Виталий Георгиевич Горохов, Вадим Маркович Розин:
Введение в философию техники.
Глава 6. Некоторые особенности современного развития техники: от традиционного познания и социального действия к нетрадиционному

В XVI–XVII веках идеи инженерии и развития техники на основе инженерной деятельности были всего лишь замыслом и воплощались в отдельных практических образцах. Но по мере развития новой науки и инженерии, а в XIX–XX веках — индустриального производства, целиком опирающегося на инженерию и проектирование, — облик нового технического мира становится всё более ощутимым.

Однако философию техники интересуют не внешний облик технического мира, не сам факт поразительного усложнения техники и даже не просто закономерности развития технических форм, а источники и детерминанты, определяющие функционирование и развитие техники. Среди них важное место занимает научно-инженерная картина мира, сложившаяся в конце XIX — начале XX века.

Картина мира представляет собой образ той действительности, из которой, как непосредственно данной, исходит специалист. Научно-инженерная картина мира включает в себя некий сценарий. Существует природа, мыслимая в виде бесконечного «Соляриса» материалов, процессов, энергий. Учёные описывают в естественных науках законы природы и строят соответствующие теории. Опираясь на эти законы и теории, инженер изобретает, конструирует, проектирует инженерные изделия (машины, механизмы, сооружения). Массовое производство, опираясь на инженерию, производит вещи, продукты, необходимые человеку и обществу. В начале этого цикла стоят учёный и инженер — творцы вещей, в конце — их потребители. В соответствии с традиционной научно-инженерной картиной мира считается, что познание и инженерная деятельность не влияют на природу, из законов которой инженер исходит, что техника как результат инженерной деятельности не влияет на человека, поскольку является созданным им средством, что потребности естественно растут, расширяются и всегда могут быть удовлетворены научно-инженерным путём.

Становление инженерной деятельности, реальности и научно-инженерной картины мира не было бы столь успешным, если бы инженерная деятельность не оказалась эффективной. Эффективность инженерной деятельности проявилась при создании, как отдельных инженерных изделий, так и более сложных технических систем. Если Гюйгенс сумел создать инженерным способом часы, то сегодня таким способом создаются здания, самолёты, автомобили и бесконечное количество других необходимых человеку вещей. По сути, самолёт есть сложная техническая система, но, например, ещё сложнее АЭС, ускорители или космические комплексы. Во всех этих случаях инженерный подход к решению проблем демонстрирует свою эффективность. Венцом могущества и эффективности инженерного подхода и одновременно его ограниченности является формирование «демиургических комплексов».

1. Кризис инженерии и новая идея инженерии

Могущество инженерии подготавливает и её кризис. Сегодня обозначились, по меньшей мере, четыре области такого кризиса: поглощение инженерии нетрадиционным проектированием, поглощение инженерии технологией, осознание отрицательных последствий инженерной деятельности, кризис традиционной научно-инженерной картины мира.

Если инженерное (техническое) проектирование имеет дело с разработкой процессов, описанных в естественных или технических науках, то другие виды проектирования (архитектурное, градостроительное, дизайнерское, организационное и так далее) разрабатывают помимо таких процессов и другие — описанные в опыте или даже априорно задаваемые (желаемые). Впрочем, и в инженерном проектировании не все процессы задаются и рассчитываются на основе знаний естественных наук. Например, при проектировании автомашин, самолётов, ракет лишь в самое последнее время стали учитывать и рассчитывать загрязнение воздушной среды, тепловые выбросы, уровень шума, изменение инфраструктур (требования к коммуникациям, экономике, технологии изготовления, образованию, и так далее), влияние на людей и ряд других, как сегодня выясняется, важных моментов. Экспансия проектного мышления и инженерии заставляет инженеров не только организовывать инженерное дело по образу проектирования (как инженерные проекты), но и, что более существенно, мыслить проектно.

Инженер всё чаще берётся за разработку процессов, не описанных в естественных и технических науках и, следовательно, не подлежащих расчёту. Проектный фетишизм («Всё, что изображено в проекте, можно реализовать») разделяется сегодня не только проектировщиками, но и многими инженерами. Проектный подход в инженерии привёл к резкому расширению области процессов и изменений, не подлежащих расчёту, не описанных в естественной или технической науке. Эта область содержит процессы трёх видов: влияние на приходные процессы (например, загрязнение воздушной среды, изменение почвы, разрушение озонового слоя, тепловые выбросы, и так далее), трансформация деятельности и других искусственных компонентов и Ьистем (например, инфраструктурные изменения) и воздействие на человека и общество в целом (например, влияние транспорта или ЭВМ на образ жизни, сознание, поведение человека).

Ещё более значительное влияние на развитие инженерии, а также расширение области её потенциальных «ошибок», то есть отрицательных или неконтролируемых последствий, оказывает технология. Длительное время (в течение второй половины XIX и первой половины XX века) изобретательская деятельность, конструирование и традиционное инженерное проектирование определяли развитие и особенности инженерии. Происходило формирование, с одной стороны, самой инженерии и связанных с ней деятельностей (исследовательской, расчётной, проектной, производственной, эксплуатационной), с другой — естественных и технических наук, обеспечивающих инженерию. Являясь на первых порах всего лишь одним из аспектов изготовления технических изделий и сооружений, технология, понимаемая в узком смысле, способствовала постепенному осознанию и выявлению операциональных, деятельностных и социокультурных составляющих инженерной деятельности. В последние десятилетия ситуация изменилась. Как мы уже отмечали, реализация крупных национальных технических программ и проектов в наиболее развитых в промышленном отношении странах позволила осознать, что существует новая техническая действительность, что технологию следует рассматривать в широком контексте. Исследователи и инженеры обнаружили, что между технологическими процессами, операциями и принципами (в том числе и новыми), тем состоянием науки, техники, инженерии, проектирования, производства, которые уже сложились в данной культуре и стране, с одной стороны, и различными социальными и культурными процессами и системами — с другой, существует тесная взаимосвязь.

С развитием технологии происходит кардинальное изменение механизмов и условий прогресса техники и технических знаний (дисциплин, наук). Главным становится не установление связи между природными процессами и техническими элементами (как в изобретательской деятельности) и не разработка и расчёт основных процессов и конструкций создаваемого инженерами изделия (машин, механизмов, сооружений), а разнообразные комбинации уже сложившихся идеальных объектов техники, видов исследовательской, инженерной и проектной деятельности, технологических и изобретательских процессов, операций и принципов. Изобретательская деятельность и конструирование начинают обслуживать этот сложный процесс, определяемый не столько познанием процессов природы и возможностями использования знания в технике, сколько логикой внутреннего развития технологии в её широком понимании. Эту логику обусловливают и состояние самой техники, и характер технических знаний, и развитие инженерной деятельности (исследование, разработка, проектирование, изготовление, эксплуатация), и особенности различных социокультурных систем и процессов. Можно предположить, что технология в индустриально развитых странах постепенно становится той технической суперсистемой (техносферой), которая определяет развитие и формирование всех прочих технических систем и изделий, а также технических знаний и наук.

В рамках современной технологии сложились и основные демиургические комплексы, включая «планетарный», то есть воздействующий на природу нашей планеты. Важно обратить внимание на то, что, развиваясь в рамках технологии, инженерия всё больше становится стихийной, неконтролируемой и во многом деструктивной силой. Постановка инженерных задач определяется теперь не столько необходимостью удовлетворить ближайшие человеческие желания и потребности (в энергии, механизмах, машинах, сооружениях), сколько имманентными возможностями становления техносферы и технологии, которые через социальные механизмы формируют соответствующие этим возможностям потребности, а затем и «техногенные» качества и ценности самих людей.

В связи с этим можно говорить и о более сложном процессе формирования особого типа современного человека с научно-технической ориентацией. Это проблема известной теории двух культур — технической и гуманитарной.

Отрицательные последствия инженерной деятельности вносят свой «вклад» в три основных вида кризиса: разрушение и изменение природы (экологический кризис), изменение и разрушение человека (антропологический кризис) и неконтролируемые изменения второй и третьей природы: деятельности, организаций, социальных инфраструктур (кризис развития). Однако, как пишет Федерико Майор, «не сводится ли защита окружающей среды на деле к простому сомнению — можно ли обеспечить выживание человека как вида или уже слишком поздно? Пока продолжается нынешняя техническая экспансия и столь безответственная, беспощадная эксплуатация природы, экономический рост будет означать ущерб нашей биосфере и даже её разрушение».

Влияние технического развития на человека и его образ жизни менее заметно, чем на природу. Тем не менее, оно существенно. Здесь и полная зависимость человека от технических систем обеспечения и технических ритмов, которым должен подчиняться человек (производственные, транспортные, коммуникационные — начало и окончание программ, скорости процессов, кульминации), и потребности, которые исподволь или явно (например, с помощью рекламы) формируют технические новации.

Неконтролируемые изменения второй и третьей природы стали предметом изучения в самое последнее время, когда выяснилось, что человек и природа не успевают адаптироваться к стремительному развитию технической цивилизации. И раньше одни технические новшества и изменения влекли за собой другие. Например, развитие металлургии повлекло за собой создание шахт и рудников, новых заводов и дорог и тому подобное, сделало необходимым новые научные исследования и инженерные разработки. Однако до середины XIX века эти трансформации и цепи изменений разворачивались с такой скоростью, что человек и отчасти природа успевали адаптироваться к ним (привыкнуть, создать компенсаторные механизмы и другие условия). В XX веке темп изменений резко возрос, цепи изменений почти мгновенно (с исторической точки зрения) распространялись на все стороны жизни. В результате отрицательные последствия научно-технического прогресса отчётливо проявились и стали проблемой.

Теперь скажем несколько слов о кризисе традиционной научно-инженерной картины мира. Оказалось, что и инженерная деятельность, и естественнонаучное знание, и техника существенно влияют на природу и человека, меняют их. Правда, и природу начинают понимать иначе. В своё время (XVI–XVII века) большим достижением было преодоление античного и средневекового понимания природы. А. Койре, анализируя научную революцию XVII века и роль в ней Галилея, подчёркивает, что обращение к методическим принципам Платона и заимствование отдельных идей Демокрита позволили Галилею совершенно иначе взглянуть на природу и движение тел.

Для Аристотеля природа, точнее космос, иерархически упорядочены, причём каждая вещь и сущность имеют своё «естественное место», относительно которого совершаются все движения («насильственные», когда тело выводится из этого места, и «естественные», когда оно возвращается назад). Для Платона же космос, природа задаются совокупностью идей, реализация которых на уровне бытия предполагает математизацию (числовую и геометрическую идеализацию). Однако математизация не может быть осуществлена, пока бытие мыслится как иерархическое, а движения — как подразделяющееся на естественные и насильственные, поскольку математическая онтология делает гомогенным всё то, что в ней описывается и представляется. А. Койре показывает, что Демокрит, Архимед и Коперник, на которых опирается Галилей, постепенно подготовили новое понимание природы. Демокрит дал образец однородного, но пока ещё качественного описания космоса, Архимед — того, как может происходить физико-математическое описание объектов, как бы изъятых из природы (то есть идеализированных). Коперник и позднее Кеплер подготовили «единый образ» гомогенной космической реальности — одновременно физической и математической, где любое движение (как небесных, так и земных тел) подчинялось законам природы и математики.

Кризис традиционной научно-инженерной картины мира снова, но, естественно, уже на другом уровне, возвращает нас к негомогенному пониманию природы. Приходится различать «природу вообще» и «планетарную природу». В рамках планетарной природы уже не действует принцип независимости природы и человека от познания, инженерной деятельности и техники. Нужно сказать, что рождающийся в наше время новый образ планетарной природы непривычен. Это уже не простой объект деятельности человека, а, скорее, живой организм. Законы подобной природы не вечны, а обусловлены исторически и в культурном отношении. Само человеческое действие здесь (включая научное познание, инженерию и проектирование) есть орган эволюции природы. У эволюции есть цель и не одна. Природа не только условие человеческой деятельности и прогресса, но и их цель, а также своеобразное духовное существо. Она может чувствовать, отвечать человеку, ассимилировать его усилия и активность. Но как в этом случае быть с первой природой, со второй природой?

Дело в том, что в сознании философов и учёных фигурирует, правда в несколько ослабленной форме, установка на целостное непротиворечивое представление всей природы. Попытки включить разные «природы» (первую, вторую, материальную, духовную, космическую, природу микромира и так далее) в рамки единой картины природного мира вдохновляются до сих пор именно этой установкой. У всех подобных синтезов — общая проблема: соединить, связать несоединимые онтологические признаки, дедуцировать их в некоторой правдоподобной и убедительной логике. При этом, поскольку естественная точка зрения на природу является доминирующей, синтез идёт именно в онтологической плоскости и при чётко выраженных границах разных природ становится практически невыполнимым. Например, как ни рассуждай, но связать в онтологической плоскости природу микро- и макромира пока не удаётся. Аналогично не удаётся вывести культуру из природы и, наоборот, природу из сознания и духа, если, конечно, не прибегать к поэтическому воображению.

