Вячеслав Всеволодович Иванов:
Чет и нечет. Асимметрия мозга и знаковых систем.
Глава 2. Близнецы

… они число принимают за начало и как материю для существующего, и как выражение его состояний и свойств, а элементами числа они считают четное и нечётное, из коих последнее — предельное, а первое — беспредельное; единое же состоит у них из того и другого (а именно: оно и четное, и нечётное), число происходит из единого, а все небо, как было сказано, — это числа. Другие пифагорейцы утверждают, что имеется десять начал, расположенных попарно: предел и беспредельное, нечётное и четное, единое и множество, правое и левое, мужское и женское, покоящееся и движущееся, прямое и кривое, свет и тьма, хорошее и дурное, квадратное и продолговатое.

Аристотель, Метафизика.

Парные символы

Вскоре после победы звукового языка и закрепления за левым полушарием речевых функций в верхнем палеолите наступает расцвет первобытного искусства, истоки которого восходят к гораздо более ранней эпохе [34, с. 289–311]. Самые ранние знаки первобытного искусства по происхождению связаны со знаками древнего языка жестов, фиксацией которого они были.

Первобытное искусство

Первобытное искусство представляло собой чрезвычайно специфический вид знаковой системы, ближе всего стоящей к рисуночному пиктографическому письму. Но (в отличие от позднейшего письма) его знаки связаны не со звуковой речью, а с языком жестов. Необычайный интерес представляет то, что, начиная с древнейших памятников искусства верхнего палеолита, оно бесспорно отражает ту самую асимметрию (в частности, правой и левой руки), которая уже играет столь существенную роль в физиологической структуре человека в эту эпоху.

В наскальных изображениях верхнего палеолита знак руки чаще всего изображает левую руку, а не правую. В пещерах Гаргас и Кастильо отпечатков левых рук 159 (то есть около 0,9 всех случаев) при 23 правых. Та же особенность характерна и для позднейших североамериканских индейских пиктографических изображений: на 108 отпечатков левой руки (что составляет почти 0,8 всех случаев) в шести местностях Северной Америки приходится 30 отпечатков правой руки. Почти исключительное преобладание отпечатков левой руки характерно и для пещерных полупиктографических изображений в Австралии.

Первобытное искусство на протяжении многих тысяч лет отличается удивительным постоянством тематики и символики. Все символы группируются вокруг нескольких парных (двоичных) противоположностей.

Основное парное противоположение в первобытном искусстве

Основным парным противоположением в первобытном искусстве было противоположение мужского и женского начала, которое связано с особенностями социальной организации и хозяйственной деятельности первобытного человека. Французский антрополог Леруа-Гуран установил, что знак левой руки в первобытном искусстве является одним из способов символического обозначения женского начала.

Из этого следует, что та система парных противоположностей, которая лежала в основе первобытного искусства, соответствовала уже принципу организации двоичных (дуалистических) мифологий, которые характерны для всех ранних этапов развития человеческой мысли.

Главной чертой наиболее ранних мифологий является именно их дуалистический характер. Это было выявлено ещё в 1941 году в классическом исследовании замечательного этнографа А. М. Золотарева, чьи выводы подтвердились многочисленными исследованиями последних лет [94].

Особенностью подавляющего числа этих мифологий и систем обрядов является то, что в них левая сторона соотносится с женским началом, а правая сторона — с мужским. Недавнее открытие, согласно которому тенденция занимать левое место в помещении характеризует статистически преобладающее число женщин в современном обществе, привело к постановке вопроса о том, что эта тенденция может быть следствием генетического предрасположения [24, с. 276]. В русском народном причитании невесты в первый день сватовства говорится: Уж мужицкий пол стань на праву руку, Женский пол стань на леву руку.

Свидетельства восточнославянского фольклора, по которым женщину хоронили слева от мужчины, согласуются с археологическими данными о славянских парных захоронениях. Но корни этих представлений уходят в ещё более глубокую древность. Знаменитый антрополог Лики ещё в 1930-х годах обнаружил в Кении в пещере Эльментейна древние захоронения, подчиняющиеся той же закономерности: мужские скелеты в захоронениях лежали на правом боку, женские — на левом. В этих и других (ещё более ранних) захоронениях древность связи левой стороны с женским началом удостоверена археологией.

Противопоставление левого и правого в искусстве палеолита было связано и с различиями цветов. Лучше всего это обнаруживается в пещерах Ляско. В Большой галерее этих пещер в левой группе изображаемых животных головы окрашены в красный цвет, а в правой группе — в чёрный. В Кастильо женские знаки выполнены в красном цвете, а мужской знак — в черном. На рисунках в пещерах Ляско противопоставление красного и чёрного цветов связывается и с различием изображений лошадей и бизонов, которые сами, вероятно, были символами пола (Рисунок 28).

Рисунок 28. Знаки лошади и бизона в первобытном искусстве.

Следует подчеркнуть, что противопоставление красного цвета (который, судя по находкам охры, очень рано — ещё до мустье — приобретает символическое значение в погребальных обрядах у предков человека) и чёрного является общечеловеческим.

Оно резко отличается от тех цветовых признаков, которые существенны для зрительных восприятий человекообразных обезьян. Поэтому появление охры (уже у неандертальцев) можно считать одним из наиболее надёжных археологических свидетельств окончательного «очеловечивания». Любопытно, что у неандертальцев (в упомянутой выше пещере Шанидар) отмечено и первое использование цветов — «букетов» в погребальных обрядах, что предвосхищает обычай, дошедший до нашего времени.

Системы двоичных противоположностей, включающие различия между мужским и женским началом, левым и правым, красным (или белым) и черным цветами и соответствующими парами животных (например, лошадью и бизоном и так далее), у первобытных народов в наиболее архаичных случаях связаны с дуальным членением племени на две экзогамные половины, между которыми только и возможны браки (запрещённые между членами одной и той же половины). Такое членение, очевидно, изначально присуще всем человеческим обществам, так как запрет инцеста — кровосмесительных браков между близкими родственниками — безусловно является общечеловеческим, хотя самое понятие близкого родству по-разному понимается разными народами.

