Сэмюэль Хантингтон:
Столкновение цивилизаций.
Часть IV. Столкновения цивилизаций.
Глава VIII. Запад и остальные: межцивилизационные вопросы

Западный универсализм

В возникающем мире отношения между странами и возникающем мире отношения между странами и группами из различных цивилизаций не будут тесными и зачастую будут антагонистическими. И всё же некоторые межцивилизационные отношения больше чреваты конфликтами, чем другие. На микроуровне наиболее напряжённые линии разлома проходят между исламом и его православными, индуистскими, африканскими и западнохристианскими соседями. На макроуровне самое главное разделение — «Запад и остальные», и наиболее ожесточённые конфликты случаются между мусульманскими и азиатскими странами, с одной стороны, и Западом — с другой. Самые опасные столкновения в будущем, скорее всего, будут происходить из-за заносчивости Запада, нетерпимости ислама и синской самоуверенности.

Запад — единственная из цивилизаций, которая оказала огромный и временами разрушающий эффект на все остальные цивилизации. Следовательно, взаимоотношения между властью и культурой Запада и властью и культурами других цивилизаций — вот наиболее всеобъемлющая характеристика мира цивилизаций. По мере того как относительное влияние других цивилизаций возрастает, утрачивается привлекательность западной культуры и не-западные жители всё больше, доверяют своим исконным культурам и все больше предай им. В результате этого основной проблемой взаимоотшений между Западом и остальными стало несоответствие между стремлением Запада — особенно Соединен» Штатов — насаждать универсальную западную культуру и все снижающейся способностью делать это.

Падение коммунизма обострило это несоответствие, укрепив на Западе мнение, что идеология демократического либерализма триумфально победила во всём мире, и поэтому она универсально приемлема. Запад, с его давними миссионерскими традициями, и главным образом Америка, полагает, что не-западные народы должны перенять западные ценности демократии, свободного рынка, контролируемого правительства, прав человека, индивидуализма, господства права и затем должны воплотить все эти ценности в своих институтах. Меньшинства из других цивилизаций с радостью принимают и поддерживают эти ценности, но в не-западных культурах преобладает другое отношение этим ценностям: от широко распространённого скептицизма до жёсткого противодействия. То, что для Запада универсализм, для остальных — империализм.

Запад пытается и будет продолжать пытаться сохранить своё высокое положение и защищать свои интересы, называя их интересами «мирового сообщества». Это выражение стало эвфемизмом (заменив «свободный мир») и призвано придать иллюзию правомочности в глазах всего мира действиям, отражающим интереса США и других западных держав. Так, например, Запад пытается интегрировать не-западные страны в глобальную экономическую систему, в которой он доминирует. При помощи МВФ и других международных экономических институтов Запад поддерживает свои экономические интересы и вынуждает другие страны вести ту экономическую политику, которую считает приемлемой. При любом опросе общественного мнения в не-западных обществах, МВФ несомненно заручился бы поддержкой финансовых министров и ещё небольшого числа людей, но подавляющее большинство высказало бы своё негативное отношение к нему. Люди согласились бы с Георгием Арбатовым, который описал чиновников из МВФ как «необольшевиков, которые обожают экспроприировать деньги других, насаждают недемократические и чуждые правила экономического и политического поведения и душат экономическую свободу» ¹.

Жители не-Запада также не упускают случая указать на расхождение между принципами и поступками Запада. Лицемерие, двойные стандарты, излюбленный оборот «да, но…» — вот цена претензий на универсализм. Да, мы поддерживаем демократию, но только если она не приводит к власти исламский фундаментализм; да, принцип нераспространения должен касаться Ирана и Ирака, но не Израиля; да, свободная торговля — это эликсир экономического роста, но только не в сельском хозяйстве; да, права человека — это проблема в Китае, но не в Саудовской Аравии; да, нужно срочно отразить агрессию против обладающего нефтью Кувейта, но не нападение на обделённых нефтью боснийцев. Двойные стандарты на практике — это неизбежная цена универсальных стандартных принципов.

Добившись политической независимости, не-западные общества пожелали освободиться от экономического, военного и культурного господства Запада. Восточно-азиатские страны быстрыми темпами идут к тому, чтобы поравняться с Западом. Азиатские и исламские страны ищут быстрые пути сравняться с Западом в военном плане. Глобальные притязания западной цивилизации, снижение относительной власти Запада, а также растущая культурная самоуверенность других цивилизаций делают достаточно сложными отношения между Западом и остальными. Природа этих взаимоотношений и степень их антагонистичности, однако, сильно различаются и делятся три категории. С цивилизациями, бросающими вызов — Исламской и синской, — Запад, скорее всего, будет иметь в целом натянутые и зачастую антагонистичные отношения. Что касается отношений с Латинской Америкой и Африкой, то более слабые цивилизации, которые в определённой мере зависят от Запада, будут куда менее конфликтны, особенно Латинская Америка. Взаимоотношения Запада с Россией, Японией и Индией будут, вероятно, чем средним между двумя предыдущими категориями: здесь будут и сотрудничество, и конфликты, и эти три стержневых государства будут примыкать то к цивилизациям, бросающим вызов, то к Западу. Это «колеблющиеся» цивилизации между Западом, с одной стороны, и исламской синской цивилизациям — с другой.

Ислам и Китай обладают великими культурными традициями, очень отличными от традиций Запада и, в их глаз намного превосходящими традиции Запада. Мощь и самоуверенность обеих цивилизаций по отношению к Западу растут, и конфликты между их ценностями и интересами также ценностями и интересами Запада становятся всё более многочисленными и напряжёнными. Из-за того, что у ислама отсутствует стержневое государство, отношения каждой отдельно взятой исламской страны с Западом существенно различаются. Однако с начала 1970-х прослеживаются довольно чёткие антизападные тенденции, которые проявились в подъёме фундаментализма, приходе к власти в мусульманских странах более антизападных правительств вместо прежних прозападных, возникновении квази-войны между некоторыми исламскими группами и Западом, ослаблении установившихся во время «Холодной войны» между США и некоторыми мусульманскими страна» связей в области обеспечения безопасности. Подчёркивание различных позиций по некоторым проблемам — это фундаментальный вопрос, касающийся той роли, которую эти цивилизации будут играть по отношению к Западу в создании будущей модели мира. Будут ли всемирные институты, распределение власти, а также политика и экономика наций в двадцать первом веке отражать западные ценности и интересы или они будут определяться в первую очередь ценностями и интересами ислама и Китая?

Реалистичная теория международных отношений предсказывает, что стержневые государства не-западных цивилизаций должны вступать в коалиции друг с другом, чтобы уравновесить доминирование власти Запада. В некоторых областях это уже произошло. Однако возникновение всеобщей антизападной коалиции в ближайшее время выглядит маловероятным. Исламская и синская цивилизации фундаментально отличаются в плане религии, культуры, социальной структуры, традиций, политики, основных предпосылок в их образе жизни. По сути, у них меньше общего друг с другом, чем с западной цивилизацией. И всё же в политике общий враг порождает общие интересы. Исламские и синские страны, которые рассматривают Запад как своего антагониста, имеют, таким образом, повод сотрудничать друг с другом против Запада, как это делали союзники и Сталин в борьбе с Гитлером. Это сотрудничество заметно во многих аспектах, включая права человека, экономику и, что наиболее заметно, в попытках стран из обеих цивилизаций повысить свой военный потенциал, особенно в области оружия массового уничтожения и средств их доставки, то есть ракет, чтобы компенсировать превосходство Запада по обычным вооружениям. К началу 1990-х годов «конфуцианско-исламские» связи имели место между Китаем и Северной Кореей, с одной стороны, и — в различной степени — Пакистаном, Ираном, Ираком, Сирией, Ливией и Алжиром, с другой, чтобы противостоять Западу в этой области.

Вопросы, которые разделяют Запад и эти другие общества, все острее стоят на повестке дня в международных отношениях. Три подобных вопроса включают попытки Запада: [1] сохранить военное превосходство при помощи политики нераспространения и контрраспространения по отношению к ядерному, биологическому и химическому вооружению, а также средств их доставки; [2] распространить западные ценности и институты, вынуждая другие общества уважать права человека, как их понимают на Западе, и принять демократию по западной модели; [3] защитить культурную, общественную и этническую целостное западных стран, ограничив количество въезжающих в них жителей не-западных обществ в качестве беженцев или мигрантов. Во всех этих трёх областях Запад сталкивает и, скорее всего, будет продолжать сталкиваться с проблемами по защите своих интересов перед не-западными обществами.

