Мераб Константинович Мамардашвили:
Формы и содержание мышления.
Глава I. Проблема генезиса знаний

Анализируя процессы научного познания и лежащие в их основе категории, Гегель в «Логике» пытался «создать новое понятие научного рассмотрения» ² Результатом этой попытки явилось, как известно, создание идеалистической диалектики, источником и базой которой послужили определённые факты научного и общественного развития в гегелевскую эпоху. В естественных и общественно-исторических науках конца XVIII века многое свидетельствовало о проникновении диалектики в научное рассмотрение мира. Последнее в определённой мере обращалось теперь на органические взаимосвязи, изменения и развитие объективной действительности. Однако дело не просто в том, что в XVIII веке данный подход к действительности стал достаточно распространённым явлением в науке. Это ещё не объясняет той специфической окраски, которую диалектическая проблематика приобрела в философии Гегеля. Создание диалектического метода могло быть лишь результатом философского обобщения данных явлений, ибо понятие «метода рассмотрения» (то есть метода мышления) есть уже определённая общая точка зрения на научное мышление и его объективное содержание.

Понятие метода мышления отнюдь не вырастает непосредственно из приёмов мышления, развиваемых исследовательской практикой частных наук, а есть особый предмет, задача философского исследования. В последнем мы всегда уже имеем дело с результатами рефлексии над деятельностью мышления. Так и у Гегеля теоретическое изображение той или иной формы научной мысли внутри «Логики» весьма тесно зависит от некоторых первоначальных и общих понятий о мышлении, фиксирующих специфические свойства средств познания как особых явлений и природу их отношения к объективной действительности. Известно, что Гегель изображает, например, метод выработки конкретного знания о предмете (восхождение от абстрактного к конкретному) как процесс становления самого конкретного в действительности. Такое понимание данной конкретной формы познания определялось у него характером исходной абстракции, в которой он вообще выделял познавательные средства мышления как таковые: в этой абстракции природа и движение познающего мышления были уже с самого начала отождествлены с природой и движением объекта (и наоборот). В данной главе мы и рассмотрим ряд подобных внутренних предпосылок гегелевского анализа форм познания, отвлекаясь от конкретного изображения последних в его теории диалектики.

1. Историческая формулировка проблемы

Сфера, в которой выступает и осуществляется познающее мышление, — это наука как область разделения человеческого труда, как особое общественное образование, в рамках которого знание вырабатывается на основе специфических исторических и социальных связей людей, а не просто индивидуального их сознания. Субъект познания — это общественный субъект, занятый в специализированном виде духовного производства, весьма сложными нитями связанного с другими, определяющими (материальными) сферами общественной жизни. Но, как показывает история философии, при изучении мышления оно (мышление) впервые абстрагируется в качестве способности отдельного индивида — независимо от анализа науки как особой, общественной формы интеллектуального труда, как особой системы производства. Существование науки и проявление в ней мышления индивидов — условие sine qua non такой абстракции, но в самой этой абстракции мышления не фиксируются внутреннее строение и организация научной деятельности, как формы (и системы) общественного духовного производства. Наоборот, результатом её является знание о научном мышлении лишь как об одной из способностей индивида. Возникает задача исследовать зафиксированное в абстракции научное мышление, то есть исследовать саму эту способность. Лишь тогда остро возникает вопрос о привлечении к анализу и способе учёта тех обстоятельств и отношений, которые не вошли в первоначальную абстракцию и являлись её скрытым условием. Иначе невозможно расчленить обнаруженную «способность» вглубь. История догегелевской философии — яркий пример этому.

Уже рационализм XVII–XVIII веков абстрагировал познающее мышление в виде сознания, реализующегося в науке, то есть в виде особым образом специализированной стороны духовной деятельности человека. Именно структура этого сознания схватывалась учением Декарта — Лейбница о «врождённых идеях» и об особом строе мыслей индивида, не зависящем от тех или иных субъективных состояний последнего, Прежде всего рационалисты выделяли в общем материале сознания такое изображение предметов, в котором воспроизводилось бы их объективное существо, их отношение друг к другу, как они есть независимо от действия на органы чувств человека и от образов субъективного сознания. Декарт, например, чётко отличает теорию воспринимаемого явления от того вида, в каком оно существует в отношении к органам чувств и восприятию человека, выражая, впрочем, это отличение мыслью о том, что наши «идеи» о предметах не подобны самим предметам (то есть явно смешивая его с другим вопросом — с вопросом об исходном источнике наших знаний — и противопоставляя поэтому своё решение материализму). Характерно следующее его высказывание: «Таким образом, если бы чувство слуха приносило в нашу мысль истинный образ своего предмета, оно должно было бы, вместо ощущения звука, дать нам представление о движении частиц воздуха, дрожащих у нашего уха» ³.

Специфику научного сознания рационализм, с другой стороны, фиксирует путём выделения определённой структурности объективного знания, зависимости того или иного «истинного образа» от других знаний — исходных общих понятий (понятия протяжения, фигуры, и тому подобные) и принципов, от хода рассуждения и выведения одних истин из других и так далее, короче говоря, от функций, которые приобретаются определёнными мысленными образованиями в системе собственных связей знаний. И в рационалистическом тезисе о «врождённости идей» на деле выражен лишь тот факт, что у отдельно взятого элемента научного знания («идеи») обнаруживаются не только свойства, порождаемые наличием объекта этого знания вне нас, но и свойства, порождаемые в нём связью с другими знаниями и с общей системой мышления. С точки зрения рационализма, это связи в особой мыслящей «субстанции». Но при объяснении таким образом выделенного научного сознания реальный субъект оставляется по-прежнему в виде отдельного, изолированного индивида, и к расчленению его «способности мыслить» иные, общественные отношения самой научной деятельности не привлекаются. Научное мышление, абстрагированное в виде «способности» индивида, сопоставляется при анализе с самим же индивидом, реализующим эту способность, с миром его индивидуального сознания, чувственности, воли и так далее. В итоге фиксируется лишь поверхность дела, лишь непосредственно наблюдаемые действия отдельного индивида, осуществляющего процесс познания на свой страх и риск и проявляющего в этом процессе определённые, характерные свойства и приёмы мысли. И, естественно, в целях понимания этих последних в философской теории они до поры до времени сопоставляются исключительно с объектом, как он дан эмпирическому сознанию такого изолированного индивида. Это обычная интерпретация отношения знания к объекту в XVII–XVIII веках. Но что же получается тогда при объяснении происхождения знания и средств его выработки наукой?

Единственной непосредственной связью изолированного индивида с объектом, имеющей значение для анализа познания, является чувственность ⁴, она и выделяется исследователем для расчленения познания, раз в качестве отправного пункта принят «Гносеологический Робинзон».

Такую же абстракцию производит и философский эмпиризм тех времён (от Гоббса до французских материалистов), беря объект, с которым сопоставляется знание, лишь в виде эмпирической данности в чувственном опыте отдельного субъекта. В этом случае, как это ни странно, в рациональном объяснении исчезает (или идеалистически мистифицируется) специфика явления, которое хотели объяснить и которое витало в представлении как специфический факт мышления. Локк, например, начав анализ со специфически логического знания, объясняет вместо него происхождение облечённых в словесную форму представлений, хотя и осознает особую роль таких сложных научных понятий, как понятие «субстанции», и тому подобные. Собственная структура научного знания остаётся нераскрытой, игнорируется, анализ вопроса об отражении в ней отношения предметов, как они существуют сами по себе, отождествляется с рассмотрением вопроса о формировании материала сознания в ходе воздействия единичного объекта на чувственность.

В итоге, в качестве формы логического знания сенсуалисты рассматривают языковую единичку — слово. С этой точки зрения, мышление есть просто облечённый в словесную форму чувственный опыт, и нет никакого особого содержания мышления, кроме чувственных образов. Слово соотносится как знание непосредственно с чувственным образом и является его общим знаком, и в этом смысле специфику мышления по сравнению с чувственностью усматривают в отражении «общего». В качестве же существующих вне мышления предполагаются лишь единичные вещи, единичные объекты восприятия. Как в рамках такой номиналистической трактовки мышления описать научное сознание как деятельность, имеющую своё, особое мысленное содержание, в котором как-то обобщённо представлены общие связи и структуры вещей, а не только концептуально сокращённые «общие названия» и «знаковые обозначения» повторяющихся единичных предметов опыта и их корреляций? Ведь знание рассматривается как принадлежность субъекта, стоящего вне каких-либо общественных связей, кроме одной — условной, символически-коммуникационной. Нужно, конечно, заметить, что субъект, из которого исходили старый материализм и сенсуализм, это, естественно, не единичный Пётр, Иван, Сидор с их единичным, неповторимым сознанием, а любой представитель рода, многократно повторяющееся сознание индивидов, но в котором, однако, никак специально не фиксируется связь с обществом, с другими индивидами.

Если сенсуализм утерял, таким образом, специфику анализируемого явления — знания, то рационализм её неправомерно раздул, определяя логическое мышление исключительно в свете того факта, что наличие объекта знания вне мышления и наличие его образа в восприятии не объясняют того особенного вида, в каком знание об этом объекте существует в системе мышления.

Рационализм интересуется именно этой особенностью. И чтобы иметь возможность её описать и понять, представителям рационализма пришлось в итоге вообще элиминировать объект в решении логического, теоретико-познавательного вопроса о природе и связи «идей» ⁵. Основные, исходные научные «идеи» врождены уму, согласно Декарту и Лейбницу; в рассудке нет ничего такого, чего не было в чувствах, кроме самого рассудка, как говорил Лейбниц. Поэтому вместо понятия о науке и научном мышлении в рационализме существует понятие об особой мыслящей субстанции, «модусами» которой являются те или иные объясняемые конкретные знания (то есть объяснение их происхождения состоит в сведении их к исходным состояниям сознания же). В этой связи и возникает в философской теории своеобразная надстройка к сознанию нашего «Робинзона», владеющего знанием, которое, как считает рационализм, не связано в своём возникновения с внешним объектом: роль этой связующей надстройки выполняет «божественный интеллект», лейбницевская «предустановленная гармония» как гарантия совпадения хода идей и хода вещей, как гарантия существования научного знания о внешнем мире. Ведь и для рационализма несомненен тот факт, что знание, как бы ни понималось его происхождение, соотносится, тем не менее, с вещью, является знанием именно о ней и к нему применимы критерии истинности или ложности, адекватности или неадекватности объекту, — иначе нет никакой науки. Тем не менее предполагаемая в XVII–XVIII веках «гносеологическая робинзонада» вовсе не глупость, свидетельствующая о непонимании того, что человек живёт в обществе (об этом знали все), а своеобразная абстракция, исторически необходимая и достаточная для осмысления определённых отношений научного сознания.

Индивидуалистическая фикция, порождённая становлением буржуазного общества, общества свободной конкуренции, в данном случае оказала своеобразную услугу теории познания, позволила выделить и зафиксировать исследовательскую деятельность учёного в её отличии от простого оперирования готовыми, социально навязанными представлениями, традиционными нормами и «святыми» догматами. Особенность научных положений усматривалась теперь в том, что они являются продуктом собственного разума и собственной деятельности суверенного в своём мышлении индивида, который может все подвергнуть критической оценке и вынести самостоятельное решение. Если в философии на базе такого представления сформировался подход к науке как к рациональной способности отдельных самостоятельных индивидов, то в социально-психологическом отношении идея «робинзонады» (отнюдь не самой философией выработанная, а, наоборот, проникшая в неё из массового сознания) оказалась в те времена условием развития наук, условием создания атмосферы свободного научного исследования. К тому же именно в пределах абстракции «Гносеологического Робинзона» старым материализмом было осуществлено доказательство происхождения содержания мышления из чувственного опыта, зависимости этого содержания от данных созерцания, доказательство первичности объекта в формировании материала наших знаний, хотя и был оставлен в стороне вопрос о форме, способе, с одной стороны, приобретения этого содержания и, с другой стороны, преобразования его в научно-объективную картину предмета.

Но как раз эта последняя проблема выдвигалась на передний план развитием наук, их логического опыта и задач. Для решения её указанная абстракция не годилась.

Дальнейшее теоретическое расчленение мышления, абстрагированного в познающем субъекте в виде определённой его способности, особых связей знаний, и так далее, упирается в необходимость принять во внимание нечто иное, чем проявление мысленной деятельности в изолированно взятом сознании и отношение отдельного индивида к объекту этой деятельности. Это «нечто» может быть лишь особой общественной связью между индивидами. Учёт её приводит (или должен приводить) к раскрытию иного типа зависимости этой деятельности от объекта, чем непосредственно чувственный контакт с ним. Речь идёт о выделении науки как общественно-исторического образования и о выделении связей сознания с объектом, уже опосредованных наукой. На основе абстракции «Гносеологического Робинзона» нельзя было выделить и учесть в теории специфическую для познания связь человека с обществом. Возникновение такого умения, конечно, не означает, что исследование мышления становится исследованием общества, логика и теория познания — социологией. Речь идёт о том, чтобы учесть общественную природу познания в логических абстракциях, в понятиях, относящихся именно к мышлению, зафиксировать общественные связи познания средствами самой логической теории, гносеологии.

2. Действительные факторы образования научных знаний

Мы можем наметить здесь следующие факторы (в качестве просто вех для последующего изложения и не соблюдая какого-либо единого основания деления):

1. Конкретные факты, отношения, связи и процессы действительности, воспринимаемые человеком или в принципе доступные совокупному опыту человечества, фиксируемые любыми наличными средствами наблюдения, эксперимента (реального или мысленного), измерения и так далее и составляющие опытную базу научных построений.
2. Определённого рода содержательные обобщения этих опытных явлений, определённые онтологические утверждения и конструкции, касающиеся соответствующей предметной области; изучения и представляющие её в виде обобщённых структур и схем отношений, абстрактно-наглядных объектов, объективной ситуации, создаваемой (мысленно или вещественно-экспериментально) самим исследователем, в виде системы объективированных допущений, упрощений, идеализации и так далее.
3. Сами субъективные познавательные средства и формы научного мышления, многообразный логический аппарат науки, содержащий в себе также определённые изобразительные знаковые и символические средства (вместе с правилами оперирования ими — начиная от слов и письменных знаков обычного языка до сложнейших схем, чертежей, формул, специальной оперативной символики и так далее).

