Элвин Тоффлер:
Третья волна.
Часть III. Третья волна.
Глава 21. Духовный водоворот

Никогда раньше не было такого количества людей во многих странах, даже образованных и, возможно, умудрённых опытом, но столь беспомощных интеллектуально, буквально тонущих в водовороте противоречивых, спутанных, разнообразных идей. Сталкивающиеся противоположные восприятия сотрясают нашу духовную вселенную.

Каждый день приносит нам новые причуды, научные открытия, религиозные и общественные движения и выступления. Пантеизм, нетрадиционная медицина, социобиология, анархизм, структурализм, неомарксизм и новая физика. Восточный мистицизм, технофилия и технофобия, а также тысячи других течений и противотечений пронизывают защитный экран сознания, и у каждого из этих явлений есть свои научные жрецы или сиюминутные гуру.

Началась лавинная атака на фундаментальную науку. Мы видим всепожирающий огонь возрождения религиозного фундаментализма и отчаянные, безнадёжные поиски того, во что можно поверить.

Большая часть этого смятения есть реальный результат обострившейся культурной экспансии — столкновения развивающейся культуры Третьей волны с крепко засевшими, окопавшимися идеями и высокомерными постулатами индустриального общества. Если Вторая волна впитала традиционные суждения и оценки и породила веру в систему, которую я назвал промышленной реальностью, то сегодня мы наблюдаем начинающийся философский бунт, нацеленный на ниспровержение, ликвидацию надменно доминирующих аксиом прошедших трёх столетий. Ключевые идеи индустриального периода дискредитированы, обесценены и отвергнуты в большинстве наиболее разработанных и аргументированных теорий.

Основные убеждения Второй волны цивилизации не добились бы признания за прошедшие три столетия без мучительной борьбы. В науке, в образовании, в религии и в тысячах других сфер деятельности «прогрессивные» мыслители индустриализма боролись с «реакционными» мыслителями, которые обдумывали и обосновывали сельскохозяйственный тип общества. Сегодня они, «прогрессивные», и защищают индустриализм, противостоят новой, Третьей волне культуры, уже начинающей оформляться.

Новое представление о природе

Наиболее ярко выявляет это столкновение идей изменение нашего представления о природе.

За последнее десятилетие всемирное движение за сохранение окружающей среды возникло как реакция на фундаментальные, потенциально опасные изменения в биосфере Земли. Это было движение не только против загрязнения окружающей среды, использования химических удобрений и пищевых добавок, ядерных реакторов, автострад и баллончиков с аэрозолями. Оно подтолкнуло нас к переосмысливанию нашей зависимости от природы. В результате мы не стали полагаться только на кровавую войну с природой, а пришли к новому представлению, которое придавало особое значение симбиозу или гармоничному слиянию с природой. Мы начали меняться, переходить от состояния враждебности и даже антагонизма к дружбе и единству.

На уровне научной деятельности это привело к появлению многих исследований, направленных на познание экологических взаимоотношений, чтобы мы могли смягчать наши столкновения с природой или направлять их по конструктивному, а не разрушительному пути. Мы начали понимать значение всеобщности и динамизма этих взаимосвязей и переосмысливать своё социальное бытие в терминах повторного использования ресурсов (рециклинг), возобновляемости и оптимального использования природных систем.

Все это нашло отражение в смещении социальной установки в сторону природы. Слушали ли мы заключения специалистов или лирические песни, исполняемые бардами, воспринимали ли мы зримые образы реклам или содержание проповедей — мы находили свидетельства усиливающегося, хотя частенько и романтического, уважения к природе.

Миллионы горожан тоскуют по деревне и рвутся к сельской жизни, и отчёты Института изучения городской среды обитания показывают значительные движения людей в сельские районы ⁴¹⁵. В последние годы растёт интерес к натуральной пище, к родам в природных условиях, к кормлению грудью, к биоритмам и уходу за собственным телом. А общественная подозрительность к технологиям так широко распространилась, что даже наиболее рьяные радетели увеличения валового национального продукта в настоящее время цедят сквозь зубы о своей готовности поддержать идею, что природу надо сохранять и защищать, а не насиловать, что ответное влияние технологий на природу должно быть предвосхищено и предотвращено, а не проигнорировано.

Поскольку наши возможности навредить природе возрастают, Землю Б настоящее время можно считать гораздо более уязвимой, чем в эпоху Второй волны цквилизации. Однако видно, как начинает убывать в этом мире отдача от плодородной почвы, которая определённое время все росла и усложнялась.

С тех пор как 25 лет назад началась Третья волна, учёные усовершенствовали весь парк нового оборудования для дистанционного исследования природы. Все эти лазеры, ракеты, акселерометры и приборы, изучающие плазму, фантастические возможности светоприёмников, компьютеры и реакторы, работающие на встречных пучках, взорвали наши представления об окружающем нас мире ⁴¹⁶.

Сейчас мы наблюдаем явления, гораздо большие, меньшие и быстрые по величине соответствующих параметров (размеры, скорости, энергии, и так далее), чем мы изучали в эпоху Второй волны и ранее. Теперь мы исследуем феномены, чьи размеры составляют одну квадриллионную сантиметра (10 в степени–15 см), в познаваемой нами Вселенной, размеры которой простираются до сотен тысяч квинтиллионов миль (10 в степени 23 миль). Мы изучаем феномены, которые длятся одну десятисекстиллионную секунды (10 в степени–22 секунды). С другой стороны, астрономы и космологи говорят нам, что возраст нашей Вселенной составляет 20 миллиардов лет. Масштабы используемой природы далеко вышли за рамки самых фантастических допущений.

Более того, в этой головокружительной огромности, говорим мы, Земля может не быть единственным обитаемым миром. Астроном Отто Струве ⁴¹⁷ писал, что «есть большое число звёзд, вокруг которых могли образоваться планеты; многие биологи пришли к выводу, что жизнь — свойство, присущее определённому типу комбинации молекул и молекулярных цепей; признавая, что Вселенная однообразна с точки зрения распространения химических элементов, можно сделать вывод, что около звёзд солнечного типа (по интенсивности излучаемых света и тепла) вполне могут возникнуть планеты, на которых окажется вода (в Солнечной системе это могут быть Марс и Венера), а это заставляет нас пересмотреть наши взгляды» и признать возможность существования внеземной жизни ⁴¹⁸.

