Стивен Прист:
Теории сознания.
Глава 7. Феноменологический взгляд: Брентано и Гуссерль

Феноменология представляет собой попытку создания беспредпосылочных описаний содержаний опыта без какого-либо предварительного признания объективной реальности этого содержания. У подобной процедуры две цели. Выражается надежда продемонстрировать вечные черты человеческого мышления и восприятия — их «сущности», а также «обосновать» все другие виды исследования. Феноменологи часто утверждают, что феноменология предшествует любому другому виду исследований. Она демонстрирует возможность других исследований, включая философию, показывая, как всякое знание делается возможным благодаря опыту.

Таким образом, вполне корректно рассматривать феноменологию как крайнюю форму эмпиризма, поскольку эмпиризм является учением о том, что все знание проистекает из опыта. Но можно рассматривать её и как разновидность картезианства, поскольку она пытается поставить всё наше знание на надёжные, несомненные основания, а также как разновидность кантианства, поскольку она частично представляет собой попытку показать, как возможно знание. В силу этой черты её иногда называют разновидностью «трансцендентальной философии». Эти три пути трактовки феноменологии не исключают, но взаимно дополняют друг друга, и, я полагаю, каждый из них характеризует нечто сущностно важное для феноменологии.

Представляется очевидным, что феноменология не является напрямую онтологией сознания в том смысле, в каком таковой являются, скажем, материализм и идеализм. Не является феноменология в любом интересном смысле «теорией», скорее, это некоторая практика. Это практика наблюдения и описания содержания элементов опыта — так, как они являются сознанию. И в этом предполагается постижение их сущностных черт. Таким образом, несмотря на то, что феноменологи обычно стремятся к строгости выражения в философском языке, справедливо будет сказать, что занятие феноменологией требует почти эстетической или художественной способности для того, чтобы созерцать качества чьего-либо опыта.

Феноменология — это прежде всего немецко- и франкоговорящее движение в современной философии. Её главными представителями были немецкий философ и психолог Франц Брентано, чья наиболее важная работа «Психология с эмпирической точки зрения» была опубликована в 1874 году, немецкий философ Эдмунд Гуссерль, феноменологические труды которого многочисленны и включают «Логические исследования» (1900–1901), «Идеи» (1913) ²¹ и «Картезианские размышления» (1929), ²² и наиболее глубокий мыслитель из трёх немцев (а некоторые бы сказали — и всего XX столетия) философ Мартин Хайдеггер. Хайдеггер был самым блестящим студентом Гуссерля, но его прославленная работа 1927 года «Бытие и время» ²³ демонстрирует такую оригинальность, что знаменует собой разрыв с гуссерлевской феноменологией, чем, по замыслу Хайдеггера, она и должна была стать ²⁴. Он заменил феноменологию тем, что называл «фундаментальной онтологией», то есть философским исследованием смысла бытия, изучением того, что значит быть.

Выдающимися французскими представителями феноменологии являются Жан-Поль Сартр и Морис Мерло-Понти. Сартр столь же хорошо известен в качестве романиста, драматурга и левого политического полемиста, как и в качестве философа. Мерло-Понти также занимал левую позицию в политике и разделял с Сартром определённую версию экзистенциализма: радикального и практически ориентированного типа философствования, который отдавал преимущество вопросам человеческого существования, таким, как тревога, отношение к другим, смерть и политическая причастность, перед вопросами эпистемологии и метафизики. Со своей навязчивой идеей о приоритете действия над познанием экзистенциализм представляет собой заинтересованную реакцию против феноменологии, которая воплощает многие фундаментальные онтологические прозрения «Бытия и времени». Две французские работы, которые представляют классику феноменологического движения, — это «Бытие и Ничто» Сартра (1943) и «Феноменология восприятия» ²⁵ (1945) Мерло-Понти. Данные работы являются синтезом феноменологического и экзистенциалистского мышления.

Два феноменолога, которых я выбрал для рассмотрения в данной главе, — Брентано и Гуссерль. Я буду иметь дело с их творчеством только в той степени, в какой оно имеет отношение к проблеме сознания и тела, но, прежде чем обратиться к этому, я кое-что скажу относительно центральных понятий гуссерлевской феноменологии. Когда люди рассуждают о феноменологии, то они, как правило, имеют в виду её гуссерлевскую разновидность.

Наиболее важное различение, необходимое для понимания феноменологии Гуссерля, — это различение так называемой естественной установки и трансцендентальной субъективности ²⁶. Мир естественной установки представляет собой повседневный мир здравого смысла, который мы населяем тогда, когда не практикуем феноменологию. Он полон физических объектов и других людей, и я один из них. Мир трансцендентальной субъективности есть тот же самый мир, но рассматриваемый феноменологически. Этот мир, как он присутствует в моём непосредственном опыте, когда я воздерживаюсь от всех убеждений относительно объективной реальности или каузальных отношений объектов моего знания. Гуссерль называет это воздержание от убеждений «трансцендентальной редукцией» или иногда — «эпохе» («эпохе» — греческое слово для «воздержания от убеждения»). Важно отметить, что, вводя эпохе, Гуссерль отнюдь не становится сторонником берклианского типа идеализма. Гуссерль не отрицает, что внешний мир физических объектов и других сознаний, находящихся в причинном взаимодействии, существует, — он просто воздерживается от этого убеждения, чтобы заниматься феноменологией. Мы поймём это, если проведём различие между утратой веры во что-то и неверием во что-то. В рамках феноменологии Гуссерль не убеждён в существовании внешнего мира, но он также и не разуверивается во внешнем мире. Он оставляет вопрос открытым ²⁷.

Результатом эпохе оказывается феноменологическое представление Эго и жизни сознания. Подобно Декарту, Гуссерль придерживается взгляда, что я в принципе могло бы существовать, даже если бы не было внешнего мира. Тем не менее очевидно, что я уже больше не сможет обозначать мыслящее, живое человеческое существо, обладающее телом. Оно также трансформируется феноменологической редукцией. Я существую как чистое, субъективное предварительное условие опыта. Феноменологически я представляю собой трансцендентальное Эго.

С феноменологической позиции открываются некоторые фундаментальные структуры сознания. Возможно, наиболее важной из них является различение ментального акта и его содержания, или «ноэзиса» и «ноэмы». Ноэма — это то, что воспринимается, вспоминается и так далее. Ноэзис же — это действительный акт восприятия или воспоминания. При естественной установке это различие не выявляется. Оно доступно только для феноменологической рефлексии. Как только феноменологическая редукция окажется осуществлённой, сущностные структуры сознания могут быть различены a priori с помощью рефлексии.

Далее значительный акцент будет сделан на учении об интенциональности. Интенциональностью ментального является приписываемая ему способность быть направленным на некоторый объект или содержание. Таким образом, всякое восприятие есть восприятие того или иного, любая ненависть есть ненависть к чему-то, любой страх есть страх чего-то и тому подобное для всех других возможных видов ментальных состояний.

То, что мыслится, чего боятся или что воспринимается, представляет собой интенциональный объект ментального акта. Чтобы ментальные акты демонстрировали приписываемую им интенциональность, интенциональные объекты отнюдь не должны существовать независимо от сознания. Сама идея интенциональности не обязана своим происхождением феноменологам: её можно обнаружить в работах средневековых схоластиков. Тем не менее она имеет центральное значение для того способа, с помощью которого, как полагает Брентано, и проводится различие между ментальными и физическими явлениями. И именно к Брентано нам следует сейчас обратиться.

