Торстейн Веблен:
Теория праздного класса.
Глава XII. Соблюдение обрядов благочестия

Органическая связь антропоморфических культов с культурой варварства и темпераментом варвара обнаруживается в ряде моментов современной жизни. Их беглое перечисление поможет также показать, как сохранение и действенность культов при широком распространении планомерного соблюдения обрядов благочестия связаны с институтом праздного класса и с лежащими в основе этого института побудительными причинами. Без всякого намерения хвалить или порицать обычаи, о которых будет идти речь в настоящей главе, или же характерные духовные и интеллектуальные черты, выражающиеся в этих обычаях, можно рассмотреть типичные явления существующих антропоморфических культов с точки зрения того интереса, который они представляют для экономической теории. То, о чём здесь можно говорить, — это осязаемые, чисто внешние особенности обрядов благочестия. Значение религиозной жизни как в отношении собственно благочестия, так и в отношении морали, не входит в сферу настоящего рассмотрения. Безусловно, никакого отклика не находит здесь вопрос, касающийся истинности или красоты тех верований, на которых развиваются религиозные обряды. Здесь нельзя рассмотреть значение этих верований, имеющее более отдалённое отношение к экономике; этот предмет является слишком труднодоступным для понимания и слишком важным, чтобы ему нашлось место в столь поверхностном очерке.

В одной из предыдущих глав кое-что было сказано о том влиянии, которое денежные критерии оказывают на процессы оценки, осуществляемые на других, не связанных с денежным интересом основаниях. Существует, конечно, и обратная связь. Экономические критерии или каноны оценки в свою очередь находятся под влиянием внеэкономических критериев ценности. В известной степени наши суждения об экономическом достоинстве формируются под воздействием этих более веских интересов. Существует, надо признать, точка зрения, что экономический интерес имеет значение только как подчинённый этим высшим, неэкономическим факторам. Поэтому, помня о целях па-стоящего рассмотрения, какое-то внимание нужно уделить обособлению экономического интереса или экономического значения рассматриваемых явлений — антропоморфических культов. Требуется определённое усилие, чтобы принять более серьёзную точку зрения и прийти к непредвзятому экономическому пониманию этих явлений, отделив «высшие», внешние по отношению к экономической теории, интересы.

При обсуждении спортивного темперамента выяснилось, что психологическим основанием привычки индивида играть в азартные игры служит представление игрока об анимистическом предрасположении, которым наделяются реальные предметы и события. С экономической точки зрения в этом представлении обнаруживается тот же самый психологический элемент, который выражается при всём разнообразии его форм в анимистических верованиях и антропоморфических культах. Дух азарта, пронизывающий спортивную стихию, относится к числу явных психологических свойств, с которыми должна иметь дело экономическая теория. Он постепенно, незаметными градациями переходит в тот склад ума, который позволяет индивиду находить удовлетворение в соблюдении обрядом благочестия. Как видно с точки зрения экономической теории, характер спортивного склада постепенно превращается в характер религиозного фанатика. Там, где анимистическому чувству азартного игрока приходит на подмогу сколько-нибудь последовательный обычай, это чувство развивается в более или менее выраженную веру в сверхъестественную или сверхматериальную силу с известной антропоморфической сущностью. Обычно в подобных случаях наблюдается заметная склонность устанавливать отношения со сверхъестественной силой путём обходительного умиротворения. Элемент благочестивого жертвоприношения и выпрашивания милостей лестью имеет много общего с более грубыми формами божественного культа — если не с точки зрения исторического развития, то по крайней мере по реальной психологической сущности. Очевидным образом этот элемент, сохраняя всё разнообразие форм, постепенно переходит в то, что понимается как суеверные обычаи и верования, претендуя, таким образом, на родство с наиболее выраженными антропоморфическими культами.

Спортивный, или азартный, темперамент, далее, включает в себя некоторые существенные психологические элементы, которые характерны для лица, приверженного какому-либо вероучению или соблюдающего благочестивые церемонии, причём главным, в чём совпадают спортивный и благочестивый темпераменты, является вера в загадочное предрасположение или в сверхъестественное вмешательство в последовательность событий. В азартных играх вера в сверхъестественную силу может выражаться не столь детально — так обычно и бывает, особенно в том, что касается способа мышления и образа жизни, приписываемых сверхъестественному агенту, или, иначе говоря, «го нравственных качеств и тех целей, которые он преследует, вмешиваясь в события.

Также менее оформившимися и менее дифференцированными являются взгляды индивида спортивного темперамента на индивидуальные качества или личные свойства той силы, присутствие которой в качестве «судьбы», или «случая», или «удачи», или «талисмана» и так далее он ощущает, а иногда страшится и старается избегать. Основание его деятельности как азартного игрока — это в значительной мере просто инстинктивное ощущение падматериальной, всепроникающей и капризной силы или предрасположенности в предметах и ситуациях; эта сила или предрасположенность едва ли признается личностью, то есть не олицетворяется. Но азартный игрок нередко бывает и верящим в удачу, в наивном понимании, и в то же время довольно стойким приверженцем какой-либо формы общепризнанного вероучения. Он особенно склонен принимать это вероучение в той его части, которая касается загадочной власти и деспотических привычек завоевавшего его доверие божества. В подобном случае анимизм в мышлении игрока выступает в двух, а иногда и более чем в двух формах.

Практически в духовном оснащении всякой общности людей, наделённых спортивным, или азартным, темпераментом, должен обнаруживаться в целостности весь ряд последовательных этапов анимистической веры. Такая система связанных анимистических представлений будет охватывать наряду с наиболее элементарной формой все промежуточные стадии, связующие систему в единое целое: от инстинктивного ощущения удачи, случая или предрешённости исхода событий — на одном конце ряда до идеального образа антропоморфического божества — на другом. Вера в сверхъестественную силу сопровождается инстинктивным приданием поведению такой формы, которая подчиняется, с одной стороны, предполагаемым требованиям везения, а с другой — загадочным велениям божества.

В этом отношении наблюдается связь между спортивным темпераментом и темпераментом преступных слоёв; и они оба сочетаются с проявлением склонности к антропоморфическому культу. И правонарушитель, и индивид спортивного темперамента имеют в среднем больше задатков, чтобы становиться приверженцами какого-нибудь общепризнанного вероучения, а также гораздо более расположены к соблюдению обрядов благочестия, чем это наблюдается у большинства людей в общности. Можно также заметить, что неверующие представители этих слоёв обнаруживают большую предрасположенность к принятию какой-нибудь традиционной веры, чем неверующие в среднем. Это наблюдаемое явление открыто признается выступающими в защиту спорта, особенно часто используясь в качестве оправдания наивно-хищнических атлетических игр. Лица, для которых участие в атлетических состязаниях является привычным, действительно, в какой-то степени больше обычного предаются соблюдению обрядов благочестия, и этот факт, как настойчиво утверждают апологеты спорта, придаёт достоинство спортивной жизни. Нельзя не заметить, что культ, которого придерживаются люди спортивного темперамента и правонарушители-хищники или к которому примыкают новообращённые из этих слоёв, обыкновенно относится не к одной из так называемых высших вер, а к культам, например, вполне антропоморфических божеств. Архаичная, хищническая природа человека не удовлетворяется неясными представлениями о растворяющейся личности, незаметно переходящими в понятие количественно измеримой причинно-следственной связи, такой личности, которая понимается под первопричиной, вселенским разумом, мировой душой или духовным аспектом.