Установке на синтез природ, на построение единой непротиворечивой картины природного мира в современной культуре противостоит другая установка — на дифференциацию, разведение отдельных природ. Каждая отдельная природа характеризуется при этом самостоятельными законами, действующими только на «территории» данной природы. Например, законы культуры историчны и, отчасти, искусственны, а первой природы — вечны и естественны. Явления гуманитарной природы Подчиняются рефлексивным отношениям и отношениям «понимающей» и «диалогической» коммуникации, а явления технической природы — принципам технического действия и эффективности. Установка на обособление и спецификацию отдельных природ находит мощное подкрепление в предметной работе специалистов, в конкретных группах и типах наук (естественных, математических, технических, гуманитарных, общественных и так далее).

Но почему всё-таки эти природы осознают себя «природой» и разве сама природа, общество, культура, человек распадаются на самостоятельные изолированные наглухо друг от друга сферы? Если сегодня, возможно, подобная глухота и слепота действительно имеют место в силу особенностей современного разделения труда, опосредованное многих сфер деятельности, особой организации жизни человека и других причин, то такое состояние культуры нельзя признать удовлетворительным, отрицательные последствия его у всех на виду. Следовательно, синтез разных природ всё же необходим, нужно стремиться к построению целостной картины природного мира. Другое дело, должен ли этот синтез разных природ идти только в онтологической плоскости, под естественным углом зрения?

Ведь что, в конце концов, такое природа? Онтологическое и смысловое основание познавательной деятельности определённого типа, группы определённых наук, научных предметов и дисциплин. С этой точки зрения синтез природ должен вестись в двух перпендикулярных плоскостях — онтологической и методологической. Методологическая рефлексия разных видов познавательной деятельности, разных групп наук должна выявить их онтологические и смысловые основания; затем необходимо обсудить пути и способы интегрирования этих оснований. При этом не исключено, что сквозной онтологический синтез просто не потребуется, его заменят переходы из одних типов научных предметов в другие, а также перепредставления друг в друга онтологических картин и смыслов, лежащих на границах сходящихся разных природ.

Следующая настоятельная культурная проблема нашего времени — учёт влияния на первую природу самой человеческой культурной активности. Действительно, традиционное понимание природы исходит из убеждения, что человеческая деятельность (познавательная, инженерная, производственная) не изменяет параметры и характеристики природы, поскольку исходит как раз из её законов. Фрэнсис Бэкон говорил, что природу мы побеждаем, подчиняясь ей её законам. Но в XX столетии выяснилось, что человеческая культурная деятельность достигла таких масштабов, что стала влиять на саму окружающую человека природу, менять её характеристики и законы). Следовательно, понятие природы должно быть изменено, природой должны считаться не только первая природа, но и симбиоз первой природы и человеческой деятельности (культуры), то есть естественно-искусственное целое.

Наконец, есть ещё одна культурная проблема — выявление природы самой человеческой деятельности. «Человек становится губителем природы, — отмечает Г. Батищев, — не потому, что он слишком далеко ушёл от неё, что сделался чрезмерно внеприродным, далёким от ответственности и простоты, самодеятельной и самопрогрессирующей силой, но, как раз напротив, потому что он в пределах некоторых специфических социальных отношений ведёт себя аналогично безответственно грубой природоподобной стихии». Конечно, общественные и гуманитарные науки пытаются описать природу человеческой деятельности и культуры, но сегодня этих усилий недостаточно.

Пересматривается в наше время и понятие о потребностях, а также образ достойного существования человека. Поскольку потребности современного человека в значительной мере обусловлены научно-техническим прогрессом и этот же прогресс превращает человека в Gestell («Постав»), то есть лишает его свободы, ставится вопрос о высвобождении человека из-под власти техники, о том, что он должен пересмотреть своё отношение и к технике, и к природе.

Короче говоря, сегодня приходится пересматривать все основные, составляющие традиционной научно-инженерной картины мира, включая саму идею инженерии. В частности, в эту идею входит и представление о том, что все проблемы, порождаемые научно-техническим прогрессом, можно решить опять же научно-инженерным, рациональным способом. Вряд ли это так. Нужно учесть, что в социуме деятельности принадлежат различным культурным подсистемам и в этом плане подчиняются логике их жизни, в частности, ценностным отношениям. Особенностью же жизни культурных подсистем, в отличие от рационально организованной деятельности, является взаимодействие, борьба разно-ориентированных, иногда противоположных сил и ценностей. В этом плане реализация отдельных актов деятельности, не учитывающая бытие других деятельностей, может не только не приводить к нужным результатам, но и давать результаты, противоположные ожидаемым.

Следовательно, «природа» человеческой деятельности во многом зависит от культурных их составляющих и содержит два различных алоя — акты деятельности, организуемые на рациональной основе, и культурные компоненты (подсистемы), живущие по иной логике. Именно поэтому большинство проблем, встающих сегодня в обществе, не удаётся решить научно-техническим способом.

Кризис инженерной идеи и инженерии, о которых мы говорили выше, заставляет искать новые, альтернативные подходы. Обычно техническая мысль идёт здесь в направлении создания малоотходных производств, новых дружественных человеку технологий (ЭВМ, чистые в экологическом отношении источники энергии, изделия и машины из нетрадиционных материалов и так далее), производств с замкнутыми циклами, более широкое развитие биотехнологий, и так далее. Политическая мысль ищет выход в разработке системы коллективной ответственности и ограничений (например, отказ от производства веществ, разрушающих озоновый слой, снижение выброса в атмосферу тепла и вредных химических веществ и так далее). И то, и другое, конечно, необходимо. Но есть ещё один путь, на который указывает философия техники: критическое переосмысление самих идей, лежащих в основании нашей технической цивилизации, прежде всего идеи естественной науки и инженерии. Начнём с последней идеи.

Судя по всему, традиционная идея инженерии исчерпала себя. Во всяком случае, сегодня необходимо формулировать идею инженерии заново. Основной вопрос здесь следующий. Как реализовать силы природы (и первой, и второй), как использовать их для человека и общества, согласуя это использование с целями и идеалами человечества. Последнее, например, предполагает: снижение деструктивных процессов, безопасное развитие цивилизации, высвобождение человека из-под власти техники, улучшение качества жизни и другие.

Возникает, однако, проблема: совместимо ли это с необходимостью обеспечивать приемлемый и достойный уровень существования для миллиардов людей на планете и восстанавливать природу планеты? Другая проблема — как контролировать изменения, вызванные современной инженерной деятельностью, проектированием и технологией. Дело в том, что большинство таких изменений (изменение природных процессов, трансформация человека, неконтролируемые изменения второй и третьей природы) поддаются расчёту только в ближайшей зоне. Например, уже на региональном, а тем более, планетарном уровне трудно или невозможно просчитать или контролировать выбросы тепла, вредных веществ и отходов, изменение грунтовых и подземных вод и так далее. Не менее трудно получить адекватную картину региональных и планетарных изменений техники, инфраструктур, деятельности или организаций. Трансформация образа жизни потребностей человека, происходящая под воздействием техники, также плохо поддаётся описанию и, тем более, точному прогнозированию. Как же действовать в этой ситуации неопределённости?

Однозначного ответа здесь нет, можно лишь наметить один из возможных сценариев. Всё, что можно рассчитать и прогнозировать, нужно считать и прогнозировать; следует сводить к минимуму отрицательные последствия инженерной деятельности. Необходимо работать над минимизацией потребностей и их разумным развитием. Нужно отказаться от инженерных действий (проектов), эффект и последствия которых невозможно точно определить, но которые, однако, могут вести к экономическим или антропологическим катастрофам. Важно сменить традиционную научно-инженерную картину мира, заменив её новыми представлениями относительно природы, техники, способов решения задач, достойном существовании человека, науки.

Безусловно, должно измениться и само понимание техники. Прежде всего, необходимо преодолеть натуралистическое представление техники. Ему на смену должно прийти понимание техники, с одной стороны, как проявления сложных интеллектуальных и социокультурных процессов (познания и исследования, инженерной и проектировочной деятельности, развития технологий, сферы экономических и политических решений и так далее), с другой — как особой среды обитания человека, навязывающей ему средовые архетипы, ритмы функционирования, эстетические образы, и так далее.

Новая инженерия и техника предполагает иную научно-инженерную картину мира. Такая картина уже не может строиться на идее свободного использования сил, энергий и материалов природы и идее творения. Плодотворные для своего времени (эпохи Возрождения и XVI–XVII веков) эти идеи помогли сформулировать замысел и образцы инженерии. Но сегодня они уже не отвечают ситуации. Новая инженерия и техника — это умение работать с разными природами (и первой, и второй, и культурой), это внимательное выслушивание и себя, и культуры. Выслушать — это значит понять, с какой техникой мы согласны, на какое ограничение своей свободы пойдём ради развития техники и технической цивилизации, какие ценности технического развития нам органичны, а какие несовместимы с нашим пониманием человека и его достоинства, с нашим пониманием культуры, истории и будущего.

Идея новой инженерии и техники чем-то напоминает современную идею психики и телесности человека. Последние десятилетия в этой области принесли понимание того, что наше психическое и телесное развитие происходит не просто на основе идей обучения и питания (эквивалент идей использования), а предполагает работу по самосовершенствованию человека, осмысление им ценностей и жизненного пути, выслушивание себя, своей природы и в то же время конструирование своей природы в диалоге и общении с другими. Не таковы ли должны быть новая инженерия и техника? Не просто обособившиеся виды практики, а органы человеческого развития, не имманентные источники развития (науки, инженерии, техники), а осмысленный выбор и разумные ограничения, не созерцание и объективное изучение научно-технического прогресса, а выслушивание и конституирование основных сил и условий, определяющих характер такого прогресса. Но, конечно, все это лишь образ и замысел новой инженерии и техники. Будут ли они реализованы и в каком виде, вопрос будущего и дальнейших размышлений, исследований и практических действий.

В наше время происходит бесшумная революция, как в области научного познания, так и в области опирающегося на научное знание социального действия. Меняются представления о познании и социальном действии, их практика. Все это не может не сказаться и на изучении техники. Поэтому в этой главе мы решили также рассмотреть, какие изменения в области понимания научного познания и социального действия происходят в наше время. Удобнее всего это сделать, анализируя, с одной стороны, дифференциацию познания как науки и как отображение опыта человека, с другой — особенности социального проектирования. Одновременно, анализ социального проектирования — это один из примеров прикладных исследований в области философии техники. Второй пример прикладных исследований, который мы приведём дальше, — социокультурный анализ процессов информатизации.

2. Познание как наука и опыт конституирования человека

Судя по всему, мы сегодня переживаем период по значению не менее важный, чем античный, когда была сформулирована сама идея науки и практически осуществлены познание и наука. Интерес к проблемам научной рациональности, иррациональным формам сознания, новое внимание к истории науки, обсуждение проблем различения науки и ненауки, к которой мы раньше уверенно относили и астрологию, и алхимию, и эзотерические учения, и многое другое, (а теперь заколебались?), — всё это свидетельство глубинных сдвигов, происходящих в философии науки, гносеологии, эпистемологии, более широко, в самом основании современного «органона» знания. С этой точки зрения, действительно необходимо вернуться к истокам философской и научной мысли. В Античности произошла дифференциация двух разных подходов в отношении к познанию и знанию. В курсе лекций в Коллеж де Франс (в 1892 году) Мишель Фуко много внимания уделил анализу, как он считал, преобладающего в античной ментальности философского принципа (концепции) epimeleia (буквально — «забота, попечение»). Epimeleia, по Фуко, — это и общее отношение к себе, миру и другим людям, и переключение внимания с внешнего мира на самого себя, и особенно забота о себе, предполагающая «изменение, очищение и преобразование себя», и, наконец, «свод законов, определяющих способ существования субъекта».

Фуко считал, что эта концепция, определившая всю историю европейской субъективности, была сформулирована Платоном, прежде, как условие политического, а мы бы сказали и нравственного (в античном понимании) действия, поскольку, пишет Фуко, «невозможно руководить другими, невозможно превратить свои привилегии в политическое воздействие на других, в рациональное действие, не проявляя заботы о самом себе». И точно, в работах Платона есть принципиальная двойственность. С одной стороны, конституируя познание («размышление»), он утверждает существование разумного начала, божественной инстанции, истины, которой подчиняется субъективность человека. Всякий раз, пишет Платон, когда душа «устремляется туда, где сияют истина и бытие, она воспринимает их и познает, и это показывает её разумность. Когда же она уклоняется в область смешения с мраком, возникновения и уничтожения, она тупеет, становится подверженной мнениям, меняет их так и этак, и кажется, что она лишилась ума». С другой стороны, он подчёркивает, что необходимым условием познания является стремление человека к «божественному», «ввысь», «к благу», работа человека над собой, изменение.

