Вадим Маркович Розин:
Понятие и современные концепции техники.
Глава 4. Формирование техники в культуре нового времени

1. Предпосылки

Позднее Средневековье подготовило человека к восприятию и Бога и его творений, в частности природы, уже не как субъектов (подобное представление, правда, ещё долго сохранялось, но постепенно отходило на второй план), а мыслительно проработанной реальности, почти законосообразной.

Стремление логически упорядочить явления, относящиеся к сфере сакральной и обычной жизни, выяснить их начала, связать их между собой и с всеобщей причиной — Богом, который уже давно понимался как субстанция, лишённая антропоморфных свойств, в конце концов, приводит к тому, что наряду с сакральным миром и событиями, описанными в Священном писании, перед человеком встал другой мир — природный, подчиняющийся неизменным законам. Человек осваивался в новом двойном мире: начинал познавать природу и одновременно продолжал отдавать должное Богу. Заимствовав от последнего волю и веру в разум, человек Возрождения становится и более независимым от Творца, поскольку, перестаёт бояться Конца Света и Страшного Суда и все больше воспринимает Бога как условие жизни, как законы, которым подчиняется и жизнь и природа. Себя человек всё чаще понимает и истолковывает всего лишь как менее совершенного по отношению к Творцу. Если Бог создал мир, то и человек, в принципе, способен это сделать. Как говорит Марсилио Фичино, человек может создать сами «светила, если бы имел орудия и небесный материал».

Но на что при этом Ренессансный человек мог опираться? На знания законов природы и, как это ни странно, с точки зрения современной науки, на сакральные знания и откровения. Отсюда отмеченная выше фигура «естественного мага», который, с одной стороны, творит, создаёт чудеса, с другой — изучает природу и её законы, используя полученные знания в процессе творения. Пожалуй, эти два момента — принятие одновременно двух реальностей (природной и сакральной) и новая, более высокая степень самостоятельности человека, действующего как Бог, но с оглядкой на Бога, понимаемого уже как условие бытия и мышления — и образуют сущность эпохи Возрождения и нового видения действительности. Лучше всего это видение было выражено в знаменитой речи Пико делла Мирандолы «Речь о достоинстве человека».

Как же познается Бог и природа? — спрашивает в своих исследованиях крупнейший философ Возрождения Николай Кузанский и отвечает: через уподобление (человеческого образа божественному первообразу) на основе математических предметов, поскольку только последние дают однозначное, точное знание, свободное от двусмысленности чувственных впечатлений. «Все наши мудрые и божественные учители сходились в том, что видимое поистине есть образ невидимого и что творца, таким образом, можно увидеть по творению как бы в зеркале и подобии… Поскольку разыскание ведётся всё-таки исходя из подобий, нужно, чтобы в том образе, отталкиваясь от которого мы переносимся к неизвестному, не было по крайней мере ничего двусмысленного; ведь путь к неизвестному может идти только через заранее и несомненно известное. Но все чувственное пребывает в какой-то постоянной шаткости ввиду изобилия в нём материальной возможности.

Самыми надёжными и самыми для нас несомненными оказываются поэтому сущности более абстрактные, в которых мы отвлекаемся от чувственных вещей, — сущности, которые и не совсем лишены материальных опор, без чего их было бы нельзя вообразить, и не совсем подвержены текучей возможности. Таковы математические предметы» [41, с. 64, 65]. А я бы от себя добавил, что таковы любые онтологические схемы.

В другой работе, диалоге «О возможности-бытии» Кузанец пишет, что в «нашем знании нет ничего достоверного, кроме нашей математики… математические предметы, происходящие из нашего рассудка и, как мы знаем, существующие в нас как своём исходном начале, познаются нами — в качестве принадлежащих нам, или нашему рассудку, сущностей — точно, то есть с той рассудочной точностью, от которой они происходят… точное познание всех произведений божественного творчества может быть только у того, кто их произвёл. И если мы что-нибудь знаем о них, то только с помощью отражений в зеркале и символическом намеке ведомой нам математики, то есть так, как мы знаем создающую бытие форму по фигуре, которая создаёт бытие в математике» [41, с. 162, 162].

Фактически здесь намечена настоящая программа исследования природы: «шаткость» в виду «изобилия материальных возможностей», то есть многообразие неорганизованных и часто противоречивых эмпирических знаний о реальных объектах делает необходимым построение идеальных объектов; последние человек находит в математике, в которой мы можем рассуждать строго и однозначно. Более того, Кузанец указывает, что математические предметы представляют собой построения нашего рассудка, повторяющего (в рамках подобия) творчество самого Бога, именно поэтому они точны.

На эту методологическую программу, судя по всему, опирается Галилей и не только он. В «Диалоге» Галилей, например, пишет: «Человеческое понимание может рассматриваться в двух планах — как интенсивное и как экстенсивное. Как экстенсивное его можно рассматривать в отношении ко множеству интеллигибельных предметов, число которых бесконечно; в этом плане человеческое понимание ничтожно, даже если оно охватывает тысячу суждений, поскольку тысяча по отношению к бесконечности есть нуль. Но если человеческое понимание рассматривать интенсивно и коль скоро под интенсивностью разумеют совершенное понимание некоторых суждений, то я говорю, что человеческий интеллект действительно понимает некоторые из этих суждений совершенно и что в них он обретает ту же степень достоверности, какую имеет сама Природа. К этим суждениям принадлежат только математические науки, а именно геометрия и арифметика, в которых божественный интеллект действительно знает бесконечное число суждений, поскольку он знает всё. И что касается того немногого, что действительно понимает человеческий интеллект, то я считаю, что это знание равно божественному в его объективной достоверности, поскольку здесь человеку удаётся понять необходимость, выше которой не может быть никакой более высокой достоверности» [41, с. 61]. Не правда ли, поразительное сходство с мыслями Кузанца? Но вероятно, дело не в сходстве, а в том, что Галилей прямо реализует программу Кузанца, с работами которого он был хорошо знаком.

Отношение Кузанца к математике, помогает понять, что такое, с его точки зрения рассудок, и как последний связан с чувственным восприятием (ощущением). Функция рассудка, считает Кузанец, — создавать идеальные объекты, а значение чувственного восприятия — возбуждать рассудок, передавать ему виды предметов. Без подобной эмпирической стимуляции (возбуждения, передачи) со стороны объекта рассудок не творит, но творит он сам, ориентируясь на первообраз (Бога). Другими словами, Кузанец намечает схему познания, сходную в некоторых отношениях с той, которую впоследствии развивает Кант.

«Итак, — говорит Кузанец устами Простеца, — наименования даются благодаря движению рассудка. Именно, рассудок движется вокруг вещей, подпадающих под ощущение, и производит их различение, согласование и разделение, так что в рассудке нет ничего, чего раньше не было в ощущении… Подобно тому как зрительная способность души не может получить осуществления, то есть действительно видеть, если не будет возбуждена объектом, — а она не может быть им возбуждена, если ей не противостоят чувственные образы, размноженные в органе чувства, и, таким образом, она нуждается в оке, — так и способность ума — а это способность к восприятию и пониманию вещей, — не может получить осуществления, если не будет возбуждена чувственным, и не может прийти в возбуждение без посредствующих чувственных представлений… Однако, так как душа не может преуспеть, если она совершенно лишена силы суждения, — как и глухой никогда не может сделаться кифаредом, раз он не имеет никакого представления о гармонии, при помощи которого он мог бы судить о своих успехах, — наш ум обладает врождённой ему способностью суждения, без которой он не мог бы успешно функционировать. Эта сила суждения от природы врождена уму. При её помощи он сам по себе судит о разумности оснований» [41, с. 392, 399].

Когда же второй участник диалога, философ, спрашивает Простеца, «откуда ум имеет эту силу суждения?», — последний отвечает так. «Он имеет её на основании того, что он есть образ первообраза всех вещей; а первообраз всех вещей есть Бог… А ум и есть живое описание вечной и бесконечной мудрости. Но в наших умах его жизнь поначалу подобна сну, пока он благодаря удивлению, которое вызывают в нём чувственные вещи, не прийдет в возбуждение и не выйдет из неподвижности, и тогда движение его разумной жизни откроет ему, что искомое уже описано в нём самом. Но это описание ты должен понимать как отражение первообраза всего» [41, с. 403].

Хотя в XVI–XVII веках секуляризация углубляется, переходя в свою следующую заключительную фазу, представления о Боге частично продолжают определять даже рациональные рассуждения о природе. Но понимается Бог в этих размышлениях как творец мира и природы, уже никак не участвующий в их жизни и функционировании, а также как «совершенный разум», на который человек может ориентироваться в своём познании. Переход Бога в новый статус — чисто сакральный план, а также «удаление его от дел и задач» непосредственного управления жизнью природы и человека, развязало руки духу свободы, что закономерно приводит к кризису культуры. Человек в своём поведении и действиях всё больше ориентируется не на церковь и традиции, а на других людей и разумные соображения собственного рассудка. Однако, понятно, что сколько людей — столько и мнений, что для существования и устойчивости нового мира необходимо было нащупать какие-то твёрдые основания, удовлетворяющие одновременно новым реалиям. «Социальная психология, философия, наконец, этика экспериментализма, — отмечает Л. М. Косарева, — есть плод социальных потрясений XV–XVII веков, приведших к убеждённости в неразумности непосредственной действительности (сталкиваясь с социальной действительностью, герой романа современника Галилея Б. Грасиана восклицает: «И это называется мир! Даже в имени его — обман. Вовсе оно ему не пристало. Надо говорить «немир», «непорядок» [37, с. 26]) и к необходимости сначала найти эту исчезнувшую из эмпирического мира разумность в умопостигаемом царстве Порядка, Гармонии, Красоты, Справедливости, Закона, Логоса, а затем внести её в мир, тем самым преобразуя, усовершенствуя его… Вся европейская культура XVI–XVII веков была пронизана страстным поиском «нового мира» гармонии, разумности, совершенства, утраченных обыденной жизнью и обыденным здравым смыслом средневекового образца. Это стремление вылилось в мощных интеллектуальных движениях переориентации: в теологии — от томизма к августинианству, в философии — от аристотелианству («оправдывающего» чувственный мир) к платонизму (разрывающего с миром обыденного сознания), в методологии науки — от эмпиризма к экспериментализма» [37, с. 26].