Предполагая, что процессы воздействия действительности на человеческое сознание, указанные в пункте (1), так или иначе, осуществляются и тем или иным путём фиксируются этим сознанием, мы обратимся к двум остальным факторам образования знаний. Рассмотрим, прежде всего, в каком смысле речь идёт о содержании мысли в пункте (2). Очевидно; следует отличать конкретное содержание получаемого в науке знания, которое служит картиной определённого частного предмета и осмысляется, используется и применяется в таком виде людьми, от характера содержания мысленной деятельности по его получению. Уже и на поверхности заметно, например, что содержание знания «5 = vt» в механике есть по типу нечто иное, чем содержание «материальная точка», «идеальная жидкость» и тому подобные, в той же механике, — так же, как содержание «электрический ток, идущий по проводнику, создаёт магнитное поле вокруг проводника» отличается от содержания «когда явление А вызывает или порождает явление В, то мы имеем причинную связь между ними» и от положений о характере физического следования вообще, принимаемых наукой для той или иной предметной области. Последние являются особым содержанием (мы будем в дальнейшем называть его «абстрактным») и не представляют собой конечную цель опытного познания, а скорее — это посредствующее деятельное звено в самом предмете научного изучения ⁶.

Можно сказать, что с точки зрения объективного содержания мысленной деятельности индивид имеет дело в науке не просто и не только с конкретной предметной реальностью, научный образ которой, как она дана ему в созерцании, ему нужно выработать (хотя логику, начинающему дело post festum, дан в качестве объекта анализа и объяснения уже наличный образ именно каких-то конкретных свойств и отношений предметов науки). Наоборот, доступ к этой реальности, к воспроизведению её в форме объективного научного знания (а не просто любым образом в сознании) он может получить лишь через формирование обобщённых и объективированных условий мысли в самом предмете изучения, через фиксирование всеобщих онтологических условий применения своего интеллектуального труда. Такими объективациями и условиями являются категории науки (то есть определённые общие утверждения о бытии, о характере его строения, принимаемые в исследовании) и допускаемые ими предметные результаты действий совокупного (общественного) исследователя, представляющие объект в виде идеального, искусственного, упрощённого, одностороннего, тем или иным способом выбранного и так далее положения вещей (будь это такие состояния предмета, как, например, «материальная точка», «абсолютно чёрное тело», «идеальный газ», «неупругая механическая связь», или же различные сложные типы систем объектов в целом).

В науке индивиды мыслят как обобщёнными категориями связей, так и подобными конструкциями предметов, общественно-исторически фиксированными. Это преобразование определённых сторон эмпирического и наблюдаемого предмета в абстрактное мысленное содержание, или отделение человеком от себя определённой формы субъективной деятельности и вынесение её во вне в качестве вещественного объекта и вещественных условий интеллектуального труда, есть особый тип идеализации, свойственный научной деятельности. Без него она просто не могла бы совершаться в общей системе человеческого сознания, воспроизводящего действительность, и во многих других духовных формах ⁷.

Скажем, в целях специально научного изучения движения механика должна рассматривать движение реальных тел в идеализированных условиях (сконструированных в мысленном или вещественном эксперименте, искусственно выбранных контролируемым наблюдением и так далее), но она объективно полагает эти условия, оперирует ими как объектами. В самой природе нет равномерного бесконечного движения в том виде, в каком оно предполагается механикой, точно так же, как нет в ней материальных точек, не имеющих объёма, и систем таких материальных точек, связанных между собой. Точно также в природе нет идеальной тепловой машины Карно. Это идеальные объекты. И в то же время продуктом деятельности на базе этих объектов (и посредством их) являются научные знания о реально осуществляющемся природном механическом движении, о реально движущихся материальных телах, — знания, применимые на практике. Наука оперирует этими преобразованиями, этими идеальными объектами, как особым содержанием деятельности в исследовании предмета и построении конкретного знания о нём. На них как бы нанизывается вся масса эмпирически наблюдаемых свойств и связей действительности, которые в этом случае берутся научно, а не каким-либо иным возможным для сознания образом. Человек оказывается в положении исследователя по отношению к ним. «Наука» означает, прежде всего, создание специфических научных объектов (специфической предметности) и мышление о действительности посредством их, через них.

С другой стороны, вся эта работа идеализации, обобщения и конструирования, дающая мысли абстрактно-наглядную предметную структуру (предметность «созерцания», творческого научного воображения и интуиции), откладывает в этой структуре также и законы связи её элементов. Фиксируются общие типы зависимостей между эмпирическими явлениями, устойчивое строение отношений между ними, но уже отнесённые к указанной структуре. Так, например, механикой предполагается (и мысленно имеется постоянно в виду) то или иное общее утверждение о характере отношения прерывности и непрерывности предметов в пространстве и времени, о характере их причинной последовательности, о независимости действующих на них сил друг от друга, и тому подобное. Это — категории (качество-количество, единое и многое, прерывное и непрерывное, часть и целое, элемент и структура и так далее). Они возникают как особые предметные понятия, или объективированные обобщения относительно характера предметной области, в которых с внутренней для мышления достоверностью и наглядностью, с телеологическим схватыванием организации целого раньше его частей фиксируются всеобщие формы реальных отношений и связей. В зависимости от осознания (или, если угодно, способности «созерцания») такой всеобщей предметности и её применимости к данной области эмпирических явлений, то есть в свете определённых идеальных образований и конструкций, исследователь и связывает конкретные проявления предмета в научное знание, в построение логического отражения конкретно-эмпирических отношений и зависимостей вещей ⁸.

Иными словами, переход от внешних данных, чувственно-эмпирическим образом зафиксированных свойств к наблюдаемых отношений предмета, где последний остаётся, по сути дела, таким же, как он дан чувственному созерцанию, к отражению внутренней связи и содержания (скрытой структуры, строения, и тому подобное) данных свойств и отношений сопровождается в науке (и это постоянно предполагаемое условие) активным, мысленно-идеальным преобразованием самого предмета и объективированием этого преобразования в виде определённым образом представленного общего строения предмета и характера его связей, в виде особого «познавательного объекта», многократно внутри себя расчленённого и отличающегося от предмета действительности, существующего независимо от любой человеческой деятельности. Это активно — в, процессе развития познания, в процессе общественно-человеческого духовного освоения мира — выявляемая и формируемая наукой действительность, и именно с ней (усваивая науку, включаясь в её разработку и так далее) имеет дело отдельный познающий индивид, через неё раскрываются этому индивиду объективные свойства и законы конкретных вещей, самой реальности, данной совокупному общественному восприятию человечества. С историческим развитием познания и его орудий, с обогащением и изменением его опытной базы или с возникновением трудностей в теоретических построениях, не совпадающих больше с опытными данными, индивиды могут открывать новые всеобщие формы реальных связей, ограничивать или уточнять сферу действия прежних категорий и идеализаций и образовывать новые, которые, в свою очередь, общественно фиксируются и входят в культурный фонд человечества.

Именно рассмотренные объективации и всеобщие условия (как и логические средства контроля над их соблюдением в конкретном исследовании) обобществляются в совокупной деятельности людей, специально занятых наукой (то есть производством знаний). Эти объективированные элементы исследовательской деятельности социальны по способу своего существования и именно в качестве таковых обнаруживают себя в практике познания: они происходят из общественно-исторического опыта мышления, накапливаются, видоизменяются и передаются от поколения к поколению в данной области общественного разделения труда. По отношению к отдельному субъекту (мыслящему индивиду) они выступают как система научной культуры, которая организует объекты его индивидуального сознания в формах духовного освоения, выработанных и заданных предшествующим историческим развитием науки и производства.

Итак, объект познания опосредован наукой как общественным образованием, её историей и опытом, мысленно преобразован ей «в категориях и системах объективированных идеальных допущений и абстрактных структур, короче — в нём выделены определённые стороны, которые даются индивиду, вступающему в науку, уже в виде обобщённого, абстрактного содержания его мысли. Для отдельного индивида это содержание выступает как нечто «доопытное», хотя само оно исторически изменяется, преобразуется и развивается с ходом познания, вовсе не являясь чем-либо априорным или логически имманентным (она, как мы уже говорили, определяется как раз опытно обнаруживаемым характером свойств и отношений объективных предметов). Отсюда следует важный для нас вывод: при анализе отношения «предмет — знание» необходимо учитывать, что в предмете есть особое, общественной историей науки закрепляемое содержание деятельности мысли, которое функционирует и разрабатывается внутри самой науки, и именно оно, а не безразличный к деятельности объект пассивного восприятия, направляет строй мысли в процессах получения нового знания. Логический образ предмета, отражение предмета в логической связи научного знания мы получаем лишь в той мере, в какой предмет уже расчленен мысленной деятельностью, в той мере, в какой в нём уже есть объективированные отложения человеческой деятельности, общественно (то есть для массы учёных или людей, применяющих знание на практике и в образовании) закрепляющие понимание общего его строения, категориальной его структуры. Раскрытие механизма образования знания невозможно без выявления подобных онтологических схем и законов, обобщений и объективаций, которые обычно лежат в основаниях теоретических построений опытной науки и могут быть обнаружены лишь из её истории, взятой в целом.

В глубоких своих основаниях набор исходных и простейших категорий научного мышления, на которых вырастает в последующем все сложное и разветвлённое здание аппарата и построений науки, покоится на предметно-практической деятельности людей, связанной с вещественно создаваемыми формами и схемами природных процессов, которые без существования и вмешательства человека в природе как таковой не наблюдаются и не происходят. Развитие науки нового времени с XVI–XVIII веков на базе опытного наблюдения и эксперимента вносило в её мыслительное содержание и познавательный аппарат те всеобщие формы предметных зависимостей, которые выявлялись и закреплялись как собственной экспериментальной деятельностью учёных, так и материально-технической деятельностью общества, реальным созиданием «неорганического тела человека» (Маркс) — второго, искусственного человеческого окружения, «очеловеченной природы». Во всяком случае, развитие научного эксперимента как определённого рода познавательных действий с предметом происходило по пути перенесения в специальную область производства знаний тех вещественных действий и форм, которые осознавались в материальной практике, в технике орудий, машин, строительства и так далее. На высокой ступени абстрактности научного мышления, создания им собственной экспериментальной базы, сложнейшего материально-технического инструментария научного труда и так далее запас категорий и форм мысли в науке обогащается и развивается дальше уже независимо от вненаучной материальной практики, черпая новое больше из предметных форм, создаваемых самим научным экспериментом и практикой утилитарных приложений науки, или же из внутренней логики и проблематики научных теорий, развивающихся на основе уже имеющегося опыта мышления. Например, осознание общих моделей вещественного научного эксперимента становится богатейшим ресурсом логического творчества в науке, создания новых средств и приёмов мысленного действия, далеко выходящего за пределы возможностей реального вещественного экспериментирования.

Перейдём теперь к краткой характеристике самих субъективных, познавательных средств науки, — которые мы упомянули в пункте (3). Наука специфична не только тем, как субъекту даётся объект, но и тем, как в ней выступает сам субъект. Мышление последнего вплетается здесь в рамки «полей содержания» и мыслительных средств, которые исторически выработаны совокупным научным процессом. Индивид реализует себя в познании как общественное существо, а не как изолированный субъект с его эмпирическим сознанием ⁹. И в то же время познание совершается именно отдельными индивидами. Дело лишь в том, что индивид вырабатывает, развивает и применяет познавательные средства мышления не в своём отдельном чувственном опыте, а в исторически развивающейся, специфической отрасли общественного труда — в науке, как её общественный носитель. В свете такого подхода оказывается возможным обнаружить в актах сознания индивида активную деятельность мысли с предметами и приложить понятие «активности субъекта» познания не только к рассмотренной до этого содержательной его стороне, но и к формальной стороне, к логическому аппарату науки. Иначе «говоря, мы можем обнаружить активность мышления как субъективной деятельности, наличие в нём активных познавательных средств, всеобщих форм познавательных действий (исторически заместивших вещественные действия человека, вещественные, практически осуществимые преобразования предметов). Активность — это всегда изменение, производимое или предметно создаваемое исследователем в опытном объективном содержании и предшествующее отражению как новому, более глубокому знанию ¹⁰.

Для характеристики науки в этом плане приходится прежде всего понять чувственность иначе, чем понимали её в XVI–XVIII веках. Под «чувственной ступенью познания» как категорией логики имеются в виду (если отвлечься от генетического аспекта происхождения мышления и языка) не ощущение, восприятие и тому подобное как таковые, как психологические состояния индивида, а уже общественным образом отражённое содержание свойств и отношений предметов, зафиксированных в общих названиях, в словесно облачённых (и словесно сообщаемых) представлениях, которые и составляют эмпирическую базу науки ¹¹ Это совокупность фактических, эмпирических сведений как материал последующей специфической деятельности мышления. Переработка созерцания и представления в научно-теоретическую картину предмета означает логическое преобразование чувственно-эмпирических (то есть созерцаемых) отношений предметов и раскрытие внутренней связи и строения предметов, которые без этого преобразования в них не выступают (не наблюдаются). Но внутренняя связь, выявляемая логически, не есть нечто, существующее вне или по ту сторону этих чувственно-эмпирических свойств и отношений и привносимое в них умом исследователя. Она выявляется именно в них, они-то и составляют как раз то, чем оперирует мысль при раскрытии внутренней связи. И без данности их в созерцании и, следовательно, без учёта их предметного характера на всех последующих уровнях теории, установление внутренней связи эмпирических явлений — бесплодная спекуляция. Отношение чувственности и активной деятельности мысли есть неразрывный момент самой этой деятельности.

