Элвин Тоффлер:
Третья волна.
Часть II. Вторая волна.
Глава 9. Индуст-реальность

Когда цивилизация Второй волны простерла по планете свои щупальца, преобразуя все, с чем она вступала в контакт, это относилось не только к технологии или торговле. Сокрушая цивилизацию Первой волны, Вторая волна создала не просто новую реальность для миллионов людей, но и новое понимание действительности.

Сталкиваясь в тысячах мест с ценностями, идеями, мифами и этикой аграрного общества, Вторая волна повлекла за собой новые понятия о Боге… справедливости… любви… власти… красоте. Она способствовала появлению новых идей, целей и аналогий, ниспровергала и вытесняла старые представления о времени, пространстве, материи и причинности. Возникла впечатляющая и понятная картина мира, которая не только объясняла, но и оправдывала реальность Второй волны. Эта картина мира индустриального общества не имела названия. Её следует назвать «индуст-реальность».

Индуст-реальность была сводчатой конфигурацией идей и представлений, с помощью которых дети индустриализма были обучены понимать свой мир. Это была кипа предпосылок, используемых цивилизацией Второй волны, её учёными, деловыми людьми, государственными деятелями, философами и пропагандистами.

Были, конечно, и несогласные, оспаривающие доминирующие идеи индуст-реальности, но мы ведем здесь речь не о боковых ответвлениях, а о главном направлении философии Второй волны. На первый взгляд казалось, что главного направления вообще не существует. Вернее, видны были два столкнувшихся сильных идеологических течения. К середине XIX столетия всякая индустриализованная страна имела свои отчётливо обозначившиеся левое крыло и правое, сторонников индивидуализма и свободного предпринимательства, защитников коллективизма и социализма.

Эта борьба идеологий, вначале происходившая в индустриализированных странах, вскоре распространилась по всему миру. После русской революции 1917 года и создания руководимой из центра и работающей на весь мир пропагандистской машины идеологическая борьба становилась всё более интенсивной. И к концу Второй мировой войны, когда Соединённые Штаты и Советский Союз пытались реинтегрировать мировой рынок или большую его часть в своих интересах, каждая сторона расходовала огромные суммы на распространение своих доктрин среди неиндустриальных наций.

На одной стороне были тоталитарные режимы, на другой — так называемые либеральные демократии. Орудия и бомбы находились в состоянии боевой готовности, чтобы вступить в дело, когда логические аргументы окажутся исчерпанными. Пожалуй, со времён столкновения католицизма и протестантизма в эпоху Реформации не было столь яростного противостояния двух идеологических лагерей.

В пылу этой пропагандистской войны осталось незамеченным, что, хотя столкнувшиеся стороны представляли разные идеологии, обе они по существу имели одинаковую суперидеологию. Их экономические программы и политические догматы были в корне различными, но многие из их отправных положений выглядели схожими. Подобно тому как протестантские и католические миссионеры по-разному трактовали Библию и всё же проповедовали одну веру в Христа, так и марксисты и антимарксисты, капиталисты и антикапиталисты, американцы и русские продвигались дальше в Африку, Азию и Латинскую Америку — неиндустриальные регионы мира, — неся одинаковый набор основополагающих предпосылок. И те и другие проповедовали превосходство индустриализма перед всеми другими цивилизациями. И те и другие были страстными поборниками индуст-реальности.

Принцип прогресса

Распространяемые ими представления о мире базировались на трёх связанных между собой «индуст-реальных» положениях, трёх идеях, разделяемых странами Второй волны, что и отличало их от остальной части мира.

Первое из этих основополагающих положений имело отношение к природе. Социалисты и капиталисты могли расходиться во взглядах на то, как распределять плоды труда, но они одинаково относились к природе. Для них природа — это объект, жаждущий подвергнуться эксплуатации.

Мысль о том, что люди должны властвовать над природой, можно проследить на протяжении веков, вплоть до Книги Бытия ¹⁶⁴. Несомненно, что до промышленного переворота подобную точку зрения разделяли немногие. Большинство ранних культур, напротив, отдавали предпочтение бедности и гармонии человечества с окружающей его природной средой.

Эти ранние культуры были не особо ласковы с природой. Они вырубали и выжигали растительность, переводили леса на дрова. Но их возможности навредить природе были ограниченными. Они не столь уж корежили землю и не нуждались в подходящей идеологии, которая оправдывала бы причиняемый ими вред.

С наступлением цивилизации Второй волны появились капиталистические индустриалисты, в огромных объёмах выкачивающие природные ресурсы, выбрасывающие в воздух большое количество ядов, в погоне за прибылью вырубающие леса целых регионов, нисколько не заботясь о побочном эффекте или долговременных последствиях. Идея о том, что природа — это то, что надлежит эксплуатировать, предоставляла удобное рационалистическое объяснение для недальновидных и эгоистичных дельцов.

Но капиталисты вовсе не были одиноки. Кто бы ни находился у власти, они или же марксистские индустриализаторы (несмотря на убеждение, что прибыль — источник всех зол), все действовали сходным образом.

