Лев Маркович Веккер:
Психика и реальность. Единая теория психических процессов.
Часть VI. Человек действующий.
Глава 18. Регулирующая функция психики

Психическое регулирование

Предпосылки построения теории, охватывающей общей системой понятий все члены психологической триады, состоят в единстве сенсорных корней всех психических процессов — единстве, демонстративно представленном явной соотнесённостью экстерорецептивных ощущений с когнитивными процессами, интерорецептивных — с эмоциональными, а кинестетически-проприорецептивных — с регуляционно-волевыми.

Поскольку ощущениям всех этих классов присущи не только специфичные для каждого из них видовые, но и общеродовые свойства, то общие характеристики любого ощущения как простейшего психического процесса составляют единый исходный корень и, по-видимому, универсальный компонент психических явлений всех уровней организации.

Однако все эти свидетельства в пользу единства всех пассов психологической триады, взятые сами по себе, но не включённые в связную иерархическую концептуальную сетку, остаются лишь необходимыми, но недостаточными предпосылками для включения регуляционно-волевых актов в рамки общей теории психических процессов. Недостаточны они потому, что отсутствуют промежуточные уровни обобщённости концептуальной сетки. Тут прежде всего мы сталкиваемся опять-таки с дефицитом знаний о признаках психического процесса, составляющих тот ближайший род, в рамках которого должна быть установлена видовая специфичность регуляционно-волевых актов по сравнению с когнитивными и эмоциональными процессами. Именно поэтому концептуально-языковой барьер, отделяющий процессы психической (в частности, волевой) регуляции от когнитивных и эмоциональных процессов, до сих пор представляется не межвидовым рубежом в рамках общего «концептуального пространства» психики (что отвечало бы реальным различиям видовой специфики), а принципиальной межродовой, если не межсубстанциальной пограничной линией. До сих пор основные понятия феноменологии и теории волевой и вообще психической регуляции: «мотив», «цель», «выбор», «свобода», «воля» — внутри психологии остаются автономными, «свободными» или во всяком случае недостаточно «отягощёнными» бременем общепсихологической концептуальной схемы и научного языка, на котором описываются когнитивные и эмоциональные процессы. Поскольку, однако, вся эта совокупность понятий неизбежно входит в контекст описания и объяснения целостной психической реальности, то по необходимости возникает противоречивая концептуальная ситуация, которая здесь, как и в сфере когнитивных и эмоциональных процессов, приводит к отождествлению уровней обобщённости психологических категорий и отсюда — к смешению исходных и производных компонентов психики.

Внутри психики, как и в её внешних соотношениях с физической реальностью, есть свои первичные и вторичные уровни. Для того чтобы концепты, соответствующие вторичным психическим образованиям, могли быть использованы именно как объяснительные, а не только описательные, они сами должны быть объяснены как производные. Иначе они приобретают функцию исходных посылок, и тогда соотношения неизбежно оборачиваются и неопределённость не снижается, а повышается. Так, чтобы понятие «смысл» можно было адекватно и конструктивно использовать в теории мышления, необходимо объяснить, что такое смысловое психическое образование, поскольку явно существуют и несмысловые формы психических явлений. Если это не сделано, а «смысл» используется как объясняющий фактор, то «смысл» (или «мысль») автоматически становится демиургом психической реальности. Аналогичным образом, если понятие цели используется как первоначальное, исходное и объяснительное, то независимо от теоретических установок автора, просто в силу объективной логики соотношения концептов, «цель», как и «смысл», становится демиургом психики, и такая теоретическая позиция оказывается телеологической.

Неоправданность последней, как показал весь опыт истории науки, состоит прежде всего в том, что необъяснимыми, ниоткуда не выводимыми становятся факты и закономерности, относящиеся как к исходным, так и к производным уровням психики.

Так же обстоит дело с понятием «мотив». Здесь неизбежна альтернатива: либо специфика мотивационных явлений должна быть объяснена в качестве видовой модификации общеролевых свойств психических процессов, либо понятие «мотив» утрачивает свою психологическую специфичность. В последнем случае возникает новая альтернатива: либо концепт «мотив» используется в своём прямом общефизическом содержании, как «источник движения», «сила», либо он неизбежно приобретает смысл субстанциальной духовной силы, подобной абсолютно свободной воле или телеологической трактуемости. Первый вариант альтернативы лишает это понятие возможности объяснить специфику «психических сил», «психической энергии» или «психического двигателя», второй же вариант — вариант «чисто духовной силы», по свидетельствам исторического опыта науки и философии, вообще лишён какого бы то ни было объяснительного и тем более прогностического потенциала.