С другой стороны, характеризуя познавательные средства науки с точки зрения их активности, то есть беря их как определённого рода деятельность человека, в логическом аппарате науки следует различать два ряда разнородных явлений. Это, во-первых, средства, позволяющие получать новое знание посредством исследования уже имеющихся знаний и распространения их путём вывода (дедуктивного или индуктивного) на новые предметы или явления. Наука получает массу новых знаний из уже имеющихся, пользуясь их доказательством, логическим выведением из них всех возможных следствий, аксиоматическим и гипотетико-дедуктивным построением теорий относительно определённой опытно-эмпирической области, выражением последней в некоторой формальной системе (она в дальнейшем сама становится объектом действий и логических операций независимо от содержания исходной области абстракции), её математическим моделированием и так далее. При таком способе получения новых знаний в самих предметах, мысленное выражение которых выступает лишь в качестве условий осуществления процесса дедукции, не производится никакого нового расчленения или изменения, и вообще привлечение аргументов опытного порядка, или, иначе говоря, выделение в предметах нового мысленного содержания и образование новых абстракций, здесь не предполагается. А если и привлекается предметная ситуация, создавшаяся в результате познавательных действий исследователя с предметами или активного вмешательства исследователя в действительность (в мысленном или вещественном эксперименте, наблюдении, и так далее), то она берётся как готовая и данная в форме знаний (высказываний), выявляется и оценивается логическая форма последних и в таком виде они включаются в рассуждение, отвлечённо от генезиса самих этих знаний в действиях с предметами.

Речь идёт о способах получения нового знания путём чисто логической обработки данного, путём конструирования формализованных схем выведения знаний друг из друга и комбинаторики связей между ними. Соотнесение с действительностью и привлечение содержания здесь осуществляются посредством особой, отдельной процедуры, вынесенной за рамки самого выведения знаний, — интерпретации, проверки выводов в сопоставлении с данными наблюдения, установления критериев принятия или отвержения гипотез и так далее. Такие средства мышления, приобретающие с развитием науки, её математических и гипотетико-дедуктивных задач весьма сложный и разветвлённый вид, традиционно изучались формальной логикой и поныне составляют её предмет. На современном своём этапе — на этапе так называемой символической, или математической, логики — она изучает его более эффективными и абстрактно-теоретическими методами математики, построения исчислений и формальных знаковых систем ¹². Естественно, вопрос об изучении активности мышления в том смысле, в каком мы о ней говорили, здесь не стоит. Более того, в целях изучения указанных свойств и сторон процесса рассуждения методами построения исчислений и формализмов формальная логика вообще отвлекается от того, что это рассуждение представляет собой форму человеческой деятельности, и, соответственно, отвлекается от того, как, в каком порядке и на какой основе создаются условия получения знаний самим мыслящим субъектом, применяющим рассматриваемый логикой процесс рассуждения и вывода, как в конкретно-эмпирической познавательной ситуации деятельный субъект, решающий определённые задачи, контролирует применение определённых логических приёмов и соотносит их с содержанием. Формальная логика исходит просто из того факта, что какова бы ни была деятельность конкретных субъектов, познающих определённое содержание, и как бы ни складывалась её общественно-человеческая форма, в состав этой деятельности непременно входят операции над готовыми знаниями (понятиями и суждениями): их преобразуют, переводят из одной формы в другую по определённым правилам, выводят друг из друга и так далее. Она и изучает, что можно делать с этими знаниями как особыми предметами (данными и готовыми), отвлекаясь от их генезиса.

Но эта абстракция не годится для воспроизведения другого рода явлений в познании того несомненного факта, что в познании функционируют такие логические средства, при которых новые знания получаются путём действий с предметами (а не только с логическим строением знаний) и которые, следовательно, основываются на привлечении содержания к построению хода рассуждения, осуществляемого в целях разрешения определённой познавательной задачи и получения нового познавательного результата. Без понятия активности как формы человеческой деятельности, без изучения условий приобретения знания, создаваемых и контролируемых самими субъектами в данной общественно-исторической сфере их труда, здесь уже не обойтись. Это понятие и прилагается к изучению процесса образования новых знаний общественным субъектом, поскольку эти знания добываются путём познавательных действий с предметами и создания объективированных условий движения мысли ¹³.

В последнем случае решение задачи выработки нового знания предполагает (в отличие от получения его путём логического вывода) определённое вмешательство исследователя в объективное положение вещей, преобразование этого положения и учёт в мысли соотношения получившихся предметных аспектов, иными словами — привлечение содержания в каком-то новом плане, никак не следующем из логической формы имевшихся знаний или любой их перекомбинации и преобразования на основе свойств элементов и связей этой формы. Посредствующее изменение должно иметь место (быть выбрано наблюдением или произведено) в продукте предметного действия, а не в логическом строении (или «языковом» выражении) понятий и суждений, то есть не в готовом знании. Например, в целях выработки нового знания исследователь производит сознательное и тем или иным способом обоснованное изменение мысленно фиксированных предметов в абстракциях типа: «уничтожим сопротивление воздуха (или притяжение Земли и так далее) и проследим, что произойдёт с известными отношениями движения брошенного тела», «предположим, что жидкость, механическое состояние которой мы изучаем, несжимаема», «возьмём частицы вещества в виде материальных точек, не имеющих внутримолекулярных сил», «добавим к рассмотренному действие внутримолекулярных сил» и тому подобное.

Нам важно подчеркнуть как то, что такое изменение в заданном содержании или введение в него предметного результата активности является условием дальнейшего движения мысли, строящей новое знание (в любых формах дедукции, индукции, обобщения, описания, классификации, построения гипотез и правил их применения, введения теоретических законов и аксиом, создания математических моделей и аналогов), так и то, что соотношение мысли с действительностью, понимание того, что реально имеет место в конкретном содержании при таких-то и таких-то действиях мысли, является здесь постоянным и всё время воспроизводящимся моментом в каждом шаге движения мысли. Включение определённого расчленённого предметного содержания в сами переходы и логические связи между знаниями является условием и основой преобразования предшествующих (исходных) знаний и получения нового. Указанные абстракции — не косвенный результат какого-то другого процесса, оставляемого в стороне и больше не фигурирующего в построении нового знания, а сознательно связываемые друг с другом в мысли содержательные преобразования. Например, отвлекая движение отдельной частицы «идеального газа» и создавая тем самым определённое предметное состояние, исследователь связывает его наблюдение с наблюдением свойств ансамбля частиц этого газа, то есть с другим таким же путём созданным предметным состоянием. Процесс мысли и осуществляется как связь таких абстракций. Они, а вернее, движение и динамика мысли в рамках их сознательной взаимосвязи, составляют его форму.

Содержание сюда включается как определённого рода онтологическое обобщение или абстрактно-наглядная конструкция типа бытия: «Предмет характеризуется таким-то общим строением — он представляет собой, например, соотношение целого и его частей, и мы можем получать знание о целом из действий со знаниями о частях, а знание о частях — из знаний о свойствах целого».

Иначе говоря, именно для этого рода познавательных средств в аппарате науки и оказывается важным то содержание, которое мы называли «абстрактным» и с которого мы начали наше изложение. Оно обнаруживается в их основаниях, является их содержательной связкой, «полем», структурирующим изнутри систему мысленного действия.

Таким образом, с точки зрения логики, или теории познания, которая стремилась бы увидеть в субъективном процессе исследования и открытия не просто лежащие вне логики психологические и индивидуальные обстоятельства, а именно всеобщие, общественно фиксированные формы, — обращение исследователя к содержанию, предполагаемое и требуемое для выработки нового знания, означает не просто привлечение определённых эмпирических данных к готовым формам, логического следования и рассуждения, но и выделение в этом конкретном содержании, определённых категорий, всеобщих форм реальных отношений предметов ¹⁴.

Средства решения таких задач познания, связанных с существованием в аппарате науки познавательных действий с предметом, составляют особую сторону научного мышления и охватываются содержательной, или гносеологической логикой, изучающей всеобщие формы этих действий и лежащие в их основе категории. Логиком или гносеологом в этом случае генетически берётся процесс образования составляющих науку знаний (в неразрывной связи с наблюдением хода истории познания, взятой в целом), берётся процесс реального, опытного исследования, основанного на эксперименте и наблюдении, и рассматриваются его формы как схемы творческого процесса исследования, вычленения учёным нового мысленного содержания, перехода от одного содержания к другому, образования научных абстракций и их применения в определённой связи, не являющейся связью логического вывода или доказательства. Анализ знания, взятого со стороны способа его построения и генезиса, то есть с точки зрения отражения, и предполагает изучение активности мышления, познавательных действий субъекта с предметом. В то же время, как мы всё время подчёркивали, это учёт зависимости построения и генезиса знания от предметного содержания, образовавшегося внутри такой субъективной деятельности и проявляющегося в ней. Свойства формы этой активной деятельности мышления — лишь проявление свойств содержательной стороны и определяются ей. В общем «форма» и «содержание» — это одно образование, одно целое, но внутренне различающееся в разных связях: содержание, абстрагируемое познанием из предметов действительности и зависящее от характера их свойств и отношений, составляет вместе с ними (то есть взятое со стороны этих предметов) объективную основу формального процесса мысли, а последний выявляется в понятии формы уже со всеми субъективными его свойствами (то есть в контексте мышления как субъективно-человеческого явления). «Содержание» в связи «содержание — форма мысли» — это такие явления этой связи, которые должны браться в контексте и со стороны объективного характера реальных отношений предметов действительности, не зависимого от любой человеческой деятельности; «форма» — явления той же связи, но такие, которые должны браться в контексте и со стороны субъективно-человеческого процесса мысли.

3. Учения о методе и затруднения теории познания XVII–XVIII веков

Вернёмся теперь к истории вопроса, которая нам яснее покажет ту роль, какую выделение свойств абстрактного содержания мышления и свойств субъективно-деятельной его формы играет для раскрытия механизма образования нового знания наукой.

В качестве абстрактного содержания познавательной деятельности могут выступать различные типы реальных связей и отношений предметов, что создаёт и колоссальное разнообразие общих форм исследования и методов, бытующих в науках. На заре науки нового времени, впервые, с огромным пылом и энергией открывавшей новые предметные области исследования, полемически формулировавшей методику их научного изучения и воспроизведения в формах человеческой культуры, этот процесс особенно ярок, красочен и непосредственно бросается в глаза. Здесь не место перечислять, какие именно типы связей открывались конкретными науками этого периода, какая действительная «онтология» лежала в основе рисуемой ими картины мира, и каково было логическое строение их методов. Для целей нашего изложения важно лишь то, что в XVII–XVIII веках логическая и гносеологическая проблематика всего этого процесса усиленно проникает — теми или иными путями и опосредованиями — ив саму философскую рефлексию эпохи, в философские размышления о научном мышлении и о мире. Иными словами, он сам как-то описывался в терминах логики, философии и влиял на их развитие. Уже в докантовской философии была поставлена задача изучения содержательной логики познания, поставлена как итог размышлений о путях получения новых знаний познающим индивидом. Но решение её предполагало определённые общие понятия о научном мышлении как таковом. Требовалось новое (отличное от того, которое было известно от Античности и Средневековья) рассечение мышления, способное учесть действительные факторы генезиса научных знаний о связях, законах и изменениях вещей, ставших непосредственным объектом развитой науки.

Предшествующее изложение имело целью показать одно обстоятельство: раскрытие механизма происхождения знания предполагает обнаружение факта существования абстрактного содержания в объекте познания, как он дан субъекту науки, и факта активности человека в познавательных действиях с этим объектом (понимание общественно-исторической природы познания — условие обнаружения этих обстоятельств). Сами по себе эти факты эмпирически доступны и в истории докантовской философии наблюдались именно таким образом. То, что отдельный исследователь должен как-то активно действовать, чтобы получить знания, эмпирически было известно, — независимо от задачи построения теории познания. В эксперименте, активно развивавшемся в науках XVII–XVIII веков, это обстоятельство было наглядно видно, и в сознании философов оно присутствовало. Бэкон, например, прекрасно сознает, что составление «таблицы инстанций» есть определённая деятельность, и если Галилей произвольно меняет в эксперименте вес и наклон скатываемых по плоскости шаров, то понимание того, что действия исследователя с предметом являются условием преобразования предшествующих знаний и построения нового, здесь несомненно. Но другое дело учесть факт этих познавательных действий при рассмотрении природы мышления и охарактеризовать его с общей точки зрения теории познания.

Точно так же было заметно, что есть какое-то общее объективное содержание в различных частных случаях мышления, выражаемое исследователем в определённых общих «онтологических» понятиях («субстанции», «основания», «причины», и тому подобное). В метафизике старого толка это получало и своеобразное философское освещение.

Но если активность познания и обобщённость его содержания эмпирически были доступны общему сознанию того времени, то связь этих обстоятельств между собой и с внешними свойствами знания (отражения) в едином механизме, взятом как объект гносеологии, логики, до немецкого классического идеализма никак не выделялась: В XVII–XVIII веках эти факты не ставились в связь с гносеологическим осмыслением мышления.