По представлениям марксистов, первобытные люди вовсе не жили в гармонии с природой, а вели с ней яростную борьбу за выживание. С возникновением классового общества, считали они, война «человека против природы», к несчастью, преобразовалась в войну «человека против человека». Построение коммунистического бесклассового общества позволит человечеству снова вернуться к своей задаче — борьбе с природой.

По обеим сторонам идеологического водораздела имелся схожий образ человечества, противостоящего природе и доминирующего над ней. Этот образ был основным компонентом индуст-реальности, суперидеологии, объединявшей марксистов и антимарксистов.

Вторая идея, связанная с первой, вела ещё дальше.

Люди не только пребывали в заботах о природе, они были вершиной долгого процесса эволюции. Существовали и более ранние теории эволюции, но в середине XIX столетия Дарвин дал научное обоснование такой точки зрения и приобрёл известность в большинстве передовых индустриальных стран того времени. Он говорил о принципе «естественного отбора» как неизбежного процесса, который безжалостно вычищает слабые и неспособные существовать и развиваться формы жизни.

Дарвин вёл речь о биологической эволюции, но его теория получила особое социальное и политическое звучание. Так, социальные дарвинисты доказывали, что принцип естественного отбора действовал внутри общества тоже и что самые богатые и влиятельные люди были более приспособленными и более достойными.

Следом возникла идея, что все общества развивались в соответствии с законом «естественного отбора». Согласно подобным рассуждениям, индустриализм был более высоким этапом эволюции, чем окружавшие его неиндустриальные культуры. А это означало, что цивилизация Второй волны превосходила все остальные.

Подобные воззрения давали рационалистическое объяснение как капитализма, так и империализма. Развивавшийся индустриальный строй нуждался для своего поддержания в дешёвых ресурсах, а такая теория предоставляла моральное оправдание их получения по пониженным ценам, даже если при том уничтожались аграрные народы и первобытные общества. Идея социальной эволюции давала интеллектуальную и моральную поддержку, позволяя обращаться с непромышленными народами как с низшими и, следовательно, непригодными для выживания.

Сам Дарвин хладнокровно писал об уничтожении местного населения Тасмании и в порыве геноцидного энтузиазма пророчествовал: «В будущем… цивилизованные расы наверняка уничтожат и заменят дикие расы по всему миру» ¹⁶⁵. Интеллектуальное обеспечение цивилизации Второй волны не оставляло сомнений относительно того, кто заслуживал выживания.

Несмотря на то что Маркс резко критиковал капитализм и империализм, он разделял точку зрения, что индустриализм — наиболее передовая модель общества, этап, которого непременно достигнут все другие общества.

Третьей основополагающей идеей индуст-реальности, тесно связанной с природой и эволюцией, был принцип прогресса, утверждавший, что история течёт неотвратимо к лучшей жизни для человечества. Эта идея также достаточно много разрабатывалась в предындустриальное время. Однако же только с наступлением Второй волны идея Прогресса с большой буквы расцвела пышным цветом.

Внезапно, когда Вторая волна катилась по Европе, зазвучали тысячи голосов, прославлявших прогресс. Лейбниц ¹⁶⁶, Тюрго ¹⁶⁷, Кондорсе ¹⁶⁸, Кант, Лессинг, Джон Стюарт Милль ¹⁶⁹, Гегель, Маркс, Дарвин и множество менее знаменитых мыслителей нашли причины для всеобъемлющего оптимизма. Они рассуждали о том, был ли прогресс поистине неизбежен и не нужна ли ему рука помощи от человеческого рода, что включает в себя понятие лучшей жизни, может ли прогресс продолжаться вечно. Среди них царило единомыслие в отношении самого понятия прогресса ¹⁷⁰.

Атеисты и богословы, студенты и профессора, политики и учёные проповедовали новую веру. Бизнесмены и депутаты, говоря о новом заводе, новом изделии, новом доме, шоссе или дамбе, неизменно подчёркивали, что это продвижение вперёд от плохого к хорошему или же от хорошего к лучшему. Поэты, драматурги и живописцы считали прогресс само собой разумеющимся. Прогресс оправдывал ухудшение природной среды и покорение «малоразвитых» цивилизаций.

И снова одна и та же мысль была одновременно выражена в трудах Адама Смита и Карла Маркса. Как отметил Роберт Хейлбронер ¹⁷¹, «Смит был сторонником прогресса… В «Исследованиях о природе и причинах богатства народов» прогресс был не идеалистической целью человечества, а… предназначением, к которому оно двигалось… побочным продуктом частных экономических целей» ¹⁷². Разумеется, для Маркса такие частные цели устанавливал только капитализм, и именно они привели его к разрушению. Но такой итог сам по себе являлся частью долгого исторического процесса, ведущего человечество вперёд к социализму, коммунизму и ещё лучшему будущему.

Эти три ключевых положения цивилизации Второй волны — война с природой, значение эволюции и принцип прогресса — составляли боезапас агентов индустриализма, пускаемый теми в ход для объяснения или оправдания такого строя.