Если же все эти основные понятия, психологически не объяснённые, используются как объяснительные, вторичное автоматически становится первичным, производное — исходным. В таком случае повторяется та концептуальная ситуация, которая побудила И. П. Павлова наложить свой знаменитый (хотя часто ложно трактуемый) запрет на использование психологических понятий в лабораторной практике исследования высшей нервной деятельности. Как ясно показывает весь контекст павловских работ, смысл этого запрета состоит не в отрицании реальности психических детерминант поведения (трактуемых самим И. П. Павловым как первые и вторые сигналы, то есть регуляторы рефлекторных реакций), а в ясном понимании фиктивности объяснений физиологических феноменов с помощью психических факторов до того, как последние получили своё научное, и в частности общефизиологическое, объяснение. Именно с отчётливым пониманием этого соотношения концептов связана павловская задача подведения «физиологического» фундамента под психические явления.

Иными словами, концепты, соответствующие производным и частным психическим явлениям, приобретают объяснительную силу, только если они представлены как производные или частные видовые модификации родовых признаков психических процессов. В данном контексте этот вывод относится к понятиям «мотив», «цель», «волевой акт», «свободный выбор». Именно задача научнопсихологического объяснения этих понятий как производных и частных для последующего использования их собственных объяснительных и прогностических возможностей поставлена сейчас всем ходом развития проблемы психической регуляции. Но решение этой задачи предполагает разведение и последующее соотнесение исходных и производных компонентов и разных уровней общности в иерархии психических явлений, а последнее, в свою очередь, требует использовать применённую в данной монографии стратегию абстрагирующей экстирпации, поуровневого анализа и затем синтеза психических структур, реализуемого последовательно сначала «снизу», а потом «сверху».

Логика такой стратегии не может непосредственно и прямо воспроизводить последовательность этапов и звеньев психической или психически регулируемой деятельности как предмета психологического исследования. Последовательность ходов абстрагирующей экстирпации, анализа и синтеза не может совпадать с реальной последовательностью фаз и стадий изучаемого психического явления хотя бы уже потому, что на каждом этапе развития вторичные и производные образования приобретают функции программирования и регулирования деятельности, а по отношению к определённым отдельным её актам эти производные, вторичные психические структуры становятся начальными пусковыми звеньями. Так, концептуально организованная мыслительная задача или вопрос, будучи явно вторичным, производным психическим образованием, является, однако, начальной, пусковой фазой мыслительного акта. Явная вторичность и производный характер человеческого сознания не исключают его инициирующей роли в актах произвольно регулируемой человеческой деятельности. Ясно, однако, что изучение психической регуляции не может начаться с сознания, если его структура не была предварительно исследована. Аналогичным образом мотивы и цели, если они трактуются и исследуются как феномены психической деятельности индивидуума, неизбежно сами имеют определённый процессуальный психологический состав; они состоят из определённых психических процессов, которые по отношению к действиям индивида выступают в качестве мотивирующего и целеполагающего фактора.

Так анализ с логической неизбежностью подводит к вопросу о том, каков именно этот психологический процессуальный состав феноменов мотивации и целеполагания.

Процессуальный состав психических регуляторов деятельности

Понятие «мотив», взятое в общем смысле, как движущее начало или пусковое звено акта жизнедеятельности организма, не является психологическим.

Такое побуждающее начальное звено есть и на уровне чисто нервных гомеостатических регуляций, свободных от психического опосредствования, у человека и животных и даже в реакциях организмов, вообще не имеющих нервной системы, — в тропизмах растений и в таксисах одноклеточных. В этих случаях такой движущий, пусковой фактор воплощён в сигналах нервного возбуждения (гомеостатические реакции) или, в ещё более общем случае, в проявлениях раздражимости живой ткани (таксисы и тропизмы).

В актах поведения животных и деятельности человека мотивационный фактор поднимается над порогом и становится фактором психическим. Но что это значит? В чём состоит этот переход через порог и подъём на психический уровень? Ясная постановка этого вопроса сразу обнажает его двойной смысл — переносный и прямой; упомянутый выше в обобщённо-переносном смысле переход через порог при подъёме мотива на психический уровень имеет и прямой психофизический смысл: психически не отражённое пусковое звено реакции становится в поведенческом акте психически отражённым, переживаемым побуждением, которое, однако, в общем случае может и не осознаваться. Каков же психологический состав мотива в этом общем случае, когда побуждение психически отображается, то есть переживается, но от осмысливания и вообще от сознания может быть «свободным?»

