Жан-Франсуа Лиотар:
Состояние постмодерна.
Глава 4. Характер социальной связи: альтернатива модерна

Если мы хотим рассмотреть знание в наиболее развитом современном обществе, то вначале необходимо решить вопрос о существующем об этом обществе методологическом представлении. Упрощая до предела, можно сказать, что по крайней мере последние полвека это представление делилось, в принципе, между двумя моделями: общество образует функциональное целое; общество разделено надвое. Первую модель можно проиллюстрировать именем Толкотта Парсонса по крайней мере, в послевоенный период) и его школы; вторую — марксистским течением (все входящие сюда школы, какими бы разными они ни были, разделяют принцип борьбы классов и трактуют диалектику как раздвоение единого, влияющее на социальную целостность ¹).

Это методологическое расхождение, определяющее два основных вида дискурса об обществе, берёт начало в XIX веке. Идея о том, что общество составляет органическое целое, без чего оно перестаёт быть обществом (а социология потому теряет предмет исследования), занимала умы основателей французской школы; она уточняется с появлением функционализма и принимает другой оборот, когда Парсонс в 1950-х годах приравнивает общество к саморегулирующейся системе. Тeopeтической и даже материальной её моделью более не является живой организм, её основой становится кибернетика, применение которой растёт в течение и в конце Второй мировой войны.

У Парсонса принцип системы, если так можно выразиться, ещё оптимистичен: он соответствует стабилизации экономического роста и обществам изобилия под эгидой умеренного welfare state ². У современных немецких теоретиков системная теория технократична, и даже цинична, если не сказать безнадёжна: равновесие между потребностями и ожиданиями индивидов или групп и функциями, которые обеспечивает эта система, является всего лишь дополнительной составляющей её функционирования; истинная же конечная цель системы, — то для чего она сама как интеллектуальная машина запрограммировала себя, — заключается в оптимизации глобального отношения её «входов» и «выходов» (inputs/outputs), то eсть эффективность. Даже когда эти правила изменяются и производятся инновации, даже когда нарушается функционирование системы: забастовки, кризисы, безработица или политические потрясения, что может навести на мысль об альтернативе или пробудить надежды, речь идёт лишь о внутреннем наведении порядка, результатом которого является лишь улучшение «жизни» системы; единственной альтернативой такому росту эффективности может стать энтропия, то есть упадок ³.

Здесь снова, но не впадая в упрощенчество социологии социальной теории, трудно не установить, как минимум, некой параллели между «жёсткой» технократической версией общества и аскетическим усилием которое, под названием «прогрессивного либерализма», требуется от наиболее развитых индустриальных обществ, чтобы стать конкурентоспособными (а, следовательно, оптимизировать их «рациональность») в контексте усиления мировой экономической войны начиная с 1960-х годов.

За тем огромным перемещением, которое мы совершаем переходя от идей Конта к идеям Лумана, угадывается одно и тоже социальное представление: общество есть единая целостность, некая «единичность». Парсонс сформулировал это просто: «Самое решающее условие правильного динамического анализа в том, чтобы каждая проблема находилась постоянно и систематически в связи с состоянием системы, рассматриваемой как целое… Процесс или совокупность состояний либо «содействует» поддержанию (или развитию) системы; либо является «дисфункциональным», поскольку наносит ущерб единству и эффективности системы» ⁴. Однако, эту идею также поддерживают «технократы» ⁵. Отсюда её правдоподобность: имея возможность стать действительностью, она имеет и средства доказать это. То, что Хоркхаймер называл «паранойей» здравого смысла ⁶.

К тому же, мы можем считать паранойей реальное существование систематической саморегуляции системы и совершенно замкнутого круга явлений и интерпретаций лишь при условии, что располагаем или считаем, что располагаем неким наблюдательным пунктом, в принципе скрытым от их взора. Таково действие принципа классовой борьбы в теории общества, начиная с Маркса. «Традиционная» теория всегда находится под угрозой быть включённой в программирование общественного целого как простое орудие оптимизации достижений общества оттого, что её желание абсолютной и всеобщей истины основывается также на единой и всеобщей практике управляющих системы. «Критическая» ⁷же теория, в силу того, что опирается на двойной принцип и не доверяет различным синтезам и компромиссам, должна быть в состоянии избежать такой судьбы.

Таким образом, марксизмом руководит другая модель общества (и иное понимание функции знания, которое может быть в нём произведено и получено). В основе этой модели лежит борьба классов, которая сопровождает вклад капитализма в традиционное гражданское общество. Здесь невозможно обойтись без перипитий, которые занимают общественную историю, политику и идеологию в течении более века. Достаточно напомнить об итоге, который сегодня можно подвести этим перипетиям, ибо судьба их известна: в странах с либеральным или прогрессивно-либеральным правлением происходит преобразование этой борьбы и её руководителей в регуляторы системы; в коммунистических странах происходит возвращение, под тем же именем марксизма, тоталитарной модели и её тоталитарных последствий, а борьба, о которой идёт речь, просто лишена права на существование ⁸. И повсюду, под разными названиями, критика политической экономии под названием «Капитала» Маркса) и критика связанного с ней общества отчуждения, используются в качестве элементов при программировании системы ⁹.

Естественно, что под воздействием этих процессов критическая модель поддерживалась и развивалась меньшинством, например, Франкфуртской школой или группой «Социализм или варварство» ¹⁰. Но, невозможно скрыть, что социальная основа принципа разделения, классовой борьбы исчерпала себя и даже утратила всякую радикальность, что, в конечном счёте, поставило модель под угрозу утраты теоретической основы и сведения её к «утопии», или к «надежде» ¹¹, к выступлениям протеста за достоинство человека во имя человека или разума, или творчества, или ещё такой социальной категории, наделённой in extremis невозможными на сегодняшний день функциями критического порядка, как третий мир или студенческая молодёжь ¹².

Этот схематический (или упрощённый) экскурс имел своей единственной целью уточнить проблематику, в которой мы собираемся поместить вопрос о знании в развитых индустриальных обществах. Ибо мы не можем знать, что считается знанием, то есть с какими проблемами развития и распространения знания мы встречаемся сегодня, если ничего не знаем об обществе, в котором оно помещается. И сегодня, как никогда ранее, узнать что-либо об обществе означает, прежде всего, выбрать способ постановки вопроса, который так же является способом получения ответа. Согласиться с тем, что главная роль знания — быть необходимым элементом функционирования общества и действовать в зависимости от занимаемого ей места, можно только в случае, если мы согласимся считать общество большой машиной ¹³.

И, наоборот, мы можем учитывать его критическую функцию и пытаться ориентировать его распространение в этом направлении, только если согласимся, что общество не является интегральным целым и что оно сохраняет приверженность принципу оспаривания ¹⁴. Альтернатива представляется ясной: однородность или двойственность органически присущая социальному, функционализм или критицизм знания; но выбор может оказаться трудным или произвольным.

Была предпринята попытка избежать этого, путём выявления двух категорий знания; первая — это позитивизм, который находит широкое применение в технических приёмах, относящихся к людям или материалам, и предлагает себя в качестве необходимой производительной силы системы; вторая — знание критическое, рефлексивное или герменевтическое, которое, задаваясь прямо или косвенно вопросом о ценностях или целях, противостоит всякому «повторному использованию» ¹⁵.