Распространение вооружений

Рассеивание военного потенциала стало последствием глобального экономического и социального развития. По мере того как азиатские страны — Япония, Китай и другие — становятся богаче, они становятся более могущественными в военном отношении, что со временем произойдёт и с исламскими обществами. То же самое будет и с Россией, если она успешно реформирует свою экономику. В последние десятилетия двадцатого века мы стали свидетеля того, как многие не-западные нации получили современное оружие из рук западных стран, России, Израиля и Китая, а также создали собственные мощности по производству новейшего оружия. Этот процесс продолжится и вероятнее всего ускорится в первые годы XXI века. Тем не менее достаточно долго в будущем столетии Запад в лице Америки с некоторой помощью Британии и Франции сможет в одиночку совершить военное вторжение практически в любую точку мира. Одни только Соединённые Штаты будут иметь достаточно военно-воздушных сил, чтобы совершить бомбардировку практически любой точки в мире. Таковы центральные элементы военного положения США как глобальной державы и Запада как доминирующей цивилизации в мире. В ближайшее время соотношение обычных видов вооружений в пользу Запада будет подавляющим.

Время, усилия и затраты, необходимые для создания первоклассного потенциала обычных вооружений, хорошо стимулируют не-западные страны к поиску других способов противостояния мощи Запада в области обычных вооружений. Очевидным средством «срезать угол» является приобретение оружия массового уничтожения и средств их доставки. Стержневые государства и страны, которые являются или стремятся стать доминирующими в своём регионе державами, имеют особый стимул к приобретению ядерного оружия. Такое оружие, во-первых, позволит этим странам добиться господства над другими странами своей цивилизации и своего региона и, во-вторых, даст им средство отражения вторжения в их цивилизацию или регион Соединённых Штатов или любой другой внешней державы. Если бы Саддам Хуссейн отложил своё вторжение в Кувейт на два-три года, пока не получил бы ядерное оружие, в его руках, скорее всего, оказался бы Кувейт и, вполне возможно, и саудовские нефтяные месторождения. Не-западные страны вынесли очевидные уроки из Войны в Заливе. Для Северной Кореи это были военные уроки: «Нельзя давать американцам наращивать свои силы; нельзя давать им вводить в бой авиацию; нельзя давать Америке вести войну с низким процентом потерь среди американцев». Для высших военных чинов Индии урок был даже более ясен: «Не воюй с США, если у тебя нет ядерного оружия» ². Этот урок был очень серьёзно воспринят многими политическими лидерами и представителями военного командования по всему не-западному миру, как и вполне логичный вывод: «Если у тебя есть ядерное оружие, Соединённые Штаты Америки с тобой воевать не будут».

«Вместо того чтобы, как обычно, укреплять политику с позиций силы, — заметил Лоуренс Фридмен, — обладание ядерным оружием на самом деле подтверждает тенденцию дробления международной системы, в которой некогда великие державы играют более скромную роль». Таким образом, роль ядерного оружия для Запада после «Холодной войны» отличается от той, какую оно играло во время «Холодной войны». Как сказал министр оборон Лес Эспин, тогда ядерное оружие компенсировало отставание Запада от Советского Союза в области обычных вооружений. Оно служило «балансиром». Однако в мире после «Холодной войны» Соединённые Штаты обладают «не имеющей себе равных мощью в области обычных вооружений, и теперь уже наши враги могут получить ядерное оружие. Мы — те, кому следовало сократиться, потому что равняются на нас» ³.

Таким образом, нет ничего удивительного в том, Россия отводит важную роль ядерному оружию в своей обороне, и в 1995 году договорилась о закупке дополнительных межконтинентальных ракет и бомбардировщиков в Украине. «Мы теперь слышим то же самое, что сами говорили о русских в 1950-х, — прокомментировал один американский эксперт по вооружению. — Сейчас русские говорят: Нам нужно ядерное оружие, чтобы компенсировать их превосходство в обычных видах вооружения». С точностью до наоборот, во время «Холодной войны» Соединённые Штаты Америки по соображениям политики сдерживания не пожелали отказаться от права первыми использовать ядерное оружие. В свете новых, сдерживающих функций ядерного оружия в мире после «Холодной войны», Россия в 1993 году официально отказалась от советской стратегии не использовать его первыми. В то же время Китай, развивая новую стратегию после окончания «Холодной войны» — ядерную стратегию ограниченного сдерживания, тоже начал ставить под вопрос и постепенно отходить от преданности принятого в 1964 году принципа неиспользования ядерного оружия первыми ⁴. По мере того, как другие стержневые страны и региональные державы получат ядерное оружие или другие виды оружия массового поражения, они, скорее всего, также последуют этому примеру, чтобы максимально увеличить сдерживающий эффект своего вооружения против западных военных действий с использованием обычного вооружения.

Ядерное оружие может угрожать Западу и более непосредственно. Китай и Россия имеют на вооружении баллистические ракеты, которые могут нанести удар ядерными боеголовками по Европе и Северной Америке. Северная Корея, Пакистан и Индия увеличивают радиус действий своих ракет и в какой-то момент они тоже окажутся способны держать Запад под прицелом. Кроме того, ядерное оружие может быть доставлено и по-другому. Военные аналитики обычно различают конфликты по степени насилия: от небольших боевых действий (как терроризм или единичные партизанские войны), затем ограниченные войны и большие войны (с массированным применением обычного вооружения) до ядерной войны. Терроризм исторически был и остаётся оружием слабых, то есть тех, кто не обладает обычной военной мощью. Со времён Второй Мировой войны ядерное оружие также было оружием слабых, при помощи которого они компенсировали своё отставание в обычных видах вооружения. В прошлом террористы были способны лишь на ограниченное насилие: убить пару человек здесь или разрушить пару зданий там. Для массированного насилия требовались массированные вооружённые силы. Однако в какой-то момент несколько террористов окажутся способными на массовое насилие и массовые разрушения. По отдельности терроризм и ядерное оружие — это оружие слабых с не-Запада. Если и когда они объединятся, слабые с не-Запада станут сильными.

В мире после «Холодной войны» попытки создать оружие массового уничтожения и средства его доставки предпринимались в основном в исламских и конфуцианских странах. Пакистан и, возможно, Северная Корея обладают небольшим количеством ядерного оружия или, по крайней, мере, способностью быстро изготовить его, и также разрабатывают или приобретают ракеты большой дальности, чтобы доставлять его. У Ирака большие запасы химического вооружения, и он предпринимает значительные попытки по приобретению биологического и ядерного оружия. В 1988 году президент Рафсанджани заявил, что иранцы «должны быть хорошо вооружены химическим, бактериологическим и радиологическим оружием, чтобы использовать его в защитных и наступательных целях», и три года спустя его вице-президент, обращаясь к исламской конференции, сказал: «Поскольку Израиль по-прежнему обладает ядерным оружием, мы, мусульмане, несмотря на пытки ООН не допустить его распространения, должны сотрудничать в области создания атомной бомбы». В 1992 и 1993 годах представители высшего руководства американской разведки заявляли, что Иран продолжает свои попытки приобрести ядерное оружие, а в 1995 году госсекретарь США Уоррен Кристофер заявил напрямую: «Сегодня Иран тщетно пытается создать ядерное оружие». Другие мусульманские страны неоднократно проявляли интерес к созданию ядерного оружия, включая Ливию, Алжир и Саудовскую Аравию. «Полумесяц», согласно яркому выражению Али Мазруи, находится «над грибовидным облаком», и онтоже, помимо Запада, может угрожать другим. Ислам может дойти до того, что «поиграет в ядерную русскую рулетку с двумя другими цивилизациями — с индуизмом в Южной Азии и сионизмом и политизированным иудаизмом на Ближнем Востоке» ⁵.

В распространении оружия исламско-конфуцианские связи проявились наиболее широко и конкретно. Китай играет ключевую роль в передаче обычных видов вооружения и оружия массового поражения многим мусульманскими странам. Эта передача включает в себя: постройку секретного, сильно защищённого ядерного реактора в алжирской пустыне, якобы для исследований, но, как полагают многие западные эксперты, для производства плутония; продажу компонентов химического оружия в Ливию; продажу ракет средней дальности СС–20 в Саудовскую Аравию; поставку ядерных технологий или материалов в Ирак, Ливию, Сирию и Северную Корею; и наконец, передачу больших партий обычных видов вооружения Ираку. Вдобавок к китайским продажам, Северная Корея в начале девяностых поставила в Сирию через Иран ракеты СС–20, а затем и передвижные пусковые установки для них ⁶.