Подобные взгляды проистекали из более глубоких представлений о реальности — набора невысказанных мнений об истинных составляющих человеческого опыта. Каждый человек имеет дело с этими составляющими, и каждая цивилизация описывает их по-своему. Каждая цивилизация обучает своих детей справляться со временем и пространством. Необходимо объяснить через миф ли, метафору или научную теорию, как функционирует природа. И надо предложить некоторый ключ к пониманию того, как всё происходит в этом мире.

Цивилизация Второй волны создала полностью новый образ реальности, базирующийся на своеобразных представлениях о времени и пространстве, материи и причинности. Собирая обломки прошлого, по-новому комбинируя их воедино, используя опыты и эмпирические исследования, она круто изменила представления людей о мире вокруг себя и о себе в этом мире.

Податливость времени

В одной из предыдущих глав мы рассматривали, как распространение индустриализма зависело от синхронизации человеческого поведения и ритма машины. Синхронизация являлась одним из ведущих принципов цивилизации Второй волны, и всюду люди эпохи индустриализма участвовали в гонке за временем, желая не отстать, мельком нервно поглядывали на часы.

Чтобы осознать время и добиться синхронизации, люди должны были изменить свои представления о времени, мысленный образ времени. А для этого была необходима «податливость времени».

Земледельческие народы, которым нужно было знать, когда сажать и когда собирать урожай, с замечательной точностью разработали систему измерения длинных промежутков времени. Поскольку им не требовалась строгая синхронизация труда, крестьяне редко определяли точные единицы для измерения коротких промежутков. Они обычно делили время не на неизменные единицы, подобные часам и минутам, а на неопределённые, неточные отрезки, исходя из количества времени, необходимого для выполнения какого-либо будничного дела. От фермера можно было услышать определение «время дойки одной коровы». На Мадагаскаре получила распространение единица времени, названная «варка риса», минута же обозначалась — «жарка одной саранчи». Англичане упоминали об «отче наш», то есть времени, требующемся для чтения молитвы.

Таким образом, поскольку обмен между общинами или селениями был незначителен, а для работы этого не требовалось, единицы, запечатлевшие мысленный образ времени, менялись от места к месту и от сезона к сезону. Например, в средневековой Северной Европе световой день был поделен на равные часы. Но так как продолжительность дня постоянно менялась, один «час» в декабре был короче, чем «час» в марте или июне ¹⁷³.

Вместо неопределённого промежутка «отче наш» индустриальным обществам нужны были очень точные единицы, вроде часа, минуты или секунды. И эти единицы должны были быть стандартными и не меняться в зависимости от времени года или места.

Сейчас весь мир чётко поделен на временные пояса. Мы говорим о «стандарте» времени. Летчики на всём земном шаре соотносятся со временем «зулу», то есть средним временем по Гринвичу. По международному соглашению Гринвич в Англии стал точкой всемирного времени, от которой ведётся остальной отсчёт. Периодически, действуя одновременно и словно подчиняясь чьей-то единой воле, миллионы людей ставят свои часы на час вперёд или назад, и что бы ни говорило нам наше внутреннее чувство о том, что время тянется медленно или же, напротив, быстро пролетает, один час теперь — это равнозначный, стандартизированный час ¹⁷⁴.

Цивилизация Второй волны не просто поделила время на более точные и стандартные части. Она разместила эти части в прямую бесконечную линию, которая протянулась назад, в прошлое и вперёд — в будущее.

В самом деле, представление о линейности времени так глубоко укоренилось в нашем мышлении, что большинству из нас, выросших в обществах Второй волны, трудно представить себе какую-либо альтернативу. Однако во многих доиндустриальных обществах и некоторых обществах Первой волны даже сегодня воспринимают время в форме круга, а не прямой линии. У майя, буддистов и индусов время было круговым и вечно повторяющимся, история повторялась нескончаемо, и даже жизни могли повторяться через реинкарнацию.

Идея о том, что время подобно большому кругу, отразилась в индуистском понятии калъпы, мирового периода продолжительностью в четыре тысячи миллионов лет или один день Брахмы, начинавшийся с создания и заканчивавшийся исчезновением, с тем чтобы возродиться вновь ¹⁷⁵. Понятие о круговом времени встречается у Платона и Аристотеля, один из учеников которого — Эудемус — описывал себя проживавшим тот же самый момент снова и снова, как в кругообороте. То же утверждал и Пифагор. В книге «Время и восточный человек» Джозеф Нидхэм писал: «Для индо-эллина… время циклично и вечно». Поскольку в Китае преобладало представление о линейном времени, Нидхэм отмечал: «Конечно же, циклическое время было известно среди ранних философов даосизма» ¹⁷⁶.

Также и в Европе до начала индустриализации существовала такая альтернативная концепция времени. «На протяжении всего средневекового периода, — писал математик Г. Д. Уитроу, — циклическая и линейная концепции времени находились в столкновении. Линейное понятие подпитывали владельцы частных торговых предприятий и рост денежной экономики. До тех пор пока власть была сконцентрирована в земельных владениях, время ощущалось в изобилии и было связано с неизменным циклом земледелия» ¹⁷⁷.