Короче говоря, речь идёт о духовной работе как условии познания. «С точки зрения духовного опыта, — пишет Фуко, — никогда акт познания сам по себе и как таковой не мог бы обеспечить постижение истины, не будь он подготовлен, сопровождаем, дублируем, завершаем определённым преобразованием субъекта — не индивидуума, а самого субъекта в его бытии как субъекта. Гнозис — это, в конечном счёте, то, что всегда стремиться переместить, перенести в сам познавательный акт условия, формы и следствия духовного опыта…».

Напротив, Аристотель фактически свел духовную работу субъекта к познанию и науке, однако, всё же он полагал, что только Разум и Бог являются последними основаниями философской мысли. Допуская это, Аристотель, тем не менее, даже к человеку уже подходит как учёный. Это прекрасно видно из его учения «О душе». «Известно, что познание души может дать много для всякой истины, главным же образом, для познания природы. Теперь мы хотим обозреть и познать её природу и сущность, затем всё, что с ней происходит».

Мишель Фуко полагает, что аристотелевский подход получает своё окончательное завершение лишь в Новое время. «Несколько веков спустя, — пишет Фуко, — в тот день, когда был сформулирован постулат о том, что познание есть единственный путь к постижению истины, в картезианский момент истории мысль и история истины вступили в современный период развития. Иначе говоря, я полагаю, что современная история истины ведёт свой отсчёт с того момента, когда познание, и лишь оно одно, становится единственным способом постижения истины, то есть этот отсчёт начинается с того момента, когда философ, или учёный, или просто человек, пытающийся найти истину, становится способным разбираться в самом себе посредством лишь одних актов познания, когда больше от него ничего не требуется — ни модификации, ни изменения его бытия».

Однако и платоновский подход всё же сохраняется в философии, особенно, когда философы обсуждают такие темы, как любовь, искусство, религия, да и аристотелевско-декартовская линия в поисках последних своих оснований периодически «зависала в воздухе». Кантовская «вещь в себе», гегелевская «случайность природы», фихтевское «бессознательное сознание», шеллинговское «созерцание чистого Я», а позднее «Бог» и «хотение», трактовка Шопенгауэром разумной воли как разумного сознания, гартмановская «бессознательная психическая деятельность», — все это примеры, обнажающие границу и смысл познания как науки. Во всех этих случаях философы уяснили, что познание как стремление к истине, как наука — только один из планов жизни, что способность новоевропейского человека к познанию и науке сами зависят от каких-то других начал.

Мы говорим здесь об условиях познания потому, что философия техники осознает себя не только в естественнонаучном ключе, но и в гуманитарном и связывает свои задачи с изучением не только техники, но и человека (в мире техники и техникой обусловленного), причём не только под углом зрения его познавательных способностей. Как же философия выходила на гуманитарную проблематику?

С Ницше начинается планомерная атака на аристотелевские и декартовские принципы познания. «Ницше, — пишет Ю. Н. Давыдов, — признает, что в иррационалистических построениях философия перестаёт быть наукой, строгой теорией, а становится «любовью к мудрости», «любомудрием» вообще. Поскольку иррационализм не считает разум способным к истинному воспроизведению действительности, он старается по возможности освободиться от рационального способа изложения своих идей… философия хочет быть «мудростью», черпающей свои проблемы и своё содержание «непосредственно из жизни», — она желает быть «непосредственным выражением жизни» — «философией жизни».

Позиция критиков этой линии подкреплялась также тем обстоятельством, что, начиная с XVII–XVIII веков, в качестве идеала познания стало рассматриваться естествознание. Естественнонаучный подход предполагал не просто неприкосновенность субъекта познания (разведение духовной работы и науки в разные стороны), а автономное развитие науки, возможность сделать человека сначала объектом познания, а затем и объектом практического действия по образу инженерии. «Человек всего лишь тростник, — писал Паскаль, — самое слабое в природе, но это тростник мыслящий». Хотя человек — дитя природы, но, как метко отмечает А. В. Ахутин, «в природе нет ничего принципиально недоступного человеку. Человек — исчезающе малая величина во Вселенной — несёт, однако, в себе её тайну и ключ, с помощью которого он может властвовать над этим джином».

И, следовательно, раз человек сам принадлежит природе, он может властвовать и над самим собой. Таким путём познание ещё раз преодолевает свою зависимость от познающего субъекта, с тем, однако, чтобы заявить свои абсолютные права на человека. В естественнонаучной картине мира наука о человеке, то есть психология, и практика, опирающаяся на эту науку (психотехника), с необходимостью рано или поздно приходят к идее создания нового человека — прозрачного в своих процессах и механизмах, управляемого психологом. Когда в 1927 году Л. С. Выготский выдвигает свою программу построения научной психологии, он формулирует два важных тезиса, которые, по его мнению, должны вывести психологию из кризиса. Во-первых, он указывает практическую цель психологической практики (психотехники) — «подчинение и овладение психикой». Во-вторых, в качестве идеала для психологии заявляет естественную науку. «Не Шекспир в понятиях, как для Дильтея, — пишет Л. С. Выготский, — но психотехника — в одном слове, то есть научная теория, которая привела бы к подчинению и овладению психикой, к искусственному управлению поведением…».

Л. С. Выготский не случайно полемизирует с Дильтеем. Именно последний развернул методологию научного познания, направленную против естественнонаучного подхода, ориентированную на человека как душевное существо. Известно, что в ранних работах Дильтей проводит принципиальное деление наук на гуманитарные (Geisteswissenschaften — «науки о духе») и естественные (Naturwissenschaften — «науки о внешнем мире»). Дильтей показывает, что «науки о духе» должны выработать собственные методы и приёмы исследования, в рамках которых может быть развёрнута так называемая «описательная», или расчленяющая психология. «Метод объяснительной психологии, — пишет Дильтей, — возник из неправомерного распространения естественнонаучных понятий на область душевной жизни и истории». Он утверждает, что «господство объяснительной или конструктивной психологии, оперирующей гипотезами по аналогии с познанием природы, ведёт к последствиям, чрезвычайно вредным для развития наук о духе».

Реализуя эти установки, Дильтей столкнулся с принципиальными затруднениями, которые сегодня можно понять следующим образом: не меняя исходных установок понимания науки и познания, нельзя адекватно представить душевную жизнь человека. В частности, получалось, что изучение душевной жизни предполагает понимание, которое само зависит от установок учёного, в то время как душевная жизнь ускользает от исследователя в ходе её познания. Дильтей считал, что человек не может познать сущность самой жизни, то, что открывается, есть её образ, а не сама жизнь. «Эта реальность, сущность, помимо прочего, существует в качестве единого целого, «переживаемого» исходя из него самого. Причём специфический способ данности этой реальности внутреннему опыту увеличивает трудности объективного познания её. Возможность постигнуть другого — одна из самых глубоких теоретико-познавательных проблем. Условие этой возможности состоит в том, что в проявлении чужой индивидуальности не может не выступать нечто такое, чего бы не было в познающем субъекте».

После работ Дильтея началась планомерная критика и естественнонаучных установок познания, и идеи независимости, неизменности познающего субъекта. Здесь можно указать, например, на критику натуралистического видения в философии, о которой мы говорили выше.

Помимо исследований Дильтея, влияния работ Гуссерля, исследований Фуко в нашей стране можно указать, например, на исследования М. М. Бахтина, B. C. Библера, М. К. Мамардашвили. Идеи диалогического мышления, развитые в работах Бахтина и Библера, способствуют преодолению не только натурализма философского мышления, но и выработке совершенно другого, нетрадиционного принципа научного познания. Смысл его в том, что познающий субъект становится в определённой мере зависимым от изучаемого духовного (жизненного) явления, влияет на него, вступает с ним во взаимоотношения.

Если Бахтин подчёркивал и анализировал диалогический характер сознания и речи исследователя и исследуемого, то Библер показывает, что всей культуре присущ диалогический характер, что проявляется затем и в сознании человека. Важно также, что с самой первой своей работы Бахтин провозглашает принцип «сплошной» ответственности учёного перед жизнью, связывая гуманитарное познание с духовной работой. Ещё более решительно сдвигается в этом направлении Мамардашвили, для которого заниматься философией значит (об этом же писал и Бахтин) не быть завершённым. Он подчёркивал, что, философствуя, человек каждый раз рождается заново, что это путь человека, непрерывный процесс.

Аристотель и Платон полагали, что философия — это то, что совершается ради Блага. Но каждый философ понимает Благо по-своему. Например, для Аристотеля Благо — это разум, порядок в мышлении и мире, созерцание божественных вещей, мышление о мышлении. Для Мамардашвили Благо — это духовный христианский путь, делание себя человеком, самосознание и утверждение своей личности, своего Я.

В контексте подобных ценностных установок философ и учёный не только объясняют и теоретизируют, но и символизируют действительность, обнаруживая в ней новые формы жизни. По сути, мы склоняемся к мысли, что следует утверждать дополнительность в хорошем гуманитарном познании знания и символического описания, самого познания и жизнеобнаружения. Именно в контексте жизнеобнаружения научное знание выступает как гуманитарное. Действительно, только в этом контексте оно является диалогическим, ценностным знанием не только об объекте, но и о самом знании и познании (об идее, сознании, понимании), получается не просто как описание независимого от нас объекта, а как момент взаимоотношений с этим объектом (смена монологической позиции на диалогическую, признание за чужим сознанием автономии, обнаружение в речи диалогических обертонов и смыслов и так далее). В этом же контексте знание становится в определённом отношении и символическим, поскольку обеспечивает жизнеобнаружение. Здесь имеет место своего рода диалектика: жизнеобнаружение делает научное знание гуманитарным, а это, в свою очередь, создаёт условия для жизнеобнаружения. Иначе говоря, развёртывание гуманитарного познания и теории ведёт к созданию условий для жизнеобнаружения и построения символического описания и наоборот.

Теперь ещё одна сфера — замышление жизни. У Мамардашвили есть одно глубокое наблюдение. «Предметом философии, — говорит он, — является возможный человек». Не этим ли (то есть возможным человеком) занимается Платон, обсуждая, например, любовь? О какой любви он размышляет в «Пире»: о той, которая уже есть, или о той, которая ещё только должна быть? Не о той и не о другой, и о той и о другой, он «выслушивает жизнь», помогает выйти ей на свет, родиться новой форме человеческого существования — возвышенной любви. Но помогает, не только рефлексируя складывающийся новый опыт любви, а одновременно и замышляя, конституируя её.

Очевидно, рассуждая на гуманитарные темы, нужно различать, где мы говорим о том, что есть, а где, говоря о том, «что есть», мы на самом деле больше имеем в виду свой замысел, проект человека или Мира. Возьмём для примера психологию, вспомним призывы Л. С. Выготского «создать нового человека», «переплавить его психику». Не является ли все исследование Выготского не столько научным изучением существующей психики человека, сколько замышлением новой? И не является ли в этом плане теория Фрейда и Роджерса двумя противоположными замыслами современного человека — один, утверждающий конфликт в качестве главного начала человека, а другой — эмпатию. И что интересно, оба эти замысла практически были реализованы в американской культуре усилиями научной и популярной литературы, искусства, психотерапии, средств массовой коммуникации. Но вот вопрос, сходная ли психика у сторонников Фрейда и Роджерса?

Аналогично многие трактаты о новой науке и инженерии эпохи Возрождения являлись замышлениями новой науки и инженерии. Сама философия техники — это дисциплина, не столько изучающая технику, сколько конституирующая её, но естественно, не непосредственно, а посредством воздействия на сознание учёных, инженеров, производственников и других специалистов. Конституирующая — значит замышляющая новую технику (ориентированную на человека, природу и культуру), а также вовлекающая сознание всех причастных к созданию и использованию техники в особые формы бытия, способствующие появлению новой, замышляемой техники.

3. Природа и особенности социального проектирования

Термин «социальное проектирование» устойчиво употребляется в советской литературе, начиная с 1970-х годов. В конце 1980-х годов появляются первые работы, в которых рассматривается социальное проектирование. В конце 1980-х годов не только сложилась практика социального проектирования, но и выкристаллизовались, по меньшей мере, два направления в понимании социального проектирования.

Общепринятого определения социального проектирования не существует; впрочем, некоторые специалисты в области социального проектирования видят в этом, скорее, достоинство. Разное понимание социального проектирования, отсутствие единой концепции обусловливают и различную идентификацию тех или иных видов деятельности как социального проектирования (например, одни авторы относят к нему только проектирование в рамках социального управления, точнее, управления социальным развитием, другие — также дизайн и нововведения, третьи — проектирование в сфере культуры и так далее) и разный счёт «начала», происхождения социального проектирования (социальные утопии, жизнерадостные концепции 1920–1930-х годов или же сознательное применение в конце 1970-х годов проектного и социологического подходов в решении социальных задач).

Чтобы лучше понять особенности социального проектирования необходимо сначала рассмотреть особенности традиционного проектирования и процесс его формирования.