В качестве примера культа, носящего тот характер, которого требует склад ума атлета или правонарушителя, можно привести воинствующую церковь, известную под названием Армия спасения ⁴³. Она до какой-то степени набрана из преступников низших слоёв и, видимо, заключает в себе, особенно в числе своих офицеров, непропорционально больше людей со спортивными биографиями, чем та доля, которую составляют такие люди от общего числа населения. Прямое отношение к обсуждаемой теме имеет университетская атлетика. Как утверждается выразителями стихии благочестия в университетской жизни — и, видимо, нет оснований оспаривать это заявление, — люди, нужные для проведения атлетических состязаний, находятся среди студентов любого колледжа в нашей стране и оказываются вместе с тем преимущественно людьми набожными; по крайней мере они предаются соблюдению обрядов благочестия в большей степени, чем в среднем те студенты, чей интерес к атлетике и другим видам университетской спортивной деятельности не так ярко выражен. Такой факт вполне согласуется с теорией. Попутно можно заметить, что с некоторой точки зрения это как раз и придаёт достоинство университетской спортивной жизни, атлетическим состязаниям и их участникам. Нередко случается, что университетские спортсмены посвящают себя религиозной пропаганде как основному или второстепенному виду деятельности; и что характерно, такие люди чаще всего становятся пропагандистами одного из наиболее антропоморфических культов. В своих проповедях они склонны настаивать главным образом на отношении статуса, господстве антропоморфического божества над человеческой личностью.

В студенческой среде такая тесная связь между атлетикой и обрядами благочестия — явление достаточно известное; однако тут есть одна характерная особенность, на которую не обращалось внимания, несмотря на её достаточную очевидность. Религиозное рвение, которое сильно распространено в стихии университетской спортивной жизни, имеет особенную тенденцию выражаться в бездумной благочестивости и самодовольной покорности загадочному провидению. Поэтому обычно оно приводит индивида в какую-либо нецерковную религиозную организацию, занимающуюся распространением религии в общедоступных формах, как это делает, например, Ассоциация молодых христиан, или Общество молодёжи христианского стремления ⁴⁴. Эти светские по форме группировки организованы для содействия «практической» религии; и словно для того, чтобы подтвердить занимаемую ими позицию и установить прочную, тесную связь между спортивным темпераментом и архаической благочестивостью, эти нецерковные группировки обычно направляют значительную часть своих усилий на помощь атлетическим состязаниям и прочим спортивным играм, связанным с азартом и ловкостью. Можно было бы даже сказать, что спорт такого рода имеет известную притягательную силу. Его явно можно использовать в качестве средства привлечения новых приверженцев и способа поддержания благочестивых настроений у тех, кто уже стал на путь веры. Другими словами, спортивные состязания, упражняющие анимистическое чувство и развивающие склонность к соперничеству, способствуют формированию и сохранению того склада ума, которому близки эти более доступные религиозные культы. Таким образом, спортивная деятельность, попадая в руки организаторов нецерковных религиозных группировок, начинает служить испытательным или подготовительным этапом для той духовной жизни, более полное раскрытие которой является привилегией только лиц, прошедших причащение по всей форме.

Тренировка сопернических и примитивных анимистических склонностей, по существу, содействует соблюдению обрядов благочестия, и сей факт не должен вызывать никакого сомнения уже в силу того, что духовенство многих вероисповеданий следует в этом отношении примеру светских группировок. Особенно те церкви, которые ближе других к светским организациям в их настоянии на практической религии, предприняли определённые шаги к принятию таких же мер по воспитанию нравов, что не мешает соблюдению традиционных обрядов благочестия. Так, существуют «бригады мальчиков» и другие организации, официально поддерживаемые церковью, действие которых направлено на развитие склонности к соперничеству и чувства статуса в юных членах прихода. Эти псевдовоенные организации имеют тенденцию разрабатывать и подчёркивать склонность к соперничеству и завистническому сравнению, таким образом укрепляя наивную способность к различению и одобрению отношения личного господства и подчинения. И верующий является лицом, очень хорошо умеющим повиноваться и благосклонно принимать наказание.

Однако тот образ мысли, который воспитывается и сохраняется этими ритуалами, составляет лишь половину сущности антропоморфических культов. Другой, взаимодополняющий элемент благочестивого образа жизни — анимистический склад ума — укрепляется и сохраняется ещё одной областью деятельности, организуемой с одобрения церкви. Это — разряд азартных мероприятий, за типичный образец которых можно взять церковный благотворительный базар или вещевую лотерею. Указывая на степень узаконенности этих мероприятий в связи с собственно соблюдением обрядов благочестия, нужно заметить, что эти вещевые лотереи, а также подобные тривиальные благоприятные возможности для азартных игр, видимо, более действенно прельщают простых членов религиозных организаций, чем лиц, имеющих менее благочестивый склад ума.

Всё это говорит, видимо, о том, что, с одной стороны, людей приводят к занятиям спортом, как и к антропоморфическим культам, одни и те же черты характера, а, с другой стороны, что это усвоение спортивной привычки, особенно в отношении занятий атлетикой, может быть направлено на развитие склонностей, находящих удовлетворение в соблюдении обрядов благочестия. Очевидно также, что и, наоборот, усвоение привычки соблюдать обряды благочестия способствует развитию и распространению склонности к атлетике и всем спортивным играм, дающим свободно проявляться привычке завистнического сопоставления и обращения к судьбе. В основном один и тот же ряд склонностей находит выражение и в той, и в другой области духовной жизни. Человеческая натура варвара, в которой преобладают хищнический инстинкт и анимистическая точка зрения, склонна и к благочестию, и к спорту. Хищнический склад ума включает в себя подчёркнутое чувство личного достоинства и твёрдое представление о положении индивидов по отношению друг к другу. Структура общества, в которой хищнический склад ума стал доминирующим фактором при формировании институтов, является системой, основанной на статусе. Норма, пронизывающая хищнический жизненный уклад, — это отношение вышестоящих и нижестоящих, знатных и низких, доминирующих и подчинённых лиц и социальных групп, отношение хозяина и раба. Антропоморфические культы передавались из поколения в поколение, начиная с той, хищнической, стадии развития производства и сформировались по той же схеме экономического разделения — разделения на потребителя и производителя — и их пронизывает тот же доминирующий принцип господства и подчинения. Эти культы приписывают их божествам образ мысли, соответствующий той стадии экономического разделения, на которой эти культы приняли определённую форму. Антропоморфическое божество, как понимается, является щепетильным во всех вопросах первенства и склонно к утверждению своего господства и деспотическому проявлению власти — привычному применению силы в качестве окончательного вершителя судеб.

В более поздних зрелых формулировках антропоморфической веры это обыкновение господствовать, приписываемое сначала божеству ужасного облика и непостижимой власти, смягчается в образе «бога-отца». Духовная позиция и способности, приписываемые сверхъестественному агенту, всё ещё относятся к режиму статуса, но принимают теперь форму патриархального уклада, характерного для квазимпролюбивой стадии развития общества. Все же нужно заметить, что даже в этой продвинутой стадии культа при соблюдении обрядов, в которых благочестивость находит своё выражение, люди стремятся умилостивить божество, превознося его величие и славу и изображая подчинение и верность вассалов. Акт умилостивления или поклонения рассчитан на то, чтобы польстить чувству статуса, которое приписывается той загадочной власти, к которой так обращаются. Самыми популярными формами обращения за милостью всё ещё являются те, которые содержат в себе или подразумевают завистническое сопоставление. Верность и преданность по отношению к личности антропоморфического общества, наделённого такими архаичными свойствами человеческой натуры, предполагают наличие похожих склонностей у самого приверженца веры. Применительно к целям экономической теории, отношение вассальной зависимости, будь, то от материальной или внематериальной личности, нужно рассматривать как ту или иную разновидность личного подчинения, которое составляет столь значительную долю в хищническом или квазимиролюбивом жизненном, укладе.

