Абрам Ильич Фет:
Инстинкт и социальное поведение

Предисловие редакторов к первому изданию

Личность Абрама Ильича Фета, автора этой книги, для нашего времени уникальна; такие встречались, вероятно, в эпоху Возрождения, французского Просвещения XVIII века или среди русской интеллигенции XIX века. Возможно, он был одним из последних представителей этого вымирающего вида. Его кумиром был Герцен, который, как известно, окончил естественный факультет Московского университета, обладал недюжинным писательским талантом, но посвятил свою жизнь служению обществу. В некотором смысле А. И. Фет повторил его судьбу.

Кандидатскую диссертацию по математике А. И. Фет защитил в московском университете, когда ему едва исполнилось 24 года. Диссертация была признана выдающейся. Докторскую защитил там же, теперь уже 40 лет назад. Научные результаты, содержащиеся в ней, до сих пор никто не улучшил. Любой из своих двадцати семи опубликованных работ по математике Абрам Ильич мог по праву гордиться. Но его влекла физика, и он начал сотрудничать с выдающимся физиком Ю. Б. Румером. Результатом их сотрудничества стали не только совместные книги «Теория унитарной симметрии» (М., «Наука», 1970) и «Теория групп и квантованные поля» (М., «Наука», 1977), но и собственная фундаментальная монография А. И. Фета «Группа симметрии химических элементов». В этой работе дано физическое обоснование системы химических элементов, и ей, по-видимому, суждено стать классической. Но А. И. Фету не давала покоя судьба человечества; он постоянно размышлял о природе человека, о путях развития человеческого общества, о судьбах человеческой культуры и цивилизации, и писал об этом.

Особенно ярко общественный темперамент А. И. Фета проявился в 1970-е годы, когда по всей Польше прокатилась волна забастовок и он почувствовал в них начало развала «социалистического лагеря». Советская печать тщательно скрывала происходящее в Польше, но иностранные коммунистические газеты продавались в каждом киоске — польская «Trybuna ludu», итальянская «Unita» и другие, — и Абрам Ильич был их усердным читателем. Читать между строк он научился ещё в юности. События развивались, А. И. Фет за ними следил и скоро стал экспертом не только по текущим польским событиям, но и по всей польской истории. В 1976 году в Польше возник «Комитет защиты рабочих» (КОР) — организация интеллектуалов, ставшая центром притяжения для рабочих. А. И. Фет восхищался организованностью КОР-а, использовавшего как легальные, так и нелегальные методы борьбы. Такое сочетание он считал наиболее плодотворным для сопротивления тоталитарному режиму и мечтал, чтобы советские интеллектуалы создали что-либо подобное: КОР мог послужить для них моделью. Эта идея стала его страстью. По горячим следам А. И. Фет стал писать о событиях в Польше. Первоначальные заметки переросли в книгу «Польская революция». Она была издана в Париже и Лондоне и переведена на многие языки. В предисловии к лондонскому изданию итальянец Марио Корти писал: «Нам кажется, что публикуемое здесь сочинение превосходит все остальные не только по объёму и насыщенности информацией. Оно их превосходит ещё по степени понимания исторических предпосылок, сделавших возможным появление в Польше такого массового, подлинно народного движения, которое именуется «Солидарностью». Автор предпочёл остаться неизвестным. Он хотел не личной славы, а освобождения России: «Муза истории — писал он — говорит сегодня по-польски. От нас зависит научить её русскому языку».

Кроме того, А. И. Фет искал для России различные модели экономического и социального развития. В Польше в то время выходила серия книг, объясняющих основы общественного и экономического устройства разных стран: «Азбука Стокгольма», «Азбука Вены», «Азбука Швейцарии» и другие. Все это А. И. Фет переводил для самиздата. Собирался написать ряд очерков о разных политических и экономических концепциях: что такое либерализм, консерватизм, социализм. Их готовые тексты были у него в голове, и он много раз проговаривал их друзьям. Абрам Ильич называл это «проигрывать пластинку». Некоторые очерки он всё же написал. Они будут опубликованы вместе с его книгой «Заблуждения капитализма».

Отличительной чертой А. И. Фета был особый нравственный максимализм. Он высоко ставил звание учёного и умел восхищаться широтой взгляда на мир, оригинальностью мышления и независимостью поведения лучших представителей этого сословия, но презирал тех из них, кто принял мещанскую установку «Живи, как все». С их бесконечными интригами, с их жалкими целями и жалкими поступками А. И. Фет не мог примириться и называл это «Из жизни насекомых». Такого не прощают.

