Классификация познавательных формЖан Пиаже (1965), обобщая «физические, математические и другие стороны реального мира, которые пытается познать интеллект», в двух основных, фундаментальных категориях — «состояние» и «преобразование», соотносит с этими понятиями, касающимися объективного содержания познавательных процессов, самую общую классификацию самих познавательных форм. В логике, указывает Ж. Пиаже, есть два вида основных инструментов познания: «… с одной стороны, дескрипторы, характеризующие состояния или преобразования, с другой стороны, операторы или комбинаторы, позволяющие воспроизводить преобразования и оперировать ими, учитывая их начальное и конечное состояния» (там же). Аналогичная классификация, базирующаяся на фактическом материале экспериментальных исследований, по мнению Ж. Пиаже, существует и в психологии. И именно психологическую классификацию он кладёт в основу своих обобщений. В этой классификации дескрипторам соответствуют такие психические процессы или их аспекты, которые «… по существу, связаны с конфигурациями реального мира и могут быть названы фигуративными… В основном фигуративные функции охватывают состояния, а когда они направлены на преобразования, они выражают их в виде фигур или состояний (например, в качестве так называемой «хорошей формы»)» (Пиаже, 1965). Второй класс психических процессов, соответствующий в логической классификации операторам, и в психологическом обобщении воплощён в операторных психологических механизмах, поскольку эти процессы в основном направлены уже не на конфигурации, а на преобразования. К фигуративным психическим процессам Ж. Пиаже относит:
Легко видеть, что этот перечень включает в себя процессы, охватываемые понятием образов — первичных и вторичных. Что касается операторного аспекта познавательных процессов, то он, как считает Ж. Пиаже, необходим «для понимания преобразований, так как, не воздействуя на объект и не преобразуя его, субъект не сможет понять его природу и останется на уровне простых описаний» (там же). Констатируя, таким образом, самый факт наличия этих двух фундаментальных форм психического отображения реальности, если не полностью эквивалентных, то достаточно близких двум рассмотренным выше универсальным способам задания функций (и соответственно — отображения отношений), и относя к фигуративной форме перцептивные модели-образы, Ж. Пиаже всей логикой фактов и обобщений своей концепции ясно показывает, что сами по себе фигуративные аспекты познавательных процессов не позволяют объяснить специфику мышления и что последняя, будучи органически связанной с операторными механизмами, предполагает, однако, органическое взаимодействие обоих основных способов отображения. Этот вывод, базирующийся на обширнейшем массиве экспериментально-психологических фактов, чрезвычайно близок к эмпирическому обобщению, содержащемуся в приведённом выше перечне эмпирических характеристик мышления, который, как было показано, заключает в себе именно сочетание структурных пространственно-временных, то есть фигуративных, компонентов с компонентами символически-операторными. Такая близость этих эмпирических обобщений и явная связь эмпирических обобщений Ж. Пиаже с двумя фундаментальными формами отображения, а последних — с двумя основными способами задания функции (отношений) свидетельствует о том, что искомая специфика информационной структуры мышления вытекает из определённого закономерного соотношения этих двух универсальных форм отображения отношений. Для дальнейшего сужения зоны поиска необходимо выяснить, как соотнесены конфигуративная и операторная формы с общими принципами организации информационных процессов, соответствуют ли эти две формы отображения каким-либо частным вариантам общих принципов и если соответствуют, то каким именно. Следующий ход — уже прямо направленный на поиск того дополнительного ограничения к этим общим принципам, которое может обеспечить преодоление рубежа «образ-мысль», должен привести к ответу на вопрос о том, какое именно сочетание этих двух универсальных форм получения информации об отношениях (или двух способов задания функций) создаёт ту специфичность информационной структуры, из которой, в свою очередь, следует вся уникальная эмпирико-психологическая специфика человеческого мышления. В самой концепции Ж. Пиаже, где так чётко поставлен вопрос о соотношении двух основных форм отображения, первый из указанных ходов поиска, как известно, вообще не был осуществлён. В своих основных эмпирикотеоретических соотнесениях Пиаже, вопреки общебиологическим основам своего подхода, не связывает нервные и психические явления общими принципами организации, считая, что они находятся в отношениях психофизиологического параллелизма (Пиаже, 1961). Этим самым фактически исключается информационный подход к анализу рассматриваемых явлений, самое существо которого связано с общностью принципов организации нервных и нервно-психических процессов разных уровней сложности. А такое отсутствие общего и вместе с тем достаточно определённого принципа организации, объединяющего разные уровни нервно-психической деятельности, неизбежно оборачивается дефицитами в конкретном анализе соотношения двух основных способов отображения — фигуративного и операторного: адекватно соотнести их друг с другом можно, лишь опираясь на следующую веху обобщения, которая позволила бы представить оба эти способа как разные частные варианты единой закономерности. Одним из наиболее общих принципов, на основе которых строится анализ существующих соотношений между носителем информации и его источником, является принцип изоморфизма, введённый в психологию, как уже упоминалось (см. главу 3), В. Келером. Существенные ограничения, присущие понятию изоморфизма в келлеровском изложении и не позволяющие использовать потенциал этого принципа для анализа природы психических процессов, удалось преодолеть на основе концепции иерархической организации психики (см. Веккер, Либин, готовится к печати). Для попытки реализовать первый из намеченных ходов поиска, то есть выяснить, представляют ли фигуративный и операторный способы отображения отношений и, соответственно, графический и аналитический (символически-операторный) способы задания функции какие-либо частные формы изоморфизма как общего принципа организации информационных процессов, обратимся к иерархической шкале уровней пространственно-временной упорядоченности сигнала информации по отношению к его источнику (схема 9).
Изоморфизм пространственно-временной последовательностиИсходный уровень, отвечающий общим условиям пространственно-временного изоморфизма и имеющий своим инвариантом линейную последовательность элементов, является в собственном смысле этого слова пространственно-временным. Из всей совокупности собственно пространственных характеристик упорядоченности сигнала по отношению к источнику он сохраняет инвариантной лишь одномерную последовательность, абстрагируя её от двух остальных пространственных измерений, которые здесь лишь закодированы, и тем самым от пространственной непрерывности. Из совокупности временных характеристик упорядоченности этот общекодовый уровень оставляет инвариантной всё ту же линейную последовательность, являющуюся общим компонентом пространства и времени, абстрагируя её от других специфически временных характеристик, таких, например, как собственно временная непрерывность. Если общекодовый уровень представлен одномерным пространственным рядом, то в нём нет инвариантного воспроизведения пространственной трёхмерной непрерывности и, кроме того, отсутствует инвариантное воспроизведение временной однонаправленности. Если этот общекодовый уровень сигнала представлен временным рядом (например, потоком дискретных импульсов в нервном волокне), то в нём, естественно, воспроизведена временная однонаправленность, но нет инвариантного воспроизведения временной непрерывности. Таким образом, на общекодовом уровне иерархической матрицы инвариантными остаются лишь те характеристики, которые воплощают в себе общие черты пространственного и временного аспектов упорядоченности. Такая структура исходного уровня делает его универсальным способом упорядоченности сигнала, адекватным и оптимальным для передачи информации, поскольку именно передача составляет необходимое условие реализации всех других функций информационных процессов, а обязательное инвариантное воспроизведение трёхмерной пространственной и однонаправленной временной непрерывности источника существенно ограничивало бы реальные возможности передачи жёсткими и неоптимальными требованиями к каналу связи. Над исходным общекодовым уровнем иерархической шкалы форм упорядоченности информационных процессов надстраиваются её собственно пространственная и собственно временная ветви. Как же могут быть соотнесены с этой иерархической системой форм изоморфизма два основных способа отображения отношений (фигуративный и операторный), которые, с одной стороны, воплощены в универсальных способах задания функции, а с другой — в двух типах эмпирических характеристик мышления — в его пространственно-временных параметрах и символических компонентах? Что касается фигуративного способа отображения отношений и соответствующего ему графического способа задания функций, то его включённость в иерархический спектр форм изоморфизма, определённость его положения в этом кодовом дереве пространственно-временных структур достаточно явно детерминируется двумя соотношениями. Во-первых, уже исходный смысл понятий «конфигурация», «фигура», «график функций» определяет прямую отнесённость этого способа отображения к пространственной ветке уровней изоморфизма, поскольку все это прежде всего именно пространственные структуры. Во-вторых, отнесённость фигуративного способа к пространственной ветви шкалы имеет и более конкретные эмпирико-теоретические основания, состоящие в том, что фигуративные психические структуры воплощены в различных видах образов, а последние, в зависимости от меры их обобщённости, размещаются на разных уровнях шкалы инвариантов, занимая все горизонтали её пространственной ветви — от топологического до метрического изоморфизма. И хотя симультанная пространственность этих образных психических структур (гештальтов) не является изначально пространственной, а образуется на основе отображения движения и путём симультанирования сукцессивного временного ряда, уникальная специфичность, возникающая на пороговом минимуме организации ощущения как простейшей уже нервно-психической, а не «чисто» нервной структуры, связана с «хроногеометрическим» инвариантным воспроизведением именно пространственной метрики. Парадоксальность и уникальность пространственной структуры этих «конфигураций» или «фигур», воплощённых в психических гештальтах, состоит в том, что поскольку эта пространственная упорядоченность является не первичной (как полагал И. Кант), а производной по отношению к отображению временно-двигательных компонентов взаимодействия с источником информации, здесь, в этой вторичной симультанированной пространственной структуре, оказывается возможным инвариантное воспроизведение метрики физического пространства в определённых пределах независимо от собственной метрики носителя этих психических «фигур». Но какова бы ни была по происхождению и механизму пространственная упорядоченность психических конфигураций, как бы ни была она органически связана с взаимодействием пространственных и временных информационных компонентов, производный характер пространственной интеграции не исключает того, что в своём итоговом выражении психические фигуры обладают специфической, именно пространственной структурированностью. Тем самым они соотнесены прежде всего с пространственной ветвью иерархии уровней изоморфизма, на всех строках которой образные гештальтструктуры или «фигуры» и располагаются. Этим определено место первого из двух способов отображения отношений как определённой частной формы общего принципа организации информационных процессов. Как обстоит дело со вторым, символически-операторным, способом отображения отношений и соответствующим ему аналитическим способом задания функции? Достаточно очевидно, что линейная последовательность символов-операндов и символов-операторов, выражающая связь между величинами пути и времени по отношению к объективной зависимости между реальными физическими величинами пути и скорости (измеряемыми соответствующими приборами), представляет собой типичную общекодовую форму сигнала информации, то есть форму взаимной упорядоченности сигнала и источника, которая отвечает лишь общим условиям пространственно-временного изоморфизма, сохраняющего инвариантным именно линейную последовательность элементов обоих изоморфных множеств. Если мы имеем дело не только с записью операций с операндами, но с реальным осуществлением этих операций с символами, то есть с фактическим решением соответствующей задачи, выраженным той «чистой» формой оперирования символами, которая не требует инвариантного воспроизведения временной и пространственной непрерывности объективных величин, обозначенных этими символами, если в записи аналитического задания функции воплощён общекодовый уровень хранения информации об отношениях, то решение соответствующих задач на уровне элементарных информационных процессов, то есть на таком символическиоператорном уровне, представляет общекодовый уровень извлечения информации об отношениях. Когда речь идёт о языке как интериндивидуальном процессе передачи информации в форме звуковых сигналов, или о хранении языковых сигналов в форме письменных текстов, или о социально-историческом процессе развития языковых структур, то эти структуры естественного языка, как и знаковые системы математического языка, воплощающие аналитическое задание функции, представляя символически-операторные линейные ряды, относятся к общекодовому уровню организации сигналов. Поэтому языковые структуры и фигурируют в современной литературе под именем языковых кодов. Это типичные одномерные ряды, упорядоченность которых отвечает общим условиям пространственно-временного изоморфизма. Произведённое выше рассмотрение показывает, что оперирование символами на уровне элементарных информационных процессов, в общем случае имеющих непсихическую форму, в которой осуществляется межиндивидуальная передача информации и её преобразование в информационных технических устройствах (искусственный интеллект), относится к общекодовому уровню организации сигналов, упорядоченному по отношению к источнику информации в соответствии лишь с самыми общими условиями изоморфизма. Что же касается воплощения символически-операторного способа отображения отношений в структурах естественного языка, интраиндивидуально функционирующих в форме речевых психических кодов, то здесь имеет место та частная форма общекодового уровня, которая относится к временной ветви иерархии уровней изоморфизма (поскольку речевые временные ряды воспроизводят не только одномерную структуру источника, но однонаправленную временную непрерывность). Опираясь на сделанные выше заключения, можно уже сформулировать гипотезу по поводу искомого специфического информационно-психологического принципа организации мыслительного процесса, позволяющего прочертить чёткий структурный рубеж между образом и мыслью. Языки мышленияГипотеза эта состоит в следующем. Если психический процесс представляет собой фигуративную форму отображения, соответствующую графическому способу задания функции и воспроизводящую отношения средствами симультанно-пространственных гештальтов, то он находится по ту сторону границы между образом и мыслью, воплощая в себе какую-либо из форм образов — первичных, вторичных или производных от мышления. Но собственно мыслительного процесса в его специфических информационно-психологических структурных характеристиках в этом случае нет. Если психический процесс, наоборот, представляет собой отдельно взятую символически-операторную форму отображения, соответствующую аналитическому способу задания функции, то здесь возможны два случая. В первом из них отношения раскрываются путём оперирования сигналами общекодового уровня (то есть без инвариантного воспроизведения пространственной и временной непрерывности объектаисточника) по жёстко алгоритмической программе. Такой способ решения задач реализуется в электронновычислительных устройствах. Во втором случае соответствующие отношения раскрываются человеком в «чистой» символически-операторной форме на уровне психических кодов, воплощённых в речевых символах. Здесь также возможны два варианта. В первом из них речевые символы представляют собой пустотелые словесные оболочки, воспроизводящие соответствующие информационные структуры без оперирования символамиоперандами. В этом случае хотя процесс и происходит на психическом уровне, но это не мыслительный, а мнемический и к тому же механически-мнемический процесс, то есть работа механической памяти — хранение и воспроизведение психических кодов. Здесь нет раскрытия отношений, а есть лишь хранение информации о них в форме, отличающейся от любого другого кода, например представленного магнитной записью, лишь тем, что речевой код сохраняет инвариантной характеристику временной непрерывности, что по отношению к предметному содержанию не имеет сколько-нибудь существенного значения. Во втором варианте символически-операторного способа отображения, взятого в чистом виде, имеет место уже не только хранение и воспроизведение соответствующих речевых символов, но действительное оперирование ими. Здесь решение задач происходит путём оперирования психическими кодами по жёстким алгоритмам. И тогда имеет место реальное решение задачи человеком. В результате можно сделать заключение, что во всех вариантах работы символически-операторного способа (как машинном, так и психическом) нет мыслительного процесса в его собственно психологических качествах. Таким образом, гипотеза исходит из того, что ни сам по себе фигуративный, ни сам по себе символическиоператорный способы отображения (и, соответственно, отдельно взятые соответствующие способы задания функций) не могут обеспечить специфичности информационно-психологической структуры мышления по сравнению с образным отображением. Эта психологическая специфичность мыслительного процесса, согласно