Имеющееся у варвара представление о божестве как о воинственном предводителе, склонном к властной манере правления, сильно смягчилось вследствие тех более кротких манер и того более умеренного образа жизни, которые характеризуют этапы развития общества, лежащие между стадией раннего хищничества и настоящим временем. Однако даже после такого укрощения благочестивого воображения и последующего затухания тех более грубых черт поведения и черт характера, которые принято приписывать божеству, в общем понимании божественной натуры и темперамента всё ещё остаётся очень существенный след представлений варвара. В результате получается, что при характеристике божества и его отношений с процессом жизни человеческого общества выступающие и пишущие всё ещё в состоянии эффективно воспользоваться образными сравнениями, заимствованными из военной лексики или из лексики хищнического образа жизни, так же и выражениями, которые содержат в себе элементы завистнического сопоставления. Образные средства такого рода прекрасно достигают своей цели даже в наши дни при обращении к наименее воинственной аудитории, состоящей из приверженцев веры в её наиболее мягких вариантах. Такое эффективное употребление варварских эпитетов и оснований образного сравнения людьми, выступающими перед народом, говорит в пользу того факта, что современное поколение сохранило живое восприятие чувства собственного достоинства, черт и качеств варвара; оно говорит также о том, что между благочестивой позицией и хищническим складом ума существует некоторое соответствие. Если благочестивое воображение молящихся и заставляет их испытывать отвращение, когда объекту их поклонения приписываются свирепые эмоции и карающие действия, то лишь по зрелом размышлении. Обычному наблюдению доступен тот факт, что кровожадные эпитеты, применяемые при описании божества, в общем понимании обладают большой ценностью по красоте и почётности. Другими словами, намёки, содержащиеся в этих эпитетах, вполне приемлемы для нашего бездумного восприятия.

Моим глазам открылось в сиянии явление господне
Величественный он топчет гроздья гнева
Свет молний роковых рождает взмах его ужасного меча
И шествует по свету дальше истина его. ⁴⁵

Направляющий образ мысли благочестивого лица развивается на уровне архаичного жизненного уклада, практически пережившего период своей эффективности для удовлетворения экономических потребностей современной коллективной жизни. В той мере, в какой организация экономики соответствует потребностям современной коллективной жизни, она пережила режим статуса, и отношение личного рабского подчинения является в ней бесполезным и неуместным. В том, что касается экономической эффективности общности, чувство личной вассальной зависимости и тот общий склад ума, который в этом чувстве выражается, являются пережитками, не дающими развиваться новому и препятствующими достаточному приспособлению социальных институтов к существующей ситуации. Прозаический склад ума, который больше всего годится для целей миролюбивой, производственной общности, — это тот, при котором материальные явления расцениваются просто как элементы механической последовательности, не скрывающей ничего другого. Это — тот умственный настрой, который не приписывает инстинктивно вещам какого-то анимистического предрасположения и не обращается к сверхъестественному вмешательству как к объяснению приводящих в недоумение явлений, а также не полагается на то, что невидимая десница придаст событиям полезный для человека ход. Чтобы это в современных условиях соответствовало требованиям наивысшей в вопросе экономической эффективности, «мировой процесс» должен привычным образом пониматься с точки зрения поддающихся количественной оценке бесстрастных сил и последовательности событий.

С точки зрения современных экономических потребностей благочестивость во всех, пожалуй, случаях нужно рассматривать как явление, сохранившееся от более ранней стадии жизни в сообществе, то есть как признак задержанного духовного развития. Конечно, остаётся справедливым тот факт, что в общности, где экономическая система всё ещё основана на статусе, где позиция массы людей последовательным образом формируется отношением личного господства и личного подчинения, приспосабливаясь к этому отношению, либо где по какой иной причине — в силу традиции или унаследованной склонности, — население в целом проявляет сильное расположение к соблюдению обрядов, там благочестивый склад ума, неотличающийся от среднего уровня общности, должен рассматриваться как подробность преобладающего образа жизни. В этом свете нельзя говорить, что благочестивый индивид в благочестивой общности является случаем атавистического возврата, так как в этом отношении он стоит наравне с прочей массой населения общности. Но с точки зрения современной производственной ситуации исключительную благочестивость — фанатическое рвение, которое заметно превышает средний уровень благочестивости в общности, — можно с уверенностью считать во всех случаях чертой атавистической.

Безусловно, в равной степени законным будет рассмотрение этих явлений с иной точки зрения. Они могут быть, расценены в связи с иными целями, и предложенное здесь, описание характера явлений допустимо представить в обратном порядке. Выступая с точки зрения религиозной заинтересованности или благочестивого вкуса, можно, с равной убедительностью, сказать, что духовная позиция, воспитанная в людях современной производственной жизнью, является неблагоприятной для сохранения веры. Можно было бы в связи с современным развитием промышленного производства справедливым образом высказать неодобрение по поводу того, что его школа имеет тенденцию к «материализму», к уничтожению сыновнего благочестия. С эстетической точки зрения, опять же, можно было сказать нечто аналогичное. Однако, как бы ни были законны и ценны эти и подобные размышления, преследующие свои цели, они были бы неуместны в настоящем исследовании, которое имеет дело с оценкой этих явлений исключительно с экономической точки зрения.

Оправданием для продолжения разговора о предмете, обсуждение которого вообще как экономического явления — в обществе столь благочестивом, как наше, — не может не быть неприятным, должно послужить очень важное экономическое значение антропоморфического склада ума и пристрастия к соблюдению обрядов благочестия. Соблюдение религиозных обрядов имеет большое экономическое значение как показатель сопутствующего варианта темперамента, которым сопровождается хищнический склад ума и который, таким образом, показывает наличие черт бесполезных в производственном отношении. Он отмечает психологическую позицию, которая сама по себе имеет определённое экономическое значение благодаря её влиянию на полезность индивида для производства. Однако её более непосредственное значение состоит также в том, что она видоизменяет экономическую деятельность общности, а в особенности — систему распределения и потребления товаров.

Наиболее явное экономическое значение соблюдения обрядов видно в благочестивом потреблении материальных ценностей и служб. Требуемое всяким культом использование церемониальных атрибутов в виде алтарей, храмов, церквей, одеяний, жертвоприношений, ритуальных символических предметов, праздничных одежд и так далее — не служит непосредственному материальному назначению. Весь этот вещественный аппарат можно поэтому, не имея в виду порицания, охарактеризовать как отдельные предметы демонстративного расточительства. Подобное справедливо, вообще говоря, в отношении элементов личного услужения подобного рода, таких, как церковное образование, церковная служба, паломничество, посты, священные праздники, семейные религиозные обряды, etc. В то же время те обряды, при исполнении которых производится демонстративное потребление, служат расширению и продлению популярности того образа мысли, на котором основывается антропоморфический культ. Другими словами, они способствуют распространению образа мысли, являющегося характерной чертой режима, основанного на статусе. Тем самым они препятствуют более эффективной организации производства при современных условиях, в основном противодействуя развитию экономических институтов в направлении, которого требуют существующие обстоятельства. С точки зрения данного рассмотрения как прямые, так и косвенные следствия такого потребления наносят ущерб экономической эффективности общности. Далее, с точки зрения последствий, имеющих непосредственное значение для экономической теории, потребление материальных ценностей и сил в служении антропоморфическому божеству ведёт к снижению жизненности общности. Вопрос о том, в чём могут заключаться более отдалённые, косвенные, нравственные последствия этой категории потребления, не допускает краткого ответа и рассматриваться здесь не может.

