существующего положения дел. То есть речь идёт о долговременной стратегической обороне. Такое планирование не имеет позитивной цели, ибо представляет собой «движение от…», а не «стремление к…», характерное для живой содержательной стратегии. Можно, впрочем, согласиться с доктором З. Таррашем: «… это дело темперамента и характера — некоторым вместо прямолинейной наступательной стратегии больше подойдёт её противоположность».

Здесь следует заметить, что оборонительная стратегия возможна далеко не всегда; кроме того, в долгосрочной перспективе она представляет собой вполне ясную перспективу глобального поражения. Но, наверное, нельзя порицать С. Хантингтона за то, что он не смог предложить новые пути развития Запада, не сумел объяснить, во имя чего Западу жить. В конце концов, если уж философы пишут о «конце истории», велик ли спрос с политолога? Стратегическая оборона может быть предпринята для выигрыша времени и поиска новых структурообразующих идей.

Разговор о реалистичности оборонительной стратегии С. Хантингтона впереди. Прежде следует разобраться в её предпосылках. Стратегия вырастает из географии, и для геополитических построений это верно вдвойне. Насколько же цивилизационная схема С. Хантингтона географически обоснована? На мировой геополитической карте Океан представляет собой глобальное «пространство коммуникации», в то время как производство, в том числе демографическое, носит почти исключительно континентальный характер ². Само по себе это предопределяет деление этносов, государств, культур, цивилизаций… на преимущественно океанические (торговые) и преимущественно континентальные (производящие).

Геополитический чертёж земного шара несколько отличается от географической карты.

Понятно, что Антарктида, где нет ни постоянного населения, ни промышленности, на этом чертеже вообще отсутствует. Это в значительной степени относится и к Африке, хотя в последние десятилетия на Черном континенте явно происходит формирование самостоятельной геополитической общности.

Граница между Азией и Австралией проходит, отнюдь, не по побережью австралийского материка: сложнейшее переплетение островов и морей в районе Зондского и Соломонова архипелагов издавна выделяется в самостоятельную геополитическую общность — Австралазию. Несколько неожиданным может показаться то обстоятельство, что к Австралазии следует отнести также Малаккский полуостров и сопровождающие его островные дуги, а также северное побережье самой Австралии. Заметим в этой связи, что Тихоокеанская война 1941–1945 годов включила в свою орбиту всю Австралазию и совершенно не коснулась Австралийского материка: геополитические границы охраняются значительно лучше, нежели государственные.

Обе Америки — Северная и Южная объединяются в единый суперконтинент, в границы которого попадают также Огненная Земля и острова Канадского архипелага. В этой связи выделение С. Хантингтоном самостоятельной латиноамериканской цивилизации выглядит достаточно странно. Из его собственных построений вытекает, что при наличии цивилизационного противоречия между Северной и Южной Америкой «Доктрина Монро» не могла бы претворяться в жизнь столь успешно. Между тем она более ста лет рассматривалась как структурирующий принцип для Западного полушария; американский геополитический континент сохранил единство и во всех «горячих» и «холодных» конфликтах XX века, несмотря на очевидное влияние Великобритании и Германии на ряд южно-американских стран.

Исландия и острова Вест-Индии (Багамские Острова, Бермудские Острова, Большие и Малые Антильские острова, Ямайка), географически и геологически несомненно принадлежащие к американскому суперконтиненту, образуют самостоятельную структуру, которую по аналогии с Австралазией можно назвать Евроамерикой. Близость Евроамерики к американскому материку предопределяет её роль в системе мировых противоречий наступившего столетия.

Сложнее всего обстоит дело с нашим Евро-азиатским суперконтинентом, распадающимся на несколько геополитических «блоков», которые местами накладываются друг на друга, а иногда разделены тысячемильными «пустошами».

Наиболее устойчивой сущностью Евразии является длящийся «из вечности в вечность» Китай, территория которого структурирует Азиатско-Тихоокеанский регион. Зона влияния АТР включает в себя Алеутские острова, Аляску (которая в некоторых историко-стратегических «вариантах» оказывается «Русской Америкой»), Японские острова, Филиппины, Вьетнам и Таиланд.

Очень устойчивым «блоком» является Индийский субконтинент, включающий остров Цейлон (Шри-Ланка). Сегодня, как и во время Второй Мировой войны, территория Бангладеш, Бирмы, Лаоса и Камбоджи представляет собой геополитическую «пустыню», непригодную для развёртывания крупных операций — неважно, военных или инвестиционных.