Главнейшей особенностью всех ранних человеческих культур было то, что это двоичное социальное деление коллектива символизировалось таким образом, что с каждой из дуальных половин племени связывался один из рядов полярных двоичных символов. Наиболее важными из таких символов в древности была левая и правая рука. Благодаря этому удаётся соотнести друг с другом основные события в биологической, социальной и культурной эволюции человека: закрепление речевых функций и управления движениями правой руки за левым (доминантным) полушарием, выработку символических систем двоичных противоположностей, отражённых уже в искусстве верхнего палеолита, и создание дуальной организации племени. Но замечательно, что сам Homo sapiens на самых ранних этапах своей истории уже связывал различия между полами (мужским и женским) с асимметрией правой и левой руки, делением на две экзогамные половины и наличием парных противоположностей (например, цветовых) в природе.

А. М. Золотарев, впервые отчётливо сформулировавший принципы соотнесения дуальной организации с двоичной символической классификацией, установил также, что оба эти явления связаны и с близнечным культом. Почитание близнецов и страх перед ними существовал во всех первобытных религиях. Истоки «Великого страха» (выражение английского этнографа Р. Харриса, открывшего это явление) перед близнецами уходят в доисторическое прошлое человека. У обезьян, как и у человека, двойни являются крайне редким событием.

Вызывает страх не только двойня (одного из двойняшек обезьяны пытаются похитить), но и сама мать близнецов, которую вместе с детьми отгоняют от стада [95]. Эти особенности поведения обезьян совпадают с наиболее ранними проявлениями близнечного культа в архаических обществах (например, в Африке), где одного из близнецов (а иногда и обоих) убивают, а их мать всегда изолируют от общества. На более поздних стадиях близнечного культа близнецов почитают, но один из них связывается с отрицательным рядом в двоичной символической классификации.

Парные символы близнецов воплощают две полярные противоположности. Близнецы, способ появления которых на свет казался отличным от общечеловеческого, считаются происходящими от священных животных. Дошедший до исторического времени пример такого верования — миф о Ромуле и Реме, параллели которому обнаруживаются по всей Евразии.

Древнюю форму подобного мифа, вероятно, сохраняют те легенды и памятники изобразительного искусства на территории Кавказа, в которых выступает пара священных волков или собак (грузинские мтцеварни, которым до сих пор поклоняются хевсуры); две такие собаки-волки изображены, например, на серебряной чаше из Триалети (II тысячелетие до Новой эры) (Рисунок 29). У абхазцев до недавнего времени такое парное божество Алышкьынтыр служило предметом особого поклонения.

Тринадцать лет назад автору этой книги, занимавшемуся изучением абхазского язычества, посчастливилось с помощью проводника — старого абхазца, прокладывавшего через заросли дорогу топориком, подняться на вершину горы над Ткварчели, где в Средние века был построен христианский храм на месте поклонения этому божеству. На мраморной плите на одной из стен храма божество изображено в виде двух фантастических животных (собак), соединяемых каким-то круглым предметом (Рисунок 30). Возле этой плиты в глухом месте среди зарослей я с изумлением увидел следы недавно совершенного жертвоприношения (хотя уже достаточно скромного).

Рисунок 29. Собаки-волки на чаше из Триалети.

Рисунок 30. Сдвоенное божество в виде пары собак в абхазском храме Алашкьынтыр.

Кажется возможным, что в искусстве палеолита символы лошади и бизона, входившие в ряды двоичных противоположностей, могли быть связаны с древней формой близнечного мифа, возводящей основоположников племени к парным животным.

Противоположение мифологического мужского и женского начал в разных образах первобытного искусства выражается либо символами животных (лошади и бизона), либо условными знаками (стилизованными изображениями пола, пунктирными линиями, треугольниками, четырёхугольниками, и тому подобными). Возможно, что с символикой женского начала, особенно важного для религии палеолита, следует связывать и многочисленные палеолитические скульптурные изображения «венер» — женские фигурки (часто с гипертрофией женских половых признаков — громадными грудями). С женским и мужским началом связаны и символы Луны (Месяца) и Солнца. Эти два символа также восходят уже к верхнепалеолитическому искусству. К палеолиту возводится и распространённый во многих мифологических традициях Евразии образ Луны как быка (бизона) и Солнца как лошади.

Противопоставление лошади и бизона в таких памятниках первобытного искусства, как рисунки на стенах пещер Ляско, соотнесено не только с различиями левой и правой стороны, красного и чёрного цветов, но и с различием между четом и нечетом. На рисунках в пещерах Ляско к семи основным «счетным» знакам у лошади добавляется одна стрелка (всего 8, чет), у бизона две стрелки (всего 9, нечет).

Противопоставление чета и нечета найдено и в целом ряде других произведений первобытного искусства [69]. Для пояснения возможностей древней обрядовой роли этого противопоставления значительный интерес может представить сравнение с древнекитайскими ритуалами. Согласно мнению некоторых историков китайской культуры, самое деление явлений на две полярно противоположные группы — ян и инь — было связано с необходимостью при гаданиях относить каждое событие к одной из двух категорий — благоприятной или неблагоприятной. Результат деления чисел, получившихся при гадании, мог быть чётным или нечётным, в зависимости от чего определялся благоприятный или неблагоприятный исход гадания. Кажется вероятным, что счетные знаки на произведениях палеолитического искусства могли быть связаны с осуществлением сходных обрядов.

От двух до четырёх

При наличии нескольких двоичных противопоставлений в модели мира древнего человека легко понять, что их наложение друг на друга могло привести к четырёхчленным комплексам. Четырёхчленная схема соответствовала той «горизонтальной» модели ориентации по четырём сторонам света, которую некоторые археологи возводят к эпохе мустье. Уже у мустьерских обитателей Тешик-Таша предполагается ориентация по восходу и заходу солнца. С этим сопоставляют и крестовидные знаки мустьерской эпохи.

Использование священного знака креста связано с архаической формой поселения в целом ряде позднейших культур — древнеегипетской (иероглиф для обозначения поселения, представляющий собой крест, вписанный в круг), южноазиатских, в культуре американских индейцев, где этот знак, как и символика священного числа 4, представлен особенно широко.