Когда Вторая волна набрала силу, стародавний конфликт был улажен: линейное время одержало верх. Эта идея стала доминирующей во всех индустриальных обществах. На Востоке и на Западе время начали рассматривать как прямой путь, простиравшийся из далёкого прошлого через настоящее к будущему, и подобная концепция, чуждая миллиардам людей, которые жили до индустриальной цивилизации, стала базисной для экономического, научного и политического планирования, будь то в исполнительных органах IBM, Японского агентства экономического планирования (Japanese Economic Planning Agency) или же в советской академии.

Линейное время — необходимая предпосылка для индуст-реальных воззрений на эволюцию и прогресс. Такая концепция подтверждала возможность поступательного движения. Ведь если время циркулярно, а не линейно, если события движутся по кругу, а не вперёд, то это наводит на мысль, что история повторяется, а эволюция и прогресс — всего лишь тени на стене времени.

Синхронизация. Стандартизация. Линейность. Эти понятия перевернули укоренившиеся представления и заставили простых людей совсем по-иному обращаться со временем в повседневной жизни. Но если время подверглось преобразованиям, то же должно было произойти и с пространством, чтобы и оно соответствовало новой индуст-реальности.

Новая вместимость пространства

Задолго до начала цивилизации Первой волны, когда наши очень далёкие предки занимались в основном охотой и скотоводством, добывая пропитание, необходимое, чтобы выжить, они постоянно находились в движении. Гонимые голодом, холодом или экологическими бедами, следуя за погодой или дичью, они действительно отличались «высокой мобильностью» — легко перемещались с места на место, не стремились обзаводиться обременительным хозяйством и странствовали по миру. Для того чтобы прокормиться, группе из 50 человек — мужчин, женщин и детей — необходима была территория, в шесть раз превышавшая площадь острова Манхэттен, или же они могли кочевать, проходя ежегодно с той же целью сотни миль. Современные географы называют это «пространственно-экстенсивным» образом жизни ¹⁷⁸.

Цивилизация Второй волны, напротив, воспитала расу людей, «избегающих перемещений». Земледелие постепенно вытеснило кочевой образ жизни, на смену кочевым тропам пришли возделанные поля и оседлое население. Уже больше не странствуя беспрестанно по бескрайним просторам, крестьянин с семьёй жил на одном месте, усердно обрабатывая свой небольшой участок земли.

К периоду, непосредственно предшествующему возникновению индустриальной цивилизации, широко раскинувшиеся неогороженные поля окружали скопления крестьянских хижин. За исключением купцов, учёных людей и солдат, подавляющее большинство населения проводило всю свою жизнь на очень ограниченном пространстве ¹⁷⁹. На утренней заре люди выходили в поле, с наступлением сумерек возвращались домой. Ещё они знали дорогу в церковь. Чрезвычайно редко они отправлялись в соседнее селение, расположенное за шесть или семь миль. Конечно же, существовали различия, обусловленные климатом и местностью, и всё же, как писал историк Дж. Р. Хейл, «вероятно, не будет большой ошибкой предположить, что большей частью люди за свою жизнь не совершали поездки длиннее, чем в пятнадцать миль» ¹⁸⁰. Земледелие породило «пространственно ограниченную» цивилизацию.

Индустриальный ураган, пронёсшийся над Европой в XVIII столетии, снова создал «пространственно протяжённую» культуру, но теперь уже почти на мировом уровне. Товары, люди и идеи перемещались на тысячи миль, многочисленные толпы мигрировали в поисках работы. Товарное производство, рассеянное прежде по полям, теперь сосредоточилось в городах. Разросшееся население теснилось в немногочисленных, плотно заполненных узловых пунктах. Старые селения глохли и вымирали; возникали быстро развивающиеся индустриальные центры, обрамлённые дымовыми трубами и огненными печами.

Такой коренным образом переделанный ландшафт требовал гораздо более сложной координации между городом и деревней. Города нуждались в притоке продовольствия, энергоресурсов, рабочей силы и сырья, они же поставляли вовне промышленные товары, моды, идеи и финансы. Два этих потока были тщательным образом интегрированы и скоординированы во времени и пространстве. Помимо того, в самих городах требовалось гораздо большее разнообразие пространственных форм. В прежней земледельческой системе основными материальными сооружениями были церковь, дворец дворянина, некоторое количество жалких хижин, иногда таверна или монастырь. Из-за усиления дифференциации трудовой деятельности для цивилизации Второй волны нужна была значительно более сложно организованная материальная среда.

В связи с этим скоро появились архитекторы, проектировавшие, строившие конторы, банки, полицейские участки, заводы, железнодорожные вокзалы, универсальные магазины, тюрьмы, пожарные депо, психиатрические лечебницы и театры. Эти разнообразные типы зданий и сооружений должны были строго соответствовать своему назначению. Размещение фабрик, дорог, ведущих к магазинам, железнодорожных путей, примыкавших к докам или грузовым складам, местоположение школ, больниц, водопроводных сетей, электростанций, трубопроводов, газовых сетей, телефонных станций — все надо было пространственно скоординировать. Пространство должно было быть тщательно организовано, как фуга Баха.

