Сэмюэль Хантингтон:
Столкновение цивилизаций.
Часть IV. Столкновения цивилизаций.
Глава X. От войн переходного периода к войнам по линии разлома

Войны переходного периода: Афганистан и Персидский залив

«La premiere guerre civilisationnelle» — так известный марокканский учёный Махди Эльманджра назвал шедшую в Персидском заливе войну ¹. На самом деле она была второй. Первая — это советско-афганская война 1979–1989 годов. Обе войны начались с непосредственного вторжения одной страны в другую, но трансформировались в войны цивилизаций и именно в таком качестве получили новое определение. В сущности, они представляли собой войны переходного периода — периода перехода к эпохе, когда будут преобладать этнические конфликты и войны по линиям разлома между группами из различных цивилизаций.

Афганская война начиналась как попытка Советского Союза поддержать режим-сателлит. Она превратилась в войну эпохи «Холодной войны», когда последовал решительный ответ США, которые организовали, субсидировали и вооружили афганских мятежников, оказывавших сопротивление советским войскам. Для американцев в поражении Советов нашла подтверждение доктрина Рейгана о поощрении вооружённого сопротивления коммунистическим режимам, и США ощутили уверенность от унижения Советов, сравнимого с тем, какое американцы испытали во Вьетнаме. Последствия этого поражения сказались на всём советском обществе и на его политическом истеблишменте и сыграли значительную роль в дезинтеграции Советской империи. Для американцев и для людей Запада вообще Афганистан был окончательной, решающей победой в «Холодной войне», её своеобразным Ватерлоо. Однако для тех, кто сражался с Советами, афганская война была не просто Ватерлоо. Как отметил один западный учёный, эта война показала «первый пример успешного сопротивления иностранной державе, основанного ни на националистических, ни на социалистических принципах ², но на исламских принципах; сопротивления, представлявшего собой джихад и придавшего уверенности исламу. Воздействие афганской войны на исламский мир оказалось сравнимо с тем влиянием, которое оказало на восточный мир поражение, нанесённое японцами России в 1905 году. То, что Запад полагал победой свободного мира, мусульмане рассматривали как победу ислама.

Без американских долларов и ракет не было бы поражения Советов, однако другим решающим фактором оказалась объединённая борьба ислама, когда целый ряд правительств и различных групп соперничали друг с другом, стремясь одержать победу, которая послужила бы их интересам. Со стороны мусульман финансовую поддержку войны осуществляла главным образом Саудовская Аравия. В период между 1984-м и 1986 годами саудовцы выделили для движения сопротивления 525 миллионов долларов США; в 1989 году они согласились восполнить 61 процент от 715 миллионов долларов, или 436 миллионов долларов, с тем, чтобы оставшуюся часть суммы дали США. В 1993 году они предоставили афганскому правительству 193 миллионов долларов. Общая сумма средств, которые они выделили в ходе войны, превышала 3 миллиардов долларов, а возможно, была даже больше. Для сравнения: США потратили на эти цели 3,3 миллиардов долларов. Во время войны в боевых действиях участвовало около 25000 добровольцев из других исламских стран, главным образом арабских. Добровольцы были набраны большей частью в Иордании и обучены пакистанским Объединённым управлением военной разведки. Пакистан также выступал в качестве зарубежной базы для сопротивления и обеспечивал материально-техническую и прочую поддержку. Кроме того, Пакистан был доверенным посредником и каналом для поступления американских денег и целенаправленно переводил 75 процентов денежного потока наиболее фундаменталистским исламистским группировкам, причём 50 процентов из этих средств получила самая экстремистская суннитская фундаменталистская фракция, возглавляемая Гульбеддином Хекматияром. Арабы хотя и участвовали в борьбе с Советами, но были настроены крайне антизападно и осуждали оказывающие гуманитарную помощь западные организации, клеймя их за безнравственность и подрыв ислама. В конце концов, Советы потерпели поражение из-за совокупности трёх факторов, которым не сумели противостоять: американская технология, саудовские деньги и мусульманский фанатизм ³.

После войны сложилась неустойчивая коалиция исламистских организаций, преисполненных решимости бороться за распространение ислама против всех немусульманских сил. В наследство от войны также достались хорошо обученные и опытные бойцы, тренировочные лагеря и полигоны, служба тылового обеспечения, разветвлённые трансисламские сети личных и организационных отношений, большое количество военного снаряжения, в том числе от 300 до 500 ракет к установкам «Стингер», и, что наиболее важно, опьяняющее чувство силы и уверенности в себе, гордость от совершенных деяний и горячее стремление к новым победам. «Верительные грамоты джихада, религиозные и политические» афганских добровольцев, как сказал в 1994 году один американский чиновник, «поистине безупречны. Они нанесли поражение одной из двух мировых сверхдержав, и теперь у них на очереди вторая» ⁴.

Афганская война превратилась в войну цивилизаций потому, что мусульмане во всём мире считали её таковой и сплотились в борьбе против Советского Союза. Война в Персидском заливе превратилась в войну цивилизаций потому, что Запад осуществил военное вмешательство в мусульманский конфликт, представители Запада в подавляющем большинстве поддержали это вмешательство, а мусульмане во всём мире восприняли интервенцию как войну против ислама и выступили единым фронтом против западного империализма.

Первоначально арабские и мусульманские правительства не занимали единой позиции в отношении войны. Саддам Хусейн нарушил неприкосновенность границ, и в августе 1990 года Лига арабских государств подавляющим большинством голосов (четырнадцать «за», два «против» и пять воздержались либо не голосовали) осудила действия Ирака. Для участия в военных действиях организованной США антииракской коалиции Египет и Сирия согласились предоставить значительные по численности контингента, к их решению присоединились Пакистан, Марокко и Бангладеш, правда, численность их контингентов была существенно меньше. Турция перекрыла проходящий по её территории трубопровод из Ирака к Средиземному морю и дала разрешение коалиции использовать свои авиабазы. Взамен она с новой энергией стала обосновывать свои претензии на вхождение в Европу; Пакистан и Марокко вновь подтвердили тесное сотрудничество с Саудовской Аравией; Египет добился аннулирования долга; а Сирия получила Ливан. В отличие от этих стран, правительства Ирана, Иордании, Ливии, Мавритании, Йемена, Судана и Туниса, а также такие организации, как ООП, «Хамас», Фронт исламского спасения, несмотря на ту финансовую поддержку, которую многим из них оказывает Саудовская Аравия, поддержали Ирак и осудили западное вторжение. Правительства других мусульманских стран, как, например, индонезийское, заняли компромиссные позиции или попытались отмолчаться.

В то время как в решениях мусульманских правительств на первых порах обнаружились разногласия, мнение арабов и мусульман с самого начала было в подавляющем большинстве антизападным. «Арабский мир, — сообщал в своём репортаже один американский обозреватель после посещения Йемена, Сирии, Египта, Иордании и Саудовской Аравии три недели спустя после оккупации Кувейта, — … бурлит от возмущения действиями США. Он едва сдерживает своё ликование от того, что появился арабский лидер, настолько смелый, чтобы бросить вызов величайшей державе на земле» ⁵. Миллионы мусульман от Марокко до Китая поддержали Саддама Хусейна и «провозгласили его мусульманским героем» ⁶. Парадокс демократии выразился в «великом парадоксе этого конфликта»: поддержка Саддама Хусейна оказалась наиболее «горячей и широкой» в тех арабских странах, где проводилась открытая политика и где свобода выражений была наименее ограничена ⁷. В Марокко, Пакистане, Иордании, Индонезии и других странах массовые демонстрации осуждали Запад и таких политических лидеров, как король Хассан, Бе-назир Бхутто и Сухарто — их называли лакеями Запада. Оппозиция коалиции обнаружила себя даже в Сирии, где «граждане самых разных убеждений выступили против присутствия иностранных войск в Персидском заливе». Семьдесят пять процентов из 100 миллионов мусульман Индии возлагали на СЩА вину за войну, и 171 миллион мусульман Индонезии «почти единодушно» был против военной акции США в Персидском заливе. В том же духе и арабские интеллектуалы выразили свою поддержку Саддаму и сформулировали замысловатые логические обоснования для того, чтобы можно было сквозь пальцы смотреть на зверство Саддама и осудить западную интервенцию ⁸.