Центральное звено конфуцианско-исламских связей в области вооружений — это отношения между Китаем и в меньшей степени Кореей, с одной стороны, и Пакистаном и Ираном, с другой. С 1981 по 1990 годы основными получателями китайского оружия были Иран и Пакистан, а за ними по пятам следовал Ирак. Начиная с 1970-х, Китай и Пакистан установили между собой весьма тесные связи в военной сфере. В 1989 году эти две страны подписали десятилетий меморандум о взаимопонимании, который предусматривает военное «сотрудничество в области покупки, совместную научно-исследовательскую деятельность, совместное производство и обмен технологиями, а также, по взаимному согласию сторон, продажу в третьи страны». В 1993 году было подписано дополнительное соглашение, по которому Китаем был предоставлен кредит для пакистанских военных закупок. В результате этого Китай стал «для Пакистана самым надёжным и крупным поставщиком военной техники, а также продавцом всех видов военных товаров для всех родов войск пакистанской армии». Китай также помог Пакистану создать производственные мощности по выпуску реактивных самолётов, танков, артиллерии и ракет. Но самым важным видом помощи Китая Пакистану стала поддержка в создании ядерного оружия. По некоторым сообщениям, Китай передал Пакистану уран для обогащения, давал консультации по конструкции бомбы и, вероятно, предоставил Пакистану возможность взорвать своё ядерное оружие на китайском полигоне. Затем Китай поставил в Пакистан М–11, баллистические ракеты с радиусом действия в 300 км, способные доставлять ядерное оружие, нарушив тем самым обязательства перед Соединёнными Штатами. Взамен Китай получил от Пакистана технологии заправки в воздухе и ракеты «стингер» ⁷.

К 1990-м годам связи в области вооружений были налажены также у Китая с Ираном. Во время ирано-иракской войны в восьмидесятых Китай поставил Ирану 22 процента его вооружений, а к 1989 году стал единственным крупным поставщиком вооружений в эту страну. Китай также активно сотрудничает с Ираном в его открытых попытках получить ядерное оружие. Сначала страны подписали «исходное китайско-иранское соглашение о сотрудничестве», а немного позже, в январе 1990 года — десятилетний договор исотрудничестве в научной области и сфере передачи военных технологий. В сентябре 1992 года президент Рафсанджани в сопровождении иранских специалистов-ядерщиков посетил Пакистан, после чего отправился в Китай, где подписал ещё один договор о сотрудничестве в ядерной области, а в феврале 1993-го Китай подрядился построить в Иране два ядерных реактора по 300 МВт каждый. Китай также является основным поставщиком ракет и ракетных технологий в Иран. Так, например, в конце восьмидесятых он поставил в Иран через Северную Корею ракеты «Silkworm» и «десятки, возможно, сотни ракетных систем наведения и систем компьютеризированного автоматического оружия» в 1994–1995 годах. Кроме того, Китай продал Ирану лицензию на производство китайских ракет класса «земля — земля». Северная Корея также внесла свою лепту в помощь Ирану: поставила туда «Скады» и помогла создать её собственные производственные мощности, а в 1993 году договорилась о поставках в Иран ракеты класса СС–20 с радиусом действия в 600 миль. Третья сторона этого треугольника — Иран и Пакистан — также развивает тесное сотрудничество в ядерной области: Пакистан обучает иранских учёных, а в ноябре 1992 года Пакистан, Иран и Китай договорились о совместной разработке ядерных проектов ⁸. Активная помощь Китая по созданию оружия массового уничтожения в Пакистане и Иране свидетельствует о невероятно высоком уровне доверия и сотрудничества между этими странами.

В результате всех этих событий и потенциальной угрозы, которую они представляют для западных интересов, распространение оружия массового поражения стало вопросом номер один по обеспечению безопасности Запада. Так, например, в 1990 году 59 процентов американцев считали, что предотвращение распространения ядерного оружия — это важная задача американской внешней политики. В 1994 году так думали уже 82 процента общественности и 90 процентов высших чинов из внешнеполитического ведомства. Президент Клинтон в сентябре 1993 года особо подчеркнул приоритет задачи нераспространения, а осенью 1994-го объявил «чрезвычайное положение в стране» для противодействия «необычной и серьёзной угрозе национальной безопасности, внешней политике и экономике Соединённых Штатов», которую представляет «распространение ядерного, биологического и химического оружия, а также средств их доставки». В 1991 году ЦРУ создало Центр по нераспространению со штатом в 100 человек, а в декабре 1993-го министр обороны Эспин представил новую «оборонную инициативу нераспространения» и объявил о создании новой должности — помощника министра по ядерной безопасности и нераспространению ⁹.

Во время «Холодной войны» Соединённые Штаты и Советский Союз были втянуты в классическую гонку вооружений, разрабатывая всё более и более совершенное в технологическом плане ядерное оружие и средства его доставки. Это был случай, когда на наращивание сил отвечали наращиванием. В мире после «Холодной войны» основная конкуренция в сфере вооружений сместилась в другую область. Антагонисты Запада пытаются получить оружие массового уничтожения, а Запад пытается не дать им это сделать. Это уже не наращивание против наращивания, а скорее наращивание против сдерживания. Размер и потенциал западного ядерного арсенала не является, если не считать риторики, частью этой конкуренции. Результат гонки вооружений по принципу «наращивание против наращивания» зависит от ресурсов, взглядов и технологической развивитости обеих сторон. Этот результат не предопределён заранее. Результат гонки между наращиванием и сдерживанием более предсказуем. Усилия Запада по сдерживанию могут замедлить процесс наращивания сил в других обществах, но не могут остановить его. Экономическое и социальное развитие не-западных стран, коммерческий стимул для всех стран, как западных, так и не-западных, делать деньги на продаже оружия, технологий и консультациях, также политические мотивы стержневых государств и региональных держав по защите своего господства в регионе — всё это сводит на нет попытки Запада сдержать распространение оружия.

Запад представляет принцип нераспространения как отражающий интересы всех наций в международном порядке и стабильности. Однако другие нации рассматривают нераспространение как обслуживание интересов гегемонии Запада. Это очень ярко просматривается в различных подходах к распространению с точки зрения Запада, и в первую очередь Соединённых Штатов, с одной стороны, и региональных держав, на чью безопасность окажет эффект это распространение — с другой. Наиболее заметно это в отношении Кореи. В 1993–1994 годах Соединённые Штаты были в ужасе от одной мысли, что Северная Корея мотет стать обладателем ядерного оружия. В ноябре 1993-го президент Клинтон решительно заявил: «Северной Корее нельзя позволить создать ядерную бомбу. Нам нужно очень твёрдо придерживаться этой позиции». Сенаторы, члены палаты представителей и бывшие чиновники из администрации Буша обсуждали возможную необходимость нанесения упреждающего удара по северокорейским ядерным объектам. Озабоченность, вызванная в США северокорейской ядерной программой, в значительно степени имела корни в озабоченности из-за глобального распространения; факт появления у Кореи ядерного оружия не только сам по себе усложнит и затруднит возможные действия США в Восточной Азии, но и — если Северная Корея продаст свои технологии и/или оружие — может оказать аналогичный эффект для Соединённых Штатов и в Южной Азии и на Ближнем Востоке.

Южная Корея, с другой стороны, рассматривает атомную бомбу сквозь призму своих региональных интересов. Многие жители Южной Кореи видят в северокорейской бомбе корейскую бомбу, которая никогда не будет применена против других корейцев, но может быть использована для защиты корейской независимости и корейских интересов против Японии и других потенциальных противников. Южнокорейские гражданские чиновники и военные офицеры явно ожидают, что у объединённой Кореи будет такой потенциал. Северная Корея играет на руку интересам Южной: первая понесёт финансовые затраты на создание бомбы и выслушивает из-за этого упрёки всего мира, а вторая просто в скором времени унаследует эту бомбу. Сочетание северного ядерного оружия и южного промышленного героизма позволит единой Корее заполучить роль важного игрока на южно-азиатской сцене. В результате этого существовала огромная пропасть во взглядах на одну проблему: Вашингтон в 1994 году видел на Корейском полуострове крупный кризис, в Сеул не замечал никакого кризиса, создавая пугающую пропасть непонимания между двумя столицами. Одна «странность северокорейского ядерного противостояния, с самого начала и на протяжении нескольких лет, — писал один журналист в самый разгар «кризиса» в июне 1994 года, — состоит в том, что предчувствие кризиса способствует нарастанию проблемы корейского кризиса». Схожий разрыв между интересами безопасности Америки и региональных держав проявился в Южной Азии: Соединённые Штаты озабочены распространением ядерного оружия куда больше, чем страны этого региона. Индия и Пакистан легче воспринимают ядерную угрозу друг друга, чем американские предложения сократить или устранить обе угрозы ¹⁰.