Для сопоставления с символикой палеолитических пещер особый интерес представляет встречающаяся у американских индейцев и у различных народов Евразии и Америки символизация каждой из четырёх сторон света каким-либо особым животным (из наиболее известных примеров можно сослаться на четырёх зверей в Апокалипсисе).

Из традиций, дошедших до настоящего времени, значительный интерес представляют обрядовые танцы таких африканских племён, как ланго. В этих танцах стороны света символизируют люди, одетые соответственно, как слон, леопард, носорог и буйвол. Точно так же животные (видимо, с этими же функциями) изображены рядом с рогатым божеством («прото-Шивой») на одной из наиболее известных печатей из Мохенджо-Даро (древний город в долине Инда) (Рисунок 31).

Рисунок 31. Печать из Мохенджо-Даро.

Те же животные (в том числе носорог и слон) или отчасти им соответствующие (мамонт, а не слон) встречаются и в произведениях палеолитического искусства. Статистический анализ этих изображений позволяет выделить четвёрку животных, которая функционально сходна с животными, символизирующими стороны света у таких народов, как ланго. В этом можно видеть косвенное подтверждение гипотезы, по которой структура пещерных комплексов могла включать и преображённую четырёхчленную модель, символизирующуюся четырьмя животными. Но два из них, изображаемые чаще всех других (лошадь и бизон), сами образуют двоичное противопоставление. Из этих соображений можно вывести заключение, что и в традициях верхнего палеолита, как и в позднейших культурах (например, американских индейцев), с этой точки зрения детально изученных этнографами, четырёхчленные структуры возникали из наложения друг на друга двух двучленных. В частности, в Австралии племена с дуально-экзогамной организацией характеризуются делением каждой из двух половин племени на два возрастных класса, что в результате даёт четырёхчленную систему.

Таким четырёхчленным социальным системам архаического типа могли соответствовать и четыре соответствующих символа животных (каждое из которых соотносилось с одной из сторон света и другими символами — цветами, ветрами и так далее).

У племени аранта каждая из двух половин делится согласно дуальному или дихотомическому принципу ещё на две, образуя 4 группы («полуполовины»). Каждый член племени обязательно относит себя ещё и к одному из двух возрастных классов (отца и сына).

В соответствии с этим всю систему в целом целесообразно описывать как состоящую из четырёх групп A, B, C, D и действующего в пределах каждой из областей различительного признака поколений 1 и 2, откуда — восемь классов A₁, A₂, B₁, B₂, C₁, C₂, D₁, D₂.

На языке теории групп, которая успешно применяется к системам родства этого типа [96, 97], отношения между восемью классами в системе аранта могут быть описаны подстановкой p — такой, что дети мужчины класса A₁ относятся к классу A₂, дети мужчины класса A₂ относятся к классу A₁ и так далее.

То есть жена мужчины класса A₁ относится к классу B₁ жена мужчины класса A₂ относится к классу D₂, жена мужчины класса B₁ относится к классу A₁, и так далее.

Рисунок 32. План селения виннебаго.

Благодаря дихотомии внутри системы из двух половин возникает четырёхчленная система. У аранта обнаруживается характерная и для других обществ с дуальной организацией дополнительность двух описаний пространственной структуры племена — как концентрической и как «диаметральной». Согласно одному описанию, становище является круглым и разделено на два полукруга, соответствующие двум экзогамным половинам племени — западной и восточной; по другому описанию становище четырёхугольно, каждая из его четырёх частей, ориентированных по сторонам света, занята одной из четырёх групп.

Первое описание соответствует выделению основного параметра — дуальной организации из двух половин, второе — фиксирует внимание на второй дихотомии, благодаря которой образуется четырёхчленная система. Вместе с тем этнографические исследования установили, что при наложении друг на друга двоичных противопоставлений иногда может образоваться не «горизонтальная» четырёхчленная структура, а вертикальная трёхчленная.

В Северной Америке племя виннебаго состоит из двух половин — Земли и Верха (то есть Неба). К половине Неба относится 4 клана, к половине Земли — в два раза больше кланов — 8. Виннебаго разделены пополам, но нижняя половина, в свою очередь, разделена пополам, поэтому индейцы, описывая строение племени, говорят по-разному: то, что они разделены на две части, то, что они разделены на три, не противореча себе. Нижняя половина воспроизводит структуру целого. В этой половине нижнюю полуполовину возглавлял клан Медведя, располагавшийся на севере (Рисунок 32). Клан Громовой птицы, из которого происходил вождь всего племени, располагался на юге. Противоположный ему по географическому признаку (юг — север) и по значимости в иерархии половин клан Медведя — главный клан нижней полуполовины нижней половины — был кланом боевого авангарда всего племени. Поэтому по-своему значению он был следующим за кланом Громовой птицы.

Отчётливость осознания дуальной структуры всего племени самими индейцами видна как из этого факта, так и из того, что в боевых лагерях по обе стороны от вождя зажигают по огню: каждый из них соотнесён с одной из двух половин племени. Во время медвежьего праздника у виннебаго дары подносятся четырём мифологическим медведям — основоположникам, созданным в начале мира. Четырёхчленные схемы во всех подобных случаях возникают из комбинации двоичных противопоставлений. Сочетание диаметральной структуры с концентрической, аналогичное тому, которое известно у аранта и виннебаго, обнаружено и у племени бороро (Бразилия). Для этого племени характерна дуальная организация, но при этом каждый клан делится на три брачных класса (см. Pис. № 7).

Трёхчленные деления в истории культур начинают играть существенную роль позднее, чем двучленные и основанные на этих последних четырёхчленные.

Рисунок 33. Мировое дерево в искусстве сибирских народов.

Хотя некоторые исследователи и предполагают наличие трёхчленных символов верхнепалеолитического периода, например, в палеолитической стоянке в Мезино, символика этого типа в основном характерна для искусства более позднего времени.

Позднейшее примитивное искусство (в отличие от первобытного палеолитического) характеризуется усложнением изображений (животных, человека, солнечных и лунных символов) вокруг центрального образа мирового дерева, в котором всегда выделяются три части: верх, середина и корни. Этот образ остаётся доминирующим в шаманских сибирских традициях (Рисунок 33). Этот вертикальный принцип, согласно которому функция символа определяет его место в вертикальном ряду, противополагает примитивное искусство структуре палеолитических пещер, преимущественно горизонтальной.