Брентано

В работах Брентано интерес к проблеме сознания и тела проявляется прежде всего в его попытке найти ясную демаркационную линию между ментальным и физическим. В частности, в работе «Психология с эмпирической точки зрения» (книга II, глава 1: «О различии психических и физических феноменов») содержится наиболее подробный анализ этой проблемы. Прежде чем найти полностью удовлетворительное, с его точки зрения, решение проблемы, Брентано рассматривает несколько определений «ментального» ²⁸, которые признает в разной мере несовершенными. В данной главе мы сможем проследить направление брентановской аргументации и, таким образом, проследить цепь рассуждений, которые привели его к собственному решению проблемы.

Брентано начинает с того, что отмечает присущее нам интуитивное или дофилософское, различение ментальных и физических феноменов, которое, однако, не проводится строгим образом. Мы в некотором смысле осведомлены и о ментальном, и о физическом: «Весь мир наших явлений делится на два больших класса — класс физических и класс психических феноменов» (Ук. изд., с. 22) ²⁹.

Вся проблема в том, что значения двух понятий «ментальное» и «физическое» не ясны, и потому у нас нет строгого критерия для различения ментального и физического. Он следующим образом описывает свой проект: «То, что мы здесь преследуем, есть прояснение двух понятий: «физический феномен» — «психический феномен» (Ук. изд., с. 23).

Далее мы попытаемся решить, достигает ли он успеха.

Ментальные и физические феномены

Первая попытка Брентано зафиксировать различие ментального и физического представляла собой отбор примеров ментальных и физических феноменов. Можно было бы подумать, что эта процедура не обоснована, ибо, разумеется, Брентано уже должен был владеть различением ментального и физического, чтобы решать, какие примеры принадлежат к какому классу. На самом деле данная процедура не столь необоснованна, как представляется. Брентано уже сделал допущение, что мы фиксируем различие ещё на уровне здравого смысла, и потому можно считать, что он просто уточнил то различение, которым нам обладаем. В любом случае, всё же имеется различие между, с одной стороны, обладанием способностью отличать A от B и, с другой стороны, способностью в явной форме устанавливать различие между A и B. Точка зрения Брентано заключается в том, что мы способны в целом отличать ментальные феномены от физических, но пока не способны чётко сформулировать, в чём заключается это отличие.

Брентано снабжает нас следующими примерами ментальных феноменов: «слышание звука, созерцание цветного предмета, ощущение тепла или холода… мышление общего понятия» (Ук. изд., с. 24), и утверждает, что все «состояния воображения» суть ментальные явления (Ук. изд., с. 24). И в довершение всего: «Всякое суждение, всякое воспоминание, всякое ожидание, всякое умозаключение, всякое убеждение или мнение… — это психический феномен. И, с другой стороны, психическим феноменом является всякое движение души: радость, скорбь, страх, надежда, мужество, отчаяние, гнев, любовь, ненависть, вожделение, желание, намерение, удивление, восхищение, презрение и так далее» (Ук. изд., с. 24).

Этим примерам противопоставлены следующие физические феномены: Цвет, фигура, ландшафт, которые я вижу, аккорд, который я слышу, тепло, холод, запах, которые я ощущаю, а также схожие образы, которые являются мне в фантазии (Ук. изд., с. 24).

Следует отметить, что выбор Брентано примеров, вероятно, больше всего соответствует его собственному сформировавшемуся представлению о различении ментального и физического, чем представлению здравого смысла. Например, не ясно, будут ли образы, появляющиеся в воображении, считаться физическими тем человеком, который философски не рефлектировал над этим (или даже теми, кто это делал). Также примечательно, что среди примеров физических явлений оказываются слышание звука, созерцание цветного предмета и так далее. Брентано считает так, поскольку проводит различие между разными видами феноменов, то есть явлений, но ведь ясно, что сама демаркация ментального и физического уже, по существу, есть демаркация акта осознания и объекта, на который этот акт направлен. Сам акт осознания (awareness) представляет собой ментальный феномен, но содержание, или объект, данного акта является физическим. И именно потому, что этот критерий имплицитно работает уже в данном случае, образы нашего воображения классифицируются как физические.

Представления

Брентано осознает, что демонстрация примеров отнюдь не то же самое, что определение, и предпринимает попытку прояснить критерий различения ментального и физического, который предполагался его выбором примеров. Предложенным им критерий таков: «Под «психическими феноменами» мы имеем в виду представления, а также все те явления, для которых представление служит основанием» (Ук. изд., с. 24).

И сейчас нам нужно уточнить, что Брентано имеет в виду под «представлением», поскольку в данном отрывке этот термин выступает в качестве критерия ментального. Далее читаем: «Примером психического феномена служит любое представление, возникшее через ощущение или фантазию» (Ук. изд., с. 24). Возможно, по крайней мере, два способа интерпретации этого утверждения. Брентано мог употреблять термины «идея» и «представление» как взаимозаменяемые, так что если нечто приобретается благодаря ощущению или воображению, то это может быть названо обоими именами: «идея» или «представление». Или, при другом прочтении, имеются два вида приобретения, возможные благодаря чувству и воображению: идеи и представления.

Сам Брентано даёт чёткое объяснение своим намерениям: «Под представлением я понимаю здесь не то, что представляется, но акт представления» (Ук. изд., с. 24). Брентано проводит различие между ментальным актом и его содержанием. К примеру, если вы слышите звук, то должны при этом различать два компонента: сам звук и ваше слышание его. Звук представляет собой объект вашей осведомлённости (awareness), но ваше слышание и есть ваша осведомлённость о нём. Если вы видите цвет или форму, то цвет или форма являются объектом или содержанием вашей осведомлённости, но это отнюдь не то же самое, что и ваше видение, которое есть осведомлённость о цвете или форме. Брентано оставляет термин «представление» для обозначения осведомлённости об объекте и исключает его употребление для объекта осведомлённости. Объект осведомлённости не то же самое, что осведомлённость о нём, или, наоборот, представленные объекты не то же самое, что представления о них.

Ясно, что представление есть акт сознания. Имеются разные виды представлений, например объект может быть представлен с помощью видения его, воображения его, мышления о нём, обоняния его и так далее. Каждое из них есть различный вид акта представления (Ук. изд., с. 24). Так что акты представления (представлений) суть ментальные явления, но Брентано говорит, что: «феномены, «основанные на» представлениях, также считаются ментальными» (Ук. изд., с. 24). Какой же смысл в данном случае он вкладывает в выражение «основанные на»? Ведь это, в конце концов, просто пространственная метафора.

Выражение «основанные на» может быть понято следующим образом. Некоторые феномены представлены, и их представление есть ментальный феномен. Некоторые же феномены непосредственно не представляются подобным образом, но, однако, они считаются ментальными, поскольку не имели бы места, если бы не имело места определённое представление. Иными словами, не только все представления суть ментальные феномены, но и другие ментальные феномены считаются таковыми, ибо они предполагают представления как необходимые условия своего собственного существования. Эта интерпретация согласуется с предоставленными Брентано: «Ни о чём нельзя судить, нельзя также ничего пожелать, ни на что нельзя надеяться или чего-либо опасаться, если это «что» не представляется» (Ук. изд., с. 24).

Итак, пока человеку не предъявят объект надежды или страха, он не может надеяться на него или же бояться его. Таким образом, надежда и страх считаются ментальными феноменами, поскольку они «основываются на» представлениях. Думаю, что этого положения предполагают придерживаться независимо от того факта, что конкретный страх или надежда могли бы считаться ментальными, поскольку они сами являются представлениями.