Пожалуй, особенно ярко это видно в учениях о методе, исторически развивавшихся отдельно от теории познания, в отрыве от неё. Разработка проблем метода познания начинается уже с самого возникновения науки нового времени, выработка метода новой науки — одна из первоочередных задач философии Бэкона и Декарта, Спинозы и Лейбница. При описании методологических процедур здесь определённым образом ухватывались как активность исследователя-учёного, так и общие черты предметов науки, общие формы изучаемых ей связей. Например, декартовы правила метода, описывающие процедуру «сведения к простому» и последующего «восхождения от простого к сложному», идут целиком в этом направлении. Другим примером могут служить размышления Галилея о «композитивном методе», не говоря уже об индуктивном учении Бэкона, где онтологическое понятие «формы» (или «природы», «закона») вводилось вместе с характеристикой мысленных правил установления в предметах закономерной причинной связи. Но всё дело в том, что в учениях о методе этого времени изучали и фиксировали не структуру или строение мысли и знания, а поведение индивидуального исследователя. У Декарта и Бэкона речь идёт ещё о наборе эмпирических правил и рекомендаций для поведения учёного, понятие формы познания (строения мысли) к описываемому ими процессу реальной активности научного исследования не применяется. Проблемы логики научного исследования и активности субъекта развиваются здесь вне связи с проблемой отражения и ничего ещё не меняют в её осмыслении. У Бэкона и Декарта учение о методе и трактовка мышления в его общем отношении к действительности — это разнопорядковые и разноплановые вещи. Само собой разумеющуюся для них активность исследователя они ещё не умели учесть при рассмотрении мышления и выработать соответствующие понятия о мышлении как о деятельности, то есть осмыслить факты исследовательской активности и применения общих категорий — «формы», «простого — сложного» и так далее в плане понимания мышления как отражения. В знании, которое они описывали, пользуясь средствами наличной теории познания, ещё не умели увидеть того, что было им известно из практики науки того времени.

Если учения о методе строились чисто эмпирически, безотносительно к вопросу о логическом строении процесса образования, то и теории познания строились без учёта обнаруженных в методологии науки фактов. Хотя предшествующая Гегелю гносеология и ставила вопрос о происхождении знания из отношения к предмету, то она (особенно в сенсуалистической её форме) уделяла основное внимание происхождению материала знаний из чувств и не рассматривала сам процесс логического познания в его дальнейшем и более сложном отношении к чувственности; здесь достаточно было сведения его элементарного исходного материала к чувственному источнику, от остального абстрагировались. Анализировалась не наука, не её мысленное строение как определённой общественно-исторической формы человеческой деятельности, а действия и способности человека, занятого наукой, но рассматриваемого просто в качестве индивида (любого индивида). Предпосылкой гносеологии оказывалось поэтому метафизическое учение о душе, к свойствам которой должны были сводиться все проявления и образования духовной жизни.

В такой теории познания, разделившейся в итоге на рационалистическое и эмпирико-сенсуалистическое направления, проблема нового знания, способов его получения приобрела вследствие этого следующий вид.

Локк и Лейбниц с разных сторон (и приходя к разным выводам) описали определённые внешние свойства и отношения процесса познания, как он выступает на поверхности в виде связи знаний, особого образования мысленных образов (у Декарта и Лейбница это «отношение идей», установление которого опирается на некоторые врождённые общие истины, у Локка — «ассоциация идей», основывающаяся на чувственных образах). За этими непосредственно созерцаемыми связями знаний ¹⁵ скрываются определённые внутренние связи этих знаний с активной деятельностью исследующей мысли, зависимость их получения от обобщённого предметного содержания, выражаемого в категориях и конструкциях науки, общественный характер науки как формы интеллектуального труда, и тому подобное. Они-то как раз и не выделяются.

Беря в качестве исходного пункта рассмотрения какую-либо сложную форму знания (обозначим её как связь знаний А — В), философы расчленяли её на составляющие её «отдельные идеи» А и В и главную свою задачу видели в том, чтобы объяснить связь между этими идеями и указать основания «усмотрения» этой связи субъектом. Это «усмотрение» они и называли познанием. Исходя из имеющихся понятий о мышлении они пытались решить проблему, беря А и В как данные и спрашивая, откуда берётся их связь как новое знание, обладающее свойствами научности. Но дело в том, что знание А в связи с В есть результат определённой логической переработки целого ряда знаний α, β, γ… точно так же, как знание В в связи с А есть результат переработки ряда знаний х, у, z.; следовательно, связь знаний А — В есть лишь продукт и иное выражение связи знаний «х, у, z… — α, β, γ»., перерабатываемых и связываемых посредством активной деятельности абстракций и предполагающих к тому же содержательные предметные обобщения, онтологическое расчленение объекта. Но последнее — внутренняя, скрытая связь, её вместе с произведёнными абстракциями, объективированными и обобществленными условиями умственного труда и так далее нужно ещё выделить, а это исключительно трудно, и логических понятий для неё у Локка и Лейбница не оказалось. Но в то же время, если её не выделить и не зафиксировать особо, возникновение связи А — В так и остаётся в тумане.

Локк и Лейбниц берут связь А — В в том виде, как она соединяет уже готовые элементы, берут её, следовательно, как она существует в готовом, сложившемся знании, все снова и снова сопоставляя её со внестоящим непосредственным её объектом. Теория абстракции не была развита и соответственно не выявлялись те преобразования, которые были произведены мыслью в объекте и которые предшествовали формированию изучаемого знания в качестве объективной его основы. Поэтому в руках остаётся мистический остаток — форма знания, которая никак не может быть сведена к объекту как конкретному содержанию знания и выведена из него. С одной стороны, объект в таком виде безразличен к форме знания; с другой стороны, и формальные элементы х, у, z, α, β, γ… ведущие в процессе построения знания к его конечному результату, не выявлены, не учтены в явном виде и осознанно, то есть в соответствующих логических понятиях. Но так как вообще зависимость между различными актами мысли в процессе получения знания в то же время чувствовалась, то рационалистами она намечалась (в неадекватной форме) как связь внутри рассуждения и доказательства, как зависимость частных истин от общих; отсюда и название «дедукция» у Декарта.

На деле двигаться от знания к знанию (например, от простого к сложному у Декарта) в «выведении», «дедукции» можно было лишь в силу того, что в неосознаваемых навыках мышления осуществлялся переход от форм знания к порождающим их связям абстракций, то есть к содержательно-предметным преобразованиям и зависимостям, и от них обратно к формам. Что такие переходы имеют место — это было наглядно видно и закреплялось в методических навыках учёных-практиков, а как они возникают и каково здесь строение процесса образования знания — оставалось невыясненным в понятиях логики, теории познания. Методология, как мы уже говорили, рассматривается безотносительно к строению мышления ¹⁶ и когда речь идёт о знании как состоянии сознания, то связь знаний А — В берут в виде готовой и спрашивают: откуда она? Отсюда в рационализме, который отказывался выводить знание из отношения к чувственно данному объекту, возникает представление о «врождённости» знаний и интуитивизм. Объясняемая связь лишается характера нового знания: в каком-то виде она должна была «предсуществовать».

Посредством изоляции «связей идей» как связей отдельных и готовых элементов проблему нельзя решить ещё и потому, что каждый из этих элементов — «отдельная идея» — фиксирован в познании, во-первых, и безотносительно к процессу выработки данного знания, во-вторых, другими средствами отражения — более простыми формами мышления или даже чувственностью, например. Поэтому эмпирический сенсуализм XVII–XVIII веков мог сводить выработку логического знания к чувственным образам и их ассоциациям.

Без вычленения активной деятельности мышления как таковой и фиксирования её в особых понятиях проблема приобретает в эту эпоху антиномический характер: «знание возникает из воздействия предмета» (эмпиризм) — «знание не может возникать из предмета, но коренится в той или иной форме в мышлении как таковом» (рационализм). И ничего нельзя сделать для решения антиномии до тех пор, пока учение о методе и учение об общих законах предметов (онтология) лежат вне теории познания, а деятельность мышления понимается лишь как эмпирические правила поведения индивида (то есть психологически).

Действительно, эмпиризм выделял зависимость знания от наличия его объекта в чувственности (то есть постоянную опытную предметность знания), но так трактовал эту зависимость (и саму чувственность), что не мог объяснить существующую наряду с ней зависимость свойств знания от его связей с другими знаниями и с системой мышления и просто игнорировал соответствующие факты. Что касается рационализма, то он вообще отрицал зависимость характера знания от наличия объекта в чувственном опыте, исходя как раз из этих фактов (то есть из структурности знания). То, что по одному и тому же вопросу с необходимостью получались взаимоисключающие друг друга результаты, одинаково обоснованные и в то же время неустранимо различные на данном уровне, говорит о том, что в том и в другом случае в предмете изучения — в мышлении — не выделялось и не учитывалось какое-то скрытое обстоятельство, какая-то сторона или связь предмета, не была произведена какая-то абстракция, которая и позволила бы решить антиномию в ходе дальнейшего построения логической теории. Но сама же антиномия и ставит острейшим образом проблему нового расчленения предмета, толкает к изменению общего взгляда на предмет изучения.

4. Анализ мышления в категориях «формы» и «содержания»

Рассматривая, как исторически осуществлялись различные подходы к анализу познания, мы до сих пор всё время имели дело с попыткой решить проблему происхождения особых образований мысли путём прослеживания непосредственного воздействия объекта на пассивное индивидуальное сознание субъекта. Отношение объекта и знания понимается здесь как механическая причинная связь двух различных, изолированно взятых явлений — безразличного объекта и аффинируемого им сознания. Действия первого порождают явления второго как определённые состояния человека. Категория причинности должна быть, как предполагается, достаточным объяснением их связи. В то же время проявления процесса познания в индивидуальном сознании наблюдаются в виде целой совокупности знаний и определённых отношений между ними, обладающих своими специфическими свойствами, не сводимыми к природе и действию внешнего источника самого по себе, как он дан чувственно. И наличие всего этого в индивидуальном сознании, изолированном от активной деятельности мышления и содержания истории познания, неизбежно представляется чем-то загадочным. Антиномичность решения проблемы механизма возникновения знания сохраняется до тех пор, пока познающий субъект берётся как изолированный индивид (то есть как своего рода «Гносеологический Робинзон») и наличное у него знание сопоставляется лишь с чувственно-эмпирическим объектом и с воздействием последнего на пассивный экран человеческой души, — до тех пор, пока объективный источник знаний не абстрагируется в связи с общественно-деятельными формами активности человека в процессе познания ¹⁷. А пока этого не произошло, все факты, обнаруженные в ходе наблюдения за различными проявлениями данной активности, просто-напросто разрушают теорию как таковую, если она опирается на наличные философские понятия.

По сути дела, здесь скрывается особая проблема, направляющая дальнейший исторический ход философской мысли: как же овладеть предметом, данным нам в качестве взаимопереплетения множества отношений, ни одно из которых в отдельности не есть однозначная причина изучаемых явлений? Объективно речь идёт о способе связи всех этих отношений между собой и с изучаемым явлением — формой знания. И ситуация такова, что установление этого способа связи требует выработки иной категории, чем причинная зависимость, расширения самого понятия о детерминистической обусловленности явлений, следования одного за другим, порождения одним другого и так далее. Причинность является лишь частным случаем детерминистических связей (можно, кроме неё, назвать связи структурные, функциональные, генетически-временные, статистические и другие). Когда же то или иное представление о детерминизме не срабатывает, то возникает задача произвести новое обобщение характера отношений предмета, «онтологически» по-новому оценить его и закрепить в определённых утверждениях свойственную этим отношениям всеобщую форму реальной связи.

Чтобы детерминистически решить рассматриваемую нами проблему, необходимо в предмете (то есть в мышлении) выделить и зафиксировать в категориях такой общий способ связи явлений, как связь формы и содержания. Иными словами, иначе понять общее строение предмета, чем это позволяла сделать слишком простая и грубая категория «причинения», выявить систему отношений, в которую на деле включено знание. Категории «форма» и «содержание» как раз и возникают в системном исследовании, создавая поле для его движения и осуществления.

Речь идёт о создании прежде всего особой абстракции, вырабатываемой логиком, но имеющей в виду сам предмет научного мышления. Отказываясь от метафизически-механического понимания, знавшего лишь статичный, чувственно-непосредственный предмет сознания, логик здесь по-новому представляет себе отношение мышления и предмета и выявляет в последнем то скрытое доселе обстоятельство, что источником знания является расчленённый объект деятельности, а не простая предметная данность. Мы уже говорили о том, что объяснение форм знания, особых структурных его свойств не может быть получено на пути непосредственного сопоставления ставшего знания с его чувственно-эмпирическим, конкретным предметом. Объект как источник знания есть объект, уже опосредованный активной деятельностью мышления, содержащий её «отложения» и «объективации», которые выступают в качестве условий интеллектуального труда. Поэтому в логике речь идёт о том, чтобы абстрагировать объект как сторону мышления, абстрагировать содержание как свойство формы ¹⁸.

Анализ того, как возникает знание в соотношении с предметом, требует выявления того вида, в каком этот предмет вошёл в обобщённое содержание мысленной активности. Таким образом, характер и природа объективного источника знаний должны пониматься с учётом деятельности мышления, Абстракция содержания в связи с формой и служит для этого ¹⁹.

Но если это, с одной стороны, означает новое понимание предмета знания и выделение в нём категориального, обобщённого содержания, то, с другой стороны, это же ведёт к выделению в опытном познании тех форм, тех активных познавательных средств, с помощью которых знание добывается и строится. Сам субъективно-деятельный аспект мышления обнаруживается лишь при этом условии. Речь идёт не о констатации того факта, что мы мыслим и только так получаем знание, а об умении обнаружить в этом процессе мысли какие-то логические связи, имеющие отношение к построению и свойствам ставшего знания ²⁰. Ведь все и до Гегеля знали, что готовому знанию предшествует какая-то субъективная деятельность, какая-то мыслительная работа, что в уме человека совершаются какие-то процессы в связи с опытно данным содержанием, процессы, результатом которых является знание как состояние сознания. Но в этой деятельности не видели ничего логически общего, никакого логического строения, способного к закреплению, воспроизведению и развитию в совокупной деятельности индивидов и в смене их поколений, поскольку, с одной стороны, она не рассматривалась в контексте свойств, характеристик соотнесения знания с объектом, с предметной областью, и поскольку, с другой стороны, сам предмет, с которым соотносится знание, не рассматривался как объект деятельности. В итоге получалось, что или мыслительная работа, приводящая к знанию, сводилась к психологии и чувственности, или же формы знания выводились из неких имманентных состояний мышления. В объяснении форм знания, особых его структур шли по пути рассмотрения их как проявлений определённого рода способности или особой, «мыслящей субстанции».