В кибернетических работах по общей теории систем уже отмечалось, что «многие тернарные отношения более естественно истолковываются как бинарные отношения между переменной и парой» [98]. Это, в частности, оказывается верным и для социальных и символических (семиотических) систем, складывающихся на почве дуальных (бинарных).

Да и нет

Наиболее отчётливо принципы построения бинарных систем выявлены по отношению к звуковому уровню естественного языка, результаты исследования которого поэтому особенно существенны для представителей других наук.

Каждая из фонем — основных звуковых единиц языка — может быть описана как отличающаяся от всех остальных фонем этого же языка некоторым набором признаков, принимающих одно из двух значений. Обычно можно подобрать такие две фонемы, которые различаются только по одному признаку. Значение признака, сохраняющегося в позиции неразличения (нейтрализации) таких двух фонем (например, глухость в конце слова в русском языке), называется базисным, а другое его значение — маркированным (звонкость в приведённом примере). Маркированная фонема (д) может быть представлена как базисная (т), к которой добавлен маркированный признак (д = т + звонкость). В настоящее время построены наборы признаков, позволяющие описывать фонемы языков мира в терминах 12 двоичных признаков или немного большего их числа, не превосходящего 20.

Можно предположить, что если не весь этот набор признаков, то во всяком случае универсальные принципы его организации «встроены» в каждого человека, то есть передаются генетически [25], как это в последнее время признается вероятным по отношению к основным универсальным характеристикам любого языка, вскрываемым в порождающей грамматике. Одна из первых логический операций, которые совершает человек в раннем детстве, состоит в том, что он, основываясь на этой «встроенной» системе, постепенно овладевает (в определённой последовательности, которая также является универсальной) различительными признаками фонем родного языка.

Реальность различительных признаков фонем вытекает из фактов развития языка одного члена коллектива — ребёнка. Об этом же говорят опыты по передаче речи по каналу связи с помехами. Поражение коры головного мозга создаёт ситуацию, близкую к передаче речевых сообщений по каналу с помехами. При расстройствах речи, вызванных травмами речевых зон левого полушария головного мозга (или воздействием на эти зоны электродов при операциях на мозге), распад противопоставлений фонем по двоичным признакам происходит, по-видимому, в последовательности, обратной универсальной последовательности усвоения этих признаков ребёнком.

При поражении соответствующих участков коры головного мозга разрушается именно противоположение различительных признаков, из-за чего базисная и маркированная фонемы смешиваются в речи. Установление специфической близости или отождествление (в определённых пределах заданной точности различения) таких фонем может происходить и в особых случаях использования языка, где внимание сосредоточено на звуковых отношениях между словами, например в поэтической речи. «Неточные» рифмы, отождествляющие базисную и маркированную фонемы («ж» и «ш» в рифме жаркие — нашаркали, и так далее), в частности в фольклорной поэзии и у современных поэтов, также косвенно доказывают реальность классификации фонем по признакам.

Особый интерес представляет то, что при поражениях соответствующих отделов коры головного мозга в левом полушарии такие же замены, как упомянутые выше фонемные, происходят и по отношению к значению слов, отличающихся одним только семантическим (смысловым) признаком. В современной лингвистике для исследования значений (в частности, грамматических) была предпринята попытка описать их с помощью различительных двоичных признаков. Такие бинарные модели признаков в современной лингвистике строятся для исследования наиболее общих значений, соотносимых с левым полушарием, в одних языках выражающихся грамматическими средствами, в других — словообразовательными или лексическими.

Например, грамматические классы уменьшительности, увеличительности, «субъективной оценки» во многих африканских языках и словах типа русских больше, меньше, очень и других описываются двоичным противопоставлением «малая степень» — «немалая степень». Внутри этого противопоставления, образующего особую семантическую (или грамматическую) категорию, первый член является маркированным, второй — базисным, что проявляется и во внешнем морфологическом строении соответствующих форм.

В истории языка значимые части слов также обычно меняются на один смысловой признак (как и фонемы), например, суффикс с аффективным уменьшительным значением может приобрести противоположное увеличительное значение (как в истории некоторых языков банту или эскимосского).

Такой же двоичный набор признаков для классификации в последнее время строится и для наиболее употребительных слов языка, не связанных с обозначением конкретных вещей. Но здесь использование такого же набора признаков возможно только по отношению к небольшим подсистемам слов ограниченного круга «полуграмматических» значений, связанных с левым полушарием.

Весь же словарь в целом (включая и слова с конкретными предметными значениями, соотносимыми с правым полушарием) оказывается существенно более сложной системой, число элементов которой (k∙10⁴) на несколько порядков превосходит число единиц фонологической системы (10–10²) или системы грамматических значений.

Описание столь сложных систем в терминах двоичных признаков, видимо, не целесообразно. При изучении небольших подсистем слов с абстрактными значениями выделяются двоичные классификационные признаки, частично совпадающие не только с универсальными грамматическими признаками, но и с теми признаками, которые оказываются существенными и для исследования мифологических и ритуальных систем.

Бинарная символическая классификация

Давно уже было установлено, что в так называемых элементарных (архаичных или примитивных) обществах, то есть в большинстве коллективов, уровень развития которых существенно отличен от современной европейской цивилизации, имеются символические (знаковые) системы классификации явлений внешнего мира. На принципиальное сходство этих классификационных систем с двоичными лингвистическими кодам, и внимание было обращено лишь в самые последние годы.

Системы, на которых основаны ритуалы

Системы, на которых основаны ритуалы, ритуализованное (предопределяемое жёсткими правилами) поведение и мифология в элементарных обществах строятся на двоичных противопоставлениях того же типа, что и наборы различительных признаков для описания языка. Чаще всего в наиболее просто организованных системах речь идёт о двух рядах признаков или символов (знаков), каждый из которых противоположен другому.

Каждый признак или символ внутри такой системы соотносится с одним, ему противоположным, и целой серией признаков или символов, входящих в тот же ряд, что и данный. Отличием от фонологических бинарных систем является то, что все эти ряды противоположностей в определённых контекстах взаимозаменимы (синонимичны): каждую из пар противоположностей можно рассматривать как перевод основного противопоставления «благоприятный» — «неблагоприятный».