Именно по этой причине Брентано чувствует себя вправе заключить относительно ментальных феноменов, что «они либо являются представлениями, либо … основаны на представлениях» (Ук. изд., с. 30). Одно заключительное прояснение понятия «представление» выглядит следующим образом: «То, как мы употребляем глагол «представлять», «быть представленным», означает то же самое, что и «являться» (Ук. изд., с. 35). Оно полностью согласуется с убеждением Брентано в том, что представление объекта следует отличать от самого объекта, но добавляет тот нюанс, что если объект представлен кому-либо, то он ему является. Следствием, по Брентано, оказывается то, что явление объекта не есть сам объект, даже несмотря на то, что сам объект действительно является. Его явление заключается в том, что он представлен.

Брентано выражает определённое удовлетворение использованием понятия представления для различения ментальных и физических феноменов. Относительно утверждения о том, что только ментальные феномены являются либо представлениями, либо основываются на представлениях, он говорит: «Данное определение охватывает все приведённые выше примеры психических феноменов и вообще все принадлежащие к этой сфере явления» (Ук. изд., с. 24). Несмотря на выраженное Брентано удовлетворение, данное им объяснение подвержено критике. Предположим, что мы принимаем наличие представлений в брентановском смысле.

Предположим далее, что все его примеры ментальных явлений суть или представления, или основываются на представлениях. Тогда, пожалуй, могла бы сохраниться возможность того, что в некотором дофилософском смысле существуют ментальные феномены, не являющиеся представлениями и не основывающиеся на них. И в самом деле, спорно, что некоторые ментальные феномены представлены (даже несмотря на то, что Брентано старается доказать, что это не является тем, в чём заключается «быть представлением»). В данных им примерах представленные вещи прямо попадают в раздел физических, но ведь настроения, образы, эмоции, удовольствия и страдания и тому подобное с точки зрения здравого смысла являются ментальными, тем не менее спорно, что они представлены и сами не являются представлениями в брентановском смысле. Если это верно, то окажется, что, хотя Брентано и сформулировал достаточное условие ментальности феномена, он всё же не сформулировал необходимого условия. И все потому, что с большой долей вероятности можно утверждать, что имеются, по крайней мере, некоторые ментальные феномены, не соответствующие его требованиям. Потребовалась бы дальнейшая аргументация и прояснение выражения «основывается на» для того, чтобы показать, что образы, настроения и эмоции считаются ментальными, поскольку они основываются на представлениях. Брентано не смог исключить возможность существования физических феноменов, основанных на представлениях (в некотором смысле выражения «основанный на»).

Внешнее пространство

До сих пор мы видели, что Брентано пытается демаркировать ментальное, приводя примеры ментального и физического, а также с помощью определения, в котором применяется понятие «представление». А сейчас нам следует обратиться к третьему методу фиксации различия ментального и физического, который Брентано отвергает. В прямом смысле это взгляд, согласно которому физические феномены являются пространственно-временными, а ментальные феномены — лишь временными. Брентано следующим образом формулирует данное различение: «Все физические феномены (говоря) обнаруживают протяжённость и пространственную определённость: будь они явлениями зрения или какого-нибудь другого чувства или же образами фантазии, которая предоставляет нам подобные объекты. С психическими феноменами всё обстоит прямо противоположным образом: мышление, воление и тому подобное являются непротяжённо и без расположения в пространстве» (Ук. изд., с. 30).

Брентано приписывает этот взгляд Декарту (правильно), Спинозе (неправильно) и Канту (правильно). Достоинство подобного взгляда заключается в том, что он порождает простое различение: физические феномены суть «те феномены, которые являются протяжёнными и пространственными» (Ук. изд., с. 30), а ментальные феномены суть «те, что не обладают никакой протяжённостью и пространственной определённостью» (Ук. изд., с. 30). Короче говоря, те и только те феномены являются физическими, которые в равной мере протяжённы и пространственно локализованы, и те и только те феномены, которые темпоральны, являются ментальными.

Брентановская критика этой традиционной формулировки различия между ментальным и физическим оказывается обоюдоострой. Он стремится продемонстрировать, что некоторые ментальные события являются пространственно-временными и что, по крайней мере, возможно, что некоторые физические события не являются в буквальном смысле пространственными.

Эта, вероятно, неожиданная возможность объясняется следующим образом. В определённых идеалистических традициях пространственность физических феноменов рассматривается как психологическое достижение. Первичные данные, получаемые субъектом в результате сенсорного воздействия, то есть звуковые явления, запахи, цвета и тому подобное, сами по себе не локализованы в пространстве, но пространственно организованы воспринимающим. «Существующие первоначально без пространственной определённости, они локализуются нами позднее» (Ук. изд., с. 31), — пишет Брентано. Чтобы понять правдоподобность этого, следует помнить, что Брентано по-прежнему говорит о физических феноменах (физических явлениях) для нас, а также принять, что, по крайней мере, возможно, что мир, каким мы его воспринимаем, отчасти ментально сконструирован.

Противоположная возможность, а именно что ментальные события могли бы быть пространственными, ближе здравому смыслу. Например, возможно чувствовать боль и удовольствие частями тела, так что чьи-либо боли и удовольствия пространственно будут локализоваться в тех частях тела, где они ощущаются нами. Допустимо и то, что мысли человека находятся там же, где и он, а эмоция находится в существе, которое её переживает: «Мы помещаем, например, феномен ярости в разъяренного льва, а наши собственные мысли — в заполняемое нами пространство» (Ук. изд., с. 31).

Но всё же это не точное понятие физической локализации. Мы по-прежнему можем спросить, где именно во мне находятся мои мысли и эмоции. Однако, чтобы опровергнуть тезис о том, что все ментальные события исключительно темпоральны, Брентано достаточно того, что им может быть дана какая-то пространственная — пусть и неопределённая — локализация. Заметьте, Брентано не утверждает, что на этом основании оказываются истинными материализм или нейтральный монизм, хотя интересным следствием этих теорий является то, что ментальным событиям могут быть даны достаточно точные пространственные локализации. Ментальные события там, где находятся физические события, с которыми они тождественны.

Если возражения Брентано убедительны, то то, что некоторый феномен является физическим, не будет достаточным условием того, чтобы он был пространственно-временным, поскольку он мог бы быть ментальным. Не является необходимым условием для того, чтобы феномен был физическим, что он является пространственно-временным, поскольку он мог бы быть физическим, но, по сути, лишь темпоральным. Не является достаточным условием того, что феномен ментальный, чтобы он был только темпоральным, поскольку он мог бы оказаться физическим. И не является необходимым условием того, что некоторое событие ментально, чтобы оно было только темпоральным, поскольку оно могло бы быть пространственно-временным.

Брентано утверждает, что «протяжённость демонстрируют и психические феномены» (Ук. изд., с. 32) ³⁰. Если нечто протяжённо, то оно обладает размером. Брентано привержен той точке зрения, что феномены, имеющие пространственно-временную локализацию, являются протяжёнными, а это вполне приемлемая точка зрения. Если нечто локализовано в, над или под чем-либо ещё, то оно находится в некотором пространственном отношении к этой вещи, и трудно было бы увидеть, как это возможно, если бы оно само не занимало пространство. Если сказанное верно, то из этого следует, что нечто обладает размером или является протяжённым, так как это и есть то (часть того), что подразумевается под «заниманием пространства». Можно было бы возразить, что из утверждения «X пространственно локализован» не следует утверждения «X обладает размером», поскольку абстрактный объект, например математическая точка в геометрии, может быть определён в пространстве, не занимая какого-либо пространства. Феномены типа боли, однако, представляются имеющими размер: боль, к примеру, может простираться вниз по чьей-нибудь ноге, хотя и есть некоторая странность во фразе «моя боль длиной тридцать сантиметров». Боль, вероятно, напоминает визуальное поле, будучи пространственно протяжённой, но без чётко определённых границ. В любом случае, для брентановской критики указанного различения достаточно, чтобы некоторые ментальные феномены были бы протяжёнными в определённом смысле, ибо частью данного различения является то, что ментальные феномены только темпоральны.