Имеются в виду не маленькие зелёные гуманоиды и не НЛО. Но из того научного факта, что жизнь не есть уникальное свойство Земли, в будущем последует изменение нашего восприятия природы и осознания нашего места в ней. Начиная с 1960 года учёные прослушивают космос с помощью радиоприёмников, надеясь поймать сигналы от внеземного космического разума ⁴¹⁹. Конгресс США официально заслушал и одобрил программу «Возможность разумной жизни во Вселенной». Был запущен космический корабль «Пионер–10»; он помчался в межзвёздное космическое пространство, неся символическое послание внеземным цивилизациям.

Когда началась Третья волна, наша родная планета казалась более крохотной и гораздо более уязвимой. Наше место во Вселенной мы считали менее грандиозным. И именно отдалённая возможность того, что мы не одиноки во Вселенной, даёт нам время подумать.

Наше представление о природе уже не такое, каким оно было раньше.

Планирование эволюции

Это — не наше представление об эволюции и, по правде говоря, не сама эволюция.

Биологи, археологи и антропологи, пытаясь разгадать тайны эволюции, просто обнаруживают сами в большом и сложном мире то, что они уже представляли, и открывают, что законы, которые до сих пор считались универсальными, на самом деле, как это ни удивительно, оказались частными, приложимыми только к особым случаям.

Генетик, лауреат Нобелевской премии, Франсуа Жакоб [род. 1920 год, Ноб. премия 1963 год] писал: «Со времён Дарвина биологи мало-помалу обнаруживали… черты и проявления механизма эволюции, который был назван естественным отбором. На его основе зачастую делались попытки описать любую эволюцию — космическую, химическую, культурную, идеологическую, социальную — как управляемую простым механизмом отбора. Но такое понимание представляется обречённым, поскольку правила и критерии различны в этих разных случаях» ⁴²⁰.

Даже в случае биологической эволюции правила и критерии, придуманные, чтобы применять их во всех случаях, сомнительны. Поэтому учёные вынуждены спрашивать себя, представляет ли биологическая эволюция в целом изменение и естественный отбор или на молекулярном уровне она может зависеть от накопления изменений, которые, в свою очередь, являются результатом «генетического сдвига» без всякого дарвиновского естественного отбора. Говоря словами доктора Моту Кимура из японского Института генетики, эволюция на молекулярном уровне представляется «совершенно несовместимой с надеждами неодарвинизма» ⁴²¹.

Другие далеко идущие предположения столь же потрясающи. Биологи утверждали, что многоклеточные организмы (эукариоты) — человек и многие другие формы жизни — в конечном счёте происходят от неклеточных организмов (прокариоты), таких, как вирусы, бактерии и элементарные водоросли. Новейшие исследования разрушили эту теорию, выведя на первый план тревожную идею, что простейшие формы жизни могут происходить из более сложных ⁴²².

Более того, эволюция основывается на возможности адаптации, которая усиливает выживание, увеличивает срок жизни. Даже сейчас мы находим поразительные примеры эволюционного развития, которые смотрятся как результат долговременного благоприятного развития за счёт подавления кратковременных воздействий неблагоприятных условий. Каковы же возможности эволюции?

Из Центрального зоопарка штата Атланта пришли поразительные новости: там удалось спарить обезьян двух видов с сильно отличающимся набором хромосом, что привело к появлению дотоле неизвестной в природе гибридной обезьяны ⁴²³. И хотя исследователи не уверены, будет ли гибрид способен к воспроизведению себе подобных, его причудливая генетика даёт обоснование для идеи, что эволюция может идти скачками и рывками столь же успешно, как и путём накапливания малых изменений.

Действительно, многие современные биологи и археологи не рассматривают эволюцию как непрерывный гладкий процесс, а изучают «теорию катастроф», чтобы объяснять «пробелы» и «скачки» в разветвлённых ветвях эволюционного древа ⁴²⁴. Другие исследуют малые изменения, которые могут быть усилены обратной связью с внезапными изменениями структуры. Горячие споры разделили научное сообщество, и каждый придерживается одной из этих сторон.

Но все эти противоречия и дискуссии оказались возней пигмеев перед лицом одного исторического факта.

В один прекрасный день 1953 года в Кембридже (Англия) молодой биолог Джеймс Уотсон сидел в местной пивной «Орел», как вдруг туда вбежал его коллега Фрэнсис Крик и в сильном возбуждении заявил: «Каждый, кто слышит меня, пусть знает, что мы открыли тайну жизни!» И это было правдой. Уотсон и Крик расшифровали структуру ДНК ⁴²⁵.

К 1957 году, когда стал ощутим первый натиск Третьей волны, доктор Артур Корнберг выяснил, как репродуцируется ДНК ⁴²⁶. После этого он популярно описал всю последовательность событий: «Мы разгадали код ДНК… Мы выяснили, как ДНК передаёт информацию, заложенную в ней, клетке… Мы проанализировали хромосомы, чтобы определить их генетические функции… Мы синтезировали клетку… Мы научились сливать клетки двух различных видов… Мы выделили чистый ген человека… Мы составили «генетическую карту»… Мы синтезировали ген… Мы изменили наследственность клетки». Сегодня методы генной инженерии в лабораториях по всему миру способны помочь учёным создавать совершенно новые формы жизни Биологи теперь могут сами придумывать и приводить в действие направленную эволюцию.

Мыслители Второй волны воспринимали род человеческий как высшую точку долгого эволюционного процесса. Мыслители Третьей волны поставлены теперь перед очевидным фактом: мы близки к тому, чтобы стать «проектировщиками» эволюции. Никогда до этого эволюция не рассматривалась с подобной точки зрения.

Как и общее представление о природе, эволюция тоже находится в процессе коренного переосмысления.

Древо прогресса

Со сменой Второй волны изменились и идеи, связанные с природой и эволюцией; вряд ли вызовет удивление, что мы так же резко переоценили идеи Второй волны относительно прогресса. Для индустриального периода был характерен, как мы отметили выше, поверхностный оптимизм, когда в каждом научном достижении или «новом усовершенствованном изделии» видели свидетельство неминуемого продвижения вперёд, к совершенствованию рода человеческого. Так было до середины 1950-х годов, когда Третья волна начала разбивать Вторую волну цивилизации, немногие идеи которой подверглись тем более грубому разгрому, чем более ободряющими они были.

«Битниками» 1950-х и хиппи 1960-х годов двигал пессимизм относительно условий человеческого существования, а отнюдь не оптимизм — эта всепроникающая тема культуры. Эти движения привели к тому, что рефлекторный оптимизм сменился рефлекторным отчаянием.

