Торстейн Веблен:
Теория праздного класса.
Глава XI. Вера в удачу

Ещё одна побочная черта темперамента варвара — склонность к азартным играм. Она представляет собой сопутствующую особенность, находя почти повсеместное распространение среди людей, увлекающихся спортом, и людей, предающихся воинственным и соперническим занятиям вообще. Эта черта также имеет непосредственное экономическое значение. Она оказывается препятствием для повышения эффективности производства в целом — во всяком обществе, где она находит заметное распространение.

Пристрастие к азартным играм едва ли нужно относить к разряду черт, свойственных исключительно хищническому типу человеческой природы. Главный фактор азартного нрава — вера в удачу; а эта вера, по-видимому, берёт своё начало, по крайней мере в слагающих её элементах, на той ступени эволюции человека, которая намного предшествует во времени хищнической культуре. Вполне возможно, что именно в условиях хищничества вера в удачу приобрела форму пристрастия к азартным играм, став таким образом главным элементом темперамента спортивного склада. Той особенной формой, в которой она встречается в современном обществе, эта вера обязана, вероятно, сохраняющимся хищническим порядкам. Но по существу, она сложилась задолго до хищнической стадии развития культуры. Вера в удачу — одна из форм анимистического восприятия действительности. Такое восприятие было характерно в основном на ранних этапах культуры, на протяжении какого-то времени оно претерпевало соответствующие изменения и уже на более поздней стадии было унаследовано обществом в особой форме, продиктованной хищническим укладом жизни. Во всяком случае, веру в удачу нужно рассматривать как архаическую черту, унаследованную от прошлого, более или менее отдалённого, и не соответствующую в той или иной мере нуждам современного производства, в какой-то степени препятствующую достижению максимальной эффективности в коллективной экономической жизни.

Хотя вера в удачу и выступает основанием склонности к азартным играм, она не единственный элемент, из которого складывается привычка держать пари. Заключение пари по поводу исхода состязаний в силе и ловкости происходит по более отдалённым мотивам, без которых вера в удачу едва ли стала бы занимать доминирующее положение как яркая черта спортивной жизни. Таким более отдалённым мотивом является желание победы, предвкушаемой самим участником состязания или болельщиком той или иной стороны, желание добиться превосходства ценой проигрыша противника. Мало того, что пропорционально размеру денежного выигрыша или проигрыша победа одной стороны оказывается более блистательной, а поражение другой стороны — более тяжёлым и унизительным; хотя уже это является существенно важным обстоятельством. Пари заключается и ещё с одной целью (это не выражается в словах и не признается даже in petto — в душе) — увеличить шансы на успех того участника состязания, на которого делается ставка. При этом предполагается, что вложенные деньги и озабоченность болельщика не могут не влиять на исход состязания. Здесь наблюдается особенное проявление инстинкта мастерства вместе с ещё более ярко выраженным чувством уверенности, что умилостивление и подкрепление эмоциональными и материальными стимулами присущего-де событиям предрасположения не могут не принести победного результата нужной стороне. Склонность к заключению пари, выражаясь в поддержке фаворита в любом состязании, носит, бесспорно, хищнический характер. Вера в удачу выступает в пари как фактор, способствующий проявлению собственно хищнического побуждения. Можно сказать, что в той мере, в какой вера в удачу находит выражение в заключении пари, она должна считаться составной частью характера хищнического типа. Эта вера, по тем элементам, из которых она складывается, является архаической привычкой и относится фактически к ранним свойствам человеческого характера в его недифференцированном виде; но когда эта вера становится фактором хищнического соперничества и, таким образом, происходит её обособление в виде привычки к азартным играм, то в такой более развитой и особенной форме её нужно отнести к разряду черт характера варвара.

Вера в удачу является представлением о причинной обусловленности случайного в последовательности явлений. На экономической эффективности всякой общности, в которой эта вера в различных её видоизменениях и проявлениях находит достаточно широкое распространение, она сказывается весьма серьёзным образом. Её влияние настолько велико, что даёт основание для более подробного обсуждения происхождения этой веры, её содержания, а также её проявления в функционировании экономической системы; этим оправдывается и обсуждение той роли, которую играет праздный класс в её сохранении, дифференциации и распространении. В том развитом, совокупном виде, в котором она наиболее легко обнаруживается у варвара на хищнической стадии развития культуры или в спортивном темпераменте у представителей современных общностей, эта вера включает в себя по меньшей мере два различных элемента, которые нужно рассматривать как две стороны в принципе одного и того же образа мысли либо как один и тот же психологический фактор на двух последовательных этапах его эволюции. Тот факт, что эти два элемента появляются последовательно на одной линии развития, не препятствует их сосуществованию в образе мышления какого-либо индивида. На более примитивной стадии (или более архаичной формой) выступает зарождающаяся анимистическая вера, или анимистическое представление о предметах и отношениях между ними, когда предмету или явлению приписываются квазиличностные свойства.

