Дмитрий Валерьевич Ефременко:
Введение в оценку техники.
Глава 3. Проблематика последствий научно-технического развития в СССР и странах Восточной Европы (1960-е — конец 1980-х годов)

3.1. Обсуждение проблем научно-технической революции

Дискуссия о направленности и последствиях технического развития на Западе, из которой, в частности, выросло и движение оценки техники, в 1960-е годы проходила также в СССР и странах «социалистического содружества». Качественные изменения в характере научно-технического развития и осознание его последствий как совокупности проблем глобального характера рассматривались как наиболее важные аспекты научно-технической революции. Характерной особенностью дискуссии о феномене НТР было стремление её участников совместить основные постулаты марксизма-ленинизма с осмыслением происходивших после Второй мировой войны радикальных комплексных изменений, обусловленных экспоненциальным ростом научных исследований и технических разработок ¹¹⁴. НТР трактовалась как «коренное, качественное преобразование производительных сил общества на основе превращения науки в ведущий фактор технического прогресса и развития общественного производства» ¹¹⁵.

Несмотря на ограничения идеологического порядка, анализ проблематики научно-технической революции был достаточно плодотворным. С нашей точки зрения, особенно важным было привлечение внимания широкого круга обществоведов, специалистов в области естественных и технических наук к социальным последствиям научно-технического развития. Все это создавало в целом благоприятную обстановку для активизации научно-технического прогнозирования и иных междисциплинарных исследований последствий развития техники в СССР и странах Восточной Европы. Как отмечали авторы одной работ по проблемам научно-технической революции, «масштабы и темпы изменений в производстве и общественной жизни, усиление взаимосвязи различных процессов и явлений, которые несёт с собой НТР, выдвинули перед человечеством новую для него проблему — необходимость своевременного и как можно более полного предвидения последствий процессов, сопровождающих НТР как в сфере экономики, так и в социальной сфере, их влияния на общество, человека и природу» ¹¹⁶.

Следует отметить, что обсуждение проблематики НТР создавало определённые возможности для критики существующей модели «реального социализма» и обоснования необходимости реформ. Особенно ярко это проявилось в Чехословакии накануне и во время «Пражской весны» 1968 году. В частности, одним из объектов критики стали социальные последствия той стратегии экономического и технического развития, которая реализовывалась в Чехословакии после 1948 года. Эта стратегия характеризовалось как типичное выражение технического детерминизма, в трактовке которого чешскими и словацкими авторами присутствовали некоторые специфические особенности. П. Махлейдт и С. Провазник так расшифровывают это понятие: «В мире технического детерминизма люди вопреки их воле вынуждены следовать логике хода технических изменений, мириться с тем, что технические изменения предопределяют их духовное и социальное положение, и что они в сущности не имеют никакой власти над этими последствиями» ¹¹⁷. В этой критике присутствовал и политический подтекст, поскольку чуждое и враждебное человеку (почти в хайдеггеровском смысле) господство техники слишком похоже на не менее чуждое и враждебное господство коммунистической номенклатуры. Собственно, критики технического детерминизма и не скрывали, что не в последнюю очередь они имеют в виду методы директивного бюрократического управления, которые приводят к экономической неэффективности, диспропорциям, снижению качества жизни, ущербу окружающей среде и иным негативным последствиям.

Техническому детерминизму нужно было противопоставить гуманистическую альтернативу, так сказать, технический прогресс с человеческим лицом. Такая попытка была предпринята исследовательской группой во главе с академиком Р. Рихтой, выпустившей сборник «Цивилизация на перепутье. Социальные и гуманитарные смыслы научно-технической революции» ¹¹⁸. Таким образом, в Чехословакии 1968 года анализ проблематики НТР стал одним из идеологических манифестов реформаторского движения. Основная посылка «Цивилизации на перепутье» состояла в том, что всё возрастающая активность в научно-технической сфере тесным образом связана с раскрытием созидательных возможностей человека. Их максимальное раскрытие укажет новые пути экономического роста, а в конечном счёте — и новые направления исторического развития. По мнению авторов, одна из основных тайн научно-технической революции заключается в том, что на определённой ступени технического развития выявится наивысшая эффективность тех форм общественного производства, которые в наибольшей степени способствуют раскрытию человеческого потенциала и созидательных способностей. Происходят кардинальные перемены, которые прежде всего касаются «взаимосвязей науки, техники и производства в собственном смысле слова; можно сказать, что достигнуто состояние, за пределами которого они приобретают не менее существенное значение, чем взаимоотношения между первым и вторым подразделениями общественного производства в эпоху индустриализации. В условиях научно-технической революции развитие производительных сил подчиняется закону … приоритета науки над технологией и технологии над промышленностью» ¹¹⁹.