Поскольку мотив в общем случае — это непосредственно отображаемое побуждение, психологический процессуальный состав мотивационных компонентов акта психической регуляции действий может быть воплощён именно в процессах, в которых непосредственно психически отражаются состояния носителя психики, инициирующие поведенческий акт. Суть того психического явления, которое именно переживается как мотив (в отличие от мыслимого мотива), как раз и заключается в непосредственном психическом отображении соответствующих состоянии носителя.

Такое непосредственное психическое отображение состояний носителя представлено только двумя психическими процессами — интерорецептивными ощущениями и эмоциями.

Таким образом, подъём мотива на психический уровень есть превращение неощущаемого побуждения в ощущаемое (или чувствуемое) и тем самым есть переход через пороговую границу действительно уже в прямом психофизическом смысле этого понятия. На уровне непосредственного отображения целевые компоненты психической регуляции действия могут быть представлены сенсорными и перцептивными образами объектов, находящихся в сенсорно-перцептивном поле и составляющих конечный результат осуществляемого действия, а также эмоциональным предвосхищением этого результата, которое в соответствии с законом «сдвига мотива на цель» само становится целью действия (как, например, в опытах Олдса, в которых животное нажимает на педаль, запускающую раздражение «центров удовольствия»). Но целевые компоненты психического регулирования могут быть представлены также психическими процессами, выходящими за рамки только непосредственного психического отображения, и поэтому имеют более сложный и разноуровневый процессуальный состав.

Между непосредственным, то есть сенсорно-перцептивным, и опосредствованным, то есть речемыслительным, процессуальным составом целеобразующих компонентов психических регуляторов деятельности располагаются их мнемические компоненты. Последние воплощены во вторичных образах, или представлениях результата действия, которые здесь, однако, сдвинуты по оси времени и, будучи воспроизведением прошлых воздействий, являются вместе с тем предвосхищением их повторения, то есть отнесены здесь к будущему.

Обратимость психического времени, выраженная единством памяти и антиципации, превращает образ прошлого в образ будущего, воплощающий в себе представление о цели действия, реализующее программирование и регуляцию соответствующего акта. За мнемическим составом целевых психических гештальтов следуют собственно мыслительные структуры. В них отображаются не только будущие результаты приспособительных действий, воспроизводящих ситуации, которые встречались в прошлом опыте, но и результаты собственно преобразующих действий, создающих новые, не встречавшиеся в прошлом объекты. В этом случае целевой гештальт — не просто сдвинутое по оси психического времени воспроизведение первичных образов, а результат предварительного мысленного преобразования объектов, реализуемого системой мыслительных операций с оперативными единицами мысли. Эти психические структуры операндов мысли, воплощающие в себе целевые гештальты, могут относиться к самым разным уровням мыслительных процессов: к общемыслительным паттернам, в которых элементами суждения являются ещё первичные и вторичные образы, к промежуточным, переходным формам предпонятийных суждений и, наконец, на высшем уровне — к иерархизованным концептуальным образованиям, прогнозирующим результат действия. Если речь идёт не об отдельных действиях, а о более крупных блоках интегральной структуры деятельности, относящихся к ориентации на дальнюю перспективу, то процессуальный состав целеобразующих гештальтов, программирующих и регулирующих эти крупные отрезки деятельности, может быть воплощён в целостной разноуровневой системе когнитивных образований, содержащих итоги интегральной работы интеллекта.

Все эти разноуровневые парциальные и интегральные когнитивные компоненты процессуального состава целевых гештальтов дополняются соответствующим эмоциональным сопровождением, которое в итоговом составе психических регуляторов действия может нести как целеобразующую, так и мотивационную функциональную Кроме мотивационных и целеобразующих компонентов в общую структуру психических регуляторов действий входят и компоненты, психически отражающие предметную ситуацию, в которой происходит действие. Процессуальный состав этих ситуационно-обстановочных компонентов психических регуляторов воплощён в когнитивных процессах, отображающих те внешние объекты, которые образуют общую ситуацию действия.

