Сэмюэль Хантингтон:
Столкновение цивилизаций.
Часть II. Смещающийся баланс цивилизаций.
Глава V. Экономика, демография и цивилизации, бросающие вызов

Индигенизация и возрождение религии — феномены глобальные. Однако наиболее ярко они проявились в культурном утверждении Азии и ислама, а также тех вызовах, которые они бросают Западу. Это самые динамичные цивилизации последней четверти двадцатого века. Исламский вызов выражается во всеобъемлющем культурном, социальном и политическом возрождением в мусульманском мире и сопровождающем этот процесс отвержении западных ценностей и институтов. Азиатский вызов присущ всем восточно-азиатским цивилизациям — синской, японской, буддистской и мусульманской — и делает акцент на их культурные отличия от Запада и, время от времени, на их общность, которая часто отождествляется с конфуцианством. Как азиаты, так и мусульмане подчёркивают превосходство своих культур над западной. Люди из других не-западных цивилизаций — индусской, православной, латиноамериканской, африканской, — напротив, могут говорить о самобытности своих культур, но в середине девяностых они не решались провозглашать своё превосходство над западной культурой. Азия и ислам стоят особняком, а иногда — вместе, из-за своей все растущей самонадеянной самоуверенности в отношениях с Западом.

За этими вызовами стоят взаимосвязанные, но различные причины. Азиатская самоуверенность основана на экономическом росте; уверенность в себе мусульман в значительной мере является результатом социальной мобилизации и роста населения. Каждый из этих вызовов имеет в высшей степени дестабилизирующий эффект на глобальную политику и будет продолжать оказывать его и в двадцать первом веке. Однако природа этих вызовов значительно различается. Экономическое развитие Китая и других азиатских стран даёт их правительствам стимул и средства для того, чтобы быть более требовательными во взаимоотношениях с другими государствами. Рост населения в мусульманских странах, особенно увеличение возрастной группы от 15 до 24 лет, обеспечивает людьми ряды фундаменталистов, террористов, повстанцев и мигрантов. Экономический рост прибавляет сил азиатским правительствам; демографический рост представляет собой угрозу как мусульманских правительств, так и немусульманских стран.

Азиатское самоутверждение

Экономическое развитие Восточной Азии было одним из наиболее важных событий в мире во второй половине двадцатого века. Этот процесс начался в Японии в 1950-х годах, и на протяжении некоторого времени Япония воспринималась как большое исключение: не-западная страна, которая была успешно модернизирована и стала экономически развитой. Тем не менее процесс экономического развития распространился и на «Четырёх Тигров» (Гонконг, Тайвань, Южная Корея, Сингапур), а затем и на Китай, Малайзию, Таиланд и Индонезию; сейчас он приходит в Индию, Филиппины и Вьетнам. В этих странах на протяжении десятилетия, а то и больше, средний экономический рост составлял не менее 8–10 процентов. Этот экономический рост в Азии резко контрастирует с умеренным развитием экономики в Европе и Америке, а также застоя, охватившего большую часть мира.

Таким образом, исключением стала не только Япония, а почти вся Азия. Отождествление благополучия с Западом, а недоразвитости — с не-Западом не переживет двадцатое столетие. Скорость этой трансформации поражает. Как заметил Кишор Мабубани, для того, чтобы удвоить доход на душу населения, Британии и Соединённым Штатам понадобилось соответственно сорок восемь и сорок семь лет, в то время как Япония сделала это за тридцать три года, Индонезия — за семнадцать, Корея — за одиннадцать, Китай — за десять. Китайская экономика росла в среднем на 8 процентов в восьмидесятых годах и первой половине девяностых, а «Тигры» недалеко от него отстали (см. рис. 5.1). «Китайский экономический регион, — как объявил в 1993 году Всемирный банк реконструкции и развития, — стал четвёртым полюсом роста в мире», наряду с Соединёнными Штатами, Японией и Германией. Согласно большинству прогнозов, китайская экономика станет крупнейшей в мире в самом начале двадцать первого века. Имея у себя вторую и третью в мире по величине экономики в 1990-х годах, к 2020 году Азия будет иметь четыре из пяти и семь из десяти крупнейших экономик. К этому времени на долю азиатских стран будет приходиться 40 процентов всемирного экономического продукта. Большая часть конкурентоспособных экономик также, скорее всего, будут азиатскими ¹. Даже если экономический рост Азии замедлится быстрее, чем это ожидается, последствия этого роста для Азии и всего мира будут поистине потрясающими.

Экономическое развитие Восточной Азии изменит баланс сил между Азией и Западом, особенно Соединёнными Штатами. Удачный экономический рост порождает уверенность в себе и агрессивность со стороны тех стран, в которых он существует и приносит выгоду. Богатство, как и власть, считается доказательством добродетели, демонстрацией морального и культурного превосходства. По мере того как страны Восточной Азии добиваются экономических успехов, их жители не упускают случая сделать акцент на отличия своей культуры и воспеть превосходство этих ценностей над устоями Запада и других стран. Азиатские государства всё меньше прислушиваются к требованиям и интересам США и все больше сопротивляются давлению Соединённых Штатов и западных стран.

Рисунок 5.1. Экономический вызов: Азия и Запад

Примечание: На графике точками представлены усреднённые за три года показатели. Источник: World Bank. World Tables, 1995, 1991; Directorate-General of Budget. Accounting and Statistics, Statistical Abstract of National Income, Taiwan Area, Republic of China, 1951–1995.

«Культурное возрождение, — как выразился в 1993 году посол Томми Ко, — пронеслось по Азии». Оно принесло с собой «растущую самоуверенность», которая призывает азиатов «не рассматривать всё западное и американское как обязательно лучшее» ². Это возрождение проявляется во всё большем акценте, который делается как на отличие культурных особенностей различных азиатских стран, а также общих местах в азиатских культурах, которых отличают их от западных культур. Значимость этого культурного возрождения иллюстрируется изменившимися взаимоотношениями двух главных стран Восточной Азии с западной культурой.

Когда Западу удалось насадить свои ценности в Китае и Японии в середине девятнадцатого века, доминирующие элиты (после мимолётного увлечения тем, что позже назвали кемализмом) ратовали за реформистскую стратегию. С началом реставрации Мейдзи к власти в Японии пришли динамичные группы, которые изучили и переняли западные технологии, практику и институты, после чего начали процесс японской модернизации. Однако они провели её таким образом, что сохранили основные черты традиционной японской культуры, которая во многих отношениях помогла модернизации и которая позволила Японии вспомнить, переформулировать и дополнить элементы этой культуры, чтобы поддержать и оправдать свой империализм в тридцатые — сороковые годы двадцатого века. В Китае, напротив, переживающая упадок династия Цин была неспособна успешно приспособиться к влиянию Запада. Китай был разгромлен, унижен и порабощен Японией и европейскими державами. За падением династии в 1910 году последовали раскол, гражданская война и обращение к конкурирующим западным концепциям со строны соперничающих китайских интеллигентов и политических лидеров: три принципа Сунь Ятсена — «Национализм, демократия и благополучие народа»; либерализм Лян Цичао; марксизм-ленинизм Мао Цзэдуна. В конце 1940-х годов импортированные из Советского Союза идеи победили западные — национализм, либерализм, демократию, христианство, — и так Китай стал социалистической страной.