Признание неразумности и неупорядоченности наблюдаемых явлений жизни, как это ни странно, не означало отказа от поиска порядка и законов, которым мир подчиняется. Все же сакральная составляющая была ещё достаточно сильна, чтобы человек отказался от мысли, что мир создан Творцом, печать творчества которого придаёт ему единство и смысл. Чем явнее человек констатировал хаос, тем больше стремился обнаружить за ним порядок и закономерности, с тем чтобы преодолеть наблюдаемую неразумность бытия. Поэтому, отмечает Л. Косырева, согласно становящейся в этот период методологии экспериментализма, «новая наука не может быть наукой об этом чувственно данном («старом») мире, где царит неупорядоченность, дисгармония, неточность: искомая наука может иметь предметом иной, «новый» (Декарт) мир, в котором царствует гармония, порядок, точность и контуры которого «просвечивают» через покров «старого» мира явлений, «реальных акциденций» [37, с. 27].

Кажется, перед нами классическая античная оппозиция, зафиксированная Платоном, который противопоставлял в «Федоне» «божественное — человеческому», бессмертное — смертному», «умопостигаемое — чувственному», «единообразное — многообразному», «постоянное и неизменное — непостоянному и изменчивому». Но это сходство обманчиво, оно ограничивается только планом противопоставления мира явлений сущему, сами же явления и сущее понимаются иначе. Чтобы лучше почувствовать это, рассмотрим социальный контекст, в котором складывалось новое мышление и наука.

2. Особенности нового социального проекта

В отличие от античного понимания науки, как принципиально отделённой от практики, наука Нового времени сразу понимается, как ориентированная на практику, в каком-то смысле как часть новой практики. Открывая своё исследование обращением к читателям, Галилей, например, пишет: «Гражданская жизнь поддерживается путём общей и взаимной помощи, оказываемой друг другу людьми, пользующимися при этом, главным образом, теми средствами, которые предоставляют им искусства и науки» [17, с. 37]. Искусства и науки понимаются здесь уже не как путь к бессмертию (Платон) или созерцание божества (Аристотель), а как необходимое условие поддержания гражданской жизни. А вот как понимает цели новой науки Ф. Бэкон. «Наконец, — пишет он в «Великом восстановлении наук», — мы хотим предостеречь всех вообще, чтобы они помнили об истинных целях науки и устремлялись к ней не для развлечения и не из соревнования, не ради того, чтобы высокомерно смотреть на других, не ради выгод, не ради славы или могущества или тому подобных низших целей, но ради пользы для жизни и практики и чтобы они совершенствовали и направляли её во взаимной любви» [14, с. 71]. В «Новом органоне» Бэкон утверждает, что «правильно найденные аксиомы ведут за собой целые отряды практических приложений» и подлинная цель науки «не может быть другой, чем наделение человеческой жизни новыми открытиями и благами» [15, с. 95, 147].

Но каким образом наука может помочь человеку, почему она становится необходимым условием практики? Ф. Бэкон, выражая здесь общее мнение времени, отвечает: новая наука даст возможность овладеть природой, управлять ей, а, оседлав такого «скакуна», человек быстро домчит, куда ему нужно. «Власть же человека над вещами, — говорит Бэкон, — заключается в одних лишь искусствах и науках. Ибо над природой не властвуют, если ей не подчиняются… Пусть человеческий род только овладеет своим правом на природу, которая назначила ему божественная милость, и пусть ему будет дано могущество… Итак, наше требование и предписание относительно истинной и совершенной аксиомы знания состоит в том, чтобы была открыта другая природа, которая могла бы быть превращена в данную природу, была бы однако ограничением более известной природы, на подобие истинного рода. Но эти два требования относительно действенного и созерцательного суть одно и то же. Что в Действии наиболее полезно, то в Знании наиболее истинно» [15, с. 192–193, 200].

Эта схема инженерного действия, в которую встроено действие природы, вырастает как из аристотелевской схемы связи мышления и практического действия, а также схемы «магического действия». Вспомним рассуждения Аристотеля и Фичино. Первый показал, что условием эффективного практического действия является получение знания о природном явлении, на основе которого это действие осуществляется. Второй — что для высвобождения природного действия (силы, энергии), необходимо приуготовление материала вещи, то есть создание особой конструкции вещи. Понимание инженерного действия не состоялось бы также и без переосмысления соотношения «естественного» (природного) и «искусственного». Уже в работах Кузанца естественное начинает пониматься как аспект искусственного и наоборот. «Ничто, — пишет он, — не может быть только природой или только искусством, а все по-своему причастно обоим» [41, с. 253].

После Средних веков человек привыкает смотреть на вещи как сотворённые богом, который тут же в вещах присутствует и действует. Начиная же с XVI–XVII веков, когда творение осмысляется в категории «искусственного» (действия искусства), а присутствие и действие в вещах Бога с помощью категории «естественного» (природы), естественный и искусственный планы вещей сближаются. В связи с этим Косарева обращает внимание на то, что в работах Галилея «уравниваются в правах «естественное» и «искусственное», которые в Античности мыслились как нечто принципиально несоединимое. Появление в науке этой новой идеи отражает огромную «работу» европейской культуры по уравниванию статуса «натуры» и «техники-искусства», достигшей кульминации в эпоху Ренессанса и Реформации; «именно в эпоху Возрождения впервые снимается граница, которая существовала между наукой (как постижением сущего) и практически-технической, ремесленной деятельностью — граница, которую не переступали ни античные учёные, ни античные ремесленники: художники, архитекторы, строители» [37, с. 29].

Более того, искусственное всё больше понимается как культурное, как культура, без которой не может быть использована человеком и природа. Например, Б. Грасиан в романе «Карманный оракул» пишет: «Природа бросает нас на произвол судьбы — прибегнем же к искусству! Без него и превосходная натура останется несовершенной. У кого нет культуры, у того и достоинств вполовину. От человека, не прошедшего хорошей школы, всегда отдаёт грубостью; ему надо шлифовать себя, стремясь во всём к совершенству… Совершенством является союз натуры и искусства» [23, с. 7, 8].

Идеи божественного творения и концепирования, прошедшие горнило эзотерического и рационального переосмысления, трансформировались, начиная с XVII века, в новое понимание действительности — как «искусственной природы», то есть природы, приведённой искусственным путём (силой, деятельностью, техникой) к необходимому для человека состоянию. «С XVII века, — пишет Косарева, — начинается эпоха увлечения всем искусственным. Если живая природа ассоциировалась с аффектами, отраслями, свойственными «повреждённой» человеческой природе, хаотическими влечениями, разделяющими сознание, мешающими его «центростремительным» усилиям, то искусственные, механические устройства, артефакты ассоциировались с систематически-разумным устроением жизни, полным контролем над собой и окружающим миром. Образ механизма начинает приобретать в культуре черты сакральности; напротив, непосредственно данный, естественный порядок вещей, живая природа, полная таинственных скрытых качеств, десакрализуется» [37, с. 30]. Именно в этом ключе можно понять, на первый взгляд, странные выражения Бэкона — «скрытый процесс», «скрытый схематизм», «новая природа (природы)», которые можно сообщать вещам.

«Дело и цель человеческого могущества в том, — пишет Бэкон, — чтобы порождать и сообщать данному телу новую природу или новые природы. Дело и цель человеческого знания в том, чтобы открывать форму данной природы, или истинное отличие, или производящую природу, или источник происхождения… Этим двум первичным делам подчиняются два других дела, второстепенных и низшего разряда. Первому подчиняется превращение одного конкретного тела в другое в пределах Возможного; второму — открытие во всяком рождении и движении скрытого процесса, продолжающегося непрерывно от очевидного действующего начала и очевидной материи вплоть до вновь данной формы, а также открытие скрытого схематизма тех тел, которые пребывают не в движении, а состоянии покоя» [15, с. 197].

Здесь новая природа (природы) и есть «искусственная природа», а скрытый процесс и схематизм — строение такой природы, выявленные не только в познании, но и в искусственной обусловленности (принуждении) обычных природных явлений. Поясняя своё понимание опыта или эксперимента, Бэкон, в частности, пишет. «Что касается содержания, то мы составляем Историю не только свободной и предоставленной себе природы (когда она самопроизвольно течёт и совершает своё дело), какова история небесных тел, метеоритов, земли и моря, минералов, растений, животных; но, в гораздо большей степени, природы связанной и стеснённой, когда искусство и служение человека выводит её из обычного состояния, воздействует на неё и оформляет ее… природа Вещей сказывается более в стеснённости посредством искусства, чем в собственной свободе» [15, с. 95–96].

Это высказывание показывает, что и эффект инженерии Бэкон, вероятно, связывает с действием стеснённой посредством искусства природы, а не с обычными проявлениями природы. То есть природа по Бэкону — это вовсе не природные стихии и не то, что лежит на поверхности как природные явления, а природа, так сказать, искусственная, природа, «проявленная» (конституированная) с помощью человеческой деятельности, искусства и техники.

Как благо техника всегда понимается культуросообразно (в рамках технико-символической реальности) и эта сообразность задаётся картинами мира.