При всей важности Европейского субконтинента (а он представляет собой «расширенный центр» «мировой шахматной доски») вопрос о его геополитических очертаниях далеко не очевиден. Так, неясно, следует ли понимать Ирландию как часть Европы, или она должна — вместе с Фарерскими островами и Исландией — быть отнесена к Евроамерике? Рассматривая в качестве «протоевропы» территорию Римской Республики, мы приходим к выводу, что вся Северная Африка: Египет, Ливия, Тунис, Марокко, — должна быть отнесена к Европе. Что же касается «восточной границы Европы», то эта проблема уже столетиями обсуждается публицистами и политиками. Сегодня, следуя модели С. Хантингтона, принято проводить её по линии раздела между восточным и западным христианством, то есть по границе Польши.

Заметим здесь, что, во-первых, непонятно, какая именно граница (и какой именно Польши) имеется в виду. Во-вторых, расхождения между католицизмом и православием носят в основном догматический характер, то есть они касаются, прежде всего, ритуальной стороны христианства. Соответственно, они намного менее существенны, нежели этическая пропасть между католичеством и протестантизмом. Наконец, в-третьих, с геополитической точки зрения конфессиональные «разломы» вторичны по отношению к географическим.

Естественным геополитическим барьером, замыкающим с востока европейский субконтинент, является линия Западная Двина — Днепр, стратегическое значение которой проявилось во всех войнах между Россией и европейскими государствами. Необходимо, однако, иметь в виду, что территория между меридианами Днепра и Одера прорезана крупными реками (Висла, Сан, Неман) и труднопроходимой горной системой Карпатских гор. Иными словами, она представляет собой типичный «слабый пункт», владение которым может оспариваться. Здесь русский и европейский субконтиненты накладываются друг на друга, и, подобно тому, как граница столкновения литосферных плит обозначена землетрясениями и вулканическими извержениями, зона взаимодействия геополитических субконтинентов отличается крайней нестабильностью. Здесь появляются и исчезают не только государства, но и сами народы.

Русский субконтинент продолжается на восток вплоть до Уральских гор и далее. Где-то между долинами Оби и Енисея он переходит в пустошь, простирающуюся до побережья Тихого океана. Вопрос о естественной восточной границе Руси весьма важен с исторической и этнографической точек зрения, но не представляет никакого практического интереса. Представляется правильным связать восточную границу русского субконтинента с той условной линией, восточнее которой исчезают «классические» русские города, включающие ядро, посад и контролирующую округу крепость.

Район генезиса исламской цивилизации, включающий Аравийский полуостров, Малую Азию, Переднюю Азию, Иранское нагорье, а также Сомали и Судан, является самостоятельной геополитической структурой (Афразией). В настоящее время Афразия не только достигла своих естественных границ (Инд, Нил, южное побережье Черного, Каспийского, Мраморного морей), но и проникла на территорию геополитической Европы, закрепившись в зоне Проливов и установив контроль над Северной Африкой. В районе Кавказских гор Афразия сталкивается с Русским субконтинентом.

Наконец, уже в наши дни формируется как геополитическая общность Центрально-азиатский субконтинент, включающий район Памира, территорию Афганистана и так называемые «прикаспийские страны». Вполне понятно, что эта «зона разлома» и её непосредственное окружение обречены стать в первой половине XXI столетия полем политических и военных конфликтов.

Что касается геополитических океанов, то из водных просторов максимальное значение имеют «средиземные моря», разделяющие/соединяющие этносы, наиболее экономически развитые для данной эпохи. Последовательно роль таких «открытых линий» мировой «шахматной доски» играло собственно Средиземное море, Северное море — Ла-Манш, Северная Атлантика. В наши дни роль главной коммуникационной структуры постепенно переходит к Тихому океану; во времена нового климатического оптимума ³ возрастёт (хотя и незначительно) роль Полярных морей.

Геополитические структуры, отнюдь, не являются неизменными. Они рождаются и умирают, и в этой связи современное положение русского субконтинента вызывает тревогу. На его западную и южную оконечность оказывается раскалывающее давление. Восточный край тонет в «пустоши»: среди богатейших земель Сибири и Дальнего Востока — всё больше антропопустынь — ландшафтов, некогда освоенных людьми и брошенных ими. Что же касается северной оконечности, то здесь судьба русских культурных и цивилизационных смыслов всецело определяется двумя обстоятельствами: функционированием Северного Морского Пути и статусом Санкт-Петербурга.