В Японии сокрушительное поражение во Второй Мировой войне привело к полному культурному поражению и краху. «Сейчас нам очень трудно, — заметил в 1994 году один житель Запада, глубоко сведущий в делах Японии, — представить себе ту степень, в которой буквально все — религия, культура, каждый аспект духовного бытия страны — было поставлено на службу этой войне. Поражение в войне обернулось глубоким шоком системы. Всё, что было в их умах, потеряло свою ценность и было отвергнуто» ³. Все связанное с Западом и особенно с победившими Соединёнными Штатами стало выглядеть хорошим и желанным. Таким образом, Япония пыталась подражать Соединённым Штатам, как Китай подражал Советскому Союзу.

К концу 1970-х неспособность коммунизма привести к экономическому росту и успех капитализма в Японии, а также все в новых азиатских странах, заставило новое китайское руководство отказаться от советской модели. Развал Советского Союза, произошедший десять лет спустя, ещё больше подчеркнул провал подобного импорта. Таким образом, китайцы стали перед выбором: обратиться ли им к Западу или обратиться к внутренним традициям. Многие представители интеллигенции, а также других кругов, ратовали за полное принятие демократии — тенденция эта достигла своей культурной и популярной кульминации в телесериале «Речная элегия» и статуе Демократии, воздвигнутой на площади Таньаньмынь. Эта западная ориентация, однако, не заручилась поддержкой ни нескольких сот человек из пекинского руководства, ни 800 миллионов крестьян, проживающих в сельской местности. Тотальная вестернизация в конце двадцатого века была не более практична, чем в конце девятнадцатого. Вместо этого руководство избрало новую версию: капитализм и интеграция в мировую экономику, с одной стороны, в сочетании с политическим авторитаризмом и возвращением к корням традиционной китайской культуры — с другой. Революционные порядки марксизма-ленинизма были заменены на более функциональные, поддерживаемые зарождающимся экономическим ростом и национальными устоями, а также осознанием отличительных характеристик китайской культуры. «Посттяньаньмыньский режим, — заметил один комментатор, — с радостью принял китайский национализм как новый источник законности» и умышленно поднял антиамериканскую волну, чтобы подтвердить своё могущество и оправдать своё поведение ⁴. Так возникает китайский культурный национализм. Как охарактеризовал его один из лидеров Гонконга в 1994 году: «Мы, китайцы, ощущаем патриотизм, который мы никогда не чувствовали. Мы — китайцы, и мы можем этим гордиться». В самом Китае в начале 1990-х возникло «всеобщее настроение вернуться к исконным китайским устоям, которые зачастую патриархальны, весьма самобытны и авторитарны. Демократия, в её историческом повторном появлении, была отвергнута, как и ленинизм, как ещё одно течение, навязанное из-за рубежа» ⁵.

В начале двадцатого века китайские интеллектуалы, независимо повторив Вебера, идентифицировали конфуцианство как источник отсталости Китая. В конце двадцатого столетия китайские политические лидеры, параллельно с западными специалистами в области общественных наук, превозносили конфуцианство как источник прогресса Китая. В 1980-х китайское правительство принялось поддерживать интересы конфуцианства, а партийные руководители объявили его «основой» китайской культуры ⁶. Конечно же, конфуцианство также с воодушевлением было воспринято Ли Куан Ю, который видел в нём источник успеха Сингапура и стал проповедником конфуцианских ценностей для всего остального мира. В 1990-х годах правительство Тайваня заявило, что является «наследником конфуцианской мысли», а президент Ли Дэнхуэй видел корни демократизации Тайваня в его китайском «культурном наследстве», которое простирается до Као Яо (двадцать первый век до Новой эры), Конфуция (пятый век до Новой эры) и Мэн-цзы (третий век до Новой эры) ⁷. Независимо от того, что хотят утвердить китайские лидеры — авторитаризм или демократию, — они хотят узаконить это при помощи своей общей китайской культуры, а не импортированных китайских концепций.

Национализм, который поддерживается режимом, — это ханьский национализм, который помогает сглаживать лингвистические, региональные и экономические различия между 90 процентами населения Китая. В то же самое время он подчёркивает отличия не-китайских этнических меньшинств, которые составляют менее 10 процентов от населения Китая, но занимают 60 процентов его территории. Но он также обеспечивает базу для неприятия христианства, христианских организаций и христианских проповедников, которые предлагают альтернативную западную веру, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся после крушения марксизма-ленинизма.

Тем временем в Японии в 1980-х годах успешное экономическое развитие, которое контрастировало с явными неудачами и «упадком» американской экономики и социальной системы, заставили японцев разочароваться в западных моделях и поверить в то, что ключи к успеху должны лежать в их родной культуре. Японская культура, которая привела к военной катастрофе в 1945 году, и поэтому от неё вынуждены были отказаться, привела и к экономическому успеху в 1985-м, поэтому её можно приветствовать с раскрытыми объятиями. Всё более близкое знакомство японцев с западной культурой заставило их «понять, что дело не в том, чтобы просто быть жителем Запада, это ещё не несёт чего-то особенно чудесного в себе или с собой. Дело в системе, всё можно извлечь из нее». В то время как японцы времён реставрации Мейдзи приняли политику «отхода от Европы и соединения с Западом», японцы конца двадцатого века благодаря культурному возрождению следуют политике «дистанцирования от Америки и соединения с Азией» ⁸. Составляющие этой тенденции были следующие: во-первых, это повторное отождествление с японскими культурными традициями и обновлённое утверждение этих традиций; вторая — и более проблематичная — это попытка «обазиатить» Японию и отождествить Японию, несмотря на отличие её цивилизации, с общей азиатской культурой. С учётом той меры, в которой Япония после Второй Мировой войны, в отличие от Китая, отождествляла себя с Западом, и принимая во внимания тот факт, что Запад, несмотря на все трудности, с которыми он столкнулся, не рухнул окончательно, как это произошло с Советским Союзом, стремление Японии отвергнуть Запад ни в какое сравнение не шло с тем, насколько Китай пытался дистанцироваться как от советских, так и западных моделей. С другой стороны, уникальность японской цивилизации, память других стран о японском империализме и центральное место Китая в экономике многих других азиатских стран означает также, что Японии будет проще дистанцироваться от Запада, чем смешаться с Азией ⁹. Утверждая свою культурную идентичность, Япония делает акцент на свою уникальность и свои отличия как от западной, так и от азиатских культур.