Усилия Соединённых Штатов и других западных стран по предотвращению распространения оружия массового уничтожения, используемого в целях поддержания баланса, пока увенчались и, скорее всего, будут заканчиваться ограниченным успехом. Через месяц после того президент Клинтон заявил о том, что Северной Корее нельзя позволить заполучить ядерное оружие, американская разведка проинформировала его, что Корея обладает одной или двумя бомбами ¹¹. В результате этого политика США изменилась — теперь уже Северной Корее предлагали вместо кнута пряник, чтобы уговорить её не расширять свой ядерный потенциал. Соединённые Штаты также оказались не в состоянии повернуть вспять или остановить наращивание ядерного потенциала в Индии и Пакистане, а также остановить прогресс Ирана в этой области.

На конференции по Договору о нераспространении ядерного оружия, которая состоялась в апреле 1995 года, ключевым вопросом стал следующий: продлевать договор на 25 лет или бессрочно. Соединённые Штаты Америки настаивали на бессрочном продлении. Целый ряд других стран, однако, был против такого продления, если оно не будет сопровождаться значительным сокращением ядерного оружия у пяти признанных атомных держав. Кроме того, Египет поставил условием к продлению подписание договора Израилем и допуск туда экспертов для инспекций. В конце концов Соединённые Штаты добились подавляющего большинства при голосовании за бессрочное продление. Это удалось сделать при помощи весьма успешной стратегии уговоров, взяток и угроз. Например, ни Египет, ни Мексика, которые были против бессрочного продления, не смогли подтвердить свою позицию из-за экономической зависимости от США. В то время как договор был принят большинством голосов, представители семи мусульманских стран (Сирии, Иордании, Ирана, Ирака, Ливии, Египта и Малайзии) и одной африканской (Нигерии) во время финального обсуждения высказались против ¹².

В 1993 году главная цель Запада, определённая в американской политике, сместилась от нераспространения к контрраспространению. Это изменение стало признанием того, что определённого ядерного распространения всё равно не избежать. В своё время политика США сменится от противодействия распространению к приспособлению к распространению, и если правительству удастся оторваться от штампов времён «Холодной войны», то и к шагам, направленным на то, чтобы ограниченное распространение служило на благо американским и западным интересам. Однако на 1995 год Соединённые Штаты и Запад остаются приверженцами политики сдерживания, которая в конце концов обязательно провалится. Распространение ядерного оружия и других видов оружия массового уничтожения — это центральная составляющая медленного, но неминуемого рассеивания силы в полицивилизационном мире.

Права человека и демократия

В семидесятых — восьмидесятых годах двадцатого века более тридцати стран в мире перешли от авторитарной политической системы к демократической. Эта волна была вызвана несколькими причинами. Безусловно, наиболее важным фактором, который породил эти политические изменения, стало экономическое развитие. Кроме того, политика и шаги Соединённых Штатов, ведущих западноевропейских держав и международных институтов помогу установить демократию в Испании, Португалии, многих странах Латинской Америки, на Филиппинах, в Южной Корее, в Восточной Европе. Демократизация была наиболее успешной в государствах с сильным христианским и западным влиянием. Новые демократические режимы легче всего устанавливались в странах Южной и Центральной Европы, населённых преимущественно католиками и протестантами; чуть менее уверенно чувствуют себя демократы Латинской Америке. В Восточной Азии в 1980-е к демократии вернулись католические и испытывающие сильное влияние США Филиппины, а христианские лидеры поддерживали движение к демократии в Южной Корее и Тайване. Как уже упоминалось выше, в бывшем Советском Союзе прибалтийские республики довольно успешно перешли к стабильной демократии; мера и стабильность демократии православных республиках сильно различаются, и пока перспективы остаются неясными; будущее демократии мусульманских республиках призрачно. К 1990-м демократические перемены произошли во всех (кроме Кубы и странах Африки) странах, где люди исповедуют западное христианство или где сильно христианское влияние.

Эти перемены, а также крах Советского Союза породили на Западе, особенно в США, веру в то, что в мире происходит глобальная демократическая революция и что в скором времени западный подход к правам человека и западные формы политической демократии будут превалировать во всём мире. Таким образом, поддержка распространения демократии стала целью номер один для жителей Запада. Эту цель поддержала администрация Буша: госсекретарь Джеймс Бейкер в апреле 1990 года заявил, что «за политикой сдерживания лежит демократия» и что в мире после «Холодной войны» «президент Буш определил нашу новую цель: поддерживать и консолидировать демократию». Во время своей предвыборной кампании в 1992 году Билл Клинтон неоднократно повторял, что поддержка демократии станет наивысшим приоритетом его администрации, а демократизация стала единственной внешнеполитической темой, которой он целиком посвятил одну из основных предвыборных речей. Став президентом, он порекомендовал увеличить на две трети финансирование Национального фонда демократии; его помощник по национальной безопасности определил центральной темой внешней политики клинтоновской администрации «увеличение демократии»; его министр обороны включил поддержку демократии в список из четырёх наиболее важных задач и хотел даже создать высокий пост в своём министерстве по обеспечению этой задачи. Пусть в меньшей степени и не столь явным образом, поддержка прав человека и демократии играет важную роль во внешней политике европейских стран, а также в критериях, которые используют контролируемые Западом международные экономические институты при выдачи ссуд и субсидий развивающимся странам.

К 1995 году европейские и американские усилия, направленные на достижение этих целей, достигли скромных успехов. Почти все не-западные цивилизации сопротивлялись давлению Запада. Сюда можно включить индуистские, православные, африканские и в некоторой мере даже латиноамериканские страны. Однако на самое ожесточённое сопротивление западные усилия по демократизации наткнулись в исламских и мусульманских государствах. Это сопротивление объясняется развёрнутыми движения культурного самоутверждения, которые воплотились в Исламском возрождении и азиатском подъёме.

Провал политики США в Азии объясняется в первую очередь ростом экономического благосостояния и самоуверенности азиатских правительств. Азиатские публицисты постоянно напоминают Западу, что старые времена зависимости и подчинения уже позади и что Запад, произвол ший половину мирового экономического продукта в 1940-е, доминировавший в ООН и написавший Всеобщую декларацию прав человека (Universal Declaration on Human Rights), тоже стал частью истории. «… Попытки поддержки прав человека в Азии, — заявил один сингапурский чиновник, — должны считаться с изменившимся распределением силы в мире после «Холодной войны»… западное влияние на Восточную и Юго-Восточную Азию значительно снизилось» ¹³.

И он прав. Если договорённость Соединённых Штатов с Северной Кореей можно по праву назвать «капитуляцией после переговоров», то факт, что Америка сдалась в борьбе за права человека в Китае и других странах, можно назван безоговорочной капитуляцией. После того как администрация Клинтона пригрозила снять с Китая режим наибольшего благоприятствования, если тот не сделается более уступчивым в вопросах прав человека, она сначала увидела унижения своего госсекретаря в Пекине, после чего не сделала ничего для спасения престижа, затем ответила на такое поведение отказом от прежней политики и отделением вопроса о статусе «наибольшего благоприятствования» вопросов о правах человека. Китай, в свою очередь, отреагировал на такое проявление слабости Соединёнными Штатами продолжением и усилением того курса, который вызывал протесты клинтоновской администрации. Причём точно так же пошла на попятный в случаях с Сингапуром, где побили палками американского гражданина, и Индонезией, учинившей кровавые репрессии в Восточном Тиморе.

Способность азиатских режимов сопротивляться давлению Запада в области прав человека усилилась по нескольким причинам. Американские и европейские деловые круги были весьма озабочены развитием торговли с быстро растущими странами и инвестиций в них, и они оказывали сильное давление на свои правительства, чтобы те не мешали экономическим отношениям с этими странами. Кроме того, азиатские страны рассматривали такое давление как вмешательство в свои внутренние дела и сплачивались для поддержки друг друга, когда поднимался этот вопрос. Тайваньские, японские и гонконгские бизнесмены, вложившие деньги в Китай, имели особую заинтересованность в том, чтобы США сохранили в отношении Китая режим наибольшего благоприятствования. Японское правительство вообще дистанцировалось от американской политики в области прав человека: после событий на площади Тяньаньмынь премьер-министр Киити Миядзава заявил, что «Мы не позволим «абстрактной идее прав человека» повлиять на наши взаимоотношения с Китаем».

Страны АСЕАН с большой неохотой применили давление на Мьянму, а в 1994 году пригласили военную хунту на свою встречу, в то время как Европейский Союз, как выразился его председатель, вынужден был признать, что его политика «была не очень успешной» и что ему придётся смириться с подходом стран АСЕАН к Мьянме. Кроме того, растущая экономическая мощь таких стран, как Малайзия и Индонезия, позволила им применить «ответные меры» по отношению к странам и фирмам, которые их критикуют или поведение которых рассматривается как нежелательное ¹⁴.