Структурообразующие принципы цивилизации

Мета-онтологическая «доска»

Игроками на «мировой шахматной доске» сегодня являются только Империи — государства, для которых выполняются следующие условия:

• существует осознанная и отрефлектированная ассоциированность с одной из самостоятельных геополитических структур («Америка для американцев»);
• существует один или несколько этносов, соотносящих себя с данным государством;
• хотя бы одним из этих этносов проявлена пассионарность (идентичность) в форме доминирующей идеологии;
• у государства наличествует определённое место в мировой системе разделения труда;
• государство смогло сформировать собственную уникальную цивилизационную миссию, иными словами, оно способно ответить на вопрос, зачем оно существует?

Из национальных государств такими «обобщёнными Империями» являются сегодня только Соединённые Штаты Америки, Япония и Китай. Региональные объединения также способны создавать имперские структуры, и не подлежит сомнению, что Европейский Союз должен рассматриваться как один из ведущих мировых игроков. Внесем в этот весьма привилегированный список также Россию, несмотря на её крайне низкий экономический и политический статус в современном мире. Хотя бы по традиции: Россия имела все отличительные признаки Империи, по крайней мере последние двести лет. Даже если сейчас она утратила некоторые из них (что не очевидно), она должна учитываться в среднесрочном геополитическом реестре. На этом, кстати, настаивают и С. Хантингтон, и Зб. Бжезинский (хотя, ни того ни другого это обстоятельство не радует).

При всей важности «спектроскопии по Империям», позволяющей ввести в геополитику субъектность и назвать поимённо «игроков» за «мировой шахматной доской», можно согласиться с С. Хантингтоном, что эта классификация вторична по отношению к разбиению, задаваемом понятием цивилизации.

Представление о различных цивилизациях (культурно-исторических общностях), сосуществующих на земном шаре, было введено в науку Н. Данилевским. Он же связал формирование цивилизации с особенностями доминирующих ландшафтов и показал, что цивилизации не смешиваются между собой и изменяются только в исторических масштабах времён.

Для А. Тойнби цивилизации всегда являлись «ответом на вызов». Тем самым и классифицировались они по типам вызовов (вызов моря, вызов пустыни, вызов тропического леса…). К сожалению, великий английский историк не опубликовал свои представления об иерархии вызовов, поэтому построить эвристическую картину цивилизаций в рамках модели А. Тойнби затруднительно.

Но не эвристичен и С. Хантингтон, который подошёл к понятию цивилизации, скорее, с позиции Н. Данилевского или О. Шпенглера, нежели А. Тойнби. Американский исследователь не определяет само понятие, вернее, определяет очень подробно и только описательно, что, по сути, одно и тоже.

С. Хантингтон понимает под признаками цивилизации «культурную общность»: язык, историю, религию, обычаи. В рамках такого подхода решительно невозможно объяснить, почему между Испанией и Ирландией есть «культурная общность», а между Россией и Польшей её нет. Чтобы защититься от подобных возражений, автор выкладывает на стол следующую карту: каждый сам знает, к какой цивилизации он принадлежит. Иными словами, спектроскопия цивилизаций вытекает, по С. Хантингтону, из рамки идентичности.

Следует отметить, что здесь налицо формальная логическая ошибка: в лучшем случае каждый знает, к какой цивилизации он хочет принадлежать. В рамках подхода Н. Данилевского (и, насколько можно судить, С. Хантингтона) цивилизационные признаки маркируются архетипами, то есть «прописаны» на уровне коллективного бессознательного. Которое, конечно же, совершенно не обязательно согласуется с индивидуальным созданием.

Очень сложное понятие идентичности американский исследователь также не определяет. Строго говоря, он его даже не вводит. Между тем без моделирования социальной идентичности совершенно невозможно как-то разумно ввести в геополитические построения процедуру самоидентификации. Сугубо формально, идентичность есть онтологическое убеждение (личности, группы, социосистемы), проявленное в процессе взаимодействия с некоторой «инаковостью» ⁴. Процессы формирования, проявления, утраты идентичности очень сложны, по-видимому, именно идентичности представляют собой социальное «горючее», источник общественных движений.

Выдвигая свой тезис, С. Хантингтон оказывается перед необходимостью, во-первых, ответить на вопрос, какие идентичности образуют, а какие не образуют цивилизаций (ибо последних в рамках модели С. Хантингтона насчитывается только восемь) ⁵, и, во-вторых, доказать, что никакие идентичности никогда не смешиваются. Ни того ни другого автор не делает.