Уместно, однако, будет отметить общий экономический характер благочестивого потребления по сравнению с потреблением, преследующим другие цели. Указание на ряд мотивов и целей, от которых берёт начало благочестивое потребление товаров, поможет в оценке того значения, которое имеют как само это потребление, так и в целом тот склад ума, которому оно близко. Существует поразительная аналогия, а то и значительное совпадение мотивов между потреблением, направленным на служение антропоморфическому божеству, с одной стороны, и на служение праздному господину — вождю или главе рода — в высшем классе общества, находящемся на стадии варварства, — с другой. И для вождя, и для божества возводятся дорогостоящие здания, занимающие выгодное обособленное положение. Эти здания, так же как и вещи, их дополняющие, не должны быть обычными по виду и качеству; они всегда обнаруживают значительный элемент демонстративного расточительства. Также можно отметить, что церковные здания неизменно архаичны по строению и отделке. Слуги как вождя, так и божества, должны являться перед господином облачёнными в специальные, украшенные одеяния. Характерное в экономическом отношении свойство этого одеяния, подчёркнутое в нём сверх обычного демонстративное расточительство, наряду с ещё одним второстепенным характерным свойством — более подчёркнутым у церковных слуг, чем у слуг или придворных властителя-варвара, — заключается в том, что эта изысканная одежда должна всегда быть в какой-то степени архаичного покроя. Наряды, которые надевают светские члены общности, когда они предстают перед лицом господина, тоже должны быть более дорогостоящими, чем их повседневная одежда. В этом опять же довольно хорошо отмечается аналогия между приёмной залой вождя и святилищем. В этом отношении требуется известная парадная «чистота» одеяния; в экономическом отношении здесь характерно то, что наряды, надеваемые в таких случаях, должны содержать как можно меньше намёка на какое-то производственное занятие или на какую-либо привычную склонность к материально полезным занятиям.

Это требование демонстративного расточения, или ритуальной чистоты, отсутствия следов производства, распространяется также на одежду и в меньшей степени на пищу, что потребляется во время священных праздников, то есть в дни, обособленные в честь божества или для каких-то членов сверхъестественного праздного класса рангом пониже. В экономической теории священные праздники, очевидно, должны пониматься как время досуга, когда подставная праздность представляется за божество или за святого, во имя которого вводится и во славу которого служит, как это понимается, обязательное воздержание в эти дни от полезной работы. Характерная черта всех таких торжеств благочестивой подставной праздности — это более или менее жёсткий запрет на всякую полезную человеку деятельность. В случае поста демонстративное воздержание от прибыльных занятий и от всяких занятий, которые способствуют (материально) человеческой жизни дополнительно подчёркивается обязательным воздержанием от потребления, ведущего к удобству или полноте жизни самого потребителя.

Можно заметить мельком, что светские праздники имеют тот же самый источник возникновения, только развиваются из него несколько более косвенным образом. Они. постепенно переходят от подлинно священных дней — через занимающий промежуточное положение разряд полусвященных дней рождения королей и великих людей, в какой-то мере возводившихся в ранг святых, — к нарочно придуманному празднику, отводимому для прославления какого-нибудь выдающегося события или какого-либо замечательного явления, которому намереваются оказать честь или добрая слава которого нуждается, как предполагается, в восстановлении. Это имеющее более отдалённое отношение к делу усовершенствование в использования показной праздности в качестве средства приумножения доброй славы определённого явления или факта обнаруживается в наилучшем виде в его самых последних применениях. В некоторых странах был выделен для подставной праздности День труда. Этот обряд задуман для того, чтобы древним, времён хищничества, способом обязательного воздержания от полезной работы прибавить престижности факту труда. Этому данному факту «труда вообще» приписывается добрая слава, объяснимая денежной силой, которую явно доказывает воздержание от работы.

Священные праздники и праздники вообще имеют характер дани, которой облагается основная масса народа. Дань выплачивается в форме подставной праздности, а возникающий в результате почёт приписывается лицу или факту, для прославления которого установлен праздник. Такая «десятина» подставной праздности причитается всем членам сверхъестественного праздного класса и является необходимой для их доброй репутации. Un saint qu’on ne chome pas ⁴⁶ — это на самом деле бедствующий святой.

Помимо того, что этой «десятиной» подставной праздности облагаются светские лица, существует также особый слой — различных рангов священство и лица, прислуживающие в храмах, — чьё время всецело выделено для такого рода праздности. На класс священнослужителей возлагается не только воздержание от грубой работы, особенно в том, насколько она может быть прибыльной или понимается как труд, содействующий мирскому благополучию человечества. Табу на труд сильнее для священнослужителей, оно подкрепляется дополнительным предписанием, запрещающим стремление к мирской выгоде даже там, где её можно иметь без унижающего достоинство участия в производстве. Считается недостойным для слуги божества или, скорее, не соответствующим чувству собственного достоинства божества, если слуга будет стремиться к материальной выгоде или заботиться о мирских делах. «Из всех презренных созданий самым презренным является человек, который притворяется, что он жрец бога, а сам является жрецом собственных благ и честолюбивых устремлений».

Существует устанавливающая различие граница, которая без особого труда проводится развитым в вопросах соблюдения обрядов благочестия вкусом между теми действиями, которые способствуют полноте человеческой жизни, и таким поведением, которое служит доброй славе антропоморфического божества; и деятельность слоя священнослужителей всецело находится по одну сторону от этой границы. То, что попадает в сферу экономики, оказывается ниже должной заботы священства при его высоком сане и звании. Видимые исключения из этого правила, которые предоставляются, например, некоторыми средневековыми монашескими орденами (где монахи действительно занимались какой-то полезной работой), не опровергают этого правила. Эти ордены едва ли можно относить к священству, так как монахи не были жрецами в полном смысле этого слова. И можно также заметить, что-подобные ордены, поощрявшие своих членов к зарабатыванию средств к существованию, приобрели дурную славу, оскорбляя чувство пристойности в тех обществах, где они существовали.

Жрец не должен браться за физически производительный труд, но потреблять он должен в изрядной мере. Как раз в том, что касается потребления, нужно заметить, что оно должно принимать такие формы, которые не способствуют явным образом собственному благу или полноте жизни, то есть подчиняться правилам подставного потребления, тем принципам, о которых говорилось в соответствующем месте в одной из предыдущих глав. Обыкновенно для священнослужителей неприлично выглядеть сытыми или весёлыми. В самом деле, во многих из наиболее разработанных культов предписание, запрещающее этому слою потребление, отличное от подставного, доходит до того, что предписывает умерщвление плоти. И даже в тех вероисповеданиях, которые возникают в современных производственных общностях, где символ веры получает новейшие формулировки, считается, что всякая весёлость и энергичность в наслаждении радостями в этом мире-чужды истинному церковному декоруму. Всякая мысль, что сии слуги невидимого господина проводят жизнь не в ревностном служении доброй репутации своего господина, а в усердном стремлении к собственным целям, оскорбляет наши чувства, вызывая ощущение чего-то коренным и непреложным образом неверного. Они являются слугами, но тем не менее занимают высокое положение на социальной шкале благодаря падающему на них свету величия: ведь они слуги господина весьма и весьма возвышенного. Их потребление является подставным потреблением; а поскольку в сильно развитых культах божество не нуждается в материальной выгоде, их занятием является подставная праздность в полном смысле слова. «Ибо будешь ли ты есть, или пить, или что бы ни делать, делай все во славу божью».