гипотезе, создаётся обязательностью участия и непрерывностью взаимодействия обоих способов отображения — фигуративного, воплощающего связи и отношения в структуре симультанно-пространственных гештальтов, и символически-операторного, расчленяющего эти структуры и раскрывающего и выражающего связи и отношения между объектами путём оперирования соответствующими этим объектам символами. При этом речь здесь идёт не о том, что образно-пространственные структуры, находясь вне или «под» мышлением, играют роль сопровождающих и подкрепляющих компонентов, и не о том, что символически-операторные речевые компоненты, также находящиеся вне собственной внутренней организации мышления, играют роль средств его выражения или — в лучшем случае — внешних опорных орудий его становления и протекания. В отличие от такой достаточно широко распространённой трактовки, принципиальная суть предполагаемой специфической закономерности состоит в том, что обе формы отображения составляют необходимые компоненты собственной внутренней структуры мыслительного процесса как такового и организация и динамика последнего реализуются именно в ходе непрерывного взаимодействия обеих форм. Это взаимодействие как раз и составляет ту специфику, которая обеспечивает переход через качественноструктурную границу между образом и мыслью. Мышление как межъязыковой обратимый переводОба эти дополняющие друг друга хода мысли влекут за собой предположение о конкретной сущности взаимодействия двух способов отображения и, соответственно, двух языков, которое, Поскольку оба языка находятся в рамках иерархии уровней психических инвариантов (см. Веккер, Либин, готовится к печати) с преимущественной отнесённостью одного из них к её временной, а другого к её пространственной ветви, такой предполагаемый перевод должен, Приведя, таким образом, некоторые существенные теоретико-эмпирические основания выдвигаемой гипотезы об информационной специфичности мыслительных процессов, отличающей их организацию от формы упорядоченности «первосигнальных» образных психических структур, можно теперь в более полном виде сформулировать ещё раз эту гипотезу следующим образом. Мышление как процесс представляет собой непрерывный обратимый перевод информации с языка симультанно-пространственных предметных гештальтов, представленных образами разных уровней обобщённости, на символически-операторный язык, представленный одномерными сукцессивными структурами речевых сигналов. Отдельная же мысль как структурная единица и результат мыслительного процесса в её психологической специфичности представляет психически отражённое отношение как инвариант обратимого перевода с одного языка на другой. Обратимость, инвариантность и пониманиеСобственно мыслительная операция в соответствии с обсуждаемой гипотезой отличается от других более общих форм межъязыкового перевода тем, что она осуществляет такой обратимый межъязыковой перевод, инвариантом которого является психически отображённое отношение между объектами мысли. Именно поэтому структурной единицей речевой формы мысли, являющейся результатом этой операции перевода, служит не отдельно взятое слово, а предложение, имеющее трехкомпонентный или минимум двухкомпонентный состав. При описании экспериментальных фактов, характеризующих феномен понимания, было показано, что соответствующая совокупность фактов образуется сочетанием символических, операционных и образно-предметных компонентов. В ходе эмпирического рассмотрения фазовой динамики мыслительного процесса было выявлено, что продвижение от вопроса к ответу, от проблемы или задачи к её решению воплощает в себе поэтапную динамику понимания, начинающуюся его дефицитом, то есть недостаточной понятностью или полной непонятностью соответствующего отношения между объектами мысли, и заканчивающуюся полной понятностью этого отношения, составляющего содержание мысли-ответа или мыслирешения. Непонятность создаёт мотивационную пружину и субъективный сигнал старта динамики мыслительного процесса, а завершающая понятность или понятость соответствующего искомого отношения составляет объективную основу и субъективный сигнал финиша данного отрезка процесса, завершающегося мыслью-решением. Теоретический анализ этого процесса привёл к заключению, что стоящий у его старта исходный недостаток понятности проблемной ситуации, воплощённый главным образом в непонятности искомого отношения, а затем вся последующая динамика промежуточных фаз понимания по ходу поиска ответа вытекают из организации мыслительного процесса как обратимого межъязыкового перевода. Тогда исходная непонятность есть выражение рассогласованности языков, а последующая динамика понимания определяется их нарастающим согласованием, которое на каждом этапе определяется мерой обратимой переводимости. За последней, в свою очередь, скрывается составляющая её объективную основу инвариантность соответствующего искомого отношения. Таким образом, обратимость заключает в себе не только индикатор и меру инвариантности перевода, но вместе с тем и даже тем самым она содержит в себе и меру понятности соответствующего отношения, раскрываемого в ходе мыслительных операций поиска ответа. Понятность, таким образом, есть субъективное выражение обратимости и вместе с тем инвариантности перевода. Однако на промежуточных фазах процесса мера этой обратимости (которая, как было показано, относится к продольной и к поперечной осям его динамики), пока не найдено искомое решение, никогда не бывает полной. Именно потому, что фазы остаются промежуточными, здесь сохраняются рассогласования в ходах мысли по продольной и поперечной осям процесса перевода. И только достигаемая именно в результате процесса инвариантность перевода и вытекающая из этой инвариантности полная мера обратимости создают объективные основания субъективного феномена окончательного понимания, возникающего в ответе-решении. Процесс понимания завершается одномоментным состоянием понятности или понятости. Состояние понятости является субъективным сигналом строго объективного факта полной обратимости продольных и поперечных ходов перевода, в котором раскрытое отношение между объектами мысли сохраняется инвариантным. Неизбежным следствием этой двуязычной природы феномена понимания является его деструкция при патологических нарушениях в области хотя бы одного из языков-участников, и в эмпирическом описании было показано, что так это и происходит. Расстройство понимания отношений проявляется как при семантической афазии — речевом нарушении, так и при симультанной агнозии — деструкции предметнопространственных структур. Но в обоих случаях нарушение понимания есть следствие разлаженности взаимодействия и взаимоперевода пространственно-предметных и символических элементов мышления. Именно в инвариантности перевода, В этом пункте теоретический анализ феномена понимания как процесса и понятости как его результата вплотную подводит к рассмотренному в эмпирическом перечне сочетанию символических и предметно-образных компонентов мысли с её операционным составом. При описании экспериментальных и общеэмпирических фактов было показано, что умение самостоятельно совершать операции выделения отношений, отображаемых мыслью, и мера свободной вариативности этих операций, не нарушающей адекватности отражения (то есть не нарушающей смысла), может служить надёжным объективным показателем субъективного состояния понятности соответствующих соотношений, составляющих содержание данной мысли (это выражается, как было показано, возможностью выразить одну и ту же мысль в разных формах). Приведённый выше теоретический анализ представил понятность мысли как следствие полной обратимости межъязыкового перевода. Сама же обратимость, как также было показано, является выражением стоящей за ней инвариантности перевода соответствующего отношения (функции) с языка на язык. Но именно это сохранение инвариантности отражённого мыслью отношения, будучи скрытой подосновой обратимости, составляет вместе с тем структурный источник той самой вариативности мыслительных операций, реализующих межъязыковой перевод, которая служит объективным критерием субъективно-психологических феноменов понимания и понятности. И здесь опять обнаруживается общность закономерностей соотношения информационно-структурных и операционных характеристик в образном и мыслительном отражении (mutatis mutandis). Известно, что чем выше мера и полнее форма инвариантности образа, тем более развернут состав сенсорно-перцептивных действий, участвующих в его построении. Проведённые ранее экспериментальнотеоретические исследования выявили, что этому более высокому уровню инвариантности образа по отношению к объекту и большей степени развёрнутости операций соответствует и более высокая мера их вариативности (Веккер, 1964; Бернштейн, 1947). Аналогичное соотношение, Существует и другая сторона соотношения инвариантности отображения с вариативностью операционного состава процесса. Вариативность является не только выражением и следствием инвариантности, но и одним из средств её достижения. И эта сторона дела становится тем более явной, чем ближе мы подходим к раскрытию самих психофизиологических механизмов сохранения инвариантности. Однако Границы внутри мыслительной сферыПоследовательный ход анализа подводит в этом пункте к очередному рубежу, отделяющему разные уровни организации познавательных психических процессов. Выше уже были рассмотрены принципиальные проблемы и трудности, с которыми связан переход через «психофизиологическое сечение», располагающееся у самого внешнего рубежа сферы психических процессов, отделяющего простейшие психические процессы от психически неосложнённых сигналов нервного возбуждения. Анализу были также подвергнуты противоречия и коллизии той эмпирико-теоретической ситуации, которая сложилась у следующего межуровневого барьера, находящегося уже внутри сферы психических познавательных процессов, но составляющего внешний рубеж мышления — «образномыслительное сечение». Проанализированные эмпирические характеристики и закономерности организации мыслительных процессов, возникающие при переходе через рубеж «образ-мысль», относятся ко всей сфере мыслительных процессов. Естественно, однако, что и внутри этой сферы есть свои пограничные линии. Род «мышление» имеет свои виды, специфические эмпирические характеристики и закономерности которых остались за пределами предшествующего анализа именно потому, что он был посвящён тем общим, родовым свойствам мышления, которые распространяются на его виды. В экспериментальной психологии многосторонне исследованы основные виды мышления. Хорошо известна следующая их классификация: мышление практическое, или предметное, мышление образное и мышление понятийное. Что касается «чисто» предметного мышления, представляющего собой раскрытие отношений путём оперирования вещами, не опосредствованного «сверху» образами и понятиями, то, как было показано в первой главе, оно составляет историческую и онтогенетическую переходную форму, располагающуюся ещё по ту сторону границы собственно мыслительных процессов. Практическое же мышление современного взрослого человека, как и его образное мышление, безусловно является понятийно опосредствованным и понятийно регулируемым. Поэтому все три вида мышления — предметное, образное и понятийное, как и каждый из них в отдельности, представляют сплав характеристик и закономерностей, относящихся к разным уровням организации, в котором собственные свойства каждого из уровней замаскированы и с трудом поддаются выявлению. Поскольку чисто предметный, дообразный уровень представляет переходную форму, располагающуюся ещё по ту сторону границы собственно мышления как интериоризованного оперирования психическими операндами или структурами, очередным объектом рассмотрения становится рубеж, разделяющий уровни допонятийного и понятийного мышления. Этот качественный рубеж является последним перед достижением того высшего «перевального» пункта, за которым следует другая часть маршрута поиска, спускающаяся уже «вниз», к исследованию эффектов обратного влияния высших уровней на более элементарные и более общие. На этой вершине организационной сложности разыгрывается драматическая коллизия идей, очень близкая по характеру трудностей и противоречий к той концептуальной ситуации, которая сложилась у нервно-психического и образно-мыслительного «сечений», но доводящая именно у последнего рубежа эти противоречия и парадоксы до логического упора и предельного обнажения и тем самым приобретающая особую научно-философскую остроту. Принципиальная трудность наведения «концептуального моста» через качественную границу между двумя реальностями вытекает из самого существа научной задачи объединить их общими закономерностями, но внутри этой общности выявить специфические особенности обеих частных форм. В меру нерешённости этой задачи и, соответственно, недостроенности «концептуального моста» возникают, как было показано выше, попытки обойти трудности, которые приводят к альтернативе двух фиктивных решений: либо к отождествлению специфического с общим, либо к их разрыву и запараллеливанию. Эти альтернативы выражены у двух пересечённых выше основных границ отождествлением ощущения с нервным возбуждением и мысли с образом на одном полюсе и психофизиологическим и «мыслительно-образным» параллелизмом — на другом. Ситуация такой концептуальной поляризации сложилась и у той границы между допонятийным и понятийным мышлением, преодоление которой составляет ближайшую задачу анализа. Понятие как специфическая структурная единица мысли, воплощающая её высший уровень, представляет собой несомненную эмпирическую реальность, с которой нас сталкивают различные области практического и научно-теоретического опыта. Хорошо известна практическая острота педагогической задачи формирования понятий в ходе обучения (именно понятий, а не только образов и не просто суждений). Не менее явный и острый характер носит картина разрушения понятийных структур при различных афатических и общегностических расстройствах и вытекающая отсюда лечебнопедагогическая и терапевтическая задача их восстановления. Аналогичным образом дело обстоит в области научно-практических задач, связанных с оперативным или вообще инженерно-конструкторским мышлением. Достаточно хорошо известно, какое место занимает проблема понятийного интеллекта в психологии (Пиаже, 1969; 1995; Выготский, 1956). Ещё более известно значение этой проблемы для логики со времён Аристотеля и до наших дней. Между тем, вопреки этой эмпирической несомненности и кажущейся теоретической ясности и простоте, на вопрос о специфике понятия как структурной единицы высшей формы мышления ни логика, ни психология не дают сколько-нибудь однозначного ответа. Широко распространены попытки связать специфику понятийной структуры с её высокой обобщённостью и абстрактностью (Асмус, 1947). Однако уже при анализе качественного скачка, связанного с переходом через сечение «образ-мысль», было показано, что обобщённость и элементы абстракции не воплощают в себе специфичности мыслительных структур, поскольку та или иная мера обеих этих характеристик имеет место на всех уровнях познавательных процессов, начиная с ощущений и переходных форм сенсорно-перцептивного диапазона, где и обобщённость, и элементы абстрагированности выражены уже вполне отчётливо. Именно эти характеристики сенсорных и перцептивных образов дают основание Р. Арнхейму говорить о «визуальных понятиях» (Арнхейм, 1973), а Р. Грегори — о «разумности глаза» (Грегори, 1972; 1970). Но если обобщённость и элементы абстрагированности свойственны уже образному, первосигнальному уровню психических процессов и поэтому не воплощают в себе даже того структурного скачка, который происходит на образномыслительном рубеже, то тем более эти характеристики, взятые в их общем виде, не специфичны для понятийного мышления как высшего уровня организации познавательных процессов. Поскольку обобщённость в её исходных формах присуща уже всем видам образного отражения и поскольку она претерпевает свою перестройку и усиление её выраженности внутри этого первосигнального уровня (например, при переходе от метрической инвариантности к топологической), ни апелляция к самому факту её наличия, ни даже ссылка на её резкое количественное возрастание не могут обосновать преобразование образа в мысль и допонятийной мысли в понятийную. Рост обобщённости образа может привести только к образу более высокой степени обобщённости и абстрагированности, но не к мысли. Аналогично этому рост обобщённости образных компонентов мысли может привести только к более высоко обобщённой допонятийной же мысли, но перехода через структурную границу обеспечить не может. Простое повышение уровня обобщённости не составляет существа перехода к понятийным структурам хотя бы уже потому, что, как показала критика классической формально-логической концепции обобщения, предпринятая с гносеологических и психологических позиций, понятийное обобщение, в отличие от образной генерализации, не только уходит от индивидуального своеобразия отображаемого объекта, но и приближается к нему, и в тем большей мере, чем глубже это обобщение. Психологическая специфичность понятийного обобщения состоит как раз, Объяснить же специфику понятий путём ссылки на наличие у них общих с допонятийными формами мышления характеристик и на рост их выраженности невозможно. Таким способом «взять» этот последний в рамках познавательных процессов рубеж нельзя. Тем самым, в традиционных определениях особенностей понятийных структур граница между допонятийной и понятийной мыслью оказывается размытой. С другой стороны, именно специфичность высшего уровня мыслительной обобщённости и абстрагированности, воплощённая в понятийных структурах и в её эмпирической реальности, отчётливо осознанная ещё со времён Аристотеля, легла в основание противоположной, но также достаточно традиционной тенденции считать границу, разделяющую сферы допонятийной и понятийной мысли не только не размытой, но, наоборот, непреодолимой, исключающей какие бы то ни было иерархические соотношения между мыслительными формами, располагающимися по обеим её сторонам. Наиболее явное и даже предельное выражение эта тенденция укрепления «пограничного рва» нашла в вюрцбургской психологической школе, отстаивавшей