И, наконец, необходимым компонентом обшей структуры психических регуляторов действия является информация о динамике самого действия, побуждаемого и управляемого мотивационными, целевыми и ситуационно-обстановочными элементами психических регуляторов. Процессуальный состав этих компонентов, отображающих динамику самого действия, воплощён в кинестетически-проприорецептивных и экстерорецептивных сенсорно-перцептивных процессах, объектом отражения которых является само действие.

Однако в данном пункте анализа процессуального состава регуляционно-волевых процессов мы наталкиваемся на то же ограничение, с которым в общей форме мы уже встречались при постановке проблемы субъекта, а в конкретной форме — при постановке проблемы соотношения эмоциональных процессов с их субъектом-носителем. Дело в том, что пока при анализе процессуального состава мотивационных компонентов процессов психической регуляции речь шла о сенсорно-эмоциональном отражении органических потребностей, мы имели дело с психическим отражением исходного, соматического носителя психических явлений.

При всей своей специфичности этот исходный носитель всё же может трактоваться как частная форма физического объекта, поскольку никакая живая система не перестаёт быть вместе с тем и прежде всего объектом физическим. Применительно к нему проблема психического субъекта регуляционно-волевых процессов, как и вся проблема иерархической структуры субъектовносителей психических явлений, в полном своём объёме может не возникнуть.

Однако далеко не все мотивационно-целевые компоненты процессов психической регуляции, как и не все эмоциональные процессы, имеют своим ближайшим носителем телесный субстрат. Легко понять, что сюда относятся все те уровни иерархии мотивов, которые представляют собой психическое отражение неорганических потребностей. В этом пункте проблема субъекта, необходимым образом входящего в общую структурную формулу регуляционноволевых процессов аналогично тому, как он входит в общую структурную формулу процессов эмоциональных, проявляется уже в полном объёме. К вопросу о составе мотивационных, целевых и операционных компонентов процессов психической регуляции деятельности здесь, таким образом, необходимо добавляется и вопрос о процессуальном составе психического субъекта как носителя этих вышеперечисленных компонентов. Поэтому проблема психической регуляции деятельности, как и проблема эмоций, в полном своём объёме не может быть решена только в рамках теории психических процессов, ибо она тесно связана с психологией личности.

Между двумя главными уровнями мотивационно-целевых компонентов регуляции резко прочерчивается граница, отделяющая органические потребности от потребностей высших или от интересов и идеалов человека. Исходным базисом последних также служит соматический носитель, но высшие человеческие интересы и идеалы не могут быть приписаны ему прямо и непосредственно — они являются свойством личностного носителя. Таким образом, пропуск промежуточных уровней иерархии носителей здесь в такой же мере недопустим, как и в отношении уровней эмоциональных процессов.

Поскольку высшие уровни неорганических потребностей психического субъекта и соответствующие им уровни мотивов, поднимаясь над порогом потребностномотивационной чувствительности, остаются непосредственно переживаемыми (а не переживаемый мотив, в отличие от мотива неосознаваемого, перестаёт вообще быть психическим образованием, уходя под порог психики), вышеуказанная граница в иерархии мотивов отделяет также первичную центростремительноинтерорецептивную форму переживания мотивов от формы переживания вторичной, производно-центробежной. Последняя выступает в качестве интроспекции, поскольку здесь мы имеем дело с непосредственным психическим отражением мотивационно-потребностной сферы, относящейся уже к психическому носителю актов психической регуляции. Это вполне аналогично тому, что имеет место и в отношении эмоций, хотя бы уже потому, что мотивы психического субъекта непосредственно отражаются в форме эмоций или эмоциональных переживаний, обращённых здесь, однако, не к объекту и не к их носителю, а именно к регулируемым действиям.

Именно в силу неизбежной включённости иерархии субъектов-носителей в процессы психической регуляции деятельности все посвящённые ей теории вынуждены самой логикой объекта включать в свой концептуальный аппарат категории, которые в различной форме и на разных уровнях описывают и интерпретируют внутреннюю структуру субъекта-носителя функций и актов психической регуляции. Такова категория отношений в концепции В. Н. Мясищева, считавшего, что, воплощая в себе целостную структуру личности как субъекта, система отношений выполняет вместе с тем функцию регуляторов деятельности (см. Мясищев, 1960; 1995).