Вскоре и пессимизм стал совершенно респектабельным. Голливудские фильмы 1950-х и 1960-х годов, например, заменили правильных и многословных героев 1930-х и 1940-х годов на отчуждённых антигероев — бунтарей без всякого повода, стильных преступников, убийц, обаятельных торговцев наркотиками, одержимых страхом мотоциклистов и грубых, косноязычных (но душевных) панков. Жизнь была игрой, в которой никто не выигрывает.

Фантастика, драма и живопись тоже прививали тайну безысходности многим людям Второй волны. В начале 1950-х годов Альбер Камю ⁴²⁷ уже чётко определил темы, которые позже изберут многочисленные писатели. Английский критик ⁴²⁸ обобщил их так: «Человеку свойственно ошибаться, политические теории относительны, автоматический прогресс — мираж». Даже научная фантастика, некогда переполненная утопическими приключениями, пропиталась горечью и пессимизмом, породив многие жалкие подражания романам Олдоса Хаксли и Дж. Оруэлла.

Технология, вместо того чтобы быть двигателем прогресса, постепенно проявляла себя как безжалостная сила, разрушающая и человеческую свободу, и окружающую среду. Безусловно, для многих специалистов по вопросам окружающей среды и её защитников слово «прогресс» стало неприличным, грязным. Толстенные тома нескончаемым потоком хлынули в книжные магазины, их названия говорят сами за себя: «Остановившееся общество», «Наступающее Средневековье», «Опасность прогресса», «Смерть прогресса».

В 1970-е годы, когда общество Второй волны зашаталось, так называемый Римский клуб выпустил отчёт «Пределы роста», задавший похоронный тон на многие грядущие десятилетия. В нём предсказывалась гибель индустриального мира ⁴²⁹. Политические перевороты, безработица и инфляция, усиленные нефтяным эмбарго 1973 года, усугубились распространившейся атмосферой пессимизма и отказом от идеи неизбежного прогресса развития человечества. Генри Киссинджер ⁴³⁰ говорил, повторяя мысли Шпенглера, об упадке Запада, вызвав у очень многих дрожь от страха.

Оправдана ли такого рода безнадёжность, пусть решает каждый читатель. Однако ясно одно: убеждение в неизбежности «одноколейного» прогресса и другие опорные понятия индустриальной реальности нашли слишком мало последователей, когда проявились контуры конца Второй волны цивилизации.

Сегодня во всём мире налицо отчётливое осознание, что прогресс не может более выражаться только в технологии или материальных стандартах жизненного уровня. Социальный строй, в котором моральные и эстетические нормы, политика или окружающая среда деградируют, не является прогрессивным, каким бы богатым или технически изощрённым он ни был. Короче, мы движемся по направлению к более общему пониманию прогресса — прогресс отныне не достигается автоматически и не определяется только материальными критериями.

Кроме того, мы менее всего склонны думать, что разные общества движутся по одному пути, что каждое общество автоматически проходит путь от одной культурной станции до следующей, которая «более развита», чем предыдущая. На самом деле существует множество разветвлений, а не единое железнодорожное полотно, и общества способны достигать определённого уровня развития разными путями.

Мы начинаем думать о прогрессе как о цветущем дереве с многочисленными ветвями, простирающимися в будущее; большое различие и богатство человеческих культур позволяет представить его как систему. В этом свете сегодняшнее движение к более разнообразному, раздроблённому миру выглядит как важный скачок вперёд — подобно тому, как в биологической эволюции важны обе тенденции: дифференциация и объединение, усложнение.

Что бы ни произошло в дальнейшем, маловероятно, что культура вернётся к наивной, прямолинейной, безмозгло-прогрессистской, какой она была в эпоху Второй волны цивилизации.

Поэтому похоже, что в следующие десятилетия мы станем свидетелями пересмотра концепций природы, эволюции и прогресса. Однако эти концепции всё равно должны будут основываться на более элементарных идеях — на наших исходных понятиях о времени и пространстве, о материи и причинности. А Третья волна разрушила даже эти понятия — тот интеллектуальный цемент, который сохранял монолитность Второй волны цивилизации.

Наше будущее

Каждая возникающая цивилизация приносит изменения, которые не просто позволяют людям манипулировать временем в повседневной жизни, но также и меняют их представление о его масштабах. Третья волна заставила говорить о масштабах времени.

Со времён Ньютона Вторая волна цивилизации принимала, что время течёт, бежит по прямой из туманного прошлого в самое отдалённое будущее. Это рисовалось как абсолютность времени, его единообразие во всех частях Вселенной и независимость от материи и пространства. Считалось, что каждый момент или отрезок времени такой же, как и следующий ⁴³¹.

Сегодня писатель Джон Гриббин ⁴³², в прошлом учёный-астрофизик, говорит: «Трезвые учёные с непогрешимыми академическими дипломами и званиями и с годами исследовательской деятельности за плечами умиротворяюще сообщают нам, что … время — это не то, что течёт неумолимо вперёд в постоянном темпе, отмечаемом нашими часами и календарями, — на самом деле оно может деформироваться и искривляться, а конечный результат зависит от того, где и как мы его измеряем. В максимально особом случае сильно сжимающегося объекта («чёрной дыры») можно совершенно отрицать существование времени, пока вы находитесь вблизи него».

Уже в начале XX века Альберт Эйнштейн доказал, что время может сжиматься и растягиваться, что взорвало концепцию абсолютного времени. Он рассмотрел ставший ныне классическим случай двух двигающихся друг относительно друга наблюдателей. Это выглядело примерно так.

Человек, стоящий рядом с железной дорогой, видит две вспышки света одновременно — одну с севера, другую с юга. Наблюдатель находится посередине между двумя источниками света. Второй человек сидит в поезде, мчащемся на север. Когда он проезжает мимо неподвижного наблюдателя, он тоже видит эти две вспышки. Но ему они не покажутся одновременными, потому что поезд мчит его к одному из источников света (тому, что на севере) и от другого (того, что на юге). Поэтому наблюдатель, сидящий в поезде, заметит вспышку с севера раньше, чем ту, которая идёт с юга.

Несмотря на то, что в обычной жизни расстояния очень малы, а скорость света так велика, что эта разница не ощутима, мысленный эксперимент Эйнштейна привёл к ошеломляющему выводу: понятие одновременности, как и вообще времени, не абсолютно, а относительно, оно зависит от скорости наблюдателя относительно наблюдаемого объекта.

Долог был путь от того понятия времени, на котором основывалась классическая физика и вся индустриальная реальность. С ним же связаны понятия «раньше» и «потом», которые имели смысл, не зависящий от какого бы то ни было наблюдателя.