В целом рост экономики азиатских стран делает их все больше невосприимчивыми к давлению Запада в области прав человека и демократии. «Сегодняшняя экономическая мощь Китая, — заметил Ричард Никсон в 1994 году, — делает лекции США о правах человека безрассудными. Через десять лет она сделает их неуместными. Через двадцать лет над ними будут смеяться» ¹⁵. Однако к тому времени экономическое развитие Китая может сделать западные лекции ненужными. Экономический рост усиливает позиции азиатских правительств по отношению к западным правительствам. По большому счёту он также усилит позиции азиатских обществ по отношению к азиатским правительствам. Если демократия придёт в новые азиатские страны, то это произойдёт потому, что всё болеевлиятельные азиатская буржуазия и средний класс захотят этого.

В отличие от успеха с бессрочным продлением договора о нераспространении, попытки Запада по поддержке прав человека в представительствах ООН, как правило, заканчивались ничем. За редкими исключениями, как например осуждение Ирака, почти все резолюции по правам человека в ООН отклонялись при голосовании. Кроме нескольких латиноамериканских стран, правительства не горят желанием вступать в борьбу за то, что многие рассматривают как «империалистические права человека». Так, например, Швеция в 1990 году от имени двадцати западных стран внесла на рассмотрение резолюцию, осуждающую военный режим в Мьянме, но оппозиция, состоящая из азиатских и некоторых других стран, «похоронила» эту инициативу. Резолюции, осуждающие Ирак за нарушение прав человека, также отклонялись при голосовании, и на протяжении добрых пяти лет в 1990-х Китаю удавалось мобилизовать азиатскую помощь для того, чтобы отклонить выдвигаемые Западом резолюции, выражающие озабоченность нарушением прав человека в этой стране. В 1994 году Пакистан выдвинул на рассмотрение в комиссии ООН по правам человека резолюцию, осуждающую Индию за нарушение прав человека в Кашмире. Дружественные Индии страны объединились против принятия этой резолюции, но то же самое сделали и два ближайших друга Пакистана, Китай и Иран, которые до этого были мишенями подобных мер и которые убедили Пакистан снять вопрос с рассмотрения. Оказавшись неспособной осудить зверства Индии в Кашмире, заметил The Economist, комиссия ООН по правам человека «по умолчанию одобрила их. Другие страны, где совершаются убийства, также выходят сухими из воды: Турция, Индонезия, Колумбия и Алжир — все избежали критики. Таким образом, комиссия оказывает помощь правительствам, замешанным в кровавых бойнях и пытках, а это прямо противоречит тому, ради чего эта комиссия создавалась» ¹⁶.

Различия в подходе к правам человека на Западе и в других цивилизациях, а также ограниченные возможности Запада по достижению своих целей чётко проявились во время конференции ООН по правам человека, которая состоялась в Вене в июне 1993 года. На одной стороне оказались европейские и североамериканские страны; на другой — блок, в который входили примерно 50 не-западных стран, наиболее активными из которых было 16 — это правительства одной латиноамериканской страны (Куба), одна буддистская страна (Мьянма), четыре конфуцианские страны с совершенно разными политическим идеологиями, экономическими системами и уровнем развития (Сингапур, Вьетнам, Северная Корея и Китай), а также девять мусульманских (Малайзия, Индонезия, Пакистан, Иран, Ирак, Сирия, Йемен, Судан и Ливия). Руководителями азиатско-исламской группировки стали Китай, Сирия и Иран. Между этими двумя группировками оказались латиноамериканские страны, за исключением Кубы, которые часто поддерживали Запад, и африканские и православные государства, которые иногда поддерживали, но чаще противостояли позиции Запада.

Вопросы, по которым страны разделялись согласно линиям разлома между цивилизациями, включали: универсальность против культурного релятивизма в подходе к правам человека; относительный приоритет экономических и общественных прав, включая право на развитие, против политических и гражданских прав; политическая условность при оказании экономической помощи; создание поста комиссара ООН по правам человека; мера, в которой неправительственным организациям по защите прав человека, которые в то же время собрались на встречу в Вене, нужно позволить принимать участие в правительственной конференции; особенные права, которые должны быть подтверждены на данной конференции; а также частные вопросы: например, стоит ли позволить далай-ламе выступи с обращением к участникам и необходимо ли открыто осудить нарушения прав человека в Боснии.

Основные несовпадения во взглядах на эти вопросы были между западными странами и азиатско-исламским блоком. За два месяца до Венской конференции азиатские страны встретились в Бангкоке и приняли декларацию, в которой подчёркивалось, что права человека следует рассматривать «в контексте… национальных и региональных особенностей, а также различных исторических и культурных условий», что наблюдение в области прав человека является нарушением суверенитета страны и что избирательная экономическая помощь, поставленная в зависимость соблюдения прав человека, нарушает право на развитие. Различия в подходе к этим и другим вопросам были столько велики, что весь документ, подготовленный во время итогового заседания на предварительной предвенской встрече в Женеве в начале мая, пестрил скобками, в которых приводились особые мнения одной или более стран.

Западные нации оказались плохо подготовлены к Венской конференции, где оказались в меньшинстве, и в ходе встречи делали немало уступок своим оппонентам. В результате этого, если не считать громкого подтверждения женских прав, декларация, принятая на конференции, оказалась довольно слабым документом. Она оказалась, как заметил один борец за права человека, «полным ошибок противоречий» документом, который олицетворял победу азиатско-исламской коалиции и поражение Запада ¹⁷. Венская декларация не содержала чёткого подтверждения права на свободу речи, печати, собраний, вероисповедания, поэтому во многих отношениях оказалась намного слабее, чем Всемирная декларация прав человека, которую ООН приняла в 1948 году. Этот сдвиг продемонстрировал снижение власти Запада. «Международный режим соблюдения прав человека, установившийся с 1945 года, — заметил один американский поборник прав человека, — больше не существует. Американское господство ослабло. Европа, даже после событий 1992 года, остаётся не более чем полуостровом. Мир теперь настолько же арабский, азиатский и африканский, насколько и западный. Сегодня Всемирная декларация прав человека и международные договорённости намного менее важны для большей части планеты, чем в эпоху сразу же после окончания Второй Мировой войны». Один азиатский критик Запада высказал примерно те же взгляды: «Впервые после принятия Всемирной декларации в 1948 году, страны, где нет прочных иудео-христианских корней и господства естественного права, оказались в первых рядах. Эта беспрецедентная ситуация будет определять новую международную политику в сфере прав человеке. Она также умножит поводы для конфликта» ¹⁸.

«Главным победителем, — заметил ещё один наблюдатель, говоря о Вене, — безусловно, оказался Китай, по крайней мере там, где успех определяется тем, что других можно попросить убраться с дороги. Пекин постоянно побеждал на встрече только потому, что использовал свой огромный вес» ¹⁹. Запад, которого в Вене превзошли по количеству голосов и тактике, оказался тем не менее способен добиться не такой впечатляющей, но всё же победы над Китаем. Добиться проведения летней Олимпиады 2000 года в Пекине было основной задачей китайского правительства, которое вложило в достижение этой цели потрясающие средства. В Китае невероятно широко разрекламировали участие в конкурсе на проведение Олимпиады, и ожидания общественности были высоки; руководство страны лоббировало другие правительства, чтобы те тоже поддерживали олимпийские притязания; к кампании присоединились Тайвань и Гонконг. На другой стороне оказались Конгресс США, Европейский парламент и правозащитные организации, которые выступали решительно против Пекина. Хотя выборы в Международном олимпийском комитете проходят методом тайного голосования, результаты явно разделились по цивилизационному признаку. Во время первого тура голосования Пекин (при широкой африканской поддержке) оказался на первом месте, а Сидней — на втором. На следующем туре, когда был исключён Стамбул, конфуцианско-исламские связи принесли его голоса в основном Пекину; когда выбыли из борьбы Берлин и Манчестер, их голоса пошли Сиднею, обеспечив австралийцам победу в четвёртом туре, а Китай потерпел унизительное поражение, которое он возложил на совесть США.

«Америке и Британии, — прокомментировал Ли Куан Ю, — удалось сбить спесь с Китая… Видимой причиной были «права человека». Истинная причина была политической: показать политическое влияние Запада» ²⁰. Несомненно, намного больше людей в мире интересуется спортом, чем правами человека, но с учётом венского поражения Запада по вопросу о правах человека эта одиночная демонстрация западного «влияния» оказалась также и напоминанием о его слабости.