Китайцы и японцы не только нашли новые ценности в своих собственных культурах, но и приняли участие в более широком утверждении ценностей азиатской культуры по сравнению с культурой западной. Индустриализация и сопровождавший её рост привели к тому, что в восьмидесятых — девяностых годах в Восточной Азии было явно выражено то, что можно назвать термином «азиатское самоутверждение». У этого сложного комплекса поведения есть четыре основных составляющих.

Во-первых, азиаты полагают, что в Восточной Азии будет и дальше продолжаться бурный экономический рост и вскоре она перегонит Запад по экономическому продукту. Экономический рост порождает во многих азиатских странах чувство могущества и уверенность в своей способности догнать Запад. «Времена, когда Соединённые Штаты чихали, а Азия подхватывала простуду, уже позади», — писал один ведущий японский журналист в 1993 году, а малайзийский государственный служащий дальше развил эту метафору, заявив, что «даже суровая горячка в Америке не заставит Азию кашлять». Жители Азии, по выражению другого азиатского лидера, сейчас живут в «конце эры благоговения и в начале эры возражений» в своих взаимоотношениях с Соединёнными Штатами. «Растущее благосостояние Азии, — утверждает заместитель премьер-министра Малайзии, — означает, что она теперь в состоянии внести серьёзные коррективы в доминирующие глобальные политические, социальные и экономические порядки» ¹⁰. Это также означает, утверждают жители Восточной Азии, что Запад стремительно теряет возможность заставлять страны Азии следовать западным стандартам в области прав человека и других ценностей.

Во-вторых, азиаты полагают, что этот экономический успех во многом объясняется азиатской культурой, которая превосходит культуру Запада, где имеет место культурный и социальный упадок. В бурные восьмидесятые, когда японская экономика, экспорт, торговый баланс и валютный резерв для торговли за границей переживали настоящий бум, японцы, как и жители Саудовской Аравии, незадолго до этого, бахвалились своим новым экономическим могуществом, с презрением говорили об упадке Запада и связывали свой успех и неудачи Запада с превосходством своей культуры и загниванием западной. В начале девяностых азиатское ликование было вновь выражено в том, что иначе как «сингапурское культурное наступление» не назовёшь. Начиная с Ли Куан Ю, лидеры трубили о подъёме Азии по отношению к Западу и противопоставляли добродетели азиатской, в основном конфуцианской культуры, которая привела к такому успеху — порядок, дисциплина, семейная ответственность, трудолюбие, коллективизм, воздержанность — самоуверенности, праздности, индивидуализму, преступности, недостаточному образованию, неуважению власти и «интеллектуальному окостенению», которые виновны в упадке Запада. Прозвучало следующее заявление: чтобы конкурировать с Востоком, Соединённым Штатам «необходимо поставить под сомнение фундаментальные предположения о своих социальных и политических устоях и при этом также узнать пару фактов о странах Восточной Азии» ¹¹.

Для жителей Восточной Азии успех своего региона — это, в первую очередь, результат того, что здесь акцент делается не на индивидуализм, а на коллективизм. «… В значительной степени общинные ценности и обычаи жителей Восточной Азии — Японии, Кореи, Тайваня, Гонконга и Сингапура — доказали свой весомый вклад в достижения прогресса», — утверждал Ли Куан Ю. — Такие присущие восточно-азиатской культуре ценности, как превосходство групповых интересов группы над индивидуальными, способствуют всеобщему групповому напряжению, которое необходимо для активного развития». «Рабочая этика японцев и корейцев, состоящая из дисциплины, лояльности и усердия, — вторит ему премьер-министр Малайзии, — стала движущей силой экономического и социального развития этих стран. Эта рабочая этика родилась из философии о том, что группа и страна важнее, чем отдельная личность» ¹².

В-третьих, признавая различия между азиатскими странами и цивилизациями, жители Восточной Азии утверждают, что есть и существенное сходство. Центральной общей чертой, как заметил один китайский диссидент, является «конфуцианская система ценностей — её чтит история и разделяет большинство стран региона». Особенное место в этой системе ценностей отводится бережливости, семье, работе и дисциплине. Не меньшую важность имеет отвержение индивидуализма и господство «мягкого» авторитаризма или очень ограниченных форм демократии. Азиатские страны имеют общие интересы по отношению к Западу, которые выражаются в защите этих отличительных особенностей и поддержке собственных экономических интересов. Жители Азии утверждают, что для этого необходимо развивать новые формы внутриазиатского сотрудничества, таких как расширение Ассоциации государств Юго-Восточной Азии и создание Восточно-азиатского Экономического совета. В то время как непосредственным экономическим интересом Восточной Азии является обеспечение доступа к западным рынкам, в длительной перспективе, скорее всего, будет господствовать экономический регионализм, поэтому Восточной Азии необходимо всё больше развивать внутриазиатскую торговлю и инвестиции ¹³. В частности, Японии как лидеру азиатского развития нужно отойти от её «политики де-азиации и вестернизации» и следовать по пути «ре-азиации», или, в более широком плане, способствовать «азиации Азии» — по пути, который поддерживают сингапурские государственные деятели ¹⁴.

В-четвёртых, жители Восточной Азии утверждают, что азиатское развитие и азиатские ценности — это модели, которым должны следовать другие не-западные общества в своих попытках догнать Запад и которые следует принять Западу для того, чтобы обновиться. «Англо-саксонская модель развития, перед которой все преклонялись последние четыре века как перед лучшим способом модернизации экономики развивающихся стран и строительства жизнеспособной политической системы, сегодня не работает», — полагают в Восточной Азии. На её место приходит восточноа-зиатская модель, и страны от Мексики и Чили до Ирана и Турции, а также бывшие советские республики пытаются извлечь уроки из этого успеха, в точности как предыдущие поколения старались изучить успех Запада. Азия должна «донести до всего остального мира эти азиатские ценности, которые имеют универсальную ценность… распространение этих идеалов означает экспорт социальной системы Азии, в частности — Восточной Азии». Японии и другим странам Азии необходимо поддерживать «пацифистский глобализм», «глобализировать Азию» и таким образом «окончательно сформировать характер нового мирового порядка» ¹⁵.

Мощные страны стремятся к универсализму, слабые общества — к обособленности. Рост уверенности в себе Восточной Азии породил азиатский универсализм, сравнимый с тем, что был отличительной чертой Запада. «Азиатские ценности — это универсальные ценности. Европейские ценности — это европейские ценности», — заявил премьер-министр Магатир главам европейских государств в 1996 году ¹⁶. Одновременно на сцену выходит и азиатский «оксидентализм», который рисует Запад в таких же негативных красках, в которых западный ориентализм якобы некогда рисовал Восток. Для жителей Восточной Азии экономическое преуспевание является доказательством морального превосходства. Если в какой-то момент Индия отберёт у Восточной Азии титул наиболее быстроразвивающегося региона в мире, то мир должен быть готовым ко всесторонним исследованиям, посвящённым вопросам превосходства индусской культуры, вкладу кастовой системы в экономическое развитие и тому, как возвращение к корням и отказ от губительного западного наследства, оставленного британским империализмом, наконец-то помогли Индии занять должное место среди ведущих цивилизаций. Культурное утверждение следует за материальным успехом; жёсткая власть рождает мягкую власть.