Разумеется, в этой концепции сущность техники получает иную трактовку, отрицающую автономию или доминирование техники над человеком и человеческими ценностями. Развитие науки и техники понимается в первую очередь как процесс, который во всех своих социальных и человеческих проявлениях должен быть поставлен под «рациональный контроль». Техника и наука при этом не могут рассматриваться как проявление «свободной от ценностей» рациональности, а контроль над их развитием должен быть одновременно профессиональным и демократическим. Один из основных выводов, следовавших из концепции Р. Рихты и его единомышленников, состоял в том, что общество, основанное на отрицании демократического развития и свободного рынка, делающее ставку только лишь на технику в отрыве от человека, обречено в условиях НТР на упадок и деградацию.

Авторский коллектив руководствовался в сущности теми же идеями, что и западные вдохновители оценки техники. Можно сказать, что это было движение на встречном направлении, хотя, разумеется, значение «Цивилизации на перепутье» для общественной мысли выходило за рамки интересующей нас тематики. После подавления «Пражской весны», в условиях ужесточения директивного планирования и усиления позиций догматиков в общественных науках, многие исследователи, включая и Р. Рихту, были вынуждены пересмотреть свои взгляды периода «Пражской весны» и даже выступить с самокритикой ¹²⁰. В частности, оценка техники получала при этом стандартную идеологическую интерпретацию как буржуазная концепция управления научно-технического развитием, заведомо обречённая на неудачу в силу непреодолимых социальных противоречий при капитализме ¹²¹. В одной из работ 1980 года Рихта характеризовал оценку техники в ряду многих бесперспективных попыток регулировать развитие науки и техники, «каждый шаг которого свидетельствует о зияющем и углубляющемся противоречии между достигнутым уровнем производительных сил и существующей ступенью общественной интеграции и развития отношений между людьми в странах капитала. Возникающее над этим противоречием напряжение пронизывает всю жизнь этого общества и постепенно принимает крайние формы. В связи с научно-техническим прогрессом сегодня со всех сторон проступает историческая необходимость преобразования всей общественной системы на основе социалистических отношений всеобщего взаимного сотрудничества между людьми и, в конечном счёте, всеобщего взаимного развития» ¹²².

В то же время отказ от пересмотра взглядов в угоду политической конъюнктуре означал серьёзные затруднения в исследовательской работе. Так было с Л. Тондлом, который в 1968 году на XIV философском Конгрессе в Вене первым из чешских обществоведов подчеркнул двойственную природу техники, указал как на позитивные, так и на негативные последствия технического прогресса. Именно Л. Тондлу принадлежит заслуга систематической разработки концепции оценки техники в Чехии, хотя в эпоху так называемой «нормализации» (1968–1989) ему было легче публиковать свои работы в советских философских изданиях, чем у себя на Родине.

1968 год был ознаменован и первым публичным общественно-политическим заявлением академика А. Д. Сахарова — публикацией в Самиздате, а затем и на Западе статьи «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». А. Д. Сахаров писал: «Мы живём в быстро меняющемся мире. Промышленное и гидротехническое строительство, лесозаготовки, распашка целинных земель, применение ядохимикатов — это все неконтролируемым, стихийным образом меняет облик Земли, нашу «среду обитания». Научное изучение всех взаимосвязей в природе и последствий нашего вмешательства явно отстаёт от темпов происходящих изменений. В воздух и воду выбрасывается огромное количество вредных отходов промышленности и транспорта, в том числе канцерогенных. Не будет ли перейден «предел безопасности» повсеместно, как это уже имеет место в ряде мест? Углекислота от сжигания угля меняет теплоотражательные свойства атмосферы. Рано или поздно это примет опасные масштабы. Но мы не знаем — когда. Ядохимикаты, применяемые в сельском хозяйстве для борьбы с вредителями, проникают в тело человека и животных как непосредственно, так и в виде ряда видоизменённых, ещё более опасных соединений, оказывают очень вредное влияние на мозг, нервную систему, кроветворные органы, печень и другие органы. Тут тоже нетрудно перейти предел, но вопрос не изучен, и очень сложно управлять всеми этими процессами … Современная техника и массовая психология дают все новые возможности управления установочными критериями, поведением, стремлениями и убеждениями людских масс. Это не только управление через информацию с учётом теории рекламы и массовой психологии, но и более технические методы, о которых много пишут в зарубежной печати.