Брентано готов допустить, что могут существовать контраргументы к различным рассмотренным им возражениям, но, несмотря на это, он утверждает, что требуется новый способ фиксации различия ментального и физического. В конце концов, не достаточно же определения ментального как того, у чего отсутствует определённое свойство, а именно пространственность. Ведь это лишь негативное определение «ментального», то есть указывающее нам на то, чем ментальное не является, а не на то, чем оно является. Необходимо позитивное определение, которое и скажет нам, что же такое ментальное.

Интересно, что сам Брентано на мгновение принимает возможность того, что ментальному нельзя дать чёткого определения. Возможно, вообще нет такого набора свойств, которым бы обладали все ментальные феномены, и только они. Это одно из немногих мест, где Брентано, кажется, допускает, что не может быть чёткого различения ментального и физического. Он, однако, быстро отказывается от этой мысли в пользу своей собственной теории ментального, к которой мы сейчас можем перейти.

Интенциональность

Центральным понятием брентановской философии является интенциональность. «Интенциональность» — это специальный философский термин, который означает направленность на объект. Его не следует смешивать с обычным английским словом «намерение» (intention), и его лучше всего представить словами самого Брентано: «Всякий психический феномен характеризуется посредством того, что средневековые схоласты называли интенциональным (или же ментальным) внутренним существованием предмета и что мы, хотя и в несколько двусмысленных выражениях, назвали бы отношением к содержанию, направленностью на объект под которым здесь не должна пониматься реальность) или имманентной предметностью» (Ук. изд., с. 33).

Этот отрывок нуждается в прояснении. Схоласты, или средневековые учёные, разработали католическую философию в пределах, по сути, аристотелевской системы мышления. Под «внутренним существованием» (inexistence) объекта Брентано имеет в виду то, что объект нашей мысли или восприятия может в действительности и не существовать независимо от них. Он не склоняется к тому мнению, что то, к чему относится наш опыт, существует независимо от самого опыта.

Оно могло бы зависеть от акта осознания своего собственного существования. Под «имманентной предметностью» Брентано подразумевает существование в качестве объекта осознания (awareness). To, о чём существует чей-либо опыт, не тождественно с самим этим опытом, даже если бы оно и не могло существовать в отсутствие этого опыта. В целом учение о том, что все ментальные феномены (и только они) направлены на объект, есть учение об интенциональности.

Интенциональность — это свойство или характеристика ментального быть «о чем-то». Например, бессмысленно говорить, что имеет место просто восприятие, а не восприятие того или иного (даже если данное восприятие иллюзии или галлюцинации). Также мало смысла в разговоре о том, что имеет место просто мышление, а не мышления о том или ином (даже если то, о чём мыслят, есть нечто воображаемое). Подобные ментальные феномены, как и все другие, являются интенциональными или же демонстрируют интенциональность. Объекты различных ментальных актов суть их содержание: то, что воспринимается, то, что желают и так далее: «Любой психический феномен содержит в себе нечто в качестве объекта, хотя и не одинаковым образом. В представлении нечто представляется, в суждении нечто утверждается или отрицается, в любви любится, в ненависти ненавидится, в желании желается и так далее» (Ук. изд., с. 33).

Брентано чувствует, что наконец-то он нашёл надёжный критерий для проведения различия между ментальным и физическим: «Это интенциональное существование свойственно исключительно психическим феноменам. Никакой физический феномен не демонстрирует ничего подобного. Тем самым мы можем дать дефиницию психическим феноменам, сказав, что это такие феномены, которые интенционально содержат в себе какой-либо предмет» (Ук. изд., с. 34).

Если это верно, то Брентано, в конце концов, нашёл позитивное определение «ментального». Он сказал, чем же является на самом деле ментальное.

Существует два очевидных способа критики данного определения, и Брентано знает о них. Во-первых, можно было бы утверждать, что существуют не интенциональные ментальные феномены, и, во-вторых, можно было бы утверждать, что существуют нементальные феномены, являющиеся, тем не менее, интенциональными. Например, может оказаться, что существуют интенциональные физические феномены. Нам предстоит проанализировать каждое утверждение в отдельности.

Некоторые современники Брентано выдвигали следующее возражение: хотя и приемлемо, что мысли и желания обладают интенциональными объектами, переживания вроде удовольствия и страдания таковыми не обладают. Вы можете переживать удовольствие и страдание, и это всё, что касается вашего состояния. Ваше страдание не направлено на объект, подобно восприятию. Чтобы сделать понятным это возражение, мы должны провести ясное различие, которое Брентано принимает.

Это различие между объектами ментального состояния и причиной ментального состояния. К примеру, причиной чьей-либо депрессии могло бы быть некоторое состояние мозга, но объектом депрессии могла бы быть необходимость выполнить определённые задачи. В этом случае ясно, что то, к чему относится чья-либо депрессия, не есть состояние чьего-либо мозга, даже если оно является причиной депрессии, так что причины и интенциональный объект могут различаться. Поэтому когда возражают, говоря, что феномены удовольствия не являются интенциональными, то этим отнюдь не утверждают, что у них нет причин.

Ответ Брентано на это возражение сводится к тому, что больше переживаний являются интенциональными, чем мы были бы готовы признать: «Некоторые чувства, несомненно, относятся к предметам» (Ук. изд., с. 34). Он имеет в виду случаи, когда мы довольны X, сожалеем относительно Y, печалимся о Z. Как он говорит, «и язык сам указывает на это посредством выражений, которыми он пользуется» (Ук. изд., с. 34). Тем не менее ему приходится признать, что определённые феномены, например настроения, не представляются в прямом смысле интенциональными. Представьте, что вы находитесь в состоянии депрессии или веселитесь и нет ничего конкретного, в отношении чего вы находились бы в депрессии или веселились (хотя, несомненно, существовала бы причина вашего состояния). Решение Брентано этой проблемы заключается в том, чтобы сказать, что подобные ментальные феномены в некотором смысле указывают на самих себя.

Феномен сам по себе является собственным интенциональным объектом. Подобное решение представляется мне достаточно изобретательным и, возможно, ложным. Например, если вы находитесь в состоянии депрессии, вы отнюдь не испытываете депрессию от того, что находитесь в состоянии депрессии.

Если вы чувствуете радость, ваша радость не направлена на саму себя. Она не рассматривает себя как свой интенциональный объект. Брентано, однако же, удовлетворён своим ответом и говорит: «Итак, мы с полным правом можем рассматривать интенциональное существование объекта как общее свойство всех психических феноменов — как свойство, отличающее этот класс явлений от класса явлений физических» (Ук. изд., с. 35).

Могут ли существовать физические феномены, демонстрирующие интенциональность? Думаю, могут. В прямом смысле многие физические события направлены на объект.

Человек стреляет из винтовки по мишени, наносит удар по подвесной груше, указывает на дерево. Также и многие биологические механизмы являются, функциональными в смысле «целенаправленности»: растение наклоняется к тропинке, чтобы быть на свету. Направленность на объект существенно важна для описанных мной физических событий. Если это верно, то «направленность на объект» не является неким уникальным свойством ментальных феноменов. Я полагаю, что «внутреннее существование объекта» не является исключительной чертой ментального: механический робот будет продолжать делать движения руками, приспособленные для складывания объектов, когда больше уже не будет самих объектов для складывания. Если ментальное и физическое должны отличаться по принципу «всё или ничего», как того желал бы Брентано, то необходимы дополнительные характеристики ментального.