3.1. Формирование и особенности проектирования

Исторически проектирование возникает внутри сферы деятельности «изготовления» (домостроения, кораблестроения, изготовления машин, градостроения и так далее) как момент, связанный с изображением в чертежах и расчетах (и других знаковых средствах — макетах, рисунках) внешнего вида, строения и функционирования будущего изделия (дома, корабля, машин). По мере развития и совершенствования деятельности изготовления семиотическая и мыслительная деятельность, опирающаяся на чертежи и расчёты, все более усложнялась; она начала выполнять следующие функции: организация деятельности изготовления, представление отдельных планов и частей изготавливаемого изделия, увязка на чертеже различных требований к изделию, репрезентация вариантов его решения, оценка и выбор лучших решений и другие. На данном этапе все эти функции формировались внутри деятельности изготовления и практически не осознавались как самостоятельные.

Проектирование становится самостоятельной сферой деятельности, когда происходит разделение труда между архитектором (конструктором, расчётчиком, чертёжником) и собственно изготовителем (строителем, машиностроителем): первые начинают отвечать за семиотическую и интеллектуальную часть работы (конструктивные идеи, чертежи, расчёты), а вторые — за создание материальной части (изготовление по чертежам изделия).

Если раньше чертёжная и расчётная деятельности непрерывно соотносились с изготавливаемым и эксплуатируемым образцом, который позволял корректировать чертежи и расчёты, то на данной ступени формирования эти деятельности строятся исходя из самостоятельных принципов и знаний (в которых естественно отразились отношения, установленные ранее чертёжно-расчётной деятельностью изготовления). Складываются собственно деятельность и реальность проектирования, для которых характерны ряд моментов.

1. Принципиальное разделение труда между проектированием и изготовлением. Проектировщик обязан разработать (спроектировать) изделие полностью, решив все вопросы его внешнего вида, строения и изготовления, увязав при этом разнообразные требования к объекту. Изготовитель по проекту создаёт изделие в материале, не тратя времени и сил на те вопросы, за которые отвечает проектировщик.
2. Проектировщик разрабатывает все изделие в семиотическом аспекте, используя чертежи, расчёты и другие знаковые средства (макеты, графики, фото, и так далее). Его обращение к объекту (прототипу или создающемуся объекту) может быть только эпизодическим или опосредованным (то есть опять-таки выведенным на уровень знаний, чертежей, расчетов).
3. Для проектирования характерны определённая «логика» и определённые возможности, недостижимые вне этой деятельности. Так, проектировщик может совмещать и примерять противоположные или несовпадающие требования к объекту; разрабатывать отдельные планы и подсистемы объекта, не обращаясь определённое время к другим планам и подсистемам; описывать независимо друг от друга вид, функции, функционирование и строение объекта и затем совмещать их; разрабатывать (решать) различные варианты объекта (изделия) и его подсистем, сравнивать эти варианты; «вносить в объект» свои ценности. Разрабатывая изделие, проектировщик строит своеобразные «семиотические модели», причём модели проектируемого объекта, полученные на предыдущих этапах (их условно можно назвать «абстрактными»), используются как средства при построении моделей на последующих этапах проектирования (то есть «конкретных» моделей).

Итак, с возникновением проектирования изготовление разделяется на две взаимосвязанные части: интеллектуальное (семиотическое) изготовление изделия (собственно проектирование), позволяющее решить его оптимальным образом, минуя пробы в материале; изготовление изделия по проекту (стадия реализации проекта). Позднее откристаллизовавшиеся в практике и осознанные в теории способы и принципы проектирования начинают переноситься и на другие деятельности, трансформируя их. Возникают градостроительное проектирование, системотехническое, дизайнерское, эргономическое, организационное проектирование и другие. Однако при переносе на новые виды деятельности не всегда удаётся сохранить и провести в жизнь основные принципы и характеристики сложившейся деятельности проектирования, ряд из них в новых условиях не срабатывает, другие действуют частично.

В результате, наряду с «классическим», «традиционным» вариантом проектирования (архитектурно-строительным, техническим, инженерным) складываются деятельности, лишь напоминающие по некоторым признакам проектирование (их можно назвать «квазипроектными»). Это противопоставление можно сравнить с близким различением «традиционного» и «нового» проектирования (В. Сидоренко) или прототипического и непрототипического проектирования, последовательно проведённым А. Раппапортом. Квазипроектные структуры деятельности можно также назвать проектированием, но в отличие от традиционного — «нетрадиционным», или «современным».

Если принять подобную квалификацию деятельностей (на традиционное проектирование и квазипроектные деятельности, или «современное проектирование»), то можно предположить, что эволюция проектирования идёт в следующем направлении: от деятельности изготовления (в технике и инженерии) к традиционному проектированию, от традиционного проектирования к квазипроектным структурам деятельности, то есть к нетрадиционному, или современному проектированию.

В литературе встречается как противопоставление проектирования в инженерии и науке, так и их отождествление. П. Хилл, например, пишет: «Инженерное проектирование можно рассматривать как науку. Под наукой обычно подразумевают обобщённые и систематизированные знания». Однако как идеальный тип проектирование принципиально отлично от науки и от инженерии. Прежде всего, они отличаются формально по продукту: продукт научного исследования (даже прикладного) — знание, продукт проектирования — проект.

Проект в широком значении лишь организует деятельность изготовления, знание же удовлетворяет познавательному отношению, характеризуя неизвестное (новое) содержание через уже известное. Научное знание получено не на «реальном» объекте (сформированном в практике), а на знаковой оперативной модели, замещающей этот объект. Кроме того, знание — это знание «обоснованное», относящееся уже не к реальному, а «идеальному» объекту, который рассматривается в естественной модальности как причина, закон природы, и так далее. Характерная особенность получения научных знаний — построение новых знаковых моделей оперативным путём (в развитой форме один из основных источников этой оперативности — математика) с последующим доказательством эффективности построенной модели относительно объекта.

Проектирование, в отличие от науки, не служит познавательным целям; подобная задача перед ним может возникнуть только случайно. Цель проектирования — создание объекта, удовлетворяющего определённым требованиям, обладающего определённым качеством (структурой). Однако, в отличие от опытного (технического в античном смысле) способа изготовления объекта в материале и опробования его на практике, в проектировании объект разрабатывается в плоскости «семиотической» (знаковой и знаниевой). Знания для проектирования — это только средства, строительный материал, с их помощью (на основе описаний прототипов, функций, конструкций, соотношений, норм, и так далее) проектировщик, с одной стороны, создаёт «предписания» для изготовления объекта в материале (проект как система предписаний), с другой — описывает строение, функционирование и внешний или внутренний вид объекта, добиваясь, чтобы его структура удовлетворяла требованиям заказчика и принципам проектирования (проект как модель создаваемого объекта). При этом нетрудно показать, что в качестве модели проект имеет две основные функции: «коммуникационную» (связывающую заказчика, проектировщика и потребителя) и «объектно-онтологическую», обеспечивающую внутри процесса проектирования разработку и создание проектируемого объекта.

Особенность проектировочных чертежей как сложных знаковых средств — возможность выражать в них одновременно две разные группы смыслов и содержаний: чисто объектные и операционные (чертеж может быть разбит на элементы, части, фрагменты, между которыми устанавливаются разнообразные отношения — равенства, подобия, части — целого, пропорциональности, включения, выключения, смежности, положения, и так далее). За счёт этого проект может рассматриваться, с одной стороны, как «знание и описание» (в коммуникации — заказчик, проектировщик, потребитель), а с другой — как сложное предписание (в деятельности изготовления; в этом случае отдельные единицы чертежа отсылают к определённым реальным объектам и действиям по измерению и изготовлению).

Одно из условий эффективности проектирования — возможность в ходе проектирования не обращаться к создаваемому в материале объекту, к испытанию его свойств и характеристик в практике. Эта фундаментальная особенность проектирования обеспечивается с помощью знаний (научных, инженерных или опытных), в которых уже установлены как основные, обращающиеся в проектировании функции и конструкции, так и отношения, связывающие функции с конструкциями. Действительно, в норме проектирование предполагает движение от требований к функциям (функционированию), а также от функций к обеспечивающим их конструкциям (и, наоборот, от конструкций к функциям). В ходе проектирования осуществляется расщепление одних функций на другие, вычленение в сложной конструкции более простых и наоборот, составление из простых более сложных (этап проектировочного анализа и синтеза), переход от одних функций и конструкций к другим. При этом проектировщик уверен, что всегда подыщет для функции соответствующую конструкцию, что можно относительно независимо, параллельно разбрасывать «план» функционирования и «план» строения объекта (поскольку они постоянно связываются процессом проектирования), что требования, предъявляемые к проектируемому объекту, можно удовлетворить с помощью известных типов функционирования и конструирования. В общем случае такая уверенность опирается на знания — конкретно, на знания прототипов, а также отношений, связывающих функции и конструкции (функционирование и строение).

Подобные знания устанавливаются или в практике, опытным путём (поэтому их можно назвать «опытными»), или, что чаще, в инженерии и науке (научные или инженерные знания). Именно инженер устанавливает, как связано функционирование объекта с возможностями материального, технического обеспечения этого функционирования и далее — функции с конструкциями. Итак, инженер устанавливает типы, особенности функционирования и строения объекта, а также отношения между функциями и конструкциями, то есть получает те знания, которые проектировщик кладёт в основание операций анализа и синтеза, детализации и конкретизации, разработки вариантов решения проекта и их оценки. Если же инженерные разработки «отстают» или ещё не сложились, то проектировщик обращается к специалистам — практикам (изготовителям, эксплуатационникам, экспертам по потреблению) в поисках опытных знаний, необходимых для проектирования. Например, если расчёт прочности, нагрузок, устойчивости (в архитектурном проектировании) или токов, сопротивлений и напряжений (в электротехническом проектировании) осуществляется на основе развитых инженерных дисциплин и обслуживающих их технических наук, то «расчет» потоков движения, и поведения людей в зданиях (или городе), а также «расчет» деятельности в сложных «человеко-машинных» системах — на основе опытных знаний и соображений (описаний, прототипов, наблюдений, гипотез и так далее).

Исследования показывают, что проектирование венчает собой длительную эволюцию техники и инженерии. Техническая (до инженерная) деятельность имела дело с реальными орудиями, сооружениями, машинами, «техник» действовал методом проб и ошибок, медленно совершенствовал свои изделия, ориентируясь на опыт их употребления, прототипы, традицию технического искусства. Инженерия является предтечей проектирования. Она впервые соединяет разработку семиотических моделей (научных знаний и теорий) с техническим действием, организуя из них единый процесс инженерного. искусства. В инженерии также впервые складывается процедура прямого удовлетворения требований, предъявляемых к будущему изделию. Однако инженер озабочен и ограничен прежде всего связью в изделии двух начал — природного и технического; первое начало — источник энергии, силы, движения; второе — возможность воплотить эти природные процессы в жизнь, поставить их на службу человеку: сделать моментом целенаправленного действия.

Подчеркнём ещё раз, что, в отличие от техники и отчасти инженерии, проектирование уже не обращается к реальному материалу, изделию, опыту. Организуя производство через проекты, оно окончательно освобождается и от технического действия. Проектирование — это искусство и «наука» чисто семиотического действия, изделие здесь с начала и до конца создаётся в плоскости знаковых проектных средств (моделей и предписаний). Возможность не обращаться к материалу, изделию, опыту, возможность решать изделие в плоскости операций со знаками, на моделях, сравнивать варианты решений, испытывать и опробовать соответствующие варианты жизнедеятельности позволяет не только многократно сжать сроки изготовления изделий, но и сделать общее решение неизмеримо качественней и оптимальней. В сравнении с инженерией проектирование не делает различий между природными процессами и другими, одними требованиями и функциями и другими. Для проектировщика эстетический план изделия, например, столь же ценен, как природный, требования удобства и качества жизни столь же важны, как и требования конструктивные. Именно в проектировании удовлетворяются разнообразные требования, предъявляемые к изделию, причём удовлетворяются быстро и эффективно. С этой точки зрения проектирование — это фактически первый и основной механизм в современной культуре, обеспечивающий связь производства с потреблением, заказчика с изготовителем.

Преимущество инженерного обеспечения проектирования перед опытным очевидно. Во-первых, инженерные знания более обоснованы (экспериментально), чем опытные, во-вторых, они более операциональны, строги, точны (поскольку с их помощью можно вести расчёты параметров), в-третьих, инженерные знания позволяют решать значительно более широкий класс задач, чем знания опытные. Последний момент объясняется опережающей ролью научных представлений и теорий. Являясь деятельностью принципиально семиотической, моделирующей, научное исследование (наука) позволяет строить знания (выявлять закономерности, соотношения), ориентируясь не только на потребности и запросы практики, но и на конструктивно-предметные и познавательные соображения. Поскольку инженер заимствует научные знания для разработки своих конструкций, он получает возможность оперировать соотношениями, описывающими значительно более широкую область действительности, чем та, которая сложилась в текущей практике. В свою очередь, проектировщик, используя инженерные знания о функционировании и строении, о том, как связаны функции с конструкциями, получает возможность решать более широкий класс задач (в сравнении с задачами, которые можно решить на основе опытных знаний). Таким образом, между наукой, инженерией и проектированием в норме существуют тесные, органические связи: наука обеспечивает инженерию необходимыми знаниями, а инженерия образует необходимое условие для деятельности проектирования.