Примеры — систематический контроль рождаемости, биохимическое управление психическими процессами, радиоэлектронный контроль психических процессов. С моей точки зрения, мы не можем полностью отказаться от новых методов, нельзя наложить принципиальный запрет на развитие науки и техники, но мы должны ясно понимать страшную опасность основным человеческим ценностям, самому смыслу жизни, которая скрывается в злоупотреблении техническими и биохимическими методами и методами массовой психологии. Человек не должен превратиться в курицу или крысу в известных опытах, испытывающую электронное наслаждение от вделанных в мозг электродов. Сюда примыкает также вопрос о возрастающем использовании успокаивающих и веселящих средств, разрешённых и неразрешённых наркотиков и тому подобное» ¹²³. Иначе говоря, в «Размышлениях…» А. Д. Сахарова проблематика опасных и непредсказуемых последствий техногогенного воздействия на естественную среду и самого человека оказалась включённой в контекст осмысления глобальных вызовов и критики правящего в СССР режима. Увязка этих вопросов вовсе не является эклектичной, как может показаться при поверхностном чтении первого политического манифеста Сахарова. Напротив, как жизненный путь самого А. Д. Сахарова — от создателя советской водородной бомбы до правозащитника и лидера демократического движения, так и кризис и падение коммунистических режимов в СССР и странах Восточной Европы убедительно продемонстрировали, что политика и принятие решений, касающихся развития науки и техники, неизбежно затрагивают общие принципы функционирования социально-политической системы. Равным образом эти вопросы неразрывно связаны с новым измерением моральной ответственности за последствия научной, технической или иной социально значимой деятельности.

3.2. Прогнозирование научно-технического развития

Во второй половине 1960-х годов важным стимулом активизации исследований научно-технического прогресса явились планы реформирования хозяйственного механизма СССР, которые были связаны с именем А. Н. Косыгина. Ещё ранее Косыгин обращал внимание на перспективу изменения соотношений между наукой, техникой и производством, при котором развитие производства должно опережаться развитием техники, а развитие техники — развитием науки ¹²⁴. В этом контексте в 1966 году В. М. Глушковым и Г. С. Поспеловым была высказана идея создания комплексной модели для прогнозирования экономики, научно-технического прогресса и других социально-значимых факторов ¹²⁵. Суть модели заключалась в том, что цели и доктрины государства определяют потребности страны в развитии научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ (НИОКР). Те в свою очередь базируются на перспективах, состоянии и успехах фундаментальных и прикладных наук, а также техническом потенциале. Глушков и Поспелов считали, что такая модель должна быть включена в «человеко-машинную систему» — Общегосударственную автоматизированную систему управления (ОГАС), позволяющую при помощи ЭВМ делать прогнозы ситуаций на 5–10 лет. Модель должна была функционировать при наличии системы групп экспертов различных дисциплинарных направлений и являться основным звеном при подготовке политических решений. Однако несмотря на позитивную реакцию А. Н. Косыгина и Д. Ф. Устинова, проект ОГАС, реализация которого была рассчитана на 20 лет и требовала огромных капиталовложений, не нашёл поддержки в Политбюро ЦК КПСС.

Следует отметить, что в представлении академика В. М. Глушкова использование такой модели должно было выйти за рамки оптимизации управления народнохозяйственным комплексом в условиях «реального социализма». По воспоминаниям Н. Н. Моисеева, речь в сущности шла о конвергенции социально-экономических систем, мотором которой должно выступить развитие науки и техники, а механизмом — предлагаемая система программного управления ¹²⁶. Правда, высказывались эти идеи чаще всего в кулуарах закрытых совещаний. Но очевидно, что эти предложения в какой-то мере отразили тенденцию, более яркими проявлениями которой стали «Цивилизация на перепутье» и первые публичные политические заявления А. Д. Сахарова.

Несмотря на неудачу наиболее масштабного проекта В. М. Глушкова и Г. Н. Поспелова, сама их инициатива, а также работы Г. М. Доброва, А. А. Зворыкина, М. К. Петрова, С. Р. Микулинского и других способствовали росту интереса к прогнозированию науки и техники, активизации исследований в области истории и социологии науки. В частности, Г. М. Добров в своей книге «Наука о науке» ¹²⁷ основное внимание уделил анализу науки как информационной системы и возможностям решения практических задач прогнозирования, планирования и управления в сфере науки. Согласно Доброву, на основе логики, истории науки и информатики может быть разработана общая методологическая основа науковедения.