Брентано продолжает обсуждение отличия ментального от физического и за пределами своего собственного решения. Он обсуждает ещё три явно соперничающие с его точки зрения: точку зрения, что только ментальные феномены могут восприниматься внутренним сознанием; точку зрения, что наше знание о собственных ментальных состояниях особенно достоверно и непогрешимо, и точку зрения, что только ментальное в некотором смысле сугубо индивидуально (private). Излагая свою собственную теорию интенциональности, он принимает первую точку зрения, полностью отвергает вторую и с некоторыми оговорками принимает третью.

Внутреннее сознание

Критерий «внутреннего сознания» формулируется Брентано следующим образом: «Вот ещё одна характерная черта, общая для всех психических феноменов: они воспринимаются исключительно во внутреннем сознании, в то время как физические феномены даны лишь во внешнем восприятии» (Ук. изд., с. 35).

Подобная демаркация делает различие ментального и физического зависимым от различия внутреннего и внешнего, которое нельзя считать полностью ясным. Оно приблизительно соответствует различию между деятельностью пяти чувств и деятельностью интроспекции, а также различию между опытом, не являющимся чувственным, и тем, который таковым является.

Существует проблема относительно формирования различия «внутреннее-внешнее» без обращения к понятиям ментального и физического самим по себе. Например, нельзя будет сказать, что физические объекты являются объектами внешнего восприятия, а ментальные объекты являются объектами внутреннего восприятия, если мы собираемся использовать это различение для определения «ментального» и «физического».

Тем не менее философы формулировали различие внутреннего и внешнего без обращения к «ментальному» и «физическому».

Например, Кант полагал, что «внутреннее чувство» относится только ко времени, а «внешнее чувство» является пространственно-временным. Брентано и сам говорит, что «кому-то, возможно, покажется, что таким определением сказано немного» (Ук. изд., с. 35), вероятно, потому, что дистинкция «внутреннее-внешнее» неясна. Брентано пытается максимально прояснить это определение с целью его дальнейшего использования. И он делает следующий шаг в этом направлении, утверждая, что «психические феномены — это те феномены, по отношению к которым только и возможно говорить о восприятии в собственном смысле» (Ук. изд., с. 36). Он не находит аргументов для этого заключения, но всё же на один из них можно было бы намекнуть. Внутренний опыт является разновидностью внешнего опыта, поэтому не существует никакого внешнего опыта без посредничества внутреннего опыта. Это означает, что нет объекта внешнего опыта, который не становится понятным в терминах нашего собственного ментального состояния. Не совсем ясно, присоединяется ли в явной форме Брентано к подобному тезису, но одно подобное утверждение функционирует в качестве скрытой посылки в его утверждении, что любой объект восприятия является, строго говоря, ментальным.

Возможно, Брентано делает слишком сильное утверждение. Точка зрения, что не только наши ментальные состояния, но все воспринимаемые явления, в действительности, ментальны, вероятно, весьма напоминает точку зрения Рассела о том, что не только наши ментальные состояния являются состояниями нашего мозга, но и то, что мы воспринимаем, является, строго говоря, частью нашего мозга.

Брентано делает и ещё одно заявление. Он говорит, что: «ментальные феномены и только они — феномены, которым наряду с интенциональным присуще также и действительное существование» (Ук. изд., с. 36). Напомним, что если нечто обладает интенциональным существованием, то вполне возможно, что оно не существует независимо от ментального состояния; оно является не ментальным состоянием, а объектом ментального состояния. Следовательно Брентано в данном случае говорит, что ментальные феномены и в самом деле существуют, но мы не можем заключить, что физические феномены обладают чем-либо большим, чем интенциональным или зависимым от сознания существованием. Как это все понимать?

Думаю, этому учению можно придать смысл и даже сделать его приемлемым, если провести различие между, с одной стороны, бытием или существованием и, с другой стороны, воспринимаемостью в качестве обладающего бытием или существованием. Если нечто существует, то оно существует tout court ³¹, но если нечто воспринимается как существующее, то оно может существовать, а может и не существовать тогда, когда не воспринимается. Согласно Брентано, быть воспринятым в качестве обладающего бытием есть вторичное или производное состояние, а само бытие — первичное и непроизводное состояние. И это потому, что, вероятно, независимые от сознания объекты — парадигматически физические объекты — являются, строго говоря, только воспринимаемыми в качестве обладающих бытием и, таким образом, для того, чтобы существовать, зависят, насколько нам известно, от ментальных феноменов, например от восприятий.

Подобное учение похоже на идеализм. Читателю можно было бы напомнить об имматериализме Беркли, рассмотренном в главе 2. Тем не менее Брентано не является идеалистом. Есть ещё одно крайне важное отличие его философии сознания от философии Беркли. Беркли полагал несомненно ложным утверждение, что различные объекты существуют невоспринимаемыми. Брентано, наоборот, полагает, что это вполне возможно. Он стремится оставить место для логической возможности того, что объекты восприятия — вещи, которые мы воспринимаем, — существуют невоспринимаемыми. Этого, согласно Брентано, мы не можем знать или окончательно доказать, но мы также не можем исключить этого. Он предлагает нам пример с цветом: «Цвет нам является, лишь когда мы его представляем» (Ук. изд., с. 37), но «все же отсюда никак нельзя заключить, что цвет не может существовать, не будучи представленным» (Ук. изд., с. 37).

Брентано очень осторожен, когда отводит физическому только интенциональное существование. Как мы увидим, он предвосхищает важную тенденцию гуссерлевской феноменологии, когда отказывается догматически отводить физическому независимое от восприятия существование, также догматически не отрицая его: «Мы не слишком далеко уйдём от истины, если вообще откажем физическим феноменам в каком-либо ином, кроме интенционального, существовании» (Ук. изд., с. 38).

Брентано имеет в виду «отрицание в целях своей теории», а не абсолютное. Его взгляд можно считать осторожным утверждением, что физические объекты обладают, по крайней мере, интенциональным существованием.

Знание, индивидуальность и время

С идеей о том, что ментальные феномены суть объекты внутреннего сознания, тесно связан тезис безошибочности.

Как мы видели в главе 1, «безошибочность» в связи с ментальным есть точка зрения, что если вы убеждены, что находитесь в некотором ментальном состоянии, то это утверждение не может быть ложным. Часто данный тезис соединяется с той точкой зрения, что если вы находитесь в некотором ментальном состоянии, то вы об этом знаете.

Утверждение, что сознание, так сказать, прозрачно для самого себя, принадлежит Декарту. Как об этом пишет Брентано: «… внутреннее восприятие… обладает ещё одной особенностью, а именно … непосредственной, несомненной самоочевидностью» (Ук. изд., с. 36). Он имеет в виду не то, что если вы находитесь в некотором ментальном состоянии, то осознаете это состояние (хотя и согласен с этим). Брентано говорит о том, что если вы осознаете своё ментальное состояние, то не можете ошибаться относительно существования и природы этого состояния.

Брентано не считает тезис безошибочности критерием различения ментального и физического. Он допускает то, что мы обладаем безошибочным доступом к нашим собственным ментальным состояниям, но только к нашим собственным; нам присущ такой доступ и по отношению к физическому миру.

Например, если нечто является нам окрашенным, значит существует некий смысл, в котором оно окрашено. Ясно, что на этой стадии его аргументации внутреннее сознание оказывается единственным, на взгляд Брентано, реально существующим видом восприятия: «Только оно и есть, по сути дела, восприятие в собственном смысле слова» (Ук. изд., с. 36), так что «так называемое внешнее восприятие не является, строго говоря, восприятием» (Ук. изд., с. 36). Из этого следует, как он полагает, что, строго говоря, ментальные феномены оказываются единственными феноменами, которые непосредственно воспринимаются. На мой взгляд, это несовместимо с его тезисом безошибочности в отношении ментального.