Будучи убеждённым противником тоталитаризма, Абрам Ильич полагал, в отличие от большинства правозащитников, что существующий строй нужно не улучшать, а менять. Обращаться с жалобами на беззакония к тем, кто сам их чинит, считал бессмысленным. Но когда весной 1968 года жизнь поставила его перед выбором — подписать или не подписать петицию в защиту незаконно осуждённых, — сделал выбор не колеблясь. «Я прекрасно понимал всю бессмысленность этого письма, — говорил он позже, — но отказ расценили бы как трусость. Иметь такую репутацию я не хотел не только потому, что это стыдно, но и потому, что имел некоторое влияние на окружающих». Требуя независимого поведения от других, он демонстрировал его своим примером. Вокруг этого письма была развёрнута шумная пропагандистская кампания. «Подписантов» обличали на собраниях, грозили увольнением, добивались унизительного покаяния. А. И. Фет каяться не собирался. Осенью подошло время переизбрания его по конкурсу в Институте математики Сибирского отделения Академии наук СССР, где он работал с 1960 года, и на волне пропаганды от него смогли избавиться те, кого он так презирал — в совете института у них оказалось большинство в один голос. Изгнали А. И. Фета и из Новосибирского университета, где он работал по совместительству: преподавание любого предмета считалось идеологической работой, «преподавателей-подписантов» увольняли всех подряд. Четыре года Абрам Ильич был безработным и жил на случайные заработки, продолжая заниматься наукой. Потом ему неожиданно предложили далёкую от его научных интересов работу в Научно-исследовательском институте систем, от которой он отказался. Тогда его приняли в лабораторию теоретической физики Института неорганической химии. Видимо, где-то наверху нашли сложившуюся ситуацию неудобной и прикрикнули на нижестоящих чиновников. Так закончился этот урок нравственности.

Широта и глубина интеллектуальных интересов и знаний А. И. Фета совершенно необычны для нашей эпохи. Среди естественных наук, кроме математики и физики, ему особенно близка была биология. Не менее широки и глубоки были его интересы и знания в гуманитарной сфере, включая не только историю, философию, социологию, психологию, но и художественную литературу, музыку, изобразительное искусство. Абрам Ильич свободно читал не менее чем на шести или семи языках. Через его руки проходили многие сотни книг, и он почти всегда безошибочно определял истинное значение каждой из них. О тех, что оказывали на него наиболее сильное воздействие, он непрестанно говорил, а иногда даже переводил их для друзей.

А. И. Фет хорошо знал немецкую, французскую, английскую, польскую, украинскую литературу, помнил наизусть множество стихов на разных языках. При этом он был не просто «эрудитом»: мощный интеллект позволял ему выстраивать в единую картину факты из разных областей, на первый взгляд никак между собой не связанные. И что, может быть, всего удивительнее — с мощным интеллектом соединялась в нём необыкновенная страстность. О судьбах рода человеческого Абрам Ильич размышлял не как созерцатель, который «спокойно зрит на правых и виновных, не ведая ни жалости, ни гнева». Он ощущал себя активным деятелем, одним из тех, кто в ответе за будущее человечества. Историю с самого её начала делали не только и не столько правители, политики и полководцы, сколько духовные вожди, проповедники, философы. Среди философов и писателей прежних времён, начиная с Древней Греции, у А. И. Фета были союзники и противники, друзья и враги; с друзьями из разных эпох и стран он постоянно разговаривал. Но ближе всех стран для него была Россия, а ближе всех общественных групп — бескорыстно служившая народу русская интеллигенция, достойным наследником которой был он сам. «Русская интеллигенция погибла, но в ней можно видеть пример явления, которому принадлежит будущее» — писал Абрам Ильич в заключительной главе представляемой читателю книги «Инстинкт и социальное поведение», которая стала итогом его многолетних размышлений о судьбах человеческого общества.

На предыстории создания этой книги стоит остановиться отдельно. Абрам Ильич очень рано обратил внимание на то, что популярные социологические теории полностью или почти полностью игнорируют биологическую природу человека. И когда в 1963 году в Вене вышла книга «Das sogennannte Bose» («Так называемое зло») — главный труд крупнейшего биолога и крупнейшего мыслителя XX века Конрада Лоренца, основоположника этологии, науки о поведении животных и человека, — А. И. Фет сразу её прочёл, и она оказала на него сильнейшее воздействие. В этой книге Лоренц исследует открытый им инстинкт внутривидовой агрессии и из взаимодействия этого инстинкта с половым инстинктом выводит «высшие» эмоции животных и человека — ограничение агрессии, узнавание индивида, дружбу и любовь. Изучив «Так называемое зло», Фет стал разыскивать и изучать другие сочинения Лоренца. Как истинный учёный, он сумел оценить оригинальность и глубину открытий Лоренца, значение новых путей, предложенных им в исследовании природы человека и человеческой культуры. Фет не просто восхищался его идеями: они будили его собственную мысль — одни идеи Лоренца он уже мысленно развивал, другие стали толчком для совершенно новых, самостоятельных идей.

Три главных книги Лоренца — «Так называемое зло», «Восемь смертных грехов цивилизованного человечества» и «Оборотная сторона зеркала» — Фет перевел, но в советское время издать эти книги было невозможно, так как в них встречаются непочтительные упоминания о правителях коммунистических стран, хотя главное острие критики Лоренца направлено против современного капитализма с его бессмысленной и губительной конкуренцией. Эти книги составили однотомник, первое издание которого вышло в 1998 году в издательстве «Республика» под названием «Оборотная сторона зеркала», а второе — в 2008 году, в издательстве «Культурная революция» под названием «Так называемое зло». (Для переводов А. И. Фет пользовался псевдонимом «А. И. Фёдоров»). И только в середине 1990-х годов, после многих лет размышлений, Фет приступил к работе над книгой, получившей название «Инстинкт и социальное поведение».