По всей видимости, С. Хантингтон считает первичным признаком, порождающим расслоение Человечества на цивилизации, этноконфессиональную идентичность. Во всяком случае, он говорит: «Можно быть наполовину арабом и наполовину французом, сложнее быть наполовину католиком и мусульманином».

Но почему? В эпохи Халифата или реконкисты такая самоидентификация была устоявшейся и довольно распространённой практикой. Да и позднее конфессиональные различия отступали перед опасностью или выгодой. Отец Мушкетона из бессмертного романа А. Дюма «избрал для себя смешанную протестантско-католическую веру». В это же время на островах Карибского моря произошло столкновение идентичностей, и ответом на фразу: «мы повесили их не как французов, а как еретиков» было: «вас повесят не как испанцев и католиков, а как бандитов и убийц». В сущности, автор делает очень далеко идущие выводы из такого случайного и преходящего явления, как развернувшийся на рубеже тысячелетий «парад конфессиональных идентичностей». И даже одной, а именно мусульманской, конфессиональной идентичности. Можно согласиться с автором, когда он настаивает на судьбоносности «мусульманского возрождения» для Запада (во всяком случае, с необходимостью учитывать современный политический ислам как стратегический фактор спорить не приходится), но вот имеет ли это социальное явление теоретическое значение? В конце концов, никто не доказал, что распространение политического ислама представляет собой естественный, а не сконструированный социальный процесс.

Вероятно, построения С. Хантингтона можно исправить и конкретизировать (в результате «Конфликт цивилизаций» превратится, скорее всего, в осовремененную форму «России и Европы» Н. Данилевского), однако и модернизированная версия будет содержать все «родовые признаки» индуктивного подхода, малопригодного для геополитического анализа.

Попытаемся мыслить в аналитической парадигме.

Определим «цивилизацию», как образ жизни, заданный в виде совокупности общественно используемых технологий и рамочных ограничений, наложенных на эти технологии. Иными словами, «цивилизация» есть способ взаимодействия носителей разума с окружающей средой.

Рамочные принципы, маркирующие цивилизации, можно выбирать различными способами. Таким образом, можно построить несколько цивилизационных разложений, которые — при одинаковом числе параметров отбора — должны быть эквивалентными. Собственно, те инварианты, которые будут оставаться неизменными при любых «вращениях» в пространстве параметров и должны рассматриваться нами как наиболее фундаментальные социальные общности, формы существования Человечества.

В рамках восьмиаспектной структуры информационного пространства, модель рамочных принципов цивилизации может быть построена дихотомическими разложениями:

• время — пространство;
• личность — масса;
• рациональное — трансцендентное;
• духовное — материальное.

Такой подход выделяет 16 возможных цивилизаций, не все из которых, однако, существуют в реальности. Эквивалентное распределение по цивилизациям предлагает анализ по мирам-экономикам А. Кондратьева; А. Неклесса использует спектроскопию, основанную на мировом разделении труда.

Современный подход к понятию цивилизации отказывается от обязательной аналитической дихотомии, используя взамен сложную мыслеконструкцию, известную как метаонтологическая система координат. Эта система, представляющая собой единство трёх «ортогональных» миров: «плана» идей, «плана» вещей и «плана» людей (носителей разума). В каждом из этих миров задаётся своя системная иерархия. Например, для «плана» людей такая иерархия может иметь вид: Человек — Семья — Этнос — Государство — Человечество.

Категория времени в этой модели не задана явно и рассматривается как мера взаимодействия мета-онтологических миров. Такое взаимодействие по построению имеет тройственную природу и разбивается на мыследействие («план» вещей + «план» идей), социодействие («план» людей + «план» идей), онтодействие («план» вещей + «план» людей).

В рамках построенной модели технология есть любая маршрутизация, сшивающая мысле-, социо — и онтодействие. Соответственно цивилизация определяется начальной (и она же конечная) точкой обхода, направлением обхода, уровнем иерархии, по которому производится обход.

Теоретически, таких уровней может быть сколько угодно. Практически, ни одна цивилизация не оперирует отдельными людьми или, напротив, всем человечеством, и реально выделяются три структурных уровня, соответствующих различным административным организованностям.