позицию «чистого» мышления. И если О. Кюльпе, считая мышление столь же первичным, как и ощущение, и по существу тем самым трактуя их как параллельные, то есть иерархически не соотнесённые, имеющие равный ранг, общности структуры, всё же оставлял их в общих рамках психической реальности, то К. Марбе вывел понятийную мысль за пределы этих общих рамок, утверждая, что не существует никакого психологического эквивалента понятия. Такая тенденция обособлять понятийную сферу от особенностей и закономерностей «психического материала», которыми отягощены все более элементарные и нижележащие мыслительные структуры, имеется, однако, не только в концепциях, базирующихся на идеалистических или дуалистических философских основаниях, но и в психологических и логико-философских обобщениях, исходящих из монистических принципов научнофилософского материализма, в частности и в отечественной философско-психологической литературе. Так, широко распространена тенденция связывать специфику обобщённости и абстрагированности понятийных структур с их безобразностью, то есть опять-таки по существу исключать пространственно-предметные компоненты из состава и вместе с тем из принципа организации понятийных структур. Даже С. Л. Рубинштейн, очень много сделавший для развития единой теории познавательных процессов и для наведения концептуального моста между понятийными структурами и нижележащими мыслительными образованиями, всё же считал, что, хотя между понятием и представлением существует единство, «… они исключают друг друга как противоположности, поскольку представление образнонаглядно, … представление — даже общее — связано более или менее непосредственно с наглядной единичностью, а понятие выражает общее и даже всеобщее» (Рубинштейн, 1940). Это полное выведение понятийного обобщения за пределы «наглядной единичности», необходимо связанной с образно-пространственными компонентами, вносит в позиции С. Л. Рубинштейна элемент противоречия, поскольку, подчёркивая специфику понятийного обобщения по сравнению с элементарной образно-эмпирической обобщённостью, воплощённой в модели гальтоновских коллективных фотографий, он справедливо заключит, что «… для общности подлинного понятия необходимо, чтобы оно брало общее в единстве с особенным и единичным и вскрывало в нём существенное» (там же). Если, однако, в понятии действительно сохраняется диалектическая связь всеобщего, особенного и единичного, как это со свойственной ему глубокой проницательностью выявил Гегель, то оно не может не сохранить при этом — пусть в редуцированном виде — компоненты образнопространственной предметности и, следовательно, элементы наглядной схемы. Полное же исключение этих компонентов из понятийной структуры сразу делает рубеж, разделяющий допонятийную и понятийную мысль, непреодолимым. Понятийная мысль оказывается оторванной от всех нижележащих уровней. Широко распространена также установка переносить источники особой специфичности понятийных структур в план лингвистической и логической семантики и пытаться вывести специфику понятия из организации значений знаков естественного языка или искусственного языка логических исчислений. Даже в концепции Л. С. Выготского, очень глубоко проникшей в специфическую структуру понятийных обобщений и природу иерархической системы понятий, различающихся по мере общности (Выготский, 1956), действует именно эта установка на выведение особенностей организации понятия из структуры развивающихся словесных значений. В конце предшествующей главы было, однако, уже указано на то, что «значение» является категорией гораздо более специфической, частной и поэтому теоретически существенно более неопределённой, чем категория психической структуры. Первоначальные психические структуры различного уровня обобщённости филогенетически и онтогенетически формируются задолго до того, как они приобретают второсигнальное символическое опосредствование, преобразующее их в значение знака. Кроме того, принцип организации как первосигнально-образных, так и общих второсигнальномыслительных психических структур, пусть лишь в основных его чертах и в первом приближении, известен. По самому своему существу он является неизмеримо более общим, чем закономерности организации значений лингвистических и логических знаков. Исходя из этого, апелляция к значению как к объяснительной категории, с помощью которой должна быть раскрыта специфика понятийной структуры, фактически ведёт к отрыву этой специфики от того более общего принципа организации разноуровневых психических структур, в рамках которого должна быть раскрыта сущность пограничной линии, разделяющей допонятийные и понятийные мыслительные процессы. Другое направление попыток выявить и обосновать специфичность организации понятия связано с разработкой основных положений так называемой диалектической логики, наиболее традиционной логической трактовки понятия просто как совокупности признаков и идущее опять-таки ещё от Гегеля справедливое подчёркивание органической целостности понятийной структуры, в которой родовые компоненты являются принципом и основанием видовых различений. Поскольку при этом в рамках родовой общности отдельные виды оформляются через противоположение, «… всякое понятие есть единство противоположных моментов» (Гегель, 1937). Эти положения верно схватывают специфическую сущность понятия, уже в самой эмпирической определённости которого действительно диалектически сочетаются такие структурные и операционные характеристики, как аналитическая расчленённость и синтетическая целостность, абстрагированность и конкретизированность, родовая общность и индивидуально-видовые особенности. Поскольку однако, эта диалектическая многосторонность состава, включающая совокупность взаимно противоположных свойств, берётся здесь вне связи с той пространственно-временной структурой, которая в единстве с модально-интенсивностными характеристиками воплощает собственно психическую «ткань», или материал понятийных образований, последние фактически оказываются без реального носителя. Органическая целостность, о которой говорит Гегель, не скреплённая каркасом связной непрерывной структуры и конкретного материала, формирующего её, неизбежно обращается в фикцию. Такая целостность превращается в набор символически фиксированных признаков, в котором эта структура, по меткому выражению Ж. Пиаже, становится «линеаризованной». Иными словами, если сформулировать это в терминах используемого здесь информационного подхода, — она опускается на общекодовый уровень, то есть перекодируется в линейную кодовую последовательность и тем самым приобретает форму, которая является прямым объектом уже не психологии и не диалектической логики, пытающейся схватить и удержать эту целостность, а логики формальной или символической. Таким образом, как и в случаях апелляции к логической и лингвистической семантике, сам по себе диалектико-логический подход — поскольку вопреки его обоснованному поиску и конструктивному замыслу целостная структура в нём всё же фактически оказывается «рассыпанной» на составные части- ведёт к отрыву специфики понятийных образований от общих закономерностей организации разноуровневых психических структур. Пограничный барьер, разделяющий допонятийную и понятийную мысль, опять-таки оказывается концептуально не преодолённым. Суммируя всё сказанное, можно заключить, что здесь, у этого рубежа, действительно сложилась ситуация, чрезвычайно близкая к коллизии идей, разыгрывающейся у нервно-психического и образно-мыслительного сечений. Как и в этих двух случаях, здесь возникает фиктивная альтернатива, на одном полюсе которой граница оказывается размытой, специфика утраченной и допонятийный и понятийный уровни фактически отождествляются, а на другом полюсе уровни размыкаются и искомая специфика понятийных структур фактически исключается из более общих закономерностей организации познавательных психических процессов. При этом такой отрыв от общих собственно психологических закономерностей приобретает наиболее явный характер и свою крайнюю форму именно в трактовке природы понятийного мышления. Ранее было показано, что в классических психологических концепциях уже по отношению к более общим и элементарным, чем понятийное мышление, познавательным процессам имеет место тенденция взаимообособлять их разные аспекты. Эта тенденция особенно проявляется в отрыве психических структур от их «материала», подчиняющегося общефизическим законам взаимодействия носителя этих структур с их объектом, и вместе с тем от механизма их формирования, который, естественно, также выпадает из рассмотрения, поскольку он органически взаимосвязан с материалом, лежащим в основе соответствующих психических структур. Здесь, в области теории понятийной мысли, эта тенденция делает ещё один принципиальный шаг — линейная последовательность символически фиксированных признаков понятия, составляющая объект логического исследования, обособляется не только от исходного материала и механизма формирования искомых психических структур, воплощающих в себе понятийные формы, но даже от самих психических структур, выраженных прежде всего специфическими модификациями их самых общих пространственно-временных компонентов. Таким образом, на втором полюсе альтернативы понятийная форма, искомые особенности и закономерности которой составляют предмет данного этапа исследования, оказывается совершенно оторванной от тех общих принципов организации симультанных пространственнопредметных психических структур, которые остались по ту сторону рубежа между допонятийной и понятийной мыслью. Поскольку, однако, ни вариант отождествления специфического с общим, ни вариант их разрыва не содержат путей решения задачи, которое требует выведения специфики высшей частной формы из более общих закономерностей, здесь есть, Как и в предшествующих случаях, эта стратегия использует метод генетических срезов, дающий возможность исследовать особенности более общего и более элементарного уровня в условиях, когда он не осложнен ещё зрелой формой надстраивающейся над ним более сложной структуры, подчиняющей нижележащий уровень своему трансформирующему и регулирующему воздействию. Исходя из этого, ближайший шаг анализа требует описания перечня основных эмпирических характеристик, располагающихся по обе стороны границы, разделяющей допонятийное и понятийное мышление; затем последует поиск тех дополнительных ограничений к общему принципу организации мышления, которые определяют структурную специфичность высшей формы по сравнению с нижележащей, и, наконец, попытка представить характеристики описанного двойного перечня в качестве следствий из предполагаемых различий в закономерностях организации допонятийной и понятийной мысли. Допонятийный и понятийный уровни мышленияПограничная линия, разделяющая допонятийную и понятийную мысль, отличается от рубежа между мыслительным и до-мыслительным познанием тем, что она находится внутри сферы мыслительных процессов. Имеется достаточно близкая аналогия эмпирико-теоретических ситуаций, складывающихся на различных «территориях» психической реальности соответственно у их внешних и внутренних рубежей. Так, экспериментальный материал, касающийся различий между сенсорными и перцептивными образами, разделёнными «пограничной полосой», расположенной внутри образного уровня познавательных процессов, гораздо полнее и глубже разработан, чем массив фактов, относящихся к дифференциации простейших ощущений как «первых сигналов» и сигналов чисто нервных, отделённых друг от друга внешней границей всей психической сферы. Подобным же образом вопрос об эмпирических различиях между допонятийным и понятийным уровнями мыслительных процессов разработан в экспериментальной психологии мышления значительно обстоятельнее, чем это сделано в отношении дифференциации основных свойств мыслительных и до-мыслительных процессов, отделённых друг от друга внешней границей всей сферы мышления. Поэтому в данном случае нет необходимости подробно обосновывать, переосмысливать и систематизировать разрозненный фактический материал, что было неизбежно при составлении перечня общих характеристик мышления. Здесь есть возможность в качестве эмпирического основания дальнейшего теоретического поиска привести лишь парный схематический перечень главных характеристик, располагающихся по обе стороны рубежа, отделяющего уровни допонятийного и понятийного мышления, сопроводив его ссылками на литературу и некоторыми краткими дополнениями, подобно тому как это было сделано в отношении списка эмпирических характеристик вторичных образов (схема 10).
Приведём в последовательном порядке некоторые дополнения, обоснования и в отдельных случаях необходимую минимальную конкретизацию характеристик, входящих в этот перечень, лежащий в основании дальнейшего теоретического поиска. 1Эгоцентризм в паре с интеллектуальной децентрацией не случайно занимают первое место в этом списке. Хорошо известно, что Ж. Пиаже считал именно эгоцентризм тем основным свойством допонятийного интеллекта, из которого как следствия вытекают все другие его основные особенности. И это имеет свои серьёзные основания, поскольку эгоцентризм воплощает в себе всё те главные не преодолённые ещё мыслью дефициты и проявления субъективности, которые обусловлены ограничениями в такой исходной характеристике мышления, как его пространственно-временная структура, выраженная здесь относительно жёсткой фиксированностью системы отсчёта. Эгоцентризм допонятийного мышления заключается именно в естественной и неизбежной на этой ступени развития органической связи отображаемых мыслью отношений с той координатной системой, начало которой фиксировано в самом субъекте. Преобразование системы отсчёта, составляющее самую сущность отображения разных возможных координатных систем, здесь ещё отсутствует. Именно поэтому сам субъект, как носитель (а в некоторых случаях и партнёр) отображаемых отношений, находясь в нулевой точке системы отсчёта, по существу не попадает в сферу отражения. Эгоцентризм, вопреки его распространённой чисто житейской оценке, состоит не в обращённости мысли на её носителя, а, наоборот, в выпадении последнего из сферы отображения. Отсюда вытекают кажущиеся парадоксальными ответы ребёнка на известный тест А. Бине о числе братьев в семье. Именно себя, как известно, в это число ребёнок, находящийся на стадии допонятийного интеллекта, как раз и не включает. И здесь, в эгоцентризме детской мысли, эта фиксированность начала координат и вытекающие отсюда жёсткость «своей» точки зрения и невозможность адекватно оценить себя как носителя и партнёра отношений с вещами и людьми в силу элементарности самих этих отражаемых отношений проступают совершенно прозрачно. Однако, как учит уже не только собственно научный, но и широкий жизненный опыт, такой не до конца преодолённый эгоцентризм, выраженный неумением преобразовывать систему координат и вносить поправочные коэффициенты на специфику своей исходной позиции, к сожалению, часто составляет основание серьёзных коллизий уже не только детской, но и зрелой мысли взрослого человека. Суть таких коллизий, которые могут далеко выходить за пределы только сферы мышления и интеллекта и служить причиной личностных жизненных трагедий, состоит в несформированности объективной системы отсчёта, более общей, чем та система пространственных координат, началом которой является субъект — носитель мыслительного отображения. Именно в таком отсутствии более общей и тем самым более объективной системы координат состоит глубинное существо эгоцентризма допонятийного интеллекта. «… Интуитивное мышление (интуитивным Пиаже называет наглядное мышление, не достигшее ещё понятийного уровня. — Прим. авт.), — пишет Ж. Пиаже, — всегда свидетельствует о деформирующем эгоцентризме, ибо отношение, принимаемое субъектом, всецело связывается с его действием и не децентрируется в объективной системе» (Пиаже, 1969, с. 214). И несколько далее Ж. Пиаже заключает: «… интуитивная центрация (противоположная операционной децентрации) подкрепляется неосознанным и в силу этого постоянным преобладанием собственной точки зрения. Этот интеллектуальный эгоцентризм в любом случае скрывает за собой не что иное, как недостаток координации, отсутствие группировки отношений с другими индивидами и вещами» (там же, с. 215). Так, рассмотрение природы эгоцентризм подводит к существу интеллектуальной децентрации, которая достигается на уровне понятийного мышления. Интеллектуальная децентрация, как это следует из всего сказанного выше, воплощая в себе преодоление ограничений эгоцентризма, осуществляется за счёт преобразований координат, позволяющих выйти за пределы индивидуальной эгоцентрической системы отсчёта, неизбежно связанной с элементами деформирующей субъективности, к более общей и более объективной координатной системе, по отношению к которой индивидуальные точки отсчёта, в том числе и собственная, понижая свой ранг общности, оказываются лишь на положении различных частных вариантов. Именно в связи с вопросом о соотношении высших форм децентрации с эгоцентризмом Ж. Пиаже пишет: «… умение различать точки зрения и координировать их предполагает целостную деятельность интеллекта» (там же). Естественно, что в эту целостную деятельность интеллекта с необходимостью включается его высший, понятийный уровень и обратное регулирующее влияние последнего на все нижележащие пласты. Последнее обстоятельство, на которое в этом кратком дополнении к паре «эгоцентризм-децентрация» следует указыва как на эмпирический факт, абстрагируясь от связанной с ним теоретической дискуссии, заключается в том, что в экспериментальной психологии анализ эгоцентризма и децентрации как свойств мышления шёл совместно с рассмотрением этих характеристик как свойств речи, что указывает на двуединую или — как можно было бы сказать, опираясь на весь предшествующий анализ общих закономерностей мышления, — на двуязычную структуру мыслительных процессов. 