В этой книге он поставил цель «выяснить действие социального инстинкта в человеческом обществе, описать условия, фрустрирующие его проявления, и объяснить последствия всевозможных попыток подавить этот неустранимый инстинкт». Равновесие человеческих сообществ Фет впервые рассмотрел в этой книге как динамическое равновесие двух противоположных инстинктов — открытого ещё Дарвином социального инстинкта, играющего роль притяжения, и открытого Лоренцем инстинкта внутривидовой агрессии, играющего роль отталкивания. Оба эти инстинкта проявляются у человека в специфических, только ему свойственных формах. Специфически человеческая форма инстинкта внутривидовой агрессии была подробно изучена Лоренцем. У животных этот инстинкт корректируется механизмом, предотвращающим убийство собрата по виду; чем сильнее вооружено животное, тем категоричнее выработанный эволюцией запрет убийства. Но человек изобрёл оружие, не являющееся частью его тела, и против него природный запрет оказался слишком слабым. Однако человек, по определению Лоренца, есть животное с двумя системами наследственности — генетической и культурной, и это позволило ему выработать новый механизм корректировки, передающийся традицией. Действие этого механизма распространяется только на небольшую группу «своих», в то время как в отношении «чужих» действие инстинкта внутривидовой агрессии резко усилилось. Различение «своих» и «чужих» тоже определяется культурной традицией.

Что же касается специфической для человека формы социального инстинкта, которую Фет называет инстинктом внутривидовой солидарности, то она была открыта им самим. Специфичность этого инстинкта состоит в его способности распространяться с меньших групп на большие. По-видимому, произошла мутация первоначального социального инстинкта, которая создала возможность распространить сплочённость и взаимопомощь с первоначальных групп на большие сообщества. «Поскольку — пишет автор в 3-ей главе книги — состав племени вводился в открытую программу социального инстинкта как подпрограмма, выработанная культурной традицией — что возможно только у человека, — то социальный инстинкт приобрёл особый характер человеческого инстинкта. Это была первая глобализация социального инстинкта, состоявшая в перенесении его с первоначальных групп на племена». Это и есть обнаруженное Фетом начало социальной истории человечества — биологическая избыточность мозга оказалась востребованной для развития культуры, которая впервые выступила как самостоятельная творческая сила. Дальнейшая глобализация зависела только от культуры. С этого времени стали выигрывать те племена, которые раньше и быстрее переносили метку «свой» на большие коллективы. На обширном историческом материале Фет убедительно показал, каким образом вся наша мораль, вся наша любовь к ближним произошла от глобализации племенной солидарности, которая постепенно превращалась во внутривидовую солидарность, каким образом метка «свой» постепенно распространялась на все большие сообщества, охватывая в конечном счёте всё человечество.

Главная тема книги — реакция на социальную несправедливость, проходящая через всю историю и получившая в XIX веке название «классовой борьбы».

Автор доказывает, что представления людей о справедливости сложились ещё при племенном строе, когда все члены общества совместно владели природным участком (теперь это называется природной рентой) и всеми видами интеллектуальной ренты. Это совместное владение соответствовало инстинктивно обусловленным правилам племенной морали и поэтому во всех племенах считалось «справедливым». Появление государства, сословий и частной собственности было для человека страшной катастрофой, так как вело к появлению социального неравенства и воспринималось как социальная несправедливость. Здесь Фет принимает основополагающую гипотезу: «Реакция на «социальную несправедливость» стимулируется социальным инстинктом человека, непосредственным образом вызывается всеми видимыми отклонениями от племенной морали, адресатом же её является асоциальный паразит».

Понятие «асоциальный паразитизм» ввёл Лоренц, но не успел его систематически исследовать и ограничился рассмотрением одной очень специальной формы асоциального поведения — преступлений против личности. Фет значительно расширил диапазон этого явления, причислив к асоциальным паразитам всех, кто стремится только к собственной выгоде — не только лентяев и трусов, но и людей, присваивающих себе чужой труд или природную и интеллектуальную ренту: рабовладельцев, жрецов, помещиков, капиталистов и так далее. Он полагает, что «любое явление асоциального паразитизма, о котором человек узнаёт, вызывает в нём инстинктивную реакцию протеста и стремление к устранению этого явления». И обстоятельно прослеживает, как проявлялась реакция на социальную несправедливость в ходе человеческой истории, используя обширный хорошо известный материал, который до него никто ещё не пытался истолковать в таком аспекте.

Эти исторические главы убедительно демонстрируют неустранимость инстинктов, которые в зависимости от различных культурных традиций принимают бесконечно разнообразные формы. В спокойное время они находятся под контролем культуры, но всегда неизбежно и резко проявляются в периоды социальной неустойчивости (во время войн, революций, голода и так далее) и упадка культуры. О резком усилении действия инстинктов в периоды социальной неустойчивости и об опасности выхода их из-под контроля культурных традиций Фет неоднократно говорил в устных беседах, подчёркивая жизненную необходимость заботы о сохранении культуры в эти периоды. Для анализа таких ситуаций он использовал математическую теорию катастроф. Фет так свободно владеет историческим материалом и так умело выстраивает форму, что исторические главы книги превращаются в блестящий очерк истории человеческой культуры под совершенно новым углом зрения — этологическим.