Вся суть метафизической точки зрения заключалась в представлении, что предмет независимо от формы производит (или должен производить) знание, иначе он вообще не участвует в построении знания (последний вывод как раз и делается рационализмом, подчёркивающим несводимость структуры знания к независимому от свойств мышления предмету). Форма выступает в лучшем случае как внешнее предмету отношение полученных знаний, и речь тогда может идти лишь о правильности переходов внутри готового знания, о правильности опускания, исключения его членов или их распространения на другие предметы. И, следовательно, соответствующие правила, «логические законы» приходится формулировать помимо учёта процесса возникновения знания из мысленного соотношения с предметом ²¹. Иначе говоря — формулировать их на уровне идеальных связей готового знания. Поэтому формальными условиями назывались лишь условия правильного мышления, отвлечённо от гносеологической проблемы отражения, от проблемы постоянного соотношения с предметом (соотношения с предметом в живой деятельности, постоянно прорывающейся к тому, что стоит в действительности за идеальной структурой готового знания как предмета культуры). Теперь же, на основе выделенного абстрактного предметного содержания, понятие логической формы уже можно применить к связям знаний по способу их получения, то есть с точки зрения и в плане отражения. Форма, то есть определённого рода устойчивая и всеобщая закономерная связь, обнаруживается там, где её не могли усмотреть (и отдавали соответствующую мысленную деятельность на откуп или психологизму, или интуитивизму).

В свете такого расчленения меняется и вся трактовка знания, механизма его происхождения. Структура знания со всеми её особыми свойствами соотносится в сознании с конкретным её предметом через форму мышления и её абстрактное содержание, то есть через связь этих последних в качестве элементов единого целого. В этом смысле можно сказать, что взаимоотношение формы и содержания мышления есть способ, каким в сознании устанавливается (и общественно фиксировано в интеллектуальном труде существует) связь соответствия между структурой определённого явления — логического знания — и отражением объективной реальности. Здесь мы имеем дело с единством объективного и субъективного, с их взаимопроникновением. И обнаружение этого единства логикой снимает субстанциалистское понимание мышления, представление о мышлении и бытии как о двух совершенно разнородных рядах явлений, так сказать, «параллельных» друг другу и никак друг в друга не проникающих. При устранении такого понимания только и выступает строение знания как субъективного явления, скрывающееся за ставшей формально-знаковой структурой знаний. Выявление его предполагает не анализ отдельно взятой структурной формы знания (понятия или суждения), а изучение того или иного научного построения в целом, рассмотрение процессов научного исследования и сложившихся в них абстракций, хода истории науки и так далее.

Тем или иным строением генезис знания обладает лишь в таком контексте. В нём же мы обнаруживаем и определённое обобщённое содержание науки, её «онтологию» или всеобщие типы связей, изучаемых наукой, то есть определённое целое объекта науки. Чтобы понять структуру науки, логика изучает пути выделения наукой этого содержания из реальных связей объективного мира и уже на этой основе рассматривает исследовательскую деятельность учёных. Сами реальные связи обобщаются в понятиях о содержании мышления и строении мира, а диалектический ход их познания фиксируется в понятиях об общественно-человеческих формах деятельности мышления (а не просто в эмпирических правилах методологии). Прежние учения о методе включаются в теорию познания (например, в виде особого её раздела — теории видов абстракции), а предметные связи получают логическое обобщение в теории объективной диалектики, её принципах и категориях.

5. Способ решения проблемы в немецком классическом идеализме

Исторически устранять антиномию эмпиризма и рационализма начали впервые классики немецкого идеализма (Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель). В том решении, которое они давали, явственно проступают идеалистически выраженные зачатки рассмотренного выше способа расчленения познания (то есть анализа познания в категориях формы и содержания). Здесь и на поверхности заметно, что непосредственным предметом их размышлений, содержанием характерных для них положений и высказываний были как раз те важные для понимания механизма познания обстоятельства, которые затемнялись позицией метафизического сенсуализма и рационализма, именно — активность научного сознания, обобщённость предметного содержания мысли в рамках науки, организм науки как целого, историчность научных знаний и средств познания, общественно-историческая природа познания и так далее. Но дело скорее в том, что ими эти обстоятельства осознаются и фиксируются уже в их значении для гносеологической проблемы отражения, проблемы свойств знания, свойств «отношения идей». Расчленяя мышление на форму и содержание, немецкие идеалисты создают основу для увязки фактов активности мышления, обобщённости его содержания и так далее с видимыми особенностями структуры знания, раскрывая те самым определённые внутренние связи механизма познания, отражения. В строении философии как науки изменившееся расчленение её объекта (мышления) сказывается в том, что учение о методе и теория познания сливаются, онтология и гносеология выступают в единстве, логика и учение о вещах объединяются (ранний Шеллинг, Гегель).

Как мы уже сказали, антиномия эмпиризма и рационализма послужила одним из исходных пунктов дальнейшего развития вопроса о генезисе знаний. Стремясь решить её, Кант первым абстрагировал предмет знания в качестве стороны мышления, первым абстрагировал познавательное содержание в качестве свойства, особенности познавательной формы, то есть взял предметный источник знаний в виде определённым образом освоенного и расчленённого содержания человеческой деятельности. И проделал он это в весьма своеобразной форме. Канту уже нет необходимости вводить «предустановленную гармонию» знания и предмета (Лейбниц) или «параллелизм атрибутов» (Спиноза), чтобы понять факт постижения человеком предметов, как они есть объективно. С его точки зрения, мы вполне можем познавать предметы в их общей и необходимой связи друг с другом, не зависящей от образов субъективного сознания и психологии субъекта («эмпирического я»), ибо сами предметы как объекты знания суть «явления» и в силу этого определены в своём общем строении нашими априорными понятиями (категориями) и априорными условиями чувственности (формами пространства и времени). Он выдвинул положение, что объект мышления в отличие от предмета как такового (в отличие от «вещи в себе») даётся не пассивно извне, а сформирован мышлением, создан «трансцендентальным единством апперцепции». Или, как выражается Кант, предметы сообразуются с познанием, и этим обеспечивается его научная объективность. Термином «явление» у Канта фактически обозначается то преобразование, которое претерпевают предметы действительности в связи с человеческой деятельностью, становясь источником научных знаний. Это субъективное в объективном. Отталкиваясь от положения о сообразности предмета как источника знаний с определённой «способностью познания», Кант и пытается выявить основные составляющие генезиса знаний. Имеющая здесь место мистификация (постулирование неких изначальных и априорных «способностей познания») нас пока не интересует. Важно то, что именно с Канта начинают в качестве мышления исследовать категории и опредмечивания форм, то есть рассматривать предметное содержание в свете формальной деятельности мысли, понимая последнюю как синтетическую.

Категория, по Канту, — это «форма мышления, то есть способ определять предмет для многообразия возможного наглядного представления» ²². Категория — основа синтеза многообразия чувственных свойств, основа объединения их в связь логического знания, отличную от связи ассоциаций и представлений. Таким образом, в источнике знаний (в «явлении») обнаруживается определённое обобщённое содержание, формальные свойства которого оказываются основой объединения представлений и построения специфически логического знания. Объяснение внешних свойств связи знаний (её всеобщности и логической необходимости, объективности по отношению к индивидуальным психическим состояниям субъектов и так далее) ставится в зависимость от обнаружения категориального состава соответствующего объекта.

Эту содержательную сторону активности мышления Кант зафиксировал как «созданность» объекта мышления. Роль категорий в том, что они создают объекты для мысли. Единство объективного и субъективного и их взаимопроникновение, характеризующие образования научной мысли, были, таким образом, уже Кантом идеалистически выражены» как тождество бытия и мышления, объекта и субъекта. Тождество объекта и субъекта у Гегеля, охватывающее всё движение действительности и до всякой субъективной деятельности человека, — лишь дальнейшее развитие этого. Не случайно в кантовской теории апперцепции Гегель отмечает прежде всего следующую черту: «Объект, в котором объединяется многообразие созерцания, есть это единство лишь через единство самосознания. Здесь, следовательно, определённо высказана объективность мышления, то тождество понятия и вещи, которое и есть истина» ²³. Особенно по ранним работам Гегеля ярко виден его интерес к выявлению у своих предшественников именно мыслей о тождестве объекта и субъекта. По Гегелю, принцип кантовской дедукции категорий основан на этом тождестве: «В этой дедукции форм рассудка определённейшим образом высказан принцип спекуляции, тождество субъекта и объекта» ²⁴. В основу фихтевской философии также положен «истинный принцип спекуляции» — «чистое мышление самого себя, тождество субъекта и объекта» ²⁵.

За этой мистификацией скрыто (будучи идеалистически выражено) понимание определённых реальных свойств процесса познания, о которых мы уже говорили ранее. Абстрактный, обобщённый и идеализированный объект, исторически уточняемый и усложняемый наукой, фиксируемый ей в категориях, всеобщих идеальных предметах, наглядных конструкциях и так далее, действительно не существует в таком виде независимо от неё. Ведь здесь речь идёт не о том, каков предмет вне и до научного его познания, а о том, каков он в познании, о том, какую роль он, будучи определённым образом мысленно представлен и преобразован, играет в движении познания, в осмыслении и овладении конкретно-эмпирическим материалом, в установлении конкретных закономерностей и зависимости вещей. Речь идёт не о предмете вообще, а о тех реальных его сторонах, которые преобразуются наукой в абстрактное содержание форм и способов научного познания. И, конечно, в виде такого абстрактного содержания они не существуют в предмете независимо от науки. Но проблема-то как раз заключается в том, чтобы понять этот специфический факт исходя из общей независимости бытия от мышления и подходя к науке с точки зрения отражения. И только так его и можно понять. Гегель лишил себя этой возможности и мистифицировал обнаруженные им свойства абстрактного, обобщённого содержания процессов познания, объявив предмет вообще реализацией мысли и не видя в нём никакого другого содержания, кроме того, которое продиктовано законами мысли.

Дело в том, что тот вид, в каком объект выступает внутри логических связей познания и форм человеческой деятельности, выдаётся Гегелем (как и всем немецким классическим идеализмом) за характеристику предметности вообще, законов её образования. Вопрос об особом предметном содержании мышления есть у немецких идеалистов вопрос о некоем «чистом самосознании», из свойств которого могут быть выведены все всеобщие объекты научного сознания ²⁶. Тем самым подмеченный момент активного выделения и формирования наукой своего объекта как раз и абсолютизируется Гегелем в идею тождества мысли и бытия, субъекта и объекта, в идею порождения мыслью всякого содержания. Иными словами, он послужил гносеологическим корнем возникновения этой концепции тождества, что с особой прозрачностью видно как раз у Канта. В философии Гегеля данная концепция получает более развитый и вместе с тем более сложный вид. В этой исторической форме впервые вырабатывались философские представления о типах объективных связей, выявляемых наукой и наглядно фиксируемых ей в категориях и опредмеченных формах деятельности, как о чём-то влияющем на построение знания наукой. Здесь же мы обнаруживаем и первые представления об общественных отношениях познания (то есть попытку порвать с «гносеологической робинзонадой»), об объективных и всеобщих общественно-человеческих формах деятельности, об особом мире человеческой культуры.

В том анализе материального источника знаний, который осуществляется Гегелем в терминах концепции «тождества», содержатся важные зачатки диалектического проникновения в строение и организацию научной деятельности как формы общественного духовного производства. Они явственно проступают в гегелевской теории «объективного духа» и теории «отчуждения», имеющих, впрочем, более общее значение, чем непосредственно задача анализа научного познания. Но нас интересует воздействие этих теорий именно на гносеологическое исследование. При этом нужно, конечно, учитывать, что на рациональном языке современной философии, являющейся просто» опытной наукой, обычными научными средствами изучающей эмпирические факты и проявления человеческого познания, практику и историю конкретных наук, эти же вопросы выглядят и излагаются иначе, чем в спекулятивной философии типа гегелевской, где выискивались абсолютные основания человеческого «духа», где теория мышления строилась как аподиктическая, сама себя обосновывающая «наука наук», или метафизика в старом смысле этого слова.

Отложения человеческой деятельности в предметном источнике научных знаний фиксируются у Гегеля прежде всего с помощью категории «объективного духа», имеющей в виду специфический мир совокупной человеческой культуры, которая кристаллизовалась в окружающей человека предметной и социальной действительности, уже преобразованной деятельностью человека и превращённой им в орган собственной общественной жизни, во «вторую, искусственную природу» (Маркс). Последняя объективна по отношению к любым отдельным индивидам. Человек имеет дело с уже преобразованным миром, данным ему в форме культуры, содержащей всеобщие продукты этого активного преобразования человечеством своего окружения и самого себя. Какое бы спекулятивное и теологически-метафизическое выражение все это ни находило у Гегеля, фактом остаётся то, что он одним из первых обратил внимание на существование в человеческой деятельности общественно-объективных образований совокупной культуры человечества, не зависимых от отдельных индивидов и определяющих своей организацией и нормами поведение, волю, сознание этих индивидов — будь-то в сфере практической, государственной, религиозной, моральной или же научной жизни. Гегель подробно и тщательно развивает этот пункт и в «Феноменологии духа», и в «Философии права», и в «Философии духа». Такие всеобщие продукты и формы культуры, определяющие поведение и сознание отдельного лица, есть и в научной, интеллектуальной деятельности людей; есть научные культурные нормы и категории, объективирующие общественно-человеческий опыт мышления и преднаходимые отдельным субъектом в предметах его сознания, в способах действия с ними, в языковых знаковых формах изображения и коммуникации и так далее ²⁷. По сути дела «Логика», изображающая систему «абсолютной идеи», должна изображать всю систему всеобщих норм и форм организации культуры с одной их абстрактной стороны — со стороны лежащих в их основе логических («понятийных») идеальных образований, являющихся, по Гегелю, высшей формой разумности, которая реализуется как в этих более конкретных формах культуры (в нормах языка, морали, права, гражданского общества вообще и так далее), так и в деятельности субъекта в области познания.