Сейчас физика подорвана и разрушена. Исследователи ежедневно придумывают или обнаруживают новые элементарные частицы или наблюдают астрофизические явления — от кварков до квазаров, с такими поразительными свойствами, что некоторые из них дают дополнительные мотивы для изменения наших представлений о времени.

На одном конце масштабной шкалы, к примеру, находятся «чёрные дыры», которые связаны с размерами Вселенной, они поглощают все, включая собственное излучение, при этом законы физики деформируются (если не нарушаются) ⁴³³. Эти чёрные омуты, как мы уже отмечали, заканчивают своё существование, образуя «сингулярность» — точку, в которой энергия и материя просто теряют смысл, «исчезают». Физик Роджер Пенроуз предположил существование «белых дыр» и «пробоин», через которые освобождающаяся энергия или материя извергается в другую Вселенную — какой бы смысл мы ни вкладывали в это понятие.

Считается, что момент приближения к «чёрной дыре» подобен земному понятию вечности. Поэтому, если Межзвёздная служба слежения пошлет космический корабль для исследования «чёрной дыры», мы миллионы лет будем ждать, когда корабль достигнет её. И всё же из-за гравитационного искривления в окрестности «чёрной дыры», не говоря уж о релятивистском изменении скорости, бортовые часы на корабле покажут, что прошло всего несколько минут или секунд.

Покинем теперь небесные просторы и войдем в микромир — мир частиц и волн. Мы обнаруживаем в них столь же ошеломляющие феномены. Доктор Джералд Фейнберг из Колумбийского университета даже назвал некие гипотетические частицы тахионамр — они движутся со скоростями, превышающими скорость света, но с их помощью, по мнению некоторых физиков-теоретиков, время может замедляться и даже «идти вспять» ⁴³⁴.

Английский физик Дж. Тейлор ^435 436 утверждает, что «понятие времени в микромире существенно отличается от такового в макромире». Другой физик, Фритьоф Капра ^437 438, излагает эту мысль проще. «Время, — говорит он, — течёт с разной скоростью в разных частях Вселенной». Поэтому мы все больше и больше убеждаемся, что просто говорить «время» мы не можем; существуют разные понятия времени, подчиняющиеся разным, порой противоположным, законам в разных областях Вселенной или иных обитаемых Вселенных. Тем, из-под кого выбита опорная идея Второй волны об абсолютном линейном времени, не удаётся заменить её древней идеей цикличного времени ⁴³⁹.

Таким образом, в то самое время, когда мы радикально перестраиваем наше социальное использование времени введением гибкой системы рабочего времени, рассредоточением рабочих мест при использовании механических транспортёров и другими способами, описанными в главе 19, мы фундаментально изменяем наше теоретическое представление о времени. И хотя представлялось, что эти теоретические открытия не имеют сиюминутного практического приложения в повседневной жизни, оказалось, что в результате этой теоретической болтовни у школьной доски и были выведены формулы, которые привели к расщеплению атома.

Космические путешественники

Многие из этих изменений в нашей концепции времени и появление сингулярностей в нашем теоретическом понимании пространства — эти два момента связаны тесным образом. Но мы меняем наше представление о пространстве и более непосредственно.

Мы меняем реальное пространство, в котором мы все живём, работаем и развлекаемся. Как бы далеко и часто мы ни перемещались с того места, где мы живём, к месту нашей работы — всё это воздействует на наше восприятие пространства. И всё это меняется. Конечно, когда возникла Третья волна, мы вошли в новую фазу связи человечества с пространством.

Первая волна, которая привела к всемирному распространению сельского хозяйства, принесла вместе с тем — об этом мы сказали выше — создание фермерских хозяйств, в которых жило большинство людей, не уезжая на большие расстояния от мест своего рождения. Сельское хозяйство внедрило основательность, ограниченное пространством, интенсивное существование, а также воспитало мощное осознание места — деревенское мироощущение.

Вторая волна цивилизации, наоборот, сосредоточила колоссальное количество людей в больших городах, и, так как стало необходимым перевозить ресурсы издалека и возникла проблема распределения благ, люди стали подвижны, легки на подъём.

Третья волна изменила наше мироощущение, скорее рассеивая, чем концентрируя человеческое сообщество. В то время как миллионы людей продолжают вливаться в городскую среду, все ещё продолжающую быть основой индустриальной части мира, все высокоразвитые в техническом отношении страны уже испытывают противоположные тенденции. Жители Токио, Лондона, Цюриха, Глазго и десятка других больших городов уезжают, но в средних и маленьких городах население увеличивается ⁴⁴⁰.

Американский совет по страхованию жизни сообщает: «Некоторые эксперты по городской жизни считают, что большинство городов США отошло в прошлое ⁴⁴¹. Журнал «Fortune» сообщает, что транспорт и связь порвали оковы, которые ограничивали сферы деятельности больших корпораций традиционными городами-штабами ⁴⁴². А журнал «Business Week» озаглавил статью так: «Перспектива: страна без главенства городов».

Это перераспределение и рассредоточение населения в своё время изменит наши предположения и представления о пространстве личности, равно как и социума, о допустимых расстояниях для общения, о плотности населения в домах и ещё многом.

Кроме этих изменений, Третья волна породила также новый взгляд на локальность, пока на земном шаре, а подчас даже и в Галактике. Повсюду мы находим новое устремление к «единению» и «соседству», к местным политикам и местным связям, в то самое время, когда большое число людей — часто тех же, кто наиболее привязан к месту — относят себя к глобалистам и переживают по поводу голода или войны, происходящих за десять тысяч миль от них.

Поскольку новейшие средства связи быстро распространились по всему миру, мы начали перемещать работу обратно в набитые электроникой коттеджи, мы и впредь собираемся поощрять эти новые «соединения полезного с приятным», порождая множество людей, которые благоразумно останутся дома, которые редко передвигаются, а путешествуют скорее для удовольствия, чем для какого-нибудь дела, но их мысли и информация достигают, если захочется, других планет и внеземного космического пространства. Интеллект Третьей волны объединил содержание понятий близкого и далёкого.

Мы также довольно быстро приспособились к более динамичным и относительным представлениям о космическом пространстве. В своём кабинете я рассматриваю фотоснимки, полученные со спутника или с самолёта типа U–2, на которых город Нью-Йорк и окружающие его районы изображены с разным увеличением. Изображения, полученные фотокамерами, установленными на спутнике, выглядят прекрасными фантастическими абстракциями — Зелёная глубина моря и контрастирующий вид береговой линии. Фотографии, полученные с самолёта U–2, дают вид города в инфракрасных лучах, где прекрасно видны такие тончайшие детали, как музей «Метрополитен» и даже отдельные аэропланы, стоящие на поле аэродрома Ла–Гардиа. Что касается самолётов на поле Ла–Гардиа, я спросил официальное лицо из НАСА, можно ли будет при дальнейшем увеличении фотографии увидеть полоски и символы, нарисованные на крыльях самолётов. Он посмотрел на меня с радостным изумлением и ответил: «Даже заклепки».