Но следует отметить, что во всех культурах, кроме нового времени техника не составляла интимной сущности данной культуры. Да, человек мог склонить духов или богов, или Творца помочь ему, без этого заметим, он не мог бы выжить, не говоря уже о богатстве и процветании. Но эта помощь, то есть, с нашей точки зрения, технический эффект, не совпадала с основными целями культуры. И вот почему. До изобретения естественных наук и инженерии возможность обнаруживать эффекты природы и управлять природными процессами были ограничены техническим опытом человека, который основывался на методе проб и ошибок. Культура же, представляющая собой социальный организм (культуры складываются, проходят цикл жизни и развития, а по истечении времени умирают, уступая место следующим культурам), не может строиться на таком ненадёжном источнике.

Представления о духах, богах, сущем и Творце были достаточны, чтобы возникли и развивались соответствующие культуры (архаическая, древних царств, античная и средневековая), но недостаточны, чтобы на регулярной основе обнаруживать новые природные процессы и эффекты и овладевать ими, превращая их в средства человеческой деятельности.

Совершенно другая картина складывается в культуре нового времени. Пройдя период переосмысления в Средние века, природа стала пониматься как источник скрытых сил и энергий, которыми человек может овладеть, если только в новой науке он выявит устройство (законы) природы. В результате на рубеже ХVI-ХVII веков формируется своеобразный социальный проект — создание новых наук и овладение силами природы с целью преодоления кризиса и установления в мире нового порядка, обеспечивающего человеку почти божественное могущество. Действительно, обратим внимание на характер схем новой науки и инженерии, намеченных Бэконом. В совокупности они составляли своеобразный социальный проект, поскольку эти идеи ещё не были реализованы и не было ясным, удастся ли практически это сделать, то есть с помощью новой науки заставить природу работать на человека. По сути, такой социальный проект мало чем отличался, например, от проекта Карла Маркса — создания социализма, сформулированного в «Манифесте Коммунистической партии». Только в случае коммунистического движения проект оказался нереализуемым (что, правда, выяснилось не сразу, а после 70 лет жёстких социальных экспериментов в нашей и не только в нашей стране), а в рассматриваемом случае удалось создать и новую науку о природе (естествознание) и новую практику (инженерную), опирающуюся на естествознание. Первый образец новой науки, как уже отмечалось, создал Галилей, а новой практики — Гюйгенс.

Итак, в XVI–XVII веках техника концептуализируется как условие социальности культуры нового времени; наиболее чётко это выразили Галилей и Ф. Бэкон, утверждая, что новые науки и искусства — необходимое условие могущества, благосостояния и гражданского общества. В «Новом органоне», обсуждая, в чём заключается различие между развитыми и «дикими» народами, Ф. Бэкон пишет, что оно происходит «не от почвы и не от климата, а прежде всего от наук» и искусств [15, с. 191–192]. Теперь социальная жизнь всё больше стала пониматься, как изучение законов природы (при этом и сам человек и общество тоже понимались как природные явления), обнаружение её практических эффектов, создание в инженерии механизмов и машин, реализующих законы природы, удовлетворение на основе достижений естественных наук и инженерии растущих потребностей человека.

Просвещение не только развивает это новое мировоззрение, но и создаёт условия для распространения его в жизнь. Известно, что объединённые вокруг «Энциклопедии» передовые мыслители хотели осуществить начертанный Ф. Бэконом план «великого восстановления наук», связывающий социальный прогресс с прогрессом научным; исходными идеями для всех просветителей стали понятия природы и воспитания; последнее должно было подготовить нового просвещённого, а, по сути, естественнонаучно и технически ориентированного человека [28].

«Просветители XVIII века, — пишет А. П. Огурцов, — довели до конца подход к миру как к машине, созданной Богом. Природа мыслится как машина, а её законы постижимы благодаря техническим средствам… понятие «естественного закона» становится фундаментальным не только для естествознания, но и для складывающейся общественной науки, прежде всего для концепций естественного права и учения о морали» [57, с. 45].

«Уже в проекте Талейрана (1784–1838) образование рассматривается как «власть, ибо оно охватывает целую систему различных функций, неизменно направленных к совершенствованию политического строя и к общему благу»… Образование построенное на принципах Разума, делает человека «счастливым и полезным»… Даже Кондорсэ, отстаивавший свободу слова и автономность образовательных учреждений от государственной власти, видел цель образования в том, чтобы «открыть всему человечеству способы удовлетворить свои потребности, обеспечить своё благосостояние, познать и использовать свои права, понять и выполнить свои обязанности» с. 59–60 «Государи (по словам Руссо. — Прим. авт.) должны поощрять искусства и науки, в противном случае подданые «остались бы невежественными и бедными» [57, с. 95]

«Прогресс наук (пишет Кондорсэ в книге «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума». — Прим. авт.) обеспечивает прогресс промышленности, который сам затем ускоряет научные успехи, и это взаимное влияние, действие которого беспрестанно возобновляется, должно быть причисленно к более деятельным, наиболее могущественным причинам совершенствования человеческого рода» (с. 250). С прогрессом наук Кондорсэ связывает увеличение массы продуктов, уменьшение сырьевых и материальных затрат при выпуске продуктов промышленности, уменьшение доли тяжёлого труда, повышение целесообразности и рациональности потребления, рост народонаселения и в конечном итоге устранение вредных воздействий работ, привычек и климата, удлинение продолжительности человеческой жизни… В последней главе, посвящённой десятой эпохе, Кондорсэ намечает основные линии будущего прогресса человеческого разума и основанного на нём прогресса в социальной жизни человека: уничтожение неравенства между нациями, прогресс равенства между различными классами того же народа, социального равенства между людьми, наконец, действительное совершенствование человека» [57, с. 149, 151–152]

Для нашего современного уха и сознания все эти декларации и утверждения привычны, но они не были столь привычными для людей того времени. К тому же я хочу обратить внимание на момент вовсе не очевидный, а именно, что наше понимание социальности — благополучия, счастья, безопасности, свободы и прочее в эпоху Просвещения было тесно увязано с прогрессом естественных наук и основанной на них технике и промышленности.

3. Становление электротехники как один из примеров развития техники в культуре нового времени

Кажется, что электричество — это природный феномен, ведь статическое электричество, молнии или электрические процессы в звездах существовали всегда, независимо от человека. Но всё это не электричество в собственном смысле слова. Электричество — это артефакт и техника, они стали возможными лишь тогда, когда началось изучение указанных явлений природы, были созданы источники электрической энергии, передатчики электрического тока и энергии, электрические механизмы и машины. Что, кстати, предполагало возможность расчёта и прогнозирования электрических явлений, а также управления ими.

Но электричество — это также и одна из первых современных технологий. Включая в себя технику, «технология в широком понимании», как выше отмечалось, обусловлена рядом социокультурных факторов (состоянием культуры, развитием науки и производства, усилиями общества, направленными на развитие указанных сфер и благосостояния и прочее), причём становление новых технологий происходит в «зоне ближайшего технологического развития», где складываются необходимые для создания новой техники условия [65]. Современное электричество как технология немыслимо без электростанций, систем передачи электрической энергии, систем управления, подготовки специалистов, рынков сбыта, исследовательских и проектных институтов, производств электрической энергии, механизмов и машин, наконец, деятельности, способствующей оптимизации и развитию всех этих областей знания и практики.

Как ничто другое электричество повлияло на становление современной техногенной цивилизации и изменило условия жизни человека. Достаточно вспомнить, что все современные двигатели (и внутреннего сгорания и реактивные), все средства передачи информации, большинство источников света включают электрические схемы и компоненты. Именно на основе электрической техники современный человек колоссально расширил свои возможности (в передвижении, силе, возможности видеть, работать и так далее). Когда сегодня ставят вопрос о возможном влиянии техники на биологию человека, то не понимают, что это давно свершившийся факт: современный человек — это не столько локальный биологический субъект и организм, сколько техногенный «паук», создавший искусственную паутину (инфрастуктуры и технологии), в которой он живёт и развивается. Размазанный по электрическим инфраструктурам человек не только оказывается зависимым от них, но и одновременно бесконечно могущественным.

В своём развитии электричество как технология прошла два этапа. Для первого (самый конец XIX, начало ХХ столетия) было характерно доминирование инженерных способов разработки и создания отдельных электрических устройств. Для второго сочетание инженерных и технологических способов разработки, переход к массовому производству электрических устройств, создание сложных электрических систем. В настоящее время можно говорить о третьем этапе: абсолютное доминирование технологического способа создания электрических устройств и систем, ведущая роль разработок в сфере информационных процессов (телевидение, робототехника, Интернет, виртуальные системы). Рассмотрим подробнее первый этап, где и происходит становление электротехники.

О. Д. Симоненко в книге «Электротехническая наука в первой половине ХХ века» выделяет три основные этапа становления электротехники:

Первый этап (1830–1870 годы):

Возникновение электротехнической изобретательской деятельности. Техники осваивают лабораторные физические открытия путём эмпирического поиска целесообразных конструктивных решений; физические знания — качественный ориентир в изобретательской работе.

Второй этап (1870–1890 годы):

Формирование электротехники как самостоятельной отрасли техники. Возникает специфическая электротехническая проблематика, в связи с чем осознается необходимость специальных электротехнических знаний и вырабатываются специфические методы исследования и способы теоретического описания. Эти методы становятся образцами для исследования электротехнических устройств…

Третий этап (1890–1920 годы):

Экспансия электротехники во все отрасли техники и промышленность. Становление электротехнической науки с развитым исследовательским аппаратом, дисциплинарным подразделением, системой подготовки кадров» [74, с. 26].