Исламское возрождение

В то время как жители Азии всё больше уверены в себе в результате экономического роста, огромное количество мусульман обращаются к исламу как к источнику идентичности, смысла, законности, развития, могущества и надежды, которая была выражена лозунгом «Ислам — вот решение». Исламское возрождение по своему размаху и глубине — это последняя фаза в приспособлении исламской цивилизации к Западу, попытка найти «решение» не в западных идеологиях, а в исламе. (Некоторые читатели могут удивиться, отчего выражение «Исламское возрождение» пишется с большой буквы. Причина в том, что этими терминами описывают чрезвычайно важные исторические события, затрагивающие, по меньшей мере, одну пятую человечества и не менее важные, чем Американская революция, Французская революция или Русская революция, а также сравнимы и схожи с протестантской Реформацией в западном обществе, чьи названия пишутся с прописной буквы. — Прим. авт.) Она состоит из принятия современности, отвержения западной культуры и возвращению в исламу как проводнику в жизни и в современном мире. Как пояснил один чиновник высокого ранга из Саудовской Аравии, «импорт из-за рубежа хорош в виде блестящих и высокотехнологичных штучек. Но неосязаемые общественные и политические институты, ввезенные в страну откуда бы то ни было, могут нести с собой смерть — спросите Шаха Ирана… Ислам — это не только религия, это ещё и стиль жизни. Мы, саудовцы, хотим модернизироваться, но не обязательно вестернизироваться» ¹⁷.

Исламское возрождение является попыткой мусульман добиться своей цели. Это — широкое интеллектуальное, культурное, социальное и политическое движение, распространившееся на весь исламский мир. Исламский «фундаментализм», который часто воспринимается как политический ислам, является всего лишь одной из составляющих в намного более всестороннем процессе возрождения исламских идей, обычаев и риторики, а также возвращения мусульманского населения к исламу. Исламское возрождение — это основное направление, а не экстремизм, всеобъемлющий, а не изолированный процесс.

Исламское возрождение затронуло мусульман в каждой стране и большинство аспектов общественной и политической жизни в большинстве мусульманских стран.

«Признаков исламского пробуждения в личной жизни, — писал Джон Л. Эспозито, — множество: повышенное внимание к соблюдению религиозных обрядов (посещение мечети, молитва, пост), распространение религиозных программ и публикаций, больший акцент на исламскую одежду и ценности, воскрешение суфизма (мистицизма). Это широкомасштабное обновление сопровождается и тем, что ислам вновь утверждается в общественной жизни: налицо рост числа ориентированных на ислам правительств, организаций, законов, банков, служб социальной помощи и образовательных учреждений. Как проправительственные, так и оппозиционные движения обратились к исламу, чтобы усилить своё влияние и заручиться народной поддержкой… Большинство правителей и правительств, включая наиболее светские страны, такие как Турция и Тунис, озаботившись потенциальной силой ислама, обнаруживают нарастающий интерес и озабоченность проблемами ислама».

В схожих выражениях описал Исламское возрождение другой выдающийся специалист по исламу, Али Хиллал Дессуки, который видит в нём попытку возвратить исламские законы на место западных: всё большее использование религиозного языка и символики, экспансия исламского образования (которое выражается в увеличении числа исламских школ и исламизации учебных программ в обычных государственных школах), всё чаще встречающееся строгое соблюдение исламских норм социального поведения (обычай женщин прятать лицо, воздержание от алкоголя), рост числа участников религиозных церемоний, преобладание оппозиции исламских групп светским властям в мусульманских странах, а также все усиливающиеся попытки добиться международной солидарности среди исламских государств и обществ ¹⁸. La revanche de Dieu — это глобальный феномен, но месть Бога (вернее — Аллаха) особенно сильно и глубоко проявилась в умма, обществе ислама.

Что касается политического проявления Исламского возрождения, то оно в чём-то схожа с марксизмом своими священными текстами, видением идеального общества, стремлению к фундаментальным изменениям, неприятием сильных мира сего и национального государства, а также разнообразием доктрин, начиная умеренным реформизмом и заканчивая неистовым революционным духом. Однако более полезной аналогией здесь будет протестантская Реформация. Оба этих процесса являются реакцией на стагнацию и коррупцию существующих институтов; они призывают вернуться к более чистой и требовательной форме своих религий; проповедуют работу, порядок и дисциплину; привлекают на свою сторону современных и динамичных представителей среднего класса. И то и другое — сложные движения, с различными течениями, среди которых, однако два основных — лютеранство и кальвинизм, шиитский и суннитский фундаментализм; есть даже параллели между Жаном Кальвином и аятоллой Хомейни и той монашеской дисциплиной, которую они хотели утвердить каждый в своём обществе. Центральным духом как Реформации, так и Исламского возрождения является фундаментальная реформа. «Реформация должна быть всеобщей, — заявил один священник-пуританин, — реформировать все места, людей и профессии; реформировать суды, реформировать местные власти. Реформировать университеты, реформировать города, реформировать страны, реформировать младшие школы, реформировать воскресный отдых, реформировать провидение и поклонение Богу». Схожие слова употребил и аль-Тураби, когда написал, что «это пробуждение всеобъемлюще — оно касается не только индивидуальной набожности; это не только интеллектуальный и культурный, и не чисто политический процесс. Это все вместе — полная перестройка общества сверху донизу» ¹⁹. Игнорировать влияние Исламского возрождения на Восточное полушарие в конце двадцатого века — это всё равно, что игнорировать влияние протестантской Реформации на европейскую политику в конце шестнадцатого столетия.

Исламское возрождение отличает от Реформации один ключевой момент. Влияние последней в основном ограничилось Северной Европой; она добилась небольших успехов в Испании, Италии, Восточной Европе и никак не затронула земли Габсбургов. Исламское возрождение, напротив, коснулось практически каждой мусульманской страны. Начиная с 1970-х исламские символы, верования, традиции, институты, политика и организации добиваются всё большей преданности и поддержки в мусульманском мире, который простирается от Марокко до Индонезии и от Нигерии до Казахстана и насчитывает 1 миллиард человек. Исламизация, как правило, происходит сначала в культурном плане, затем переходит на социальную и политические сферы. Лидеры от интеллигенции и политики, нравится им это или нет, не могут ни игнорировать, ни избегнуть принятия её в той или иной форме. Широкие обобщения всегда опасны и зачастую неверны. Однако один вывод всё-таки кажется обоснованным. В 1995 году все страны, где преобладает мусульманское население, за исключением Ирана, были более исламскими и исламистскими в культурном, социальном и политическом плане, чем за пятнадцать лет до этого ²⁰.