Выше мы назвали классический вид проектирования «традиционным». Традиционное проектирование можно специфицировать рядом принципов, которые задают целостность и границы традиционного проектирования, отделяя его от квазипроектных деятельностей, где эти принципы нарушаются или вообще не имеют места. Иногда принципы традиционного проектирования формулируются в литературе (как, например, принцип соответствия функционирования строению), но чаще они фигурируют в профессиональном сознании проектировщиков в качестве так называемых очевидных соображений и постулатов. Далее мы укажем несколько основных принципов традиционного проектирования, не претендуя на полноту (опыт показывает, что сопоставление традиционного проектирования с новыми квазипроектными деятельностями приводит к формулированию и новых принципов). Вот эти принципы.

1. Принцип независимости (материальная реализация проекта не меняет природу и её законы).
2. Принцип реализуемости (по проекту в существующем производстве можно изготовить соответствующее проекту изделие — вещь, сооружение, здание, город, системы, и так далее).
3. Принцип соответствия (в проектируемом объекте можно выделить, описать, разработать процессы функционирования и морфологические единицы (единицы строения) и поставить их в соответствие друг другу; то же справедливо и в отношении функций и конструкций).
4. Принцип завершённости (хотя почти любой проект может быть улучшен во многих отношениях, то есть оптимизирован в целом, тем не менее, он удовлетворяет основным требованиям, предъявленным к нему и его реализации заказчиком, культурой, обществом).
5. Принцип конструктивной целостности (проектируемый объект решается в существующей технологии; состоит из элементов, единиц и отношений, которые могут быть изготовлены в существующем производстве).
6. Принцип оптимальности (проектировщик стремится к оптимальным решениям).

Реализуя в своей деятельности первый принцип, проектировщик описывает и разрабатывает процессы функционирования изделия, определяя их в качестве неотъемлемой компоненты первой или второй природы. При этом он предполагает, что совместно с инженером создаёт оптимальные материальные условия для существования и протекания этих процессов, причём внесение через создание (изготовление) в существующие природные (и социальные в том числе) процессы этих материальных условий в виде изделия не изменяет общую картину и закономерности этих и других процессов функционирования. Считается, что проектировщик при проектировании может пренебречь искажением процессов функционирования, возникающим в результате инженерно-проектной деятельности, поскольку, используя знания (закономерности) этих процессов, он их обеспечивает и сводит искажения к минимуму.

Второй принцип мы уже пояснили, он основан на разделении труда между проектировщиком и изготовителем (то есть тем, кто реализует проект в материале — строителем, монтажником, сборщиком, и так далее), на обособлении семиотической проектной деятельности от производственной, опирающейся на проекты. Принцип реализуемости заставляет разрабатывать проект таким образом, чтобы тот мог быть реализован в современном производстве (например, требует доводить конкретизацию и детализацию проекта до такой степени, чтобы проектируемый объект «предстал» как состоящий из единиц (элементов и отношений), которые могут быть изготовлены в современном производстве). Таким образом, из принципа реализуемости как бы вытекает принцип конструктивной целостности и органичности проектируемого объекта. Он диктует определённый способ реализации проекта, а именно, проектируемый объект может быть представлен и разработан в виде конечного числа единиц, заданных, например, в производственных каталогах, нормах, правилах, и так далее.

К первому и второму принципам тесно примыкает и третий, наиболее чётко осознаваемый в проектировании. Принцип соответствия предполагает, что каждому процессу функционирования (функционированию в целом) может быть поставлена в соответствие определённая морфология (строение), а также функциям поставлены в соответствие определённые конструкции. В практике проектирования этот принцип закрепляется, с одной стороны, в системе норм, нормалей, методических предписаний; с другой — с помощью существующих прототипов и различных образцов проектов и сооружений. Применительно к архитектурному проектированию принцип соответствия (сооружения — процессу, конструкции — функции) и принцип реализуемости впервые сформулировал А. В. Розенберг. В частности, принцип соответствия он считал основным принципом проектирования архитектурных сооружений. Современную формулировку этого принципа можно встретить, например, у Э. Григорьева.

Принцип завершённости, напротив, меньше всего осознается в проектировании, очевидно потому, что удовлетворение основных требований, предъявляемых к проекту, — одна из основных целей, которую преследует проектировщик. Этот принцип не был осознаваем до тех пор, пока в наше время не начали создаваться проекты, хотя и удовлетворявшие лично проектировщиков-авторов, но не удовлетворившие заказчика и общество.

Принцип оптимальности проектирования (оптимальности проектных решений) не только чётко осознан, но и обсуждается на теоретическом уровне. Попытки сделать проектирование оптимальным фактически ведут к новой его организации.

Нужно заметить, что каждый из указанных нами шести принципов традиционного проектирования есть не только строго определённая установка и ценность проектировочного мышления, но и определённое поле проблем и усилий теоретиков и методологов проектирования.

Рассмотренные здесь особенности и принципы проектирования характерны только для классического традиционного проектирования (инженерного, архитектурно-строительного, технического). Распространение их на другие виды деятельности (градостроительство, дизайн, экономическое планирование, и так далее) затруднено в силу отсутствия или несовершенства научных и опытных знаний о закономерностях функционирования соответствующих объектов (городов, управления, экономики, социокультурной жизни и так далее). И, тем не менее, экспансия проектирования на эти виды деятельности происходит. Однако в новых квазипроектных деятельностях существенно изменяется употребление основных проектных средств, а само проектирование начинает выступать как подчинённый момент или этап других более сложных деятельностей (организационно-управленческой, социотехнической).

3.2. Осознание социального проектирования

К концу 1960-х годов сложилась группа практик (видов деятельности), в структуре которых были заметны общие элементы, а именно: социальное управление, социальное планирование, конструирование и проектирование организационных и социальных процессов и структур, дизайнерское и градостроительное проектирование. С одной стороны, объекты этих практик описывались и характеризовались на основе набирающего в этот период силу социологического подхода, с другой — стратегия этих видов деятельности вырабатывалась под влиянием системотехнических, квазиинженерных и проектных представлений. И. Ляхов в начале 1970-х годов попытался обобщить накопившийся опыт, «познать общие законы», которым подчинялись все подобные виды деятельности. «Весьма условно и предварительно, — писал он, — новое направление научных исследований назовём социальным конструированием.

С помощью конкретных социологических исследований мы приобретаем знание о состоянии социального объекта, социальное прогнозирование раскрывает тенденции развития объекта, социальное конструирование указывает на осуществимые формы рационального преобразования». В этой же работе был сформулирован ряд принципов социального конструирования (анализ исходной задачи, требование представить объект как систему, выделение «основания связи» и центральной идеи, требование типизации, эквивалентного замещения и самореализации). Выделив такие ключевые слова, как «конкретные социологические исследования», «прогнозирование», «рациональное преобразование социального объекта», «системный подход» и связав их с идеей конструирования, И. Ляхов, по сути, выявляет совершенно новую действительность в рамках социальной инженерии. Однако понадобилось ввести новое понятие, поскольку термин «социальное конструирование» не отражал основной процесс, происходивший в течение 1970-х годов, — смену в общественном сознании инженерной парадигмы на проектировочную. Поэтому в концу 1970-х — начале 1980-х годов за новым подходом закрепляется другое название — «социальное проектирование».

В работе Л. Н. Когана и С. Г. Пановой социальное проектирование получает уже развёрнутые характеристики, одновременно в ней намечена основная его проблема. Именно здесь социальное проектирование связывается, с одной стороны, с нормативным прогнозированием, а с другой — с планированием и программированием, причём все эти виды деятельности соотносятся в рамках социального управления. «Планирование, программирование и проектирование, — пишут авторы, — объединяются в группу конструктивных подходов, оказывающих активное воздействие на будущее путём совершенствования управления социальными процессами и явлениями». Если «план и программа рассматривают объект в процессе развития, поэтапного изменения в соответствии с установленной заранее целью», то проект «рассматривает объект в процессе функционирования как определённую целостность, конкретизируя тем самым планы и программы». Столь же чётко авторы противопоставляют социальное проектирование прогнозированию: прогнозы, являясь «способом познания действительности», должны предшествовать социальному проектированию (а также планированию и программированию), повышая степень его научной «обоснованности, объективности и эффективности».

Поскольку в цитируемой работе социальное проектирование трактуется как вид социальной инженерии, то, по мнению авторов, прогнозирование должно создать условия для реализации последней. Например, оно должно показать, «какие проекты реальны, а какие нет», дать «сведения о возможных и достигнутых социальных целях», «дать базу для принятия решения», вскрыть возможные последствия социального проектирования. В свою очередь, социальная инженерия рассматривается авторами также и в рамках системного подхода, и с точки зрения методологии и парадигмы проектирования.

В какой мере подобное представление о социальном проектировании отвечало практике социального проектирования 1970-х и начала 1980-х годов? Анализ проектирования тех лет показывает, что если системный подход и методология проектирования действительно начинают широко применяться в социальном управлении, планировании, градостроительном и дизайнерском проектировании и других социально ориентированных видах деятельности, то прогнозирование реально мало что даёт. Прогнозы оказались или весьма общими, или просто неверными, или вообще не подтвердились. Практически для этих видов деятельности крайне мало использовались социальные науки. В то же время в работах по социальному проектированию этого периода подчёркивалась необходимость широкого использования в социальном проектировании знаний социальных наук и философии, а также необходимость разработки социальных критериев и принципов социальной оценки. Рассмотрим теперь первое направление осознания социального проектирования.

3.3. Социальное проектирование в рамках управленческой науки

В настоящее время здесь наметились два основных подхода: один в большей степени опирается на философию, другой — на социологию (и в частности, теорию нормативного прогнозирования). Впрочем, оба эти подхода достаточно близки и многие их разработки и теоретические положения пересекаются. Общим, например, является убеждение, что социальное проектирование служит одним из видов социальной инженерии и в этой своей роли должно выступать эффективным средством решения актуальных социальных задач. Среди задач ещё недавно указывались, например, следующие: перерастание социалистических общественных отношений в коммунистические, изменение социальной структуры коллектива, города, стирание неравенства наций, превращение труда в жизненную необходимость личности, развитие личности, укрепление её уверенности в завтрашнем дне и тому подобное. Ж. Тощенко считает их характеристиками «социального эффекта», хотя, по нашему мнению, сегодня они выглядят утопичными. Подобную же характеристику можно дать и формулировкам социальных целей, приведённых в работе И. В. Бестужева-Лады.

Нужно сказать, что идеи социального управления, нормативного прогнозирования и социального проектирования, заявленные в рамках управленческой науки, подкрепляются общей научно-проектной установкой (мировоззрением), смыкаются с ней. Сегодня многие ведущие крупные инженеры и проектировщики убеждены, что проектировать можно все: города, образование, науку, космические станции, искусственные органы человека, культуру, даже само проектирование. По сути, на наших глазах складывается глобальная инженерно-проектная картина мира, в ней нет сущностей, которые нельзя было бы спроектировать.

С точки зрения этой картины, сама природа может быть перепроектирована, исходя из её же собственных законов. Это, конечно, парадокс, но закономерный. Фиксируя его, учёные, внимательные к последствиям научно-технической революции, пишут о том, что необходимо прислушиваться к голосу природы (и первой, и второй — социальной), что природа мстит, когда человек к ней относится неразумно.

Однако при формировании данного подхода, сводящего социальное проектирование к прогнозированию и управлению на основе социальных знаний, у отдельных авторов существовало определённое понимание ограниченных возможностей проектного подхода и ставилась задача как-то учесть данное обстоятельство.

Подобная постановка вопроса отчасти приводит к идее «прогнозного социального проектирования». «Прогнозное (проблемно-целевое) социальное проектирование, — пишет Т. М. Дридзе, — это социальная технология, ориентированная на выработку образцов решений перспективных социальных проблем с учётом доступных ресурсов и намеченных целей социально-экономического развития. Его цель — предплановое научное обоснование управленческих решений…». При такой трактовке социальное проектирование не просто сближается с нормативным прогнозированием и научным обоснованием управленческих решений, а фактически сливается с ними. Из проектирования выхолащивается одна из его основных характеристик — проектная конструктивизация, разработка целостного объекта, его функционирования.

По сути, под прогнозным социальным проектированием Т. Дридзе и другие авторы понимают не вид нетрадиционного проектирования, а предпроектные исследования и обоснования. Кроме того, социальное проектирование позволяет, по мнению этих авторов, разработать образцы решений социальных проблем и задач. Такая разработка может предполагать социальное проектирование, но, во-первых, наряду с другими видами деятельности, например, организационной и нововведениями; во-вторых, как раз об этой важной роли социального проектирования меньше всего идёт речь в работах с анализируемым подходом. Почему же в таком случае прогнозное социальное проектирование — это проектирование, а не социологическое предпроектное исследование и поиск научных оснований для принятия управленческих решений?

Конечно, подобное предпроектное исследование необходимо, в частности, оно позволит частично преодолеть два основных недостатка социального проектирования. Один недостаток — низкая проектосообразность (социальные проекты или утопичны, или подменяются социальными манифестами, программами), другой недостаток — утеря социальных параметров.