Необходимость средне- и долгосрочных научно-технических прогнозов получила официальное признание в постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О мерах по повышению качества работы научных организаций и ускорению использования в народном хозяйстве достижений науки и техники» (октябрь 1968 год). Практически с конца 1960-х годов научно-техническое прогнозирование получает достаточно широкое распространение в СССР и других странах-членах СЭВ; первые шаги делает и социальное прогнозирование. Парадокс ситуации состоял, однако, в том, что комплексный научный прогноз неизбежно вступал в противоречие с идеологемами «развитого социализма». Результатом этой коллизии стала своеобразная имитация прогнозирования. Как отмечает И. В. Бестужев-Лада, «в 1967–1991-х годах в СССР появилось свыше полутысячи монографий и несколько тысяч статей, в которых детально описывалось, как прогнозировать, но не содержалось никаких конкретных прогнозов, тем более технологических. В секретных документах для сугубо служебного пользования мы видим лишь более или менее грубую подделку прогнозирования. Социальное прогнозирование тем более не составляло в этом ряду исключения. Даже работы, выполненные в парадигме технологического прогнозирования, сводили эксплораторный подход к набору социальных проблем, вроде бы преодолимых и преодолеваемых, а отнюдь не выводимых на сколько-нибудь отдалённую перспективу. Нормативный же подход полностью тонул в догмах научного коммунизма» ¹²⁸.

Ситуация существенно не изменилась с началом работ в рамках «Комплексной программы научно-технического прогресса» (1972), координацию которых осуществлял Институт народнохозяйственного прогнозирования. В общей сложности для осуществления работ по этой программе в АН СССР и ГКНТ к 1976 году было создано более 30 экспертных групп по различным направлениям прогнозирования научно-технического прогресса. Одна из них работала по направлению «Социальные последствия современной научно-технической революции», причём в её состав были включены философы, экономисты, специалисты по большим системам и программным методам управления, социологи, специалисты по международным отношениям ¹²⁹. Однако учёт более широкого спектра последствий и анализ альтернативных вариантов решения проблем не стали чем-то большим, чем осторожной тенденцией в работе ряда исследовательских институтов СССР и других социалистических стран.

Так, например, оценка характеризовалась в качестве одного из элементов процесса аналитического исследования различных альтернатив в развитии производства и хозяйственного механизма и выбора из них рациональных вариантов ¹³⁰. Вместе с тем предполагалось, что при соответствующей отладке социалистического хозяйственного механизма можно устранить или сгладить возникающие в процессе экономического и научно-технического развития противоречия, а также разнонаправленность требований, выступающих в качестве критериев оценки. Основополагающим при этом должно быть плановое начало, а при анализе хозяйственного механизма следует «идти сверху вниз — от центральных органов управления к производству» ¹³¹. Однако если чётко следовать этому подходу, то идеальная модель планирования должна исключать оценку побочных непредвиденных последствий — таковые рассматриваются лишь как флуктуации, брак в процессе планирования. Предметом оценки тогда прежде всего оказывается экономическая эффективность.

Следует отметить, что из подобной логики исходили многие авторы, стремившиеся дать теоретическое обоснование прогнозирования в условиях централизованной плановой системы экономики. Например, В. И. Максименко и Д. Эртель писали: «Прогнозирование представляет собой итеративный процесс совмещения потребностей и возможностей, но первичными являются потребности, которым в этом диалектическом единстве принадлежит активная роль … Прогноз научно-технического прогресса как единая научно-техническая концепция получает полное обоснование только в том случае, когда перед его разработкой были сформулированы политические, социально-экономические требования как к отдельным направлениям, так и в целом к научно-техническому прогрессу как системе». Если при этом прогноз отождествлять с планированием, то приоритет будет отдаваться не потребностям, а возможностям ¹³². Иначе говоря, в тех случаях, когда возникала необходимость перейти от дескриптивных прогноза и оценки к нормативным суждениям, на первый план выходили политические и идеологические основания. Собственно говоря, именно в этом, а также в институциональной структуре заключалась основная причина низкой эффективности прогностической деятельности: планирующие органы чаще всего игнорировали «сторонние» аналитические материалы, ориентируясь на собственные источники информации и обслуживание высших партийно-идеологических инстанций, за которыми всегда оставалось последнее слово.

Вместе с тем нельзя недооценивать работу таких институтов как Институт научной информации по общественным наукам (ИНИОН), Всесоюзный институт научно-технической информации (ВИНИТИ), Всесоюзный научно-исследовательский институт системных исследований (ВНИИСИ) или Международный научно-исследовательский институт проблем управления (МНИИПУ) ¹³³, которые накапливали и анализировали большой объём информации о зарубежном опыте прогнозирования и оценки последствий научно-технического развития, а также вели оригинальные исследования в таких областях как теория принятия решений, многокритериальная оценка альтернатив, методы планирования научно-технической деятельности.