Но не будем больше уточнять эти картины. Профессор Артур Робинсон, картограф из университета штата Висконсин, сказал, что десяток или около того спутников позволят нам разглядывать ожившую карту города или страны на мультипликационном дисплее — и следить за всем, что в них происходит ⁴⁴³.

При этом изображение на карте перестанет быть статичным, начнёт двигаться — это будут как бы рентгеновские снимки в движении: ведь они покажут не только то, что находится на поверхности Земли, а будут демонстрировать — слой за слоем — ситуацию под земной поверхностью и над ней на каждом заданном уровне высот. При высокой чувствительности это обеспечит непрерывное изменение восприятия местности и наших взаимосвязей с ней.

Между тем некоторые картографы протестуют против обычных географических карт мира, которые в эпоху Второй волны висят в каждом школьном классе. После научно-технической революции наиболее употребительными стали карты мира, основанные на меркаторской проекции. И хотя именно эта проекция употреблялась для морской навигации, искажения масштабов при изображении земной поверхности в этой проекции очень велики. Взгляните на карты в вашем домашнем атласе, и если в нём карты даны в проекции Меркатора, то Скандинавия покажется больше Индии, хотя на самом деле последняя по площади почти в три раза больше.

Подоплёку разгоревшихся страстей в спорах среди картографов об использовании проекций показал немецкий историк Арно Петере ⁴⁴⁴. Изобразив истинные пропорции поверхностей стран друг относительно друга, Петере высказал мнение, что искажения меркаторской проекции привели к проявлению высокомерия у индустриально развитых стран и осложнили нам видение развивающегося мира в истинной политической, а на самом деле картографической перспективе.

«Развивающиеся страны обманываются относительно своей площади и своей значимости», — утверждает Петере. Его карта, столь необычная для глаз европейца или американца, показывает сморщенную Европу, сплюснутые и сжатые Аляску, Канаду и Советский Союз и более удлинённые Южную Америку, Африку, Аравию и Индию. 60 тысяч экземпляров карты, составленной Петерсом, были распространены в развивающихся странах немецкой евангелической миссией и другими религиозными организациями, немецкими и всемирными.

Эти противоположные подходы выявили, что не нужно говорить о «правильных» картах, а надо просто понимать различие взглядов на пространство, которое служит разным целям. В наиболее точном смысле слова приближение Третьей волны открывает новые пути видения мира.

Холизм ⁴⁴⁵ и половинчатость

Эти глубокие изменения наших взглядов на природу, эволюцию, прогресс, время и пространство появились тогда, когда мы начали движение от Второй волны культуры, в которой подчёркивалось изучение любых вещей и явлений в отрыве от других, к Третьей волне культуры, придавшей особое значение контекстам, взаимосвязям, и так далее.

В начале 1950-х годов, как раз тогда, когда биологи начали разгадывать генетический код, специалисты в области связи и теоретики из Лаборатории Белл, специалисты-компьютерщики из IBM, английские и французские специалисты в области теоретических научных исследований — все они начали интенсивную и увлекательную работу.

Несмотря на отставание в «исследовании операций», наметившееся во время Второй мировой войны, эти работы породили революцию в автоматике и во всех новых видах технологий, которые создали фундамент для производственных процессов Третьей волны на заводах и в учреждениях. Однако вместе с оборудованием пришло и новое мышление. Ключом к революции в автоматике стал «системный подход».

Несмотря на то, что мыслители-картезианцы придавали большое значение анализу составляющих рассматриваемого явления или процесса, часто за счёт контекста, мыслители системного толка подчёркивали то, что Симон Рамо ⁴⁴⁶, один из первых сторонников теории систем, называл «общим, а не фрагментарным взглядом на проблемы». Подчёркивая наличие обратной связи между подсистемами и их роль в образовании более общей структуры, мыслители-системщики вступили в столкновение с общепринятой культурой в середине 1950-х годов, когда они впервые начали выходить на свет из своих лабораторий. Их лексика и концепции, которые они выдвигали, стали использоваться социологами и психологами, философами и аналитиками международных отношений, логиками и лингвистами, инженерами и администраторами.

Но сторонники теории систем были не единственными, кто в предыдущие одно-два десятилетия настаивал на более обобщённом способе изучения проблем.

Протест против узкой сверхспециализации получил поддержку также и от движения в защиту окружающей среды, развернувшегося в 1970-е годы, так как экологи в большей степени раскрыли «общность» природы, взаимосвязь видов и всеобщность экосистем. «Те, кто не учитывает окружающую среду, хотят разделить явления на составляющие и решать в каждый данный момент одну проблему», — писал Барри Лопес в своей статье ⁴⁴⁷. Наоборот, «те, кто принимает во внимание окружающую среду, стремятся смотреть на вещи иначе…

Им присуща врождённая способность учитывать и взвешивать все, а не только решать частные проблемы». Экологический и системный подходы частично совпадали и совместно подталкивали к синтезу и интеграции знания.

Между тем в университетах всё больше высказывались в пользу междисциплинарного мышления. И хотя в большинстве университетов факультетские барьеры все ещё препятствуют «перекрестному оплодотворению» идеями и интеграционному процессу в обмене информацией, оно настоятельно требовалось для междисциплинарных и общедисциплинарных работ, которые столь широко распространились, что стали уже ритуальным «знаком качества».

Эти изменения в интеллектуальной жизни как в зеркале отразились всюду в культурной жизни. Восточные религии, например, длительное время интересовали лишь крохотные группки из средних европейских классов. Но так было только до тех пор, пока разброд в индустриальном обществе не стал настолько серьёзным, что тысячи западных молодых людей начали прислушиваться к тому, что вещают 16–летние гуру, носиться с индийскими свами, слушать индийскую музыку, открывать вегетарианские рестораны в индийском стиле и танцевать посреди 50-й авеню. Мир, о котором они неожиданно заныли нараспев, отнюдь не состоял из обломков разрушенного картезианского: это была «всеобщность».