Такая чёткая координация специализированных пространственных форм — необходимость наличия нужного народа в нужном месте и в нужное время — являлось точной пространственной аналогией временной синхронизации. По сути это была синхронизация в пространстве. Для функционирования индустриального общества внутреннее устройство и пространства, и времени нуждалось в более чёткой разработке.

Людям необходимы были как более точные и стандартизированные единицы времени, так и более точные и равнозначные единицы пространства. До промышленного переворота, когда время все ещё измерялось достаточно неопределённо, вроде, например, «пока прочтешь «Отче наш», в пространственных измерениях тоже царила путаница. К примеру, в средневековой Англии один род на практике мог составлять от 16, 5 до 24 футов. В XVI веке наилучшим способом измерения рода считался следующий: из числа выходящих из церкви наугад выбирали 16 мужчин, выстраивали их в ряд так, чтобы «левая ступня каждого располагалась впереди, а все ступни, примыкая, составляли одну линию», и отмеренное таким образом расстояние давало искомую величину. Использовались ещё более неопределённые понятия, как, например, «день езды верхом», «час ходьбы», «полчаса лёгкого галопа» ¹⁸¹.

Когда Вторая волна начала менять характер трудовой деятельности, что сопровождалось неуклонным разрастанием рынка, с подобным подходом уже нельзя было мириться. Например, с увеличением объёма торговли всё большее значение приобретала точность кораблевождения, и правительства предлагали огромные вознаграждения тому, кто сможет придумать новые способы прокладывания маршрутов торговых судов ¹⁸². На земле система мер также постепенно совершенствовалась и вводились более точные единицы ¹⁸³.

Трудные для понимания, противоречивые, очень различающиеся местные таможенные пошлины, законы и правила торговли, возникшие в период цивилизации Первой волны, необходимо было упорядочить, разумно обосновать. Отсутствие точной стандартной системы мер было серьёзной помехой для производителей товаров и для растущего социального слоя, занимавшегося торговлей. Этим и объясняется энтузиазм, с каким деятели Великой французской революции на заре индустриальной эры сами занимались усовершенствованием системы измерений и составлением нового календаря. Они считали данную проблему настолько важной, что она вошла в круг первых вопросов, рассматриваемых Национальным конвентом — высшим органом Первой французской республики. Перемены, которые принесла с собой Вторая волна, коснулись также увеличения и уточнения пространственных границ. До XVIII века границы империй зачастую не были чётко определены. Точность не была столь уж необходима, поскольку обширные территории оставались незаселёнными. В то время как население увеличивалось, возрастала торговля и в Европе стали появляться первые фабрики, многие правительства принялись методично наносить на карту свои границы. Были более определённо обозначены таможенные зоны. Местная и даже частная собственность была самым тщательным образом обозначена, отмечена, огорожена и зарегистрирована. Карты стали более подробными, содержательными и стандартизированными.

Возникло новое представление о пространстве, которое в полной мере соответствовало новому представлению о времени. Точные показатели выполнения работы все более загоняли время в определённые рамки, а вместе с тем усиливалась тенденция стеснить границами пространство. Линеаризация времени вызвала появление линейных мер длины.

В доиндустриальных обществах прямолинейное движение по земле или по морю представало отклонением от нормы. Сельская дорога, путь скота на водопой, лесная тропа были изогнутыми в соответствии с рельефом местности. Они огибали многочисленные преграды, имели подъёмы и спуски, крутые повороты. Улицы средневековых городов переплетались между собой, извивались, петляли.

Общества Второй волны не только отправляли корабли по прямолинейным маршрутам, они строили железные дороги, чьи параллельно уложенные рельсы тянулись по прямой линии вдаль, насколько было видно. Как отметил американский чиновник-плановик Грейди Клей, линии железной дороги (уже в названии красноречиво отразилось поветрие времени) стали осями, вдоль которых получили конкретное материальное воплощение новые города, разработанные в чертежах ¹⁸⁴. За кульманом, с помощью чертёжных инструментов, городскому механизму придавалась правильность построения в соотнесении с ландшафтом.

Даже теперь, глядя на любой город, можно видеть в старой его части беспорядочное переплетение улиц, скверов, площадей, сложных перекрёстков. Часто сразу становится понятно, что здесь было перестроено в более позднее, индустриальное время. То же самое относится и к целым регионам и странам.

Даже земельные угодья с введением механизации стали приобретать линейные очертания. В доиндустриальное время фермеры, используя для вспашки волов, оставляли кривые, неправильные борозды. Достигнув края поля, крестьянин не хотел останавливать вола, и тот делал широкий поворот в конце борозды, отчего вспаханный участок имел закруглённую по краям форму ¹⁸⁵. Сегодня же, если смотреть с высоты через иллюминатор самолёта, можно видеть правильно расчерченные поля с ровно обозначенными границами, проведёнными плугом.