Наиболее простой из этих организованностей является ПОЛИС, самоуправляющаяся и самообеспечивающаяся община, жизнь которой регулируется гражданским правом, освящённом религией, но не сводящимся к ней. ПОЛИСная структура тяготеет к демократичности, отделению науки и искусства от религии и права. Как правило, ПОЛИС поддерживает «принцип развития» и включает в семантический оборот понятие «личности».

Обычно, число граждан ПОЛИСа ограничено количеством людей, которые умещаются на центральной площади (7! — по Аристотелю). ПОЛИСы тяготеют к открытости, смешиванию различных деятельностей, охотно развивают торговлю.

Альтернативой ПОЛИСу служит НОМОС, для которого характерно единство физических законов (законов природы), социальных законов (права) и трансцендентных законов (воли Богов). Соответственно различие между природой, обществом и Божеством не проводится. Высший общественный иерарх не замещает Бога на земле, он сам есть такой Бог. Он повелевает миром данного НОМОСа, дарует жизнь, обрекает на смерть, поддерживает мировое равновесие.

Жизнь в социосистемах-НОМОСах регулируется одним структурообразующим процессом, являющим собой единство природного явления и производственной деятельности. НОМОС замкнут и ограничен как в пространстве, так и во времени.

Наконец, наиболее сложным иерархичным уровнем является КОСМОС — организованность, объединяющая в единую структуру неоднородные государства, разные области которых управляются разными смысловыми, правовыми, религиозными системами.

Характерным признаком КОСМического государства является наличие некоего зародыша «мета-права»: рамочных принципов, порождающих любое частное («областное») право. Часто космическое мета-право принимает форму идеологической или трансцендентной системы, иногда оно сводится к единой сакральной фигуре «символа империи».

КОСМические государства с неуклонностью порождают развитую бюрократию, «переводящую» мета-закон в управленческие решения. Соответственно КОСМОС тяготеет к аристократическим системам управления, которые в каких-то случаях маскируются под демократические представительные структуры, а в каких-то — под абсолютную монархию, но во всех случаях сохраняют основополагающий принцип — существование «номенклатуры» и «ведомств».

Понятно, что КОСМические государства не имеют и не могут иметь единого структурообразующего процесса, кроме процесса управления. Динамические противоречия системы складываются из зон напряжённости на областных границах — административных, экономических, смысловых — и постоянной борьбы областей с имперским метаправом. Соответственно КОСМические структуры динамически неустойчивы: они либо пульсируют с характерными периодами порядка поколения, либо порождают внешнюю экспансию в форме агрессии или эмиграции Предложенная модель позволяет выделить девять возможных цивилизаций (с точностью до направления обхода), что меньше, нежели в классической дихотомической схеме (шестнадцать), но явно больше, чем наблюдается в действительности.

Схема «мета-онтлогических вращений» показывает, что природа цивилизаций может меняться, хотя и очень медленно, поскольку изменение подразумевает многократный обход «координатной системы», накопление изменений и затем трансформацию доминирующей технологии. Наиболее вероятен переход на другой иерархический уровень: например, развитие от ПОЛИСа к КОСМОСу, либо, напротив, деградация КОСМОСа до НОМОСа. Цивилизация может выстроить некий промежуточный структурный уровень. Чаще всего это свидетельствует о системной катастрофе и редукции «государственной административной картинки». Так, НОМОС может истончиться до ЛЕГОСа, цивилизационной структуры, в которой единый закон, пронизывающий все стороны жизни и порождающий внятные поведенческие стандарты, редуцируется до юридического, установленного людьми и для людей закона. Человек, существующий внутри ЛЕГОСа, считает, что «правовое общество» охватывает не только носителей разума, но также животных и даже мёртвую природу. Мир НОМОСа довольно неуютен (с точки зрения КОСМического мышления), но он самосогласован и способен к развитию. Мир ЛЕГОСа можно понять как пародию, карнавал, шутку, но эта шутка повторяется из года в год, из десятилетие в десятилетие — с совершенно серьёзным видом. Конечно, рано или поздно «больная» цивилизация либо выздоровеет: восстановит у себя НОМОС, создаст КОСМОС или найдёт новую жизнеспособную цивилизационную структуру, — либо умрёт.

Современные Западные культуры ⁶ больны ЛЕГОСом, что характерно для США и большой части Западной Европы, ТЕУСом ⁷ (изолированная, но вместе с тем едва ли не самая Западная из всех культура Ватикана), ТЕХНОСом ⁸ (исчезнувшая советская цивилизационная структура).