2Характеристики мышления, связанные с соотношением объёма и содержания мыслительных структур, занимают фундаментальное место во всём обширном эмпирическом материале, накопленном школой Ж. Пиаже, и поэтому они непосредственно примыкают в перечне к исходной паре «эгоцентризм-децентрация», с которой органически связаны различия в координации объёма и содержания в допонятийном и понятийном мышлении. Типичным проявлением особенностей предпонятийных структур является отсутствие адекватной согласованности объёма и содержания, выражающееся чрезвычайно демонстративными ошибками в содержании операндов мысли и в неадекватном оперировании их объёмом, что обусловлено неправильным применением кванторов общности, таких как «все», «некоторые», «один», «ни один». Приведём два очень простых и потому очень убедительных примера такой явной несогласованности объёма и содержания предпонятийных структур (эти примеры относятся к категории экспериментальных фактов, справедливо обозначаемых в психологической литературе как «феномены Пиаже»): «Пяти-шестилетним детям дают несколько рисунков, изображающих цветы (например, 7 примул, 2 розы и 1 гвоздику), и задают следующие вопросы: «Все примулы цветы?» — «Да, конечно». — «Все эти цветы являются примулами?» — «Нет, здесь есть и розы и одна гвоздика». — «Так в букете больше примул или цветов?» И, как правило, ребёнок отвечает: «Больше примул, потому что здесь всего три цветка». — «Нет, это тоже цветы». — «Ну так как же всё-таки, здесь больше цветов или примул?» — «Больше примул, потому что у нас только три цветка» (Пиаже, 1965, с. 45). Или другой пример (Пиаже, Инельдер, 1963): «Ребенку предъявляют картинку, на которой изображены 2 лошади, 2 совы и 2 цыпленка и задают вопросы: «Если написать, что здесь есть, как нужно было бы это назвать?» В ответ на этот вопрос разворачивается следующий диалог: «6 животных» (она пытается написать «6 цыплят», но отказывается от этого, «потому что они все животные и здесь нет 6 цыплят»). — «А чего больше, животных или цыплят?» — «Больше животных, потому что… Нет! Больше цыплят!» — «Почему?» — «Потому что здесь 3 птицы (забывает сову), да, это тоже (следовательно, 4)». — «Тогда больше цыплят или больше животных?» — «Больше цыплят» (с. 89). Легко увидеть, что основа этих ошибок заключается не просто в неадекватном употреблении словесных символов, при котором, как иногда эти феномены интерпретируются логиками, ребёнок просто называет цветами только примулы, а животными — только птиц. Если бы это было так, ошибка была бы действительно только языковой (то есть символической) и ничего сама по себе не говорила бы о когнитивных структурах, составляющих значение этих словесных символов. Но всё дело в том, что ребёнок в ситуации этого эксперимента называет словом «цветы» не только примулы, но и розы, и гвоздики, а словом «животные» — не только цыплят или вообще птиц, но и лошадей. Он говорит, что розы и гвоздики — «это тоже цветы», а про лошадей и птиц — что «они все животные». Но если «все птицы — животные» и если «не все животные — птицы», то животных не может не быть больше, чем птиц. Между тем, ребёнок делает ошибки. Из этих прозрачных в своей простоте соотношений следует, что эмпирическое существо описываемого феномена состоит не просто в ошибочном употреблении словесных наименований, а в неправильном употреблении кванторов общности «все», «некоторые» и так далее, за которым стоит, Исходя из этого, есть основания заключить, что за всеми подобными фактами стоит закономерность, относящаяся не только к словесному языку, являющемуся вторым, символическим языком мышления, но и к первому его языку, воплощённому в симультанно-пространственных психических структурах, содержащих в себе значения словесных знаков. Поскольку основные ошибки в согласовании объёма и содержания связаны с неправильным соотнесением общих, и частных признаков (цветы-примулы, животные-птицы, физические тела-живые существа) и тем самым с несогласованностью символических кванторов общности, есть основания полагать, что дискоординация содержания и объёма имеет своим источником особенности психических структур, воплощающих в себе специфику предпонятийного обобщения. Описанные выше эмпирические данные, взятые сами по себе, не дают возможности вскрыть принцип организации этих структур в отличие от психических структур, расположенных по другую сторону границы и являющихся носителями собственно понятийных обобщений. Однако экспериментальные материалы Л. Выготского и Ж. Пиаже ясно показывают, что специфика структур предпонятийных обобщений связана с ограниченностью объёмов предпонятийных классов. Предпонятийные психические структуры, воплощённые в форму фигурных совокупностей, связанных пространственной близостью, и совокупностей нефигурных, представляющих собой «небольшие агрегаты, основанные на одних отношениях сходства» и сохраняющих статус «наглядных ансамблей» (см. там же), остаются всё же не свободными от ограничений пространственных конфигураций и пространственного поля мысли. Ж. Пиаже пишет: «Класс как таковой никогда не является перцептивным, поскольку он, как правило, обладает бесконечным объёмом; когда же класс обладает ограниченным объёмом, то воспринимается не как класс, а как совокупность определённой пространственной конфигурации, образованная объединением каких-либо элементов» (там же, с. 22). Легко понять, что ограничения эгоцентрической системы пространственных координат, характеризующей все допонятийное, в том числе предпонятийное, мышление, неизбежно влекут за собой ограничения объёмов предпонятийных структур. Последние остаются на уровне фигурных и нефигурных совокупностей, воплощённых в «наглядных ансамблях», имеющих пространственные ограничения разного рода, и поэтому, находясь по ту сторону границы понятийного интеллекта, никогда не достигают формы организации собственно логических классов. Это и составляет эмпирическое существо феномена несогласованности содержания и объёма предпонятийных структур. По эту сторону границы понятийного мышления располагается характеристика, составляющая второй полюс рассматриваемой пары и соответственно заключающаяся в полной сформированности собственно логических классов. С точки зрения Ж. Пиаже, «… можно говорить о классах, начиная с того момента (и только с того момента), когда субъект способен: (1) определить их по содержанию через род и видовое отличие и (2) манипулировать с ними по объёму согласно отношениям включения или включающей принадлежности, предполагающей согласование интенсивных кванторов «все», «некоторые», «один» и «ни один» (там же, с. 19). Однако, как было показано выше, такое адекватное манипулирование объёмом класса требует освобождения от ограничений, вытекающих из неизбежной неполноты и субъективности эгоцентрической системы пространственно-временных координат. Поэтому сформированность логических классов с их согласованностью содержания и объёма необходимым образом опирается на интеллектуальную децентрацию. По мнению Ж. Пиаже (1969), «мысль, рождающаяся из действия, является эгоцентрической в самой своей исходной точке … Поэтому построение транзитивных, ассоциативных и обратимых операций должно предполагать конверсию этого начального эгоцентризма в систему отношений и классов, децентрированных по отношению к собственному «я», и эта интеллектуальная децентрация занимает практически все раннее детство» (с. 177). Основная суть собственно понятийных координаций, в их отличии от более элементарных мыслительных структур, заключается, согласно Ж. Пиаже, в «широте поля» умственных действий, лишь на этом уровне достигающей предела своего развития. Как раз за счёт формирующейся здесь собственно интеллектуальной децентрации, «именно в этом бесконечном расширении пространственных расстояний между субъектом и объектом и состоит основное новшество, создающее собственно понятийный интеллект, и то особое могущество, которое делает этот понятийный интеллект способным порождать операции» (там же, с. 175). В верхней точке развития познавательных структур достигает своего максимума тот процесс развития симультанно-пространственного психического поля, который начинается с парциальной метрической инвариантности сенсорного поля, проходит через интегральную метрическую инвариантность перцептивного поля, претерпевает существенное расширение в панорамности представлений, затем, при переходе в сферу мысли, делает резкий скачок снятия макро- и микропороговых лимитов, но лишь внутри эгоцентрической системы отсчёта, и, наконец, только на уровне понятийного интеллекта освобождается от последних ограничений индивидуальной, эгоцентрической системы координат. Это максимальное расширение, обобщение и объективация системы отсчёта и освобождает понятийные структуры от ограничений объёмов соответствующих им классов за счёт преодоления «фигуративной видимости», неизбежно вытекающей из жесткости исходного начала отсчёта. И здесь получает ещё одно своё наиболее важное эмпирическое подкрепление многократно упоминавшаяся выше, но именно здесь достигающая своего предела иллюзия беспространственности психики. Уже абстрактное — это понятие, во всяком случае феноменологически, представляется свободным от каких бы то ни было пространственных компонентов. Действительно, собственно логический понятийный класс отличается от фигурных и даже нефигурных, но сохраняющих пространственный характер, совокупностей именно тем, как считает Ж. Пиаже, что «в определение класса, которое будет распространяться на классификации, осуществляемые детьми, начиная с определённого возраста, не входит никакое свойство или отношение, связанное с пространственной конфигурацией» (Пиаже, Инельдер, 1963). И несколько далее Ж. Пиаже заключает: «… для полного описания классов нет никакой необходимости обращаться к пространству» (там же). И это остаётся наиболее важным эмпирическим фактом, действительно резко усиливающим видимость беспространственности мысли. Острая парадоксальность и противоречивость этой эмпирико-теоретической ситуации состоит, однако, в том, что, как свидетельствуют эмпирические обобщения самого Ж. Пиаже, освобождение от конкретных признаков пространственной структурированности создаётся не ликвидацией пространственного поля понятийной мысли, а его упоминавшимся выше потенциально бесконечным расширением, вытекающим из универсализации и объективации системы координат за счёт преобразований её начала. Учёт полного объёма класса достигается, таким образом, не беспространственностью соответствующей ему психической понятийной структуры, а такой её симультанно-целостной пространственной организацией, которая обеспечивает отображение любого экземпляра, входящего в класс, то есть экземпляра, находящегося в любой точке пространственного поля, независимо от начала индивидуальной эгоцентрической системы отсчёта данного субъекта. Но именно это и даётся децентрацией, которая тем самым лежит в основании согласованности объёма и содержания собственно понятийных структур, обеспечивая адекватное употребление кванторов общности. Такова парадоксальная феноменология этой пары характеристик, с особой остротой ставящая теоретический вопрос о принципе пространственно-временной организации той искомой психической понятийной структуры, которая является носителем всей парадоксальной специфичности понятийных обобщений. 3Если мера согласованности содержания и объёма является характеристикой внутренней структуры предпонятийных (или, соответственно, собственно понятийных) единиц мыслительного процесса и мысли как его результата, то следующая характеристика относится к способу связи между этими единицами, вытекающему из их внутренней структуры. Внутренней структуре предпонятий здесь соответствует тот тип связи между ними, который Ж. Пиаже называет допонятийным рассуждением, или «трансдукцией», как обозначил этот тип связи между единицами детской мысли В. Штерн (Stern, 1915). (Термин «трансдукция» образован В. Штерном по аналогии с «индукцией» и «дедукцией», которым он противостоит, выражая отсутствие последних в предпонятийном мышлении.) Отсутствие адекватной координации кванторов общности («все», «некоторые», «один из») при формировании предпонятийных классов в их соотношении с подклассами, то есть при соотнесении родовых и видовых признаков в структуре каждой отдельной — единицы, влечёт за собой такой тип связи между этими единицами, в котором, также как и в их внутренней структуре, отсутствует правильная координация кванторов общности. Поэтому суть предпонятийного, или трансдуктивного, рассуждения состоит в оперировании единичными случаями. «Например, ребёнок 7 лет, у которого спрашивают, живое ли солнце, отвечает: «Да». — «Почему?» — «Потому что оно двигается (идет вперёд)» (Пиаже, 1932). И далее Ж. Пиаже, приводящий этот пример трансдукции, продолжает: «Но никогда не случается ему сказать: «Все вещи, которые движутся, — живые». Это обращение к общему предложению ещё не существует. Ребёнок не старается ни установить такое предложение путём последовательных индукций, ни постулировать его в силу необходимости сделать вывод» (там же). В более поздних своих работах Ж. Пиаже, анализируя трансдукцию, уже не только в её феноменологическом описании, но и в эмпирическом обобщении связывает трансдуктивное умозаключение именно с неполнотой операций иерархического включения, вытекающей из несогласованности кванторов общности. «… Допонятийное рассуждение — трансдукция, — пишет Ж. Пиаже, — покоится лишь на неполных включениях и, следовательно, обречено на провал при переходе к обратимой операционной структуре» (там же, с. 182). Вместе с тем эта неполнота включений и соответствующее ей в содержании трансдуктивных рассуждений неадекватное соотнесение общих и частных признаков объектов, отображаемых предпонятийной мыслью, неизбежно лишает трансдукцию необходимой связи между предпонятийными единицами, следовательно, — и логической доказательности соответствующих умозаключений. Это отсутствие необходимой связи и доказательности в предпонятийном рассуждении неизбежно обрекает его на субъективность, которая, как и вся специфика внутренней структуры самих предпонятий и внешних связей между ними, в свою очередь, определяется жёсткой фиксированностью субъективной точки отсчёта в эгоцентрической системе координат. Поэтому Ж. Пиаже уже в работе «Речь и мышление ребёнка» связывает трансдукцию с эгоцентризмом допонятийного интеллекта. Поскольку по сию сторону границы между допонятийным и понятийным мышлением интеллектуальная децентрация вместе с расширением и объективацией поля мысли влечёт за собой адекватную координацию содержания и объёма понятийных структур, выраженную согласованностью кванторов общности, трансдуктивный тип связи предпонятийных единиц сменяется индуктивно-дедуктивным типом связи собственно понятийных структур. Понятийное рассуждение тем самым приобретает необходимую связность и логическую доказательность. 4Из этого же фундаментального факта отсутствия общей объективной системы координат вытекает и следующая характеристика, обозначенная Клапаредом как «синкретизм» и заключающаяся, по его определению, в «осмысливании предмета по одной несущественной его части». Существенность признака органически связана со степенью его общности. Поэтому определяемые ограниченностью эгоцентрической системы координат и неполнотой объёмов классов ошибки смешения более общих и более частных признаков неизбежно влекут за собой смешение существенных свойств отображаемых мыслью объектов с их случайными особенностями. Анализируя синкретизм детской допонятийной мысли, Ж. Пиаже пишет: «… когда задают детям Эти примеры действительно очень отчётливо демонстрируют диффузную слитность общего с частным и вместе с тем существенного и устойчивого со случайным и вариативным (не падает, потому что жёлтое, и не падает, потому что жарко). Такое отождествление существенного с вариативным и случайным неизбежно влечёт за собой искажение объективных связей. Поэтому синкретизм органически связан с субъективизмом допонятийного интеллекта. «Синкретизм и есть, — пишет Ж. Пиаже, — выражение этой постоянной ассимиляции всего с субъективными схемами и глобальными схемами, которые потому и глобальны, что не приноровлены. Синкретизм пронизывает, таким образом, всю мысль ребёнка» (там же). Очень показательным с точки зрения органической слитности символически-словесных и пространственнопредметных компонентов мысли во всех её конкретных характеристиках является тот, подчёркнутый Ж. Пиаже эмпирический факт, что выраженная в синкретизме глобальная целостность предметных гештальтов, в которой существенное и случайное не разведены анализом и не соотнесены адекватным синтезом, в области речевых компонентов дополняется господством соположения, или соединительной конструкции. Последняя заключается в том, что объекты в языке, как и в предметных компонентах мысли, оказываются просто расположенными один около другого (см. там же). На противоположной стороне рубежа, разделяющего предпонятийное и собственно понятийное мышление, преодоление дефицита аналитического расчленения и синтетического сочетания общих и частных, существенных и случайных компонентов мысли влечёт за собой иерархическую соотнесённость её пространственно-предметных психических структур, которая в области речевой формы понятийной мысли дополняется господством конструкций подчинения. Таким образом, синкретизму психических структур, относящихся к пространственно-предметному языку мышления, в понятийном интеллекте противостоит их иерархизованность, а в области речи как второго, символически-операторного языка мышления господству соположения, или соединительной конструкции, противостоит доминирование конструкций подчинения. В той же мере, в какой синкретизм и соположение через трансдукцию и несогласованность содержания и объёма связаны с ограниченностью эгоцентрической системы координат, иерархизованность и господство подчиняющих конструкций через индуктивно-дедуктивный строй понятийной мысли и адекватную координацию содержания и объёма связаны с интеллектуальной децентрацией. 