Арабы и другие мусульмане, как правило, соглашались с тем, что Саддам Хусейн — кровавый тиран, но, проводя параллель с выражением Франклина Делано Рузвельта, «он — наш кровавый тиран». С их точки зрения, агрессия Ирака против Кувейта была семейным делом, которое следует уладить в родственном кругу, а те, кто вмешивается в него, прикрываясь некоей теорией международной справедливости, поступают так, чтобы защитить собственные эгоистические интересы и сохранить зависимость арабов от Запада. Арабские интеллектуалы, как сообщается в одной монографии, «презирают иракский режим и сожалеют о проявленной им жестокости, но относятся к нему с уважением за то, что он превратился в центр сопротивления главному врагу арабского мира — Западу». Они «характеризуют арабский мир как противоположность Западу». «То, что совершил Саддам, плохо, — сказал один палестинский профессор, — но мы не можем вменять в вину Ираку то, что он противостоит военному вмешательству Запада». Мусульмане на Западе и во всём мире осуждают присутствие немусульманских войск в Саудовской Аравии и проистекающее из этого «осквернение» мусульманских святынь ⁹. Доминирующее мнение таково: совершив агрессию, Саддам поступил плохо, а Запад поступил ещё хуже, начав интервенцию, поэтому Саддам прав, что борется с Западом, и мы правы, поддерживая его. Точно так же, как и основные участники других войн, происходящих по линиям разломов, Саддам Хусейн отождествил свой прежде безусловно светский режим с идеей, которая имеет самое широкое распространение, — с исламом. Учитывая U-образное распределение идентичностей в мусульманском мире, другой реальной альтернативы у Саддама не было. То, что выбор пал на ислам, а не на арабский национализм или на неопределённое антизападничество «третьего мира», по наблюдению одного египетского комментатора, «является свидетельством ценности ислама как политической идеологии, способной мобилизовать широкие массы» ¹⁰. Хотя Саудовская Аравия является куда более строгим ревнителем всего мусульманского в повседневной жизни и в общественных институтах, чем большинство мусульманских стран, за исключением, возможно, Ирана и Судана, и хотя она финансирует исламские организации во всём мире, ни одно исламское движение ни в одной стране не поддержало западную коалицию против Ирака, и, по существу, все они выступили против вмешательства Запада.

Для мусульман война, таким образом, в скором времени превратилась в войну между цивилизациями, в которой на кону оказалась святость ислама. Группы исламских фундаменталистов из Египта, Сирии, Иордании, Пакистана, Малайзии, Афганистана, Судана и других стран осудили её как войну, которая направлена против «ислама и его цивилизации» и которую ведёт альянс «крестоносцев и сионистов», и провозгласили свою поддержку Ираку перед лицом «военной и экономической агрессии против его народа». Осенью 1990 года Сафар аль-Хавали, декан Исламского колледжа в Мекке, заявил, что это не «война мира против Ирака. Это война Запада против ислама»; магнитофонная пленка с его заявлением имела широкое хождение в Саудовской Аравии. В сходных выражениях король Иордании Хусейн утверждал, что это «война против всех арабов и против всех мусульман, а не против одного Ирака». Кроме того, как подчёркивала Фатима Мернисси, частые высокопарные обращения президента Буша к Богу от имени США только утвердили арабов во мнении, что это «религиозная война»; к тому же, замечания Буша о «расчётливых, корыстных нападениях доисламских орд седьмого века и о более поздних крестовых походах христиан» попахивали расизмом. В свою очередь, доводы в подтверждение того, что эта война — крестовый поход, инспирированный заговором Запада и сионистов, служили оправданием для объявления в ответ джихада ¹¹.

Отношение мусульман к этой войне как к войне Запада против ислама способствовало ослаблению или временному прекращению конфликтов внутри мусульманского мира. Прежние разногласия между мусульманами утратили свою значимость рядом с наиболее важным спором между исламом и Западом. В ходе войны мусульманские правительства и группировки последовательно дистанциировались от Запада. Подобно своей афганской предшественнице, война в Персидском заливе примирила мусульман, которые раньше подчас готовы были вцепиться друг другу в глотку: арабских антиклерикалов, националистов и фундаменталистов; иорданское правительство и палестинцев; ООП и «Хамас»; Иран и Ирак; оппозиционные партии и правительства вообще. «Эти баасисты в Ираке, — обронил Сафар аль-Хавали, — наши враги всего на несколько часов, а Рим — наш враг до дня Страшного суда» ¹². Эта война также положила начало процессу примирения между Ираком и Ираном. Иранские шиитские лидеры осудили интервенцию Запада и призвали к джихаду. Иранское правительство дистанци-ировалось от мер, направленных против его бывшего врага, и после войны отношения между двумя режимами постепенно стали улучшаться.

Внешний враг также ослабляет конфликт и внутри страны. Как сообщалось, в январе 1991 года, например, Пакистан «охватила антизападная полемика», которая примирила, пусть и ненадолго, страну. «Пакистан никогда не был настолько един. В южной провинции Синд, где коренные синдхи и иммигранты из Индии убивали друг друга на протяжении пяти лет, люди, стоявшие по разные стороны конфликта, рука об руку участвовали в демонстрациях против американцев. В ультраконсервативных племенных районах Северо-Западной Пограничной провинции даже женщины в знак протеста вышли на улицы, причём часто подобное происходило в местах, где люди никогда не собирались вместе для чего бы то ни было, разве только на пятничную молитву» ¹³.

По мере того как общественное мнение все в большей степени склонялось к неприятию войны, правительства, которые вначале присоединились к коалиции, либо, сменив курс, шли на попятную, либо погружались в разногласия, либо измышляли сложные объяснения своим действиям. Лидеры, которые, подобно Хафезу Асаду, выделили для коалиции войска, теперь утверждали, что их солдаты — противовес западной армии и со временем сменят последнюю в Саудовской Аравии и что эти контингенты в любой случае имели задачей только оборону святых мест. В Турции и Пакистане высшие военные лидеры публично денонсировали договорённости правительств об участии в коалиции. Египетское и сирийское правительства, которые выделили большую часть войск, в достаточной мере контролировали обстановку внутри своих стран и имели достаточно средств для подавления оппозиции, а потому могли пренебречь антизападными выступлениями. Правительства в других, несколько более открытых мусульманских странах под нажимом общественности вынужденно отошли от Запада и выбрали курс, который мало-помалу становился антизападным. В Магрибе «всплеск поддержки Ирака» был «одной из самых больших неожиданностей войны». Общественное мнение в Тунисе носило решительно антизападный характер, и президент Бен-Али поспешил осудить западное вторжение. Правительство Марокко первоначально заявило о выделении коалиции воинского контингента в 1500 человек, но потом, когда активизировались антизападные группировки, также поддержало Ирак. В Алжире проиракская демонстрация численностью в 400 000 человек вынудила президента Бенджедида, который вначале склонялся на сторону Запада, изменить свою позицию, осудить Запад и заявить, что «Алжир встанет на сторону братского Ирака» ¹⁴. В августе 1990 года три правительства стран Магриба проголосовали в Лиге арабских государств за осуждение Ирака. Осенью, откликаясь на широкие народные выступления, они проголосовали за предложение осудить американское вторжение.