Историю происхождения человека лишь недавно начали изучать, и нет никакой «общепринятой» концепции этой истории, есть лишь более или менее правдоподобные гипотезы. Рассматривая происхождение человека с точки зрения развития двух основных инстинктов — социального и внутривидовой агрессии, — Фет выдвигает ряд оригинальных и прекрасно аргументированных гипотез, которые позволяют построить весьма убедительную модель происхождения вида Homo sapiens. Из всех мыслителей гуманистического направления он едва ли не единственный объективно и смело сказал, что в создании нашего вида решающую роль сыграл групповой отбор, результатом которого стала биологическая избыточность мозга и избыточная агрессивность. Основными инструментами отбора были при этом полное уничтожение соперничающих групп и каннибализм, что по скорости напоминает искусственный отбор, протекающий несравненно быстрее естественного. История возникновения нашего вида в реконструкции Фета вызывает содрогание. Но в процессе эволюции добро и зло часто переходят в свои противоположности. Не случайно Лоренц назвал книгу об инстинкте внутривидовой агрессии «Так называемое зло»: из взаимодействия агрессии с половым инстинктом эволюция выработала все высшие эмоции человека, в том числе дружбу и любовь. А Фет проследил, как под давлением инстинкта внутривидовой агрессии и социального инстинкта групповой отбор с его бесконечными войнами, истреблением племён и каннибализмом создал человека.

Фет, можно сказать, принимает эстафету у Лоренца и во многих других вопросах. Лоренц впервые рассмотрел культуру как живую систему и описал аналогии и различия эволюции видов животных и эволюции человеческих культур. Фет продолжил это описание, что помогло ему найти условия, в зависимости от которых одни спонтанно возникающие культуры тут же гибнут, а другие развиваются в динамическом равновесии нового и старого, помогло выявить опасности, заводящие культуры в тупик и ведущие их к упадку.

Другой пример передачи эстафеты — использование кибернетического языка. Лоренц был, по-видимому, первым, кто применил этот язык для описания закономерностей живой природы. (Достаточно вспомнить его идеи, относящиеся к системам с обратной связью, которая может быть отрицательной или положительной.) Фет расширил сферу применения кибернетического языка, использовав в качестве модели для наглядного описания работы инстинктов компьютер. «Компьютерный язык» с его «встроенной» и «внешней» памятью, «программами условного перехода», «открытыми программами» и «подпрограммами» оказывается для этой цели удивительно подходящим.

У животных все поведение задано врождёнными программами. Это и есть инстинкты. Некоторые программы у них остаются открытыми и путём обучения заполняются впоследствии подпрограммами. Существенное отличие человека от других животных — понятийное мышление, неразрывно связанное с символическим языком, что даёт ему возможность воспринимать целые пакеты подпрограмм, записанных на словесном языке. Поэтому человек способен накапливать знание, образующее культурную традицию. «Генетическая программа нашего вида — пишет автор — может действовать лишь при условии, что её программы своевременно, в предусмотренном человеческим геномом порядке заполняются подпрограммами, созданными культурной наследственностью».

Книга так щедро насыщена идеями и мыслями, относящимися к самым разным областям знаний и человеческой культуры, что порой хочется упрекнуть автора в неумеренности. Новые подходы, парадоксальные сопоставления, неожиданный взгляд на общепринятое — все это будит мысль читателя, но и затрудняет восприятие книги. Так упрекали когда-то Моцарта в чрезмерной мелодической щедрости: «Не успеет слух привыкнуть к одной мелодии и насладиться ею, как вы предлагаете уже другую, ещё более прекрасную». Только универсальный ум, обладающий всеобъемлющим знанием и высокой культурой мышления, может так органично соединять в исследовании биологию и математику, историю и кибернетику, философию, психологию, физику, космологию… И только универсальный подход поможет понять механизмы развития и судьбу человеческого общества — этой самой сложной живой системы, какая известна в природе. Как только Фет начинает говорить о делах человеческих, его голос звучит взволнованно и страстно: «Вероятно, это всегда бывает, когда думают или пишут о человеческом обществе: исследование общества может стремиться к объективности, но не может быть бесстрастным. А страсти — это и есть человеческое выражение инстинктов». (Это цитата из другой, неоконченной книги, которую Абрам Ильич начал писать, будучи уже смертельно больным.) Фет со страстью говорит об упадке культуры, потому что ясно видит опасность этого явления, и упорно возвращается к мысли о путях её возрождения.

Всем мыслящим и ответственным людям, независимо от их профессий, эта книга поможет понять природу кризиса, угрожающего сейчас дальнейшему существованию человеческой культуры и самого человечества, задуматься о возможных путях преодоления этого кризиса и стать активными участниками исторического процесса.