3.3. Инновационные исследования

В рамках инновационных исследований, осуществлявшихся в социалистических странах, доминирующей была идеологема о соединении преимуществ социалистического строя с достижениями научно-технической революции. Следовательно, динамика научно-технического развития не могла быть понята иначе, как в её внутренней связи с динамикой социалистических общественных отношений. Высказывалась также точка зрения, что в условиях социалистической плановой экономики существует больше возможностей выбора альтернативных вариантов технического развития, но одновременно на сам процесс выбора накладываются более строгие ограничения ¹³⁴. В этой связи некоторые авторы ставили вопрос об углублении теоретико-методологического аппарата, который позволил бы более точно оценить экономические и социальные последствия научно-технических мероприятий, а на этой основе — осуществить и управление научно-техническим прогрессом ¹³⁵. Сама оценка научно-технического развития рассматривалась с точки зрения расширения традиционного инструментария в познании форм и типов научно-технических изменений, их экономических и социальных характеристик.

В инновационных исследованиях проблема оценки научно-технического развития анализировалась в контексте экономической теории, включая критику отдельных её направлений, прежде всего неошумпетерианского ¹³⁶. Возможность преодолеть эти дисциплинарные ограничения, по мнению чешского исследователя К. Мюллера, состоит в том, что «социальные последствия потока нововведений нужно изучать не только в последовательности наука — техника — производство — социальное развитие, но и в обратном порядке — от целей развития общества, развития его нужд и социальных условий жизни. Социальная сфера, с этой точки зрения, выступает как предпосылка и исходный пункт, как решающее условие внедрения того или другого нововведения» ¹³⁷.

Одновременно обращалось внимание на особенности новейшего этапа научно-технической революции (с начала 1970-х годов), когда создаются предпосылки для использования взаимосвязей между научно-техническим, экономическим и социальным развитием и когда возникает потребность в распознании и использовании специфических альтернатив этого развития. Таким образом, на передний план должна выходить оценка и проектирование стратегий научно-технического развития как существенного элемента народнохозяйственного управления на всех уровнях. Более того, К. Мюллер ставит вопрос о целенаправленном учёте общественных целей и потребностей в научно-техническом развитии, что предъявляет особые требования к способу и форме оценки с учётом результатов общественного познания и организационных возможностей социализма. Это предполагает путь «сверху вниз», от общих социальных целей, а не наоборот, когда бывает чрезвычайно трудно совместить различные оценки. «Методологическое овладение оценкой научно-технического развития предполагает дать ответ на ряд конкретных вопросов, касающихся субъекта, объекта и самих методов оценки научно-технического развития с помощью совокупности системных междисциплинарных подходов. Речь идёт … об определении критериев для оценки, которые отражали бы достаточно широкую шкалу влияния развития науки и техники на социальные процессы, о нахождении соответствующего механизма управления и, в конечном счёте, о создании такого социального механизма, который бы трансформировал бы социальные нужды в цели научно-технической революции ¹³⁸. Однако теоретико-методологической основой нового подхода провозглашается марксизм-ленинизм, а в качестве первого из возможных субъектов его реализации называется марксистско-ленинская партия ¹³⁹.

3.4. Критический анализ западного опыта оценки техники. Международное научное сотрудничество

Как видно из вышесказанного, в ряде исследований социальных аспектов НТР, проблем управления и инноваций, в работах по научно-техническому прогнозированию, системному анализу, а также по градостроительному социальному планированию ¹⁴⁰ и эргономике ¹⁴¹ так или иначе высказывались идеи, близкие к концепции оценки техники. В ряде случаев авторы из стран социализма ссылались на западные работы по оценке техники, критически анализировали опыт США и стран Западной Европы в области научно-технической политики. При этом, однако, публикаций, специально посвящённых оценке техники было не очень много. Дополнительная трудность состояла в том, что в русскоязычной научной литературе длительное время не было даже общепринятого аналога английского термина Technology Assessment: различные авторы ¹⁴² характеризовали практически одну и ту же отрасль исследований и как «научно-техническое прогнозирование», и как «социальную экспертизу технических проектов», и как «оценку технологического риска» и тому подобное.