Военные усилия Запада также получили незначительную поддержку со стороны народов, принадлежащих к цивилизациям не-западным, не-мусульманским. Согласно анкетному опросу населения в январе 1991 года 53 процентов японцев выступали против войны, а 25 процентов поддерживали её. Индусы разделились поровну: одна половина винила Саддама Хусейна, другая половина возлагала на Джорджа Буша ответственность за войну, которая, как предостерегала газета The Times of India, способна привести к «куда более широкой конфронтации между сильным и бесцеремонным иудео-христианским миром и слабым мусульманским миром, охваченным религиозным пылом». Война в Персидском заливе, таким образом, началась как война между Ираком и Кувейтом, затем превратилась в войну между Ираком и Западом, а потом — в войну между исламом и Западом, и в конце концов многие из тех, кто не принадлежал к западной цивилизации, стали рассматривать её как войну Востока против Запада, «войну белого человека, новую вспышку старомодного империализма» ¹⁵.

Кроме кувейтцев, никакой другой исламский народ не выказывал энтузиазма в отношении войны, и в подавляющем большинстве они выступали против вмешательства Запада. Когда война завершилась, парады победы состоялись только в Лондоне и Вашингтоне — больше нигде. «Завершение войны, — отмечал Сохайль X. Хашми, — не дало арабам никаких поводов для ликования». Вместо победных настроений царила атмосфера глубокого разочарования, смятения, унижения и возмущения. Опять победил Запад. Ещё раз последний Саладдин, возродивший было надежды арабов, потерпел поражение, пал под натиском мощи Запада, который грубо и бесцеремонно вмешался в дела исламского сообщества. «Что худшего могло случиться с арабами, чем произошедшая война, — задавалась вопросом Фатима Мернисси, — когда Запад, во всеоружии своей техники, сбрасывал бомбы на наши головы? Это был просто ужас» ¹⁶.

После окончания войны за пределами Кувейта арабское общественное мнение по отношению к военному присутствию США в Персидском заливе все в большей степени становилось критическим. После освобождения Кувейта не осталось каких бы то ни было оснований для противостояния Саддаму Хусейну и почти не осталось причин для продолжительного военного присутствия США в районе Персидского залива. С этого времени даже в таких странах, как Египет, общественное мнение все с большим и большим сочувствием относится к Ираку. Правительства арабских стран, которые входили в антииракскую коалицию, изменили свою позицию ¹⁷. В августе 1992 года Египет и Сирия, а также другие государства воспротивились введению запретной для полетов авиации зоны на юге Ирака. Арабские правительства плюс Турция возражали также против авиационных ударов по Ираку в январе 1993 года. Если авиационную мощь Запада оказалось возможно использовать в качестве ответной меры на нападения мусульман-суннитов на мусульман-шиитов и на курдов, то почему её нельзя применить против православных сербов — в ответ на нападения на боснийских мусульман? В июне 1993 года, когда президент Клинтон отдал приказ о бомбардировке Багдада, объявив её возмездием за попытку иракцев убить бывшего президента Буша, реакция мирового сообщества прошла строго по цивилизационным линиям. Израильское и западноевропейские правительства решительно выступили в поддержку рейда; Россия восприняла его как «оправданную» меру самозащиты; Китай выразил «глубокую озабоченность»; Саудовская Аравия и эмираты Персидского залива промолчали; другие мусульманские правительства, включая и египетское, осудили эту акцию как ещё один пример западной политики двойных стандартов, а Иран охарактеризовал её как «возмутительный факт агрессии», вызванной американским «неоэкспансионизмом и эгоизмом» ¹⁸. Неоднократно поднимался вопрос, почему США и «международное сообщество» (под которым подразумевался, естественно, Запад) не реагировали таким же образом на вызывающее поведение Израиля и вопиющие нарушения им резолюций ООН?

Война в Персидском заливе была первой после «Холодной войны» войной за ресурсы между цивилизациями. Решался вопрос: будет ли большая часть крупнейших в мире нефтяных запасов контролироваться саудитами и правительствами эмиратов, чья безопасность зависит от западной военной мощи, или независимыми антизападными режимами, которые в состоянии воспользоваться «нефтяным оружием» против Запада? Запад потерпел неудачу в свержении Саддама Хусейна, но добился определённого успеха, продемонстрировав зависимость безопасности государств Персидского залива от себя и увеличив своё военное присутствие в районе Персидского залива. До войны за влияние в этом регионе соперничали Иран, Ирак, Совет стран Персидского залива и США. После войны Персидский залив превратился в «американское озеро».

Особенности войн по линиям разлома

Во все эпохи и во всех цивилизациях самыми распространёнными были войны между кланами, племенами, этническими группами, религиозными общинами и народами; причины таких войн коренятся в несхожести людей между собой. Обычно эти столкновения носят локальный характер, то есть не затрагивают более широкие идеологические или политические вопросы или непосредственные интересы не участвующих в конфликте сторон, хотя и могут вызывать гуманитарные проблемы у стоящих в стороне от конфликта групп. Для них также свойственны ожесточённость и кро-вопролитность, поскольку на кону– фундаментальные вопросы идентичности. Вдобавок все подобные конфликты продолжительны; их могут приостановить перемирия или соглашения, но последние обычно нарушаются? и конфликт возобновляется. С другой стороны, решающая военная победа одного из участников гражданской войны увеличивает вероятность геноцида ¹⁹. Конфликты по линиям разлома — национально-религиозные, или межобщинные, конфликты между государствами или группами государств, принадлежащими к различным цивилизациям. Войны по линиям разлома — конфликты, которые переросли в насильственные действия. Подобные войны могут происходить между государствами, между неправительственными группировками и между государствами и неправительственными группами. В конфликты по линиям разлома в пределах одной страны могут быть вовлечены группы, которые расположены в географически удалённых районах; в этом случае группировка, которая не контролирует правительство, обычно сражается за независимость и на что-то меньшее либо готова согласиться, либо нет. В конфликты по линиям разлома в пределах одной страны могут также быть втянуты и группы, которые географически перемешаны. В этом случае постоянная напряжённость отношений время от времени взрывается насилием, как то происходит с индусами и мусульманами в Индии и с мусульманами и китайцами в Малайзии; возможна и полномасштабная война — в особенности когда возникают новые государства и устанавливаются их границы, — и тогда народы разделяют насильно, прибегая к крайней жестокости.

Иногда конфликты по линиям разломов представляют собой борьбу за контроль над народом. Гораздо чаще борьба идёт за обладание территорией. Целью по меньшей мере одного из участников конфликта является завоевание территории и освобождение её от другого народа путём изгнания или физического уничтожения, или и того и другого вместе, что представляет собой «этническую чистку». Такие конфликты обычно принимают самые отвратительные формы, и обе стороны оказываются причастны к массовым убийствам, террору и пыткам. Являющаяся объектом спора территория часто рассматривается одной или обеими сторонами как крайне важный символ их истории и идентичности, как некая священная земля, на которую они имеют незыблемое право: Западный берег реки Иордан, Кашмир, Нагорный Карабах, долина Дрины, Косово.