Ситуация, с которой сталкивается исследователь «первобытной» (элементарной или архаической) мифологии и ритуалов, можно пояснить сопоставлением с современными кибернетическими моделями, описывающими простейшие формы поведения автоматов, то есть некоторых объектов, способных в каждый момент времени t = 1,2… воспринимать конечное число сигналов в S∈ (S₁, S₂, …, S_N) и изменять в зависимости от них своё внутреннее состояние, которым определяется действие f∈ (f₁, f₂, …, f_X) производимое автоматом. В этих моделях принимается, что все сигналы S∈ (S₁, S₂, …, S_N), воспринимаемые из окружающей среды, автомат расценивает либо как благоприятные (выигрыш, s = 0), либо как неблагоприятные (проигрыш, s = 1) [7].

Точно так же ведёт себя «первобытный» коллектив и каждый его член: все сигналы, им полученные из внешней среды, делятся на благоприятные (для коллектива, определённой его части или индивида) и неблагоприятные. Соответственно формируются ряды равнозначных с этой (и только с этой) точки зрения групп сигналов и классов сигналов (иногда уже достаточно абстрактных).

Несмотря на максимальную географическую и культурно-историческую удалённость таких систем Нового Света от приведённых аналогичных систем Старого Света (в том числе в палеолите), в них можно увидеть в основном тот же набор двоичных классификационных признаков и символов. Разительные типологические сходства и совпадения заставляют поставить вопрос о том, не является ли строение этих систем универсалией, разделяемой всеми примитивными обществами.

Сравнение всех известных к настоящему времени фактов показывает, что строго универсальным является принцип строения и наличие некоторых пар признаков (левый — правый, женский — мужской), тогда как распределение признаков по рядам и связи между ними могут варьироваться (хотя и менее свободно, чем в системах фонем). Например, земля в некоторых из указанных систем соотносится с женским началом (как и Луна), но преобладание имеют традиции, где Луна (месяц) связывается с мужским, а солнце с женским началом.

Для исследования степени универсальности связей между определёнными парами двоичных противопоставлений наиболее показательным примером является связь признаков «левый» и «женский», «правый» и «мужской». Хотя связь первых двух признаков встречается в большинстве таких систем и может быть предположена уже для верхнепалеолитического знака левой руки, выступающего в качестве женского символа, тем не менее встречаются и системы, где левый соотносится с мужским.

В Восточной Африке обнаружена целая культурная область, в которой положительное значение придаётся левой, а не правой руке; иногда инверсия этих значений обнаруживается при гаданиях по полету птиц. Такой же инверсией объясняется и то, что слово, означавшее в латинском языке (в том числе и у греческих прорицателей в Риме) левое, дурное (sinistrum), в техническом языке римских гадателей — авгуров, иначе ориентированных по сторонам света, чем греческие прорицатели, имело противоположное значение — благоприятный.

Отмечая этот последний факт, Герман Вейль в своей книге о симметрии приводит его как иллюстрацию условности мифологического использования названий «правый и левый» в качестве символов таких противоположностей, как «добро и зло» [99, с. 52–53].

Вейль подчёркивал эквивалентность правой и левой стороны со строго научной точки зрения, в этом противоположной мифологической. Вместе с тем он же отмечает (по его мнению, объясняемое случайностью) введение асимметрии на разных этапах биологической эволюции. Это по-видимому, имело бы смысл соотнести с принципиальной асимметричностью двух рядов классификационных признаков во всех системах рассматриваемого типа и с их связью с противоположением «левый — правый» в процессе очеловечивания.

Объединение обоих противоположных признаков в системах такого рода происходит обычно в ходе ритуала, который (как и отчасти связанный с ритуалом миф) может рассматриваться прежде всего как способ достижения либо инверсии противоположных символов, либо их слияния, либо, наконец, поиска промежуточных звеньев между противоположностями. Примерами инверсии противоположных символов, меняющихся местами, может быть и североамериканский индейский ритуал охоты на орлов, где охотник и добыча меняются местами, как в повести Андрея Платонова «Джан» (видимо, основанной на аналогичных представлениях). Такая инверсия символов сохраняется и в народных карнавальных обрядах.

Поиск промежуточных звеньев между противоположными рядами оказывается основным назначением структуры мифа, который в этом отношении, как и во многих других, близок к структуре ритуала. В качестве одного из показательных примеров можно сослаться на айнскую мифологию (на островах Хоккайдо и Сахалине), согласно которой в начале мироздания все бинарные оппозиции (представленные не только в туземной айнской, но и в японской традиции) были инвертированы: мужчины были наделены женскими признаками; айны были не высокими, а маленького роста; местоположения гор и моря (оппозиция верх — низ) были обратными по сравнению с позднейшим временем. Функция объединения противоположностей сохраняется и в символической роли божественных близнецов, которые в дуалистических мифах обычно тесно связаны друг с другом.

Для исторического исследования основной проблемой является социальная интерпретация схем описания символических систем классификации в терминах двоичных признаков. При этом, как и в современной лингвистике и других формализуемых научных дисциплинах, целесообразным представляется чёткое разделение построения структур и их последующей интерпретации, в частности осуществляемой путём соотнесения с социальной организацией.

Для обществ с системой «предписывающих» (обязательных) брачных правил символическая классификация оказывается непосредственно соотнесённой с социальной организацией, определяемой в обществах этого типа прежде всего через брачные предписания. При описании таких обществ реальной является задача описания единой «целостной» системы, включающей и символическую классификацию, и социальную структуру.

В качестве наиболее яркого примера можно привести австралийские системы, где отчётливо видна дуальная организация общества, соотнесённая с двоичной символической классификацией. Например, главнейшая черта в социальной организации аранта, как и большинства австралийских племён, состоит в делении на две экзогамные половины. Эти группы связаны с системой двоичных классификационных признаков таким образом, что каждый из противоположных признаков соотнесён с одной из экзогамных половин племени:

Наличие двоичной символической классификации и двух вождей (позднее царей), соотнесённых с двумя экзогамными половинами племени, является характерным признаком развития дуальной организации. Другими её признаками является взаимное ритуальное обслуживание (в частности, при похоронах), ритуальное соперничество, состязания, игры и вражда экзогамных половин. Дуальную организацию характеризуют также взаимные дарения одной экзогамной половины другой. Такие дарения включают жен, материальные дары и услуги. Каждая из дуальных половин племени соотнесена с одним из рядов двоичной классификации, с одним из двух мифологических героев или богов (чаще всего близнецов) [94].