В большинстве стран центральным элементом исламизации было развитие исламских общественных организаций и захват ранее существовавших организаций исламскими группами. Исламисты уделяли особое внимание как организации исламских школ, так и усилению исламского влияния на государственные школы. В сущности, исламистские группы создали исламское «гражданское общество», которое дублировало, превосходило и часто заменяло собой деятельность зачастую слабых институтов светского гражданского общества. В Египте к началу девяностых исламские группы создали широкую сеть организаций, которые, заполняя вакуум, оставленный правительством, предоставляли социальную и медицинскую помощь, услуги в образовании и других областях для огромного количества египетской бедноты. После каирского землетрясения 1992 года эти организации «вышли на улицы в течение нескольких часов и раздавали еду и одеяла, в то время как правительственная помощь запаздывала». В Иордании Мусульманское братство сознательно следовало политике создания социальной и культурной «инфраструктуры исламской республики», и к началу девяностых в этой небольшой стране с четырёхмиллионным населением работала крупная больница, двадцать клиник, сорок исламских школ и 120 центров по изучению Корана. По соседству, на Западном берегу и в Газе, исламские организации организовали и патронировали «студенческие союзы, молодёжные организации, а также религиозные, общественные и образовательные ассоциации», в том числе образовательные учреждения от детских садов до исламского университета, клиники, приюты, дома престарелых, систему исламских судей и арбитров. В Индонезии исламские организации распространились в 1970-х и восьмидесятых. К началу 1980-х самая большая из них, Muhhammadijah, насчитывала 6 миллионов членов и являла собой «религиозное благотворительное государство внутри светского государства», которое предоставляло услуги «от колыбели до кладбища» по всей стране при помощи развитой сети школ, клиник, больниц и учреждений университетского уровня. В этих и других мусульманских странах исламские организации, отстранённые от политической деятельности, предоставляли социальное обеспечение на том же уровне, что и политическая машина в Соединённых Штатах Америки в начале двадцатого века ²¹.

Политические проявления Исламского возрождения не такие всесторонние, как её социальное и культурное проявления, но всё же это — единственное важное политическое событие в мусульманских странах в последнюю четверть двадцатого века. Степень и структура политической помощи исламских движений в различных странах отличается. И всё же существует определённая широкая тенденция. В общем и целом, эти движения не пользуются особой поддержкой сельскохозяйственной элиты, крестьян и стариков. Подобно фундаменталистам других религий, исламисты в подавляющем большинстве являются участниками и порождением процесса модернизации. Это мобильные и современно ориентированные молодые люди, большей частью выходцы из трёх групп.

Как и в наиболее революционных движениях, ядро составляют студенты и интеллигенция. В большинстве стран установление фундаменталистами контроля над студенческим союзами и подобными организациям является первой фазой процесса политической исламизации. Потом последовал исламистский «прорыв» в университеты в 1970-е в Египте, Пакистане и Афганистане, который затем распространился на другие мусульманский страны. Ислам был особенно привлекателен для студентов технических институтов, инженерных факультетов и научных отделений. В девяностые в Саудовской Аравии, Алжире и повсюду в других странах «индигенизация второго поколения» проявлялась в виде увеличения доли студентов университетов, которые получали образование на родном языке и поэтому легче поддавались исламистскому влиянию ²². Исламистам часто удавалось заручиться значительной поддержкой и у женщин. Так, в Турции было налицо чёткое разделение между старшим поколением светских женщин и их исламистки ориентированными дочерьми и внучками ²³. Одно исследование воинствующих лидеров египетских исламистких групп показало, что все они обладают пятью основными характеристиками, которые оказались типичными для исламистов из других стран. Они были молоды, по большей части — двадцати — и тридцатилетние. Восемьдесят процентов были студентами или выпускниками университетов. Более половины были из элитных колледжей или наиболее наукоёмких областей технической специализации, таких как медицина и инженерия. Более 70 процентов — выходцы из нижнего среднего класса, «скромного, но не бедного», и были первым поколением в своей семье, получившим высшее образование. Они провели своё детство в небольших городках или сельских районах, но затем стали жителями больших городов ²⁴.

В то время как студенты и интеллигенция становились воинствующими силами и ударными частями исламистских движений, сельские жители из среднего класса сформировали костяк их активистов. Отчасти они вышли из так называемых «традиционных» групп среднего класса: купцы, торговцы и малые предприниматели, bazaaris. Они сыграли решающую роль в Иранской революции и обеспечили существенную поддержку фундаменталистким движениям в Алжире, Турции и Индонезии. Однако куда большая часть их принадлежит к более «современным» секторам среднего класса. Ряды исламистских активистов, «наверное, состоят из непропорционально большого количества наиболее образованных и способных молодых людей в своих странах», в том числе врачей, адвокатов, инженеров, учёных, учителей и государственных служащих ²⁵.

Третьим основным источником рядов исламистов являются недавно переехавшие в города люди. Во всём исламском мире в 1970-е и 1980-е городское население росло невиданными темпами. Скученные в обветшалых и зачастую примитивных районах трущоб, городские мигранты получали социальную помощь, предоставляемую исламистскими организациями. Помимо этого, как заметил Эрнест Гелльнер, ислам предлагал «достойную идентичность» этим «недавно покинувшим насиженные места массам». В Стамбуле и Анкаре, Каире и Асьюте, Алжире и Фесе, а также в секторе Газа исламистские партии успешно организовывали и привлекали на свою сторону «угнетённых и выселенных». «Революционные массы Ирана, — сказал Оливер Рой, — это продукт современного общества… новоиспечённые горожане, миллионы крестьян, которые утроили население огромных мусульманских метрополисов» ²⁶.

К середине девяностых явно исламистские правительства пришли к власти только в Иране и Судане. Небольшое количество мусульманских стран, таких как Турция и Пакистан, имели у власти режимы с некоторыми претензиями на демократическую законность. Правительства четырёх десятков других мусульманских стран были преимущественно недемократическими: монархии, однопартийные системы, военные режимы, диктаторские режимы либо некая комбинация из вышеперечисленного, в основе которой обычно лежит семья, клан и племя, в некоторых случаях — сильно зависящие от зарубежной помощи. Два режима, в Марокко и Саудовской Аравии, попытались установить некую форму исламской законности. Но большинство из этих правительств, однако, не имели никакого основания для того, чтобы утвердить своё правление в терминах исламских, демократических или национальных ценностей. Это были, пользуясь выражением Клемента Генри Мура, «бункерные режимы» — репрессивные, коррумпированные, оторванные от нужд и чаяний своего народа. Такие режимы могут держаться у власти довольно долго; их не обязательно ждёт крах. Однако в современном мире вероятность их изменения или краха довольно высока. Поэтому в середине девяностых центральным вопросом становится следующий: кто или что придёт им на смену. Почти во всех странах середины 1990-х наиболее вероятный преемник — режим исламистского толка.