Как правило, войнам по линиям разломов присущи некоторые, но не все черты особенности национально-религиозных войн. Они являются затянувшимися конфликтами. Когда такие войны происходят внутри государств, то длятся они в среднем в шесть раз дольше, чем войны между государствами. Затрагивая существенные вопросы групповой идентичности и власти, они с большим трудом поддаются разрешению посредством переговоров и компромиссов. Если соглашение достигнуто, часто случается так, что его подписывают не все группы с обеих сторон конфликта, и обычно этому соглашению следуют недолго. Войны по линиям разломов являются войнами переменного характера: они могут взорваться акциями массового насилия и затем угаснуть до вялотекущих боевых действий или вылиться в угрюмую враждебность только для того, чтобы полыхнуть вновь. Костры общинной идентичности и ненависти редко затухают полностью, если не считать случаев геноцида. Так как войны по линиям разломов, подобно другим межобщинным войнам, имеют затянувшийся характер, следствием этого обычно является большое число погибших и беженцев. К оценкам численности тех и других следует подходить с осторожностью, но признанные цифры для погибших в идущих в настоящее время войнах по линиям разломов в начале 1990-х годов таковы: 50 тысяч человек на Филиппинах, 50 тысяч — 100 тысяч человек на Шри-Ланке, 20 тысяч человек в Кашмире, 500 тысяч — 1,5 миллиона человек в Судане, 100 тысяч человек в Таджикистане, 50 тысяч человек в Хорватии, 50 тысяч — 200 тысяч человек в Боснии, 30 тысяч — 50 тысяч человек в Чечне, 10 тысяч чеовек в Тибете, 200 тысяч человек в Восточном Тиморе ²⁰. Численность беженцев в результате всех этих конфликтов в действительности намного больше.

Многие из современных войн представляют собой последний по времени раунд затянувшейся истории кровавых конфликтов, и насилие конца двадцатого века постоянно не даёт положить им конец. Вооружённая борьба в Судане, например, вспыхнула в 1956 году, продолжалась до 1972 года, когда заключённое соглашение предоставило Южному Судану некоторую автономию, но в 1983 году война разразилась вновь. Тамильское сопротивление на Шри-Ланке началось в 1983 году; мирные переговоры, призванные прекратить насилие, провалились в 1991 году, но были возобновлены в 1994 году, ив январе 1995 года было достигнуто соглашение о прекращении огня. Однако четыре месяца спустя повстанцы — «тигры» нарушили перемирие и отказались от переговоров о мире, и война приняла ещё более ожесточённый характер. Восстание мусульман-моро на Филиппинах вспыхнуло в начале 1970-х годов и пошло на убыль в 1976 году после заключённого соглашения, которое дало некоторое самоуправление отдельным районам на острове Минданао. К 1993 году, однако, вспышки насилия повторялись всё чаще и приобретали всё больший размах, по мере того как от восставших откалывались различные группы диссидентов, отвергавших усилия позаключению мира. В июле 1995 года российские и чеченские лидеры пришли к соглашению о демилитаризации, призванному положить конец насилию, которое вспыхнуло в декабре предыдущего года. Война ненадолго затихла, но затем возобновилась: чеченцы стали нападать на отдельных российских и пророссийски настроенных лидеров, русские предприняли ответные действия, в январе 1996 года произошёл чеченский набег на Дагестан, а затем началось массированное российское наступление.

В то время как войны вдоль линий разлома сходны с другими рационально-религиозными войнами по затянувшемуся характеру, высокому уровню насилия и идеологической двойственности, отличаются они в двух аспектах. Во-первых, в межобщинных войнах могут участвовать этнические, религиозные, расовые или языковые группы. Однако поскольку религия является основным определяющим признаком цивилизации, войны вдоль линий разломов почти всегда происходят между людьми, принадлежащими к различный цивилизациям. Некоторые аналитики преуменьшают важность этого фактора. Они обращают внимание, к примеру, на общую этническую принадлежность и язык, на прошлое мирное сосуществование и широкую распространённость браков между сербами и мусульманами в Боснии и отбрасывают в сторону религиозный фактор, ссылаясь на фрейдовский «нарциссизм маленьких отличий» ²¹. Но в основе подобного суждения лежит мирская близорукость. Тысячелетия человеческой истории доказывают, что религия — не «маленькое отличие», а, возможно, глубокое различие, какое только существует между людьми. Повторяемость, масштабы и ожесточённость войн вдоль линий разломов значительно увеличиваются верой в разных богов.

Во-вторых, прочие межобщинные войны имеют локальный характер, и, следовательно, вероятность их разрастания и вовлечения в конфликт дополнительных участников относительно мала. В войнах же, происходящих по линиям разломов, наоборот, по определению участвуют группы, которые представляют собой часть более крупных культурных сущностей. В обычном межобщинном конфликте группа А ведёт борьбу с группой В, а у групп С, D и Е нет никаких причин для участия в нём, если только А или В не посягнут непосредственно на интересы С, D или Е. В войнах вдоль линий разломов, наоборот, группа А–1 борется с группой В–1, и каждая старается расширить войну и добиться поддержки от цивилизационно родственных групп — А–2, А–3, А–4 и В–2, В–3 и В–4, и эти группы будут отождествлять себя со своими борющимися родичами. Развитие транспортного сообщения и средств коммуникации способствовало установлению этих взаимосвязей и, следовательно, «интернационализации» конфликтов вдоль линий разломов. Благодаря процессам миграции возникли диаспоры в третьих цивилизациях. Благодаря средствам связи борющимся партиям стало проще обращаться с просьбами о помощи, а родственные им группы могут теперь сразу же узнавать о судьбе этих партий. Таким образом, «общее уплотнение» мира позволяет родственным группам обеспечивать борющимся партиям моральную, дипломатическую, финансовую и материальную поддержку — и намного труднее стало этого не делать. Для предоставления подобной помощи развиваются международные сети, и эта помощь намного продлевает конфликт. По меткому выражению Г. Д. С. Гринуэя, основным признаком войн, идущих по линиям разломов, является «синдром родственных стран» ²². Более того, даже малые проявления насилия между людьми, принадлежащими к различным цивилизациям, как правило, дают такие результаты и имеют такие далеко идущие последствия, каких не бывает в случаях внутрицивилизационного насилия. Когда в феврале 1995 года в Карачи террористы-сунниты расстреляли молившихся в мечети шиитов, они нарушили закон и создали проблему для Пакистана. Когда ровно год спустя еврейский поселенец убил двадцать девять мусульман, молившихся в Пещере патриархов в Хевроне, он сорвал переговорный процесс на Ближнем Востоке и создал проблему для всего мира.

Сфера распространения: кровавые границы ислама

Межобщинные конфликты и войны по линиям разломов являются предметом изучения истории; последняя насчитывает тридцать два этнических конфликта, случившихся во время «Холодной войны», включая войны по линиям разломов — между арабами и израильтянами, индийцами и пакистанцами, суданскими мусульманами и христианами, шри-ланкийскими буддистами и тамилами, ливанскими шиитами и маронитами. Войны идентичностей составили около половины всех гражданских войн в период 1940-х и 1950-х годов, но на протяжении последующих десятилетий эта доля составила уже около трёх четвертей, и сила восстаний, в которых участвовали этнические группы, утроилась за период между началом 1950-х годов и концом 1980-х годов. Поскольку упорное соперничество сверхдержав затмевало эти конфликты, они, не считая отдельных примечательных исключений, привлекали сравнительно мало внимания и зачастую рассматривались сквозь призму «Холодной войны». По мере того как «Холодная война» близилась к завершению, межобщинные конфликты все более бросались в глаза и, что далеко не бесспорно, стали более распространёнными, чем прежде. В истории этнических конфликтов на самом деле наблюдалось нечто очень похожее на «подъём» ²³.