Помимо того, что уменьшилось влияние Запада, парадоксы демократии также снижают волю Запада поддерживать демократию в мире после «Холодной войны». Во время «Холодной войны» Запад и Соединённые Штаты особенно остро столкнулись с проблемой «дружественного тирана»: эта была дилемма, стоит ли сотрудничать с антикоммунистическими военными хунтами и диктаторами, которые были полезными союзниками в «Холодной войне». Такое сотрудничество приводило к неудобствам, когда подобные режимы оказывались замешаны в вопиющие нарушения прав человека. Однако такое сотрудничество можно было оправдать тем, что это было меньшее из зол: эти правительства проводили не такие широкомасштабные репрессии, как коммунистические режимы, а также считалось, что они не такие устойчивые и намного больше зависят от американского и другого внешнего влияния.

Почему бы не работать с менее кровавым дружественным тираном, если альтернативой был более кровавый и недружественный? В мире после «Холодной войны» выбор может быть более трудным: между дружественным тираном и недружественной демократией. Легкомысленное предположение Запада, что демократически выбранные правительства будут прозападными и настроенными на сотрудничество, не оправдалось в не-западных обществах, где избирательная борьба может привести к власти антизападных националистов и фундаменталистов. Запад вздохнул с облегчением, когда алжирские военные вмешались в 1992 году и отименили выборы, на которых явно должны были победить фундаменталисты из Исламского фронта освобождения. На руку западным правительствам оказалось отлучение от власти после победы на выборах фундаменталистской Партии Благоденствия в Турции и националистской партии в Индии в 1995 и 1996 годах соответственно. С другой стороны, после революции в Иране пришёл к власти один из наиболее демократических режимов в исламском мире, а открытые выборы во многих арабских странах, включая Саудовскую Аравию и Египет, почти наверняка приведут к власти правительства, намного менее симпатичые с точки зрения Запада, чем их недемократические предшественники. Всенародно избранное правительство в Китае может быть крайне националистичным. По мере того как западные лидеры осознают, что демократические процессы в не-западных обществах часто приводят к власти недружественные Западу правительства, они, во-первых, стараются оказать влияние на ход этих выборов, а во-вторых, с меньшим энтузиазмом борются за демократию этих странах.

Иммиграция

Если демография — это судьба, то перемещения населения — это двигатель истории. В прошлые столетия различные темпы роста населения, экономические условия и политики правительств приводили к массовой миграции греков, евреев, германских племён, скандинавов, русских, китайцев и других народов. В некоторых случаях эти перемещения были сравнительно мирными, в друга достаточно кровавыми. Однако европейцы девятнадцати века были доминирующей расой по демографическому вторжению. С 1821 по 1924 годы около 55 миллионов европейцев мигрировали за океан, около 35 миллионов из них — в Соединённые Штаты Америки. Жители Запада покоряли и порой уничтожали другие народы, исследовали и обживали менее густонаселённые земли. Экспорт людей был, пожалуй, наиболее важным аспектом расцвета Запада с шестнадцатого по двадцатое столетие.

Конец двадцатого века ознаменовался другой, ещё большей волной миграции. В 1990 году количество легальных международных мигрантов составило 100 миллионов, беженцев — 19 миллионов, а нелегальных мигрантов — по крайней мере на 10 миллионов больше. Эта новая волна миграции была отчасти результатом деколонизации, образования новых стран и политики государств, которые поощряли отъезд людей или вынуждали их делать это. Однако это было также и результатом модернизации и технологического развития. Улучшения в сфере транспорта сделали миграцию легче, быстрее и дешевле; усовершенствование в области коммуникаций дало больший стимул использовать экономические возможности и усилило связи между мигрантами и семьями из их родных стран. Кроме того, подобно" тому, как экономический рост Запада стимулировал эмиграцию в девятнадцатом веке, экономическое развитие не-западных обществ стимулировало эмиграцию в двадцатом столетии. Миграция становится самонарастающим процессом. «Если в миграции и есть хоть один «закон», — утверждает Майрон Вайнер, — то он заключается в том, что миграционный поток, однажды начавшись, увеличивает свою скорость. Мигранты дают возможность мигрировать своим друзьям и знакомым, снабжая их информацией о том, как мигрировать, средствами для облегчения переезда, а также оказывают помощь в поиске работы и жилья». Результатом, по выражению Вайнера, становится «глобальный миграционный кризис» ²¹.

Жители Запада последовательно и удачно противостояли распространению ядерного оружия и поддерживали демократию и права человека. Их взгляды на иммиграцию, напротив, были двойственными и значительно изменялись одновременно с изменением баланса за последние два Десятилетия двадцатого века. До 1970-х европейские страны в общем благосклонно относились к иммиграции и, в некоторых случаях, наиболее заметно в Германии и Швейцарии, поощряли её, чтобы компенсировать нехватку рабочей вилы. В 1965 году Соединённые Штаты пересмотрели свои ориентированные на Европу квоты, принятые ещё в 1920-е, и радикально изменили свои законы, значительно увеличив ноток иммиграции и открыв новые её источники в семидесятые — восьмидесятые годы. Однако к концу 1980-х высокий уровень безработицы, увеличившееся количество иммигрантов и преимущественно «неевропейский» характер иммиграции привели к резким изменениям в европейских взглядах и политике. Несколько лет спустя те же проблемы привели к значительным сдвигам и в Соединённых Штатах.

Большинство мигрантов и беженцев конца двадцатого века переехало из одного не-западного общества в другое. Приток мигрантов в западные общества, однако, приблизился к абсолютным показателям европейской эмиграции девятнадцатого века. В 1990 году в Соединённых Штатах Америки проживало около 20 миллионов иммигрантов первого поколения, в Европе — 15,5 миллионов, и ещё 8 миллионов в Австралии и Канаде. Количество иммигрантов относительно коренного населения в основных европейских странах достигло 7–8 процентов. В Соединённых Штатах Америки иммигранты составляли 8,7 процента населения в 1994 году (в 1970 было вдвое больше), а их доля в Калифорнии и Нью-Йорке составляла 25 процентов и 16 процентов соответственно. В восьмидесятые годы в США въехало 8,3 миллиона человек, а за первые четыре года девяностых — 4,5 миллиона.

Новые иммигранты приезжают в основном из не-запаных обществ. В Германии в 1990 году постоянно проживало 1 миллион 675 тысяч турок; а следующие большие группы иммигрантов были выходцами из Югославии, Италии и Греции. В Италии основным источником были Марокко, Соединённые Штаты (вероятно, в основном это были американцы итальянского происхождения, которые вернулись домой), Тунис и Филиппины. К середине девяностых 4 миллиона мусульман проживали в одной только Франции, и до 13 миллионов по всей Западной Европе. В 1950-х две трети иммигрантов приехали в Соединённые Штаты из Европы и Канады; в восьмидесятых примерно 35 процентов из резко возросшего числа иммигрантов были из Азии, 45 процентов — из Латинской Америки и менее 15 процентов — из Европы и Канады. Естественный рост населения в США очень низок, а в Европе практически равняется нулю. Среди мигрантов уровень рождаемости высок, поэтому именно на них приходится большая часть будущего роста населения в европейских стран. В результате этого жители Европы всё больше боятся что «на них обрушилось нашествие не армий и танков, а мигрантов, которые говорят на других языках, молятся другим богам, принадлежат к другим культурам, и возникает страх, что они отберут у европейцев работу, оккупируют их земли, съедят все деньги социального обеспечения и будут угрожать их образу жизни» ²². Эта фобия, корни которой лежат в относительном демографическом спаде, по наблюдению Стэнли Хоффмана, «основывается на реальных столкновениях культур и обеспокоенности за национальную идентичность» ²³.

К началу 1990-х две трети иммигрантов в Европу были мусульманами, и обеспокоенность европейцев иммиграцией была прежде всего обеспокоенностью мусульманской иммиграцией. Европе брошены вызовы: демографический — на долю иммигрантов проходится 10 процентов новорождённых в Западной Европе, а в Брюсселе 50 процентов детей рождаются у родителей-арабов — и культурный. Мусульманские общины — будь то турецкая в Германии или алжирская во Франции — не интегрировались в принявшие их культуры и практически ничего для этого не делают, что беспокоит европейцев. «По всей Европе растёт страх, — сказал в 1994 году Жан-Мари Доменаш, — перед мусульманским сообществом, которое не признает европейских границ, ставчем-то вроде тринадцатой нации Европейского сообщества». Один американский журналист написал об иммигрантах:

«Европейское гостеприимство необычно избирательно. Французов мало заботит польское нашествие с Востока, поляки, по крайней мере, — европейцы и католики. Не-арабских африканских иммигрантов также в большей массе не боятся и не презирают. Враждебное отношение касается в основном мусульман. Слово иммигрант практически стало синонимом ислама, который сегодня является второй по величине религией Франции, и отражает культурный и этнический расизм, корни которого уходят глубоко в историю Франции». ²⁴

Однако строго говоря, французы озабочены сохранением не столько чистоты расы, сколько чистоты культуры. Они допустили чернокожих африканцев, которые говорят прекрасном французском языке, в свою законодательную власть, но не пускают в школы мусульманских девочек в традиционных платках. В 1990 году 76 процентов жителей Франции считали, что в стране живёт слишком много арабов, 46 процентов думало, что слишком много чернокожих, 40 процентов — слишком много азиатов и 24 процента — слишком много евреев. В 1994 году 47 процентов немцев сказали, что предпочли бы не иметь по соседству арабов, 39 процентов не хотели видеть поляков, 56 процентов — турок, 22 процента — евреев. ²⁵ В Западной Европе антисемитизм, направленный против арабов, вытеснил антисемитизм, направленный против евреев.