Альберт Швейцер, один из крупнейших мыслителей XX столетия, к идеям которого Фет неоднократно обращается в этой книге, писал, что оптимизм и пессимизм — категории не разума, а воли. Оптимист — это человек, готовый несмотря ни на что трудиться ради лучшего будущего. Фет, как и Лоренц, был оптимистом, и его книга зовёт всех думающих людей к оптимизму.

Творческая деятельность А. И. Фета была чрезвычайно многообразна. Здесь и ряд эссе по истории русской культуры, и написанные во времена горбачёвской «перестройки» «Письма из России», в которых дан блестящий анализ тогдашней политической ситуации в нашей стране, и статьи о проблемах образования и воспитания, и книги на общественные темы (они готовятся сейчас к изданию). В советское время труды Фета часто появлялись под разными псевдонимами на русском языке в самиздате и заграничных изданиях, а также в польских переводах в полулегально издававшемся в Польше журнале «Europa». Потом кое-что из написанного им было опубликовано в отечественных изданиях, в основном малоизвестных и труднодоступных, и очень многое осталось неопубликованным. Издание большинства его философских, социологических и культурологических трудов ещё предстоит; это трудная, но очень важная задача.

Оглядываясь на творческий путь А. И. Фета, можно с уверенностью сказать, что он стоит в одном ряду с самыми выдающимися мыслителями XX столетия. Но одни мыслители выдвигают идеи, созвучные «духу времени», то есть настроениям, доминирующим в их эпоху. Эти люди быстро находят признание. Другие мыслители выдвигают идеи против доминирующих представлений; такие люди крайне редко обретают славу при жизни. Однако для движения культуры вперёд важнее всего как раз идеи, идущие вразрез с «духом времени»; неисповедимыми путями они пробивают себе дорогу в будущем. Именно таковы идеи Абрама Ильича Фета, не умевшего и не желавшего «идти в ногу с временем». Мы уверены, что его идеям суждена долгая жизнь.

А. В. Гладкий, Л. П. Петрова, Р. Г. Хлебопрос.

Предисловие редактора к первому изданию

История человечества привлекала к себе внимание ещё с древности. Различные этапы этой истории — зарождение вида, долгие тысячелетия первобытного существования, возникновение племён, этносов, народов и больших государств — в разной мере привлекали внимание исследователей. В исторической литературе можно выделить два резко отличающихся подхода. В первом акцент делается на правдивом и точном изложении исторических фактов. Близкий аналог исторической литературы такого рода — портретная живопись. Основоположником исторических исследований этого направления считается Геродот.

Другой подход был связан с поиском закономерностей в историческом процессе. Вольтер назвал такой поиск «философией истории». Уже во времена Древней Греции возникло представление, что историческое поведение людей, племён и целых народов определяется их интересами и «страстями». Впервые мы находим этот подход у Фукидида. При этом ход истории объясняется многими причинами, действующими в разных сочетаниях. Предлагаемая книга относится к такому роду литературы.

Исторические исследования касались влияния на историю идей и идеологии, экономических и социальных причин, физиологических потребностей, а также географического положения и быта племён и народов. Но влияние инстинктов, лежащих в основе «страстей», оказалось упущенным. Социальные инстинкты существуют и у многих видов животных. Только в XX веке Конрад Лоренц впервые стал рассматривать влияние социальных инстинктов на общественное поведение человека, в своей книге «Восемь смертных грехов цивилизованного человечества».

В инстинктах есть механизмы, требующие координированных социальных действий, например, когда галки все вместе отражают нападение хищника, или когда все особи огромной тучи саранчи почти одновременно изменяют направление полёта. Среди социальных инстинктов очень важную роль играет иерархия внутри образовавшейся группы. Иерархия в группе резко уменьшает конкурентную борьбу особей за пищу и за возможность оставить потомство. Стремление занять в иерархии более высокое положение является инстинктивным. Оно закреплено отбором как инстинкт у всех социальных животных. Более того, с иерархией тесно связаны размер группы и проблема распознавания особи. Распознавание особей позволяет быстро, без борьбы установить иерархический ранг в группе. В малой группе бывает немного особей, претендующих на один и тот же ранг, и ранговая оценка осуществляется обычно без борьбы. Когда группа разрастается, число особей, претендующих на один и тот же ранг, становится большим, и ранговое распределение не может быть установлено путём простого распознавания; оно с необходимостью влечёт за собой почти непрерывные бои между претендентами. Поэтому возникает ещё один социальный инстинкт спонтанного разделения группы особей на две части, когда группа достигает определённого предельного размера. Другой причиной, приводящей к распаду группы, может оказаться недостаток корма. Но распад происходит и в том случае, когда корм имеется в изобилии.

Почти у всех теплокровных животных внутривидовая агрессия снижена в такой мере, что по существу запрещается убийство особей своего вида в конкурентной борьбе. Насколько мне известно, среди теплокровных только у немногих видов, в частности у человека и у крысы, отсутствует этот инстинктивный запрет. На заре человечества безусловный запрет убийства себе подобных ограничивался небольшой первичной группой. За пределами этой группы агрессивность полностью высвобождалась и приводила к убийству и даже каннибализму по отношению к человеческим особям других групп.