О. Симоненко специально обсуждает распространённую концепцию происхождения технических наук, как возникших «путем отпочкования от естественных наук», показывая, что система уравнений Дж. Максвелла, которая сегодня, действительно, «обеспечивает однозначное решение любых электромагнитных задач», создавалась не для техники, а для «специалистов в области науки об электричестве» [74, с. 24]. Специфика технических наук, пишет она, обусловлена их «обслуживающей функцией» (здесь «целым является деятельность по созданию технических устройств»); «обеспечение этой функции включает приложение и детализацию знаний естественных наук, однако не сводится к этому и предполагает формирование специального предмета исследования» [74, с. 24–25].

На первом этапе, собственно говоря, было два основных источника появления новых электротехнических устройств: физические эксперименты и прямые функциональные задачи, например, необходимость создать источники тока, проводники, измерительные приборы и прочее. «Со времени создания в 1800 году источника постоянного тока — вольтова столба в физике начинают активно исследовать электрические, а затем и электромагнитные явления.

А как известно, «работая, исследователь будет постоянно вынужден делать изобретения, чтобы поставить то новое, которое он хочет исследовать, в возможно более благоприятные условия для наблюдения»… В 1820–1830-х годах предметные структуры, создаваемые учёными для проведения экспериментальных исследований по электричеству и магнетизму, становятся исходными объектами деятельности и получают особое направление развития в работах, во-первых, мастеров лабораторных приборов и, во-вторых, изобретателей… Изобретатели, пытаясь найти практическое применение эффектов, получаемых на этих структурах в научных опытах, работают над тем, чтобы придать им статус объектов техники — технических устройств» [74, с. 26–27].

Вспомним работы Галилея и Гюйгенса: естественная наука предполагает экспериментальное обоснование и ориентацию на технику, а та, в свою очередь, использует закономерности и знания естественных наук. При этом при постановке эксперимента учёный, во-первых, расщепляет изучаемое явление на две составляющие — идеализированный процесс и факторы, его искажающие, во-вторых, чтобы вывести эти факторы из игры, вынужден создавать и изобретать новые технические устройства. То есть естественнонаучное изучение влечёт за собой обнаружение и изучение всё новых и новых взаимосвязанных явлений природы. Но и создание нового технического устройства, как правило, влечёт за собой обнаружение и необходимость исследования новых природных явлений, поскольку, разбираясь, почему новое устройство ещё не работает, инженер часто обнаруживает, что он не учёл такие-то процессы и такие-то факторы. Другими словами, тендем «естественнонаучное исследование — создание технического устройство» работает как генератор выявления всё новых и новых природных явлений; в свою очередь, их изучение — источник новых технических идей. Если вспомнить наше определение техники как концептуализации и опосредования, то можно сказать следующее. Тот же тендем — является генератором порождения новой техники. Явления и закономерности, установленные в естественной науке, в сфере инженерной деятельности становятся источниками новых технических идей; реализация этих идей предполагает создание новых технических устройств. Таким образом, уже на первом этапе развития электротехники начал действовать своеобразный «генератор» обнаружения и порождения как новых природных явлений, так и новых технических идей.

После 1870-х годов сложившаяся, ещё очень неразвитая, электротехническая практика начинает предъявлять новые требования к научному обеспечению, поскольку к этому времени «удалось методом проб и ошибок создать удовлетворительные в технико-экономическом отношении генераторы электрического тока и наметились перспективные области их применения (освещение, электрохимия, передача двигательной силы» [74, с. 27]. На «электрическом» Конгрессе в 1891 году известный физик Э. Дюбуа, выступая, говорил следующее: «Десять лет тому назад, когда поулегся восторг, Возбуждённый чудесами электричества, техники приступили к выработке подробностей и стали пытаться проектировать целесообразные динамомашины и двигатели. Здесь начала повторяться история паровых машин. Электротехникам нужна была теория, но в литературе электромагнетизма, хотя и очень обширной, ничего не оказывалось, чем можно было бы воспользоваться. Впоследствии утверждали, что при тщательном разыскивании можно найти готовым всё, что требовалось: намекали на сочинения Максвелла, Уильяма Томсона, Фарадея, даже Эйлера… Как бы то ни было, техники, не видя помощи от науки, помогли сами себя» (цит. по [74, с. 28]).

Дюбуа прав только частично: да, создавая на этом этапе электротехнические устройства, инженер не находил готовой теории, но он не действовал и по старинке — методом проб и ошибок. Во-первых, развитие естествознания, например, осознание единства природы и открытие закона сохранения сил, в плане опосредования создавало возможность обнаружения новых технических эффектов и, следовательно, выводило к постановке новых технических задач (превращения электрических процессов в движение, работу, тепло, свет, химизм и наоборот, работы в электричество). Ещё в начале 1950-х годов Фарадей писал, что «магнетизм действует на все тела и находится в самой тесной связи с электричеством, теплотой, химическим действием, со светом, кристаллизацией, а через последнюю — с силами сцепления.

При таком положении вещей мы чувствуем живую потребность продолжать свои работы, воодушевляемые надеждой привести магнетизм в связь даже с тяготением» (цит. по [63, с. 280]). Известный историк физики Ф. Розенбергер, характеризуя этот этап, проводит близкую мысль: «Начав с малого, с нескольких своеобразных явлений, совершенно выходивших за пределы действия остальных физических сил, электричество в своём развитии не только постепенно приблизилось к последним, но и из всех физических сил оказалось наиболее способным к превращениям и, таким образом, сделалось главной опорой идеи о единстве всех сил природы. Это привело в новейшее время, с одной стороны, к попытке теоретически проделать обратный путь и свести электричество к единой основе, общей со всеми прочими физическими силами, а с другой стороны, — вызвало стремление осуществить и в технике все необходимые превращения и передачи сил при посредстве электричества» [64, с. 379]

Во-вторых, конструирование электрических устройств в этот период шло в рамках инженерной деятельности, что предполагало обязательное использование знаний физики, если же их не было, электротехники сами восполняли этот пробел, становясь исследователями. Причём исследовать приходилось не столько чистые природные процессы, сколько природные процессы в изобретаемых или уже изобретённых технических устройствах. Недаром в 1882 году известный электротехник У. Сименс писал, что «быстрыми современными успехами мы обязаны учёному, занимающемуся практическими вопросами, и практику, посвящающему часть своего времени чисто научным исследованиям, так как и тот и другой принадлежат к одному и тому же семейству пионеров в деле порабощения природы» [74, с. 28]. Обратим внимание, что электротехника здесь ещё понимается в бэконовском духе, то есть как частный случай «порабощения природы».

Как в этот период создавалась одна из электротехнических теорий (динамомашин) видно на примере работ выдающегося английского электротехника Джона Хопкинса. Сначала он с целью получения знаний для проектирования и расчёта устанавливает эмпирические закономерности, замеряя параметры работы динамомашины; затем, обращаясь к Максвеллу, описывает установленные закономерности теоретически. При этом Д. Хопкинс создаёт специальные схемы, которые можно рассматривать как специфические для электротехники идеальные объекты (например, «кривая намагничивания динамомашины» и «принцип замкнутой магнитной цепи»). Хопкинс, пишет О. Симоненко, «первым чётко ставит задачу разработки методов инженерного исследования и описания действия динамомашин, общих для всех конструктивных вариантов и режимов работы, так как «ясно, что подвергнуть исследованию все возможные комбинации было бы делом совершенно невозможным; работу эту следует вести по определённой системе». Дж. Хопкинс успешно решает эту задачу, показав, что основной характеристикой любой динамомашины является «кривая намагничивания машины», и даёт методику её экспериментального определения…

Однако Хопкинс на этом не останавливается и идёт дальше: он ставит задачу теоретического определения характеристической кривой. Цель этой весьма важной для электротехники работы (опубликованной в 1886 году совместно с братом Е. Хопкинсоном. — Прим. авт.) — «объяснение метода построения характеристики динамомашины данной конструкции, исходя из общих законов электромагнитизма и известных свойств железа, и сравнение полученной теоретической кривой с экспериментальной кривой той же машины». В этой работе на основе сформулированного Дж. Максвеллом в математической форме свойства замкнутости магнитного потока им был разработан принцип замкнутой магнитной цепи применительно к теории динамомашины и тем самым «схвачена» физическая сущность электромагнитного процесса в техническом устройстве. В динамомашине любой конструкции стали искать и видеть путь замкнутого магнитного потока и соответственно выделять магнитную цепь машины, взаимосвязанную с электрической цепью. Но основе этого фундаментального для электротехники теоретического представления в скором времени были разработаны детальные методики проектирования динамомашин и других электротехнических устройств» [74, с. 29–30].

На исследования Дж. Хопкинса опирались работы М. Депре, О. Фрелиха и других электротехников, которые к подходу Хопкинса добавили «графические методы» (построения кривых зависимости физических и технических параметров в конструктивно различных динамомашинах) и «физические методы», основанные на представлениях о «линиях магнитной силы и линиях тока». «Достижения каждого из этих подходов привели к формированию специального языка описания динамомашин и достаточной разработке их теории. К началу 1890-х годов эти компоненты были ситезированы в методиках проектирования динамомашин. В логико-гносеологическом аспекте существенен факт формирования идеализированных объектов изучения — «идеальных машин», в которых фиксируется принцип действия реальных машин.

Функция подобных образований вполне осознавалась электротехниками. Г. Капп писал в 1889 году, что случай передачи энергии посредством идеальных машин рассматривается им «не потому, что полученные формулы применимы непосредственно к практическим случаям, в ввиду того, что они составляют основание для других формул, надлежащим образом изменённых для практических целей» [74, с. 32].

Чтобы понять место идеальных машин в электротехнической теории, сделаем здесь отступление, взглянув на этапы формирования электротехники с точки зрения исследований по методологии технических наук. В них (см. также наши совместные исследования с В. Г. Гороховым) были выделены ряд этапов формирования технических наук классического вида.

Сначала в инженерной деятельности использовались знания двоякого рода — естественнонаучные (отобранные или специально построенные) и собственно технологические (описание конструкций, технологических операций и так далее).