Эти этнические конфликты и войны вдоль линий разломов не были распространены в равной степени среди цивилизаций. Основные конфликты происходили между сербами и хорватами в бывшей Югославии и между буддистами и индусами на Шри-Ланке, в то время как конфликты, сопряжённые с меньшим уровнем насилия, отмечались между не-мусульманскими группами в ряде других мест. Однако преобладающее большинство конфликтов по линиям разломов имело место вдоль границы, петлей охватывающей Евразию и Африку, — вдоль границы, которая разделяет мусульман и не-мусульман. В то время как на глобальном, или на макроуровне мировой политики основное столкновение цивилизаций происходит между Западом и остальным миром, на локальном, или на микроуровне, оно происходит между исламом и другими религиями.

Между соседствующими мусульманскими и не-мусульманскими народами — глубокий антагонизм и ожесточённые конфликты. В Боснии мусульмане вели кровавую и разрушительную войну с православными сербами и участвовали в вооружённой борьбе с католиками-хорватами. В Косово албанские мусульмане страдают под сербским правлением и сформировали собственное подпольное параллельное правительство, и между двумя группами сохраняется высокая вероятность насилия. Албанское и греческое правительства оказались в ссоре друг с другом, причиной чего стал вопрос о правах албанского и греческого меньшинств в этих странах. На протяжении всей истории турки и греки готовы вцепиться друг другу в глотку. На Кипре существуют враждебные друг другу государства турок-мусульман и православных греков. На Кавказе Турция и Армения являются историческими врагами, азербайджанцы и армяне вели войну за контроль над Нагорным Карабахом. На Северном Кавказе на протяжении двухсот лет чеченцы, ингуши и другие мусульманские народы сражались за свою независимость от России, эта борьба возобновилась в 1994 году. Столкновения имели место также между ингушами и православными осетинами. В бассейне Волги татары-мусульмане в прошлом вели борьбу с русскими и в начале 1990-х годов добились от России ненадёжного компромисса в виде ограниченного суверенитета.

В течение всего девятнадцатого столетия Россия силой оружия постепенно расширяла свой контроль над мусульманскими народами Средней Азии. На протяжении 1980-х годов афганцы и русские вели крупномасштабную войну; с отступлением России эта война нашла своё продолжение в Таджикистане — между поддерживающей существующее правительство российской армией и повстанцами-исламистами. В Синцзяне уйгуры и другие мусульманские группы ведут борьбу против китаизации и углубляют отношения со своими этническими и религиозными собратьями в бывших советских республиках. В Индостане Пакистан и Индия сражались между собой в трёх войнах, мусульманское восстание ставит под сомнение индийское правление в Кашмире, переселенцы-иммигранты воюют с племенами в Ассаме, а мусульмане и индусы участвуют в периодически вспыхивающих по всей Индии беспорядках и в актах насилия, эти вспышки подпитываются ростом влияния фундаменталистских движений в обеих религиозных общинах. В Бангладеш буддисты протестуют против дискриминации, проводимой по отношению к ним мусульманским большинством, в то время как мусульмане Мьянмы протестуют против дискриминации буддистским большинством. В Малайзии и Индонезии мусульмане время от времени принимают участие в антикитайских бунтах, протестуя против господства китайцев в экономике. В Южном Таиланде мусульманские группировки вовлечены в восстание против буддистского правительства, в то время как в южной части Филиппин повстанцы-мусульмане борются за независимость от католического государства и правительства. С другой стороны, в Индонезии католики Восточного Тимора ведут борьбу против гнёта мусульманского правительства.

На Ближнем Востоке конфликт между арабами и евреями в Палестине ведёт своё начало с создания еврейского государства. Четырежды вспыхивали войны между Израилем и арабскими государствами, а палестинцы участвовали в интифаде против израильского господства. В Ливане христиане-марониты вели безнадёжную борьбу против шиитов и других мусульман. В Эфиопии православные амхары на протяжении всей истории угнетали группы этнических мусульман и боролись с восстанием мусульман-оромо. По всему Африканскому Рогу имел место ряд конфликтов между арабскими и мусульманскими народами на севере и анимистами-христианами из чернокожих народов на юге. Самая кровопролитная мусульманско-христианская война шла в Судане, она продолжалась десятилетия и её жертвами стали сотни тысяч человек. В нигерийской политике главной темой остаётся конфликт между мусульманскими народностями фульбе и хауса на севере и христианскими Племенами на юге: постоянные восстания и государственные перевороты и одна крупная война. В Чаде, Кении и Тан-вании сопоставимые по размаху столкновения происходили между группами мусульман и христиан.

Во всех этих районах отношения между мусульманами и народами иных цивилизаций — католической, протестантской, православной, индуистской, китайской, буддистской, еврейской — носили, как правило, антагонистический характер; в прошлом в большинстве случаев напряжённость в какой-то момент выплёскивалась в насильственные действия, и 1990-е годы также не стали исключением. На какой бы участок периметра ислама ни взглянуть, мусульмане никак не могут мирно ужиться со своими соседями. Естественно, возникает вопрос — будет ли в равной мере справедлива подобная модель конфликта конца двадцатого века между мусульманскими и не-мусульманскими группами, если её перенести на отношения между группами, принадлежащими к другим цивилизациям? На самом деле это не так. Мусульмане составляют около одной пятой от всего населения планеты, но в 1990-х годах они участвовали в намного большем числе межгрупповых актов насилия, чем люди из любой другой цивилизации. Свидетельств тому — множество.

1. Мусульмане были участниками двадцати шести из пятидесяти этнополитических конфликтов 1993–1994 годов, проанализированных Тэдом Робертом Гурром (Таблица № 10.1). Двадцать из этих конфликтов происходили между группами из различных цивилизаций, пятнадцать из них между мусульманами и не-мусульманами. Короче говоря, имело место втрое больше межцивилизационных конфликтов с участием мусульман, чем конфликтов между всеми не-мусульманскими цивилизациями. Конфликты внутри ислама также были более многочисленны, чем внутри любой другой цивилизации, включая племенные конфликты в Африке. В противоположность исламу, Запад был вовлечён всего лишь в два внутрицивилизационных и в два межцивилизационных конфликта. Для конфликтов с участием мусульман также характерны многочисленные жертвы. Из шести войн, в которых, по оценкам Гурра, погибло 200 тысяч или больше человек, три (Судан, Босния, Тимор-Лешти) происходили между мусульманами и не-мусульманами, два (Сомали, Ирак-курды) между мусульманами и только в одном (Ангола) участвовали исключительно немусульмане.
2. Газета New York Times привела список из сорока восьми районов, в которых в 1993 году происходило примерно пятьдесят девять этнических конфликтов. В половине из названных мест мусульмане сталкивались с другими мусульманами или с не-мусульманами. В тридцати одном случае из пятидесяти девяти конфликты происходили между группами из различных цивилизаций, и, согласуясь с данными Гурра, две трети (двадцать один) из этих межцивилизационных конфликтов разворачивались между мусульманами и остальными (Таблица № 10.2).
3. В исследовании Рут Леджер Сивард показано, что в 1992 году шло двадцать девять войн (таковыми, по определению, считались конфликты, приводившие к гибели 1000 или более человек в год). Девять из двенадцати межцивилизационных конфликтов были между мусульманами и не-мусульманами, и снова мусульмане принимали участие в большем числе войн, чем люди из какой бы то ни было другой цивилизации ²⁴.