Неприятие иммиграции общественностью и враждебное отношение к мигрантам проявляются в актах насилия против иммигрантских сообществ и отдельных людей, стало особенно острой проблемой в Германии в начале 1990-х годов. Значительно повысилось число голосов, которое избиратели отдают за правые, националистические и антииммиграционные партии. Однако общее количество этих голосов, как правило, невелико. В Германии Республиканская партия набрала более 7 процентов голосов во время европейских выборов в 1989 году, но лишь 2,1 процента голосов на национальных выборах в 1990-м. Во Франции Национальный Фронт, собиравший незначительное число голосов в 1980-м, заручился поддержкой 9,6 процента избирателей в 1988-м, затем доля голосов, отдаваемых за него на местных и парламентских выборах, стабилизировалась на уровне 12–15 процентов. В 1995 году два националистически настроенных кандидата на пост президента набрали 19,9 процента голосов, а представители Национального Фронта стали мэрами нескольких городов, включая Тулон и Ниццу. В Италии голоса Национального альянса также выросли с уровня примерно 5 процентов в восьмидесятых до 10–15 процентов в начале девяностых. В Бельгии Фламандский блок / Национальный фронт собрали 9 процентов голосов на выборах в 1994 году, причём Блок получил 28 процентов голосов в Антверпене. В Австрии доля голосов, отдаваемых на всеобщих выборах Партии свободы, увеличилась с менее чем 10 процентов в 1986-м до более чем 15 процентов в 1990-м и почти до 23 процента в 1994 году ²⁶.

Эти европейские партии, выступающие против мусульманской иммиграции, в значительной мере были зеркальным отражением исламистких партий в мусульманских странах. И те и другие были аутсайдерами, которые обвиняли коррумпированный истэблишмент и его партии, использовали экономическое недовольство, особенно безработицу, выступали с этническими и религиозными лозунгами, подвергали нападкам зарубежное влияние в их странах. В обоих случаях крайние экстремисты организуют акты терроризма и насилия. В большинстве случаев как исламистские, так и европейские националистические партии добиваются лучших результатов на местных, а не на национальных выборах. Мусульманский и европейский политический истэблишмент ответил на эти тенденции одинаково. Во всех мусульманских странах, как мы уже видели, правительства становятся всё более исламскими по своему курсу, символам, политике и действиям. В Европе центристские партии переняли риторику и претворяли в жизнь меры, предложенные правыми, антииммиграционнымипартиями. Там, где демократическая политика работает эффективно и две или более партии находятся в оппозиции исламистским или националистическим партиям, их голоса не превышали 20 процентов. Протестные партии превысили этот уровень только в странах, где не было другой эффективной альтернативы правящей партии или коалиции, таких как Алжир, Австрия и, в значительной мере, в Италии.

В начале 1990-х европейские политические лидеры соревновались друг с другом, кто лучше ответит на антииммигрантские настроения. Во Франции Жак Ширак заявил в 1990 году, что «иммиграцию нужно полностью остановить; министр внутренних дел Шарль Паскуа призывал в 1993 году к «нулевой иммиграции»; а Франсуа Миттеран, Эдит Крессон, Валери Жискар д’Эстен и другие политики-центристы также перешли на антииммиграционные позиции. Иммиграция была главным вопросом на парламентских выборах в 1993 году, который явно сделал вклад в победу консервативных партий. В начале 1990-х французское правительство изменило политику, сделав более сложным: для детей иммигрантов — получать гражданство, для семей иммигрантов — въезжать в страну, для иностранцев — просить политическое убежище и для алжирцев — получать визы для въезда во Францию. Нелегальных иммигрантов депортировали, а полиция и другие силовые структуры, работающие с иммигрантами, были укреплены.

В Германии канцлер Гельмут Поскольку и другие политические лидеры также выражали обеспокоенность проблемами, связанными с иммиграцией, и наиболее значительными шагами правительства в этой области стало изменение статьи XVI конституции Германии, которая гарантировала убежище в стране для «людей, которые подвергаются гонениям на политической почве», и отмена пособий для ищущих убежища. В 1992 году в Германию приехало 438.000 беженцев; в 1994-м — только 127.000. В 1980 году Британия резко снизило уровень иммиграции примерно до 50 000 человек в год, и поэтому данная проблема вызвала не такие сильные эмоции и оппозицию, как на континенте. Однако за период с 1992 про 1994 год Британия сократила с 20 000 до менее 10 000 количество людей, ищущих убежища, которым разрешено оставаться на территории страны. Когда перестали существовать барьеры на перемещение в пределах Европейского Союза, британские опасения были сфокусированы в основном на опасности не-европейской миграции с континента. В целом в середине 1990-х страны Западной Европы неумолимо стремились свести к минимуму, а то и полностью исключить иммиграцию из не-европейских источников.

В Соединённых Штатах Америки проблема иммиграции вышла на первый план немного позже, чем в Европе, и не вызвала такого же общественного резонанса. США всегда были страной иммигрантов, всегда себя таковой считали и исторически разработали у себя весьма успешные процедуры ассимиляции новоприбывших. Кроме того, в восьмидесятых — девяностых годах уровень безработицы в Соединённых Штатах Америки был значительно ниже, чем в Европе, и страх потери работы не был решающим фактором, определяющим отношение к иммиграции. Источники иммиграции в Америку также отличались от европейских, поэтому страх поглощения какой-то одной иностранной нацией был менее ощутим на национальном уровне, хотя в некоторых регионах вполне реален. Также намного меньше, чем в Европе, била культурная дистанция между двумя крупнейшимигруппами иммигрантов и принимающей страной: мексиканцы — католики и говорят по-испански; филиппинцы — католики и говорят по-английски.

Несмотря на эти факторы, за четверть столетия после принятия в 1965 году акта, позволившего значительно увеличить иммиграцию из Азии и Латинской Америки, американская общественность заметно изменила своё отношение к проблеме. В 1965 году лишь 33 процента общественности хотели снижения иммиграции. В 1977 году этого желало 42 процента, в 1986-м — 49 процентов, в 1990-м и 1993-м — 61 процент. Опросы, приведённые в девяностых годах, стабильно выявляли не менее 60 процентов людей, которые желали снижения иммиграции ²⁷. В то время как экономические соображения и экономические условия говорят о необходимости иммиграции, противодействие этому процессу (неизменно растущее как в хорошие, так и плохие времена) говорит о том, что вопросы развития культуры, роста преступности и сохранения образа жизни оказались более важными для общественного мнения. «Многие, возможно, большинство американцев, — писал в 1994 году один наблюдатель, — ещё рассматривают свою нацию как основанную европейцами страну, чьи законы являются британским наследием языком был (и должен им остаться) английский, институты и общественные учреждения находятся под влиянием классических западных норм, чья религия имеет иудейско-христианские корни и чьё величие изначально объясняется этикой протестантского отношения к труду. Отражая эти предпосылки, 55 процентов респондентов во время одного из выборочных опросов сказали, что считают иммиграцию угрозой для американской культуры. В то время как европейцы видят угрозу в иммиграции мусульман или арабов, американцы видят её в росте числа латиноамериканцев и азиатов, но в первую очередь — мексиканцев. При опросе группы американцев в 1990 году на тему «из какой страны Америка принимает слишком много иммигрантов», Мексика набрала голосов вдвое больше любой другой страны, затем следовали Куба, Восток (страна не определена), Южная Америка и Латинская Америка (без упоминания страны), Япония, Вьетнам, Китай и Корея ²⁸.