Естественнонаучные знания позволяли задать естественный процесс, который реализовался в инженерном устройстве, а также определить в расчёте точные характеристики конструкций, обеспечивающей данный процесс. Пока речь шла об отдельных изобретениях, проблем не возникало. Однако, начиная с конца XVШ — начала XIX столетия, складывается промышленное производство и потребность в тиражировании и модификации изобретённых инженерных устройств (парового котла и прядильных машин, станков, двигателей для пароходов и паровозов и так далее). Резко возрастает объём расчетов и конструирования, в силу того, что всё чаще инженер имеет дело не только с разработкой принципиально нового инженерного объекта (то есть изобретением), но и с созданием сходного (модифицированного) изделия (например, машина того же класса, но с другими характеристиками — иная мощность, скорость, габариты, вес, конструкция и так далее).

Другими словами, инженер теперь занят и созданием новых инженерных объектов, и разработкой целого класса инженерных объектов, сходных (однородных) с изобретёнными. В познавательном отношении это означало появление не только новых проблем в связи с увеличившейся потребностью в расчетах и конструировании, но и новых возможностей. Разработка поля однородных инженерных объектов позволяла сводить одни случаи к другим, одни группы знаний к другим.

Если первые образцы изобретённого объекта описывались с помощью знаний определённой естественной науки, то все последующие, модифицированные сводились к первым образцам. В результате начинают выделяться (рефлексироваться) определённые группы естественнонаучных знаний и схем инженерных объектов, — те, которые объединяются самой процедурой сведения. Фактически это были первые знания и объекты технических наук, но существующие пока ещё не в собственной форме: знания в виде сгруппированных естественнонаучных знаний, участвующих в сведениях, а объекты в виде схем инженерного объекта, к которым такие группы естественнонаучных знаний относились. На этот процесс накладывались два других: онтологизация и математизация.

Онтологизация представляет собой поэтапный процесс схематизации инженерных устройств, в ходе которого эти объекты разбивались на отдельные части и каждая замещалась «идеализированным представлением» (схемой, моделью). Например, в процессе изобретения, расчетов и конструирования машин (подъёмных, паровых, прядильных, мельниц, часов, станков и так далее) к концу XVШ, началу XIX столетия их разбивали, с одной стороны, на крупные части (например, Ж. Кристиан выделял в машине двигатель, передаточный механизм, орудие), а с другой — на более мелкие (так называемые «простые машины» — наклонная плоскость, блок, винт, рычаг и так далее). Подобные идеализированные представления вводились для того, чтобы к инженерному объекту можно было применить, с одной стороны, математические знания, с другой — естественнонаучные знания. По отношению к инженерному объекту такие представления являлись схематическими описаниями его строения (или строения его элементов), по отношению к естественной науке и математике они задавали определённые типы идеальных объектов (геометрические фигуры, векторы, алгебраические уравнения и так далее, движения тела по наклонной плоскости, сложение сил и плоскостей, вращение тела и так далее).

Замещение инженерного объекта математическими моделями было необходимо и само по себе, как необходимое условие изобретения, конструирования и расчёта, и как стадия построения нужных для этих процедур идеальных объектов естественной науки.

Накладываясь друг на друга, описанные здесь три основных процесса (сведения, онтологизации и математизации) и приводят к формированию первых идеальных объектов и теоретических знаний технической науки. Что при этом происходит, можно понять на примере введённого Р. Виллисом различения «чистого» и «конструктивного» механизмов. Чистый механизм описывает естественные процессы преобразования движений; этим процессам ставятся в соответствие элементы конструктивного механизма (ведущие и ведомые звенья, соприкосновение качением, скольжением, чистая передача и так далее). Виллис вводил также классификацию простых механизмов, исходя из принципа отношения скоростей и отношения направлений. Кинематическая задача сложных механизмов — осуществляется посредством комбинации простых механизмов.

Механизмы Виллиса и полученные о них знания — это ни что иное, как группа естественнонаучных знаний и онтологических представлений, удовлетворяющая процессам сведения, онтологизации и математизации. Но в теории Виллиса они обретают самостоятельную форму знакового и понятийного существования, что предполагает введение самостоятельных идеальных объектов (в данном случае понятий механизма, его онтологических представлений, классификаций простых механизмов), задание процедур преобразования, отнесение к этим объектам определённых знаний (их можно уже назвать знаниями технической науки) и, наконец, выделение области изучения таких объектов в самостоятельную (прикладная или техническая наука в отличие от фундаментальной). По тому же принципу, как показывает анализ, формируются и другие объекты и знания классических технических наук. Это был первый этап формирования технической науки.

Дальнейшее развитие технической науки происходило под влиянием нескольких факторов. Один фактор — сведение всех новых случаев (то есть однородных объектов инженерной деятельности) к уже изученным в технической науке. Подобное сведение предполагает преобразование изучаемых в технической науке объектов, получение о них новых знаний (отношений). Почти с первых шагов формирования технической науки на неё был распространён идеал организации естественной науки. В соответствии с этим идеалом знания отношений трактовались как законы или теоремы, а процедуры её получения — как доказательства.

Проведение доказательств предполагало не только сведение новых идеальных объектов к старым, уже описанным в теории, но и разделение процедур получения знаний на компактные, обозримые части, что всегда влечёт за собой выделение промежуточных знаний. Подобные знания и объекты, получившиеся в результате расщепления длинных и громоздких доказательств на более простые (чёткие), образовали вторую группу знаний технической науки (в самой теории они, естественно, не обособлялись в отдельные группы, а чередовались с другими). В третью группу вошли знания, позволившие заменить громоздкие способы и процедуры получения отношений между параметрами инженерного объекта процедурами простыми и изящными. Например, в некоторых случаях громоздкие процедуры преобразования и сведения, полученные в двух слоях, существенно упрощаются после того, как исходный объект замещается сначала с помощью уравнений математического анализа, затем в теории графов, и преобразования осуществляются в каждом из слоёв.

Характерно, что последовательное замещение объекта технической науки в двух или более разных языках ведёт к тому, что на объект проецируются соответствующие расчленения и характеристики таких языков (точнее, их онтологических представлений). В результате в идеальном объекте технической теории «сплавляются» и «склеиваются» (через механизм рефлексии и осознания) характеристики нескольких типов:

• характеристики, перенесённые на этот объект в ходе модельного замещения инженерного объекта (например, знание о том, что колебательный контур состоит из источников тока, проводников, сопротивлений, ёмкостей и индуктивностей и все эти элементы соединены между собой определённым образом);
• характеристики, прямо или опосредованно перенесённые из фундаментальной науки (знания о токах, напряжениях, электрических и магнитных полях, а также законах, её связывающих);
• характеристики, взятые из математического языка первого, второго…, n-го слоя (например, в теории электротехники говорят о самой общей трактовке уравнений Кирхгофа, данной в языке теории графов).

Все эти характеристики в технической теории так видоизменяются и переосмысляются (одни несовместимые, опускаются, другие изменяются, третьи приписываются, добавляются со стороны), что возникает принципиально новый объект — собственно идеальный объект технической науки, в своём строении воссоздавший в сжатом виде все перечисленные типы характеристик.

Второй процесс, существенно повлиявший на формирование и развитие технической науки — это процесс математизации. С определённой стадии развития технической науки исследователи переходят от применения отдельных математических знаний или фрагментов математических теорий к применению в технической науке целых математических аппаратов (языков). К этому их толкала необходимость осуществлять в ходе изобретения и конструирования не только анализ, но и синтез отдельных процессов и обеспечивающих их конструктивных элементов. Кроме того, они стремились исследовать всё поле инженерных возможностей, то есть старались понять, какие ещё можно получить характеристики и отношения инженерного объекта, какие в принципе можно построить расчёты. В ходе анализа инженер-исследователь стремится получить знания об инженерных объектах, описать их строение, функционирование, отдельные процессы, зависимые и независимые параметры, отношения и связи между ними. В процессе синтеза он на основе произведённого анализа конструирует и ведёт расчёт (впрочем, операции синтеза и анализа чередуется, определяя друг друга).

Каковы же условия применения в технических науках математических аппаратов? Прежде всего, для этого необходимо вводить идеальные объекты технических наук в онтологию, соответствующего математического языка, то есть представлять их как состоящие из элементов, отношений и операций, характерных для объектов интересующей инженера математики. Но, как правило, идеальные объекты технической науки существенно отличались от объектов, выбранного математического аппарата. Поэтому начинается длительный процесс дальнейшей схематизации инженерных объектов и онтологизации, заканчивающийся построением таких новых идеальных объектов технической науки, которые уже могут быть введены в онтологию, определённой математики. С этого момента инженер-исследователь получает возможность:

• успешно решать задачи синтеза-анализа,
• исследовать всю изучаемую область инженерных объектов на предмет теоретически возможных случаев,
• выйти к теории идеальных инженерных устройств (например, теории идеальной паровой машины, теории механизмов, теории радиотехнического устройства и так далее).

Теория идеального инженерного устройства представляет собой построение и описание (анализ) модели инженерных объектов определённого класса (мы их назвали однородными), выполненную, так сказать, на языке идеальных объектов соответствующей технической теории. Идеальное устройство — это конструкция, которую исследователь создаёт из элементов и отношений идеальных объектов технической науки, но которая является именно моделью инженерных объектов определённого класса, поскольку имитирует основные процессы и конструктивные образования этих инженерных устройств. Другими словами в технической науке появляются не просто самостоятельные идеальные объекты, но и самостоятельные объекты изучения квазиприродного характера. Построение подобных конструкций-моделей существенно облегчает инженерную деятельность, поскольку инженер-исследователь может теперь анализировать и изучать основные процессы и условия, определяющие работу создаваемого им инженерного объекта (в частности, и собственно идеальные случаи).