Я воспользовался классификацией конфликтов по Гурру, за исключением того, что переставил китайско-тибетский конфликт, который он классифицировал как нецивилизационный, в межцивилизационную категорию, поскольку очевидно, что это — столкновение конфуцианских ханьских китайцев и тибетцев-буддистов ламаистского толка.

Таким образом, эти разные статистические данные приводят к одному и тому же заключению: в начале 1990-х годов мусульмане были вовлечены в большее число актов межгруппового насилия, чем не-мусульмане, и от двух третей до трёх четвертей межцивилизационных войн происходило между мусульманами и не-мусульманами. Границы ислама и в самом деле кровавы. (Ни одно взятое в отдельности утверждение в моей статье, опубликованной в Foreign Affairs, не навлекло на меня больше критических стрел, чем это: «У ислама — кровавые границы». Такую оценку я сделал на основе беглого обзора межцивилизационных конфликтов. Количественные данные, взятые из любого незаинтересованного источника, убедительно демонстрируют её обоснованность. — Прим. авт.)

К выводу о предрасположенности мусульман к насилию в конфликтах подталкивает и степень милитаризма мусульманских государств. В 1980-х годах процентные соотношения вооружённых сил (которые определяются численностью военнослужащих на 1000 человек) и индексы военных усилий (соотношение вооружённых сил с поправкой на национальное богатство страны) в мусульманских странах были существенно выше, чем у других. В христианских странах все с точностью до наоборот. Средние значения соотношений вооружённых сил и индексы военных усилий у мусульманских стран примерно вдвое превышают те же показатели христианских стран (Таблица № 10.3). «Вполне очевидно, — заключает Джеймс Пэйн, — что существует прямая связь между исламом и милитаризмом» ²⁵.

Для мусульманских государств также характерна ярко выраженная тенденция прибегать к насилию в международных кризисах; так, из 142 кризисов, в которые были вовлечены мусульманские страны в период между 1928-м и 1979 годами, они воспользовались силой для разрешения 76 из них. В 25 случаях сила была главным средством разрешения кризисной ситуации; в 51 кризисе мусульманские страны использовали насилие в качестве дополнительной меры. Когда мусульманские государства использовали насилие, то степень его была весьма высока: к полномасштабной войне они прибегали в 41 процент случаев и вступали в крупные столкновения ещё в 38 процентов случаев. В то время как мусульманские страны прибегали к насилию в 53,5 процента кризисов, силовые методы были использованы Соединённым королевством всего лишь в 11,5 процента, США — в 17,9 процента и Советским Союзом — в 28,5 процента кризисов, в которые были вовлечены эти страны. Среди великих держав только у Китая тенденция применять силовые способы разрешения своих споров больше, чем у мусульманских стран: он использовал силу в 76,9 процента кризисов ²⁶. Мусульманская воинственность и предрасположенность к силовым решениям конфликтов являются реальностью конца двадцатого века, и этого не могут отрицать ни мусульмане, ни не-мусульмане.

Причины: история, демография, политика

Какими факторами обусловлен всплеск в конце двадцатого века войн вдоль линий разлома и ведущая роль мусульман в таких конфликтах? Во-первых, эти войны имеют свои корни в истории. В прошлом бывало, что между разными цивилизационными группами периодически случались акты насилия по линии разломов, и в настоящем живут воспоминания о прошлых событиях, что, в свою очередь, по обе стороны конфликта порождает страхи и чувство тревоги. Мусульмане и индусы на полуострове Индостан, кавказские народы и русские на Северном Кавказе, армяне и турки в Закавказье, арабы и евреи в Палестине, католики, мусульмане и православные на Балканах, русские и турки от Балкан до Средней Азии, сингальцы и тамилы на Шри-Ланке, арабы и чёрные по всей Африке — всё это примеры взаимоотношений, когда на протяжении веков периоды взаимной подозрительности чередовались с жестокими вспышками насилия. Историческое наследие конфликтов существует, и им пользуются те, кто считает это выгодным для себя. В подобных взаимоотношениях история оживает и вселяет страх.

Однако история то затихающей, то вновь разгорающейся бойни не способна сама по себе объяснить, почему в конце двадцатого века вновь началась полоса насилия. Ведь, как указывали многие, сербы, хорваты и мусульмане десятилетиями спокойно уживались вместе в Югославии. Мусульмане и индусы вполне мирно соседствовали в Индии. В Советском Союзе жили вместе многие этнические и религиозные группы, не считая нескольких явных исключений (но тому причиной была политика советского правительства). Тамилы и сингальцы также спокойно сосуществовали на острове, который часто описывали как тропический рай. Ход истории не мешал тому, чтобы эти относительно миролюбивые отношения преобладали на значительных отрезках времени; следовательно, история сама по себе не может объяснить нарушения мира. Должно быть, в последние десятилетия двадцатого века в процесс вмешались другие факторы. Одним из таких факторов стали изменения в демографическом балансе. Численный рост одной группы порождает политическое, экономическое и социальное давление на другие группы и вызывает ответное противодействие. Что более важно, он вызывает военное давление на демографически менее динамичные группы. Крушение в начале 1970-х годов тридцатилетнего конституционного порядка в Ливане в значительной мере стало результатом резкого прироста шиитского населения относительно христиан-маронитов. На Шри-Ланке, как показал Гэри Фуллер, пик сингалезского националистического мятежа в 1970-х годах и тамильского восстания в конце 1980-х годов в точности совпал с годами, когда «молодёжная волна» людей от пятнадцати до двадцати четырёх лет в этих группах превосходил 20 процентов от общей численности группы (см. рисунок 10.1) ²⁷. Как подметил один американский дипломат на Шри-Ланке, практически все сингалезские повстанцы были не старше двадцати четырёх лет, и «Тигры Тамила», как сообщалось, были «уникальны в своём роде, поскольку опорой им служила, по сути, детская армия», ряды которой пополняли «мальчики и девочки, едва достигшие одиннадцати лет», а погибшие в боях даже «еще были подростками на момент гибели, лишь нескольким исполнилось восемнадцать». «Тигры», как отмечал «Экономист», вели «войну несовершеннолетних» ²⁸. Аналогичным образом войны по линии разлома между русскими и мусульманскими народами на юге подпитывались значительной разницей в приросте населения. В начале 1990-х годов общий коэффициент рождаемости в Российской Федерации составлял 1,5, в то время как в мусульманских среднеазиатских республиках бывшего СССР этот коэффициент равнялся 4,4, а показатель общего прироста населения (общая, то есть из расчёта на 1000 человек, рождаемость минус общая смертность) в конце 1980-х годов у последних в пять-шесть раз превосходил показатель России. В 1980-х годах численность чеченцев увеличились на 26 процентов, и Чечня была одним из самых густонаселённых мест в России; высокая рождаемость в республике привела к появлению переселенцев и боевиков ²⁹. Аналогично высокие показатели рождаемости мусульман и миграция в Кашмир из Пакистана стали причиной возобновления сопротивления индийскому правлению.