КОСМОС и ПОЛИС также имеют свои «больные» подуровни. Так, первый может вырождаться в ЛИНГВОС (культура, построенная на сугубо языковом формате) или ЭТНОС (это рождает совершенно фантастический, но короткоживущий оксюморон — моноэтническую империю). Второй, обычно, сводится к потерявшей трансцендентную составляющую МУНИЦИПИИ — самоуправляющейся общине, не имеющей информационного гения-покровителя своего существования, утратившей миссию развития и смысл существования.

В процессе естественного развития цивилизации (например, от НОМОСа к КОСМОСу) могут возникнуть весьма необычные ситуации, когда маршрутизация, задающая доминирующую технологию и вместе с ней цивилизацию, проходит «план» людей на уровне КОСМОСа, в то время как мир идей ещё сохраняет характерные для НОМОСа структуры. Такое противоречие есть повод и причина развития.

В этой связи нет необходимости беспокоиться (в долгосрочной перспективе) по поводу деятельности современного политического ислама. Он — всего лишь структура, временно пытающаяся на КОСМическом уровне оперировать НОМОСными смыслами.

Домен, социальная форма северной цивилизации

«Невооружённым глазом» в современном глобализованном мире можно разглядеть три основные цивилизации, причём если различие между «Западом» и «Востоком» прослеживается на протяжении всей мыслимой истории, то цивилизация «Юга» существенно более молода. Следует отметить, что «Юг» занимает всего одну геополитическую «единицу» — Афразию, а «Восток» — две. Все остальные геополитические блоки либо находятся под прямым управлением «Запада», либо так или иначе соотносятся с ним.

В рамках традиционного дихотомического подхода Запад есть цивилизация, базисными принципами которой является развитие ⁹ (время), личность, рациональное и материальное. Восток отличен от Запада во всем: это цивилизация «дао» (пространство, соответствие), ориентирована на коллектив, трансцендентное и духовное. Отношения между Западом и Востоком могут быть выражены формулой «интерес, но не конфликт»: этим цивилизациям нечего делить — каждая из них владеет той «половиной» мета-онтологической системы координат, которая представляет для неё ценность.

Юг гораздо ближе к Западу, чем к Востоку, и не зря ислам рассматривается рядом исследователей как христианская по своей сути цивилизационная структура. Ориентиры Юга — время, рациональность, материальность. Но — масса вместо личности.

Теория идентичностей предсказывает, что чем меньше различия в аксиологии (системе ценностей) и чем они при этом существеннее, тем ярче конфликт идентичностей. С этой точки зрения Югу есть что делить с Западом, и тревога С. Хантингтона вполне оправдана.

В рамках нового мета-онтологического подхода вырисовывается следующая картина. Запад весь лежит на КОС-Мическом уровне, но его культуры имеют «родимые» пятна своего различного происхождения. Если Североамериканские Соединённые Штаты изначально строили у себя КОСМОС, то средневековая Европа представляла собой царство ПОЛИСов, а Ватикан и Франция, «старшая дочь католической церкви», всё время воссоздавали классические НОМОСные системы отношений. Так что сегодняшнее единство вполне может вылиться в серьёзный раскол по линии доминирующей архетипической иерархии.

Для Запада начальной и конечной точкой маршрутизации является человек (ориентация на личность), направление мета-онтологического вращения рационально — онто-деятельность предшествует мыследеятельности, а последняя социодеятельности.

Для Востока маршрутизация начинается в мире идей, направление обхода рационально — от мира идей в мир людей и лишь затем в мир вещей: социодействие предшествует онтодействию, оргпроект — проекту. Характерный иерархический уровень — НОМОС.

Наконец, Юг начинает технологические маршруты в мире вещей, находится на иерархии НОМОСа ¹⁰ и обходит координатную систему в том же направлении, что и все остальные, — рационально. Можно себе представить Юг, овладевший КОСМическим уровнем иерархии, но это будет уже совсем другая цивилизация, и «совсем другая история».

Итак, восемь цивилизаций С. Хантингтона свернулись в три, причём Запад остался Западом, и в этом смысле название одной из глав труда американского исследователя идеально отражает содержание: «Запад против всех остальных». Различие между замкнутыми, живущими в остановленном (с точки зрения европейца) времени буддистской и конфуцианской культурами мы определили как цивилиза-ционно несущественное. Может быть, зря. Исторически Китай всегда придерживался «рационального» направления обхода, в то время как в культуре Индии прослеживаются трансцендентные устремления. В перспективе это может оказаться важным, но, впрочем, не в рамках стратегического подхода С. Хантингтона.