И этим Гегель устраняет предпосылку предшествующей философии — «гносеологическую робинзонаду». Отношение знания к объекту познания не есть, по Гегелю, отношение изолированного индивида, состояний его сознания к чувственно данной внешней предметной действительности, а отношение, осуществляемое индивидом через общественно-объективированные и всеобщие формы культуры, через уже отложившиеся в объекте совокупные продукты человеческой деятельности, пропущенные через «сито» исторически кристаллизующегося «культурного фонда» человечества. Весьма сильно модернизируя Платона, Гегель пишет то, что в действительности относится к нему самому: у Платона «реальность духа, поскольку он противоположен природе, предстала в его высшей правде, предстала именно организацией некоторого государства» ²⁸. Проблема познания формулируется тогда как проблема отношения к внешней действительности этой системы организации общественно фиксированных норм и форм человеческой деятельности (а не организации отдельной «души»), как проблема создания её деятельностью людей, опирающихся как на ассимиляцию прошлого труда познания и воплощённых в нём способностей и производительных сил человека, так и на преобразование этого наследия своей новой деятельностью. Предметный источник знания берётся в связи с теми преобразованиями, которые производятся в нём общественной историей познания и активным присутствием субъекта, объективирующим в нём условия своего интеллектуального труда. Свойства научного знания как ставшего продукта этого труда лишь в этой связи могут быть поняты в отношении к предметам внешней действительности, эмпирически наблюдаемым, созерцаемым и так далее. Эту же мысль Гегель подчёркивает и своим понятием «отчуждения». Оно должно повсюду выявлять, что в формах предметности субъекту противостоят как раз всеобщие и объективированные продукты самой же совокупной человеческой деятельности. Эти особенности культурно-исторической концепции Гегеля и обусловливают его интерес к вопросу о роли категорий в познании. Выявление и анализ категорий есть для Гегеля, существенный аспект в изучении общественной действительности в целом, а не только науки.

Однако этот пересказ идей Гегеля на современном языке будет совсем неточен, если мы не учтём, что на основе наблюдения объективности системы человеческой культуры по отношению к индивидам Гегель как раз и развил систему объективного идеализма ²⁹. Конечно, то, что Канту и Фихте представлялось априорными нормами устройства субъекта, Гегель изобразил как продукт общественной, совокупной деятельности людей, но деятельности духовной. А весь действительный мир, все реальные отношения оказались следствием и проявлением действия идеальных образований — всеобщих норм и форм культуры, в этой деятельности откладывающихся. Гегель далёк от мысли рассмотреть действительность как предметно-практически освоенный и преобразованный мир и затем «просмотреть» на этой основе всю систему духовной культуры, в частности учесть значение практически-предметной материальной деятельности для образования исходных категорий науки, для выделения особого обобщённого, абстрактно-наглядного содержания научного мышления. Наоборот, связь этих образований с материальной активностью общественного человека оказалась поставленной с ног на голову. Утеряв её, Гегель и в субъекте культуры (в том числе и познания) оставляет некую абстрактную рассудочную сущность, некую абстрактную природу человека вообще, переодетую в объективную, по видимости, оболочку самосознания «абсолютного субъекта». Это вынужденная идеалистическая абстракция реальной исторической связи общественно-человеческой культуры.

Интересный свет на неё проливает следующее замечание Маркса: «Та сумма производительных сил, капиталов и социальных форм общения, которую каждый индивид и каждое поколение застают как нечто данное, есть реальная основа того, что философы представляли себе в виде «субстанции» и в виде «сущности человека…» ³⁰. Беря такую «сущность» в абстракции как идеальную представительницу всей этой суммы, а не отдельного её элемента, каким в действительности является человек в условиях общественного разделения труда, идеалисты на место реальной общественной связи совокупной деятельности человечества подставили некоего сверхиндивидуального субъекта, которого они то рядили в религиозно-теологические одеяния (Гегель), то с шумом обнажали от них (младогегельянцы). «В индивидах, уже не подчинённых более разделению труда, — писал Маркс, — философы видели идеал, которому они дали имя «Человек», и весь… процесс развития они представляли в виде процесса развития «Человека», причём на место существовавших до сих пор в каждую историческую эпоху индивидов подставляли этого «Человека» и изображали его движущей силой истории. Таким образом, весь исторический процесс рассматривался как процесс самоотчуждения «Человека»; объясняется это, по существу, тем, что на место человека прошлой ступени они всегда подставляли среднего человека позднейшей ступени и наделяли прежних индивидов позднейшим сознанием. В результате такого переворачивания, заведомого абстрагирования от действительных условий и стало возможным превратить всю историю в процесс развития сознания» ³¹.

Все следствия такого подхода для анализа познания мы увидим в действии при разборе исторической концепции Гегеля (в главе III). Пока же важно зафиксировать, что выгнанный за дверь «гносеологический робинзон» возвращается к нам в другом виде через окно: действующий в познании гегелевский «абсолютный субъект», несомненно, содержит в себе абстракцию «человека вообще» в этом смысле.

Тем не менее в сеть понятий и представлений своей концепции Гегелю удаётся уловить как раз то, что произведено совокупным субъектом в объектах знания, преобразуемых его деятельностью. Он совершенно отчётливо видит и по-своему описывает отложившиеся в науке предметные допущения, идеализации, объективации, онтологические законы и тому подобное, которые в самих научных построениях и рассуждениях явно не выражены, но тем не менее лежат в их основе и действуют в познании. Гегель обнаруживает удивительную логическую интуицию к подобного рода обстоятельствам, живо ощущает то, какой именно «онтологический» способ мысли стоит за внешними готовыми продуктами науки — структурами знания. Мы сталкиваемся здесь с действительно критическим анализом науки. «Логика» буквально пестрит тончайшими и интереснейшими анализами разнообразных категорий научной мысли, области и границ применимости каждой. Гегель везде вскрывает, какие именно общие утверждения о бытии стоят за научными построениями и выводами — будь-то в химии, в биологии или в механике ³².

В целом можно утверждать, что он изучает и прослеживает роль категорий (или того, что мы называли «онтологическими обобщениями», «идеальными объектами», «наглядными конструкциями») в приобретении наукой и логическом построении конкретных по содержанию знаний. Складывание мыслительной структуры последних берётся в зависимости от этого абстрактного содержания деятельности. В этом отношении у Гегеля, как и у Канта, совершенно явственно проступает понимание того, что логический образ предмета, отражение его внутренних закономерных связей, не данных эмпирическому созерцанию, предполагают преобразование предмета в идеальные объекты и конструкции науки и основываются на нём. Они только по-разному понимают эти категории. Но и тот, и другой возможность отражения вещей в их объективном отношении друг к другу, а не в их причинном воздействии на человеческую чувственность ставят в зависимость от подобных объективаций, онтологических законов и конструкций.

Посредством объективации самосознания все всеобщее содержание деятельности образования научных знаний изображается Гегелем как независимое от отдельного субъекта, как особая предметная действительность. Она порождает формы («определения»), которые познающий индивид лишь ассимилирует. Конечно, гегелевская абсолютная идея и её «определения», существующие до и независимо от субъекта, — лишь далёкая идеалистическая аналогия общественно-человеческих форм деятельности и преобразования мира, в том числе и науки как специфической формы и области общественного разделения труда с особыми, устанавливающимися внутри неё отношениями, которые не зависят от отдельного индивида. Но в то же время здесь лишь абсолютизирована плодотворная сама по себе тенденция изучать деятельность мышления как общественно-объективную. Это лишь идеалистическая по форме и последствиям попытка исследовать разум не как сугубо индивидуальную деятельность, а как особую действительность, объективно фиксируемую и существующую как в формах практической жизни людей (как известно, Гегель включает «жизнь» как категорию в «Логику»), формах гражданского общества, государства, права, морали, религии, так и в науках, исторически и логически отделяющихся от этих форм и находящих, по Гегелю, своё высшее выражение в философии. Это тенденция устранить психологизм и формализм из логики. Естественно, что Гегель здесь получает ряд важных результатов.

Во-первых, как мы видим, объектом логического, гносеологического исследования становятся у Гегеля наука в целом и её общественно фиксированное строение как формы человеческой деятельности (исторически возникшей, коллективной, связанной с другими сферами «объективного духа» и так далее), а не формирование мысленных связей в эмпирическом сознании изолированного индивида, определяемое, как предполагалось раньше, свойствами человека как такового, его «душой». Структура научного знания и вообще форм духовного освоения мира должна быть понята не из условий отдельного, индивидуального сознания, а из общественно-объективного процесса деятельности человека, в данном случае — процесса науки, которую следует рассматривать как форму общественного производства, а не как достижение индивидом внутренних личных убеждений, мыслей, «знаний». Исследование мышления на материале конкретных наук кажется само собой разумеющимся для современной теории познания и логики, но нельзя забывать, что эта точка зрения завоевана для неё Гегелем, который в «Логике», например, исследует с логической точки зрения атомистику, математический анализ, химию и другие научные дисциплины, то есть начинает рассматривать науку в целом как объект, на котором исследуется мышление.

Во-вторых, появляется основа для возникновения понятия истории познания, историчности и временного развития человеческих знаний и познавательных средств (эту сторону дела мы рассмотрим позднее, в главе III).

Объединяя совокупность всеобщих и опредмеченных продуктов общественно-человеческой деятельности в органическую систему культуры и стремясь всю её целиком основать на определённом едином эволюционном принципе «самосознания мирового духа», Гегель косвенно получает картину, в которой вся действительность оказалась пришедшей в движение. На запутанном и теологизированном языке самых крайних гегелевских спекуляций вдруг заговорила динамика мирового процесса, выступили процессы его изменений и развития, сложные взаимосвязи и переходы, смена и становление предметов в эволюции от простого к сложному, противоречивость и многосторонность, явлений, переплетение их внешних и внутренних связей и так далее. Сюда вливались обнаруженные факты биологической эволюции, развития человеческого общества, сложных связей и систем в неорганической природе, иначе говоря, выступала картина диалектических связей и процессов действительности, духовно освоенных в той или иной степени в гегелевскую эпоху и воспроизведённых в наличной культуре человечества. Рушилась метафизическая картина мира, и проблема научного знания выступала как проблема знания о диалектике действительности, о диалектических типах её связей и процессов.

Но пока мы говорили только об одной стороне расчленения познающего мышления на содержание и форму. Для объяснения структуры научного знания, в том числе и знания о диалектике предмета, необходим учёт и анализ ещё одного элемента генезиса знаний — субъективных связей мышления, самой субъективной формы оперирования предметом в живой деятельности субъектов, строения самых активных познавательных средств человека (познавательных действий), которое, в отличие от связей обобщённого абстрактного содержания, никоим образом не объективируется в условиях интеллектуального труда, а представляет собой постоянно воспроизводящийся момент живой деятельности, то есть субъективно-деятельную форму исследования предмета и приобретения знаний. От абстрактного содержания, к структуре знания мы должны идти через анализ этого деятельного элемента.

Мы говорили о том, что уже Кант, анализируя механизм происхождения знаний, выделил в материальном их источнике содержательную сторону активности мышления и стал анализировать предметы науки (то есть её «онтологию») как определённого рода формы знания. Но при этом у него оставалась совершенно неопределённой и в особых абстракциях не зафиксированной другая, субъективная (формальная) её сторона: исследовательская деятельность субъектов, формы процесса мысли, идущей от каких-то исходных знаний к связям содержательных преобразований, к связям идеальных предметных действий и от них — к видимой логической структуре научного знания как результату. Формой в целом Кант назвал первую сторону. Активных средств познания как таковых Кант не выделяет. Почему? И что именно мы имеем в виду? Ведь явно, что как раз Кант больше всего подтолкнул теорию познания своей эпохи в сторону субъективизма. Дело в том, что в плане проблемы «формы мышления» предметом исследования у Канта остаётся то же самое, что было предметом исследования и до него: способ получения структуры знания Кант пытается вывести, полагая её элементы уже готовыми. Он берёт отдельное «синтетическое» суждение, вырванное из контекста процессов исследования, методов науки, развиваемых ей теорий в целом, и спрашивает, как оно получается в связи с обобщённой структурой предметной её области (категорией). Новым является сам этот вопрос. Но понять таким путём ставшую структуру знания («синтетическое суждение») можно лишь, предположив некие априорные формы рассудка, что Кант и делает. Таким образом, здесь понятие об активной деятельности мышления фактически не возникает, и даже не вычленяется сам материал научного мышления, который подлежал бы выражению в этом понятии. Но намечено одно фундаментальное её свойство, признак: она «синтетична» по своему характеру, то есть получение знания в ней предполагает и строится путём обращения к содержанию — к эмпирическому «опыту» и к категориям, синтезирующим его многообразие, а не путём формально-логической обработки структуры имеющегося знания и умозаключения из неё.

Интересующее Канта «синтетическое знание» не может быть получено путём деятельности с логическим строением знания и по известным формальной логике логическим принципам. Оно — продукт синтеза содержания. Но поскольку Кант ограничивает свой анализ логической формой отдельных суждений, выражающих это знание, то представление об этом «синтезе», а фактически — об активных действиях мышления в предмете, сводится к постоянному подчёркиванию того, что объект «полагается» мышлением, субъектом, «я». Кант много говорит о продуктивных «действиях» мысли, но понимает логическое, познавательное действие только в ограниченном и идеалистическом смысле когда-то совершившегося «полагания» объекта (и «полагания» его в формах, уже данных в априорном устройстве рассудка), а не в смысле деятельности исследования объекта, расчленения конкретного его строения в мысленных связях процесса получения новых знаний, не в смысле мысленного владения новой предметностью и движения по ней. Сам способ этой деятельности, протекающей на основе установившейся предметной её формы и влияющей на логическую структуру научного знания как конечного продукта, никак не выявляется. Между категорией и этой структурой («аналитическим» или «синтетическим» суждением) ничего не стоит. Поэтому, в конечном итоге, видимая готовая структура знания генетически объясняется путём отнесения её к априорным условиям устройства рассудка, которые сами остаются чем-то непонятным и мистическим. Мы не слишком далеко ушли здесь от декартовских «врождённых идей» или лейбницевских «предрасположений» и от субстанциалистского понимания мышления.