Подобная ситуация была характерной и для социалистических стран Восточной Европы. Различия состояли в основном в разной степени идеологического контроля в данной области исследований — от весьма жёсткого в Чехословакии и ГДР до вполне символического в Венгрии и Польше. В частности, в Польше идея оценки техники с середины 1970-х годов получила известность в первую очередь благодаря усилиям профессора Л. Захера, который в то время возглавлял в Польской Академии наук отдел по изучению проблем научно-технической революции, а также руководил работой специального семинара по оценке техники. Активную работу по пропаганде оценки техники Л. Захер вёл также в рамках комитета «Польша 2000», который готовил перспективные прогнозы экономического, социального и научно-технического развития ПНР, публиковал тематические доклады и издавал одноимённый журнал по проблемам изучения будущего. В ряде своих работ Л. Захер высказывал мысль о возможности совместить оценку техники с централизованным планированием ¹⁴³. Трактовка оценки техники Л. Захером отличалась заметным влиянием идей праксеологии (Т. Котарбиньский). Проблемы оценки техники затрагивались также в исследованиях по истории и философии техники, проблемам инженерной деятельности, экономике и экологии технического прогресса, проводившихся сотрудниками университетов и академических институтах Варшавы, Катовице, Познани, Гданьска.

В целом же дело ограничилось лишь пропагандой идей оценки техники, к которым, однако, не было проявлено интереса со стороны государственных органов и правящей партии. Рамочные условия институционализации оценки техники отсутствовали как в Польше, так и в других социалистических странах. А после подавления «Солидарности», в условиях военного положения и углубления социально-экономического кризиса, интерес к комплексным перспективным исследованиям техники несколько снизился, что выразилось, в частности, в ликвидации некоторых отделов в Научно-исследовательском институте и университетских кафедр, ранее занимавшихся этой проблематикой.

Вместе с тем некоторые исследовательские организации социалистических стран (в частности, ВНИИСИ) принимали участие в международных проектах по тематике, близкой к оценке техники, например, в рамках программ ЮНЕСКО ¹⁴⁴ или работы Международного института прикладного системного анализа (город Лаксенбург, Австрия) ¹⁴⁵. Иногда имела место и своеобразная непреднамеренная конкуренция, когда советские НИИ и западные организации по оценке техники независимо друг от друга вели работу над сходными или близкими проблемами. Один из наиболее ярких примеров — расчёт так называемого эффекта «ядерной зимы», осуществлённый в 1983 году в Вычислительном центре АН СССР под руководством Н. Н. Моисеева, и проводившийся незадолго до этого американским Бюро по оценке техники гипотетический анализ последствий термоядерной войны (включая моделирование последствий взрыва ядерных зарядов над Детройтом и Ленинградом) ¹⁴⁶.

3.5. Научно-техническое развитие и кризис тоталитарного социализма

Хотелось бы сразу отметить, что объём данного раздела позволяет лишь наметить исследовательскую проблему и увязать её с основной тематикой монографии. Фактически вопрос о том, каким образом характер и результаты научно-технического развития в СССР и других странах «реального социализма» влияли на общий кризис и последующее крушение тоталитарных коммунистических режимов остаётся почти неизученным. Сегодня, пусть даже с небольшой исторической дистанции, становится очевидной вся поверхностность таких заявлений как «Чернобыль предопределил падение коммунизма» или «Рейгановская программа «звездных войн» привела к поражению Советов в «Холодной войне». С другой стороны, не менее тенденциозной и далёкой от реальности представляется и противоположная позиция, согласно которой мощный научно-технический потенциал СССР считался достаточным для решения основных социально-экономических задач, и лишь ошибки руководителей (Сталина, Хрущёва, Брежнева, Горбачёва и так далее) имели столь печальные политические последствия. Кризис «реального социализма» был глубоким системным кризисом, и, разумеется, этот кризис распространялся на подсистемы, связанные с развитием науки и техники, в том числе социальные группы, институты и организации, процесс принятия и выполнения решений, инженерно-техническую культуру, в известной степени — даже технические артефакты. Одновременно эти подсистемы могли выступать в качестве катализатора обострения общего системного кризиса.

Как стратегические решения по вопросам научно-технического и промышленного развития, так и конкретные мероприятия по их осуществлению несли на себе печать характерных для социализма советского образца политико-идеологических установок и социокультурных факторов. Но «Великие стройки социализма» или создание в СССР атомного оружия, освоение космоса или разработка месторождений углеводородного сырья в Западной Сибири — это не только индустриальная, научная или техническая реализация планов правящей партийной элиты, своеобразное «опредмечивание» коммунистического режима, но также и формирование внутри системы новых реалий, институциональных структур, социальных групп и механизмов. Все они далеко не нейтральны в отношении породившей их социально-политической системы, причём их влияние не является однонаправленным. И если первоначальный эффект чаще всего отвечал ожиданиям и приводил к усилению системы, то дальнейшие эффекты могли содержать в себе скрытые «сюрпризы» и при определённых обстоятельствах усиливать тенденции внутреннего распада. Даже артефакты при этом — например, объекты атомной энергетики — начинают — говоря словами Лэнгдона Виннера ¹⁴⁷ — «делать политику». Причём на стадии кризиса тоталитарного режима некоторые технологии и артефакты — коротковолновые радиоприёмники, магнитофоны, копировально-множительная аппаратура, etc выступают в качестве технических факторов эрозии доминирующей идеологии.