Итог развитие технической науки классического типа, в частности, на материале математизированной теории механизмов, созданной В. Л. Ассуром, В. B. Добровольским, И. И. Артоболевским, может быть резюмирован следующим образом.

Каждый механизм стал рассматриваться как кинематическая цепь, состоящая из одного или несколько замкнутых контуров и несколько незамкнутых цепей, служащих для присоединения звеньев контура к основным звеньям механизма. В теории механизмов появилась возможность получать новые конструктивные схемы механизмов дедуктивным способом. Анализ механизма начинается с разработки на основе его структурной схемы, фиксирующей конструктивные элементы, определённой кинематической схемы. Последняя позволяет исследовать естественный процесс — движение элементов, пар, цепей и отдельных точек. Для решения этой задачи используются так называемые «планы» механизма, то есть схематические его изображения в каком-либо положении. На их основе составляются системы уравнений, устанавливающие математические зависимости между перемещениями, скоростями и ускорениями звеньев механизма. С помощью графических и аналитических методов расчёта определяется положение каждого звена, перемещение точек звеньев, углы поворота, мгновенные скорости и ускорения точек и звеньев по заданному закону движения начального звена. Для расчёта сложных механизмов осуществляется их эквивалентные преобразования в более простые схемы. Принципиальные выводы данной технической теории являются следующими: законы структурного образования становятся общими для всех механизмов; анализ общих законов структуры механизмов позволяет установить все возможные семейства и роды механизмов, а также создать их единую общую классификацию; структурный и кинематический анализ механизмов одного и того же семейства и класса может быть проведён аналогичным методом; метод структурного анализа даёт возможность обнаружить громадное число новых механизмов, до сих пор не применяющихся в технике.

Таким образом, можно считать, что была построена математизированная теория механизмов. Она оказалась действенным инструментом в руках конструкторов.

Доказательством универсальности данной технической теории и выводов из неё служит инженерная практика.

Если теперь кратко суммировать рассмотренный этап формирования технических наук классического типа, то можно отметить следующее. Стимулом для возникновения технических наук является появление в результате развития промышленного производства областей однородных инженерных объектов и применение в ходе изобретений, конструирования и расчётов знаний естественных наук. Процессы сведения, онтологизации и математизации определяют формирование первых идеальных объектов и теоретических знаний технической науки, создание первых технических теорий.

Стремление применять не отдельные математические знания, а целиком определённые математики, исследовать однородные области инженерных объектов, создавать инженерные устройства, так сказать, впрок приводит к следующему этапу формирования. Создаются новые идеальные объекты технических наук, которые уже можно вводить в математическую онтологию; на их основе разворачиваются системы технических знаний и, наконец, создаётся теория «идеального инженерного устройства». Последнее означает появление в технических науках специфического квазиприродного объекта изучения, то есть техническая наука окончательно становится самостоятельной.

Последний этап формирования технической науки связан с сознательной организацией и построением теории этой науки. Распространяя на технические науки логические принципы научности, выработанные философией и методологией наук, исследователи выделяют в технических науках исходные принципы и знания (эквивалент законов и исходных положений фундаментальной науки), выводят из них вторичные знания и положения, организуют все знания в систему. Однако в отличие от естественной науки в техническую науку включаются также расчёты, описания технических устройств, методические предписания. Ориентация представителей технической науки на инженерию заставляет их указывать «контекст», в котором могут быть использованы положения технической науки. Расчёты, описания технических устройств, методические предписания как раз и определяют этот контекст [65, с. 141–148].

Развитие электротехники полностью укладывается в нарисованную здесь картину. Однако исследование становления электротехники позволяет понять и ряд других моментов: как «техническое порождает техническое», показать, что становление электротехники (также как и других областей современной техники) предполагает исследование не только обычных природных процессов, но и процессов управляемых человеком, наконец, в общих чертах уяснить, каким образом формируется «сфера электротехники».

Вообще говоря, техническое порождает техническое практически всегда. Так, например, изобретение лука и копья потребовало в качестве защиты изобретения щита и шлема, изобретение железа привело к быстрому вытеснению бронзы и так далее.

При этом здесь нужно различать два разных момента. Во-первых, к созданию новой техники ведут новые функциональные требования, возникшие в связи новыми изобретениями. Например, изобретение паровоза привело к изобретению рельс, рельсы — шпал, шпалы — насыпи. Во-вторых, необходимость новой техники обусловливается взаимодействием и конкуренцией технических устройств, когда более эффективные, удобные и экономичные вытесняют менее эффективные и дешёвые.

Но следует обратить внимание, что последнее решение всё же принимает не сама техника, а человек и, так сказать, социум. Вот один известный пример.

«Да будет известно, — отвечал одному из средневековых изобретателей цеховой совет, — что к нам явился Вальтер Кезенгер, предложивший построить колесо для прядения и сучения шелка. Но, посоветовавшись и подумавши со своими друзьями совет нашёл, что многие в нашем городе, которые кормятся этим ремеслом, погибнут тогда. Поэтому было постановлено, что не надо строить и ставить колесо ни теперь, ни когда-либо впоследствии». Искусство, комментирует этот текст С. Неретина, «тогда и превращается из техне в технику, когда представляла её изобретение чем-то только предметным, лишённым любовного отношения и к материалу, и к субъекту-пользователю, представляя некое нейтральное знание. От неё и ограждали мир теологи-философы и мастера. Поэтому средневековый мир и кажется нетехничным, косным, не реагирующим на новшества, потому что мы на него смотрим из современности, где бытует представление о её нейтральности» [54, с. 204, 213–214]. То есть техническое порождает техническое в рамках социального и культурного контекстов; одни контексты способствуют такому порождению, а другие нет, одни способствуют таким-то определённым порождениям, а другие иным.

Выше мы уже фактически говорили о том, как одни электротехнические изобретения порождали другие: изобретение источников тока потребовало изобретения проводников, изобретение генераторов тока и динамомашин позволило создать электрические лампы и электрохимию, развитие и того и другого сделало необходимым изобретение приборов для измерения величины тока и напряжения и прочее. «Вплоть до конца 1880-х годов центральные станции имели одно назначение — обеспечение электрического освещения. При работе станций только на осветительную нагрузку учёт отданной потребителю энергии можно было производить по числу горения электрических ламп. Однако в связи с технико-экономической целесообразностью и выгодой круглосуточного использования производимой ими энергии эти центральные станции постепенно становятся «станциями распределения электрической энергии, «доставляющими» ток для двигателей, для электрометаллургических процессов, и так далее, то есть устроители станций «стараются воспользоваться всеми применениями электрического тока». При таких «новых операциях станций является необходимость в приборах, служащих для измерения электрической энергии, доставляемой в различных приборах» [74, с. 39–40].

Не менее показательно, как шла конкуренция электрических устройств, работающих на постоянном и переменном токе. В этом соревновании, как известно, победил переменный ток, что, в свою очередь сделало необходимым и позволило разработать системы передачи электрической энергии на большие расстояния. В первые годы развития техники сильных токов, пишет О. Симоненко, «для осветительных целей применялся, за редким исключением, постоянный ток. Этому способствовало то обстоятельство, что при постоянном токе возможно использование, во-первых, аккумуляторных батарей как «буферов» для выравнивания колебаний в нагрузке станций и, во-вторых, двигателей постоянного тока, в то время как практически приемлемых двигателй переменного тока не было…

По мере увеличения электроосветительной нагрузки, удлинения и разветвления распределительных сетей постоянного тока выявились недостатки и принципиальные пределы применения систем постоянного тока. К недостаткам относились: экономически невыгодное большое сечение проводов распределительной сети с тем, чтобы избежать чрезмерного нагревания проводов; высокая стоимость и низкий КПД аккумуляторных батарей (75 процентов), к тому же весьма сложных в эксплуатации.

Принципиальным моментом, сдерживающим рост мощностей и радиуса обслуживания электрических станций постоянного тока, явилось низкое напряжение в распределительных сетях, питающих лампы накаливания, и ограниченная возможность его увеличения ввиду возникновения вольтовой дуги («кругового огня») на окружности коллектора, а также повышенных требований к изоляции машины…

Решающим фактором для развития передачи на большие расстояния, обеспечившим перевес переменного тока над постоянным ещё до создания асинхронного двигателя (1891 год), было изобретение трансформатора… усилиями приверженцев переменного тока в 1885–1890-х годах были созданы промышленные типы трансформаторов, разработаны схемы их включения и выполнены установки переменного тока, в которых высокое напряжение сети или линии передачи преобразовывалось в низкое напряжение у потребителя…

В 1891 году вступила в строй спроектированная и реализованная С. Ферранти Депфордская электростанция для электроснабжения Лондона с напряжением в линии передачи 10 000 В. Для своего времени это была сенсация, так как напряжения выше 2000 В считались крайне опасными, «испытывающими провидение»…

Начало 1910-х годов характеризуется зарождением энергосистем, объединением электростанций в единые комплексы за счёт линий электропередач… Возрастание напряжения в сфере производства и передачи электрической энергии обусловлено тем, что чем больше напряжение в линии электропередачи, тем большие мощности могут быть переданы на большие расстояния, то есть растёт радиус энергоснабжения электростанции» [74, с. 39–40, 41, 51]

Понятно, что описанные здесь процессы «порождения электричества электричеством» на самом деле обусловлены множеством факторов: действием тендема «изучение электрических явлений — создание новых электрических изделий», расширением области применения электричества, формированием сферы потребления электрической энергии, быстрым расширением этой сферы, политикой государства и другими. «Системы электроснабжения и электрической передачи энергии к 1920-м годам приобретают «мировое социально-экономическое значение, и все государства как Европы, так и Америки начинают стремиться направить дело электрического транспорта (электрической передачи энергии. — О. С.) в государственное русло и установить над этим новым мощным фактором экономики государственный контроль» [74, с. 51].