Что касается душевного здоровья, то психотерапевты избрали путь лечения «человека как целого», используя приёмы гештальт-терапии. Повсюду в США основывались такие институты, работали гештальт-терапевты — произошёл взрыв их активности. Цель этой активности, по словам психотерапевта Фредерика Периса ⁴⁴⁸, заключалась в том, чтобы «увеличить возможности человека посредством процесса интеграции» восприятий отдельных индивидов, их информированности, их понятий и связей с внешним миром.

В медицине движение за «глобальное здоровье» выросло, основываясь на убеждении, что здоровье индивида зависит от объединения его физического состояния с душевным и духовным здоровьем. Смешивая воедино знахарство и серьёзные достижения в медицине, это движение набрало совершенно чудовищную силу к концу 1970-х годов ⁴⁴⁹.

«Несколько лет тому назад, — писал журнал «Наука» («Science»), — нельзя было даже представить себе, что федеральное правительство окажет финансовую поддержку конференции, посвящённой здоровью, на которой гвоздем программы будут такие темы, как лечение методами внушения и самовнушения, иридодиагностика, акупунктура, буддийская медитационная медицина и лечение электричеством». И после того как возник «этот реальный взрыв интереса к альтернативным методам и системам лечения, все они объединились под понятием глобального здоровья».

При такой активности на таком количестве уровней неудивительно, что термины «глобальность», «целостность» или просто «холизм» включены в словари. Сегодня они употребляются всеми без исключения. Эксперты Всемирного банка говорят о «глобальном понимании… городского проживания» ⁴⁵⁰. Исследовательская группа при Конгрессе США занимается перспективными «глобальными исследованиями». Специалисты по школьному образованию требуют ввести «глобальное чтение и подсчёт очков в спорте» в программу обучения школьников письму. А очаровательным гимназистам и гимназисткам Беверли Хиллз предлагают «глобальные упражнения».

Каждое из этих движений, увлечений и культурных течений имеет свои особенности. Но их общность ясна. Все они атакуют ту самонадеянность, с которой изучается отдельное явление или факт. Их кредо определяется словами философа Эрвина Лацло, ведущего системного теоретика: «Мы являемся частью взаимосвязанной системы природы, и, поскольку культурные «объединители» не делают своё дело по развитию теорий системных схем взаимосвязей, наши коротко и близкодействующие проекты и ограниченные возможности управления процессами могут привести к нашей гибели» ⁴⁵¹.

Эта атака на фрагментарность, на частичность и аналитичность так усилилась, что многие фанатичные «глобалисты» беспечно забыли о своих поисках непостижимого целого. И результатом стала не всеобщность, а иной тип фрагментарности. Их «холизм» оказался половинчатостью.

Однако более глубоко мыслящие критики ищут баланса аналитического опыта Второй волны с большей выразительностью синтеза. Эту идею наиболее ясно выразил эколог Евгений Одум, когда он убеждал своих коллег объединить холизм с редукционизмом видеть в общих системах их части. «Как компоненты… объединяются, чтобы создать более функциональное целое, — говорил он, когда вместе со своим более знаменитым братом Говардом получал премию Института Жизни, — так возникают новые качества, которых нет сейчас или которые не очевидны на более низком уровне»… ⁴⁵²

«Я не говорю, что мы отказываемся от редукционистской науки, ведь человечество совершило великие деяния и добилось хороших результатов с её помощью», но пришло время дать такую же поддержку изучению «крупномасштабных, комплексных систем».

Взятые вместе, теория систем и экология, а также упорное подчёркивание роли холистического мышления, как и изменение наших концепций времени и пространства — всё это составляющие атаки культуры на интеллектуальные постулаты Второй волны цивилизации. Как только эта атака достигнет своей кульминации, появится новый взгляд на то, почему вещи таковы, какие они есть, то есть появится новое понимание причинности.

Космическая игровая комната

Вторая волна цивилизации дала нам полную уверенность в том, что мы знаем (или по крайней мере можем узнать), что делает вещи такими, как они есть. Нам говорят, что каждый феномен занимает уникальное, совершенно определённое место в пространстве и времени, что одинаковые условия всегда приводят к одинаковым результатам, что вся Вселенная состоит, если можно так выразиться, из биллиардных киев и шаров — в переносном смысле это причины к следствия.

Этот механистический подход к причинности был и до сих пор остаётся чрезвычайно полезным. Он помогал нам лечить болезни, строить небоскрёбы, проектировать остроумные машины и собирать гигантские сборища. Его сила была в том, что он объяснял естественные феномены работой по аналогии с обыкновенной машиной, но при этом гораздо менее удовлетворительно объяснялись такие обычные феномены, как рост, упадок, внезапные выходы на новые уровни общности, сильные изменения, что внезапно кончаются неудачей, и, наоборот, те малюсенькие, часто случайные, явления, которые иногда вырастают в страшную взрывную силу.

Сегодня ньютонианский игровой стол затолкали в угол космической игровой комнаты. Механистически понимаемая причинность выглядит сейчас как особый случай некоторых, но не всех, явлений. А студентов и учёных во всём мире объединяет новый взгляд на вероятность и причинность, который все более присоединяется к нашим быстро меняющимся взглядам на природу, эволюцию и прогресс, на время, пространство и материю.

Японец по рождению, специалист в области теории познания Магоро Маруяма ⁴⁵³, французский социолог Эдгар Морен ⁴⁵⁴, такие специалисты в теории информации, как Стаффорд Вир и Генри Лаборит, а также многие другие разгадали, как «работает» причинность в немеханистических системах — таких, как жизнь, смерть, рост, а также эволюция и революция. Бельгийский учёный, лауреат Нобелевской премии Илья Пригожин ⁴⁵⁵ предложил поразительную общую идею порядка и хаоса, вероятности и необходимости и показал, как эти понятия связаны с причинностью.

В какой-то степени возникновение Третьей волны причинно связано с ключевым понятием теории систем — с идеей обратной связи. Классическим примером, используемым для иллюстрации этого явления, служит комнатный термостат, который поддерживает определённую температуру в помещении. Термостат направлен на обогреватель, который отапливает комнату. Когда помещение достаточно прогрето, термостат отворачивается (автоматически) от обогревателя. Стоит только температуре снизиться до определённого предела, термостат чувствует это и снова поворачивается в направлении обогревателя.

Мы видим здесь процесс действия обратной связи, при котором сохраняется равновесие: когда некое изменение угрожает превысить заданный уровень, оно подавляется. То, что называется «отрицательной обратной связью», призвано создавать устойчивость.