Следует также отметить, что тот же характер придаётся также жизни светских лиц в той мере, в какой они, считаясь слугами божества, уподобляются священству. Это естественное следствие имеет до некоторой степени широкую сферу приложения. В особенности оно приложило к тем движениям за реформу или восстановление в правах религиозной жизни, которые стремятся к суровости, пиетизму, аскетичности, то есть когда считается, что жизнь человека находится в прямой рабской зависимости от духовного повелителя. Другими словами, когда теряет силу институт священства или есть исключительно живое ощущение непосредственного и властного участия божества в делах житейских, то считается, что светское лицо находится в прямой рабской зависимости от божества, а его образ жизни, как это представляется, становится показателем подставной праздности, направленной на усиление господней славы. В таких случаях атавистический возврат к непосредственному подчинению выступает в качестве ключевого момента благочестивой позиции. При этом особое значение придаётся строгой и причиняющей неудобство подставной праздности в ущерб демонстративному расточительству как средству снискания господней милости.

Некоторое сомнение в том, что такое описание священнического образа жизни является вполне правильным, возникает на том основании, что значительная часть священников во многих элементах отходит от характерного для них образа жизни. Он теряет свою силу среди духовенства тех вероисповеданий, которые в какой-то мере отошли от давно установленной системы вероучений и обрядов. Это духовенство снисходит до заботы, по крайней мере официальной, о мирском благоденствии светских лиц, равно как и о своём собственном. Стиль жизни не только в частной, домашней обстановке, но нередко даже на людях уже не отличается так сильно от стиля жизни лиц светского склада ни в показной строгости, ни в архаизме атрибутов. Это наиболее справедливо в отношении тех вероисповеданий, которые дальше других разошлись с традицией. По этому поводу нужно сказать, что здесь нам приходится иметь дело не с расхождением в теории священнической жизни, а с неполной сообразностью этой группы духовенства с характерным образом жизни. Речь идёт лишь о представителях ещё не полностью сформировавшегося священства, и их образ жизни не следует рассматривать как истинно и достоверно священнический. Духовенство такого рода можно было бы охарактеризовать как священство «полукастовое» или находящееся в процессе становления или воссоздания. Оно, как можно ожидать, будет обнаруживать характерные черты священнической функции только в завуалированном виде, в сочетании с чуждыми мотивами и традициями — из-за того, что в цели тех организаций, которым принадлежит эта несообразующаяся часть священства, вмешиваются факторы, отличные от анимизма и статуса.

Можно апеллировать непосредственно к вкусу всякого лица с различающим, культивированным представлением о священнических приличиях или к доминирующему представлению о том, что составляет внешние приличия духовенства в любой общности, среди которой принято думать и высказывать критические замечания по поводу того, что может или чего не может делать духовное лицо, не подвергаясь при этом осуждению. Даже в наиболее сильно секуляризованных вероисповеданиях ощущается, что должно соблюдаться некоторое различие между священническим и светским образом жизни. Никакая чувствительная личность не может не ощущать, что там, где члены духовенства данного вероисповедания или секты отходят от традиционной практики в направлении менее строгого или менее архаичного поведения и одежды, они тем самым отходят от идеала священнического декорума. Наверно, не существует такой общности и такой секты в пределах западной культуры, в которых границы позволительных поблажек не были бы заметно теснее для лица, на которое возложена священническая функция, нежели для простого мирянина. Если имеющееся у самого священника чувство жреческих приличий не накладывает действенного ограничения на его поведение, то широко распространённое в общности представление о приличиях обычно заявляет о себе так навязчиво, что заставляет того подчиниться или оставить свою должность.

Следует также отметить, что очень мало кто из представителей духовенства стал бы открыто добиваться увеличения жалованья корысти ради; а если бы такое заявление было-сделано открыто, оно было бы найдено отвратительным членами прихода с их представлениями о приличии. В связи с этим можно отметить также, что каждый, кроме разве что зубоскалов и очень глупых людей, испытывает инстинктивное внутреннее огорчение при шутке, звучащей с церковной кафедры, и что нет такого человека, чьё уважение к его духовному пастырю не страдало бы вследствие всякого признака весёлости со стороны оного при любом стечении жизненных обстоятельств, кроме тех случаев, когда будет явно чувствоваться, что это весёлость театральная, то есть, случаев вынужденного расслабления чувства собственного достоинства. Приличествующая святилищу и должности священнослужителя манера выражаться должна также содержать как можно меньше ассоциаций с действительной, повседневной жизнью, слова не должны черпаться из лексики современной торговли или производства. Подобным образом легко оскорбить имеющееся у человека чувство приличия слишком подробным и обнаруживающим близкое знакомство с предметом разбором духовными лицами производственных и прочих чисто человеческих вопросов. Существует определённый уровень обобщения, опускаться ниже которого благовоспитанному духовному лицу при обсуждении им мирских интересов не позволит культивированное чувство приличия в отношении проповеднической речи. Те вопросы, которые важны просто для человека и его светской жизни, надлежит разбирать с такой степенью обобщённости и отстранённости, чтобы можно было понять, что говорящий представляет господина, чей интерес в мирских делах не распространяется дальше их снисходительного санкционирования.

Далее нужно заметить, что эти несообразующиеся с канонами секты и варианты традиционных вероисповеданий, которые здесь обсуждаются, разнятся между собой по степени несоответствия идеальному образу священнической жизни. Вообще говоря, расхождение в этом отношении будет самым широким у сравнительно молодых вероисповеданий, и в особенности тех, которые находят приверженцев преимущественно среди низших слоёв среднего класса. Эти вероисповедания обычно обнаруживают значительную примесь гуманных, филантропических или иных мотивов, которые нельзя отнести к выражениям благочестивой позиции, таких, как жажда знаний или весёлого общения, которая явно обнаруживается в реальных интересах членов прорелигиозных организаций.

Несообразующиеся с канонами или сектантские движения проистекают из смеси мотивов, ряд из которых действует вразрез с чувством статуса, лежащим в основе священнической функции. Иногда, надо признать, мотивом в значительной мере послужило именно неприятие системы статуса. В таких случаях институт священства разрушался при таком переходе, по крайней мере частично. Выступающий в защиту такой организации является поначалу скорее служащим, представителем организации, нежели членом особого священнического класса, выступающим от лица божественного господина. И лишь в процессе постепенной специализации такой представитель движения, уже в последующих поколениях, вновь обретает положение жреца с полной инвеститурой священнического авторитета и с сопровождающим этот авторитет строгим, архаичным образом жизни, носящим характер подставной праздности. Подобное справедливо в отношении распада и восстановления благочестивой церемонии после такого рода временного отвращения от системы статуса. Священнические функции, образ жизни и система обрядов благочестия восстанавливаются в своих правах лишь постепенно, незаметно и с большими или меньшими частными изменениями, по мере того как настойчивое общественное представление о благочестивом приличии вновь утверждает своё первенство в вопросах, касающихся заинтересованности в сверхъестественном, — и, можно добавить, по мере того как данная организация становится богаче, усваивая, таким образом, взгляды и образ мысли, более близкие к взглядам и образу мысли праздного класса.