Развитие первобытной экономики привело к тому, что большие группы стали более жизнеспособны в хозяйственном и военном отношениях. Там, где развитие культуры и её доминирование над инстинктом агрессии позволило перенести метку «свой — чужой» на большие коллективы (например, по языковым, религиозным или поведенческим признакам), вместо небольшого племени, объединённого родственными связями, стали возникать племенные союзы, этносы и государства. Метка «свой», а следовательно и запрет убийства, стала обозначать тысячи, сотни тысяч и даже многие миллионы человек. Это гуманистическое направление в развитии человечества привело к тому, что инстинкт внутривидовой агрессии всё более и более подавлялся.

Роль культуры в этом процессе весьма подробно исследована в предлагаемой книге. С другой стороны, подавленный инстинкт внутривидовой агрессии высвобождался во время кровопролитных войн и социальных потрясений, а в мирное время нуждался в жестоких зрелищах — реальных или вымышленных.

За время своего первобытного существования человечество обзавелось ещё одним социальным инстинктом, которого нет у других видов теплокровных. У всех социальных животных асоциальное поведение в группе, например, нарушение правил рангового распределения или отказ от участия в коллективной защите, наказывается резким снижением ранга в иерархии.

У человеческих групп инстинкт, направленный против асоциального поведения, приобрёл форму инстинкта социальной справедливости. Доисторические человеческие группы совместно владели территорией и, следовательно, совместно владели тем, что сейчас следовало бы назвать природной рентой. Но рента у этих групп появлялась также в результате развития культуры и технического прогресса. Эта интеллектуальная рента также принадлежала всему племени. Поэтому асоциальным стало считаться не только поведение лентяев и трусов, но и любые попытки приватизации природной и интеллектуальной ренты. Это книга о том, какую роль в истории сыграли инстинкт внутривидовой агрессии и инстинкт социальной справедливости, об их подавлении культурной эволюцией и о том, как опасны периоды упадка культуры.

Несколько слов о расхождениях во взглядах между автором книги и автором этого предисловия. По мнению автора книги, инстинкт социальной справедливости направлен против людей, уклоняющихся от участия в полезном труде. Помимо лентяев, к ним относятся также люди, живущие за счёт ренты благодаря глубокому, укоренившемуся в культуре уважению общества к частной собственности.

Однако, По моему мнению, первоначальный инстинкт социальной справедливости доисторического человека был направлен и против права распоряжаться результатами своего собственного труда. Никакая работа не могла вознаграждаться правом распоряжаться её результатами. Существовали другие формы вознаграждения, приводившие в конечном счёте к повышению коэффициента размножения данной человеческой группы, что составляло положительный отбор.

Инстинкт социальной справедливости возник и укоренился в течение сотен тысяч лет в малых племенных группах. Длительное время развитие культуры и инстинктивное поведение не противоречили друг другу. Все культурные традиции легко уживались с инстинктами и даже усиливали их действие. При этом всё время сохранялся небольшой размер племенной группы как единицы эволюционного и культурного процесса.

Появлению больших групп предшествовали культурные достижения, выходившие за рамки первобытных инстинктов: во-первых, возникла возможность приватизации результатов собственного труда и любой другой формы деятельности, вплоть до порабощения людей в результате военной победы; во-вторых, возникли касты или группы людей, занимавшие определённую иерархическую позицию в большом племени или народе; в-третьих, возник запрет на убийство не только соплеменников, но и людей, принадлежащих к другому племени. Скорость исторического прогресса, быстрое развитие культуры, быстрое развитие экономики и вся социальная эволюция — все они обязаны этой самой важной в истории первой победе культуры над инстинктом. Но инстинкты эти, как будто побеждённые, продолжают существовать, и нередко культурное развитие поворачивает в сторону инстинкта социальной справедливости, при всём укоренившемся в культуре большинства народов уважении к праву человека получать вознаграждение за собственные усилия. Так, в демократических странах безработных не лишают права голоса, то есть сохраняют за ними номинальное право распоряжаться общественными должностями и общественными финансами. Этой демократической победе предшествовал длительный поиск «социальной справедливости» философами, социологами, всеми религиями и, конечно, художественной литературой.

Автор подробно и последовательно рассматривает упадок современной культуры, ограничиваясь при этом её европейской ветвью. Несомненно, Всё, чем привлекает и отталкивает европейская культура, больше всего сказалось на истории человечества нескольких последних столетий. Упадок европейской культуры и вызванные этим общечеловеческие кризисы по-настоящему судьбоносны. Автор книги пытается найти проблески Возрождения в нынешней европейской культуре. На мой взгляд, не менее, а даже более вероятно, что Возрождение (если оно, конечно, будет) возникнет на стыке европейской культуры и других высоких культур.

Любая сложная система подвергается воздействию многих параметров, и история человечества не является в этом смысле исключением. Однако, исторические процессы чаще всего исследуются в период кризисов, когда число движущих историю сил резко сокращается. В этих условиях анализ системы значительно упрощается и сравнительно легко ведёт к успеху. Заслуга такого рода анализа принадлежит в первую очередь деятелям французского Просвещения и, в особенности, Карлу Марксу, которому первому удалось осознать самое начало кризиса европейской цивилизации.