Когда в конце 1940-х и начале 1950-х годов специалисты в области теории информации и теории систем определили и начали употреблять понятие отрицательной обратной связи, учёные стали искать примеры и аналоги для этого явления. С большим волнением они обнаружили системы, в которых сохраняется устойчивость, во многих областях — от психологии (например, процессы сохранения живым организмом постоянной температуры) до политики (поиск «влиятельными кругами» возможностей успокоиться, когда расхождение во взглядах выходит за принятые рамки). Отрицательная обратная связь, похоже, работает всюду вокруг нас, заставляя всё, что нас окружает, сохранять состояние равновесия и устойчивости.

Однако в начале 1960-х годов такие критически настроенные учёные, как профессор Маруяма, стали замечать, что слишком большое внимание обращается на стабильность, а на изменения не обращают внимания. Они доказывали, что нужно более серьёзно исследовать «положительную обратную связь», то есть процессы, которые не подавляют изменение, а увеличивают его, не устанавливают устойчивое состояние системы, а отрицают его, иногда даже подавляя. Положительная обратная связь, подчёркивал Маруяма, может реагировать на малое отклонение, или «ввести» его в систему, или увеличить его до таких размеров, что оно станет угрожать целостности всей структуры.

Если первый вид обратной связи был снимающим изменения, или «отрицательным», то имелся целый класс процессов, которые увеличивали изменение, то есть были «положительными», и оба эти класса нуждались в равном внимании к себе. Положительная обратная связь могла сводить на нет причинность во многих до сего времени загадочных процессах.

Так как положительная обратная связь нарушала устойчивость и «питалась» ей, она помогла объяснить и так называемый «порочный круг», и нормальную цикличность тоже. Снова вспомним термостат, но пусть его воспринимающе-пусковое устройство (или триггер) будет реверсионного типа (то есть возвратного действия). Теперь каждый раз, когда комната прогреется, термостат, вместо того чтобы отворачиваться от поверхности нагревателя, будет к ней снова поворачиваться, поднимая температуру до все более высокого уровня. Представим себе игру «Монополия» (или, что существеннее, игру в экономику в реальной жизни), в которой чем больше денег у игрока, тем больше имущества он или она может купить, а это приводит к увеличению его ренты и, стало быть, к ещё большему количеству у него денег, на которые он покупает ещё имущество. Оба эти примера показывают, как работает положительная обратная связь.

Положительная обратная связь помогает объяснить такие самовозбуждающиеся процессы, как, например, гонка вооружений. Всё время СССР создавал новое оружие, а США строили ещё более разрушительное, это служило поводом для СССР создавать совсем уж особое оружие… и так до точки глобального безумия.

А когда мы соединяем отрицательную и положительную обратную связь и видим, как прекрасно эти два различных механизма взаимодействуют в общем организме, объясняется поразительная экономичность работы человеческого головного мозга. И когда однажды мы узнаем, что культура, которая поистине является сложной системой — будь то биологический организм, город или международный политический порядок, — равно использует как положительную обратную связь, то есть усиление изменений, так и отрицательную обратную связь, то есть уменьшение изменений, причём оба эти процесса тесным образом сплетены друг с другом, тогда мы начинаем различать все новые уровни общности в том мире, в котором мы живём. Так развивается наше понимание причинности.

Другой скачок в этом понимании возникает, когда мы узнаем, что у этих усилений или уменьшений изменений, когда они происходят в биологических или социальных системах, необязательно есть источник, причина. Они, эти изменения, могут сначала отсутствовать, потом расти, как это бывает иногда в результате накопления определённого количества изменений. Случайное событие может затем инициировать фантастическое изменение с неожиданными последствиями.

Все это объясняет, почему изменение подчас так трудно проследить и экстраполировать, почему оно полно сюрпризов. Это потому, что медленный, стабильный процесс может неожиданно обернуться взрывом изменений или наоборот. И это объясняет, почему одинаковые начальные условия могут привести к разительно непохожим результатам — идея, совершенно не свойственная менталитету Второй волны.

Причинность в Третьей волне даёт картину мира как единство форм системы взаимодействующих сил. Мир наполнен удивительными явлениями — изменениями, которые увеличиваются, равно как и уменьшаются, многими другими явлениями; во всяком случае, это не система бильярдных шаров, которые без конца носятся по предсказуемым траекториям, с треском сталкиваясь друг с другом на космическом игровом столе. Этот мир более незнаком и чужд нам, чем механистический мир, предлагавшийся Второй волной.

Может ли быть предсказано что-нибудь в принципе, как это в эпоху Второй волны позволяла механистически понимаемая причинность? Или вещи и явления в своей основе неизбежно непредсказуемы, как это настойчиво утверждают критики механицизма? Что же правит нами — случай или необходимость?

Причинность в Третьей волне побуждает нас по-новому ответить на этот древний вопрос. Ясно, что она помогает нам избежать, наконец, той логической ловушки (или-или), которая так долго стравливала детерминистов с антидетерминистами, — необходимость против случайности. И это, может быть, и есть самое важное, эпохальное философское открытие.

Урок термитов

Доктор Илья Пригожин и группы его сотрудников в Свободном университете в Брюсселе и в Техасском университете в Остине прямо поставили под сомнение предпосылки Второй волны, показав, как химическая и другие структуры перепрыгнули на более высокую ступень дифференциации, и объяснив сложности посредством комбинации случайного и необходимого. За эти работы Пригожин был удостоен Нобелевской премии ⁴⁵⁶.

Родившийся в Москве, привезённый в Бельгию ещё ребёнком, с юного возраста захваченный проблемами времени, он был поставлен в тупик явным противоречием. С одной стороны, была вера физиков в существование энтропии, из которого следовало, что Вселенная деградирует и что все организованные структуры в конце концов разрушатся. С другой — было учение биологов о том, что жизнь является самоорганизованной и мы непрерывно восходим все выше и выше к все более и более сложной организации (структуре). Энтропия указывает одно направление, эволюция — другое.

Это привело Пригожина к вопросу, как возникают более высокие формы организации, и к годам исследований и занятий химией и физикой в поиске ответа на этот вопрос. Сегодня Пригожин подчёркивает, что в любой сложной системе, от молекул в растворе до нейронов в мозге или в транспортной системе большого города, части этой системы находятся в непрерывных мелкомасштабных изменениях, то есть в состоянии непрерывного изменения. Внутренний каркас любой системы как бы мелко дрожит и испытывает флуктуации.