За слоем священнослужителей, располагаясь в порядке восходящей иерархии, идёт обычно класс представляющих подставную праздность сверхъестественных лиц: святых, ангелов и так далее — или сверхъестественных лиц, им равносильных в тех или иных этнических культах. Согласно разработанной системе статуса, они располагаются по рангам, один над другим. Принцип статуса пронизывает всю иерархическую систему — и видимую, и невидимую. Добрая репутация отдельных категорий лиц сверхъестественной иерархии также обычно требует известной дани в виде подставного потребления и подставной праздности. Во многих случаях они соответственным образом обрекли на служение себе подразделения религиозных служителей или иждивенцев, представляющих за них праздность по тому же образцу, который соответствует несамостоятельному праздному классу при патриархальной системе, — как это было установлено в одной из начальных глав.

Может быть, не является очевидным и требует размышления вопрос о том, какое же отношение обряды благочестия и характерная особенность темперамента, которую они подразумевают, или охватываемое культом потребление товаров и услуг, имеют к праздному классу современной общности или к экономическим мотивам, выразителен которых является этот класс при современном образе жизни общества. В этой связи будет полезно дать краткий обзор некоторых известных явлений.

Как следует из какого-то момента настоящего обсуждения, для осуществления коллективной жизни в наши дни, особенно в том, что касается производственной эффективности современной общности, характерные особенности благочестивого темперамента скорее являются препятствием, чем оказывают помощь. Соответствующим образом следует сделать вывод, что у современной производственной жизни имеется тенденция устранять отбором эти особенности духовного склада у людей тех социальных групп, которые принимают непосредственное участие в процессе производства. Должен оставаться справедливым, при некотором приближении, тот факт, что благочестие среди членов того, что можно назвать реальной производственной общностью, понижается или имеет тенденцию к устареванию. В то же время должно быть ясно, что склонность или привычка к благочестию сохраняется в значительно большей силе среди тех классов, которые непосредственным или преимущественным образом не составляют производственного фактора в процессе жизни общества.

Уже обращалось внимание читателя на тот факт, что эти последние классы, жизнь которых проходит вне производственного процесса, скорее рядом с ним, приблизительно подпадают под две категории:

1. Собственно праздный класс, надёжно защищённый от давления экономических обстоятельств.
2. Слои нуждающихся, включая правонарушителей из низов, которые подвержены этому давлению чрезмерно.

В первом случае архаичный склад ума продолжает своё существование потому, что никакая действенная экономическая сила не принуждает праздный класс приспосабливать свой образ мысли к изменяющейся ситуации; тогда как во втором случае причиной несостоятельности в приспособлении образа мысли к изменённым требованиям производственной эффективности является недоедание, отсутствие дополнительной энергии, необходимой для соответствующего приспособления, а наряду с этим — отсутствие благоприятных возможностей для приобретения новой точки зрения и усвоения её в качестве привычки. В обоих случаях направление процесса отбора почти одно и то же.

С точки зрения, вырабатываемой в современной производственной жизни, явления обыкновенно рассматриваются в отношении их физической последовательности, поддающейся количественному выражению, Нуждающиеся слои не только не получают топ толики досуга, который необходим для того, чтобы понять и усвоить наиболее новые выводы науки, связанные с такой точкой зрения на вещи, но, кроме того, освобождение от образа мысли, присущего системе статуса, существенно задерживается их личной зависимостью, подчинённостью тем, кто занимает более высокое денежное положение, В результате в этих слоях сохраняется в известной мере тот склад ума, главным выражением которого является сильное чувство личного статуса, а одной из характерных особенностей — благочестивость.

В старейших общностях европейской культуры потомственный праздный класс, а заодно и масса нуждающегося населения предаются соблюдению обрядов благочестия в значительно большей степени, чем трудолюбивые средние слои, если только последняя категория населения достаточно многочисленна. Однако в некоторых из этих стран две названные выше общественные группы, имеющие консервативный характер, охватывают практически все население, Там, где они имеют достаточно сильное превосходство, их естественные влечения формируют настроение общества до такой степени, что преодолевают в незначительном по численности среднем слое любую возможную тенденцию в другом направлении, навязывают благочестивую позицию всей общности.

Это, конечно, не нужно понимать как утверждение, что такие страны или такие социальные группы, которые очень склонны к соблюдению обрядов благочестия, имеют тенденцию к сколько-нибудь исключительной степени подчинения подробным правилам какого-либо кодекса нравственности, который мы, быть может, привыкли связывать с тем или иным вероисповеданием. В значительной мере благочестивый склад ума не обязательно несёт в себе строгое соблюдение предписаний десяти заповедей или обычного права. Правда, в описаниях преступного мира в европейских странах часто отмечается, что преступные и распутные слои, если уж о том зашла речь, более склонны к благочестию, чем население в среднем, и благочестие принимает среди них более наивные формы. Относительную освобождённость от благочестивых взглядов нужно ожидать у тех, кто занимает промежуточное положение в денежном отношении, и в основной массе граждан, придерживающихся закона. Те, кто знает толк в достоинствах высших вероисповеданий и обрядов, возразили бы, что благочестие правонарушителей из низших слоёв является ложным или в лучшем случае благочестием из суеверия; и этот момент, безусловно, отмечается правильно; такое возражение вполне логично, но, в сущности, не имеет отношения к настоящему исследованию. Такие различия, остающиеся за рамками экономики и психологии, нам волей-неволей приходится опускать, как бы они ни были ценны и в каких бы целях ни устанавливались.

То, что в действительности имело место в отношении освобождения социальных групп от привычки соблюдения обрядов благочестия, обнаруживается в недовольстве, высказываемом в наши дни духовенством, — недовольстве тем, что церковь теряет симпатии трудящихся слоёв и теряет своё влияние на них. В то же время сейчас полагается, что «средний класс», так обычно его называют, тоже изменяет церкви в своей искренней поддержке, особенно в том, что касается взрослых мужчин этого класса. Эти явления признаются теперь всеми; и могло бы показаться, что достаточно просто на них сослаться, чтобы подкрепить изложенную в общих чертах позицию. Такая апелляция к явлениям всеобщего характера, касающимся посещения церквей населением и количества прихожан, может быть, является достаточно убедительной для выдвигаемого здесь утверждения. Но тем не менее будет кстати несколько подробнее проследить развитие событий и найти конкретные причины перемен, которые произошли в духовной позиции наиболее передовых современных производственных общностей. Это послужит иллюстрацией того, каким образом экономические причины содействуют секуляризации общества. В этом отношении очень убедительным примером может служить американское общество, так как внешние обстоятельства мешали ему меньше, чем любой другой столь же крупной производственной совокупности.