Что действительно вызывает недоумение, так это выделение в самостоятельную сущность Японской цивилизации. Даже сами японцы не скрывают, что их утончённая культура представляет собой крайнюю, «островную» форму культуры Китая, из которого Страна Восходящего Солнца заимствовала все — от иероглифов до единоборств. Если считать особенности японской культуры настолько существенными, то и Запад придётся разделить на несколько фракций: различие между США и Германией заведомо сильнее, нежели между Китаем и Японией.

Относительно латиноамериканской «цивилизации» всё уже сказано. Нельзя же в самом деле использовать страницы геополитического трактата для обоснования империалистических устремлений, к тому же давно удовлетворённых… Проблема Африки остаётся открытой. Можно согласиться с С. Хантингтоном, что «там» что-то формируется, но это «что-то» станет кризисом завтрашнего дня.

И ещё остаётся Россия, которую С. Хантингтон, вероятно «по договорённости» с РПЦ, именует «православной цивилизацией», хотя едва ли 10 процентов её населения серьёзно относится к религии, и вряд ли более одного процента из числа «относящихся» способны внятно объяснить, чем православные отличаются от католиков.

Россия, в особенности Россия Петра, как правило, претендовала на роль самостоятельной культуры в рамках Западной цивилизации. Это стремление стать частью Запада подогревали тесные контакты петербургской элиты с европейскими столицами. Как следствие, Санкт-Петербург, столица и воплощение Империи, быстро приобрёл имидж города более западного, нежели сам Запад. В советское время этот образ несколько потускнел, но до конца не стерся.

Постперестроечные события похоронили надежды российской интеллигенции на действительную унию с западным миром. Во-первых, выяснилось, что никто не ждёт Россию в этом мире. Во-вторых, оказалось, что именно теперь Евро-Атлантическая цивилизация вступила в период глубокого кризиса, да к тому же оказалась на грани войны. Наконец, в-третьих, определилось, что, следуя путём «конкордата», Россия не только найдёт, но и потеряет. Может быть, не столько найдёт, сколько потеряет.

Исторически сложилось так, что Россия выполняет роль «цивилизации-переводчика», транслируя смыслы между Востоком и Западом (а в последние десятилетия — между Югом и Западом). Таково её место в общемировом разделении труда. Положение «мирового переводчика» привело к своеобразному характеру российских паттернов (образов) поведения: они всегда неосознанно маскировались под чисто западные.

В результате русский поведенческий паттерн оказывается скрытым от взгляда социолога: он воспринимается — в зависимости от системы убеждений исследователя — либо как «недозападный» ¹¹, либо же — как «перезападный».

В действительности этот паттерн просто другой, что, как мы увидим, даёт нам возможность отнести Россию к совершенно самостоятельной и уникальной культуре, имеющий предпосылки к формированию на своей основе четвёртой основной цивилизации современности — Севера.

Первой из таких предпосылок является наличие в сугубо российской иерархии мира людей отдельного структурного уровня. Если Восток (а в известной мере, и Юг) есть цивилизации этносов/НОМОСов, если Запад представляет собой цивилизацию нуклеарной семьи, развившуюся до КОСМических размеров, то характерным российским явлением является домен.

Домен представляет собой группу людей численностью обычно 10–20 человек, идущих по жизни как единое целое. Домен всегда имеет лидера, разумеется неформального, и вся структура домена выстраивается через взаимодействие с лидером. Интересно, что связи внутри домена не носят национальной, религиозной, родовой, групповой, семейной окраски. Вернее, каждый человек связан с лидером (и с другими членами домена) по-разному: для каждой конкретной пары можно указать природу связующей силы, но придумать единое правило для всего домена невозможно. В отличие от кланов домены динамически неустойчивы: они живут ровно одно поколение.

Структура домена выглядит довольно рыхлой, что не мешает домену реагировать на любые внешние события как единое целое. Это проявилось, в частности, после дефолта 1998 года, когда социальные паттерны восстановились удивительно быстро — примерно на порядок быстрее, чем это должно было произойти по расчетам западных социологов, ориентирующихся на иерархический уровень семьи. Идентичность домена является скрытой, поэтому его существование можно установить только тонкими косвенными исследованиями. Очень похоже, однако, что именно доменной структуре русский этнос обязан своей эластичностью («ванька-встанька», как известно, один из общепризнанных символов русского народа), а также высоким потенциалом социокультурной переработки.