В 1970-х и 1980-х годах волна демократизации пронеслась по всему миру, накрыв несколько десятков стран. Эта волна оказала воздействие, хоть и ограниченное, на несколько мусульманских обществ. В то время как демократические движения набирали силу и приходили к власти в Южной Европе, Латинской Америке и на периферии Восточной Азии, исламские движения так же набирали силу в мусульманских странах. Исламизм стал функциональной заменой демократической оппозиции авторитаризму в христианских странах, и это было в значительной мере следствием тех же причин: социальной мобилизации, утраты эффективной власти авторитарными режимами, а также изменение международной обстановки (в том числе рост цен на нефть, который способствовал скорее исламистским, чем демократическим тенденциям в мусульманском мире). Проповедники, священники и мирские религиозные группы сыграли основную роль в противодействии авторитарным режимам в христианских странах, а улемы, объединённые вокруг мечети в группы, и исламисты сыграли схожую роль оппозиции в мусульманских обществах. Папа был центральной фигурой, положившей конец коммунистическому режиму в Польше, а аятолла — свергнувшей шахский режим в Иране.

В 1980-х и 1990-х исламистские движения преобладали среди оппозиционных движений в мусульманских странах и часто монополизировали их. Их сила была отчасти следствием слабости альтернативных источников оппозиции. Левацкие и коммунистические группировки были дискредитированы и серьёзно подорваны крахом Советского Союза и международного коммунизма. Либеральные, демократические оппозиционные движения и раньше существовали в большинстве мусульманских стран, но они, как правило, были ограничены небольшим числом интеллигентов и других людей с западными корнями или связями. За редкими исключениями либеральные демократы оказывались неспособны достичь значительной народной поддержки в мусульманских странах, и даже исламский либерализм не смог пустить корни. «В мусульманских обществах, в одном за другим, — заметил Фуад Аджами, — писать о либерализме и национальных буржуазных традициях — всё равно, что писать некролог о людях, которые имели невероятную фору, но всё равно проиграли» ²⁷. Всеобщая неспособность либеральной демократии закрепиться в мусульманских странах — это длительный и повторяющийся феномен, растянувшийся на целое столетие, начиная с 1800-х годов. Этот провал хотя бы частично объясняется недружелюбным отношением исламской культуры и общества к западным либеральным концепциям.

Успеху исламских движений, которые заняли доминирующее положение в оппозиции и утвердили себя в качестве единственной жизнеспособной альтернативы находящимся у власти режимам, немало способствовала политика этих режимов. В различные периоды «Холодной войны» многие правительства, в том числе Алжира, Турции, Иордании, Египта и Израиля, поддерживали и поощряли исламистов как борцов с коммунизмом или враждебными национально-освободительными движениями. По крайней мере вплоть до Войны в Заливе Саудовская Аравия и другие государства Персидского залива выделяли значительные средства для Мусульманского братства и исламистских групп в различных странах. Тому, что исламистские группировки смогли занять доминирующее положение в оппозиции, содействовал также тот факт, что правительство боролось со светской оппозицией. Сила фундаменталистов обычно менялась обратно пропорционально влиянию светских демократических или патриотических партий. Фундаменталисты были слабее в странах вроде Марокко и Турции, которые разрешили у себя определённую форму многопартийной борьбы, чем в странах, где подавляли любую оппозицию ²⁸. Светская оппозиция намного более чувствительна к репрессиям, чем любая религиозная оппозиция. Последняя может существовать внутри или за сетью мечетей, благотворительных организаций, фондов и других мусульманских институтов, которые правительство не в силах запретить. У либеральных демократов нет подобного прикрытия, поэтому правительству их легче контролировать и разгонять.

В попытке сдержать рост исламистских тенденций правительства начали развивать религиозное образование в контролируемых государством школах, где часто стали преобладать исламистские учителя и идеи, а также увеличили помощь, оказываемую религии и религиозным образовательным учреждениям. Эти действия были отчасти доказательством преданности правительства идеалам ислама. При помощи финансирования удалось усилить правительственный контроль над исламскими учреждениями и образованием. Однако, помимо этого, большое количество студентов и учащихся усвоили с образованием исламские ценности, отчего они легче поддавались исламистским призывам, а выпускники становились воинствующими борцами за дело ислама.

Сила Исламского возрождения и притягательность исламистских движений заставили правительства поддерживать исламские институты и обычаи, а также позаимствовать исламские символы и обычаи для своих режимов. На самом широком уровне это означает утверждение или подтверждение исламского характера своей страны или общества. В 1970-е и 1980-е политические лидеры буквально бросились отождествлять себя и свои режимы с исламом. Король Иордании Хусейн, убеждённый, что у светского правительства весьма призрачные перспективы в арабском мире, заговорил о необходимости создать «исламскую демократию» и «модернизированный ислам». Король Марокко Хассан делал акцент на своём происхождении от Пророка и его роли «предводителя правоверных». Султан Брунея, за которым ранее не замечали приверженности исламу, вдруг стал «чрезвычайно благочестив» и определил свой режим как «малайскую мусульманскую монархию». Бен Али в Тунисе начал регулярно обращаться к Аллаху в своих речах, «облачаться в одеяния ислама», чтобы привлечь внимание исламистских групп ²⁹. В начале девяностых Сухарто явно поставил перед собой политическую задачу стать «ббльшим мусульманином». В Бангладеше принцип «светскости» был выброшен из конституции в середине 1970-х, а в начале девяностых светская, кемалисткая идентичность Турции впервые подверглась серьёзному испытанию ³⁰. Чтобы подчеркнуть преданность исламу, государственные лидеры — Озал, Сухарто и Каримов — поспешили совершить хадж.

Правительства мусульманских стран также действуют в направлении исламизации закона. В Индонезии исламские юридические нормы и практика были включены в светскую юридическую систему. Малайзия, напротив, по причине большой доли немусульманского населения двигалась по пути создания двух отдельных юридических систем — исламской и светской ³¹. В Пакистане во время пребывания у власти режима генерала Зия Ульхака были предприняты огромные шаги по исламизации закона и экономики. Были введены исламские наказания, организована система шариатских судов, а шариат был провозглашён высшим правом страны.