Сочетание прямых линий и прямых углов использовалось не только на земле или при планировке улиц, но и при строительстве помещений для жилья. Кривые стены и неправильные углы редко встречались в архитектуре индустриального периода. Аккуратные прямоугольные кубы пришли на смену комнатам неправильной формы, а многоэтажные здания вертикально поднимались к небу, выходя фасадами на теперь уже ровно проложенные улицы, причём окна домов образовывали чёткие ряды.

Таким образом, наше представление о пространстве и опыт организации пространства были связаны с процессом его линеаризации, происходившим одновременно с линеаризацией времени. Во всех индустриальных странах, капиталистических или социалистических, как на Востоке так и на Западе, архитектурная организация пространства, составление подробных карт, использование единых, точных единиц измерения и прежде всего прямая линия стали культурной константой, составившей основу новой индуст-реальности.

«Материал» реальности

Цивилизация Второй волны не только породила новые представления о времени и пространстве и использовала их для формирования повседневного образа жизни, она предлагала свои ответы на существующий издавна вопрос: из чего всё состоит? Пытаясь дать ответ на данный вопрос, каждая культура изобретала свои мифы и метафоры. Некоторые представляли вселенную как некое находящееся во вращении «единство». Люди рассматривались как часть природы, звено в цепи, тянущейся от пращуров к потомкам, их связь с миром природы была настолько тесной, что фактически они составляли единое целое с животными, деревьями, горами и реками ¹⁸⁶. Помимо того, во многих обществах человека не осмысляли как отдельную, самостоятельную личность, а считали лишь частью более крупного организованного единства — семьи, рода, племени или общины.

Другие общества исходили не из целостности или единства мира, а из его разделённости. Они воспринимали реальность не как слитное бытие, а как структуру, созданную из отдельных частей.

Приблизительно за две тысячи лет до начала индустриальной эры Демокрит выдвинул необычную по тем временам идею, что мир не есть нечто целое, единое, а состоит из разрозненных, неделимых, вечных, неразрушимых частиц. Он назвал эти частицы атомами ¹⁸⁷. В последующие века к идее о том, что вселенная состоит из неделимых материальных элементов, возвращались неоднократно. В Китае почти вслед за Демокритом в книге Мо-цзы ¹⁸⁸ (Mo Ching) утверждалось, что «точка» есть линия, поделённая на столь короткие отрезки, что они уже не поддаются дальнейшему делению. В Индии учение об атоме или отдельных неделимых частях материи тоже возникло до наступления Новой эры ¹⁸⁹. В Древнем Риме поэт Лукреций давал объяснения атомизма. Однако подобную точку зрения на строение материи разделяло меньшинство людей, они нередко встречали непонимание, насмешки.

Но лишь с наступлением эпохи Второй волны атомизм занял доминирующее положение, когда отдельные близкие по духу теории совместными усилиями в корне изменили наше представление о материи.

В середине ХVII века французский аббат Пьер Гассенди ¹⁹⁰, астроном и философ, работавший в Королевском колледже в Париже, стал доказывать, что материя может состоять из сверхмелких частей — корпускул. Находясь под влиянием Лукреция, Гассенди был столь настойчивым проповедником атомистической теории, что его идеи вскоре пересекли Ла–Манш и встретили отклик у Роберта Бойля ¹⁹¹, молодого учёного, изучавшего сжатие газа. Бойль применил теорию, основанную на умозрении, в лабораторных исследованиях и пришёл к заключению, что даже воздух состоит из мельчайших частиц. Шесть лет спустя после смерти Гассенди он опубликовал научный труд, где доказывал, что всякая субстанция — к примеру, земля, которая может быть разложена на составные части, — не есть и не может быть элементом ¹⁹².

Тем временем получивший образование у иезуитов математик Рене Декарт ¹⁹³, которого критиковал Гассенди, утверждал, что реальность можно понять, только расчленяя её на мельчайшие частицы. По его словам, «любую проблему надлежит рассматривать, разложив её на возможно большее количество составных. частей» ¹⁹⁴. Таким образом, с наступлением Второй волны философский атомизм развивался наравне с физическими представлениями о материи.

Пересмотру подверглось понятие единства, на него непрерывно вели наступление учёные, математики и философы, которые продолжали разлагать мир на мельчайшие части, добиваясь при том весьма интересных результатов. После опубликования Декартом своего «Рассуждения о методе», писал микробиолог Рене Дюбо, «тотчас же было сделано большое число открытий на основании его применения в медицине» ¹⁹⁵. Сочетание атомистической теории и учения Декарта привело к удивительным открытиям в химии и других областях науки. К середине XVII века положение о том, что мир состоит из отдельных независимых частиц и субчастиц, было принято за правило и стало частью зарождающейся индуст-реальности.