Брентано допускает, что ментальное в некотором смысле «индивидуально» («private»). Данное слово имеет несколько смыслов в философии сознания, но Брентано употребляет его в следующем смысле: «Ни один психический феномен более чем одним-единственным человеком не воспринимается» (Ук. изд., с. 36), поэтому вполне законно определять ментальное как «область внутреннего восприятия» (Ук. изд., с. 36). Верно, что физические объекты являются в некотором смысле общедоступными. Вы, я и другие можем одновременно или последовательно воспринимать один и тот же физический объект. Но вы, я и другие не можем иметь восприятия данного объекта друг другом, равно как и не можем чувствовать депрессию другого или обладать чужой болью. Ваше восприятие — это ваше восприятие, а моё восприятие — моё восприятие. Почему это должно быть так в нетавтологическом и нетривиальном смысле — фундаментальный вопрос философии сознания. Но Брентано этот вопрос не интересует.

Наконец, Брентано исследует роль понятия времени для одного из способов фиксации различия ментального и физического. И это отнюдь не различение «временное-пространственно-временное», но совсем новое.

Считается, что «психические феномены всегда являются один за другим, а физические, напротив, по нескольку одновременно» (Ук. изд., с. 38). Брентано рассматривает возможность того, что наши мысли и эмоции следуют друг за другом в хронологическом порядке и не существуют одновременно в сознании. К примеру, человек не переживает два вида депрессии одновременно или же одновременно не интроспектирует две эмоции. Физические события, напротив, могут происходить одновременно или последовательно.

Брентано отвергает оба утверждения. В качестве примера одновременных, но различных ментальных событий он приводит следующий: «… часто мы думаем о чём-то и в то же самое время судим об этом или желаем этого» (Ук. изд., с. 40), но представляется куда менее ясным, что «никогда не может быть более одного физического феномена в некоторое время» (Ук. изд., с. 40). (Обратите внимание, что если это верно, то Брентано мог бы принять критерий, прямо противоположный критикуемому им. Но сам Брентано не видит этого.) Мне трудно поверить в истинность последнего утверждения Брентано. Я могу видеть цвет и слышать звук одновременно, и оба они, согласно брентановскому критерию, считаются физическими, так что утверждение, что в конкретный момент времени я способен воспринимать только один физический феномен, — ложно. У Брентано нет убедительного доказательства в пользу этого утверждения, однако на ум приходят две возможности. Одна из них заключается в предположении, что в конкретный момент времени мы можем обращать внимание только на один физический феномен. Чье-то внимание, так сказать, «всасывается» в определённый объект. Мне представляется это сомнительным, но если это истинно, то возможно доказать истинность этого и в отношении внутреннего сознания ментальных событий. И наоборот, Брентано просто считает все физические феномены, попадающие в область чьего-либо осознания, одним феноменом. Если его позиция именно такова, то она оказывается условно истинной, но, скорее, всё же бессодержательной.

Гуссерль

Эдмунд Гуссерль был самым блестящим учеником Брентано и подлинным инициатором того движения в современной континентальной философии, которое называется «феноменология». Как мы уже отмечали выше, феноменология представляет собой тщательное описание того, что непосредственно дано сознанию, описание, не предполагающее заранее сформулированной концепции объективной реальности или каузальных отношений объектов сознания.

Цель гуссерлевской феноменологии заключается в том, чтобы продемонстрировать основания всякого знания, включая науку и философию, в пределах опыта с целью установить определённые априорные структуры сознания, общие всем человеческим существам. Для достижения этой цели проводится различие между так называемой «естественной установкой», представляющей собой нашу обычную, дофеноменологическую осведомлённость об объектах и других людях вокруг нас, локализованных в «мире», и, с другой стороны, «редуцированным» миром так называемого «эпохе», или феноменологической редукции. Напомним, что «эпохе» ³² — греческое слово, означающее «воздержание от суждения (belief)» ³³, так что в целях феноменологии объективная реальность мира, в которую мы верим, «вынесена за скобки» или «редуцирована» к тому, что мы буквально думаем и воспринимаем в настоящем. При этом надеются показать, как богатство повседневного мира представляет собой нечто вроде достижения сознания в том смысле, что оно конструируется из последовательности актуально присущих нам восприятий.

Мышление Гуссерля прошло через различные фазы развития: от раннего психологизма, то есть попытки понять достоверную и априорную природу логики и математики в терминах психологии, до полного отрицания психологизма; от обоснования опыта в самом существовании «мира» — обоснования опыта и мира в совершенно субъективном Я, называемом «трансцендентальным эго». Вехой в отрицании психологизма явились «Логические исследования», ³⁴ а наиболее важный текст относительно эпохи, структур сознания и трансцендентального Эго — «Идеи» ³⁵.

За такое короткое время невозможно по достоинству оценить богатство и сложность феноменологии Гуссерля — ведь она простирается на много томов, поэтому я намереваюсь исследовать лишь два вопроса: приспособление им понятия своего учителя — понятия «интенциональность» и, более кратко, его объяснение понятия трансцендентального Эго. Это согласуется с двумя важными вопросами в философии сознания: «Что такое сознание?» и «Что является сознательным?»

Интенциональность

Гуссерль обсуждает интенциональность во многих местах своих сочинений, но подробное рассмотрение этого вопроса в отношении к Брентано можно найти в V «Исследовании» второго тома «Логических исследований» ³⁶.

Гуссерль полагает, что, в частности, два критерия из тех, что использует Брентано для разграничения ментального и физического, ³⁷ являются ценными: учение об интенциональности, а также тезис о том, что ментальный феномен либо есть представление, либо основывается на представлении. В то же время он делает серьёзные оговорки по поводу обоих критериев. Гуссерль считает невозможным отрицать, что «в восприятии нечто воспринимается, в образном представлении нечто образно представляется, в высказывании нечто высказывается, в любви нечто любится, в ненависти нечто ненавидится, в желании нечто желается и так далее» (Ibid., р. 554), ³⁸ и значительную часть его собственного проекта составляет выделение со всё большей подробностью различных видов интенциональных актов, которые, как он полагает, существуют. Однако ясно, что Гуссерль отнюдь не считает обладание свойством интенциональности необходимым условием того, чтобы тот или иной феномен считался ментальным, даже несмотря на то, что значительное число ментальных актов проявляют эту черту. Гуссерль полагает, что есть некоторые ментальные акты, не являющиеся интенциональными, и что Брентано допустил, чтобы определённые феномены, фактически будучи ментальными, классифицировались как физические.

Вполне вероятно, что здесь Гуссерль имеет в виду брентановскую классификацию образов — содержаний воображения — как физических. И в самом деле, Гуссерль считает, что правильная психология могла бы и не ограничивать себя ментальными феноменами в брентановском смысле: «Можно было бы показать, что отнюдь не все психические феномены в смысле возможной дефиниции психологии, точно так же в смысле Брентано, суть психические акты и что, с другой стороны, добрая часть того, что у Брентано обозначено двусмысленным термином «физический феномен», поистине суть психические феномены» (Ibid., р. 553).