5Указанная выше сквозная связь пары «эгоцентризм — децентрация» со всеми рассмотренными выше характеристиками эмпирического перечня распространяется и на следующую пару, представляющую соотношение инвариантных и вариативных компонентов в предпонятийной и в собственно понятийной структурах. Неразведённость общих и частных, существенных и случайных элементов в структуре предпонятий неизбежно влечёт за собой и неадекватность соотношения её инвариантных и вариативных компонентов, то есть недостаточную полноту её инвариантности. Инвариантность мыслительных психических структур является интеллектуальным аналогом перцептивной инвариантности, выраженной свойством константности. Мера и диапазон инвариантности мыслительных структур соответственно составляют аналоги меры и диапазона перцептивной константности. Существенное отличие мыслительной инвариантности от перцептивной константности состоит, однако, прежде всего в том, что постоянство свойств объекта, составляющих содержание перцепта и в той или иной мере инвариантно им отображаемых, лежит на чувственной поверхности и поэтому непосредственно определяется устойчивой целостностью объекта-раздражителя, который воздействует на анализатор (таковы, например, свойства величины, формы, кривизны, цвета и так далее). Что же касается мыслительного отражения свойств объекта, то именно потому, что оно предполагает межъязыковой перевод, требующий преобразования структуры для раскрытия соотношений между её элементами, постоянство, или инвариантность, опосредствованно отображаемых мыслью свойств скрыто под фигуративной поверхностью. Поэтому инвариантность соответствующих компонентов в предпонятийных (или понятийных) мыслительных структурах возможна, Такой очевидностью для современного мышления обладают количественные инварианты, сохраняющиеся в условиях бесконечно многообразных качественных вариаций их проявления (сохранение числа объектов независимо от их конкретной природы и их пространственного расположения), а также инварианты физических величин, вытекающие из твёрдо установленных наукой законов сохранения (сохранение вещества, веса, объёма, и тому подобные). В силу очевидного характера инвариантности этих величин как свойств объектов мыслительного отражения ошибки самого отражения, вызванные неадекватным соотнесением инвариантных и вариативных компонентов в предпонятийных структурах, легче всего и открываются психологическому исследованию. Эти ошибки и составляют значительную часть широко известных феноменов Пиаже, относящихся к специфическим особенностям предпонятийного интеллекта. Сюда относится чрезвычайно парадоксальный для зрелой мысли факт зависимости оценки числа объектов от изменения расстояний между ними (Пиаже, 1965). Таковы же суждения ребёнка об исчезновении вещества в процессе его растворения. Но вывод об исчезновении вещества и изменении его веса по мере растворения провоцируется уходом соответствующего объекта из сферы восприятия и поэтому кажется более естественным (в самом деле, надо ведь знать, что, несмотря на видимое исчезновение, вещество сохраняется, а его вес остаётся неизменным. — Прим. авт.). Психологический смысл этих ошибок остаётся, однако, тем же: он связан с общей неадекватностью соотношений вариативных и инвариантных компонентов предпонятийных структур, то есть с неполнотой их инвариантности. Именно поэтому такие ошибки имеют место не только там, где соответствующие компоненты образов уходят под порог восприятия, но и там, где все изменения отображаемых величин полностью остаются в пределах восприятия. Именно так обстоит дело, когда ошибочно оценивается изменение числа объектов в условиях его явной видимой неизменности, но видимых изменений расстояния между ними. Очень существенно подчеркнуть, что в опытах Ж. Пиаже две совокупности объектов с одинаковым их числом располагались в зрительном поле испытуемого ребёнка так, что каждый объект первой совокупности был перцептивно связан с соответствующим объектом другой совокупности специально выделенной линией перехода. Более того: по указанию экспериментатора испытуемый специально запоминал образ перехода. «Но самое удивительное то, — заключает по этому поводу Ж. Пиаже, — что этот образ не внёс никаких изменений в предоператорные реакции ребёнка» (Пиаже, 1965, с. 41). Совершенно аналогичная ситуация, также разыгрывающаяся в пределах перцептивной видимости всех происходящих изменений, происходит при оценках объёма жидкости, переливаемой из высокого и узкого в плоский и широкий сосуд. Объём жидкости оценивается на предпонятийной стадии как изменяющийся в зависимости от изменений высоты и ширины сосуда. Чрезвычайно важным для адекватной трактовки этой закономерности является то специально подчёркиваемое Ж. Пиаже обстоятельство, что дети на этой стадии умственного развития, как и взрослые, уже хорошо знают, «что только переливают» и «что все всегда берётся из одной и той же бутылки». «И тем не менее, — заключает Ж. Пиаже, — величина, по их мнению, изменяется» (1969, с. 267). Эти существенные дополнения ясно показывают, что дело здесь не в непонимании вопроса и не в неадекватном использовании соответствующих терминов (объем, величина, ширина), то есть не в том, что ребёнок просто пользуется здесь другим словесным языком, чем тот, на котором взрослый ставит ему задачу; существо этой закономерности заключается, Таким образом, феномены, представленные в экспериментальном материале главным образом неадекватностью в понимании сохранения физических величин, включают в себе, Иначе говоря, здесь достигается полнота инвариантности отображения свойств объекта, составляющих содержание понятия, несмотря на многообразие вариативных частных модификаций этих свойств (например, полнота инвариантности отображения объёма жидкости независимо от вариаций формы сосуда, в которую она налита). Естественно, что эта полнота инвариантности отображения соответствующего свойства, выраженная согласованностью инвариантных и вариативных компонентов понятийной структуры, также как это происходит с перцептивной инвариантностью (константностью), реализуется в рамках определённого диапазона частных вариаций. За пределами этого диапазона возникающие рассогласования вызывают в ряде случаев остропринципиальный вопрос о том, где кончается инвариантность соответствующего свойства в самом объекте понятийного отображения. Именно так обстояло дело с раскрытием пределов того диапазона, в котором сохраняется инвариантность длины, длительности, скорости, массы или энергии. Пределы диапазона, внутри которого инвариантные и вариативные компоненты понятийной структуры согласуются благодаря координации её родовых и видовых признаков и соответствующей адекватности соотношения содержания и объёма, органически связаны, Необходимо, в процессе описания этой характеристики понятийной мысли, имеющей наиболее важное значение для дальнейшего теоретического поиска закономерностей её организации, специально подчеркнуть, что именно с полнотой инвариантности Ж. Пиаже связывает тот решающий этап формирования понятий, на котором достигается адекватная квантификация внутри понятийной структуры (Пиаже, 1965). Поскольку адекватная квантификация предполагает отображение объёма соответствующего класса, а границы этого объёма, в свою очередь, соотнесены с пределами диапазона инвариантности, этим снова подчёркивается теснейшая связь рассматриваемой характеристики с координацией содержания и объёма понятийной структуры, а через нее — с мерой децентрированности той координатной системы, в которой ведётся понятийное отображение. 6Неполнота инвариантности предпонятийных структур как операндов мыслительного процесса имеет своим эквивалентом в его операционном составе неполноту обратимости операций на уровне допонятийного интеллекта. Это соотношение неполноты инвариантности операндов мысли с неполнотой обратимости её операций опосредствуется рассмотренной выше связью между несогласованностью инвариантных и вариативных компонентов предпонятийных структур и недостаточной расчленённостью их родовых и видовых признаков, а также дискоординацией их содержания и объёма. Так, при описании несогласованности содержания и объёма, выраженной ошибками в употреблении кванторов общности, было упомянуто, что испытуемый в опытах Ж. Пиаже относит и примулы (А), и гвоздики (А’) к классу «цветы» (В). Тем самым он суммирует объёмы соответствующих классов (А + А’ = В). Однако в ответ на вопрос о том, чего больше — примул или цветов, ребёнок, находящийся на уровне допонятийного интеллекта, всё же отвечает, что примул больше, относя тем самым родовой словесный символ «цветы» только к тому виду или подклассу А, который уже не включает примулы, а лишь противостоит им в качестве одного из слагаемых суммы В. «Совокупность В, — говорит о своём испытуемом Ж. Пиаже, — после того, как он её мысленно разбил, больше не существует для него. Для того, чтобы понять включение А < В, нужно мысленно сохранять совокупность и уметь рассуждать обратимо: А + А’ = В, значит А = В - А’, то есть А < В» (Пиаже, 1965, с. 46). Именно эта обратимость операций, связанная с разведённостью родовых и видовых и, соответственно, инвариантных и вариативных компонентов понятийной структуры, в предпонятиях отсутствует или во всяком случае отсутствует полнота этой обратимости. С отсутствием полноты обратимости связаны и ошибки ребёнка, оценивающего сохранение длины, веса или объёма: «Когда ребёнок наливает воду из бокала Х в более узкий бокал V и говорит, что в нём больше воды, потому что вода поднимается выше, — он не учитывает, что содержимое V можно перелить в X, и, главное, не считается с тем, что, хотя колонка воды и выше в Y, она тоньше и что если к целому прибавить количество Q в высоту и отнять то же количество Q в ширину, то получится + Q - Q = 0, то есть ничего не изменится» (Пиаже, 1965, с. 46). Таким образом, на этом уровне прямые и обратные операции не объединяются в полностью обратимые композиции, а композиции прямых и обратных операций не сочетаются ещё в целостный ансамбль, обладающий полнотой внутреннего равновесия. Здесь необходимо, однако, сделать существенное дополнение. При анализе общих характеристик и закономерностей мыслительного процесса, относящихся к его фазам и операциям, было показано, что в определённом диапазоне, независимом от специфики уровней мышления (допонятийного или понятийного), всё же достигается полнота обратимости операций, определяемая там общей закономерностью мышления как перевода психически отображаемых отношений с языка симультанно-пространственной структуры на символически-операторный язык речевых символов. Эта обратимость обеспечивается самим принципом двуязычия и возможностью осуществлять межъязыковой перевод в обоих направлениях. Здесь представлен, таким образом, более общий уровень и диапазон обратимости операций, независимый от того, являются ли операндами мысли предпонятийные или понятийные структурные единицы, и не связанный с адекватным употреблением кванторов общности («все», «некоторые» и «один»). Без этого более общего уровня и диапазона обратимости операций вообще не существует специфики собственно мыслительного отражения отношений в отличие от их отображения в рамках перцептивных или вообще образных познавательных процессов. Многосторонне описанные в экспериментальной психологии трудности освоения отношений ребёнком (очень отчётливо эти трудности демонстрируются в простейшей мыслительной задаче на отношения, представленной тестом С. Барта: волосы первой из трёх девочек светлее, чем у второй, и темнее, чем у третьей. У какой из девочек самые светлые волосы? Чтобы ответить на этот простейший вопрос, оказывается совершенно необходимым перевести данное отношение на язык пространственной схемы. — Прим. авт.) относятся, таким образом, не к особенностям допонятийного мышления, а к универсальным закономерностям всякого мыслительного процесса. Без перевода с одного из языков мышления на другой мыслительное отражение отношений вообще невозможно, а этот перевод связан со своими специфическими трудностями. Вместе с тем он имеет и свою меру обратимости, которая в определённом диапазоне может быть полной независимо от специфики рассматриваемых здесь уровневых характеристик мышления, воплощённых в различиях его предпонятийных и понятийных операндов. В экспериментальном материале и в основанных на нём обобщениях Ж. Пиаже этот более общий диапазон обратимости воплощён в характеристиках операций сериации, отличающихся от более сложных и высокоорганизованных операций классификации: «… Асимметричное транзитивное отношение (типа А < В), не существует в качестве отношения (но может расцениваться лишь как перцептивная или интуитивная связь), пока не построена вся последовательность других отношений, расположенных в ряд, таких, как А < В < С… И когда мы говорим, что оно не существует в качестве отношения, то это отрицание нужно понимать в самом конкретном смысле слова, поскольку… ребёнок не способен мыслить отношениями до тех пор, пока он не научился проводить «сериации». Сериация является, таким образом, первичной реальностью»… (Пиаже, 1969, с. 94). Операция сериации как более фундаментальная, исходная общемыслительная реальность имеет свой диапазон инвариантности и обратимости, не требующий иерархических включений и ограниченный движением мысли по горизонталям линейно упорядоченных рядов. В рамках именно этого диапазона обратимость, как и инвариантность, может оставаться относительно полной и на уровне допонятийного мышления, поскольку она обеспечивается общим принципом организации мыслительного процесса. Неполнота же обратимости на уровне допонятийного мышления обнаруживается уже за пределами этого диапазона, то есть там, где выявляется структурная неполнота предпонятийных единиц, а именно при необходимости производить иерархические включения, разводить родовые и видовые признаки операндов мысли, согласовывать содержание с объёмом и координировать инвариантные компоненты как более общие с вариативными как более частными. Эта неполнота обратимости операций допонятийной мысли за пределами сферы одних лишь универсальных закономерностей мыслительного процесса и составляет существо описанной здесь характеристики. С противоположной стороны границы между предпонятийным и собственно понятийным мышлением вместе с формированием полноты инвариантности и с согласованностью содержания и объёма структурных единиц, или операндов, мысли складывается и полнота обратимости её операций. Прямая и обратная операции сочетаются в парные композиции, а эти пары в свою очередь координируются в целостные системы со своими законами равновесия, которое, согласно Ж. Пиаже, как раз и создаётся полнотой обратимости внутри этих операционных сочетаний. Взаимная зависимость операций внутри парных композиций и целостных общих координаций, в которые включаются эти пары, в своей предельной форме образует операциональные «группы», удовлетворяющие основным условиям, создающим целостную связность такой системы. Для «групп» собственно математического порядка таких условий четыре: (1) операционная замкнутость, (2) ассоциативность, заключающаяся в том, что результат, полученный двумя разными путями, остаётся одним и тем же, (3) обратимость, создаваемая наличием противоположного операционного «партнера» в каждой паре операций, (4) взаимная аннулируемость противоположных операций (Корн, Корн, 1970). Не входя в собственно математический аспект понятия «группы» и её основных условий, которые к тому же изложены здесь не на собственно математическом языке, а «своими словами», только исходя из задач психологического анализа, подчеркнём в контексте данного эмпирического описания лишь психологическую сущность этих условий. Как показывает самый перечень, психологическое существо перечисленных условий состоит в том, что они исключают изолированный характер операций и создают органическую целостность операциональной координации. Главным «стержнем», который скрепляет целостную связанность такой системы, является обратимость операций. Поскольку, однако, эти условия относятся лишь к предельной форме целостных операциональных систем — к группам в собственно математическом смысле этого понятия, для приближённого качественного характера этих систем Ж. Пиаже вводит пятое условие — так называемую тавтологию. Психологическое существо последней состоит в том, что качественный элемент такой системы при повторении не трансформируется, а остаётся самим собой в отличие от числа, где прибавление единицы к самой себе даёт новое число. Совокупность этих пяти условий создаёт тот приближённый вариант целостной операциональной системы, который обозначается Ж. Пиаже термином «группировка», охватывающим всю совокупность основных операций мышления. В контексте задач данного эмпирического описания и дальнейшего теоретического поиска очень важно подчеркнуть, что такая группировка операций мышления в своём подлинном законченном качестве целостно-связного уравновешенного операционального ансамбля создаётся полнотой описываемой здесь характеристики — обратимости операций и достигается именно и только при переходе через границу между предпонятийным и собственно понятийным интеллектом. При этом существенно, что достигается завершённость этого операционального ансамбля в органической связи с полнотой согласованности инвариантных и вариативных компонентов понятийной структуры, разведённостью её родовых и видовых признаков, координацией содержания и объёма. Через все эти промежуточные характеристики полнота, завершённость «группировок» оказывается, согласно Ж. Пиаже, связанной с такой исходной характеристикой понятийного мышления, как интеллектуальная децентрация. Выше уже было приведено положение Ж. Пиаже о том, что скоординированность взаимно обратимых операций в целостно-связный ансамбль соотнесена с децентрацией и объективностью, достаточной для того, чтобы преодолеть фигуративную видимость и достичь понятий о таких сложных формах инвариантности, как инвариантность веса, объёма и так далее. 