Из сказанного следует, что анализ взаимосвязей между кризисом тоталитарного социализма и ролью в этом кризисе науки и техники должен быть концептуальным, основанным на общем понимании взаимозависимости научно-технического и социального развития. В то же время необходимыми здесь являются сравнительно-исторические исследования с использованием всего спектра источников, в первую очередь архивных материалов органов государственной власти и научных организаций.

Если вернуться к конкретным историческим обстоятельствам 1980-х годов, то уместно будет поставить вопрос о том, насколько существенным был фактор отсутствия независимой экспертизы и оценки принимаемых решений в области научно-технического развития. Ведь несомненно, что аналитический потенциал научных организаций в странах социализма был весьма высок, методический инструментарий не уступал западному, а некоторые конкретные исследования (хотя бы тот же расчёт эффекта «ядерной зимы») безусловно являлись приоритетными. На этом фоне своеобразным вердиктом прозвучало известное замечание Ю. В. Андропова на пленуме ЦК КПСС в июне 1983 года: «если говорить откровенно, мы ещё до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живём и трудимся, не полностью раскрыли присущие ему закономерности, особенно экономические. Поэтому порой вынуждены действовать, так сказать, эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок» ¹⁴⁸. Дело явно состояло не в том, что какое-то направление экспертно-аналитической деятельности не было вовремя институционализировано, а принимающие решения лица в нужный момент не имели под рукой соответствующих рекомендаций. Реальная проблема здесь заключалась в способности социально-политической системы к рефлексивному самоконтролю. Импульсы рефлексивного самоконтроля могли исходить с разных уровней, в том числе от высшего партийного и государственного руководства, но система глушила их с достойной лучшего применения эффективностью. Лишь кардинальное изменение самой системы власти и экономических механизмов могло изменить это положение.

Связанные с именем М. С. Горбачёва преобразования вошли в историю под именем «перестройки». Однако обращение к документам и фактам середины 1980-х годов показывает отсутствие у высшего политического руководства страны продуманной концепции реформ. На деле имела место серия достаточно разнородных политических акций, подоплёкой которых было осознание необходимости радикальных изменений. Делавшиеся время от времени М. С. Горбачёвым и его соратниками попытки концептуального обоснования уже предпринятых действий и дальнейших мер по реформированию системы ¹⁴⁹ очень быстро оказывались неадекватными последующему развитию политических процессов.

Сказанное в полной мере относится и к научно-технической политике эпохи перестройки. Ускорение научно-технического прогресса называлось в качестве одного из политических приоритетов уже в первых выступлениях М. С. Горбачёва после избрания Генеральным секретарём ЦК КПСС. В июне 1985 года в ЦК КПСС было проведено совещание по этим вопросам. Основной вывод совещания состоял в необходимости мобилизации научно-технического потенциала и других ресурсов в целях обеспечения опережающего роста отраслей машиностроения. Ставилась задача достижения мирового уровня уже к началу 1990-х годов. Но по сути эти рекомендации мало отличались от прежних подходов в сфере планирования и управления. К тому же — как показало развитие событий — планирование опережающего роста отраслей машиностроения было основано на неверном экономическом расчете: машиностроительные отрасли просто не сумели освоить почти удвоившийся объём инвестиций за период 1986–1990 годов. ¹⁵⁰

В первые годы перестройки определение первоочередных направлений научно-технического прогресса (информатика и вычислительная техника, робототехника, биотехнологии и так далее) отличалось непоследовательностью и келейностью — в некоторых случаях объявление очередного «приоритета» оказывалось сюрпризом даже для руководства правительства ¹⁵¹. Тем самым происходили распыление усилий государства и известная девальвация целевых программ, разработка которых осуществлялась в первую очередь на ведомственной основе без учёта широкого спектра социальных последствий. Позднее М. С. Горбачёв, рассказывая о дискуссиях по наиболее спорным вопросам мелиорации и водного хозяйства, признавал, что анализу долговременных последствий проектов в этих областях не уделялось необходимого внимания ¹⁵².