Например, Гуссерль считает, что ощущения являются ментальными феноменами, но типическим или парадигматическим образом не проявляют интенциональность, так что в этом отношении Гусерль согласен с некоторыми психологами, которые критически относились к Брентано. На данном этапе у Гуссерля ещё нет аргументов, обосновывающих, что ощущения неинтенциональны. Он полагает самоочевидным или просто заложенным в самой природе определённых самоощущений, что они могут быть не интенциональными, то есть не быть «о» чем-либо: «то, что не все переживания интенциональны, показывают ощущения и комплексы ощущений». (Ibid., р. 556). Налицо резкое несогласие между Гуссерлем и его учителем по этому вопросу, поскольку Гуссерль приводит в качестве примера неинтенционального опыта «любую часть ощущаемого зрительного поля». (Ibid., р. 556).

Брентано отверг бы тот взгляд, что содержание зрительного поля представляет собой какую-либо разновидность опыта, хотя цвет, к примеру, мог бы быть объектом некоторого опыта. В этом вопросе, как мне представляется, Гуссерль был прав, говоря, что цветовые феномены — или цветовые ощущения — неинтенциональны, но Брентано мог оказаться прав, классифицируя их скорее как физические, нежели ментальные. Также обратим внимание на то, что Брентано никогда не придерживался взгляда, будто содержание зрительного поля демонстрирует интенциональность, поскольку не относил это содержание к ментальным феноменам. Однако Гуссерль мог бы выбрать и другие примеры (боль, удовольствие и настроение, к примеру), которые показали бы явное расхождение между его взглядами и взглядами Брентано.

Брентано считает все ощущения интенциональными, Гуссерль же полагает, что некоторые таковыми не являются. Брентано считает, что все ментальные феномены интенциональны, а Гуссерль полагает, что некоторые из них неинтенциональны.

Критерий «интенциональности» Гуссерль предпочитает в качестве более адекватного «представлениям» Брентано как средству для различения ментального и физического. Ведь трудность в употреблении понятия представления для объяснения, чем же на самом деле является ментальное, заключается в том, что оно само является психологическим понятием. Мы уже должны обладать понятием ментального для понимания, что такое представления, поэтому если мы используем понятие представления в качестве критерия «ментального», то мы сделаем это, рискуя попасть в логический круг. Согласно Гуссерлю, идея представления полезна для феноменологии, но она не может быть взята в качестве опорного пункта. Она сама должна быть объяснена в терминах его собственного понятия «акта».

Гуссерль также полагает, что употребление Брентано термина «феномен» крайне несовершенно. Гуссерль предпочитает термин «опыт» (Ibid., р. 557), ³⁹ поскольку из него не следует, что все ментальное есть феномен. В данном случае Гуссерль пытается оставить место для той возможности, что могут быть ментальные состояния, которые не проявляются для человека, обладающего ими: «Так как феномен обозначает по преимуществу, а также у Брентано являющийся предмет, как таковой, то в этом заключено следующее: каждое интенциональное переживание не только имеет отношение к предметам, но само есть предмет определённых интенциональных переживаний» (Ibid., р. 557).

Ясно, что Гуссерль не разделяет позицию Брентано, согласно которой каждое ментальное событие является объектом для внутреннего сознания. Гуссерль считает вполне возможным, что могут быть ментальные состояния, которые вообще недоступны для внутреннего сознания. Несмотря на выражение предпочтения «опыта» над «феноменом», Гуссерль часто употребляет последний термин для обозначения опыта в пределах собственной феноменологии.

Дальнейшая критика Брентано привела Гуссерля к развитию его собственного учения об интенциональности. Но в данном пункте следует обратить внимание на две интерпретации феноменологического метода Гуссерлем. Первая из них предполагает использование понятия содержания, вторая — понятия сущности. Он говорит: «Последующие размышления прояснят более точно фундаментальное различие между первым и вторым способом рассуждать о «содержаниях». (Ibid., р. 556). Гуссерль имеет в виду «содержание» в самом широком психологическом смысле, то есть когда есть содержание в том, что некто воспринимает, в смысле того, что воспринимается; содержание в том, что некто думает, в смысле того, что некто думает; содержание того, что некто говорит, в смысле того, что некто говорит. В этом случае ясно, что существуют различные виды перцептуального, имагинативного и лингвистического содержания, а понятие интенционального объекта должно быть расширено, чтобы принять в расчёт эти содержания.

Во-вторых, Гуссерль заявляет, что «все феноменологические определения, которых мы здесь добиваемся, следует понимать (даже без особого подчёркивания) как сущностные определения» (Ibid., р. 556). Как мы отмечали в главе 1, сущность чего-либо есть то, чем в действительности является вещь. Важная часть гуссерлевского проекта заключается в определении сущностей различных ментальных актов — в открытии того, что именно означает мыслить, воспринимать, воображать и так далее.

Заявляя об открытии сущностей, Гуссерль убеждён, что открывает вечные истины относительно любого сознательного существа, а не только истины о своей собственной психике. И если он и в самом деле обнаружил, чем являются мышление, восприятие и воображение, то его выводы могут быть также распространены на всякое мышление и восприятие.

Акт и объект

Гуссерлевское изложение теории интенциональности начинается с двух положений, существенно меняющих концепцию Брентано. Гуссерль полагает, что выражение «ментальные феномены относятся к интенциональному объекту» чревато серьёзными затруднениями, ибо мы тут же сталкиваемся с вопросом о природе данного отношения. Это предполагало бы наличие трёх вещей: ментального акта, интенционального объекта и отношения между обоими. По мнению Гуссерля, сохранение интенционалистской терминологии не принесёт вреда до тех пор, пока мы не начнём овеществлять или гипостазировать отношение, с одной стороны, сознания (или Эго) и с другой — интенционального объекта сознания. «… Если здесь нельзя избежать термина «отношение», то всё же следует избегать выражений, которые предлагают ложные истолкования этого отношения как психологически-реального (real) или принадлежащего (внутренне) реальному (reell) содержанию переживаний…» (Ibid., р. 558).

Что Гуссерль имеет здесь в виду под «реальным»? Он подразумевает феноменологически реальное, пытается описать сущностную природу ментальных актов как они являются сознанию, что ведёт нас к другой важной модификации теории Брентано. Гуссерль согласен, что «… интенциональные переживания имеют то своеобразие, что они различным образом относятся к представленным предметам» (Ibid., р. 557), но он настаивает, что «это делают они именно в смысле интенции», а «в этом, однако, заключено не что иное, как то, что наличествуют как раз те определённые переживания, которые имеют характер интенции, в частности представляющей, судящей, желающей интенции» (Ibid.).

В частности, Гуссерль полагает типичным или же имеющим место в большинстве случаев, что если человек осознает нечто, то отсюда ещё не следует, что он осознает две вещи: объект и его осознание. Например, представьте, что вы смотрите на какой-то цвет. В таком случае вы и осознаете данный цвет. Но вы отнюдь не осознаете одновременно и сам цвет, и ваше осознание цвета. Не две вещи представлены вашему сознанию, а только одна: «Не две вещи присутствуют как переживания (мы отвлекаемся от известных исключений), не предмет переживается и наряду с ним интенциональное переживание, которое на него направлено; это не две вещи в смысле части и охватывающего целого, но только одно наличествует — интенциональное переживание, сущностный дескриптивный характер которого составляет как раз соответствующую интенцию» (Ibid., р. 558).

Сейчас мы уже можем понять, почему Гуссерль желает заменить понятие ментального акта на понятие ментального феномена. В примерах типа цитированного выше имеется интенциональный и потому ментальный акт — осознание цвета, — но нет ментального феномена, поскольку само осознание не является сознанию, а ведь явление сознанию и есть то, в чём заключается бытие феноменом. По этой причине Гуссерль особым образом прочитывает интенционалистскую терминологию Врентано. Он говорит, к примеру, что: «если это переживание налицо, то «ео ipso» (и это заключено, как я хочу подчеркнуть, в его собственной сущности) осуществлено «интенциональное отношение к предмету», «ео ipso» предмет «интенционально присутствует»; ибо одно и другое означает точно то же самое» (Ibid., р. 558).