Благодаря возникновению этологии состав движущих сил истории существенно увеличивается, поскольку в историческую науку входят социальные инстинкты, которые действуют непрерывно, как в обычных, так и в кризисных условиях, и часто придают культурным и социальным событиям трагическую форму. Выход из кризисных ситуаций происходит при взаимодействии культуры и социальных инстинктов, и в зависимости от преобладания того или другого протекает эволюционным или насильственным путём. Осознание этого факта даёт нам возможность управлять историческим процессом и избегать социальных катастроф.

Представление об инстинкте устранения асоциального паразитизма, введённое Лоренцем в частных случаях, применяется в предлагаемой книге к широкому кругу исторических явлений и связывается с классовой борьбой. Показано, как на фоне постоянно действующих угнетённых социальных инстинктов классовые и этнические противоречия приобретают форму кровавых столкновений.

Этот подход открывает новое направление в историографии. Актуальность развития такого направления особенно заметна в настоящее время в связи с двумя стихийно идущими противоположными процессами: со все возрастающей опасностью глобального разрушения нашей цивилизацией среды обитания и социальной среды существования человечества, а с другой стороны сравнительно медленного, но неуклонно идущего развития в культуре демократических и гуманистических начал.

Предлагаемая книга поможет широкому кругу читателей не только осознать грядущие опасности, но и включиться в позитивный процесс управления историей.

Р. Г. Хлебопрос.

Предисловие автора

Так называемая «природа человека» была и остаётся предметом заблуждений. Старое заблуждение было в том, что человек по природе своей ангел, но падший ангел; новое заблуждение состоит в том, что человек по своей природе зверь, но зверь, поддающийся дрессировке. Вряд ли надо доказывать, что человек никогда не был и не может быть ангелом. Но философия Нового времени, поставившая земные интересы на место небесных, впала в другую, противоположную крайность. Она изобразила человека чудовищем эгоизма и жестокости, а человеческое общество — как «войну всех против всех» (bellum omnium contra omnes). Это понимание природы человека, с циничной прямотой высказанное Гоббсом, до сих пор остаётся основой государственной мудрости западного мира. Что бы ни говорили в торжественных случаях его представители, подсознательное мышление и вытекающие из него установки этих людей предполагают, что человек — опасный зверь, всегда преследующий корыстные интересы, а вся организация общества нужна для того, чтобы держать этого зверя в узде.

Нетрудно видеть, что строй, именуемый «демократией», в сущности опирается на эти представления. Демократия началась с насильственных притязаний власти и насильственного сопротивления этим притязаниям; она держится на принципе равновесия властей (checks and balances), то есть предполагает едва сдерживаемый конфликт, часто принимающий резкие формы. Представление Гоббса о «природе человека» по-прежнему господствует в общественной жизни. Но это представление неверно.

Выражение «природа человека» — если оно имеет какой-нибудь смысл — относится не к ангелу и не к зверю. Аристотель определил человека как «общественное животное», но более точное определение дал немецкий антрополог Арнольд Гелен: человек — это культурное существо (Arnold Gehlen, Der Mensch, seine Natur und seine Stellung in der Welt). Конрад Лоренц объясняет это определение следующим образом: «Вся система врождённого поведения и реакций человека филогенетически устроена, то есть «рассчитана» эволюцией таким образом, что нуждается в дополнении культурной традицией». Культура доставляет ему язык, без которого нет человека, и многое другое, чего не содержит человеческий геном. Для понимания человека надо принимать во внимание присущие ему — и только ему во всём живом мире — две взаимодействующих системы наследственности, генетическую и культурную. Только новая наука о поведении животных и человека — этология — открывает путь к такому синтезу. Конрад Лоренц в своих работах, прокладывающих новые пути в науке, внёс неоценимый вклад в самопонимание человека, сравнимый лишь с открытиями Дарвина. Лоренц открыл инстинкт внутривидовой агрессии, присущий всем «территориальным» животным: этот инстинкт побуждает их охранять используемую ими территорию от животных своего вида. Лоренц показал, каким образом из инстинкта внутривидовой агрессии произошло узнавание индивида, а затем все высшие эмоции животных и человека, в том числе такие специфические эмоции человека, как дружба и любовь. По этой причине он назвал свою широко известную книгу «Так называемое зло» (Das sogenannte Bose), подчеркнув этим положительные аспекты агрессии.

В мире животных инстинкт внутривидовой агрессии играет роль «отталкивания». Другой инстинкт, играющий роль «притяжения», был открыт Дарвином — это социальный инстинкт, определяющий условия общественной жизни стадных животных. Именно этот, ещё недостаточно изученный инстинкт определил образование первоначальных человеческих групп, а затем, вместе с культурными факторами, племён и государств. Равновесие животных сообществ, и в частности человеческих обществ, зависит от динамического равновесия этих двух великих инстинктов. В природе равновесие всегда достигается таким образом — как результат действия противоположных сил: простейшим примером является уже равновесие молекул кристалла, в конечном счёте возникающее за счёт наличия двух электрических зарядов.