Растущее недовольство общественности иммиграцией в начале 1990-х годов незамедлительно вызвало политическую реакцию, сравнимую с той, что имела место в Европе. С учётом природы американской политической системой ультраправые и антииммиграционные партии не набирали голосов, но антииммиграционные публицисты и общественные группы стали более многочисленными, более активными, и их голос слышится все громче. Негодование в основном приходилось на долю 3,5–4 миллионов нелегальных иммигрантов, и политики на это ответили. Как и в Европе, наиболее сильная реакция была на уровне штатов и округов, которые несут основные затраты на содержание иммигрантов. Так, например, Флорида, а за ней ещё шесть штатов предъявили федеральному правительству иск на 884 миллиона долларов в год для покрытия издержек на образование, социальное обеспечение, охрану правопорядка и другие расходы, вызванные нелегальными иммигрантами. В Калифорнии, где иммигрантов больше всего как в относительном, так и абсолютном выражении, губернатор Пит Уилсон заручился поддержкой общественного мнения, настояв на отказе в праве на государственное образование для детей незаконных иммигрантов и прекратив выплаты штата за экстренную медицинскую помощь нелегальных иммигрантов. В ноябре 1994 года жители Калифорнии большинством голосов одобрили Поправку 187, отказав в льготах на медицинскую помощь, образование и социальное обеспечение незаконным иммигрантам и их детям.

В том же 1994 году администрация Клинтона, отказавшись от предыдущего курса, усилила иммиграционный контроль, ужесточила правила по предоставлению политического убежища, расширила штат Службы иммиграции и натурализации, усилила пограничное патрулирование и построила заграждения на границе с Мексикой. В 1995 году Комиссия по иммиграционной реформе, образованная Конгрессом США в 1990 году, рекомендовала снизить уровень ежегодной легальной иммиграции с 800 тысяч до 550 тысяч, отдавая предпочтение молодым детям и супругам, но не остальным родственникам граждан и постоянно проживающих на территории США лиц, и это предложение «потрясло азиатско-американские и латиноамериканские семьи» ²⁹. В 1995–1996 годах в Конгрессе полным ходом шло придание законной силы рекомендациям комиссии и другим мерам, направленным на ограничение иммиграции. К середине девяностых иммиграция стала самым важным политическим вопросом в США, а в 1996-м Патрик Бьюкенен сделал противодействие иммиграции краеугольным камнем своей президентской кампании. Соединённые Штаты следуют за Европой в стремлении значительно сократить въезд не-европейцев в свою страну.

Может ли Европа или США построить дамбу на пути прилива мигрантов? Франция испытала значительный демографический пессимизм, начиная с пронзительного романа Жана Распая в 1970-х до аналитического исследования Жан-Клода Шенэ в девяностых, и подытоженного в комментарии Пьера Лелюша: «История, близость и бедность гарантируют, что Франции и Европе суждено быть населёнными преимущественно народами из обанкротившихся стран с юга. Прошлое Европы было белым и иудейско-христианским. Будущее — нет». (Книга Распая «Le Camp des Saints» была впервые опубликована в 1973 году (Paris, Editions Robert Laflrost), затем вновь увидела свет в новом издании в 1985 году, когда выросла обеспокоенность иммиграцией во Францию. Примечательно огромное внимание к ней американцев, когда проблема обострилась и в Соединённых Штатах Америки после статьи Мэтью Коннелли и Пола Кеннеди «Будут ли все остальные против Запада?» Atlantic Monthly, v. 274 (Dec. 1994), pp. 61ff. Предисловие Распая к французскому изданию было опубликовано по-английски в The Social Contract, v. 4 (Winter 1993/94), рр. 115–117). — Прим. авт.) ³⁰ Однако будущее не определено окончательно; и ни одно будущее не является неизменным. Проблема не в том, будет ли Европа исламизирована или Соединённые Штаты латиноамериканизированы. Вопрос в том, станут ли Европа и США расколотыми странами, состоящими из двух явно выраженных и весьма различных сообществ, из двух разных цивилизаций, и проблема эта зависит, в свою очередь, от количества иммигрантов и степени, в которой они будут ассимилированы в западные культуры, превалирующие в Европе и Америке.

Европейские общества, как правило, либо не хотят ассимилировать иммигрантов, либо наталкиваются на трудности, пытаясь сделать это, а степень, в которой мусульманские иммигранты и их дети хотят ассимилироваться, остаётся неясной. Таким образом, продолжительная и значительная иммиграция, скорее всего, приведёт к появлению стран, разделённых на христианскую и мусульманскую общины. Этого исхода можно избежать — всё зависит от того, насколько готовы правительства и простые люди нести затраты, направленные на ограничение такой иммиграции. Речь идёт о прямых финансовых затратах на воплощение антииммиграционных мер, социальных издержках дальнейшего обособления существующих иммигрантских сообществ и потенциальных долгосрочных экономических издержках в виде нехватки рабочей силы и снижения темпов развития страны.

Проблема мусульманского демографического нашествия, однако скорее всего, ослабнет после того, как пройдёт пик роста рождаемости в Северной Африке и на Ближнем Востоке, как это уже произошло в некоторых странах, и рождаемость начнёт снижаться ³¹. Если иммиграция вызвана демографическим давлением, то мусульманская иммиграция может существенно сократиться к 2025 году. Но это не касается субсахарской Африки. Если экономическое развитие вызовет и поддержит социальную мобилизацию на Западе и в Центральной Африке, а стимулов и возможностей мигрировать станет больше, то на смену угрозе «исламизации» придёт угроза «африканизации». Вероятность того, что это произойдёт, сильно зависит от того, насколько население Африки сократится из-за СПИДа и других эпидемий, и того, насколько привлекательной для иммигрантов со всей Африки окажется ЮАР.

В то время как мусульмане представляют насущную проблему для Европы, то мексиканцы являются проблемой для Соединённых Штатов. Если предположить, что существующие тенденции и политика продолжатся, американское население, как показывают цифры, приведённые в таблице 8.2, значительно изменится в первой половине двадцать первого века, став почти на 50 процентов белым и 25 процентов латиноамериканским. Как и в Европе, изменения в иммиграционной политике и эффективное усиление антииммиграционных мер могут повлиять на эти прогнозы. Но вэтом случае самой актуальной проблемой будет то, насколько латиноамериканцы ассимилируются в американское общество, как были ассимилированы предыдущие группы иммигрантов. Второе и третье поколения латиноамериканцев сталкиваются с широким спектром стимулов и способов давления, побуждающих сделать это. С другой стороны, мексиканская иммиграция по целому ряду признаков — и это имеет большую потенциальную важность — отличается от других иммиграций. Во-первых, мигранты из Европы или Азии пересекают океан; мексиканцы переходят границу пешком или вброд по реке. Этот плюс — доступность транспорта и коммуникаций позволяет им поддерживать тесные связи с родными сообществами дома. Во-вторых, мексиканские иммигранты сконцентрированы на юго-западе Соединённых Штатов, образуя часть мексиканского общества, которое простирается от Юкатана до Колорадо (см. карту 8.1). В-третьих, есть доказательства того, что сопротивление ассимиляции значительно выше среди мексиканских иммигрантов, чем среди других иммигрантских групп, и что мексиканцы склонны сохранять свою мексиканскую идентичность, пример чему был продемонстрирован во время борьбы вокруг поправки 187 в Калифорнии в 1994 году. В-четвёртых, район, населённый мексиканскими мигрантами, был аннексирован Соединёнными Штатами после победы над Мексикой в середине XIX века. Экономическое развитие Мексики наверняка вызовет у мексиканцев реваншистские настроения. В скором времени результаты американской военной экспансии в XIX веке будут поставлены под угрозу, а возможно, окажутся обратными из-за мексиканской демографической экспансии в двадцать первом веке.

Карта 8.1. Соединённые Штаты Америки: расколотая страна?

Прогнозируемое процентное соотношение чернокожих, азиатов, коренных американцев и латиноамериканцев среди населения в 2020 году, по округам.

Источник: U. S. Bureau of the Census. Population Projections of the United States by Age, Sex, Race, and Hispanic Origin: 1995 to 2050 (Washington: U. S. Government Printing Office. 1996. pp. 12–13.

Изменяющийся баланс между могуществом цивилизаций всё больше затрудняет достижение Западом своих целей в сферах нераспространения оружия, прав человека, иммиграции и в других областях. Чтобы свести к минимуму потери в данной ситуации, Западу требуется умело распорядится своими экономическими ресурсами, применять к другим обществам политику кнута и пряника, укрепить своё единство и координировать свою политику так, чтобы другие общества не могли стравливать западную страну с другой, а также поддерживать и использовать различия между не-западными странами. С одной стороны, способность Запада следовать такой стратегии будет зависеть от природы и силы его конфликтов с цивилизациям, бросающими вызов, а с другой стороны — от той степени, в которой он сможет найти и развить общие интереса колеблющимися цивилизациями.