Гуссерль согласен с Брентано в том, что интенциональный объект не обязательно должен обладать объективной или независимой от сознания реальностью. Он делает оговорку в отношении того, чтобы называть это «имманентной объективностью» объекта, поскольку эта фраза также склоняет нас к овеществлению отношений между сознанием и его содержанием. Гуссерль приводит пример бога Юпитера, который (это предполагается) не действует независимо от сознания, однако может существовать в качестве объекта мышления: «Я представляю бога Юпитера, — это означает, я имею определённое переживание представления, в моём сознании осуществляется акт-представления-бога-Юпитера» (Ibid., р. 558). Гуссерль отмечает, что не следует искать бога Юпитера в качестве составной части интенционального опыта: «… он, следовательно, совершенно не имманентный и не ментальный» (Ibid., р. 559). Но при этом он также замечает, что бог Юпитер не обладает и объективным или независимым от сознания существованием: «Он, конечно, и не extra mentem, он вообще не существует» (Ibid., р. 559). Таким образом, бог Юпитер не существует ментально или физически. Фактически, бог Юпитер вообще не существует, что, однако, не мешает тому, чтобы он «был актуальным», был «нашей идеей» или «конкретным модусом сознательности» (Ibid., p. 559) ⁴⁰.

Чтобы представить это в непротиворечивом виде, нам не следует принимать «вообще» во фразе «не существует вообще» буквально. Нам следует читать её как «не существует ментально или физически». Тогда мы сможем истолковать Гуссерля так: он допускает некий класс сущностей, которые не являются ментальными актами или физическими объектами, но только интенциональными объектами. Они не ментальные, не физические, но представляют собой содержание для наших конкретных ментальных актов.

Тем не менее Гуссерль также признает, что объекты наших ментальных актов могут существовать независимо от сознания.

Бог Юпитер в этом отношении не является примером, а вот Кёльнский собор является (Ibid., р. 559). Как бы то ни было, существование или несуществование интенционального объекта не является с феноменологической точки зрения существенным. Согласно Гуссерлю, нет ничего внутренне присущего конкретному акту сознания, что бы открывало существование содержания или несодержания этого сознания. Отсюда: «Для сознания данное в существе своём равнозначно, существует ли представленный предмет или он вымышлен и, возможно, вообще бессмыслен». (Ibid., р. 559). Таким образом, вымышленный или бессмысленный объект феноменологически дан так же, что и объект, существующий объективно или независимо от сознания. Сама возможность этого — важный феноменологический принцип. Он предполагается осуществлением эпохе: воздержанием от веры в объективную реальность объектов сознания, чтобы способствовать описанию их данных или чисто феноменологических свойств. Гуссерль, естественно, допускает, что мы слышим музыку и видим физические объекты, не находясь в феноменологической установке, однако мы не слышим и не видим феномены: «Я вижу не ощущения цвета, но вещи, обладающие цветом, я слышу не ощущения звука, но песню певицы и так далее» (Ibid., р. 559).

Сознание и «Эго»

Гуссерль отдаёт себе отчёт в том, что при употреблении, к примеру, брентановского выражения «данный сознанию» он пользуется достаточно непрояснённым понятием сознания. Я не думаю, что это наносит практический ущерб его объяснению. Он считает: быть интенциональным — достаточное условие для того, чтобы быть ментальным, даже если это и не является необходимым условием.

Если мы примем его взгляд на то, что определённые ментальные события, не будучи феноменами, тем не менее по-прежнему направлены на объекты, то не будет особого вреда в том, что он называет их «актами». Гуссерль также применяет идею единства сознания или идею чьего-либо сознания как целого. Её необходимо в концептуальном плане отличать от различных ментальных актов, из которых она складывается: «Так как наше первое понятие сознания — которое, если его понимать эмпирико-психологически, характеризует сознание как поток переживаний, принадлежащий реальному (real) единству психического индивида, так и все его реально (reell) конструирующие моменты» (Ibid., р. 560). Но это употребление «сознания» следует отличать от сознания в смысле «внутреннего восприятия» или «интенционального отношения» (Ibid., р. 560). Последние являются типами ментальных актов, составляющих части сознания в первом смысле.

Если мы спросим, чем является сознание для Гуссерля, то, в сущности, это — серия интенциональных актов и неинтенциональных видов опыта, называемых «ощущениями» ⁴¹.

В некотором смысле структура интенционального акта трояка: то, что приобретает опыт, сам опыт и то, к чему опыт относится. Или, если сформулировать это иначе: Эго, опыт и интенциональный объект. Мы знаем, что Гуссерль полагает описание интенционального опыта и интенционального содержания как соотносящихся ошибочным в феноменологическом плане, поскольку обычно никакое подобное отношение не является сознанию — только интенциональный объект является подобным образом. А сейчас нам следует обратиться к другому компоненту тройки, или иначе, к другому из двух связанных интенциональным опытом — к Эго, или к тому, что сознает.

Всей этой картине структур сознания Гуссерль противопоставляет случаи, при которых мы не рефлексируем по поводу опыта, «но если мы, так сказать, живём в соответствующем акте, если мы растворяемся, например, в восприятии как рассматривании являющегося процесса или в игре фантазии, в чтении сказки, в осуществлении математического доказательства и тому подобное (Ibid., р. 561). Гуссерль придерживается мнения, что для повседневного, нерефлективного вида сознания не является никакого Эго. Как он пишет об этом, … нигде нельзя заметить Я в качестве точки отнесения осуществлённых актов (Ibid., р. 561). Так, часто, согласно феноменологической точке зрения, это никак не проявляется. Эго не есть феномен, даже если «представление о (нашем) Я (Ichvorstellung) может быть «наготове», для того чтобы с особой лёгкостью выдвинуть себя на передний план или, скорее, заново себя «осуществить» (Ibid., р. 561).

Так что существует некоторое напряжение или, по крайней мере, различие между открытиями естественной рефлексии и открытиями феноменологии. Гуссерль решает, что объективно Эго в некотором смысле должно существовать. Даже если Эго и не является, оно по-прежнему должно существовать в некотором смысле даже тогда, когда не является: «Если рассматривать объективно (а также с точки зрения естественной рефлексии), это, конечно, верно, что в каждом акте Я интенционально относится к предмету» (Ibid., р. 561). Если это так, по крайней мере с «объективной» точки зрения, то возникает вопрос: что же такое Эго? Гуссерль рассматривает две возможности. Эго есть «… не далее как единство сознания», «связку» переживаний или — в эмпирически реальном понимании и более естественно — как непрерывное, вещное единство, которое интенционально конституируется в единстве сознания как личностный субъект переживаний» (Ibid., р. 561).

Таким образом, Эго есть либо единство моего опыта — моё сознание как целое, — либо это несводимое субъективное и сугубо личностное Я, которым я и являюсь. Эго — это то, что я есть, а я есть всё, что обладает моим опытом.

Гуссерль так никогда и не разрешает проблему статуса Эго. Он называет его «трансцендентальным» Эго, поскольку оно не проявляется в пределах обычного опыта, но само является условием этого опыта. Эго выходит за пределы опыта. Оно является тем, что обладает опытом. И оно не есть ни сам опыт, ни интенциональный объект опыта.

Критику Гуссерля французскому философу Жан-Поль Сартру досталось распутать сложность позиции Гуссерля по трансцендентальному Эго. Впрочем, обсуждение данного вопроса само по себе потребовало бы целой книги.