Однако по мере упрочнения централизованной системы управления, надстраивающейся над древней дуальной организацией, могут возникать такие парадоксальные ситуации, когда реально единый царь объединяет в себе две царских должности, соотнесённые с двумя дуальными половинами. Такую ситуацию удаётся реконструировать для древнего Египта.

Следы древнейших двоичных соотношений в Египте были выявлены А. М. Золотаревым [94] и позднее независимо от него Ф. Фрэнкфортом [100], по словам которого «эта необыкновенная концепция выражала в политической форме глубоко укоренившуюся тенденцию египтян понимать мир дуалистическим образом в виде целого ряда парных противоположностей, сбалансированных в неизменяющемся равновесии. Вселенная в целом представлялась как «небо и земля». В этой концепции «земля», в свою очередь, понималась дуалистически [ср. 101, с. 72–74], как север и юг, как части Гора и части Сета, как две Земли или два берега (Нила). Следует особенно подчеркнуть здесь наличие многократно применяемой (итеративной) дихотомии.

В этой бинарной модели мира, сходной с описанными выше для более архаических коллективов, «порядок» (Ma’at) понимался как равновесие, то есть как результат нейтрализации всех основных космических бинарных оппозиций.

Как и в других подобных бинарных системах, противопоставление левой и правой стороны связывалось в древнем Египте соответственно с благоприятным и неблагоприятным решением, в частности судебным. Как показал Фрэнкфорт, косвенный след двойного царствования можно видеть не только в двоичной титулатуре фараона — властителя Верхнего и Нижнего Египта, но и в представлении о Ка — двойнике фараона. Ка можно рассматривать как такую фиктивную величину, которая была необходима при последовательном проведении древнеегипетской идеи двойственности всех частей мира и государства. Основываясь на некоторых изображениях, встречающихся в египетском искусстве, Фрэнкфорт предположил, что с представлением о двойнике — мертвом близнице (Ка) фараона была связана ритуальная роль его плаценты.

Эту гипотезу можно подтвердить сравнением с аналогичными представлениями в позднейших африканских царствах. У баганда существовала особая ритуальная должность жреца, хранившего пуповину царя, которую называли его близнецом. Этому «Близнецу» посвящался особый храм. Раз в месяц в новолуние жрец приносил пуповину («Близнеца») к царю, который её осматривал, вынимая её из одежды из древесной коры, в которую она была завернута. Потом он возвращал её жрецу. Сходные обычаи почитания пуповины или последа как близнеца ребёнка известны и у многих других народов Африки (а также и Азии).

Близнецы

Близнецы — наиболее простая и удобная форма воплощения такого представления о мире, которое основано на равновесии парных противоположностей. Если близнецов нет, их можно заменить фиктивными близнецами, как это делали в Египте и в других странах Африки.

Следует заметить, что именно в Африке у догонов идея двоичной природы всего сущего доходит до столь крайнего своего воплощения, что догонам близнечные рождения представлялись единственно нормальными, а близнечные божества — основными. Широко понимаемая догонами идея близнечности или двойственности всего сущего (включая двоичную структуру мироздания, природы, власти и общества) по существу уже достаточно близка к такой преднауке, как учение пифагорейцев.

Двоичные коды культуры

Если следы старых двоичных различий можно видеть не только в структуре племён с дуальной организацией, но и в древних системах социальных рангов и в двойственности царских должностей, то для истории культуры и науки тем больший интерес может представить сохранение почти в «чистом виде» этих же различий и в учениях, предшествующих ранней науке. Из самых ярких примеров стоит привести учение пифагорейцев, у которых все строилось на таких противоположностях, как «нечётное» — «четное», соотнесённых (совсем как в древних мифологиях) с такими двоичными парами, как «мужское» — «женское». Поэтому, по словам известного математика Ван дер Вардена, «для пифагорейцев четное и нечётное являются не только основными понятиями арифметики, но и действительно заключающими основные начала всех вещей природы» [74, с. 153].

Но если по отношению к Пифагору мифологические корни такого представления о чете — нечете так же несомненны, как и применительно к учениям Древнего Китая, то при появлении аналогичных идей у мыслителей и учёных нового времени нельзя все сводить только к продолжению традиции.

Постоянно следует учитывать возможность построения новых двоичных систем, не переданных по традиции, а созданных по архетипическим нормам, опирающимся и на направленное социальное воспитание праворукости, и на биологические и физические проявления асимметрии и парности, способствующие развёртыванию двоичной системы противопоставлений.

На основании данных по детской психологии можно думать, что в определённый период ребёнок делит образ взрослого (в частности, своей матери) на два образа — хороший и плохой. Такое же двоичное деление (на своё и чужое, хорошую и плохую сказочную страну, как Швамбрания и её соперница) наблюдается и в детских играх. Четырёхлетний Джони А. из Александрии (Египет) жил в двух воображаемых странах — Тана-Газ и Тана-Пе. Тана-Газ выше и лучше, чем Тана-Пе. Спокойное море, в котором Джони может купаться, находится в Тана-Газ; бурное море, в котором нельзя купаться, находится в Тана-Пе. Мать Джони живёт в Тана-Газ, отец — в Тана-Пе.

Анализируя этот случай, Леви-Стросс подчёркивает важность того, что семилетний Джони уже стыдится этой системы, столь близкой к дуально-экзогамной, и делает вид, что не помнит о ней: «Джони растёт в группе, которая не использует двуполюсных структур для того, чтобы выражать явление соперничества и взаимности… Модель, предложенная детским воображением, не могла в ней получить ценности орудия» [102, с. 236]. Если верно предположение о том, что выстраивание взаимоисключающих образов матери в определённой перспективе составляет содержание дальнейшего развития, то — в согласии с мыслями о шизофрении Выготского — в этой болезни можно было бы видеть возврат к архаичному комплексу (конгломерату) образов, не образующих системы, приспособленной к данной социальной действительности. Этим объяснялось бы шизофреническое раздвоение и амбивалентность. По словам Алоизы — больной шизофренией, занимавшейся живописью, «красный цвет хорош для женщин, больных шизофренией», «чёрный цвет вызывает ужас и годится только для мужчин».