Оставив в стороне все возможные исключения и спорадические отклонения от нормы, можно довольно сжато подытожить имеющуюся в настоящее время в нашей стране ситуацию. Как правило, в особенной мере благочестивы слои, которые экономически малоэффективны или имеют плохо развитые умственные способности, или и то я другое вместе — таково, например, негритянское население Юга, большая часть населения иностранного происхождения низших слоёв, большая часть сельского населения, особенно в районах, отсталых по образованию, по уровню развития производства или интенсивности производственных контактов с остальной частью общности. Таковы также отдельные группы остро нуждающихся, которые считаются у нас ограниченными или потомственными, или изолированные преступные или распутные слои, хотя среди этих последних благочестивый склад ума с большей вероятностью будет принимать форму наивной анимистической веры в удачу и в действенность шаманских обрядов, чем форму официальной принадлежности к какому-либо общепризнанному вероисповеданию. Слои рабочих, с другой стороны, и это общеизвестно, изменяют общепризнанным антропоморфическим вероисповеданиям и соблюдению всяких благочестивых обрядов. Они в особой степени подвержены давлению со стороны организованного-производства с характерными для него интеллектуальными и психологическими требованиями, необходимостью постоянного распознавания очевидных явлений, происходящих в безличной, фактической последовательности, а понимания их безусловного подчинения закону причины и следствия. В то же время этот класс не является ни недоедающим, ни перерабатывающим до такой степени, чтобы не оставалось резерва энергии для адаптации.

Низший, или сомнительный, праздный класс в Америке — так обычно называемый «средний класс», — даёт несколько специфичную картину. Он отличается в отношении благочестивого образа жизни от своего европейского-двойника, но скорее по степени и формам благочестия, чем по существу. Церкви всё же пользуются денежной поддержкой этого класса, хотя вероисповедания, которых он придерживается наиболее охотно, относительно бедны антропоморфическим содержанием. В то же время реальный, составляемый средним классом приход в ряде случаев имеет тенденцию, возможно не очень выраженную, превращаться в приход, состоящий из женщин и несовершеннолетних. Наблюдается заметное отсутствие благочестивого рвения среди мужчин среднего класса, хотя в значительной степени среди них сохраняется известное престижное и самодовольное согласие с основами общепризнанного-вероучения, в котором они воспитывались. Их повседневная жизнь осуществляется в более или менее тесном контакте с процессом производства.

Это своеобразная позиция мужчин — тенденция передавать соблюдение обрядов благочестия женщинам и детям — существует, по крайней мере отчасти, благодаря тому, что женщины среднего класса в значительной мере являются подставным праздным классом. То же справедливо, в меньшей степени, в отношении женщин низших, нуждающихся слоёв. Они живут в условиях системы статуса, унаследованной ими от начальной стадии развития производства, и тем самым сохраняют настрой и образ мысли, когда всё рассматривается с архаичной точки зрения. В то же время они не находятся в такой органической связи с производственным процессом, во всём его объёме, чтобы разрушить этот образ мысли, уже давно не соответствующий потребностям современного производства. Другими словами, особая благочестивость женщин — это частное выражение консервативности, которой женщины цивилизованных общностей обязаны в значительной мере их экономическому положению. Патриархальное отношение статуса никоим образом не является доминирующей чертой образа жизни современного мужчины; но, с другой стороны, для женщин вообще и для женщин верхних слоёв среднего класса в особенности, как бы они ни были прикопаны традицией и экономическими обстоятельствами к «домашней сфере», это отношение является самым реальным фактором, формирующим их образ жизни. Отсюда — склад ума, благоприятствующий соблюдению обрядов благочестия и истолкованию всех жизненных фактов с точки зрения личного статуса. Повседневный быт женщины с его логическим ходом развития переносится в мир сверхъестественного, она довольствуется кругом хорошо усвоенных ей понятий, которые мужчине в значительной мере чужды и смешны.

Тем не менее мужчины «среднего класса» также не лишены набожности, хотя это обычно не та набожность, которая бы переполняла их душу или находила энергичное выражение. Более самодовольную позицию по отношению к соблюдению обрядов благочестия занимают обычно мужчины верхних слоёв среднего класса, чем мужчины рабочих слоёв. Частью это, наверное, можно объяснить, сказав, что все относящееся к женщинам данного класса, справедливо в меньшей степени и в отношении мужчин. В ощутимой мере мужчины занимают привилегированное положение, а патриархальное отношение статуса, всё ещё сохраняющее своё существование в их супружеской жизни и в их привычном использовании прислуги, может быть, также содействует сохранению архаичного склада ума и, возможно, оказывает своё задерживающее влияние на процесс секуляризации, который претерпевает их образ мысли. Связи мужчин американского «среднего класса» с экономической общностью являются, однако, довольно тесными и обязывающими; хотя попутно и в качестве уточнения можно заметить, что их экономическая деятельность по своему характеру нередко напоминает также в какой-то степени патриархальную или квазихищническую. Занятиями, которые среди этого класса пользуются доброй славой и которые имеют наибольшее отношение к формированию образа мысли класса, являются занятия в финансовой сфере, о которых шла речь при рассмотрении подобных вопросов в одной из предыдущих глав. В изрядной мере сохраняется отношение властного приказа и подчинения, а также немало хитрости, отдалённо сродственной хищническому мошенничеству. Всё это относится к уровню жизни варвара-хищника с привычной для него благочестивой позицией. И кроме того, нужно сказать, что соблюдение обрядов благочестия прельщает этот класс на основании почётности. Однако это последнее побуждение к благочестию само по себе заслуживает рассмотрения, и о нём вскоре будет идти речь.

В американском обществе нет сколько-нибудь значительного потомственного праздного класса, кроме как на Юге. Этот праздный класс Юга соблюдает обряды благочестия, причём больше, чем какая-либо социальная группа в других частях страны, занимающая в денежном отношении такое же положение. Широко известно также, что вероучения в южных штатах сохраняются в более старомодных формах, чем их аналоги на Севере. Более архаичной благочестивой жизни Юга соответствует более низкий уровень развития производства в этом районе. Организация производства на Юге, в особенности до недавнего времени, носила и сейчас носит характер более примитивный, чем организация производства в американском обществе в целом. Она более приближается к ручному труду по малочисленности и примитивности используемых механических приспособлений, и в ней присутствует больший элемент господства и подчинения. Можно заметить также, что благодаря специфическим экономическим условиям этого района устанавливается соотношение между большей благочестивостью населения Юга, как белого, так и негритянского, и образом жизни, который во многом напоминает этапы производственного развития в период варварства. Среди этого населения также были и остаются сравнительно более распространёнными и менее порицаемыми, чем где-либо ещё, агрессивные проявления архаического характера, как, например, дуэли, шумные уличные ссоры, междоусобица, пьянство, скачки, петушиные бои, азартные игры, половая невоздержанность мужчин (доказываемая значительным числом мулатов). Заметно также более живое представление о почёте, являющееся выражением инстинкта спортивного мастерства и производным от хищнического образа жизни.

Что касается наиболее зажиточных слоёв северных штатов, американского праздного класса в полном смысле этого слова, то здесь, во-первых, едва ли можно говорить о какой-то наследственной благочестивой позиции. Этот класс появился слишком недавно, чтобы овладеть сложившимися наследственными привычками или же усвоить особую традицию местного происхождения. Тем не менее можно мимоходом заметить, что среди этого класса наблюдается ощутимая тенденция признавать свою приверженность, по крайней мере номинальную, и по-видимому, являющуюся в какой-то мере действительной, какому-либо из общепризнанных вероисповеданий. К тому же свадьбы, похороны и тому подобные торжественные события среди этого класса довольно единообразно отмечаются с какой-то особой религиозной церемонностью. Нельзя сказать, насколько эта приверженность к вероисповеданию является возвратом к благочестивому складу ума, а насколько её нужно классифицировать как случай защитной социальной мимикрии, внешнего уподобления канонам, почтенности, заимствованным у иностранных идеалов. Видимо, здесь присутствует что-то от реальной склонности к благочестию, в особенности судя по несколько повышенному вниманию к соблюдению ритуалов, занимающих всё больше места в высокосветских культах.