Подобно другим проявлениям глобального религиозного возрождения, Исламское возрождение является одновременно и следствием модернизации, и попыткой схватиться с ней врукопашную. Лежащие в её основе причины, как правило, те же, что вызвали индигенизацию в не-западных обществах: урбанизация, социальная мобилизация, высокий уровень грамотности и образованности, усиление интенсивности коммуникаций и роли средств массовой информации, расширение связей с западной и другими культурами. Эти процессы подрывают традиционный сельский уклад и клановые узы, порождают отчуждённость и кризис идентичности. Исламистские символы, взгляды и убеждения отвечают порождённым этим психологическим запросам, а исламистские благотворительные организации — общественным, культурным и экономическим нуждам мусульман, захлестнутых процессом модернизации. Мусульмане ощущают потребность возвращения к исламским идеям, обычаям и институтам, чтобы дать ориентир и двигатель для модернизации ³².

Исламское возрождение, согласно одному из заявлений, было также «результатом заката могущества и престижа Запада … Вместе с тем, как Запад отказался от тотальной власти, его идеалы и институты утратили блеск». Если быть более точным, Исламское возрождение побудил и подогрел нефтяной бум 1970-х, который повысил благосостояние и могущество многих мусульманских народов, а также позволил им перевернуть взаимоотношения господства и подчинения, которые существовали у них с Западом. Как заметил в то время Джон Б. Келли: «Жителям Саудовской Аравии несомненно доставило двойное удовольствие причинить унизительные страдания жителям Запада; потому что это было не только выражением могущества Саудовской Аравии, демонстрацией или намерением демонстрации презрения к христианству и превосходства ислама». Действия мусульманских стран, обладающих богатыми нефтяными запасами, «если их поместить в их историческую, религиозную, расовую или культурную среду, свелись к простой наглой попытке мусульманского Востока обложить данью христианский Запад» ³³. Правительства Саудовской Аравии, Ливии и других стран использовали свои нефтяные богатства для того, чтобы поощрять и финансировать мусульманское возрождение, и именно это богатство способствовало тому, что интересы мусульман переключились от очарования западной культурой к глубокой заинтересованности своей собственной и к готовности утверждать место и важность ислама в не-исламских обществах. Точно так же, как западные богатства до этого свидетельствовали о превосходстве западной культуры, нефтяные богатства стали доказательством преимуществ ислама. Импульс, вызванный взвинченными ценами на нефть, сошёл на нет в 1980-е, но население неуклонно продолжало прирастать. В то время как духовный подъём Восточной Азии был обеспечен впечатляющими темпами экономического роста, Исламское возрождение было обеспечено впечатляющими темпами роста населения. Демографический рост в исламских государствах, особенно на Балканах, в Северной Африке и Центральной Азии, значительно превышал показатели соседних стран и мира в целом. С 1965 по 1990 год количество людей на Земле выросло с 3,3 миллиарда до 5,3 миллиарда, то есть ежегодный прирост составлял около 1,85 процента. В мусульманских странах темпы роста всегда были выше двух процентов, и часто превосходили 2,5 процента, а временами — и все 3 процента. Например, между 1965 и 1990 годами население Магриба (Магриб — Общее название Алжира, Марокко и Туниса. — Прим. перев.) увеличивалось на 2,65 процента в год, и выросло с 29,8 до 59 миллионов человек, причём население Алжира росло со скоростью 3 процента в год. В тот же период количество египтян росло со скоростью 2,3 процента — с 29,4 до 52,4 миллиона. В Центральной Азии в период с 1970 до 1993 года темпы роста составляли: 2,9 процента в Таджикистане, 2,6 процента в Узбекистане, 2,5 процента в Туркменистане, 1,9 процента в Кыргызстане, всего 1,1 процента в Казахстане, чьё население почти наполовину состоит из русских. В Пакистане и Бангладеш темпы роста населения составили более 2,5 процента в год, а в Индонезии — свыше 2 процентов. В целом же мусульмане, как уже упоминалось, составляли в 1980 году около 18 процентов населения мира. К 2000 году эта доля, по-видимому, будет составлять более 20 процентов, а к 2025-му увеличится до 30 процентов ³⁴.

Темпы роста населения в странах Магриба и других государствах достигли своего пика и сейчас начинают снижаться, но рост в абсолютном выражении продолжается, и он будет оставаться высоким. Влияние этого роста будет ощущаться в первые годы двадцать первого века, потому что среди мусульманского населения будет непропорционально большая доля молодого населения с преобладанием подростков и двадцатилетних, (см. рис. 5.2). Кроме того, люди из этой возрастной группы будут проживать преимущественно в городах и иметь по крайней мере среднее образование. Это сочетание большой численности и социальной мобильности имеет три значительных политических последствия.

Во-первых, молодёжь — это олицетворение протеста, нестабильности, реформ и революции. История знает немало примеров, когда значительная величина доли молодёжи в обществе совпадала с такими явлениями. Есть мнение, что «Протестантская Реформация — это пример одного из самых выдающихся молодёжных движений в истории». Демографический рост, как убедительно показал Джек Голд-стоун, был центральным фактором двух революционных волн, прокатившимся по Евразии в середине семнадцатого и конце восемнадцатого столетий ³⁵. Заметное увеличение доли молодёжи в западных странах совпало с «Веком демократической революции» в последние десятилетия восемнадцатого века. В девятнадцатом веке успешная индустриализация и эмиграция снизили политическое влияние молодого населения в европейских странах. Однако доля молодых в обществе вновь поднялась в 1920-е, обеспечив кадрами фашистов и другие экстремистские движения ³⁶. Четыре десятилетия спустя послевоенный всплеск рождаемости оставил о себе политический след в виде демонстраций и протестов 1960-х годов.

Рисунок 5.2. Демографические изменения: исламский мир, Россия и Запад

Источники: United Nations. Population Division, Oepartament for Economie and Social Information and Policy Analysis, World Population Prospects, the 1994 Revisien(New York: United Natrons, 1995); United Nations, Population Divisien, Departament for Economie and Social Information and Policy Analysis, Sex and Age Distribution of the World Popeiztions, the 1994 Revision (New York: United Nations, 1994).

Исламская молодёжь раскрывается в Исламском возрождении. После того как началась Исламское возрождение в 1970-е годы и набрала обороты в 1980-е, доля молодёжи (то есть лиц от пятнадцати до двадцати четырёх лет) в основных мусульманских странах значительно возросла и стала переваливать за 20 процентов. Во многих мусульманских странах «молодёжный пик» (увеличение доли молодёжи среди населения) уже достигал максимума в семидесятых и восьмидесятых, а в других этот пик придётся на следующее столетие (см. таблицу 5.1). Действительные или прогнозируемые пики во всех этих странах, с одним исключением, превышают 20 процентов. Прогнозируемый пик для Саудовской Аравии, который приходится на первое десятилетие двадцать первого века, лишь немного не дотягивает до этой цифры. Эта молодёжь обеспечивает новыми кадрами исламистские организации и политические движения. Видимо, не является чистым совпадением тот факт, что доля молодёжи в Иране резко возросла в 1970-х, достигнув 20 процентов во второй половине этого десятилетия (то есть 1970-х годов), как раз во время иранской революции, которая произошла в 1979 году, или другой факт — что эта отметка доли молодёжи была достигнута в Алжире в начале девяностых, именно когда исламистский Фронт исламского спасения добился народной поддержки и записывал на свой счёт победы на выборах. Возможно, существуют региональные вариации в положении «молодёжного пика» среди мусульман (рис. 5.3). Необходимо относиться к этим данным крайне осторожно, но прогнозы показывают, что доля молодёжи среди боснийского и албанского населения начнёт резко снижаться на стыке столетий. В странах Залива, напротив, «пик молодёжи» будет оставаться достаточно высоким. В 1988 году наследный принц Саудовской Аравии Абдулла заявил, что величайшей угрозой для его страны является рост исламского фундаментализма среди саудовской молодёжи ³⁷. Согласно этим прогнозам, такая угроза будет ещё долго сохраняться в двадцать первом веке.