Индивидуальные системы бинарных оппозиций типа приводившихся выше коллективных архаических с теми же символами (цветовыми, пространственными, и тому подобными) возникают и в гораздо более поздние эпохи, вероятно, как под действием традиционных суеверий, сохраняющихся в качестве бессознательных пережитков древних знаков, так и в силу действия указанных психологических тенденций, возможно, архетипических.

В качестве особенно яркого примера можно привести систему Роберта Фладда (1577–1637). В его книге [103] излагалась система противопоставлений по парам оппозиций.

Хотя на построение этой системы Фладдом могли оказать влияние характерные для алхимии того времени противопоставления типа золото — ртуть, в ней (в особенности на основании первых четырёх соотношений) можно видеть отражение и тех примет и суеверий, которые могли непосредственно восходить к более древним двоичным традициям, сохранившимся лишь пережиточно. Гипотеза о воздействии на Фладда ранних древнегреческих учений представляется маловероятной ввиду отсутствия явных свидетельств прямой связи между его системой и такими, как пифагорейская.

Те же или сходные двоичные признаки, сгруппированные в системе архаического типа, и позднее могут выступать для выражения новых социальных различий.

В известной статье Нормана Мейлера деление между бунтарями современного американского общества (hip) и противоположной им категорией благополучных и благопристойных (square — буквально, «четырёхугольных»), выражено в виде системы противоположностей [104, с. 17] не только по принципу построения, но и по конкретным проявлениям прямо совпадающей с приводимыми выше.

Предпоследнее противопоставление и ему предшествующее в особенности показательно. Объективный исследователь-этнолог на основании подобных данных мог бы вывести заключение о тотемической или символической классификационной функции марихуаны и алкоголя и о наличии двух видов смертей, как в первобытных и древних традициях. Подобные современные факты не просто курьез; они важны для проверки гипотез в случае таких обществ, сведения о которых ограничиваются немногими древними текстами или сообщением одного этнографа.

Двоичные модели мира, в которых каждое явление относится к одному из двух эмоционально окрашенных полюсов, в последнее время противопоставляются современному научному подходу, исключающему дуализм архаических мифологий. С построением таких «манихейских» упрощённых схем полемизировал создатель кибернетики Винер, писавший, что в отличие от учёных «для манихейцев белое и черное — это противоположные формы, выведенные на линию огня друг против друга» [105, с. 193].

Положение таких классификационных рядов двоичных противопоставлений в истории культуры, где они на определённом этапе никак уже не соотносятся с теми простыми дуально-экзогамными делениями, с которыми они длительное время связывались, является двойственным.

Самый принцип двоичности остаётся в силе вплоть до науки нынешнего времени, но наука постоянно возражает против эмоционального восприятия двоичных оппозиций. В конечном счёте принцип двоичности лежит в основе всех известных ранних философских и логических систем, но в них достаточно рано осуществляется отвлечение от конкретного эмоционально воздействующего наполнения парных противоположностей и формулируется абстрактная идея полярной оппозиции (например, в индийской логике у Дигнаги и Дхармакирти).

Асимметрия в знаковых системах

В ранних философских учениях, например древнекитайской теории противоположных мировых начал ян и инь, ещё отчётливо видны мифопоэтические истоки этих построений, хотя и очевидно нравственно-философское их переосмысление в таких утверждениях, как: «Солнце ведает (началом) ян; Луна ведает (началом) инь… Ян — это нравственность, инь — это наказание» [106, т. 2, с. 47]. Едва ли не наиболее интересное развитие теория двух противоположных начал ян и инь получила в своих конкретных приложениях к явлениям языка и искусства. Не только в Китае, но и в Японии теория двух противоположностей, в частности, выражаемых в противоположении чета и нечета, была использована позднее в эстетических сочинениях, в которых можно видеть непосредственное предвосхищение структурного описания произведений искусства в терминах двоичных противопоставлений, достаточно распространившегося в наше время.

Неслучайно С. М. Эйзенштейн непосредственно использовал принцип эстетического описания в терминах инь и ян в своих сочинениях (подобно тому, как другой теоретик искусства того же времени Иттен заимствовал сходный принцип из древнеиранской традиции). В частности, в статье «Э! О чистоте киноязыка» [107] в терминах нескольких основных двоичных противоположностей, таких, как чет — нечет, Эйзенштейн разбирает кадры из эпизода с яликами, плывущими к кораблю, в своём фильме «Броненосец Потемкин».

В замечательном этюде «Чет и нечет» [108] Эйзенштейн сходные принципы, почерпнутые им отчасти из арсенала старой китайской и японской эстетики, применяет к исследованию триптиха японского художника Утамаро, а затем переносит этот же метод на исследование «Троицы» Рублева (Рисунок 34). Он полагает, «что необычное усиление пластической лирики» тихого перезвона, которым проникнут образ «живоначальной Троицы» Рублева (1408 год) во многом зависит от того, что к здесь в фигурах трёх ангелов применён тот же принцип сочетания чётных элементов с нечётными.

Рисунок 34. Схема «Троицы» Рублева (по Эйзенштейну).

Тут совершенно также одинаковые по поведению элементы размещены по разным группам и тем гармонически их объединяют, а разные элементы оживляют внутреннюю жизнь одинаковых групп. Три фигуры ангелов распадаются на: одну (числом нечётную) в четном месте ряда, и две — то есть четные числом, размещённые в нечётных полях (I и III). Принадлежащие к одной группе (нечётных) — два ангела зеркально… противоположны друг другу по положению тела и меха. В то же время сами элементы их (меха и тело) повёрнуты в одну и ту же сторону.