При наличии отрицательной обратной связи эти флуктуации ослабляются и подавляются, и равновесие системы поддерживается. Но там, где происходит усиление за счёт положительной обратной связи, некоторые из этих флуктуации могут во много раз усилиться до такой степени, когда ставится под угрозу равновесие всей системы. Флуктуации внешней среды могут так воздействовать в этот момент, что ещё больше усиливают вибрации каркаса и приводят к нарушению равновесия в целом и разрушению существующей структуры ⁴⁵⁷.

Либо вследствие неконтролируемости внутренних флуктуации, или под действием внешних сил, или и того и другого вместе это разрушение старого равновесия часто приводит не к хаосу и ломке, а к созданию полностью новой структуры более высокого уровня. Эта новая структура может быть более дифференцированной, внутренне взаимосвязанной, сложной, чем старая структура, и будет нуждаться в большем количестве энергии и материи (и, вероятно, информации и других ресурсов) для самосодержания. Говоря в основном о физических и химических реакциях, но не забывая и о социальных аналогиях, Пригожин называет эти новые, более сложные системы «диссипативными (рассеивающимися) структурами».

Он предложил рассматривать саму эволюцию как процесс, ведущий ко всё большему и большему усложнению и разнообразию биологических и общественных организмов посредством появления новых, более высокого порядка диссипативных структур. Таким образом, согласно Пригожину, чьи идеи, помимо своей научной значимости, имели широкий политический и философский резонанс, мы развиваем «порядок из флуктуации», или, как это было вынесено в название одной из его лекций, «Порядок из хаоса».

Эта эволюция тем не менее не может быть спланирована или предопределена в механистическом понимании. До появления квантовой теории многие ведущие мыслители Второй волны считали, что случай играет небольшую роль или вовсе не играет никакой роли в изменениях. Начальные условия процесса предопределяют его развитие. Сегодня в ядерной физике, например, широкое распространение получили идеи, что случайность доминирует в изменениях. В последнее время многие учёные, подобно Жаку Моно в биологии, Вальтеру Бакли в социологии или Маруяма в эпистемологии и кибернетике, начали избавляться от этого противостояния.

Работы Пригожина не только соединяют случайность и необходимость, но и постулируют их взаимосвязь друг с другом. Короче говоря, он настаивает, что в тот момент, когда система «прыгает» на новый уровень сложности, невозможно практически, и даже в принципе, предсказать, какую из многих форм она приобретет ⁴⁵⁸. Но если путь выбран, если новая структура возникла, детерминизм вступает в силу, как и раньше.

В одном красочном примере он описал, как термиты строят свои высоко структурированкые гнезда при очевидно неструктурированной активности. Они начинают с ползания по поверхности в случайном порядке, останавливаясь то здесь, то там для того, чтобы отложить кусочек клейкого вещества. Эти метки распределены случайно, но поверхность содержит достаточное количество химического клейкого вещества, чтобы другие термиты зацеплялись за него и тоже оставляли метки.

Поэтому клейкое вещество начинает собираться в отдельных местах, постепенно вырастая столбами или стенами. Если такая постройка оказывается изолированной, работа прекращается. Но если случайно они располагаются вблизи друг друга, они образуют арку, которая становится основой для дальнейшего построения гнезда. То, что начинается со случайной активности, превращается в очень причудливые неслучайные структуры. Мы наблюдаем то, что Пригожин определил как «спонтанные формации когерентных структур». От хаоса к порядку ⁴⁵⁹.

Все это сильно ударяет по старому принципу причинности. Пригожин суммирует это следующими словами: «Эти законы строгой причинности кажутся нам сегодня ограниченными случаями, применимыми к высоко идеализированным ситуациям, почти карикатурным описанием изменений… Эта наука о сложности… приводит к совершенно другой (противоположной) точке зрения» ⁴⁶⁰.

Вместо привычных представлений о замкнутой Вселенной, которая функционирует, как часы, мы обнаруживаем себя в гораздо более гибкой системе, в которой, как он говорит, «всегда существует возможность определённой нестабильности, приводящей к некоторым новым механизмам. На самом деле мы имеем «открытую Вселенную».

Как только мы отходим от причинной логики Второй волны, мы начинаем думать в терминах взаимного влияния, усилений и ослаблений, разрушения систем и внезапных революционных прыжков, диссипативных (рассеивающих) структур и слияния случая и необходимости. Короче говоря, как только мы снимаем шоры Второй волны, мы видим сверкание новой культуры, культуры Третьей волны.

Эта новая культура, ориентированная на изменение и растущее многообразие, пытается сообразовать новый взгляд на природу, эволюцию и прогресс, создать новые, более содержательные концепции времени и пространства, осуществить слияние нового редукционизма и холизма с новой причинностью.

Индустриальная реальность, которая некогда смотрелась как мощное и всеобъемлющее объяснение того, как Вселенная и её разные части соответствуют друг другу, сегодня продолжает быть безгранично полезной. Но её требование универсальности разрушено. Эта сверхидеология Второй волны будет, как видится с высоты позиций завтрашнего дня, столь же провинциальной, сколь она была самодостаточной.

Загнивание системы мышления Второй волны оставляет миллионы людей безгранично жаждущими чего-то такого, что их чем-то захватит, от техасского таоизма до шведского суфизма, от филиппинских целителей до кельтских колдунов. Вместо создания новой культуры, соответствующей новому миру, они пытаются перенести и оживить старые идеи, присущие другим временам и местам, или оживить фанатичную веру в их собственных предков, которые жили в совершенно других условиях.

Очевиден коллапс структуры мышления индустриальной эры, с её растущей неуместностью перед лицом новых технологических, социальных, политических реальностей, которые сегодня увеличивают поиск ответов на старые вопросы, и непрерывно растут псевдоинтелектуальные причуды, которые появляются, вспыхивают и самоуничтожаются с невероятной быстротой.

В самой середине этого духовного супермаркета, с его угнетающей слезливой пошлостью и религиозными обманами, постоянно создаётся положительная новая культура — культура, соответствующая нашему времени и месту. Начинают появляться новые могучие собирательные образы — новые метафоры для понимания действительности. Возможно, скоро станут появляться самые ранние всходы новых связей и изящества, а постепенно культурный мусор индустриальной реальности будет выметаться Третьей волной, которая является не чем иным, как историческим изменением.

Сверхидеология цивилизации Второй волны, которая сегодня рассыпается на части, отражалась на пути индустриализации организованного мира. Представление о природе, основанное на дискретных частицах (атомах и молекулах), отражалось, как в зеркале, на идее отдельных, суверенных национальных государств. Сегодня, поскольку наши представления о природе изменились, национальные государства сами собой трансформируются, делая следующий шаг в направлении цивилизации Третьей волны.