Действительно, исследования показывают, что нередко в ходе проектирования исходные социальные требования и ценности, предъявленные к проектируемому объекту, или искажаются, или просто не реализуются. Например, социальное проектирование 1920–1930-х годов, ставившее своей целью создание новой культуры и человека, реально позволило создать не новые социальные отношения или человека, а новые заводы, дома-коммуны, клубы, дворцы культуры; проекты микрорайонов или экспериментальных жилых районов 1960–1970-х годов привели не к новым формам общения и социализации (как замышлялось), а всего лишь к новым планировкам и благоустройству, проекты региональных социокультурных преобразований на селе оказались утопичными и так далее. И, тем не менее, помогая сделать социальное проектирование более эффективным, предпроектные исследования не заменяют собой само социальное проектирование.

Рассмотрим теперь второе направление осознания социального проектирования.

3.4. Социальное проектирование, ориентированное на культурологию и методологию

Для социального проектирования, развивающегося в рамках управленческой парадигмы, образцами проектирования выступали прежде всего градостроительная деятельность и социальное планирование, которым чаще всего занимался социолог или философ. Эффективность и той и другой деятельности была достаточно низкой и неопределённой, если иметь в виду воплощение социальных задач и требований, заложенных в соответствующие градостроительные проекты.

Кроме того, окончательная разработка и реализация социальных проектов этого направления, как правило, отодвигались в будущее (ближайшее или более отдалённое). Поскольку отсутствовали необходимые для этих целей социальные знания, нужно было предварительно исследовать различные уровни социального бытия, понять способы реализации планов, программ и проектов и так далее. В то же время в различных сферах (дизайне, сферах прикладного искусства и выставочной деятельности, проектировании общественных зданий, сфере прикладной методологии — игровом движении и ряде других областей) складывалась практическая деятельность по социальному проектированию иного характера, чем социальное планирование и градостроительное проектирование традиционного толка. Во второй половине 1980-х годов вышли работы, посвящённые осознанию этой практической деятельности и новому направлению социального проектирования. Они были подготовлены в Научно-исследовательском институте культуры Министерства культуры РСФСР и АН СССР в серии «Социальное проектирование в сфере культуры», а также частично в серии «Культура города».

Новое направление формировалось в определённом противопоставлении тому направлению, которое мы рассмотрели выше. «Экстраполяция в будущее тенденций, закономерности развития которых в прошлом и настоящем хорошо известны, — пишет Д. Б. Дондурей, — выявление перспективных проблем и возможных альтернативных путей и оптимального решения («поисковый» и «нормативный» прогнозы), сложные исследования поведения «трендовых групп, сопоставление «дерева» социальных проблем и «дерева» социальных целей, как бы взвешивающих возможные последствия намечаемых решений, применительно к сфере культуры не дают ощутимых результатов». И дело не просто в сфере культуры, а в принципиально другой стратегии социального проектирования. Впрочем, именно через отношение к культуре, а также к методологии выявляется новое направление.

Как же в связи с этим понимается стратегия социального, а точнее говоря, социально-культурного действия. «Наш подход, — пишет В. Л. Глазычев, — конструктивен. Это означает, что мы относимся к городу и его культуре не как к чему-то данному, готовому и поэтому уже как бы не зависящему от нас, а как к действительности, на которую мы можем влиять, если действуем сообразно природе этой действительности. Значит, с одной стороны, можно, и даже значительно, изменить характер культурной активности горожан (скажем, реально пробудив в них интерес к ценностям культуры). Но, с другой — это достижимо лишь в том случае, когда проекты и программы или прямые воздействия (создание образца или примера для подражания) изначально воспринимаются нами как элемент очень сложного целого, обладающего своего рода собственной жизнью, инерцией, своеобразной «памятью».

В работах этого направления появляются совершенно новые ключевые слова: например, «совершенствование образа и улучшение качества жизни», «способность к перестройкам и обновлениям», смена «потребительской» установки в культуре на «творческую», «созидающую», активизация и подключение к культурному процессу и созиданию самого населения и так далее. Подобные установки и требования более реалистичны, поскольку, с одной стороны, выражают практику деятельности самих социальных проектировщиков, с другой — помещают идеал социального развития не в абстрактное будущее, а в «ближайшую зону развития и деятельности» общества. Установка на социально-культурное действие влечёт за собой иное, отличное от системотехнического или организационно-управленческого, отношение к объекту проектирования. В этом смысле заранее трудно строго программировать деятельность. Возможность того или иного воздействия на социальное явление (процесс) в рамках социально-культурного действия зависит от того, как участник этого действия (учёный, инженер, проектировщик, пользователь и так далее) конституирует социальное явление, какое отношение он к нему вырабатывает. В одном случае он будет стремиться понять поведение социального объекта (не с целью влияния на него, а чтобы самому правильно реагировать на социальный процесс), в другом — будет стараться как-то повлиять на социальное явление, в третьем — управлять социальным изменением, в четвёртом — преобразовывать социальные структуры, в пятом — организовывать с определёнными субъектами культуры совместные акции и так далее.

Продолжим рассмотрение того, как представители данного направления определяют стратегию социально-культурного действия и логику социального проектирования. Наиболее чётко эта стратегия и логика изложены в работе В. Л. Глазычева.

Первая позиция:

Первую позицию мы уже высказали: социально-культурное действие должно быть конструктивно.

Вторая позиция:

Социально-культурное действие направлено не на объект определённого типа или класса, а на индивидуальное целое. С этим трудно не согласиться. Социальные явления, действительно, подчиняются не только общим закономерностям, но почти каждое из них имеет индивидуальные особенности, которые нельзя не учитывать в социальном проектировании. В отличие от естественнонаучных, социальные знания и законы имеют двойной статус: они являются «гипотетическими» представлениями социальных объектов, а также «средствами интерпретации», с помощью которых даётся объяснение бытия этих объектов (функционирования, изменения, развития и других социальных явлений). Социальное проектирование должно выйти на реальный, а не гипотетический объект, полностью его задать и разработать. Д. Дондурей считает, что подобная индивидуальность для культуры задаётся «многообразием действующих моделей культуры», отсутствием «достоверной информации о культуре», «противоречивостью» действующих в ней целей, «открытым характером культурных процессов», «принципиальной неопределённостью культуры». Учёт второй позиции позволяет сделать следующий вывод: «Вместо видимости (стройная система учреждений и связей между ними) перед нами предстанет действительность: совокупность условий, «поле» возможностей, многовариантность предпринимаемых или проектируемых действий, обещающих успех».

Третья позиция:

Социальный проектировщик является не «проектным демиургом» (и в этом смысле социальные явления не могут рассматриваться как простые объекты преобразования), а активным соучастником коллективного действия, причём он не только изучает и проектирует свой объект, но и взаимодействует с ним и даже учится у него. Глазычев считает, что в отличие от архитектурного, дизайнерского или оргтехнического проектирования, где проектировщик различными способами навязывает потребителю определённое финальное решение, хотя и нормативное, но создаваемое без участия потребителя, социальное проектирование предполагает отказ от роли демиурга. «Оно социально потому, что должно осуществляться самим сообществом, в отношении которого некий профессионал (социальный проектировщик) выступает как пробуждающая, катализирующая, оформляющая сила, как своего рода воплощённое средство самореализации сообщества».

Четвёртая позиция:

Социально-культурное действие делает своим предметом не чистые (сущностные) социальные процессы и явления, оторванные от материальных, организационных и прочих условий («среды» в широком понимании этого термина), а социальные процессы и явления вместе со своей средой.

Пятая позиция:

Социально-культурное действие и связанное с ним социальное проектирование не могут не быть многовариантными. И не просто многовариантными, но обладающими гибкой, меняющейся стратегией (смена предварительно намеченных вариантов, выработка на ходу нового проектного решения, и так далее). Проводя одновременно в трёх городах социальный эксперимент, В. Глазычев с группой учёных создал три разных варианта социального программирования (и обеспечивающие их варианты социальных проектов). Практически же оказалось, что на разных стадиях социального программирования необходимо было задействовать все варианты.

Шестая позиция:

Социально-культурное действие реализуется через механизм социальной политики, социального программирования, социального проектирования, непосредственного социального действия, причём эти составляющие социально-культурного действия могут в ряде случаев меняться местами. Кроме того, реализация одних составляющих влечёт за собой необходимость в других, например, социальное программирование делает необходимым социальное проектирование, а это последнее в свою очередь — другие акты программирования или непосредственно практическое социальное действие (организационное, управленческое, инновационное и так далее). В настоящее время выделен ряд позиций социального проектирования в рамках социально-культурного действия:

• первый ряд — «социальная политика — социальное программирование — социальное проектирование — практическое социальное действие»;
• другой ряд — «социальный проект — социальная программа — социальные проекты (второго порядка) — практические социальные действия»;
• третий ряд — «социальная программа — социальные подпрограммы — социальные проекты — социальная программа второго уровня»;
• и наконец, четвёртый ряд — «практическое социальное действие — социальный проект — социальная программа».

Каждый из перечисленных рядов задаёт свою стратегию социального проектирования и свои внутренние взаимосвязи и переходы отдельных видов деятельности.

Указанные здесь характеристики социально-культурного действия, а также социального проектирования, действующего и развивающегося в его рамках, позволяют утверждать, что мы имеем дело с нетрадиционным и весьма непривычным для проектировщиков и учёных-социологов, культурологов, политологов, экономистов и так далее видом проектировочной деятельности. Сегодня стратегия социального проектирования мыслится не только как разработка и затем внедрение, но и одновременно как формирование нередко сложной среды для реализации подобного проекта, как участие, естественно в разных формах, в проектировании всех заинтересованных участников — пользователей (потребителей), заказчиков, изготовителей, всехтех, кого данный социальный проект касается.

По сути, социальное проектирование должно превратиться в механизм социальной инициативы и самоорганизации разных индивидов и социальных групп, в этом случае сам проект будет выступать тем катализатором, который запустит различные социальные процессы, или кристаллом, вокруг которого они могут развернуться. Если традиционное проектирование достаточно обособленно среди других видов деятельности, то социальное проектирование тесно связано с социальным управлением, программированием, практическим социальным действием, причём все они определяют друг друга и могут чередоваться. Роль социального проекта как катализатора и организатора различных деятельностей и процессов (инновационных, управленческих, организационных и так далее) может быть различной: от их запуска и слабого структурирования до относительно жёсткой детерминации (все зависит от типа социального объекта, задачи социального проектирования, выбранной стратегии действия).

Существенно различаются в обоих рассматриваемых направлениях социального проектирования также понимание роли (возможностей) научного обеспечения социального проектирования. В первом направлении эти возможности преувеличиваются; считается, что изыскательное и нормативное прогнозирование, опирающееся на соответствующие конкретные социологические исследования, в состоянии обеспечить эффективность социального проектирования и социального управления. Представители второго направления не согласны с этой точкой зрения. Реально же в практике социального проектирования проектировщики в минимальной степени используют результаты исследований социальных наук.

Такое положение дел можно, в частности, объяснить отсутствием в социальных науках (социологии, экономике, политологии, культурологии и других) многих знаний, требующихся для социального проектирования. Известно, что знания социальных наук описывают, главным образом, существующие, сложившиеся состояния социальных явлений, в то время как социальному проектировщику нужно знать, как будут себя вести социальные структуры при изменившихся условиях, в ближайшем или отдалённом будущем. Важно также, чтобы в число факторов подобного изменения входили и те, которые создаёт сам социальный проектировщик, инициировавший своим проектом определённое социально-культурное действие и процесс изменения.

Другой недостаток существующих социальных знаний состоит в том, что они не учитывают ценностную природу социальных феноменов, то есть присущих людям и их поведению несовпадающих ценностных ориентации и целей. Не учитывают они и такой важный фактор, как структуры обыденного сознания людей: средовые карты и хронотопы, жизненные «скрипты» (программы), архетипы сознания, и так далее. Не зная подобных закономерностей, социальный проектировщик оказывается не в состоянии моделировать и затем определять в проекте реальное сложное поведение людей.

Социальные знания, кроме того, не отвечают на важный для проектировщиков вопрос, как влияют материальные и другие условия (социальные инфраструктуры, типы учреждений, виды нормирования или поощрения) на течение или изменение социальных процессов, на характер функционирования социальных явлений.

Наконец, социальные знания описывают прежде всего процессы взаимодействия или массовые объективно наблюдаемые явления типа миграции населения, социокультурной динамики, социально-демографического состава и так далее, в то время как социальных проектировщиков всё больше интересуют такие явления, как культурные инициативы отдельных людей или групп, ценностные выборы и предпочтения, сопротивление людей процессам изменения, и так далее. Опыт социального проектирования показывает, что недостаточность социальных знаний не позволяет не только получить данные об особенностях стратегии социально-культурного действия, но и делает необходимым проведение особого контакта с самим проектируемым объектом, погружение в конкретную ситуацию. Достигается такой контакт тремя способами: организация проектных игр открытого типа и проектных семинаров, ориентированных на задачи социального проектирования, реконструкция на первых этапах социального проектирования проблемной ситуации и, наконец, проведение в рамках социального проектирования прямых социальных экспериментов. Последние позволяют проанализировать возникшие в результате реализации экспериментального проекта или экспериментальной программы социальные явления и структуры, сравнить их с параметрами, заложенными в социальный проект, понять, что может получиться, а что — нет.