Лишь начиная с Фихте, и особенно у Гегеля, получают определённое выражение и явления, характеризующие строение процесса получения нового знания, явления, характеризующие это знание со стороны субъективной формы, познавательных приёмов мышления, действующего с определённым эмпирическим содержанием вещей. Во всяком случае, здесь выявляется и как-то очерчивается тот материал, те стороны научного мышления, на анализе которых может основываться понятие формы мышления в смысле содержательной логики, диалектики. Дело в том, что, в отличие от Канта, Фихте и Гегель взяли в качестве объекта изучения целое научного познания с его категориями, стали рассматривать структуру отдельного научного утверждения лишь в контексте организации системы знания, переходов между его элементами и движения на различных уровнях абстракции. Конечно, Фихте и Гегель занимались, прежде всего, анализом философских категорий и принципов, а не тех или иных частных научных теорий или даже совокупности таких теорий. Но категории также суть знания, возникшие тем или иным способом.

Для Гегеля, например, они есть даже высшего рода знание о предметах тех же частных наук. Поэтому, взяв целое философии (а затем и природы, и духа, и права, и истории), Гегель в этой форме поставил общий вопрос о выведении целого какой-либо науки из некоторого единого основания и о принципах такого построения, которые носили бы в определённой мере устойчивый и стандартный логический характер ³³. Его уже занимает не отдельная форма знания (понятий и суждений), а принципы, регулирующие поведение массы понятий, суждений, умозаключений и позволяющие абстрагироваться от логической структуры (неустойчивой и меняющейся) отдельных высказываний. Это отличает его от Канта, который, например, пытался жёстко связать тот или иной вид известного формальной логике суждения с той или иной категорией и видел в успешном решении такой задачи демонстрацию синтетического характера опытного познания. Причём, эти принципы, пронизывающие изнутри целые массивы мысленных образований и не совпадающие с видимой структурой ни одного из них, должны быть принципами получения новых знаний путём обращения к содержанию, а не правилами организации формально-логической упорядоченности — дедукции (или формальной, систематизации, классификации и так далее). И Гегелю важно, каким именно способом мы обращаемся к содержанию, в каких зависимостях мыслей это обращение осуществляется и есть ли в нём принципы, позволяющие шаг за шагом вывести все целое научного построения. С этой точки зрения ему и открылся доступ к скрытым за готовыми формами знания познавательным приёмам расчленения многостороннего предмета, к мысленным связям, образуемых в содержании абстракций, способам перехода от одной к другой в определённой последовательности, выработки одного знания в связи с другим на основе этих абстракций и их соединения.

Например, анализ категории «качества» означает у Гегеля не просто сведение (как у Канта) уже данного знания о «качестве» к той или иной организации мысленных способностей, а попытку анализа процесса получения знаний о предмете как о «качестве» и дальнейшего перехода к выработке в этой связи знаний о предмете как о «количестве», «мере», «сущности»… В этом состоит специфический позитивный смысл гегелевской идеи о необходимости «дедукции» категорий одной из другой (об отрицательном смысле мы скажем позже). Сознательно-то Гегель решал «особую задачу: как построить завершённую систему категорий, как вывести друг из друга все наличные и культурой обнаруживаемые онтологические законы и идеальные объекты науки (так, чтобы это было бы в то же время картиной внутреннего становления всей природной и духовной действительности)? Но самой организацией такого выведения он косвенно начал решать и другую, более важную и реальную задачу. В параде понятий у него просвечивают и угаданные универсальные формы становления, взаимосвязи и развития объективных предметов, и логические принципы построения науки как целого.

У Гегеля есть особое понятие, посредством которого он, собственно, и вводит методологические проблемы получения системы знаний (являющиеся, в конечном итоге, проблемами опытного исследования, возникшими из конкретных наук) в рамки анализа строения формы мышления. Это понятие «рефлексии», являющейся в то же время, по Гегелю, свойством самой действительности. Но это последнее обстоятельство мы пока оставим в стороне. Именно субъективно-деятельную сторону мышления, форму, в которой движется категориальное содержание в познании, Гегель в общем характеризует как «рефлексию», то есть как сознательное рассмотрение содержательных продуктов самой умственной деятельности и операции с ними, определённым образом связанные друг с другом («рефлексия» как «отражение мыслей друг в друге»). Форма, по Гегелю, рефлективна, строится из рефлексии, которая и есть принцип движения, связи и перехода внутри формы. Это, как выражается Гегель, присущее абсолютной форме «отрицательное соотношение с собой», «имманентная отрицательность понятия», его «внутренняя рефлексия». Теория метода есть у Гегеля в то же время теория «понятия». И форму (принципы) движения познающей мысли, связность процесса её хода по предметам он пытается охарактеризовать через особым образом им понимаемую «отрицательность» этого «спекулятивно конкретного понятия» (то есть понятия, содержащего различия в единстве, синтезирующего их) ³⁴. Зачатки логической концепции активных средств познания, познавательных действий с предметами, принципов познавательного расчленения реальности, относительно которой строится и из единого основания (и в определённой последовательности) выводится какое-то теоретическое знание, содержатся у него именно здесь.

«Рефлексией» Гегель стремится определить синтетическую деятельность мысли внутри хода построения системы знания, а не в сопоставлении с формой отдельного суждения. Поэтому она сама оказывается характеристикой той формальной (субъективной) связи мыслей, в которой происходит (или посредством которой осуществляется) обращение к эмпирическому содержанию, необходимое для получения нового знания в синтетической деятельности (или того, что Кант называл «синтетическим суждением»). Иными словами, она должна содержать принципы такого обращения — его порядка, последовательности, правил мысленной связи различных элементов (или сторон) предмета и их содержательного преобразования, отвлечения от одних и привлечения других и так далее. В простейшем виде она формулирует (и эта процедура у Гегеля повторяется во всём построении «Логики») зависимость понимания содержания, зафиксированного в одной абстракции, от содержания, зафиксированного в другой абстракции (это, так сказать, «рефлективная связь» различных аспектов содержания), и переход к тому новому, что образовалось на основе этой, как выражается Гегель, «отрицательной деятельности абстрагирования».

Образование нового познавательного содержания в этой деятельности, на основе которого может затем развёртываться и фиксировано выступать какая-то структура знания и логического вывода, в то же время абстрагировано Гегелем как закон предмета, то есть возникновение нового мысленного содержания есть для Гегеля и реальное возникновение, образование этого предмета (вернее, его внутреннего существа). Законы образования мысленного содержания равны законам образования предмета — вот специфический пункт данной разновидности идеализма. И правила, принципы рефлексии суть принципы этого образования, есть «собственная рефлексия содержания». Гегель даёт этому ходу своей мысли следующую общую формулировку: «Движущий принцип понятия, — пишет он, — как не только разрушающий, но и порождающий обособления всеобщего, я называю диалектикой… Такая диалектика есть не внешнее деяние субъективного мышления, а собственная душа содержания, органически выгоняющая свои ветви и плоды. Мышление в качестве чего-то субъективного лишь наблюдает это развитие идеи как собственную деятельность её разума, не привнося, со своей стороны, никакой прибавки» ³⁵. Это значит прежде всего, что, решая вопрос о том, каким образом активная деятельность мышления, его субъективно-деятельная форма, выступающая в виде действий индивидов, фиксирована всеобщим и общественным образом, Гегель (в отличие от Фихте) нашёл ответ на него в утверждении, что это продуктивная деятельность самой действительности, которая познающим индивидом, максимально стирающим факт своего активного присутствия, лишь наблюдается ³⁶. И в дальнейшем Гегель анализирует её как продуктивный процесс самой действительности, отождествляя производство знаний, то есть нового мысленного содержания в познании, с производством предметов действительностью, смешивая реальные, объективные связи с субъективными, формальными, — так же, как законы образования предметности совпадают для него с законами образования категорий и их связью (в «дедукции»). Такой общий принцип порождения им был найден в явлении «антиномичности» ³⁷, которую он приписывал одновременно и логическим принципам обращения к новому содержанию в познании, и законам возникновения предметов действительности — последние возникают из противоречий, в форме этих противоречий происходит «саморазличение», «саморасчленение» содержания как объективной тотальности.

В отличие от Канта, Гегель связал антиномии с синтетической деятельностью мышления и тщательно стремился показать, особенно в ранних работах (в более поздних работах, таких, как «Логика», эти следы происхождения стерты), что именно антиномии ведут в познании к новому содержанию. Фактически, содержательность рефлексии, зависимость её моментов от содержания, ей связываемого, выступают у него в виде антиномии. «Рефлексия, — говорит Гегель, — антиномична; рефлексия обладает только одним способом понимания абсолютного — это антиномии». В «Логике» Гегель и сделал связь противоположно направленных актов мысли принципом организации и конструирования всей системы знания: содержание, имеющее противоположные стороны, дифференцируется в результате действия их противоречия, отделяя от себя нечто новое, которое, в свою очередь, разделяется своим противоречием, и так далее — до построения всей системы. В то же время — это закон развёртывания и развития объективной действительности. Гегель, таким образом, обобщает в понятии «рефлексии» одновременно и формальный способ, каким осуществляется активная мысленная деятельность с предметным содержанием, и способ, каким происходит само естественно-историческое развитие (дифференциация, усложнение и так далее). Он отождествляет одно с другим.

Как мы говорили, Гегель требует систематической дедукции категорий, выведения их друг из друга и определения их места в делом. Эта деятельность выведения, «дедукции» категорий, орудием которой является «рефлексия» и которую Гегель рассматривал в то же время как процесс самой действительности, и есть у него особая логическая форма познания, отличная от таких формальных орудий готового знания, как определение понятий, логический вывод одних знаний из других или любые действия с их логическим строением и языковой формой выражения, не предполагающие познавательных действий с предметом и, следовательно, обращение к содержанию. Вернее, в разработке и построении такой «дедукции» Гегель нащупал и косвенно выразил определённые всеобщие свойства процессов мысленной, исследовательской активности, определённые устойчивые средства диалектического познания, функционирующие в способе приобретения и построения знания о сложных взаимосвязях, о развитии и изменении вещей. Такими свойствами «дедукции» (её «рефлексивными», как сказал бы Гегель, свойствами) являются, например, восхождение от абстрактного к конкретному, единство анализа и синтеза, исторического и логического. В виде этих свойств Гегель и обнаружил формы диалектического мышления. Это некоторые познавательные приёмы расчленения системного предмета и определения последовательности изучения его сторон, преобразования знания об одних для получения знания о других, установления способов переработки единого знания о предмете в целом применительно к различию и иерархии многих сторон такого целостного предмета, определённым образом связанных и субординированных, и так далее. Скажем, воспроизведение многостороннего предмета достигается определённой последовательностью сочетания и переработки абстрактных-знаний, каждое из которых даёт картину предмета в целом, но под углом зрения изолированно осуществлённой абстракции какой-либо одной из его сторон (метод восхождения от абстрактного к конкретному); условия анализа частей или элементарных связей предмета устанавливаются и контролируются субъектом в предположении последующего синтеза (единство анализа и синтеза); изучение сосуществования последовательно возникших предметов используется для установления причинного порядка их появления во времени (связь логического и исторического) ³⁸.

Характер связи таких логических форм с абстрактным содержанием мышления и проблему их происхождения из него мы пока оставляем в стороне (см. для этого главу II). Нам важно влияние их обнаружения и учёта на анализ генезиса и механизма происхождения научных знаний. В этом анализе Гегель делает большой шаг вперёд по сравнению с предшествующей философией. Для него, например, уже не представляет проблемы существование в знании теоретических образований, не имеющих непосредственно эмпирического аналога в наблюдаемой действительности. Он берёт их в более широком контексте, и если возникает проблема отношения логической структуры знания (специфических «связей знания») к отражению предметов, то, опираясь на представления о форме и содержании мышления, он имеет возможность видеть сложные внутренние пути, которые вели к формированию этой структуры в деятельности мышления, в процессе создания различных уровней абстракции и обобщения сторон предметов в категориях и наглядных конструкциях. Мысленные образования, причинно не обусловленные воздействием объектов на органы чувств, могут быть, тем не менее, детерминистически объяснены: мышление отражает и то, что непосредственно (причинно) не воздействует на человеческое восприятие. Знаменитый вопрос Декарта о «частицах воздуха, дрожащих у нашего уха», то есть вопрос об объективном отношении предметов действительности друг к другу, а не к восприятию человека, как задача собственно научного знания, получает новую и более эффективную постановку. С другой стороны, Гегель на этом пути чрезвычайно обогатил и существовавшие в логике представления о структуре знания, о типах его сложившихся форм. Он открыл такую структуру знания, как «конкретно-всеобщее понятие». Этим термином он обозначал общие понятия, содержащие в себе в то же время связную совокупность ряда определений, охватывающие своим содержанием многосторонний и дифференцированный предмет и не подчиняющиеся известному формальной логике принципу определения через род и вид и обратному соотношению объёма и содержания при росте общности понятия. Такое «конкретное понятие» складывается, по Гегелю, из системы определений, содержит их в своём логическом строении в определённом порядке и субординации и является, следовательно, «определённым целым.