Рисунок 5.3. Мусульманские «молодёжные пики» по регионам

Источники: см. рисунок 5.2.

В главных арабских странах (Алжир, Египет, Марокко, Сирия, Тунис) число людей двадцати с небольшим лет, ищущих работу, будет расти примерно до 2010 года. По сравнению с 1990-м, количество соискателей на рынке труда увеличится на тридцать процентов в Тунисе, примерно на 50 процентов в Алжире, Египте и Марокко и более чем на 100 процентов в Сирии. Резкий рост грамотности в арабских странах приводит к разрыву между грамотным молодым поколением и преимущественно неграмотным старшим, поэтому «несовпадение знаний и власти», скорее всего, «внесет напряжённость в политические системы» ³⁸.

Большему населению необходимо больше ресурсов, поэтому населению из стран с плотным и/или быстро растущим населением свойственно занимать территории и оказывать давление на другие, менее динамичные в демографическом плане народы. Таким образом, рост исламского населения является основным фактором, вызывающим конфликты вдоль границ исламского мира между мусульманами и другими народами. Перенаселённость в сочетании с экономической стагнацией способствует миграции мусульман на Запад и другие немусульманские общества, создавая из эмиграции проблему для этих стран. Соприкосновение быстро растущего народа из одной культуры с медленно растущим или угасающим народом другой культуры приводит к проблемам в экономическом и/или политическом устройстве в обоих обществах. В 1970-е годы, например, демографический баланс в бывшем Советском Союзе резко изменился, когда число мусульман выросло на 24 процента, а русских — на 6,5 процента, что вызвало немалую тревогу у коммунистических лидеров Центральной Азии ³⁹. Подобный рост количества албанцев не воодушевил сербов, греков и итальянцев. Израильтяне озабочены высокими темпами роста населения Палестины, а Испания, чьё население растёт менее чем на одну пятую процента в год, с беспокойством смотрит в сторону своих соседей из Магриба, где темпы роста в десять раз выше, а доля валового национального продукта (ВНП) на душу населения — в десять раз ниже.

Вызовы меняются

Ни в одной стране не может вечно продолжаться экономический рост, измеряемый двузначными числами, и азиатский экономический бум пойдёт на спад где-то в начале двадцать первого века. Темпы японского экономического роста значительно упали в середине 1970-х и с тех пор не намного превышали показатели Соединённых Штатов и европейских стран. Одна за другой азиатские страны «экономического чуда» будут наблюдать у себя снижение показателей роста и переход на «нормальный» уровень, свойственный обычной развитой экономике. То же самое и с религиозным возрождением — оно не может длиться вечно, и на каком-то этапе Исламское возрождение сойдёт на нет и канет в Лету. Это, скорее всего, произойдёт после того, как демографический импульс, подпитывающий её, ослабеет во втором-третьем десятилетии двадцать первого века. В это время ряды активистов, воинов и мигрантов сократятся, а высокий уровень противоречий внутри ислама, а также между мусульманами и другими обществами (см. главу 10), скорее всего, пойдёт на убыль. Взаимоотношения между исламом и Западом не станут близкими, но они станут менее конфликтными, а квази-война (см. главу 9), скорее всего, уступит место «Холодной войне» или, пожалуй, даже «холодному миру».

Экономическое развитие в Азии оставит в наследство богатые, сложные экономические структуры, прочные международные связи, преуспевающую буржуазию и благополучный средний класс. Все это должно привести к возникновению более плюралистичной и, возможно, более демократичной политики, которая, однако, не обязательно будет более прозападной. Усиление могущества, напротив, послужит стимулом развития азиатской самоуверенности в международных делах и попытках направить глобальные тенденции в сторону, неблагоприятную для Запада, и перестроить международные институты таким образом, чтобы там не использовались западные нормы и модели. Исламское возрождение, как и схожие движения, включая Реформацию, также оставит после себя значительный след. Мусульмане будут иметь намного более ясное представление о том, что у них есть общего и что отличает их от не-мусульман. Новое поколение лидеров, которое придёт к власти после того, как поколение мусульманского «пика молодёжи» станет старше, не обязательно будет фундаменталистским, но будет более предано идеалам ислама, чем его предшественники. Усилится индигенизация. Исламское возрождение создаст сеть исламистских общественных, культурных, экономических и политических организаций в рамках стран и международных союзов более крупных обществ. Кроме того, Исламское возрождение покажет, что «ислам — это решение» проблем с моралью, идентичностью, смыслом и верой, но не проблем социальной несправедливости, политических репрессий, экономической отсталости и военной слабости. Эти неудачи могут вызвать всеобщее разочарование в политическом исламе и вызвать определённую реакцию против него, а также подтолкнуть к поиску альтернативных «решений» этих проблем. Вероятно, может возникнуть даже более яростный антизападный национализм, который будет обвинять Запад во всех неудачах ислама. Есть и другая возможность: если в Малайзии и Индонезии продолжится экономический прогресс, они смогут передоложить «исламскую модель» развития, которая будет конкурировать с западной и азиатской моделями.

В любом случае, в ближайшие десятилетия экономический рост в Азии будет оказывать глубоко дестабилизирующий эффект на установивший международный порядок, где доминирует Запад, а развитие Китая, если оно продолжится, приведёт к значительным изменениям в соотношении сил среди цивилизаций. Кроме того, Индия может добиться бурного экономического роста и заявить о себе как о главном претенденте на влияние на мировой арене. Тем временем рост мусульманского населения будет дестабилизирующей силой как для мусульманских стран, так и их соседей. Большое количество молодёжи со средним образованием будет продолжать подпитывать Исламское возрождение и поощрять мусульманскую воинственность, милитаризм и миграцию. В результате этого в начале двадцать первого века мы станем свидетелями продолжающегося возрождения могущества и культуры не-западных обществ, а также увидим столкновение народов из не-западных цивилизаций с Западом и друг с другом.