7Уже в рамках общих эмпирических характеристик и закономерностей мыслительного процесса как межъязыкового перевода была выявлена связь свойства обратимости мыслительных операций, с одной стороны, с инвариантностью операндных структур и, с другой стороны, со специфическим феноменом понимания, имеющим свои субъективно-психологические проявления и объективные индикаторы. Тот уровень и диапазон инвариантности и обратимости, который определяется общим принципом организации мыслительного процесса как обратимого перевода с языка симультаннопространственных структур на символически-операторный язык речевых сигналов, имеет, как было показано, и свой диапазон и уровень понимания, которому соответствуют свои не только информационно-психологические, но и энергетические проявления. Однако на уровне допонятийного мышления диапазон инвариантности и обратимости имеет свои границы, за которыми начинает проявляться описанная выше неполнота обеих указанных характеристик. Естественно ожидать, что за пределами этого диапазона, в котором адекватность мыслительного отображения может быть обеспечена лишь общим принципом организации мышления, возникающая неполнота инвариантности и обратимости имеет и свой эквивалент, выраженный в дефектах понимания. Одним из таких очень демонстративных дефектов, возникающих на уровне допонятийного мышления за пределами упомянутого выше диапазона (то есть там, где требуется расчленить родовые и видовые признаки, согласовать инвариантные и вариативные компоненты и скоординировать содержание и объём операндов мысли, воплощённых в предпонятийных структурах), является описанный Л. Выготским и Ж. Пиаже феномен нечувствительности к противоречию. Так, испытуемый-ребёнок, сочетающий рассмотренные выше суждения «птицы — животные» и «птиц больше, чем животных», как и взрослый, сочетающий суждения «живые системы являются физическими телами» и «живых систем больше, чем физических тел», допускают явное противоречие, которое не осознается ребёнком, находящимся на уровне допонятийного мышления, но может не осознаваться и взрослым в том случае, если он оперирует не имеющимися уже у него понятийными, а предпонятийными структурами. Тем самым вместе с нарушением согласованности объёма и содержания создаётся и существенный дефект понимания — субъект не фиксирует допущенной ошибки, не может её исправить и поэтому закономерно её повторяет. Совершенно аналогичная нечувствительность к противоречию и соответствующий ей дефект понимания воплощён в сочетании суждений ребёнка о том, что «лодки плавают, потому что они легкие», а большие суда — «потому, что они тяжёлые» (Пиаже, 1932, с. 399). Достаточно очевидна связь обеих этих ошибок, вытекающих из непонимания противоречий, с неумением использовать кванторы «все» и «некоторые» и с соответствующей неразведённостью более общих и более частных компонентов предпонятийных структур. Поэтому Ж. Пиаже вполне обоснованно связывает нечувствительность к противоречию с трансдуктивным характером и неполнотой обратимости предпонятийного рассуждения. Заключая рассмотрение указанных феноменов, Ж. Пиаже констатирует, что трансдуктивное рассуждение «… остаётся необратимым и, следовательно, неспособным вскрыть противоречие» (там же). Гомологичные этому дефекты понимания выражены в описанных экспериментальной и клинической психологией феноменах нечувствительности к переносному смыслу. Они заключаются в том, что образные сравнения и вообще метафорические выражения типа «железная рука», «стальной характер», так же как пословицы и поговорки, субъект, оперирующий предпонятийными структурами (ребёнок, взрослый с низким уровнем интеллекта или с интеллектуальными нарушениями) понимает лишь в буквальном смысле (Лук, 1968; Семёнова, 1954; Блейхер, 1971; Зейгарник, 1988). Гомологичность обоих этих дефектов понимания (нечувствительности к противоречию и к переносному смыслу) определяется тем, что адекватность понимания в обоих случаях требует соотнесения общих и частных признаков и тем самым правильного использования кванторов общности. Чтобы осмыслить противоречие или понять переносный смысл, нужно от одних «некоторых» представителей класса подняться к универсальным свойствам «всех» его представителей и спуститься к свойствам других «некоторых». Исходя из этого, отсутствие адекватности таких координаций, как и отсутствие полноты инвариантности операндов и обратимости операций, имеет свои неизбежные эквиваленты в дефектах понимания. По другую сторону сечения, разделяющего предпонятийное и собственно понятийное мышление, вместе с возникновением согласованности содержания и объёма, а также полноты инвариантности и обратимости устраняются дефекты понимания (в частности, нечувствительность к противоречию и к переносному смыслу). Полноте инвариантности понятийных операндов и обратимости операций соответствует полнота понимания. На наличие такого специфического, высшего уровня понимания, связанного именно с адекватным соотношением более универсальных и более частных компонентов понятийной мысли, указывал ещё К. Дункер, писавший, что «понятность» часто означает не что иное, как зависимость, выводимость из достаточно элементарных и универсальных причинных отношений. Сведение к общим законам действительно влечёт за собой определённый тип «понимания», даже и тогда, когда сами эти общие законы ещё «непонятны» (Дункер, 1965). И если мысль взрослого человека, не всегда удерживаясь на высоте собственно понятийного уровня и спускаясь в сферу оперирования предпонятиями, допускает ошибки, ведущие к рассмотренным выше дискоординациям, то на основе наличия потенциальной полноты понимания, выраженной чувствительностью к противоречиям, сразу же возникает понимание ошибочности, которое ведёт к её устранению. Такое восстановление адекватности операндных структур мысли и её операционного состава на основе понимания возникающих ошибок в содержании и в ходах мысли влечёт за собой превращение мыслительных операндов и операций в самостоятельный объект мысли. Этим достигается высший уровень мыслительного процесса, обозначаемый Ж. Пиаже как уровень формальных операций, на котором осмысливается уже не только мыслительно отображённая реальность, но собственная структура и операционный состав мышления. Вместе с тем, такое превращение операндов и операций в самостоятельный объект мысли создаёт и новые возможности регуляции и саморегуляции, поскольку адекватное управление любым рабочим эффектом системы опирается как на сигналы об объектах действия, так и на сигналы о самих действиях (адекватная регуляция предметных действий невозможна как без сигналов о предметах, на которые действие направлено, так и без кинестетических сигналов о самих действиях). Таким образом, полнота инвариантности, обратимости и понимания влекут за собой осознанность и высшую ступень произвольности на уровне собственно понятийного мышления. Эту связь обратимости с произвольностью регуляции подчёркивал, основываясь на большом эмпирическом материале, Ж. Пиаже, указывая, что «обратимость может стать полной при произвольном регулировании мысли» (Пиаже, 1965, с. 46). Л. С. Выготский (1956) также подчёркивал, что «осознание понятий приводит к их произвольности» (с. 250) и считал осознанность и произвольность высшими свойствами понятий (см. там же). Итак, полнота понимания, превращение мысли в свой собственный объект (как это происходит на стадии формальных операций), осознанность и произвольность по сию сторону границы понятийного мышления оказываются стянутыми в единый узел. Исходя из этого, они в данном кратком и схематическом перечне рассматриваются в контексте описания одной общей характеристики, центральным стержнем которой является полнота понимания содержания и хода мыслительного процесса, выраженная в её субъективных и объективных индикаторах. Вместе с тем, эта полнота выраженности феномена понимания через характеристики обратимости операций, адекватное соотношение инвариантных и вариативных компонентов понятийных структур и согласованность их содержания с объёмом, их иерархическую упорядоченность и индуктивно-дедуктивный строй связана с исходной характеристикой понятийной мысли — интеллектуальной децентрацией. Тем самым все характеристики рассмотренного перечня оказываются органически связанными друг с другом. Однако этот перечень, представляя набор взаимосвязанных эмпирических проявлений предпонятийной и понятийной мысли, оставляет открытым вопрос о той закономерности организации соответствующих познавательных структур, которая лежит в основе органической связи всех этих характеристик, и тем самым о том дополнительном принципе организации, отсутствие которого на предпонятийном уровне ведёт ко всем рассмотренным дефицитам допонятийной мысли и наличие которого на собственно понятийном уровне определяет полноту выраженности и меру адекватности всех соответствующих характеристик последнего. Попытка раскрыть эту структурную закономерность составляет задачу следующего шага анализа. Теоретический анализ уровневых эмпирических характеристик допонятийной и понятийной мыслиВ этом пункте завершается последовательность индуктивных ходов исследования, реализующих поиск закономерностей когнитивных психических структур в процессе подъёма от общих и элементарных ко всё более частным и сложным уровням их организации, высшим из которых является понятийная мысль. Чтобы завершить весь процесс такого исследовательского подъёма от элементарных сенсорных психических структур к высшим когнитивным структурам концептов, включающий не только индуктивные ходы их проверки, необходимо сопоставить следствия из последней гипотезы, относящейся к пиковому уровню, с эмпирическими характеристиками этой высшей формы мысли. Промежуточным звеном между проверяемым общим принципом организации понятийной структуры и его воплощением в конкретных эмпирических характеристиках этой структуры являются приведённые выше основные критерии адекватности гипотезы. Эту промежуточную ступень, хотя бы в её обобщённо-схематизированном виде, целесообразно использовать при дедуктивном «спуске», также как при индуктивном «подъёме». Это тем более оправдано, что первые два из основных критериев связаны с исходной парой пограничных эмпирических характеристик. Такой общей «вершиной» или «точкой пересечения» перечня основных критериев с перечнем эмпирических характеристик является соотношение эгоцентризма с интеллектуальной децентрацией, определяющей переход к понятийным структурам и поэтому составившей исходный критерий оценки вероятности искомой гипотезы. Если в процессе индуктивного поиска гипотезы анализ продвигался в соответствии с генетической последовательностью уровней от предпонятийных структур к понятийным, то здесь, в процессе дедуктивного спуска, реализующего проверку гипотезы, столь же естественно пойти в обратном направлении, то есть начать с характеристик понятийной мысли, тем более, что проверяемый принцип организации относится именно к этому высшему уровню. Если гипотеза окажется верной, свидетельством чего должно быть совпадение её следствий (хотя бы в первом приближении) с эмпирическими фактами, то дефициты предпонятийной мысли должны автоматически оказаться следствием отсутствия инвариантности соотношения уровней обобщённости, составляющей предполагаемую специфику организации собственно понятия по сравнению с предпонятием. ДецентрацияПоскольку проверяемая гипотеза была избрана именно по критерию независимости соотношения уровней обобщённости от исходной системы координат, специально проверять гипотезу по этому же критерию и тем самым по её соответствию первой эмпирической характеристике понятийной мысли, то есть по её децентрированности (или независимости от смены эгоцентрических систем координат) нет ни необходимости, ни даже просто смысла. Естественно, что возможности преодоления эгоцентризма обеспечиваются именно этой инвариантностью соотношения уровней обобщённости как по отношению к преобразованиям направления ходов мысли внутри индивидуальной системы отсчёта (от видового признака к родовому или наоборот), так и по отношению к переходу от одной индивидуальной системы координат к другой и вообще к смене начала отсчёта. Поэтому по отношению к эмпирической характеристике децентрации как следствию инвариантности соотношения уровней обобщённости здесь нужна не специальная проверка их совпадения, а лишь некоторое эмпирико-теоретическое дополнение. Уже при описании самых общих эмпирических характеристик психических процессов было вскользь упомянуто о том, что понятийная децентрация завершает собой тот ряд преобразований парадоксальной специфичности пространственной структуры когнитивных психических актов, который начинается свойством проекции, или объективированности ощущения, выраженной инвариантным (в определённых пределах) отображением метрики пространства независимо от собственной метрики носителя ощущения. Парциальная метрическая инвариантность отображения локализации объекта в ощущении заключает в себе первый парадоксальный скачок к «десубъективизации» пространственной структуры в психическом акте. При переходе к перцептивным образам в меру их интегральной метрической инвариантности (или полной константности) совершается дальнейшее освобождение уже не только образа пространственного фона, но и предметной фигуры от субъективных ограничений со стороны собственной метрики носителя психики. Вторичные образы (представления), преодолевая естественные ограничения перцептивного поля, расширяют его границы, совершая тем самым следующий шаг по пути десубъективизации познавательных психических структур. Дальнейший радикальный скачок в преодолении этих субъективных ограничений пространственно-временной структуры психического акта совершается при переходе от образного отображения к мыслительному. За счёт включения символически-операторного языка и реализации межъязыкового перевода здесь, как было показано, границы пространственно-временного поля психического отображения уже не просто расширяются, а снимаются благодаря устранению абсолютных, разностных и дифференциальных порогов. Кроме того, здесь повышается инвариантность отображения, охватывающая тот класс отношений, адекватное отображение которого может быть достигнуто без преобразования систем и выхода в более общую систему координат, а только за счёт того, что эти отношения объективно не зависят от изменений начала отсчёта. Однако при переходе через сечение «образ-мысль» остаются ещё существенные субъективные ограничения. Они связаны, во-первых, с тем, что снятие границ поля мысли происходит здесь лишь в рамках эгоцентрической системы отсчёта, поскольку выход к более универсальной системе отсчёта здесь ещё отсутствует. Отсюда же вытекает и второе ограничение. Оно состоит в том, что поскольку здесь ещё нет средств для преобразования системы отсчёта, то отсутствуют и критерии дифференциации отношений, зависящих и не зависящих от преобразования системы координат. Именно поэтому неадекватным оказывается в частности (и даже в особенности) отражение тех отношений, носителем и «партнёром» которых является сам субъект. И наконец, третье субъективное ограничение, остающееся при переходе через границу между образом и мыслью, состоит в следующем. Даже там, где отражение отношений уже в рамках эгоцентрической системы отсчёта является адекватным, инвариантным, то есть где отображаются отношения, субъективно не зависящие от смены эгоцентрических систем координат, партнёры этого отношения могут в разных индивидуальных системах отсчёта отображаться по-разному. Дальнейшая «десубъективизация» мыслительного отображения, выраженная снятием указанных субъективных ограничений, реализуется при переходе через границу между предпонятийной и понятийной мыслью. Это снятие субъективных ограничений достигается за счёт наложения дополнительных требований к инвариантности понятийной структуры, обеспечивающих эффект децентрации. Инвариантность отношения уровней обобщённости, освобождая мысль от её жёсткой связи с эгоцентрической системой отсчёта, кроме повышения инвариантности отображения отношений между объектами мысли, обеспечивает и более высокий ранг инвариантности отображения самих объектов. И в этом пункте мы подходим к проверке обсуждаемой гипотезы по третьему из указанных выше критериев оценки её вероятности, касающемуся понятийного отражения свойств соотносящихся объектов (поскольку инвариантность мыслительного отражения отношений в указанном выше диапазоне достижима уже в предпонятийном мышлении). Так как особенность понятийной мысли, относящаяся к содержанию этого критерия, не воплощена в какой-либо отдельной из эмпирических характеристик обсуждаемого перечня, рассмотрим данный вопрос здесь, в контексте теоретического анализа децентрации, составляющей основу других характеристик перечня. С точки зрения перестройки инвариантности отображения существует аналогия между переходом от сенсорной образной структуры к перцептивной и переходом от предпонятийной мыслительной единицы к структуре собственно понятийной. Как было показано ранее, ощущение как парциальный метрический инвариант адекватно воспроизводит (в определённом диапазоне) лишь внешнюю метрику, то есть метрические отношения объекта к окружающему пространственному фону. Перцептивный образ добавляет к этому инвариантное отображение метрики самого объекта. Предпонятийная мысль, организованная в соответствии лишь с общемыслительным принципом межъязыкового перевода, располагает средствами инвариантного мыслительного воспроизведения отношений между элементами отображаемой предметной ситуации (субъектом и предикатом суждения-предложения), но оставляет отображение самих этих соотносящихся элементов на уровне образной инвариантности. Переход от предпонятийной структуры к собственно понятийной, так же как и переход от сенсорной структуры к перцептивной, обеспечивает не только инвариантность воспроизведения внешних отношений, то есть отношений между объектами-партнёрами, но и инвариантность воспроизведения внутренних отношений, воплощённых в свойствах отображаемого объекта. В первом случае это дополнение инвариантности происходит на образном уровне, во втором — на мыслительном, то есть в рамках процесса межъязыкового перевода. Но в обоих случаях перестройка инвариантности нуждается в опоре на дополнительный параметр, воплощающий в себе характеристики самих партнёров отображаемого мыслью отношения и остающийся инвариантным при изменениях начала отсчёта. При переходе от ощущения к восприятию таким дополнительным параметром является расстояние между точками самого объекта, остающееся инвариантным при изменениях расстояния между объектом и началом координат. В случае же перехода от предпонятийной структуры к понятийной ситуация аналогична: видовые и родовые компоненты воплощают в себе разные уровни обобщённости отображения одного и того же объекта, в котором вычленяются его видовые и родовые признаки. Пространство разнообобщённых признаков одного и того же объекта на уровне мыслительного отображения аналогично пространству разноудалённых от начала отсчёта точек одного и того же