Рисунок 10.1. Шри-Ланка: Молодёжные пики сингальцев и тамилов

У непростых процессов, которые привели к межцивилизационным войнам в бывшей Югославии, было много причин и много отправных точек. Однако вероятно, самым важным фактором были демографические изменения в Косово. Косово являлось автономным краем в границах Сербской республики, имея de facto те же права, что и шесть югославских республик, за исключением права на отделение. В 1961 году население края на 67 процентов было албано-мусульманским и на 24 процента — православно-сербским. Однако коэффициент рождаемости у албанцев был наивысшим в Европе, и Косово стало самым густонаселённым районом Югославии. К 1980-м годам около 50 процентов албанцев находились в возрасте менее двадцати лет. Оказавшись перед лицом такого численного превосходства, сербы эмигрировали из Косово, переезжали в Белград и в другие районы в поисках экономических перспектив. И в результате в 1991 году Косово на 90 процентов стало мусульманским и лишь на 10 процентов — сербским ³⁰. Тем не менее, сербы рассматривали Косово как свою «святую землю» или «Иерусалим» — место, где, среди прочего, 28 июня 1389 года произошло знаменитое сражение, в котором они потерпели поражение от турок-осман и почти на пять веков оказались под турецким владычеством.

К концу 1980-х годов изменяющийся демографический баланс привёл к тому, что албанцы выдвинули требование о повышении статуса Косово до статуса югославской республики. Сербы и югославское правительство возражали из опасения, что, как только Косово обретёт право на отделение, оно именно так и поступит и, возможно, соединится с Албанией. В марте 1981 года в поддержку требований за республиканский статус начались акции протестов, разразились беспорядки. Согласно заявлениям сербов, всё больший размах приобретала дискриминация в отношении сербов, усиливались гонения на них, учащались акты насилия. «В Косово, начиная с конца 1970-х годов, — замечал хорватский протестант, — … имели место многочисленные инциденты и факты насилия, в числе которых — нанесение ущерба собственности, лишение работы, харассмент, изнасилования, драки и убийства». И как следствие, «сербы заявили, что угроза приняла масштабы геноцида и что они не станут больше этого терпеть». Тяжёлое положение косовских сербов находило отклик во всей Сербии, и в 1986 году на свет появилась декларация, подписанная 200 ведущими сербскими интеллектуалами, включая редакторов журнала либеральной оппозиции «Praxis», политическими деятелями, религиозными лидерами и военными, в которой от правительства требовали предпринять решительные меры и положить конец геноциду сербов в Косово. Если взять любое приемлемое определение геноцида, то это обвинение было значительно преувеличено, хотя, по утверждению одного иностранного наблюдателя, не скрывавшего симпатий к албанцам, «в 1980-х годах албанские националисты несли ответственность за ряд вооружённых нападений на сербов и за уничтожение некоторых объектов собственности, принадлежащих сербам» ³¹.

Все это вызвало подъём сербского национализма, и Слободан Милошевич воспользовался подходящим для себя случаем. В 1987 году он произнёс в Косово большую речь, обратившись к сербам с призывом заявить о правах на свою землю и свою историю. «Тотчас вокруг него стали собираться сербы — коммунисты, некоммунисты и даже антикоммунисты, — преисполненные решимости не только защитить сербское меньшинство в Косово, но и подавить албанцев и превратить их в граждан второго сорта. Вскоре Милошевич был признан национальным лидером» ³². Два года спустя, 28 июня 1989 года, Милошевич вернулся в Косово вместе с одним или двумя миллионами сербов, чтобы отметить шестисотую годовщину знаменитой битвы, символизирующей непрекращающуюся войну с мусульманами.

Страхи сербов и сербский национализм, спровоцированные растущей численностью и силой албанцев, ещё больше усугубились демографическими изменениями в Боснии. В 1961 году сербы составляли 43 процента, а мусульмане — 26 процентов населения Боснии и Герцеговины. К 1991 году соотношение изменилось почти в точности на противоположное: доля сербов упала до 31 процента, а доля мусульман возросла до 44 процентов. В течение этих тридцати лет численность хорватов снизилась от 22 процентов до 17 процентов. Этническая экспансия одной группы привела к этническим чисткам со стороны другой. «Почему мы убиваем детей?» — задавал вопрос в 1992 году один сербский боец и сам же отвечал на него: «Потому что когда-нибудь они вырастут, и нам придётся убивать уже взрослых». Власти боснийских хорватов, стремясь не допустить «демографической оккупации» мусульманами своих населённых пунктов, действовали лишь с незначительно меньшей жестокостью ³³.

Изменения в демографических соотношениях и «молодёжные пики» в двадцать или более процентов ответственны за многие межцивилизационные конфликты конца двадцатого столетия. Тем не менее, всего эти факторы не объясняют. Например, нельзя объяснить с точки зрения демографии войну между сербами и хорватами; только отчасти её можно объяснить историческими причинами, поскольку эти два народа жили вместе относительно мирно до Второй Мировой войны, когда хорватские усташи стали устраивать массовые убийства сербов. Везде и всюду причиной конфликта также была политика. Распад в конце Первой Мировой войны Австро-Венгерской, Турецкой и Российской империй способствовал разжиганию этнических и цивилизационных конфликтов между государствами, возникшими на их обломках, и между населявшими их народами. После Второй Мировой войны сходные результаты имело крушение Британской, Французской и Голландской империй. С окончанием «Холодной войны» к тем же последствиям привело падение коммунистических режимов в Советском Союзе и Югославии. Люди больше не имели возможности идентифицировать себя как коммунисты, советские граждане или югославы и отчаянно нуждались в обретении новых идентичностей. Они нашли их в прежних опорах — в этнической принадлежности и в религии. Репрессивный, но мирный порядок государств, провозгласивших идею отсутствия бога, сменился насилием людей, приверженных разным богам. Этот процесс усугубился необходимостью для новообразовавшихся политических сущностей усвоить процедуры демократии.

Как только начался развал Советского Союза и Югославии, находившиеся у власти элиты не стали организовывать общенациональных выборов. Поступи они так, политическим лидерам пришлось бы состязаться за власть в центре и они могли бы попытаться выйти к электорату на основе многоэтнической и полицивилизационной программы и собрать в парламенте коалиции соответствующего большинства. Вместо этого и в Советском Союзе, и в Югославии сначала выборы были организованы на республиканской основе, из-за чего у политических лидеров возник чрезвычайно мощный стимул вести направленную против центра избирательную кампанию, взывая к этническому национализму и поощряя независимость своих республик. Даже в Боснии на выборах 1990 года население голосовало строго согласно этническим границам. Многоэтническая Реформистская партия и бывшая Коммунистическая партия получили менее 10 процентов голосов каждая. Количество поданных голосов за Мусульманскую демократическую партию действия (34 процента), Сербскую демократическую партию (30 процентов) и Хорватский демократический союз (18 процентов) более или менее точно соответствует долям мусульман, сербов и хорватов в населении бывшей Югославии. На первых выборах, в которых участвовало несколько кандидатов, почти во всех бывших советских и югославских республиках победу одержали политические лидеры, которые обращались к националистическим чувствам и обещали энергичную защиту своих национальностей против других этнических групп. Соперничество на выборах поощрило националистические настроения и, таким образом, содействовало усилению конфликтов вдоль линий разлома и их превращению в войны по линиям разломов. Когда, по выражению Богдана Денича, «этнос становятся демосом» ³⁴, первым результатом является polemos, или война.