Отмена авантюристического проекта поворота сибирских рек в августе 1985 года несомненно явилась реакцией на выступления ряда известных писателей и представителей общественности против угрозы непоправимого ущерба окружающей среде, уничтожения экосистем и естественных ландшафтов, культурной деградации и разрушения жизненного уклада населения значительной части страны в угоду ведомственным интересам. Это была одна из первых побед гласности, которая придала мощный импульс развитию экологического движения. Но в то же время главным побудительным мотивом для Политбюро стала непомерная стоимость этого проекта и его крайне сомнительная окупаемость. Серьёзных выводов в отношении механизма принятия решений, его экспертного обеспечения и учёта общественного мнения сделано не было. Требования экспертизы конкретных проектов (преимущественно в сферах мелиорации и гидротехнического строительства, гидроэнергетики, нефтехимической, целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности) не переходили в плоскость критического рассмотрения всей научно-технической и в целом экономической политики с точки зрения совместимости с социальной и природной средой.

Взрыв реактора на четвёртом энергоблоке Чернобыльской АЭС 26 апреля 1986 года стал крупнейшей в истории человечества техногенной катастрофой. Если говорить не о простых причинно-следственных связях чернобыльской трагедии, но в целом о генезисе советского «мирного атома», то становится понятной системная взаимосвязь «инцидента 26 апреля» и тоталитарного механизма принятия решений. Фактически этот диагноз поставил и сам М. С. Горбачёв, выступая на заседании Политбюро 3 июля 1986 года: «Мы 30 лет слышим от вас — учёных, специалистов, министров, что все тут надёжно. И вы рассчитываете, что мы будем смотреть на вас как на богов. А кончилось провалом. Министерства и научные центры оказались вне контроля. Во всей системе царили дух угодничества, подхалимажа, групповщины и гонения на инакомыслящих, показуха, личные и клановые связи вокруг руководителей» ¹⁵³.

В связи с последствиями Чернобыльской катастрофы произошла резкая активизация дискуссий по проблемам безопасности ядерной энергетики и других технологий, связанных с повышенным риском. Со стороны политического руководства СССР «были даны поручения по оценке техники для атомных станций, внесены предложения объединить усилия для повышения безопасности АЭС в мире, значительно расширить … участие в деятельности МАГАТЭ» ¹⁵⁴. Правда, реализация этих поручений и предложений происходила по привычному отраслевому принципу и не привела к появлению организаций, осуществляющих комплексную оценку других видов техники и технологии, или — по крайней мере — обязательную экологическую экспертизу технических проектов ¹⁵⁵.

Последствия недостаточно продуманных технических решений, техногенных и природных катастроф оказались в числе факторов, усугубивших системный кризис социально-политического и государственного строя. Не только Чернобыль, но даже казалось бы локальные инциденты или спорные в экологическом отношении проекты местного масштаба в напряжённой социальной обстановке приводили к серьёзнейшим политическим последствиям. Так, например, реализация непродуманных в плане социально-экологических последствий проектов разработки месторождения фосфоритов в Северо-восточной Эстонии и строительства второй очереди электростанции, работающей на сланцевом топливе, привела в 1988 году к возникновению природоохранного движения, которое в считанные месяцы трансформировалось в массовое движение за независимость Эстонии от Советского Союза. В Литве и Армении выступления за закрытие местных АЭС также слились с массовым национальным движением. Подобная ситуация имела место и в Венгрии, где строительство на Дунае плотины и гидроэлектростанции вызвало протесты общественности, которые к 1989 году трансформировались в политические требования.

Нет ничего удивительного в том, что в последние годы существования Советского Союза и коммунистических режимов в странах Центральной и Восточной Европы научно-технические проблемы отошли на задний план общественных дебатов и политической борьбы. Фактически весь процесс принятия долгосрочных решений в областях науки и техники был блокирован в связи с неопределённостью в отношении государственного устройства, будущей политической системы и хозяйственного механизма. Лишь прояснение этих фундаментальных вопросов позволяло судить о возможных вариантах дальнейшего развития науки, техники и образования.

Дезинтеграция и распад Советского Союза, глубокий экономический и социальный кризис, необходимость серьёзного реформирования системы науки и образования, резкое сокращение бюджетного финансирования научно-исследовательских программ привели к серьёзному спаду и в этих областях. Условием выживания науки и образования стала их модернизация, приспособление к новой экономической и социальной структуре России. Но в то же время развитие демократических институтов, возникновение рыночной экономики, отказ от догматической идеологии, возможность широких контактов и диалога с представителями мирового научного сообщества начали создавать благоприятные возможности для новых инициатив в сфере научно-технической и экологической политики в интересах нынешних и будущих поколений. Несомненно одна из важных современных задач состоит в том, чтобы выявить и реализовать эти потенциальные возможности ¹⁵⁶.