объекта на уровне перцептивного отображения. Суть приводимой аналогии состоит в том, что адекватно воспроизводимое соотношение разных уровней обобщённости в такой же мере обеспечивает инвариантное мыслительное отображение самого объекта, в какой отображение внутренних расстояний между точками обеспечивает его инвариантное перцептивное отображение. Именно по показателю инвариантности отображения самих соотносящихся объектов суждение, раскрывающее содержание понятия, восстанавливает последовательность ряда «восприятие-представление-понятие», прерванную переходом от образа к предпонятийному суждению (поскольку последнее, реализуя в определённом диапазоне инвариантное отображение отношений между объектами, не содержит, однако, средств инвариантного мыслительного отображения самих соотносящихся объектов). Поэтому существует, например, перцептивный образ «человека», вторичный образ, или представление «человека», понятие «человек». Но не существует такой стабильной категории, как предпонятийное суждение «человек». Вместе с тем, поскольку понятийная мысль остаётся двуязычным психическим отражением, выделяющим отношения между элементами из целостной психической структуры образных гештальтов, понятийная структура добавляет специфическую форму инвариантности отображения самого объекта мысли не только к образной инвариантности отражения этого же объекта, но и к мыслительной инвариантности отражения отношений между объектами. Понятийная структура инвариантно отображает данный объект уже не во внутриобразных рамках наглядного «портрета класса», а через отражение соотношений объекта с теми другими объектами, с которыми связана его внутренняя природа, или «сущность». Поэтому содержание понятийной структуры не может быть выражено одним словом, а раскрывается лишь в суждении как универсальной единице мысли: «Человек есть общественное существо, производящее орудия труда и обладающее сознанием» или «Окружность есть геометрическое место точек, равноудалённых от центра». Таким образом, понятие воплощает в себе уже не «портрет класса» как генерализованную образную структуру, а собственно логический класс со всеми его специфическими отличиями от предпонятийных образований. Исходя из всего этого, понятийная структура не случайно оказывается носителем двойной инвариантности. Один из её инвариантных параметров — инвариант обратимого межъязыкового перевода — обеспечивает адекватность мыслительного отображения отношений между объектами мысли другой — адекватность мыслительного отображения самих объектов (и это опять-таки аналогично «двухслойной» инвариантности перцептивного образа, включающей инвариантность отображения внешней и внутренней метрики объекта) (см. Веккер, 1974). Так в этой высшей точке развития познавательных процессов достигается максимум их десубъективизации, или объективации, начинающейся с парадоксальной пространственно-временной организации сенсорных структур и завершающейся актами интеллектуальной децентрации, обеспечиваемой специфической формой инвариантности понятийных структур. Согласованность содержания и объёма в понятийной мыслиВыше было показано, что одним из следствий инвариантности соотношения уровней обобщённости понятийной мысли является специфика понятия как логического класса по сравнению с тем «портретом класса», который воплощён уже в образном отображении. Сюда примыкает и вопрос о специфике понятийных классов по сравнению с теми дефектами предпонятийной классификации, которые воплощены в рассогласованности содержания и объёма на уровне предпонятийного мышления. Инвариантность соотношения уровней обобщённости в структуре понятийной единицы, сформировавшись в качестве специфического принципа её организации и тем самым воплотившись в психофизиологическом механизме, который определяет критерий её адекватности, исключает отождествление родовых и видовых компонентов, типичное для предпонятийных структур: поскольку этот критерий требует постоянства соотношения уровней обобщённости, «расстояние» между ними должно сохраняться, и тем самым их отождествлению противостоит самый механизм понятийной единицы. Но, исключая отождествление уровней, этот же принцип, воплощённый в адекватном механизме и в соответствующих «детекторах ошибок», ведёт к адекватному разведению родовых и видовых компонентов внутри структуры концепта, без чего инвариантность их соотношения невозможна. Если же такая адекватная дифференциация родовых и видовых признаков произведена, то это, в свою очередь, уже в порядке обратной связи ведёт к поддержанию инвариантности их соотношения. Вместе с тем, адекватная разведённость уровней обобщённости и инвариантность соотношения между ними, взаимно подкрепляя друг друга на основе кольцевой взаимосвязи, имеют одним из своих неизбежных следствий адекватную квантифицирующую координацию содержания и объёма как в структуре отдельной понятийной единицы, так и во всей динамике понятийного мышления. Это следствие вытекает из тех хорошо известных оснований, что на каждом уровне обобщённости в меру его адекватности отображаемому объекту имеет место обратно пропорциональная зависимость между содержанием и объёмом. Из этого следует, что при адекватной расчленённости видовых и родовых признаков объём видового уровня обобщённости во столько же раз меньше объёма соответствующего родового уровня, во сколько раз увеличена полнота его содержания, то есть во сколько раз он ближе к индивидуальному «портрету», чем уровень родовой. Но это как раз и означает, что именно в меру инвариантности соотношения родовых и видовых уровней обобщённости в структуре понятия (и в качестве следствия этой инвариантности) соотношение содержаний и объёмов уровней остаётся неизменным, а содержание и объём понятийной единицы, всегда охватывающей различные иерархически соотнесённые уровни (их минимум два), остаются адекватно скоординированными между собой. Тогда рассогласованность содержания и объёма в структуре и динамике предпонятийной мысли автоматически оказывается следствием отсутствия инвариантности соотношения родовых и видовых уровней в сфере предпонятийного интеллекта. В заключение теоретического рассмотрения этой характеристики, свидетельствующего о том, что согласованность содержания и объёма является следствием обсуждаемого принципа инвариантности соотношения уровней обобщённости, следует подчеркнуть, что соотнесение уровней происходит в рамках общих закономерностей мышления как межъязыкового перевода и что существенным фактором поддержания инвариантности является иерархическая структурированность символически-операторного языка. Не случайно, конечно, Д. Брунер (1971), анализируя специфику понятийной мысли и связывая её с соотношением уровней обобщённости, специально подчёркивает особую роль иерархической структурированности словесного языка (а не просто богатства его лексического состава). Индуктивно-дедуктивный строй понятийной мыслиЕсли в структуру отдельной понятийной единицы входят минимум два уровня обобщённости, отношение между которыми остаётся инвариантным, то эта двухуровневая структура неизбежно должна иметь свой эквивалент в операционном составе. Ведь понятие как структурная единица является инвариантом преобразования уровня обобщённости. При этом переходу от видового уровня к родовому явным образом соответствует операция обобщения, а переходу от родового уровня к видовому — операция конкретизации или индивидуализации. Таким образом, пара операций «обобщениеиндивидуализация» органически включена в самый принцип организации отдельной понятийной единицы и представляет операционный эквивалент её двухуровневой структуры. Поскольку же индукция как движение мысли от частного к общему и дедукция как её движение в противоположном направлении представляют операционную характеристику не отдельного понятия, а общего направления понятийной мысли на его «крупноблочных отрезках», можно, Иерархизованность понятийной мыслиИнвариантность соотношения между разными (минимум двумя) уровнями обобщённости внутри структуры понятийной единицы по самой сути принципа её организации противостоит рядоположности компонентов мысли и включает в себя их субординацию. Такая форма взаимной упорядоченности элементов информационной структуры, при которой они не равнозначны по «удельному весу» и не независимы, но находятся в отношениях включающей принадлежности, как раз и представляет собой иерархическую структуру. Сохранение инвариантного соотношения уровней, разных по рангу обобщённости, означает тем самым и иерархизованность структуры даже отдельно взятой понятийной единицы. Формируясь на основе принципа инвариантности соотношения уровней обобщённости и будучи, таким образом, неизбежным следствием этого принципа, такая иерархизованность, выраженная отношениями субординации, выходит, однако, за рамки отношения более частных и более общих компонентов и поэтому не исчерпывается полностью индуктивно-дедуктивным строем понятийной мысли, составляющим содержание предыдущей характеристики, а эмпирически выделяется в особое свойство понятийной мысли. Дело в том, что иерархическая упорядоченность по рангам обобщённости, прежде всего опирающаяся на различия в уровнях пространственно-временной организации когнитивных психических структур относительно их объектов, вместе с тем, с необходимостью включает в себя и межуровневые различия по ряду других характеристик, в том числе и по степеням существенности признаков объекта, отображаемых на разных уровнях обобщённости (о связи структурных различий между уровнями обобщённости с различиями в их статистических, энергетических, операционных и других характеристиках см. Веккер, 1976. — Прим. ред.). Мера обобщённости признака и степень его существенности в отношении определённых конкретных функций в принципе могут и не совпадать. Хотя за большей общностью признака всегда стоит большая мера его необходимости и большая глубина связи с фундаментальными закономерностями, применительно к конкретной роли соответствующего признака в определённом типе взаимосвязей отношения могут быть и обратными. Более частный признак в определённом контексте взаимозависимостей может быть более существенным. Так, например, свойство сознательности человеческой психики, будучи высшим, но частным признаком последней, в контексте социальной детерминации человеческой деятельности явно существеннее, чем более общие свойства психики, имеющиеся уже на дочеловеческом уровне. Но за различиями в степенях общности всегда стоят различия по степеням существенности, и, наоборот, за разными рангами существенности всегда стоит тот или иной градиент общности. Так дело обстоит и в приведённом примере соотношения частных, но в определённом контексте человеческой деятельности более существенных признаков сознания с более общими, но (в этом же контексте!) менее существенными признаками всякой психики. Разным уровням обобщённости соответствуют, таким образом, разные уровни существенности отображаемых признаков объекта. Поэтому субординация уровней обобщённости, вытекающая из принципа инвариантности их соотношения, в структуре понятийной мысли имеет одним из своих необходимых следствий субординацию по степеням существенности отображаемых признаков, то есть то самое свойство иерархизации, которое в описанном эмпирическом перечне противостоит синкретизму предпонятийного мышления. Рассмотренный в ходе эмпирического описания чрезвычайно показательный факт включённости речевых конструкций подчинения в свойство иерархизации понятийной мысли является следствием того, что инвариантность соотношения уровней обобщённости поддерживается в рамках общего принципа обратимого межъязыкового перевода. Поэтому иерархизованность с необходимостью должна затрагивать оба языка мыслительных процессов. Соответственно этому отсутствие инвариантности соотношения уровней обобщённости в допонятийном мышлении и вытекающий отсюда его синкретизм (как антитеза иерархизации) также имеет двуязычное воплощение: он выражен, во-первых, нерасчленённой рядоположностью образных компонентов мысли и, во-вторых, господством соположения или сочинённых конструкций в языке её речевых сигналов. Адекватная координация вариативных и инвариантных компонентов в структуре понятийной мыслиУже в рамках эмпирического описания была предпринята попытка показать, что за изученными Ж. Пиаже феноменами неадекватности в предпонятийном отображении инвариантности физических величин стоит более общая эмпирическая закономерность, раскрывающаяся прежде всего именно по отношению к сохранению числа, объёма, веса и так далее просто потому, что здесь сам факт объективной инвариантности этих величин незыблемо установлен и соответствующие ошибки мысли раньше и резче бросаются в глаза. Исходя из этого, рассматриваемая характеристика понятийной мысли была описана не только как адекватное осмысливание сохранения физических величин, а как адекватная координация инвариантных и вариативных компонентов в структуре понятийной мысли. Этот шаг эмпирического обобщения ставит рассматриваемую характеристику в особое положение среди всех остальных. Дело в том, что выраженное в таком виде, это эмпирическое обобщение содержит по существу тот же самый специфический принцип организации понятийной единицы, который на более общих эмпирических и теоретических основаниях был сформулирован в результате поиска соответствующей гипотезы, объяснительный потенциал которой проверяется в данном разделе анализа по отношению ко всему перечню рассмотренных характеристик. Несколько переформулировав как содержание этой характеристики, так и содержание проверяемого теоретически отобранного принципа организации, легко установить, что в этом пункте пересекаются индуктивноэмпирический и дедуктивно-теоретический ходы анализа и результаты их совпадают. Пойдём сначала «снизу», от эмпирической картины соответствующих феноменов. Согласованность инвариантных и вариативных характеристик в структуре понятийной мысли выражается в том, что вариации совершаются в рамках определённого инварианта. Инвариантной остаётся более общая величина, например объём жидкости, а варьирует в рамках этого инварианта более частный параметр — форма. Родовой признак является инвариантом видовых вариаций, а видовой — вариантом модификаций в пределах общего родового инварианта. Сущность рассматриваемой характеристики заключается не в фиксации отдельно взятого родового инварианта и отдельно взятых видовых модификаций, а в их взаимной согласованности. Но эта согласованность выражается как раз в том, что более частный, видовой признак всегда варьирует внутри диапазона более общего, родового инварианта. А это означает, что констатируемая согласованность инвариантных и вариативных компонентов понятийной структуры фактически включает в себя инвариантность соотношения родового и видового уровней обобщённости, которая составляет содержание проверяемого специфического принципа организации понятийной мысли. Таким образом, переформулирование эмпирического описания привело к содержанию теоретически обоснованной закономерности. Произведём обратную операцию: переформулируем содержание гипотезы. Инвариантность соотношения родового и видового уровней обобщённости по своей логико-психологической сущности означает, что видовые модификации остаются в пределах общего рода. Общий род является инвариантом видовых вариаций. Но поскольку гипотеза состоит в инвариантности соотношения уровней обобщённости, а за последним стоит отношение родового инварианта к его видовым вариациям, то мы приходим к инвариантности самого соотношения инвариантных и вариативных компонентов, которая как раз и составляет содержание эмпирического описания рассматриваемой характеристики понятийной мысли. Таким образом, по отношению к этой характеристике понятийной мысли совпадение эмпирического обобщения с теоретически полученной закономерностью может быть констатировано без промежуточных индуктивных и дедуктивных ходов анализа, а путём простого переформулирования тех соотношений, которые составляют содержание как описываемой эмпирической характеристики, так и обсуждаемой гипотезы, объяснительный потенциал которой здесь проверяется. К. такого рода соотношению эмпирических констатаций с теоретическими ожиданиями, при котором происходит их прямое совпадение, не требующее почти никаких посредствующих звеньев обобщения и конкретизации, наш анализ приводит уже вторично. Ранее было показано, что эмпирическое описание ощущения как парциального метрического инварианта без всяких посредствующих ходов совпало с соответствующим уровнем пространственно-временной шкалы форм изоморфизма, составленной на общетеоретических основаниях (см. Веккер, 1974). Нет, вероятно, особой необходимости детально пояснять, что с этой же точки зрения все феномены неадекватного осмысливания сохранения физических величин на уровне допонятийного интеллекта содержат столь же прямые свидетельства того, что в предпонятийной структуре ещё отсутствует обсуждаемый принцип инвариантности отношения уровней обобщённости, который эквивалентен согласованности инвариантных и вариативных компонентов мысли. Полнота обратимости операций в структуре понятийной мыслиТеоретический анализ полноты обратимости операций в структуре понятийной мысли входит в одну концептуальную «ячейку» с анализом рассмотренной выше характеристики — специфики инвариантности понятийной структуры. Но если эта последняя представляет особый интерес с точки зрения прямого совпадения эмпирических обобщений с теоретическими выводами, то при анализе полноты обратимости операций интереснее всего именно соотношение между спецификой инвариантной структуры понятийной мысли и спецификой обратимости её операционного состава. В данном пункте анализ вплотную подходит к затрагивавшемуся уже выше дискуссионному вопросу о том, что является исходным и что производным в этом отношении. Весь ход предшествующего анализа ясно показывает, что если инвариантное воспроизведение свойств и отношений объекта на данном познавательном уровне не включает в себя инварианты, закреплённые механизмами нижележащих уровней и снизу проверяющие адекватность структур данного уровня, то инвариантным компонентам последнего просто неоткуда было бы взяться, кроме как из его собственного операционного состава. Но тогда источники обратимости