Остаётся вопрос — почему с окончанием двадцатого века мусульмане оказались вовлечены в намного большее число актов межгруппового насилия, чем те, кто принадлежит другим цивилизациям? Всегда ли дело обстояло именно так? В прошлом христиане убивали своих собратьев-христиан и других людей, и число этих жертв было весьма значительно. Чтобы оценить предрасположенность к насилию у каждой цивилизации на протяжении истории, потребовалось бы обширное исследование. Здесь возможно следующее — определить возможные причины того, почему в настоящее время мусульманские группы прибегают к насилию, причём как в рамках ислама, так и за его границами. Затем нужно отделить причины, которые объясняют большую склонность к групповым конфликтам на протяжении истории, буде таковые существуют, от тех, которые объясняют такую тенденцию только для событий конца двадцатого века. Сразу напрашиваются шесть возможных причин. Три объясняют исключительно насилие между мусульманами и не-мусульманами, а ещё тремя возможно объяснить как эти факты, так и насилие внутри ислама. Три причины объясняют только современную предрасположенность мусульман к насилию, в то время как три другие объясняют и историческое тяготение мусульман к насилию. Однако в случае, если такого тяготения всё же не существует, эти предположительные причины, по всей вероятности, не объяснят современную тенденцию мусульман к межгрупповому насилию. Значит, последнее может быть объяснено только причинами, которые характерны для двадцатого века и которых не существовало в предыдущие столетия (таблица 10.4).

Во-первых, следует помнить, что ислам с самого начала был религией меча и что он прославляет военную доблесть. Истоки ислама — среди «воинственных племён бедуинов-кочевников», и это «происхождение в среде насилия отпечаталось в фундаменте ислама. Самого Мухаммеда помнят как закалённого воина и умелого военачальника» ³⁵ (подобного нельзя сказать ни о Христе, ни о Будде). Догматы ислама, как утверждается, предписывают войну против неверных, и когда первоначальная экспансия ислама со временем сошла на нет, мусульманские группы, вопреки религиозной доктрине, стали сражаться между собой. Соотношение фитна, или внутренних столкновений, и джихада коренным образом переменилось в пользу первого. Коран и прочие установления мусульманской веры содержат единичные запреты насилия, и в мусульманском учении и практике отсутствует концепция отказа от применения насилия.

Во-вторых, начиная с места его возникновения в Аравии, распространение ислама по Северной Африке и по большей части Среднего Востока, а позже и в Средней Азии, по Индостанскому полуострову и на Балканах приводило мусульман в тесный контакт со многими народами, которые были завоеваны и обращены, и наследие этого процесса сохраняется. После завоевания турками Балкан проживавшие в тамошних городах южные славяне часто переходили в ислам, в отличие от живших в деревнях крестьян, и таким образом возникло различие между боснийцами-мусульманами и православными сербами. Наоборот, экспансия Российской Империи к Черному морю, на Кавказ, в Среднюю Азию, втянула её в продолжающийся несколько веков конфликт с рядом мусульманских народов. Поддержка Западом, находившимся на вершине своего могущества, еврейского государства на Ближнем Востоке в противовес исламу заложила основу для непрекращающегося арабо-израильского противостояния. Таким образом, сухопутная мусульманская и не-мусульманская экспансии привели к тому, что мусульмане и не-мусульмане живут по всей Евразии в тесном физическом соседстве друг с другом. Наоборот, морская экспансия Запада обычно не приводила западные народы к проживанию в территориальной близости с не-западными народами: либо правление ими осуществлялось из Европы, либо, за исключением случая с Южной Африкой, они фактически были истреблены западными поселенцами.

Третий возможный источник конфликта мусульмане — не-мусульмане заключается в том, что между ними существует некое отношение, которое один государственный деятель, говоря о собственной стране, назвал термином «не-перевариваемость». Трудности, с которыми сталкиваются мусульманские страны в отношениях с не-мусульманскими меньшинствами, сопоставимы с теми проблемами, с которыми приходится иметь дело не-мусульманским странам в отношениях со своими мусульманскими меньшинствами. Ислам даже больше, чем христианство, — абсолютистское вероисповедание. Он соединяет вместе религию и политику и проводит чёткую грань между теми, кто находится в дар ал-ислам, и теми, кто относится к дар ал-гарб. В результате последователи конфуцианства, буддисты, индуисты, западные христиане и христиане православные испытывают меньше трудностей, приспосабливаясь к совместной жизни друг с другом, чем те из них, кому приходится приспосабливаться к жизни с мусульманами. Этнические китайцы, например, являются экономически преобладающим меньшинством в большинстве стран Юго-Восточной Азии. Они успешно ассимилировались в обществах буддистского Таиланда и католических Филиппин; в этих странах практически не наблюдалось значительных случаев насилия, направленного против китайцев, со стороны большинства. Напротив, антикитайские беспорядки и/или акты насилия имели место в мусульманской Индонезии и в мусульманской Малайзии, и положение китайцев в этих странах остаётся потенциально взрывоопасным.

Милитаризм, «неперевариваемость» и близкое соседство не-мусульманских групп являются постоянными характерными особенностями ислама и могли бы послужить для объяснения мусульманской конфликтогенности на протяжении истории. Три других, ограниченных во времени фактора могли бы в конце двадцатого века внести свою лепту в эту тенденцию. Одно объяснение, выдвинутое мусульманами, заключается в том, что западный империализм вкупе с зависимым положением мусульманских обществ в девятнадцатом и двадцатом столетиях породил представление о мусульманской военной и экономической слабости, а значит, способствовал тому, что не-исламские группы стали рассматривать мусульман как привлекательную цель. Согласно этому доводу, мусульмане являются жертвой широко распространённого предубеждения, сопоставимого с антисемитизмом, который исторически пронизывал западные общества. Мусульманские группы, такие как палестинцы, боснийцы, кашмирцы и чеченцы, утверждает Акбар Ахмед, всё равно что «краснокожие, угнетённые группы, лишённые достоинства, загнанные в резервации, оторванные от унаследованных от предков земель» ³⁶. Однако представление мусульман жертвами не объясняет конфликтов между мусульманским большинством и не-мусульманскими меньшинствами в таких странах, как Судан, Египет, Ирак и Индонезия.

Более убедительным фактором, объясняющим как внутриисламские конфликты, так и конфликты вне его границ, является отсутствие в исламе одной или нескольких стержневых стран. Защитники ислама часто утверждают, что западные политики ссылаются на существование некой руководящей силы, мобилизующей исламский мир и координирующей действия против Запада. Это воззрение ошибочно. Ислам является источником нестабильности в мире потому, что у него отсутствует доминантный центр. Государства, претендующие на роль лидеров ислама, такие, как Саудовская Аравия, Иран, Пакистан, Турция и, в потенциале, Индонезия, соперничают между собой за влияние в мусульманском мире. Ни одно из них не занимает достаточно сильной позиции, чтобы вмешиваться в конфликты внутри границ ислама; и ни одно из них не способно выступать от лица всего ислама в конфликтах между мусульманскими и не-мусульманскими группами.

Наконец, что самое важное, демографический взрыв в мусульманских странах и значительная доля в общей численности населения мужчин в возрасте от пятнадцати до тридцати лет, зачастую не имеющих работы, является естественным источником нестабильности и насилия как внутри самого ислама, так и в отношении не-мусульман. Каковы бы ни были другие причины, одного этого фактора достаточно для объяснения мусульманского насилия в 1980-х и 1990-х годах. Старение поколения «слона в удаве» к третьему десятилетию двадцать первого века и экономическое развитие мусульманских стран, если и когда таковое произойдёт, могли бы, следовательно, привести к существенному снижению тенденции мусульман к насилию, а значит, и к общему спаду в повторяемости и напряжённости войн по линиям разломов.