Каждая новая цивилизация перенимает идеи из прошлого и по-своему перерабатывает их, пытаясь осознать себя во взаимоотношении с миром. Для начавшего развиваться индустриального общества — общества, вступившего на путь массового производства изделий, собираемых из разрозненных частей, — идея о том, что и вселенная смонтирована из разрозненных компонентов, была, вероятно, необходима.

Для принятия атомистической модели реальности были также политические и социальные причины. Когда Вторая волна размывала общественные устои, сложившиеся в предшествующий ей период, требовалось побудить людей к освобождению от большой семьи, всемогущей церкви, монархии. Индустриальному капитализму необходимо было рациональное обоснование для индивидуализма. Когда на протяжении одного столетия или двух до начала индустриализации прежняя земледельческая цивилизация приходила в упадок, когда расширялась торговля и множились города, разраставшееся купечество, заинтересованное в свободе торговли, кредитования и развитии рынков, обусловило возникновение новой концепции личности, где человек рассматривался как атом.

Отныне человек уже не был пассивным придатком при племени или роде, а был свободной, автономной личностью. Каждый индивид имел право обладать собственностью, приобретать товары, заключать сделки, преуспевать или голодать в зависимости от степени собственной активности, мог выбрать себе религию и заниматься устройством личной жизни. Иначе говоря, индуст-реальность способствовала развитию концепции личности, где человек почти уподоблялся атому, представлял неделимую, неразрушимую, базовую частицу общества.

Атомистический подход проявился, как мы видели, даже в политике, где элементарной частицей стал голос. Он обнаруживал себя и в нашем понимании международной политики, где действовали отдельные, непроницаемые, независимые единицы, называемые нациями. Не только когда речь шла о физических представлениях о материи, но и в философском плане, при рассмотрении проблем общества и политики прибегали к понятию «кирпичиков» («bricks») — составных элементов или атомов. Атомистический подход применялся к любой сфере жизни.

Учение о прерывистом, дискретном строении материи в свой черёд отлично согласовывалось с новым представлением о времени и пространстве, также делимых на все более мелкие единицы. По мере того, как развивалась цивилизация Второй волны, одерживая верх и над «первобытными» обществами, и над цивилизацией Первой волны, она все более последовательно и согласованно внедряла индустриальный взгляд на народ, политику и общество. И всё же недоставало одной последней детали, чтобы вся система получила логическое завершение.

Последнее «почему»

Если цивилизация не в состоянии объяснить, как всё происходит, пусть даже её толкование на девять частей предстаёт как нечто неразгаданное и лишь одну часть составляет анализ, она не может результативно планировать общественную жизнь. Людям, выполнявшим общезначимые предписания своей культуры, необходима была уверенность, что их поведение приведёт к желательному итогу. И это предполагало некоторый ответ на исконное «почему». Развивавшаяся цивилизация Второй волны опиралась на столь мощную теорию, что с её помощью, казалось, можно было объяснить все.

Камень столкнулся с водной поверхностью. От места его падения по воде быстро разошлись круги. Почему? Чем вызвано это явление? Возможно, люди индустриального периода ответили бы так: «это от того, что кто-то бросил камень».

Образованный европейский дворянин, живший в XII или XIII веке, пытаясь ответить на этот вопрос, основывался бы на совсем иных представлениях, чем мы. Возможно, он прибег бы к учению Аристотеля и искал материальную причину, формальную причину, рациональную причину (efficiente cause) и конечную причину (final cause), ни одной из которых самой по себе недостаточно, чтобы объяснить что-либо ¹⁹⁶. Средневековый китайский мудрец мог бы рассуждать об инь и ян ¹⁹⁷ и о силовом поле влияний (the force–field of influences), в котором, на его взгляд, происходили все явления ¹⁹⁸.

Цивилизация Второй волны находит объяснение тайнам причинной связи в потрясающем открытии Ньютона — законе всемирного тяготения. По Ньютону, причина заключалась в том, что «силы, воздействующие на тела, порождают движение» ¹⁹⁹. Примером сущности причинности — порождения причиной следствия — могут служить бильярдные шары, которые, ударяясь друг об друга, приходят в движение. Такое понятие перемены, сосредоточенное исключительно на внешних силах, которые вполне измеримы и легко опознаваемы, было чрезвычайно убедительным, поскольку оно полностью согласовывалось с новыми понятиями линейного пространства и времени, порождёнными индустриальной эпохой. И действительно, ньютоновская или механистическая причинность, воспринятая в то время, когда в Европе происходила промышленная революция, упорядочила индуст-реальность, подогнав все её составляющие. Если мир состоял из отдельных частиц — миниатюрных бильярдных шаров — тогда все причины были обусловлены взаимодействием этих шаров. Одна частица или атом ударяла об другую. Первая являлась причиной движения следующего. А его движение становилось следствием движения первого. Не было действия без движения в пространстве, и атом не мог находиться в одно время более, чем в одном месте.