этого операционного состава пришлось бы искать за пределами инвариантных компонентов соответствующих когнитивных структур, поскольку при такой интерпретации эти инварианты оказываются не детерминантой, а следствием обратимости операций. Ж. Пиаже, как уже упоминалось, именно таким образом трактуя соотношение инвариантности когнитивных структур с обратимостью операционного состава, естественно и даже неизбежно приводит к выводу о том, что если математика, не будучи, как он считает, абстракцией физического опыта, «является абстракцией общих координаций действия», то основу её приспособленности к физической реальности нужно искать внутри организма субъекта (Пиаже, 1965). Исходя из всего этого, данный пункт анализа приобретает особую теоретическую остроту. Понятийная психическая структура относится к пиковой точке возрастания уровня сложности познавательных процессов. Проверяемая гипотеза о том, что специфическая закономерность организации понятийной структуры состоит в инвариантности соотношения уровней обобщённости, исходит из того, что все инварианты когнитивных структур, относящихся к нижележащим уровням, включаются в организацию понятийной мысли. Инварианты образного уровня познавательных структур входят в мышление через один из его языков, а общемыслительный инвариант обратимого перевода информации с одного языка на другой входит в организацию понятийной структуры, в которой этот перевод представлен минимум на двух уровнях обобщённости. Это и создаёт в данном пункте анализа критическую ситуацию для проверки рассматриваемой закономерности: поскольку все резервы инвариантности, коренящиеся в иерархии познавательных структур, в этой закономерности учтены, и если она отвечает реальности, то вся эмпирическая специфика операционного состава понятийной мысли должна органически следовать из принципа инвариантности соотношения уровней обобщённости в её структуре и динамике. Как было показано выше, эта подлежащая объяснению эмпирическая специфичность операционного состава понятийной мысли связана именно с достигаемой только на этом уровне полнотой обратимости операций, сочетающихся здесь в органически целостный ансамбль или некий «операционный гештальт». Прямая и обратная операции объединяются в парные композиции, а эти пары, в свою очередь, координируются в целостные системы, которые подчиняются, согласно Ж. Пиаже, законам внутреннего равновесия, создаваемого именно полнотой обратимости внутри соответствующих парных сочетаний. Такой органически целостный «операционный гештальт» и составляет «группу». По самому смыслу этого понятия оно воплощает в себе инвариантность некоторых операндов относительно соответствующей системы операций. Существо обсуждаемого вопроса состоит в том, определяется ли инвариантность понятийного операнда обратимостью соответствующих операций или, наоборот, сама обратимость операций, фактически констатируемая в эмпирической картине, является следствием инвариантности операнда, который в этой обратимости операций объективно проявляется. Если верен рассматриваемый принцип инвариантности отношения уровней обобщённости в структуре понятийной единицы, то органическая целостность и внутренняя уравновешенность операционного ансамбля, выраженная полнотой обратимости входящих в него операций, должна вытекать из специфики организации понятийного операнда именно как инварианта преобразования уровней обобщённости. Но понятийный операнд, как было показано, включает в себя минимум два уровня обобщённости — родовой и видовой, отношение между которыми остаётся инвариантным. Двухуровневой обобщённости как структурной характеристике операнда соответствует двойная направленность обобщения как мыслительной операции. Переход от видового уровня к родовому представляет собственно обобщение, или положительное обобщение, а переход от родового уровня к видовому воплощает отрицательное обобщение, или конкретизацию (или, точнее говоря, индивидуализацию). При этом, поскольку без двухуровневой обобщённости не существует понятийного операнда, то операции положительного и отрицательного обобщения нерасторжимо соединены в операционную пару. Каждая из этих противоположных операций работает здесь именно и только в качестве партнёра и в изолированном виде не функционирует, ибо изоляция одного из партнёров автоматически разрушает структуру операндной понятийной единицы. При этом полнота инвариантности отношения родового и видового уровней обобщённости операнда определяет полноту обратимости соответствующих операций внутри пары. Но принцип инвариантности отношения уровней обобщённости в структуре понятийного операнда соотнесён не только с операционной парой «обобщениеиндивидуализация». В самом деле, включённость как минимум двух уровней обобщённости в структуру понятийной единицы с необходимостью предполагает выделение родовых и видовых признаков из целостного пространственно-предметного гештальта (операция анализа) и соединение их в единую структуру здесь уже не образного, а «концептуального» гештальта (операция синтеза). При этом в такой же мере, как здесь невозможно обобщение без конкретизации, нереализуемы и изолированные друг от друга анализ и синтез. И нерасторжимость партнёров каждой из операционных пар, и неотделимость обеих пар друг от друга детерминированы двухуровневостью структуры понятийного операнда. Обратимся теперь к третьей операционной паре — сравнению. Аналитическое разделение родовых и видовых уровней внутри психической структуры понятийной единицы и поддержание инвариантности соотношения между ними, не допускающее отождествления рода с видом, с необходимостью предполагает различение минимум двух видовых признаков внутри общего рода (ибо при невозможности выделить хотя бы два вида внутри рода оба уровня неизбежно фактически совпадают). Но такое различение двух видов внутри рода вместе с тем с необходимостью сопряжено с идентификацией, или отождествлением, их общего родового признака. Таким образом, партнёры операционной пары «сравнение» в такой же мере органически связаны друг с другом, как и партнёры других операционных пар. В итоге нерасторжимость партнёров всех трёх операционных пар и органическая координация этих пар в целостный ансамбль или группу вытекает из двухуровневости структуры понятийного операнда, а внутренняя уравновешенность этого ансамбля, создаваемая полнотой обратимости внутри каждой из операционных пар, следует из поддержания инвариантности отношения между родовым и видовым уровнями в структуре концептуального операнда. Вообще говоря, абстрактно допустимо и обратное соотношение, то есть можно считать, в соответствии с теоретической позицией Ж. Пиаже, что инвариантность отношения уровней обобщённости в структуре понятийного операнда есть следствие полноты обратимости операций. Но дело в том, что соотношение уровней обобщённости в операнде специфично для каждой отдельной понятийной единицы и определяется её конкретным содержанием, которое задаётся объектом и проникает на концептуальный уровень, пройдя через все нижележащие слои когнитивных структур, начиная с сенсорно-перцептивных образов данного объекта. Именно эта опора на всю совокупность конкретных познавательных инвариантов, укоренённых в механизмах соответствующих когнитивных уровней, исключает возможность произвольного объединения в общий род таких, например, объектов, как «гвоздь» и «панихида» или «киевский дядька» и «огородная бузина». Реализуемое всеми этими инвариантами ограничение степеней свободы, необходимых для операций такого хаотического обобщения, как раз и определяет смысл соответствующих поговорок, из которых взяты приведённые примеры. Таким образом, за инвариантностью отношения родового и видового уровней обобщённости стоит вся иерархия информационных структур, относящихся к данному конкретному объекту отражения и включающих свои специфические пространственно-временные предметные характеристики и соответствующие им частоты встречаемости. Тем самым инвариантность отношения уровней обобщённости, специфичная для каждого понятийного операнда, имеет более общие и более глубоко лежащие источники, чем операциональный состав соответствующего концепта. А такое сохранение инвариантности соотношения родового и видового уровней в структуре концепта получает своё выражение в обратимости операций, которая является следствием и индикатором этой инвариантности. Обратное же соотношение не имеет оснований потому, что если корни инвариантности как причины обратимости поддаются объяснению с помощью другого базиса, то источники обратимости операций, трактуемой как причина инвариантности операнда, остаются неизвестными. Используемая Ж. Пиаже ссылка на общебиологические основания координации операций, на укоренённость последней в организме как носителе психики не снимает неопределённость, а, наоборот, увеличивает её, поскольку такой источник обратимости, отнесённый к организму, является, во-первых, слишком общим и не содержит оснований для специфичности операционного состава данного конкретного понятийного операнда и, во-вторых, не содержит никаких видимых подступов к возможной схеме такого внутриорганического механизма обратимости операций. Следовательно, инвариантность операнда не поддаётся выведению из обратимости операций, а полнота обратимости операций, сочетание противоположных операций в нерасторжимые пары и координация парных композиций в органически целостный операционный гештальт или группу могут быть представлены как следствие принципа инвариантности отношения уровней обобщённости в структуре понятийного операнда. И тогда «негативом» этого соотношения являются незавершённость целостности операционного ансамбля и все дефекты полноты обратимости, свойственные предпонятийному мышлению. Этот вывод, касающийся соотношения инвариантности понятийных операндов с обратимостью мыслительных операций, носящий в контексте анализа данной отдельной эмпирической характеристики относительно частный характер, представляет, однако, принципиальный теоретико-психологический и даже общефилософский интерес. Как было показано в первых главах монографии, основной парадокс, выраженный уже в эмпирической картине психических процессов, состоит в том, что будучи, как и всякая другая функция организма, свойством или состоянием своего носителя, этот процесс в его итоговых характеристиках поддаётся формулированию лишь в терминах свойств объектов, воздействующих на носителя психики, состояния же самого носителя в картине психического акта не представлены. С особой остротой эта парадоксальность выражена, конечно, в познавательных процессах, а с максимальной остротой — на высшем уровне последних, то есть в понятийных структурах. Теоретико-психологический и общефилософский аспект этого парадокса состоит в том, что, поскольку характеристики познавательного психического акта формулируются в терминах свойств объекта, они не могут быть выражены в терминах состояний носителя психики; поскольку же познавательный акт всё же остаётся свойством своего носителя, его структура неизбежно должна поддаваться формулированию в терминах состояний последнего. Выход из этой парадоксальной эмпирико-теоретической ситуации только один: в совокупности многообразных свойств носителя психической информации должны быть найдены такие его состояния, которые сами поддаются формулированию в терминах характеристик объекта, отображаемого данной психической структурой. Но поддаваться формулированию в терминах свойств объекта такие состояния носителя психики могут только в том случае, если они сохраняют свойства объекта инвариантными (в определённом диапазоне и с соответствующей мерой точности). Именно этому требованию не удовлетворяют взятые сами по себе характеристики операционного состава познавательной, в частности понятийной, структуры. Но этому условию удовлетворяют задаваемые объектом и коренящиеся уже в механизмах сенсорно-перцептивных актов инвариантные характеристики различных когнитивных, и в частности понятийных, структур. Уже исходя из этих общих теоретико-методологических оснований, следует ожидать, что в соотношении инвариантных компонентов когнитивных операндов с их операционным составом исходной детерминантой являются именно задаваемые объектом соответствующие инвариантные характеристики операндных структур и что поэтому ход анализа, отправным пунктом которого избирается сам по себе операционный состав, не может привести к снятию неопределённости. В таком общем заключении могут быть выражены лишь стратегически и философски обоснованные предварительные ожидания, поскольку в нём произведён «прыжок» мысли через все посредствующие конкретные звенья эмпирико-теоретического анализа. И если теперь конкретный эмпирико-теоретический анализ вопроса об этих соотношениях операндов и операций применительно к высшему уровню когнитивных структур, подкрепляя предшествующие аналогичные результаты (см. Веккер, 1974), подтверждает эти ожидания и на вершинной точке иерархии когнитивных психических структур, то этот результат выходит за пределы анализа данной отдельной характеристики эмпирического перечня и приобретает общегносеологический интерес в контексте проблемы психофизиологических механизмов, обеспечивающих построение объективной картины мира. Чувствительность к противоречиям и переносному смыслу как выражение полноты пониманияУже при анализе родовых характеристик и общих закономерностей мышления как обратимого межъязыкового перевода была выявлена органическая связь обратимости мыслительных операций с феноменом понимания, в котором объективное свойство обратимости находит своё субъективно-психологическое выражение. Однако за пределами диапазона, в котором не требуется соотносить уровни обобщённости, этот универсальный принцип организации всякой мысли, не обеспечивая полноты обратимости операций, не может обеспечить предельной выраженности феномена понимания. Прежде всего это относится к тому типу понимания, который выражается в выведении свойств объекта мысли из более общих оснований и закономерностей (Дункер, 1965). Такая необеспеченность полноты обратимости и влечёт за собой все те специфические ошибки и дефекты понимания, которые свойственны допонятийному мыслительному уровню, в частности дефициты в понимании противоречий и переносного смысла (поскольку чувствительность к противоречиям и переносному смыслу требует адекватного соотнесения уровней обобщённости, которое здесь как раз и отсутствует). Если мера полноты понимания опирается на соответствующую степень обратимости операций, то последняя, в свою очередь, закономерно связана с уровнем инвариантности операндов, над которыми производятся эти операции. Именно поэтому наиболее важной эмпирико-теоретической задачей предшествующего анализа было выяснение вопроса о том, какой из партнёров в соотношении инвариантности операндов с обратимостью операций является ведущей детерминантой. Но проведённый выше теоретический анализ показал, что специфика органической целостности операционного ансамбля понятийного мышления, включающая нерасторжимую координацию операционных пар и полноту обратимости противоположных операций внутри каждой из них, вытекает из инвариантности соотношения уровней обобщённости в структуре понятийного операнда. Опираясь на все нижележащие когнитивные инварианты, которые вместе с тем включаются и в понятийную структуру, эта специфичная для концепта форма инвариантности является, таким образом, ведущей детерминантой, которая определяет полноту обратимости операций (что, конечно, не означает отсутствия обратных связей между инвариантностью операндов и обратимостью операций). Но если полнота понимания, в частности выраженная чувствительностью к противоречиям и переносному смыслу, детерминируется полнотой обратимости операций, а последняя, в свою очередь, определяется инвариантностью соотношения уровней обобщённости в структуре понятийного операнда, то это означает, что достигаемая на понятийном уровне полнота понимания во всех её эмпирических проявлениях может быть представлена как следствие той формы инвариантности, которая специфична для психической структуры концепта. Поскольку полнота понимания, достигаемая в понятийном мышлении, охватывает здесь не только предметное содержание мысли, но и её собственную структуру и динамику и тем самым обеспечивает возможности коррекции ошибок, есть основания заключить, что все рассмотренные при эмпирическом описании аспекты полноты понимания — чувствительность к ошибкам, в частности к противоречиям, и к переносному смыслу, превращение мысли в свой собственный объект (выраженное специфической рефлексивностью понятийного мышления), максимальная осознанность и произвольность регуляции совместно обеспечиваются полнотой инвариантности в структурной единице понятийной мысли. Собственно, весь комплекс описанных дефектов понимания в допонятийной мысли, относящихся как к её предметному содержанию, так и к её собственной структуре и динамике, является следствием несохранения инвариантности отношения уровней обобщённости, что неизбежно влечёт за собой дефициты в работе «детектора ошибок». Таким образом, теоретический анализ показывает, что все описанные выше эмпирические характеристики понятийной мысли могут быть в первом приближении представлены как следствия проверяемого принципа её организации, состоящего в том, что психическая структура концепта является инвариантом обратимого межъязыкового перевода, ведущегося минимум на двух уровнях обобщённости. Этим заканчивается проверка данного принципа на базе критерия его объяснительной силы по отношению к наличному составу основного эмпирического материала, накопленного в экспериментальной психологии мышления. Далее необходимо произвести проверку этой закономерности по критерию её прогностических возможностей. Поскольку, однако, теоретический прогноз требует выведения следствий из рассматриваемой закономерности применительно к различным, в том числе межпроцессуальным, аспектам мышления, реализация следующих шагов анализа требует выхода в более широкую область соотношений мышления и интеллекта, в контексте которой будут приведены некоторые результаты специальной экспериментальной проверки рассматриваемого принципа организации понятийной мысли по критерию его прогностического потенциала. |
||||||||||||||||||||||||