Заканчивая, мы хотим ещё раз остановиться на современной ситуации в области социального проектирования. С каждым годом растёт как практика социального проектирования, так и интерес к этому новому виду деятельности. Не в последнюю очередь этот интерес вызван реформой экономики и общества в России на современном этапе. Многие предложения представляют собой социальные проекты, или нуждаются в таковых для своей реализации. Однако остро возникает вопрос: в какой мере (и какие) социальные проекты утопичны, а в какой (и какие) реализуемы практически в хозяйстве и строительстве? Важно также понять место социального проектирования среди других видов проектной деятельности и его функции в общем механизме инновационной практики. Развитие социального проектирования существенно будет зависеть также от того, как мы этот вид деятельности охарактеризуем и в какую социально-культурную действительность введём.

Очевидно, в ближайшем будущем процесс реформирования общества приведёт к становлению новых самостоятельных субъектов культуры (разные группы населения, предприятия, фирмы, сообщества, социокультурные институты и так далее). Кроме того, назревает переход от решения прямых хозяйственных задач к созданию условий, позволяющих решить большие классы подобных задач. Обе эти тенденции, вероятно, будут способствовать развитию практики социального проектирования, в теоретическом же отношении их учёт потребует особого подхода к описанию социального проектирования. И, прежде всего, социальное проектирование должно рассматриваться как элемент социально-культурного действия.

В заключение соотнесём проектную тематику с общефилософской. Может показаться, что проектные способности человека — это качество, неотъемлемо присущее ему, что стремление к замышлению нового, конструктивизации и реализации замыслов всегда были у человека. Однако это не так: древний и античный человек не обладал проектными способностями и сознанием, да и в нашей культуре многие люди чужды этим установкам. Потребовалось два века развития инженерии и проектирования, чтобы стало казаться, что человек есть «проектирующее существо» сам по себе и поэтому он человек. Однако сегодня очередной шаг в развитии духовности состоит в том, чтобы осознать культурно-историческую обусловленность проектного мышления и способностей, а также ограничить их зоной безопасного действия и развития. Выше мы отмечали, что проектный подход в инженерии привёл к резкому расширению области процессов изменений, не подлежащих расчёту, и, следовательно, неконтролируемых. Очевидно, одна из задач философии техники — анализ этой ситуации с целью преодоления кризиса развития инженерии и более широко — технологии.

4. Социокультурные проблемы информатизации

Если отбросить упрощённые или наивные трактовки информатизации — только как компьютеризации или обеспечения широкого доступа к информации, то останется вполне серьёзная концепция. Её суть довольно точно сформулировали Ю. М. Каныгин и Г. И. Калитич. «Информатизация, — пишут эти авторы, — не просто внедрение компьютерной техники в различные области социально-экономической практики, а формирование целостных машинизированных информационных технологий, их массовое «встраивание» в социальный организм и использование, ведущее к новым моделям деятельности». Информатизация связана с «повышение уровня системности народного хозяйства», созданием «машинно-информатизационных сред», «формированием общественной широко разветвлённой системы баз данных и знаний», формированием «информационных связей и потоков в производстве, управлении, науке, образовании, сфере услуг и других социальных областях, где внедряется компьютерная техника».

В конечном счёте, речь идёт об образовании «информационного общества» и даже формировании предпосылок «информационной цивилизации». Одни авторы подчёркивают, что информационное общество — это такое общество, где все информированы, где большинство граждан участвуют в процессе создания, сбора, хранения, обработки или распределения информации, а не в сельском хозяйстве или производстве. Другие же более важным считают, что информатизация ведёт к новым технологиям и моделям деятельности, к другому типу культуры, становящейся благодаря информатизации истинным организмом. Например, помимо новых колоссальных возможностей, в производственной сфере открываются неожиданные перспективы теледиагностирования и телетерапии, телекоммуникации в личном общении. «Возникает особый эффект видео- и аудиоприсутствия, создаётся совершенно новая информационная культура быта, досуга и общения. Появляется до того немыслимая перспектива образования, переквалификации и персонального усвоения информации».

Если обобщить все указанные процессы, то первую тенденцию в этой области можно сформулировать так: информатизация ведёт не просто к увеличению объёма информации, к созданию сетей, станций, баз данных и знаний, но и к принципиально новым технологиям (не только информационным), новой культуре, новому типу общества.

Вторая тенденция — информация и информатизация способствуют формированию особой среды, получившей сегодня название информационной. Ю. А. Шрейдер правильно отмечает, что «пока информационная среда рассматривается только с точки зрения хранимой и циркулирующей в ней информации, она выступает как объект техники, служащей определённым человеческим целям, выступающим по отношению к этой технике как внешние условия функционирования. Как только эта среда начинает рассматриваться как средство коммуникации (отнюдь не сводящейся к передаче фактических сведений, но связанной с передачей мнений, приказаний, обещаний, гипотез, вопросов и так далее), то она выступает как неотъемлемый фрагмент культуры и должна исследоваться в этом качестве. Коммуникационная концепция рассматривает информационную среду и входящие в неё в качестве компонентов информационные системы как средство передачи знаний и, вообще, обмена сообщениями разного статуса, то есть как средство, позволяющее осуществлять социокультурные функции — своего рода технический протез в сфере культуры».

Но информационная среда может быть определена не только как «средство, позволяющее осуществить социокультурные функции», а также как система социокультурных условий (экономических, социальных, организационных, ментальных и так далее), влияющих на создание, распространение и использование информации. В этом случае к характеристикам информационной среды необходимо отнести, например, типы хозяйствования и экономические отношения, формы организации деятельности, характер образования, состояние науки и техники, качество труда (культура труда), доминирующие типы рациональности, ценности и навыки работы специалистов и ряд других моментов.

Целесообразно взглянуть на информационную среду ещё одним способом, учтя динамическую природу информации. Действительно, сегодня информатизация — это весьма сложный динамический процесс, включающий в себя: инновации в области информатизации (создание новых информационных технологий, передача зарубежных информационных технологий, подготовка специалистов и так далее); изменение деятельности, форм организации, типов рациональности (процессы информатизации ведут к перестройке исходной деятельности, создание новых форм организации и управления); трансформации других видов деятельности или условий (известно, что последствия информатизации сказываются на весьма отдалённых областях от исходных инновационных изменений). Информационную среду можно определить как систему новаций и изменений (трансформаций), образующих процесс информатизации. При таком подходе характеристики информационной среды выявляются при анализе соответствующих новаций и изменений.

Переход от возможностей использования контролируемой другими информации к самостоятельному владению, созданию, свободному оперированию информацией — ещё одна тенденция. «Нужно, — пишет Ф. Майор, — чтобы не нас информировали и направляли, а чтобы мы — каждый из нас — сами себя информировали и направляли. Речь идёт о владении информацией, о наличии правильного избирательного доступа к ней, о понимании информации и о соответствующем её использовании, потому что в противном случае наступает весьма опасное состояние «информационного невежества». И, наконец, о создании информации… Яркой отличительной способностью человека является его умение создавать информацию».

Не менее важная тенденция — возрастание всех форм рефлексии в области информатизации, понимание и осознание проблем, встающих в ней. Вот пример двух таких важных проблем.

Первая проблема — это создание искусственного интеллекта, а не просто машин для расчетов и переработки информации. На первом этапе казалось, что мышление вполне может быть представлено в системе формально-логических операций. Сегодня наступило отрезвление, причём, по меньшей мере, в двух аспектах. Стало понятным, что машина, какой бы оригинальной и сложной она ни была, пусть даже воспроизводит принципы работы нейронных сетей и действует на основе параллельной обработки информации, всё же не работает как живой мыслящий разум. В лучшем случае компьютер может воспроизвести отдельные операции, вырванные из контекста. Контекстом же живого мышления являются социальная среда, культурная коммуникация, общение людей. Эти моменты в машинной среде и системах машин невоспроизводимы в принципе. Другой момент: основные поиски сегодня смещаются в разработку таких устройств, принципов и программ, которые бы позволяли работать с визуальными образами и знаниями. И первое, и второе предполагает не просто кодирование и декодирование информации, а также алгоритмизацию процессов, но и разработку принципов машинного понимания, чтения, осмысления. Сложность же решения этой проблемы трудно переоценить.

Вторая проблема — создание баз знаний, более широко — таких машинных систем, которые бы работали со знаниями: выделяли их, классифицировали, преобразовывали, кодировали без существенной потери смысла, кодировали контексты знаний и основные способы их употребления, восстанавливали после машинной обработки знания в живой естественной форме и так далее. Разрешима ли эта задача в принципе? Ведь реальное знание имеет не только значение, но и смысл, не один контекст и область употребления, а множество, в развитой форме объединяется в теории, обосновывается в философии и методологии, имеет личностные формы существования и так далее. «Здесь, — пишет Ю. А. Шрейдер, — речь идёт о преодолении всё того же барьера между личным знанием и информацией. Для инженера по знаниям главная задача представить явным образом в тексте (или памяти ЭВМ) содержание неявного знания. В рассматриваемом же здесь феномене непрямой коммуникации суть не в том чтобы адекватно передать в тексте трудно представимое в нём содержание, но в том, чтобы использовать этот текст для передачи неких ориентации сознания, которые сами по себе в тексте не представимы. Текст в непрямой коммуникации используется как символ, указывающий на определённые ориентации сознания, а не как знак, обозначающий фрагмент внешней реальности». Но есть ещё один момент — психолингвистический. Дело в том, что неоднородность культуры обусловливает и культурную неоднородность обращающейся в ней информации — сведений, знаний, представлений. Можно ли в таком случае вообще говорить об объективной информации и информатизации общества?

И. С. Ладенко, С. П. Никаноров, обсуждая сходные проблемы, предложили различать, с одной стороны, информацию и «опыт», которые транслируются лишь путём подражания образцам, с другой — три области (сферы) культуры: искусство, гуманитарные знания, а также знания точных и технических наук. Если в первой сфере роль информации, которая рассматривается авторами как превращённая (овеществлённая и обобществленная) форма знания, не заменяющая само знание, из которого она получена, минимальна, во второй сфере, хотя и встречаются фрагменты знания, которые «относительно безболезненно превращаются в информацию», однако «для использования этой информации требуется обширнейший опыт восстановления из неё знания», то лишь в третьей сфере «соотношение опыта и информации смещается в сторону переноса информации». Мы формулируем близкий, но возможно более сильный тезис: знания, сведения и другие тексты, обращающиеся в нашей культуре, существуют не только в форме гуманитарного знания или в форме точного знания, но и в других формах — мифопоэтической, религиозной, идеологической, культурно-религиозной. В целом подобное знание не может быть без существенной потери смысла и опыта переведено в форму информации.

Четвёртая проблема — необходимость решать проблемы информатизации одновременно как на мировом, так и на национальном уровнях. Вот, например, как стоит эта проблема в нашей стране.

В настоящее время проблемы развития информации в России понимаются подавляющим большинством исследователей и разработчиков как передача нам западных информационных технологий, развитие по западному образцу вычислительной техники, средств связи, станций, сетей, банков данных и знаний, экспертных систем и других компонентов. Соответственно цель информатизации видят в создании информационного общества и среды, создании условий для качественного сдвига в развитии всей нашей технологии и производства.

Подобная постановка вопроса и видение ситуации, с одной стороны, естественны, с другой — нуждаются, тем не менее, в осмыслении. Тот же Федерико Майор писал, что для создания более человечного мира, в котором ресурсы оказались бы сбалансированными, «нужно научиться противостоять экономическим и технопромышленным моделям» и, в особенности, не допускать вторичных последствий, которыми зачастую сопровождается передача технологий, — подавления культурной самобытности и упадка культуры принимающей помощь страны. Наряду с неоспоримыми достижениями, имеется немало примеров, показывающих, как губительно воздействует на культуру импорт (нередко навязываемый) орудий труда и продукции техиндустрии. Ещё более худшими, однако, являются последствия насильственного внедрения информатики, а также сознательного навязывания чуждых культурных ценностей».

Однако разве Россия является развивающейся, разве у нас нет собственной информационной технологии и специалистов? Разве наши суперкомпьютеры и программисты не находятся на мировом уровне? К сожалению, нет. Несмотря на относительно высокий уровень программирования в стране и развитие относительно эффективных суперкомпьютеров, в целом отечественная вычислительная техника ненадёжна, находится на низком уровне развития, наше развитие в области информации во многом зависит от Запада. В этом смысле сближение России с развивающимися странами имеет под собой почву, и задача передачи информационных технологий становится вполне осмысленной. Есть ещё один сходный момент: характер использования вычислительных систем. В исследованиях отмечается, что в России вычислительные системы используют нередко или не по назначению, или неэффективно. Сходную картину исследователи наблюдают в развивающихся странах: использование ЭВМ, их размеры и размещение сами по себе не определяют степень воздействия на развитие; реальное воздействие определяется характером применения и все сильнее ощущается на уровне конечных пользователей. Перечислим теперь основные тенденции и принципы, опираясь на которые можно задать политику в области информатизации.