Один из стереотипов философии — предполагаемая «неизменность человеческой природы». Философы считали этот тезис столь очевидным, что даже не затрудняли себя доказательствами, ограничиваясь пессимистическими замечаниями о человеке — с примерами, которые нетрудно подобрать. Но если можно сравнивать людей разных эпох и культур, это не значит, что надо сравнивать новорождённых. В таком случае «неизменность» можно в самом деле оправдать, поскольку анатомия и физиология человека вряд ли сильно изменилась с эпохи неолита. Сравнивать надо взрослых людей, сложившихся в их культуре; а тогда обнаруживается изменчивость «природы человека», как раз и делающая это понятие интересным. Культурная наследственность позволяет людям передавать потомству приобретённые ими знания и навыки. Наследование приобретённых признаков, постулированное Ламарком и отсутствующее в биологии, парадоксальным образом обнаруживается в человеческой культуре. Вследствие этого необычно ускорилась эволюция человека. Эта же причина обусловливает пластичность человеческой природы, способной к необычным в живой природе превращениям.

Однако, в человеческой природе есть древнейший слой, определяемый инстинктами, то есть генетической наследственностью. Этот слой не может быть изменён культурой, хотя формы проявления инстинктов зависят от культуры и определяют облик этой культуры. Биологическое в человеке всегда противилось формальному подходу и считалось «иррациональным». С ним связаны понятия «добра» и «зла»: первое из них представляет в фантастической форме социальный инстинкт, а второе — инстинкт внутривидовой агрессии. В этом слое нашей психики содержатся и правила племенной морали, определённые социальным инстинктом и распространённые мутацией на больший коллектив — человеческое племя, а в наше время это общее достояние всех племён превращается, в ходе культурной эволюции, в этику будущего человечества. Эти правила племенной морали были нарушены в ходе развития общества, где возникли структуры и отношения, воспринятые человеком как «социальная несправедливость».

Предметом этой книги является реакция на «социальную несправедливость», проходящая через всю историю и получившая название «классовой борьбы». Классовая борьба возникает вследствие ряда причин, биологических и культурных, взаимодействие которых я пытаюсь описать. Моя главная цель — выяснить действие социального инстинкта в человеческом обществе, описать условия, фрустрирующие его проявления, и объяснить последствия всевозможных попыток подавить этот неустранимый инстинкт. Я начинаю с описания системы инстинктов человека с точки зрения этологии, отмечая специфически человеческие черты этих инстинктов, единственные в животном мире. Затем я рассматриваю биологическую составляющую истории на известном материале, который, по-видимому, никто ещё не пытался истолковать с этой стороны. Наконец, в конце книги я привожу некоторые удручающие факты, касающиеся нынешнего биологического и культурного положения человека — факты, уже отчасти указанные в книге Лоренца «Восемь смертных грехов цивилизованного человечества». Более подробное представление о содержании книги можно составить из оглавления.

Я не пытаюсь определить, что такое справедливость: это слово означает обычно соблюдение принятых в обществе правил, но такие правила зависят от места и времени. Напротив, инстинктивная реакция, которая меня интересует, имеет биологическое происхождение: она обусловлена социальным инстинктом человека и потому не может быть изменена. Но можно изменить фрустрирующую человека культуру, определяющую условия действия наших инстинктов. Институт демократии несомненно нуждается в реформе. Этот институт образовался в Средние века и содержит в себе отчётливое отрицательное представление о человеке, заимствованное из христианской эсхатологии. Но демократия меняется. Она уже не нуждается в смертной казни и не привязывает человека к позорному столбу. Если сравнить наше нынешнее понимание демократии, например, с английскими законами начала XIX века, то изменение демократии оказывается очевидным фактом. Демократия все ещё нуждается в силе — и не должна быть слабой — но она больше доверяет человеку. Меняется не только «человеческая природа», но и наше представление о ней.

Философы всегда были пессимистами — не только кабинетные мыслители вроде немецких идеалистов, но даже более знакомые с человеческим обществом, такие, как Юм, тоже веривший в неизменность «природы человека». Биологическая революция в философии, произведённая Лоренцем, может изменить эту укоренившуюся установку. Мы знаем теперь, что в человеческом обществе возникает обратная связь — самопонимание общества и сознательное изменение его усилиями человека. Нынешнее общество, с его механическими реакциями на случайные события, вообще нежизнеспособно. Если человечество выживет, то возникнет новое общество, где будет жить новый человек. Это далёкая цель, но ничто меньшее нас не спасет.

Благодарности

Эта книга возникла после чтения памфлета Ф. А. Хайека «Пагубная самонадеянность» (см. Хайек, Ф. А. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма), удивившего меня полным забвением биологической природы человека. Мои доводы против Хайека казались мне очевидными, но по настоянию покойной Натальи Ильиничны Черновицкой я принялся их записывать. Ей я и обязан появлением предлагаемого тома, где, в конечном счёте, я далеко вышел за пределы первоначальной полемики. В этой работе мне помогли друзья, А. В. Гладкий, Т. И. Перепелова и особенно Р. Г. Хлебопрос, возглавляющий красноярскую школу теоретической биологии. Его идеи я отметил в ряде мест книги.

А. И. Фет.