Начиная со второй половины ХХ столетия, при наличии устойчивых условий (сформировавшейся сферы потребления, массового производства электрических изделий, системы документов — проектных и эксплутационных, нормирующих производство и использование электрических изделий, ограниченных ресурсах), складываются и электроценозы, то есть своеобразные популяции электротехнических изделий, ведущих себя сходно с биологическими популяциями (см. подробнее исследования и разработки школы Б. Кудрина). В рамках электроценозов электрическое порождает электрическое по законам технетики. Однако понятно, что изменение социально-экономических условий, происходившее, например, в нашей стране в период перестройки, губительно для техноценозов: технические изделия перестают вести себя как популяции со всеми вытекающими из этого последствиями.

Если учесть, что социум представляет собой особую форму социальной жизни, что отдельные культуры напоминают собой организмы (имеют подсистемы жизнеобеспечения — это сфера хозяйства и различные социальные институты; своеобразное сознание и генетический код — это семиозис и картины мира, сферы образования и культуры (см. подробнее наши работы [69; 70]), то помимо понятия «техноценоз», необходимо ввести понятие «техногенной основы» социума. В особое качестве таковой выступают различные инфраструктуры и сети, в частности, электрические. Подобно тому, как кровь и нервная система являются органическими подсистемами биологического организма, техногенная основа выступает в качестве органической основы социума (о чем, правда, ещё в конце XIX века писал создатель философии техники Э. Капп).

Но это означает, в частности, что электричество подчиняется не столько законам второй природы, то есть законам технетики, сколько третьей, что оно является не только техническим и технологическим феноменом, но и социальным. На мой взгляд, и технетика пытается рассмотреть электричество именно в этом плане, но не достаточно радикально. Нужно учесть, что документы и технологические условия, определяющие природу техноценозов, обусловлены социокультурными факторами, поэтому техника и технология в значительной мере живут по социальным законам. Изучение техники и технологии как социального явления должно стать в нашем столетии основным.

Становление электротехники показывает, что в число главных её объектов изучения входят электрические процессы и феномены, связанные с функционированием электротехнических устройств и их управлением (включением, выключением, перераспределением нагрузок и прочее). Другими словами, наряду с другими приходится исследовать, так сказать, искусственно-естественные (природно-деятельностные) феномены. «Причины крылись в изменении условий работы электротехнических установок при рабочих коммутационных операциях (включении и выключении элементов, изменение нагрузок, и так далее) и при разного рода внешних случайных воздействиях (появление посторонних зарядов на линиях передач под действием атмосферного электричества, короткое замыкание в сети или линии от удара молнии). Эти факторы выводили систему из установившегося режима электротехнического равновесия и вызывали в ней своеобразные явления, обусловленные её физическими свойствами, которые получили название переходных… различие между установившимися и переходными режимами работы электротехнических устройств было сперва зафиксировано эмпирически, когда явления, происходящие при переходных процессах стали сказываться на функционировании этих устройств. Затем это различие было сформулировано и теоретически, после того как экспериментально были установлены существенные характеристики переходных процессов (физическая сущность, длительность, количественные данные), подобран соответствующий математический аппарат и выработаны способы изображения сетей и линий в переходных режимах в специальных эквивалентных схемах замещения» [74, с. 58, 65].

Быстрое развитие электротехнической науки и промышленности уже в начале ХХ столетия приводит к формированию сферы электротехники, включающей не только собственно науку, инженерию и промышленность, но и такие моменты как формирование электротехнического сообщества, электротехнического образования, коммуникации и других структур, необходимых для воспроизводства и развития этой области человеческой деятельности. Уже в конце XIX века, отмечает О. Симоненко, «на повестку дня стал вопрос о создании разветвлённой системы электротехнического образования. Выделяется круг лиц, занимающихся разработкой учебных дисциплин электротехники в соответствии со специализацией обучающихся…

В конце 1870-х — начале 1880-х годов специализированные электротехнические журналы появились почти одновременно в Англии, Франции, России, Германии… В это же время возникают первые электротехнические общества: «Берлинский электротехнический союз», 1879 год; (электротехнический) отдел Русского технического общества, 1880 год; «Американское общество инженеров-электриков», 1884 год; английское «Общество телеграфных электриков» меняет название на «Общество телеграфных инженеров и электриков»…

Очень важными каналами коммуникации в электротехнике XIX века стали международные электрические выставки и приуроченные к ним электротехнические съезды, первый из которых состоялся в 1881 году в Париже, во время первой Международной электрической выставки. Созыв этого съезда рассматривался как «самое лучшее средство» для объединения лиц, занимающихся практическими и теоретическими вопросами приложения электричества; съезд «даёт возможность личных сношений и обмена мыслями, через XIX века это устанавливается более тесная связь между отдельными лицами, а вместе с тем наука будет иметь большие силы»…

Система высших учебных заведений начала складываться с начала 1880-х годов и за 20 лет прошла путь от факультативных курсов до специализированных кафедр и институтов, являющихся в настоящее время центрами научных исследований в области электротехники наряду с НИИ и исследовательскими промышленными лабораториями, которые стали создаваться с начала ХХ века. При этом в процессе становления электротехники как технической науки ведущая (системообразующая) роль принадлежит сообществу, так как, во-первых, научный предмет электротехники феноменологически появляется как результат деятельности сообщества по получению, апробации, распространению соответствующих знаний и, во-вторых, результатом деятельности сообщества является создание системы высшего электротехнического образования, то есть механизма «расширенного» воспроизводства научного предмета электротехники и научного электротехнического сообщества» [74, с. 35–38].

4. Формирование техногенной цивилизации

Известно, что, начиная со второй половины XIX века, всё больше обнаруживаются негативные последствия техники. Возникает вопрос, откуда они берутся, если, создавая технику, человек вроде бы не только познает интересующие его природные процессы, но и полностью ими овладевает? Во всяком случае, именно так думали последователи Галилея, Гюйгенса и Ньютона. Однако дело в том, что в естественной науке и инженерии человек осваивает только, так сказать, «рабочие процессы» природы, то есть те которые давали интересующий человека практический эффект. Однако оказалось, что реализация рабочих процессов запускала не только другие, уже непредусмотренные инженером природные процессы, а те следующие, но эта реализация влекла за собой существенные изменения в структуре человеческой деятельности и образе его жизни.

Например, экологически значимые последствия техники возникают по следующей причине.

Создание технического изделия предполагает запуск и поддержание определённого природного рабочего процесса (например, сгорание в реактивном двигателе топлива и истекание продуктов горения через сопло с большой скоростью). Но этот природный процесс осуществляется не в вакууме или в космосе далеко от земли, а на земле. Наша же планета представляет собой не только природу «написанную на языке математики», но и экологический организм, где существование различных условий и форм жизни существенно зависит от параметров природной среды. Однако, запуск и поддержание природного процесса, реализованного в техническом изделии, как правило, изменяет ряд таких параметров; в данном примере сгорание и истекание топлива ведут к выбросу тепла и химических отходов сгорания, образованию звуковой волны и прочее. При этом, поскольку одни среды в экологическом планетарном организме связаны с другими, изменение параметров в одной среде влечёт за собой соответствующие изменения параметров в средах, примыкающих к данной. В результате возникает целая цепь изменений параметров среды.

Но почему развитие техники изменяет деятельность, а затем и образ жизни человека?

В силу сдвига на средства и условия. Так, для запуска ракет, необходимо было создать специальные пусковые установки, двигатели, конструкции, материалы, топливо. В свою очередь, для их создания нужно было разработать другие конструкции и технические компоненты. Необходимое условие и того и другого — осуществление исследований, инженерных разработок, проведение экспериментов, лабораторных испытаний, строительство различных сооружений, организация служб и так далее. В результате создание ракет привело к развёртыванию системы деятельностей, а также сложнейшей инфраструктуры (были построены ракетодромы, где происходил запуск ракет и действовали различные службы обеспечения).

И это не все: в ХХ столетии происходит формирование замкнутой планетарной технической среды. Цепи изменений параметров природной среды, деятельности, инфраструктур и условий жизни человека замыкаются друг на друга, а также на природные материалы и человека. Действительно, в техногенной цивилизации и технических системах одни параметры природной среды, деятельности и инфраструктур выступают как условия (или средства) для других.

При этом кажется, что единственными нетехническими элементами остаются природные сырьевые материалы (земля, минералы, уголь, нефть, газ, воздух, вода и так далее), а также человек. Но разве в рамках современной техники и технологии человек и природа не превратились в «постав», сами не стали ресурсами новой техники и производства? Но если это так, то неконтролируемое развитие техники и технологии, действительно, ведёт к непредсказуемой и опасной трансформации как нашей планеты, так и самого человека. В целом сегодня приходится различать: «физическую реальность», законы которой описывают естественные науки (это то, что всегда называлось «первой природой»); «экологическую реальность», элементом которой является биологическая жизнь и человек, и «социальную реальность», к которой принадлежит человеческая деятельность, социальные системы, инфраструктуры, и так далее (обычно именно это относят ко «второй и третьей природе»). В рамках так понимаемой, по сути, «планетарной природы» уже не действует формула, что «природа написана на языке математики». «Необходимым здесь, — пишет Д. Ефременко, — становится понимание технического развития как процесса изменения техники, сопряжённого с изменениями в природе и обществе. Суть этого понимания лаконично сформулирована Ж. Бодрийяром: «Люди и техника, потребности и вещи взаимно структурируют друг друга — к лучшему или худшему» [29, с. 72].