Среди поклоняющихся богу представителей верхних слоёв заметна тенденция примыкать к тем культам, которые делают сравнительно большой упор на обрядности и на зрелищных аксессуарах богослужения: и в церквях, где среди прихожан преобладают представители верхних слоёв, в то же время наблюдается тенденция в службе и в аппарате соблюдения обрядов благочестия подчёркивать черты обрядности, пренебрегая собственно духовными чертами. Это остаётся справедливым даже в тех случаях, когда рассматриваемая церковь относится к вероисповеданию со сравнительно незначительным уровнем развития ритуала и атрибутов. Это повышенное развитие элемента обрядности, несомненно, происходит отчасти благодаря пристрастию к демонстративно расточительным зрелищам, но, вероятно, оно указывает также на характер благочестивой позиции прихожан. Последнее, насколько оно справедливо, указывает на сравнительно архаичную форму религиозного обычая.

Преобладание зрелищных эффектов при соблюдении обрядов благочестия можно заметить во всякой благочестивой общности, которая находится на сравнительно примитивной стадии и имеет незачительный уровень духовного развития. Оно особенно характерно для культуры варварства. Здесь в соблюдении обрядов благочестия довольно единообразно присутствует прямое обращение к эмоциям во всех способах восприятия. И в современных аристократических церквях имеется явная тенденция возврата к такой наивной, чувственной форме выражения благочестия. В тех культах, которые претендуют на преданность низших слоёв праздного класса и средних слоёв общества, она заметна в меньшей степени. Наблюдаются как возврат к использованию разноцветных огней и блестящих зрелищ, так и более свободное обращение к символике, оркестровой музыке и ладану; можно даже различить при исполнении песнопений, а также в богатых по своему разнообразию фигурах коленопреклонения начало атавистического возврата к такому древнему атрибуту богослужения, как священный танец.

Такой возврат к зрелищным обрядам не ограничен аристократическими культами, хотя лучше всего он подкрепляется примерами из жизни высших в социальном и денежном отношении слоёв, получая там наибольший акцент. Религиозные обряды благочестивой части общности из низших слоёв, таких, как негры Юга и малоразвитые группы иммигрантов, конечно, также обнаруживают сильное расположение к ритуалу, символике и зрелищным эффектам — что и можно было ожидать, судя по их предшественникам и культурному уровню этих слоёв. У этих слоёв господство ритуала и антропоморфизма является не столько результатом атавистического возврата, сколько продолжением развития, начавшегося в прошлом. Однако пользование ритуалом и связанные с ним черты религиозности распространяются также и в других направлениях.

В начальный период становления американского общества доминирующие вероисповедания начинали с ритуала и его атрибутов, которые были аскетически просты; однако каждый знает, что с течением времени эти вероисповедания в различной степени усвоили почти все те зрелищные элементы, от которых они в своё время отказались. В широком плане это усвоение шло рука об руку с ростом богатства и облегчением жизни паствы, достигнув своего наиболее полного выражения в тех классах, которые занимают наивысшую ступень богатства и почёта.

Причины, объясняющие эти денежные градации благочестивости, уже указывались в широком плане, когда речь шла о различиях между классами в образе мысли. Различия между классами в отношении благочестивости являются лишь выражением общего факта. Слабая поддержка церкви со стороны нижнего слоя «среднего класса» или то, что можно в широком смысле назвать недостаточным сыновним почитанием среди этого класса, ощутимы главным образом среди групп городского населения, занимающихся в технических отраслях промышленного производства. Вообще говоря, в настоящее время никто не ожидает безупречного сыновнего почитания среди тех социальных групп, которые по роду их занятий соответствуют инженерам и техническим специалистам. Эти технические виды занятий — явление в какой-то степени новое. Ремесленники прежних времён, работа которых отвечала производственным целям того же характера, что и те, которым отвечает теперь работа технических специалистов, не были так невосприимчивы к благочестивым традициям. Привычная деятельность людей, занимающихся в этих отраслях производства, сильно изменилась в том, что касается умственной дисциплины этой деятельности, так как в моду вошли новые технологические процессы; умственные навыки, которые приобретает в своём повседневном занятии рабочий, обслуживающий машинную технику, оказывают влияние на его суждения о том, что лежит за пределами его обычной работы.

Близкое знакомство с сегодняшними высокоорганизованными и крайне обезличенными производственно-технологическими процессами содействует разрушению анимистического образа мысли. Функцией рабочего всё больше становится исключительно функция наблюдения за механическими процессами и понимания причинности в последовательности событий. Пока индивид остаётся главным и характерным источником энергии в этом процессе, пока бросающейся в глаза характерной особенностью производственного процесса является физическое мастерство и сила отдельного рабочего, до той поры привычка истолковывать факты с точки зрения чьих-то личных мотивов и склонностей не претерпевает такого значительного и последовательного разрушения, которое приводило бы к её устранению. Однако при производственно-технологических процессах, получивших позже своё развитие, когда исходные причины и те приспособления, посредством которых они приводятся в действие, носят обезличенный характер, привычным основанием для сознательных выводов рабочего, а также той точкой зрения, с которой он обычно схватывает суть происходящего, является вынужденное понимание фактической, соответствующей действительности последовательности событий, В результате у рабочего наблюдается тенденция к неблагочестивому скептицизму по отношению к религии.

Ясно, далее, что благочестивый склад ума достигает своего наилучшего развития при относительно архаической культуре; при этом термин «благочестивый» употребляется здесь, конечно, просто в его антропологическом смысле, а не как означающий что-то ещё в отношении таким образом описываемой духовной позиции, помимо факта склонности к соблюдению обрядов благочестия. Ясно также, что благочестивая позиция знаменует тип человеческой природы, более согласующийся с хищнической культурой, чем с получившим своё недавнее развитие образом жизни общества, последовательнее и органичнее связанным с производством. Она в значительной мере является выражением привычного архаического представления о личном статусе — об отношении подчинения и господства — и поэтому вполне вписывается в схему производственной жизни хищнического и квазимиролюбивого общества, но не укладывается в сегодняшнюю систему производственной жизни.

Ясно также, что в современных общностях благочестие наиболее крепко удерживает свои позиции среди тех классов, повседневная жизнь которых удалена от производственно-технологических процессов и которые в других отношениях тоже являются наиболее консервативными; в то время как люди, которые находятся в привычном и непосредственном контакте с современными производственными процессами и у которых образ мысли подвержен сильному воздействию технологических потребностей, отходят от анимистического истолкования явлений и того уважения к личностям, на котором строится соблюдение обрядов благочестия.

Ясен также и тот имеющий особенное отношение к настоящему обсуждению факт, что в современных общностях благочестивые обычаи до известной степени всё более укореняются и развиваются среди тех классов, у которых в явном избытке и богатство, и досуг. В этом отношении, как и в других, институт праздного класса содействует сохранению и даже восстановлению того архаического типа человеческого характера и тех элементов архаической культуры, которые устраняются в процессе промышленного развития общества на более поздних стадиях.