Итак, у Гегеля мы уже в более или менее, явном и развитом виде обнаруживаем обе стороны того особого образования, той особой связи, которая состоит из формы и содержания мышления и действует в генезисе знания, образуя его внутреннедеятельную основу и обусловливая всеобщность и необходимость его итоговых форм. В гносеологии вообще такое расчленение оказывается возможностью не только объяснить эти логические, представлявшиеся загадочными, свойства знания, но и более широко и расчленённо понять его состав, дифференцированные механизмы его построения, сложность и связь различных его уровней и «этажей», короче — воспроизвести строение науки в целом как определённой системы особого рода производства (общественного). Рассматривая любое явление как элемент целого общественно-исторической действительности («мировой тотальности») и нащупывая в том числе и общественное строение такого явления, как знание, Гегель имеет в этом отношении больше возможностей, чем, например, Кант. Ведь все элементы и свойства знания пронизаны системными связями деятельности, создающей ту «кристаллическую решетку» объективаций, всеобщих предметных форм и конструкций, рядов и уровней обобщённых мысленных содержаний, проходя через которую исходный материал науки и получает свойства й структуру логического теоретического знания. В виде «узлов» этой решётки, прилагаемой к заданному материалу созерцания и исследования, мы обнаруживаем всеобщие идеальные предметности (или исторически унаследованные, или заново создаваемые), которые — в качестве условий приложения интеллектуального труда — обобществляются, закрепляются языковыми и материальными средствами и воспроизводятся массами людей, участвующими в науке. Это обобществление и воспроизводство особых предметов и есть основа всеобщности и необходимости конкретных человеческих познаний, научной достоверности и очевидности логических утверждений, производимых наукой.

В живой форме осуществляемого индивидами труда они выражаются связями знания по способу его получения («рефлексией»), то есть связями мысленного производства, содержательных преобразований, образующими то, что мы называем «формой мышления». Это формы, в которых оживает и распредмечивается — определённое всеобщее содержание, выступая в виде живой субъективной деятельности индивидов. И если, с одной стороны, категории формы и содержания вызываются к жизни необходимостью системного исследования познания (то есть знание берётся в системе, а не в изолированном отношении «причинения» со стороны объекта или же актуализации «врождённых» форм ума), то, с другой стороны, они возможность такого исследования и обеспечивают. Посредством их мы можем двигаться в анализе по всем рядам и уровням предметностей, создаваемых наукой в своём исходном материале («содержание»), и связям знания по способу его получения («форма»), составляющим мысленное строение разного типа процессов исследования, абстрагирования, теоретического и опытного изображения, и тому подобных. Мышление реальных предметов посредством предметов идеальных и связей содержательных преобразований — основная производственная «клеточка» всей системы, продуктом которой являются научные познания (и анализ которой в целом требует, конечно, и других категорий, помимо категорий формы и содержания). По сути, категории формы и содержания суть характеристики познания как особого социального действия. Сам механизм производства знаний артикулирован как реальная система такого действия, обладающая своей особой действительностью, в которую индивид лишь включается.

Но эта реальность не есть какая-либо «сущность» (духовная), не есть свойство какого-либо абсолютного субъекта или его самосознания. Её вообще нельзя понять в рамках различения и противопоставления «материального» и «духовного». Здесь-то и вся. сложность. И нельзя не видеть, что Гегель фактически попытался вывести всю эту систему из различении в «абсолютном субъекте», из воображаемой «рассудочной сущности» как центра, из которого идут духовные нити, связывающие её в целое, в прозрачную духовную тотальность. Тем самым он элиминировал реальное строение системы, снял его как реальную культурно-историческую артикуляцию (одновременно и материальную, и духовную) общественной сферы человеческой деятельности.

Вообще-то осознание общественной природы познающего мышления и рассмотрение его под углом зрения категорий формы и содержания образуют единое явление в истории философии. Это явление — «Наука логики» Гегеля. Но так же как общественная природа, общественное строение любой системы («тотальности») есть, для Гегеля, общественно-духовная её природа, духовное строение, так и форму и содержание познающего мышления Гегель абстрагирует в рамках самосознания, а не как стороны реальной деятельности. Он занят, прежде всего, различениями «абсолютного, самосознания», описанием движения мысли к прозрачности её для самой себя. Вопрос о самосознании — это, конечно, вопрос об обобщённом предметном содержании форм мысленной деятельности, но решённый в плане тождества бытия и мышления. «Форма» — «рефлексия» такого содержания, сама развивающая его определения, порождающая его из себя и оказывающаяся непосредственно самим развитием действительности, сплетением её объективных связей. Последние одновременно и созерцаются (мысленно) и реально возникают в этом акте ³⁹.

В формообразующей функции содержания науки нет, следовательно, ничего, кроме того факта, что в нём та или иная структура мысли облечена в форму внешности и отчуждена в виде предмета, сложившегося, наделе, по законам собственной деятельности мышления. И оно (содержание) должно быть осознано как таковое. «Самосознание» и есть этот акт, есть выделение и осознание предмета в том «чистом» виде, в каком он представляет собой реализацию мысли. Поэтому анализ познавательного процесса, основанного на оперировании обобщёнными познавательными содержаниями (категориями и наглядно-предметными конструкциями), выступает у Гегеля как описание некоторых имманентных условий и структур самосознания «абсолютного субъекта», то есть, в конечном счёте — ассимилятивного движения в рамках сознания субъекта культуры (а не реального членения механизма производства знаний в масштабе социальной системы познавательного действия), поскольку сама абстракция «абсолютного субъекта» идеалистически образована из наблюдения всеобщих духовных форм освоения действительности в общественной истории человечества. Некая абстрактная сущность («Идея», «Человек», «Субстанция») мыслит и образует себя в этих формах в пространстве и времени, откладываясь и в соответствующей материальной, эмпирической реальности истории или природы. Анализом этой натуры человека как такового Гегель и занят. Отсюда чисто спекулятивный метод исследования познания.

Вместо конкретного анализа науки как общественно-исторической деятельности, изучения путей выделения её объектов из предметов внешнего мира, превращения последних в созданные наукой всеобщие предметные формы и «поля содержания» на различных уровнях и этажах дифференцированной системы деятельности, вместо прослеживания реальных (вне сознания лежащих) связей этого дифференцированного её строения и уже отсюда — методов науки и структур научных теорий, Гегель стремится спекулятивно понять образования научного знания из свойств самосознания, куда реальные условия и членения системы познания допускаются лишь косвенно, стремится разглядеть эти образования в рамках «чистоты» самосознания и расшифровать их в терминах простейшей его формулы — движения от «в себе» к «для себя». У Гегеля, таким образом, можно видеть две различные вещи: анализ мысленного строения науки в категориях формы и содержания (вместо прежнего сведения механизма происхождения знаний к свойствам человека как такового, к «душе», к особой «мысленной субстанции», и так далее) и анализ самосознания, воспроизводящий многие прежние метафизические пороки и мистифицированно представляющий механизм возникновения знаний. Второе душит первое. В то же время они не рядоположены, их нельзя просто отделить друг от друга, взяв только одно в чистом виде и отбросив другое: при данных исторических возможностях философской мысли они составляют условие друг друга и взаимопроникнуты. В этом смысле «самосознание» — не просто мистика и внешняя прибавка, а мистическое выражение ухваченных в нём (и посредством него) реальных проблем.

Выделив абстрактное содёржание и деятельную форму мышления в виде свойств самосознания, Гегель весьма своеобразно трансформирует изображение работы науки, её способа производства, прилагаемого к тому или иному исходному её материалу (эмпирия, предшествующие знания и теории и так далее) и преобразующего его в некоторый конечный продукт — знание. Как мы уже говорили, работа познания, производство понятий есть отношение к внешней действительности системы организации «объективного духа», если выражаться гегелевским языком, а не организации чувственно-психической «души» человека. Понятия — продукты этого отношения, в котором индивид участвует, в которое его живой труд вливается. Но вместо расчленения и анализа этой реально артикулированной системы Гегель пошёл по пути расчленения самой «формы всеобщности», предположив в ней совпадение, тождество законов образования и связи категорий «объективного духа» и законов образования и связи реальных объектов и анализируя строение «всеобщего» в терминах самосознания, в терминах дифференциации и логики (этапов) последнего. Таким «всеобщим» является отношение мысли к самой себе, узнавание ей себя в материале познания. В итоге, какое-либо собственное строение того промежуточного члена (самого важного и интересного), который лежит между исходным материалом науки и её продуктом, полностью снимается. И весь интерес концентрируется на своеобразном «распредмечивании» — ведь любые исходные объекты научного познания даны всегда в той или иной форме знания! Размышление об этом («распредмечивание») и оказывается… познанием.

В этом смысле Гегель и определяет подлинно всеобщее как «чистое, соотносящееся с собой единство» ⁴⁰, в отличие от всеобщего, происшедшего из чувственности, которое не есть «истинно самому себе равное» ⁴¹. Совокупность связей научного знания, по Гегелю, получается путём «саморазличения всеобщего». В основе его лежит процесс охвата самосознанием образов конкретного сознания, образов, в которых предметы фиксированы как внешние сознанию. Эта переплавка образов сознания с точки зрения самосознания есть, по сути, выявление следов человеческой деятельности во всех предметах этого сознания, а Гегель изображает её как построение научного знания из образов эмпирического сознания, созерцания, основанное на объективациях и создаваемых наукой идеальных объектах и конструкциях. На место деятельности переработки созерцания в понятие, которая здесь должна была бы изучаться и которая фактически имеется в виду, подставляется деятельность выведения категорий в системе логики. Деятельность учёного приравнивается к деятельности логика, и наоборот.

Гегель различает — и вполне справедливо — отражение предметов, как они даются в чувственном созерцании и языке, и отражение предметов, как они суть сами по себе в их внутреннем объективном отношении друг к другу, отражение, предполагающее преобразование их во всеобщие идеальные объекты, деятельность образования различных рядов мысленного содержания, связываемых по способу их получения, и прочее. ⁴² Но когда мы посредством идеальных предметов мыслим эмпирию и тем самым познаем её скрытое строение, то для Гегеля это означает, что тем самым сама эта эмпирия развивается в формах таких идеальных предметов в акте мышления. Акт мышления о мышлении оказывается поэтому актом, событием действительности, теоретически открытой её «тайной». Но на деле открываются («распредмечиваются») отложения духовной деятельности в исходных предметах научно-теоретического знания, заданных независимо от его новой работы. И они же в своей связи (спекулятивно устанавливаемой) представляются системой вновь достигнутого, более глубокого понимания действительности, возникающей на глазах у философа. Если у Маркса, например, работа науки характеризуется как исследование взаимосвязей и переплетения эмпирических фактов и отношений средствами абстрактного мышления, теоретически (в предположении, что эти факты и отношения уже заданы и существуют независимо от их последующей переработки теорией), то у Гегеля теоретический труд выступает как демонстрация возникновения самих этих отношений в некоем «логическом развитии», а фактически — как обнажение духовных связей строения наличных формул сознания, которыми эти отношения заданы в мире культуры.

Наличие абстрактного содержания в материальном источнике знаний Гегель оценивает таким образом, что сознание об участии человеческой деятельности в этом образовании, то есть самосознание, и есть развитие из него научной картины предмета знаний, и есть деятельное участие абстрактного содержания в создании такой картины. Построение последней — результат различений в самосознании. Предметы приводятся в движение посредством установления сродства и субординации (чисто спекулятивной) фиксирующих их абстракций и форм знания. Причём для Гегеля акт привлечения к анализу какой-либо стороны Предмета, перехода к ней в системе исследования (например, восхождения от абстрактного к конкретному) есть акт возникновения (и логического, и действительного) самой этой стороны, — достаточно только, чтобы в ней были видны следы предшествующей духовной деятельности. Маркс метко заметил: «Гегель путём искусной софистики умеет изобразить тот процесс, при помощи которого философ, пользуясь чувственным созерцанием и представлением, переходит от одного предмета к другому, как процесс, совершаемый самой воображаемой рассудочной сущностью, самим абсолютным субъектом» ⁴³. Строение знания как целого приобретает здесь черты «духовной тотальности», объединяемой в таковую последовательной сменой позиций субъекта по отношению к содержанию культуры, которой он овладевает.

Таким образом, выведением категорий (которое лишь философски повторяет то, что должно согласно Гегелю делать само научное познание в той или иной частной форме) изображается не возникновение знания из соотношения с отражением предмета, а нечто совершенно иное — воображаемая духовная связь рядов мысленных содержаний («идеальных предметов») в системе готового знания, устанавливаемая помимо исследования и его новых задач. Фактически за познание предмета у Гегеля выдаётся логически-спекулятивное описание того, как он дан в форме знания (то есть выявление той предшествующей деятельности духовного его освоения, которая в нём зафиксирована и которая делает его объектом науки). В качестве способов научного объяснения и переработки эмпирического содержания познанию предписывается заниматься указанием в нём моментов абстрактного содержания. Познавать предмет — означает заниматься исследованием элементов духа в его (предмета) данности сознанию и, приведя их в движение, считать это и строением процесса получения знаний, и движением самого предмета, открывающегося теперь «в своей истине» философу ⁴⁴.

Смешение механизмов производства знаний с формами готового знания приводит к тому, что в своих характеристиках метода Гегель под видом собственно теоретических процедур (и их результатов) зачастую описывает различные виды донаучного (стихийного, «духовно-практического», по выражению Маркса) расчленения объекта. Учение о методе превращается у него в абстрактную схематизацию истории культуры, общей истории сознания.

Гегель, как и все классики немецкого идеализма, так и не вышел за пределы понимания определённых отношений научного мышления, определённых логических связей и структур как проявлений некоторых имманентных свойств мышления, свойств «воображаемой рассудочной сущности», как говорил Маркс, хотя у него и пробивалось понимание того, что в их основе лежит определённое, общественно-исторически осваиваемое объективное содержание, что в них проявляется определённая деятельность мышления, основанная на этом содержании, и что, следовательно, они исторически возникают, откладываются деятельностью человека, объективируются, общественно передаются, сменяются и так далее, не являясь чем-либо изначальным и метафизически «сущностным» (это зачаток диалектического понимания). У Гегеля переплетались эти два различных метода исследования и мешали друг другу, в силу чего он так и не разрешил антиномию эмпиризма и рационализма XVII–XVIII веков.