Можно обратить внимание на ещё одно обстоятельство. Инженер всё чаще берётся за разработку процессов, не описанных в естественных и технических науках и, следовательно, не подлежащих расчёту. Проектный фетишизм («Всё, что задумано в проекте, можно реализовать») разделяется сегодня не только проектировщиками, но и многими инженерами. Проектный подход в инженерии привёл к резкому расширению области процессов и изменений, не подлежащих расчёту, не описанных в естественной или технической науке. Ещё более значительное влияние на неконтролируемое развитие инженерии, а также расширение области её потенциальных «ошибок», то есть негативных последствий, оказывает технология.

Выше отмечалось, что реализация крупных национальных технических программ и проектов в наиболее развитых в промышленном отношении странах позволила осознать, что существует новая техническая реальность. Исследователи и инженеры обнаружили, что между технологическими процессами, операциями и принципами (в том числе и новыми) и тем состоянием науки, техники, инженерии, проектирования, производства, которые уже сложились в данной культуре и стране, с одной стороны, и различными социальными и культурными процессами и системами — с другой, существует тесная взаимосвязь.

С развитием технологии в широком понимании происходит кардинальное изменение механизмов и условий прогресса техники и технических знаний (дисциплин, наук).

Главным становится не установление связи между природными процессами и техническими элементами (как в изобретательской деятельности) и не разработка и расчёт основных процессов и конструкций создаваемого инженерами изделия (машин, механизмов, сооружений), а разнообразные комбинации уже сложившихся идеальных объектов техники, сложившихся видов исследовательской, инженерной и проектной деятельности, технологических и изобретательских процессов, операций и принципов. Наука, инженерия, проектирование начинают обслуживать этот сложный процесс, определяемый не столько познанием процессов природы, сколько логикой внутреннего развития технологии. Эту логику обусловливают и состояние самой техники, и характер технических знаний, и развитие инженерной деятельности (исследований, разработок, проектирования, изготовления, эксплуатации), и особенности различных социокультурных систем и процессов. Можно предположить, что технология в индустриально развитых странах постепенно становится той технической суперсистемой (техносферой), которая определяет развитие и формирование всех прочих технических систем и изделий, а также технических знаний и наук.

В рамках современной технологии сложились и основные «демиургические комплексы», включая и «планетарный», то есть воздействующий на природу нашей Планеты. Именно в рамках технологии техника всё больше становится стихийной, неконтролируемой и во многом деструктивной силой и фактором. Постановка технических задач определяется теперь не столько необходимостью удовлетворить ближайшие человеческие желания и потребности (в энергии, механизмах, машинах, сооружениях), сколько имманентными возможностями становления техносферы и технологии, которые через социальные механизмы «формируют соответствующие этим возможностям потребности, а затем и «техногенные» качества и ценности самих людей.

Вызванные техникой и технологией неконтролируемые изменения стали предметом изучения в самое последнее время, когда выяснилось, что человек и природа не успевают адаптироваться к стремительному развитию технической цивилизации. И раньше одни технические новшества и изменения влекли за собой другие. Например, развитие металлургии повлекло за собой создание шахт и рудников, новых заводов и дорог, и так далее, сделало необходимым новые научные исследования и инженерные разработки.

Однако до середины XIX столетия эти трансформации и цепи изменений разворачивались с такой скоростью, что человек и отчасти природа успевали адаптироваться к ним (привыкнуть, создать компенсаторные механизмы и другие условия). В XX же столетии темп изменений резко возрос, цепи изменений почти мгновенно (с исторической точки зрения) распространяются на все стороны жизни.

В результате отрицательные последствия научно-технического прогресса вышли на поверхность и стали одной из первоочередных проблем.

Следует отметить, что вплоть до ХХ столетия все основные влияния и воздействия, который создавала техника, и которые становились всё более обширными и значимыми, не связывались с понятием техники. И почему, спрашивается, проектируя какую-либо машину, инженер должен отвечать за качество воздушной среды, потребности человека, дороги, и так далее, ведь он не специалист в этих областях? И не отвечал, и не анализировал последствия своей, более широко научно-технической деятельности.

Но в настоящее время уже невозможно не учитывать и не анализировать, в связи с чем приходится все основные влияния и воздействия техники и технологии на природу, человека и окружающую человека искусственную среду включать в понимание и техники и технологии. Для философа здесь две основные группы вопросов: как техника и технология влияют на существование и сущность человека (его свободу, безопасность, образ жизни, реальности сознания, возможности) и что собой представляет наш техногенный тип цивилизации, какова её судьба, возможен ли другой, более безопасный тип цивилизации, и что для этого нужно делать.

Но не забудем, что главное всё же не сама техника, а тот особый тип цивилизации, который стал складываться, начиная с семнадцатого столетия, как условие реализации нового социального проекта, связавшего социальную жизнь и благополучие с успехами техники. Финальный вклад в реализацию столь много обещающего социального проекта был сделан во второй половине XIX — первой половине XX веков, когда научная и инженерная практика, достигшие к тому времени эффективности, и основанное на них индустриальное производство были повёрнуты на реализацию следующего социального проекта — создание общества благосостояния и обеспечение в связи с этим растущих потребностей населения.

Успешное осуществление в развитых странах обоих указанных проектов и знаменует собой рождение «техногенной цивилизации».

Следует отметить, что мечты новоевропейской человека никогда не удалось бы осуществить, если бы параллельно (начиная с XVII столетия, завершился этот процесс только в ХХ веке) не были созданы и новые социальные институты. В абсурде нашей цивилизации часто упрекают технику, хотя дело не в ней, а именно в социальных институтах и культуре нового времени. В одной из своих работ Ж. Эллиль анализирует интересный пример. «Во Франции, — пишет он, — пропагандировали расширение телефонной сети. Удвоили в течении десяти лет число обладателей телефонов. Сегодня подключено к работе двадцать миллионов аппаратов. К несчастью для уровня управления, констатируется бедственная ситуация: французы не звонят! Статистика на 1982 год дает 1,3 соединений в день на один аппарат.

Что явно незначительно. Что же тогда, приостановились? Вовсе нет. Эту информацию убирают и техники решают, что нужно достигнуть цифры в двадцать пять миллионов аппаратов в 1985 году. То есть практически один аппарат на каждую семью.

Но это будет означать новое уменьшение среднего пользования телефона. Тогда, чтобы компенсировать этот дефицит, выдвинули идею создавать ситуации, при которых французы будут вынуждены звонить. И это — один из наиболее важных мотивов создания системы, ради которой развернули усиленную международную пропаганду — Телетель. Это предполагает комбинацию телефона, компьютера и телевизора (а чтобы развивать систему, предлагают бесплатно снабжать столами для компьютеров). Благодаря этой системе вы можете одним телефонным звонком соединиться с номером телефона вашего корреспондента, получить расписание поездов и самолётов, узнать цены на рынке, программы кино и телевидения… Но нужно заставить пользователя использовать эту систему. И вот уже рассматривают очень серьёзно вопрос о ликвидации печатных ежегодников-справочников телефонов, расписания железных дорог и другой информации… Пользователь, следовательно, будет вынужден звонить по телефону, как только ему понадобиться какая-либо справка. И в это время средняя цифра использования телефона будет улучшаться. Будет оправдан неизбежный технический прогресс. Здесь мы как раз оказываемся в ситуации абсурда, диктуемого императивом использования наисовременнейших технических средств, в которых нет нужды» [93, с, 134–135].

Продумаем этот яркий и достаточно типичный пример. Разве дело в абсурде техники? Проект расширения телефонной сети обещал девиденты абсолютно всем: разработчики проекта и те, кто его воплощал в жизнь, получали прибыль, правительство надеялось создать новые рабочие места и выступала радетелем по отношению к населению, само население в лице потребителей телефонной сети, вероятно, под влиянием рекламы и речей чиновников было убеждено, что ему не хватает телефонов. Следовательно, были задействованы интересы по меньшей мере четырёх социальных институтов — проектных и промышленных фирм и производств, правительства и населения. Был задействован и ряд фундаментальных ценностей современного человека: стремление к успеху и комфорту (для разработчиков, производителей, правительственных чиновников, потребителей), уверенность в необходимости расширять потребности современного человека, убеждение, что современная наука и производство позволят решить поставленную задачу в заданные сроки.

Когда же выяснилось, что созданная телефонная сеть убыточна и избыточна, именно социальные институты, не желающие терять свои девиденты, стремящиеся к их увеличению, предприняли ряд шагов, направленных на сохранение и преумножение своих позиций и благ. В принципе социальным институтам чужды моральные ценности, нравственные колебания или забота о человеке. Это созданные цивилизацией «социальные машины», предназначенные для разрешения определённых конфликтов, обеспечения и организации ряда заданных социальных процессов. При формировании социальных институтов их действие, как правило, совпадает с интересами общества и человека, но в дальнейшем работа этих социальных машин может быть направлена против общества и человека, как это и было в данном случае. Я не случайно, говоря об социальных институтах, использовал термин «машина». Дело в том, что социальные институты, как отмечалось выше, представляют собой особую технику, они сложились, обеспечивая организационные условия технологических способов решения социальных проблем.

Нужно отметить, что социальные институты не являются совершенно самостоятельными организмами, они — важные, но не единственные «органы» и подсистемы современной цивилизации (см. [69; 70]). Не случайно, что наша цивилизация называется техногенной, это не метафора. Известно, что на технике основывается вся современная хозяйственная и экономическая деятельность. Кроме того, и это, пожалуй, даже более существенно, смысл культурного бытия задаётся сегодня также в рамках технической реальности. С техникой и её возможностями мы связываем качество нашей жизни, её продолжительность, безопасность, развитие, будущее. В техногенной цивилизации воспроизводятся и всячески поддерживаются технические ценности, дискурсы, картины мира, и напротив, вытесняется и подавляется всё то, что как-то угрожает безоблачному существованию технического мироощущения. В этом смысле именно техногенную цивилизацию можно считать основным фактором, обусловливающим современное развитие техники и технологии.