Стремление установить баланс трёх уровней развития — мирового, национального и регионального

Речь идёт о том, что подключение к мировому уровню развития (в области средств коммуникации, информационной технологии, интеллектуального обеспечения и так далее) не должно означать свёртывания национальных и региональных усилий в этой области. Напротив, определённые самостоятельные направления развития в сфере информатизации в стране и отдалённых её регионах должны быть поддержаны всеми доступными силами (финансами, политикой, материальными средствами и так далее). «Только стимулирование национальных исследований, — пишет Ф. Майор, — разумное использование ресурсов и координации усилий государственного и частного секторов, а также структурные изменения, направленные на повышение рентабельности вовлечённых средств, могут противостоять отрицательному сальдо технологического баланса». Говоря о балансе, мы имеем в виду продуманное сочетание таких мероприятий, как: передача зарубежных информационных технологий, стимулирование определённых национальных и региональных исследований и разработок в области информатизации, создание совместных предприятий и фирм, обучение в зарубежных фирмах и университетах, создание национальной программы компьютерного образования, ориентация на мировой уровень развития информации, развитие национальных и региональных концепций и моделей информатизации и так далее. Установление баланса — это самостоятельный ресурс, а не только политика.

Необходимость пройти все основные этапы развития

«Если учесть, — пишет А. И. Ракитов, — что нам предстоит стартовать практически с нулевого уровня при крайне слабой отечественной компьютерной и телекоммуникационной индустрии, то задачи, подлежащие решению, могут оказаться посильными для нас только при условии тщательного всестороннего осмысления практических и теоретических методов их решения». Среди вопросов, которые здесь необходимо продумать, есть и следующий: нужно ли проходить те этапы развития в области информации, которые прошли западные страны, или мы можем сразу подключиться к мировой информационной технологии и системе? При этом речь идёт не только о компьютерной и телекоммуникационной индустрии, но и о социокультурных условиях, а также различных инфраструктурах, без которых такая индустрия не будет работать. Дело не просто в создании новой компьютерной техники, а в развитии определённых экономических структур (рыночных отношений, кредитной системы, бирж и так далее), в изменении ряда социальных и культурных отношений (переход к новому типу организации деятельности, новой рациональности, соответствующая трансформация институтов культуры), изменении сознания и способностей людей. Поскольку все подобные изменения и этапы развития взаимосвязаны, постольку перескочить какие-то ступени органического развития невозможно. Другое дело, что они могут проходиться иначе и, возможно, быстрее. Но их всё равно нужно пройти; царских дорог в современную цивилизацию нет.

Опережение в создании условий. Сервилистский подход. Сравнение отечественных и западных путей развития позволяет выявить две полярные стратегии: мы стараемся сразу создать какие-то системы и лишь в связи с этим, обычно с некоторым отставанием, создаём для них необходимые условия; напротив, индустриально развитые страны (Япония, США, Германия, Великобритания, Франция, Швеция и другие), имея целью создание каких-то систем, сначала создают необходимые условия и предпосылки и лишь затем развёртывают различные системы. Не пойдёт ли информатизация в России успешней, если мы также переместим акценты и приоритеты развития, поставив на первый план задачи развития телекоммуникаций, компьютерного образования, новых форм организации деятельности (требующих информационного обеспечения), адекватной подготовки сознания, и так далее? С этой постановкой вопроса тесно связан и так называемый сер-вилистский подход, когда управление развитием мыслится не как прямое нормирование, программирование, планирование процессов информатизации, а прежде всего как создание разнообразных условий (ментальных, экономических, социальных, организационных), обеспечивающих многовариантное и даже альтернативное развитие информационных систем, технологий, процессов.

Поддержка процессов модернизации. Сообразность человеку и культуре

Когда пишут об информатизации, то имеют в виду, прежде всего, технологический аспект, а также экономический. Но информатизация должна способствовать также развитию социокультурной сферы, поддерживать различные процессы модернизации (переход на рыночную экономику, современные взаимоотношения производителей и потребителей, обеспечение демократических процессов, построение правового государства, и так далее), наконец, работать на человека и культуру. Сообразность культуре и человеку означает приоритетность и поддержка тех процессов в сфере информатизации, которые способствуют развитию культуры и человека, а не закрывают или препятствуют такому развитию. Естественно, что любая технология создаётся для удовлетворения каких-то человеческих потребностей, однако она создаётся и сама по себе, в силу развития науки, инженерии и техники. Имманентное развитие информатизации, с одной стороны, и отсутствие специальной ориентированности на процессы модернизации, развитие человека и культуры — с другой, приводят к появлению в результате развития информатизации ряда нежелательных последствий.

Необходимость учесть отрицательные последствия информатизации. Сообразность культуре и человеку делает необходимым анализ отрицательных последствий информатизации. «Новейшая информационная техника, — пишет Н. Р. Мюллерт, — позволяет не только подключиться к каждому, но и выключить каждого из процессов жизни, деятельности и мышления. Проникновение во всё общество и жизнь каждого, власть над физическим и психическим совершенно очевидны». И далее: «Компьютеризация приводит к тому, что досуг, личная жизнь, мышление, поведение, настроение и все человеческие проявления оказываются жестоко и принудительно нормированными». Другие авторы пишут о том, что компьютеризация может создавать условия для проникновения в частную жизнь отдельного человека, безработицы, способствует всеобщей рационализации, порождаемой информатизацией с присущей ей логикой. Не следует путать знания в качестве познания со знанием в качестве власти. Противопоставление такого рода связано с тем, что знание, дающее власть, повышая производительность, ведёт к разрушению природы, гонке вооружений и безработице.

Среди отрицательных последствий информатизации, которые перечисляет К. Хессинг в статье «Страх перед компьютером», следует обратить внимание на «автоматизацию» человека, «стандартизацию», «лавинность информации», «элитарность знания», «усиление властных функций благодаря знаниям», «исчезновение многих профессий», «тенденцию к концентрации», «усиление взаимозависимости», «уязвимость больших систем». Ю. А. Шрейдер указывает ещё одно последствие — «компьютерный синдром». Искусственный компьютерный мир, замечает он, способен удовлетворить многие притязания человека в условиях отсутствия серьёзного конфликта с реальностью вплоть до иллюзии личного бессмертия как сохранения собственной индивидуальности в результате взаимодействия (интерфейса) с компьютером. Опасность здесь заключается именно в похожести «компьютерного мира» на действительность, которая создаёт риск полной утраты связи человека с действительностью и забвения критериев реальности происходящего.

Говоря об отрицательных последствиях информатизации, нужно иметь в виду, что оценки в данном случае («отрицательные» последствия) — это не абсолютные характеристики, а интерпретация, результат анализа. Например, известно, что информатизация влечёт за собой не только свёртывание потребностей в одних специалистах и профессиях, но и потребность в других, новых. Аналогично компьютеризация создаёт условия для формирования нового типа рациональности, в частности, ещё больше превращает человека в элемент техносферы (то есть по выражению Хайдеггера — в «Постав» — Gestell). Но одновременно, это опять же известно, у человека появляются новые степени свободы. Так что вопрос об оценке последствий информатизации не простой, необходимы специальные исследования.

Поиск своего места в международном разделении труда

Каждая страна, очевидно, должна выработать свою самостоятельную политику в области информатизации, сочетающую задачи включения в мировое разделение труда и самостоятельного развития. «Большинству развивающихся стран, — считает Ф. Майор, — в данный момент целесообразно ориентироваться на высокий уровень использования рабочей силы и низкий уровень капиталовложений и энергозатрат. Важно в любом случае обеспечить качество конечного продукта, его конкурентоспособность на мировом уровне».

В этой связи Ф. Майор говорит о так называемых «промежуточных видах деятельности» или «скромных» технологиях. Общая стратегия здесь мыслится следующим образом: с одной стороны, развиваются скромные технологии, с другой — создаются образцовые предприятия или смешанные фирмы, где осваиваются высокие технологии (на основе передачи самых современных мировых достижений в области информационных технологий, телекоммуникаций, организации труда и так далее), с третьей стороны, идёт интенсивная подготовка в сфере образования и переподготовки специалистов, нацеленных в перспективе на новый, приближающийся к мировому, уровень развития информатизации. Ещё одно решение — развитие отдельных направлений и специализации. Например, Россиz может специализироваться на определённых областях программирования.

Попробуем теперь, исходя из этих установок, наметить один из возможных сценариев политики в области информатизации.

1. Более глубокое освоение первых эшелонов использования информационных технологий. Здесь речь идёт о массовом освоении следующих сфер применения: конторские системы, системы обработки больших объектов трансакций, системы контроля, системы компьютерного моделирования для принятия решений по планированию, системы государственного назначения.
2. Создание передовых центров, организаций, сетей («маяков «информатизации). Передача западных технологий. Создание отечественных компьютерных технологий, эксперименты в области информатизации не могут быть осуществлены в массовом порядке и повсеместно. Целесообразно создать своего рода «маяки» или «очаги» информатизации, где бы дело было поставлено на современном мировом уровне. Для этой цели могут быть использованы крупные университеты, смешанные предприятия и компании, специально созданные предприятия и организации. Подобные маяки должны поддерживаться и в финансовом отношении, и всеми другими способами. Именно здесь должны осваиваться зарубежные информационные технологии, разрабатываться концепции их «привязки» к нашим условиям, осуществляться переподготовка и подготовка специалистов, создаваться самостоятельные разработки и исследования. Маяки компьютеризации могут выступать так же, как центры разработки политики в области информатизации, как главные центры коммуникации и профессионального общения. Вокруг них может формироваться профессиональное сообщество и профессиональные союзы.
3. Специализация отечественных исследований и разработок на определённых направлениях. Наряду с развитием «скромных» технологий и освоением первых эшелонов использования информационных технологий, целесообразно сохранить отечественные достижения в области информатизации, а также специализироваться в определённых направлениях, там, где есть надежда выйти на современный мировой уровень. Например, выше мы говорили о программировании, другими направлениями могут быть: инженерия знаний, интеллектуальное (математическое, лингвистическое, гуманитарное, социокультурное и так далее) обеспечение и другие. Все эти направления должны быть, с одной стороны, защищены, поставлены в более выгодные условия, с другой — иметь возможность участвовать в международном разделении труда и конкуренции на мировом рынке.
4. Создание необходимых условий для успешного развития информатизации. Конечно, в России должны создаваться современные информационные технологии, приобретаться зарубежные компьютеры и так далее. Но не менее важна подготовка новых специалистов, широкое компьютерное образование, система переподготовки существующих специалистов. Необходимо развитие научно-технических инфраструктур: например, систем связи или коммуникаций, исследовательских и инженерных центров и фирм, обслуживающих эти системы. Не менее важно интеллектуальное обеспечение информационных процессов: разработка информационной политики, проектов развития информатизации, научные исследования и разработки в области информатизации, образовательные программы и так далее. Политика в сфере информатизации должна способствовать формированию социально-экономических и социокультурных условий и предпосылок информатизации; для этого нужно, в частности, поддержать процессы модернизации в стране. Мыслимы, но нецелесообразны ещё два сценария развития информатизации в России: «автономный» путь, предполагающий полный отказ от зарубежных влияний и помощи (практически такой подход уже невозможно осуществить), или «полностью зависимый» от зарубежных воздействий (этот путь весьма реальный).

Техника — это важный аспект (план) человеческой деятельности и культуры, сущность техники образует взаимодействие научного исследования, инженерной деятельности и проектирования, характер технического мышления определяется рядом установок и ценностей новоевропейского мышления (например, установкой на использование сил и энергий природы, проектными установками и ценностями, демиургической установкой современной инженерии и другими).

Но понятно, что технику нельзя просто редуцировать к деятельности и культуре, технологии, инженерии или проектированию. Техника есть техника, она имеет самостоятельное бытие и существование. Для философа всегда будут сохранять смысл проблемы типа «человек и техника», «искусство и техника», «природа и техника». Для философского познания техника выступает также и как особая событийность, реальность, то есть как мир технических событий, в котором человек живёт, событий, которые он переживает. Важна для философа и проблема «технического существования» человека, ведь современная техника обусловливает наши потребности, всё больше превращается в среду обитания, часто определяет сам способ существования человека. Является ли техника нашей судьбой, ограничивает ли она нашу свободу, превращая человека в «Постав» (Gestell), в состоянии ли мы ещё направлять развитие техники — эти и сходные вопросы стоят перед философами, требуя своего настоятельного разрешения. Причём все эти вопросы не абстрактные и чисто философские, а жизненные и актуальные, от их решения зависит судьба каждого из нас, судьба нашей цивилизации и культуры.