Связь с центральной фигурой группы строится на том, что, принадлежа к разным группам по числовой принадлежности, I и II противоположны по положению ликов, но одинаковы по повороту фигур, а II и III, одинаковые по положению ликов, противоположны по положению фигур. Это даёт неустанное противостояние одного (нечётного) — двум (четному): два тела слева своим поворотом противостоят одному справа (I, II–III), два лика справа своим положением противостоят одному справа (I, II–III), и (I, II — III) противостоит (I — II, III). Нечетное число фигур (одна) в четном поле (вторая по счёту) тёмная, а противопоставленное ей четное количество (два) в нечётных полях (I и III) противостоят ей и по цвету — они светлые».

В приведённом замечательном образце предельно простого и убедительного эстетического разбора гениального произведения Рублева особое внимание привлекает анализ соотношения левых и правых частей композиции. Эта же проблема занимала и многих других искусствоведов [109, с. 45], а также математиков [99, с. 54].

Вывод, к которому пришёл один из крупнейших искусствоведов XX века Вёльфлин, состоит в глубоких корнях неодинаковости восприятия правого и левого в искусстве. В последнее время этот вывод искусствоведов получает подтверждение в исследованиях по функциональной асимметрии мозга [110]. С этой асимметрией связаны склонности к преимущественному движению глаз в правую сторону (у правшей с доминантным левым полушарием) [24, 32] и соответственно выделение правого зрительного поля.

Над этой проблемой задумываются не только искусствоведы, но и крупнейшие люди искусства. Герой одного из последних романов Набокова «Полюбуйся на скоморохов!» болен психическим расстройством, которое делает для него левую и правую стороны необратимыми (абсолютными, а не относительными) понятиями. В его восприятии пространству присущи левая и правая стороны, которые не могут поменяться местами.

Эта проблема (представляет собой по существу часть гораздо более общего вопроса. Предстоит выяснить, в какой степени асимметричное строение знаковых систем человека обусловлено асимметрией функций мозга. Положительный ответ на этот вопрос можно дать не только по отношению к асимметрическому восприятию пространства, но и применительно к таким соотношениям, как противопоставление высокого и низкого тона. Это последнее, с одной стороны, связано с различием функций полушарий головного мозга, с другой стороны, играет существенную роль в системах таких двоичных оппозиций, как древнекитайская и некоторые африканские. Но поставленный вопрос имеет и значительно более общий характер.

Основной особенностью всех тех ранних систем двоичных противопоставлений, к которым имеют тенденцию возвращаться и системы более поздние, является чёткое различение по эмоциональной окраске: положительности — отрицательности. Но последние исследования в области функциональной асимметрии полушарий ведут к выводу, согласно которому выключение (инактивация) «доминантного» полушария приводит к резко выраженным отрицательным эмоциям, и обратно: выключение правого полушария ведёт к положительным эмоциям [25]. Поэтому можно представить себе, что двухполюсная система оппозиций, окрашенных эмоционально, «встроена» в самую организацию головного мозга.

Последний и наиболее сложный вопрос, возникающий при рассмотрении асимметрии знаковых систем человека в свете асимметрии полушарий, связан со структурой научных представлений о мире. Такие преднаучные концепции, как пифагорейская, относительно легко связываются с той именно основной структурой знаковых систем, которая бесспорно обусловлена асимметрией мозга. Но вместе с тем авторы новейших работ по общей теории симметрии оправданно видят в пифагорейских учениях много черт, созвучных и современной науке [111, с. 13–22].

В гораздо более общем плане взаимосвязь асимметрии мозга (и обусловленной ей асимметрии языка и других систем знаков) можно было бы видеть в духе принципа Кюри, предполагающего, что «асимметрия творит явления». Кажутся небезынтересными те сходства, которые можно выяснить при сравнении проблем современной биологии, вслед за Пастером ищущей фундаментальные отличия живой природы в асимметрии молекул, физики микромира, всё больше сосредоточивающей внимание на проблеме симметрии [1, 112, 113], и наук о человеке, ищущих связь асимметрии мозга с асимметрией систем знаков.

Некоторые современные учёные идут достаточно далеко по пути таких сопоставлений. Одни из них полагают, что выделение левого полушария, как и вообще значимость левой стороны организма у позвоночных, в конечном счёте можно связать с асимметрией живого вещества на молекулярном уровне [24, с. 182]. Другие сравнивают новейшие открытия в области асимметрии мозга с выводами физики микромира, установившей наличие комбинированной четности [32, с. 190–197].

Одним из предшественников современной науки и здесь (как и во многих других областях знания) оказывается Гёте. Гёте пришёл к мысли о «первоначальной полярности» всех явлений природы в конце XVIII — начале XIX века под влиянием естественнонаучных открытий в области электричества и магнетизма. Он видел в двух полюсах магнита «первичный феномен», то есть модель всех других подобных противоположностей (в том числе, в теории цвета и теории звука, которыми он специально занимался). По мнению Гёте, Аристотель, зная роль противоположностей для научного исследования, тем не менее не был знаком с явлением раздвоения единства.

А именно такое разделение единицы на двойственность Гёте считал наиболее важным для понимания полярности в науке нового времени [2, с. 40, 139, 142, 145, 146, 272]. Из слов Гёте, поставленных эпиграфом к первой главе этой книги, видно, как он подходил вплотную и к распространению этого принципа на психику человека в её соотношении с правой и левой половинами тела (а следовательно, и мозга). Мысль, по которой морфология (то есть общая структура) мозга сказывается в морфологии знаковых систем, близка к расширенному пониманию морфологии и у самого Гёте, и у его последователей в науке новейшего времени.

Современные морфологические модели не только в биологии, но и в науках о человеке [42] могут считаться непосредственным развитием основных идей Гёте. Это же можно сказать и о бинарном («полярном», как сказал бы Гёте) подходе к строению мозга и знаковых систем. Спор о «плане» (или «типе» по Гёте) строения организмов во французской Академии между Сент-Илером (поборником морфологии Гёте) и Кювье, который Гёте считал наиболее важным событием 1830 года [2, с. 307–309, 483, 484], остаётся острым и для современной науки о морфогенезе [42, с. 17].

Многие идеи морфологии Гёте только сейчас начинают обретать научную реальность. Кажется возможным видеть конкретизацию мысли Гёте о «раздвоении» в роли понятия двойственности в современной математике. Но связь этих проблем (как и принципа дополнительности Бора в широком его понимании) с рассматриваемыми в настоящей книге требует ещё специального обоснования.