Россия как транцендентная цивилизация

Второй наиболее важной особенностью России является трансцендентный характер русской культуры. В рамках трёхмерной мета-онтологической модели для России, как и для Запада, отправной/конечной точкой является мир людей. Однако обход осуществляется в противоположных направлениях: Евро-Атлантическая цивилизация сначала связывает мир людей с миром вещей (рациональная, предметная деятельность), а затем мир вещей с миром идей. Для русской культуры характерно первичное связывание мира людей с миром идей (иррациональная, информационная деятельность).

Таким образом, наши различия с Западом очень существенны. Но:

• уровень домена лежит между ПОЛИСОМ и НОМОСОМ и, как правило, очень трудно обнаружим (особенно, в те периоды истории, когда Россия занимает привычную для себя нишу Империй и существует на иерархическом уровне КОСМОСА ¹²;
• еще сложнее определить «направление обхода» мета-онтологической доски — различается не столько сама деятельность, сколько трансцендентное обоснование этой деятельности, которое, как правило, не рефлектируется.

То есть при минимальном желании Россию можно воспринять как «неправильный Запад» и приступить к исправлению ошибок. Проблема, однако, в том, что исправить «ошибки», вытекающие из цивилизационной парадигмы, практически невозможно: за каждым исправлением будет вырастать новая задача.

Так, при всём желании невозможно инициализировать в России западное отношение к авторскому праву. И, равным образом, — восточное отношение к государству. Внутри некоторых пределов устойчивости (как показал опыт монголо-татарского нашествия, эти пределы очень широки) при любых операциях с русским социумом будет восстанавливаться доменная структура общества и трансцендентный характер его существования.

Это обстоятельство, наряду с выраженным кризисом Евро-Атлантической общности, ставит на повестку дня вопрос о самостоятельной русской (северной) цивилизации: её провозглашении, её парадигмальных принципах, её жизненных форматов и производственных стандартов.

Санкт-Петербург — «окно в Европу» или город-миф

Такое провозглашение может, на мой взгляд, состояться только в Санкт-Петербурге, городе инноватики, городе имперских смыслов, трансграничном городе ¹³. Санкт-Петербург можно и должно рассматривать в качестве примера города, который правильно размещён на мета-онтологической «доске». Как и всякий живой город, он социален и материален. Как очень немногие города, он образует собственную «астральную проекцию» на мир идей, «небесный Санкт-Петербург». Более того, Санкт-Петербург нарочито трансцендентен, нарочито литературен. Даже для наших гостей с запада Санкт-Петербург — это город-текст. В действительности, возможно, дело обстоит даже сложнее.

Применение системного оператора к миру идей позволяет выделить три уровня высокоструктурированной информации.

Простейшим из них является уровень Текста. Тексты создаются при помощи символов, обретают литературную, живописную, музыкальную или иную семиотическую форму. На уровне текстов существуют такие информационные конструкты, как голем, эгрегор, душа города. На этом уровне естественное превращается в искусственное и наоборот.

Глубже расположен уровень Мифа, заархивированного в текстах нарративами, а в коллективном бессознательном — архетипами. Известно, что структурообразующих Мифов существует всего два: о бродяге, умирающем на Голгофе, и о страннике, потерявшем свой дом и скитающемся в Средиземном море. Мифы порождают столь сложные информационные объекты, как динамические сюжеты. И здесь более чем уместно вспомнить, что Санкт-Петербург — в ряду таких городов, как Александрия и Константинополь, — сам по себе образует динамический сюжет. Мифы смешивают возможное и невозможное, модифицируя вероятности. Создаются мифы при помощи языка образов (паттернов).

Санкт-Петербург представляет собой город-миф «по построению». Он остаётся таковым и сегодня, и, очень может быть, скоро мы будем говорить не о реальном Санкт-Петербурге вещей и зданий и не об объективном Санкт-Петербурге обывателей и гениев, но о мифологическом Санкт-Петербурге. Городе сюжетов и текстов. Наконец, ещё выше находится уровень сказки, о котором мы не знаем практически ничего, кроме того, что на этом уровне смешивается живое и неживое.

Северная цивилизация станет явью, если Санкт-Петербург откажется от амбиций имперской столицы, от снобизма столицы культуры и даже от мифа столицы Петра. Тогда город проникнет на уровень сказки и превратит мёртвые цивилизационные принципы в живую ткань бытия.

Сергей Переслегин.