В концепции В. С. Мерлина (1968; 1986) мотивы и воплощённые в них отношения также выступают в качестве регуляторов деятельности. Подобный же регуляционный аспект включён и в категорию аттитюда в соответствующих концепциях западно-европейской и американской психологии, поскольку аттитюды трактуются как трёхкомпонентная структура, которая включает в себя кроме эмоционального и когнитивного компонентов, несущих также и регулятивную нагрузку, ещё и компонент собственно программ поведения.

Чрезвычайно близкую к этому функциональную нагрузку несёт и категория установки, разработанная в школе Д. Н. Узнадзе (1961), поскольку установка явным образом обращена к деятельности, выражая вместе с тем внутреннюю структуру субъекта. Так, Д. Н. Узнадзе писал: «В субъекте возникает специфическое состояние, которое можно охарактеризовать как установку его к совершению определённой деятельности, направленной на удовлетворение его актуальной потребности» (Узнадзе, 1961. — с. 170).

Развивая концепцию Д. Н. Узнадзе, А. С. Прангишвили (1967) формулирует ещё ближе относящееся к настоящему контексту утверждение о том, что: «… установку следует трактовать как модус целостного субъекта (личности) в каждый дискретный момент его деятельности, как бы фокусирующий все внутренние динамические отношения, опосредствующие в индивиде психологический эффект стимульных воздействий на него, и на базе которого возникает деятельность с определённой направленностью»… (Прангишвили, 1967. — с. 21).

В том же общем контексте занимает своё естественное место и разработанная Ш. А. Надирашвили (1974) концепция о трёх уровнях регуляции психической активности. И, наконец, в этом же концептуальном ряду располагается и разработанная В. А. Ядовым (Саморегуляция, 1979) теория психических диспозиций личности и диспозиционной регуляции деятельности.

Оставляя в стороне специфическое содержание всех этих категорий и соответствующих им концепций, анализ которых явно выходит за рамки задач настоящего исследования, подчеркнём лишь два существенных для данного контекста обстоятельства. Во-первых, во всех этих концепциях выявлена роль целостного субъектаносителя психических процессов в актах психической регуляции деятельности, и, во-вторых, в них так или иначе раскрывается внутренняя структура этого субъекта. Она выражена отношениями и связями между элементами системы, воплощённой в самом носителе психических явлений в отличие от отношений и связей элементов носителя с элементами объекта, что имеет место в информационно-познавательных процессах, являющихся свойствами носителя информации. Именно в этом пункте мы сталкиваемся с недостаточностью теоретикоинформационного подхода к внутренней структуре субъекта-носителя и с необходимостью обратиться к более общей системе понятий теоретико-системного подхода, поскольку здесь речь идёт именно о внутренней структуре субъекта-носителя. (Здесь также в обобщённосхематической форме следует указать и на то требующее дальнейшего анализа обстоятельство, что доминирование отношений и связей между элементами системы носителя, то есть преобладание именно внутренних связей между его элементами, особенно прозрачно и демонстративно выявляется при внимательном изучении экспериментальных фактов грузинской школы, относящихся к иерархической системе установок — моторных, сенсорных, перцептивных, мыслительных, личностных и социальных.)

Наконец, в этом же общем контексте существенно и то, что во всех упомянутых концепциях и категориях так или иначе подчёркивается иерархическая структура субъекта. Основное содержание рассмотренных выше понятий личностных и социальных установок, отношений, аттитюдов и диспозиций относится к сфере психологии личности, дифференциальной и социальной психологии. Однако в той мере, в какой эти дисциплины остаются именно психологией, а не социологией или физиологией и, соответственно, в той мере, в какой высшие уровни субъекта-носителя регуляционно-волевых процессов остаются в рамках интегральных, но именно психических структур, они неизбежно остаются в пределах родовых свойств психических явлений. Но это, в свою очередь, означает, что субъект-носитель именно как психическое образование, обладающее родовыми свойствами всякой психики, включается в структуру основной единицы регуляционно-волевых процессов.

Структура основной единицы этих процессов и включённость субъектного компонента в эту единицу возвращают нас к вопросу о тех частных модификациях родовых свойств психических явлений, которые определяют видовую специфичность процессов психической регуляции деятельности. Поскольку этот вопрос может быть решён только на адекватном ему эмпирическом базисе, теоретический анализ общей постановки проблемы подводит нас здесь к конкретной задаче выявления основных эмпирических характеристик регуляционно-волевых процессов.