Мир, казавшийся прежде таким сложным, хаотичным, непредсказуемым, таинственным и бессистемным, внезапно предстал согласованным и хорошо организованным. Любое явление, будь то семейная ячейка или холодная звезда в далёком ночном небе, представляло собой материю в движении, каждая частица активизировала соседнюю, вынуждая её двигаться в нескончаемом танце жизни. Для атеиста подобная точка зрения давала объяснение жизни, в котором, как позднее выразился Лаплас ²⁰⁰, гипотеза о Боге была излишней ²⁰¹. Однако же для верующего человека это по-прежнему предполагало присутствие Бога как первопричины всего сущего, именно он изначально привёл в движение бильярдные шары, а потом, возможно, вышел из игры.

Такая метафора для реальности стала подобием инъекции интеллектуального адреналина в нарождавшуюся индуст-реальную культуру. Один из радикальных философов, идеолог Великой французской революции барон Гольбах с удовлетворением писал: «Вселенная, это необозримое скопление всего сущего, представляет собой только материю и движение; действительность, воспринимаемая нами, есть нечто иное как необъятная, непрерывная последовательность причин и следствий».

В этом кратком, торжествующем утверждении заключалось самое главное: вселенная — это составная реальность, где разрозненные части, объединённые вместе, представляют собой единое целое. Постоянный признак материи — движение в пространстве. События совершаются в линейной последовательности, развитие событий происходит вдоль линии времени. Человеческие чувства, например ненависть, эгоизм или любовь, согласно Гольбаху ²⁰², сопоставимы с такими материальными силами, как отталкивание, инерция или сцепление, и при мудрой политической организации общества возможно было манипулировать ими для общественного блага, подобно тому, как наука могла для всеобщего блага манипулировать физическим миром.

Именно такой индуст-реальный образ вселенной, порождаемые им представления во многом повлияли на наш образ жизни в его личных, общественных и политических проявлениях. Из подобного взгляда на мир неизбежно проистекало, что не только космос и природа, но и общество и люди действовали согласно вполне определённым и предсказуемым законам. Величайшими мыслителями Второй волны были как раз те, кто наиболее логично и убедительно доказывал связь и взаимозависимость явлений объективной действительности.

Ньютон создал основы небесной механики. Дарвин открыл законы, которые объясняли социальную эволюцию. А Фрейд открыл закономерность психических процессов. Поиски других исследователей — учёных, инженеров, социологов, психологов — способствовали открытию множества других разных законов.

Цивилизация Второй волны получила в своё распоряжение теорию причинности, в которой виделись чудодейственные возможности и которая применялась всюду. Многое из того, что до тех пор казалось невероятно сложным, теперь можно было привести к элементарной объяснимой формуле. И эти законы получили всеобщее признание не только потому, что их провозгласили Ньютон, Маркс или кто-либо ещё. Они были объектом экспериментов и эмпирических исследований и получали подтверждения. Используя их, мы могли строить мосты, посылать в небо радиоволны, предсказывать и производить биологические изменения; мы могли воздействовать на экономику, основывать политические движения или организации и даже, как считалось, предвидеть и формировать поведение индивида.

Чтобы объяснить любое явление, необходимо было лишь найти критическую переменную величину. Этого можно было достичь, если только мы находили подходящий «бильярдный шар» и ударяли по нему под нужным углом. Новая причинность в сочетании с новыми представлениями о времени, пространстве и материи избавила сознание многих людей от старых иррациональных компонентов. Это обеспечило достижение величайших успехов в науке и технологии, огромные сдвиги в мышлении и практической деятельности людей. Был брошен вызов авторитаризму, и разум освободился от тысячелетних оков.

Однако же индуст-реальность создала новую тюрьму — индустриальный менталитет, который исходил из практицизма, превозносил критическую требовательность и карал воображение, сводил людей к простейшим протоплазменным единицам и в конечном счёте искал инженерного решения любой проблемы. Индуст-реальность вовсе не была морально нейтральной, хотя и претендовала на то. Она представляла собой, как мы видели, воинствующую суперидеологию цивилизации Второй волны, из неё возникли все основные идеологические направления индустриальной эпохи, как левой, так и правой ориентации. Подобно всякой культуре, цивилизация Второй волны создавала искажённый механизм восприятия человеком себя и окружающего его мира. Выработанный комплекс идей, образов, представлений — и проистекающие из них аналогии — оказался самой мощной культурной системой в истории человечества.

И наконец, индуст-реальность, культурное лицо индустриализма, побуждала общество развиваться в нужном направлении. Благодаря ей создавались сложные организованные единства, крупные города, централизованная бюрократия и всеобъемлющий рынок, будь он капиталистическим или социалистическим. Это отличным образом согласовывалось с новыми энергосистемами, устройством семьи, технологиями, экономическими отношениями, политическими и духовными ценностями, что вместе взятое образовывало цивилизацию Второй волны.

Вот и получается, что вся эта цивилизация вместе со всеми организациями и учреждениями, технологией и культурой разрушается под воздействием перемен, привносимых Третьей волной, которая прокатывается по планете. Мы живём в завершающий, кризисный период безвозвратно отступающего индустриализма. Индустриальная эпоха уходит в историю, рождается новая эпоха.