Для древнего человека квазиличностной особенностью обладают все предметы и явления в его окружении, которые имеют какое-либо очевидное или кажущееся влияние на его жизнь. Они, как предполагается, обладают волей или, скорее, склонностями, которые входят в совокупность причин и каким-то загадочным образом влияют на исход событий. Вера человека, обладающего спортивным темпераментом, в удачу и случай — то есть в причинную обусловленность случайного — является слабо выраженным или рудиментарным анимистическим чувством. Это чувство распространяется на предметы и ситуации зачастую весьма неопределённым образом; однако обычно оно так или иначе связано с представлением о возможности умилостивить или обмануть хитростью и лестью, либо же помешать раскрыться склонностям, якобы присущим тем вещам, которые составляют реквизит, набор принадлежностей любого состязания, исход которого решают ловкость и случай. Мало кто из увлекающихся спортом людей не имеет обыкновения носить амулеты, или талисманы, в которых, дескать, и заключается какая-то сила. И не меньше находится таких людей, которые опасаются «дурного глаза», способного «сглазить» как участников, так и реквизит того или иного состязания, являющегося поводом для заключения пари; многие полагают, что факт их поддержки конкретного участника или какой-либо из сторон, занятых в состязании, должен делать и действительно делает эту сторону сильнее; талисман для многих людей значит нечто большее, чем просто безделушка.

В своей простой форме вера в удачу есть инстинктивное ощущение какой-то загадочной телеологической «склонности», свойственной предметам и ситуациям. Вещи или события наделяются «предрасположением» к определённому исходу, понимается ли этот исход (или конечная цель последовательности событий) как случайный или как преднамеренно преследуемый. От этого простого анимизма вера в удачу постепенно переходит в другую, производную от первой форму или стадию, упоминавшуюся выше, — в более или менее оформившуюся веру в загадочную сверхъестественную силу. Эта сила оказывает своё действие через посредство видимых предметов, с которыми она ассоциируется в сознании, хотя и не отождествляется с их материальной сущностью. Термин «сверхъестественная сила» употребляется здесь без каких-либо намёков на природу силы, которая так называется. Это лишь дальнейшее развитие анимистической веры. Сверхъестественная сила не обязательно понимается как в полном смысле слова сила, производящая какое-либо действие, тем не менее это — сила, наделённая неотъемлемым свойством личности в той мере, чтобы несколько произвольно влиять на результат любого предприятия и, в частности, любого состязания. Вездесущая вера в hamingia или gipta, придающая столько колорита исландским сагам и вообще ранним сказаниям германского фольклора, является примером такого понимания предрасположенности хода событий.

В таком выражении или в иной форме веры эта предрасположенность едва ли будет персонифицированной, хотя ей в той или иной мере приписывается отдельное бытие; она наделяется личностными свойствами и уступает, как это иногда понимается, определённым обстоятельствам — обычно духовного или сверхъестественного характера. Широко известным и поразительным примером такой веры — на довольно продвинутой стадии дифференциации, когда происходит олицетворение сверхъестественного объекта, к которому обращаются за помощью, — является решение спора в личном поединке. При этом всегда считалось, что сверхъестественный агент действовал по заявке, играл роль судьи, определял результат борьбы и выносил решение, исходя из такого особо оговорённого критерия, как равенство или законность претензий каждого из участников поединка. Похожее понимание загадочной, но духовно необходимой «склонности», приписываемой вещам, все ещё прослеживается как незаметный элемент распространённой в людях веры — её обнаруживает, например, общепризнанный принцип «трижды вооружён тот, на чьей стороне справедливость», — принцип, который сохраняет своё значение для обыкновенной не слишком задумывающейся личности даже в современных цивилизованных общностях. Сохранившееся воспоминание о вере в hamingia, или в промысел невидимой десницы, прослеживается в факте принятия данного принципа, но является слабым и, пожалуй, неопределённым; во всяком случае, она, по-видимому, смешивается с другими психологическими моментами, не являющимися по своему характеру анимистическими.

Помня о цели данного рассмотрения, необходимо более пристально вглядеться в тот психологический процесс, или этнологическую родословную, по которой последнее из двух пониманий предрасположенности хода событий происходит из первого. Этот вопрос может быть очень важен для социальной психологии или теории эволюции верований и религиозных обрядов. Также может иметь принципиальное значение то, связаны ли вообще эти два понимания как последовательные формы в развитии одних и тех же представлений. О существовании таких проблем здесь говорится лишь затем, чтобы отметить, что предмет настоящего обсуждения лежит в другой плоскости. В том же, что касается экономической теории, эти две формы веры в удачу, или в имеющуюся у вещей экстракаузальную тенденцию или предрасположенность, по существу, носят одинаковый характер. Они имеют экономическое значение как элементы образа мысли, сказывающиеся на привычных взглядах индивида на те явления и их свойства, с которыми он вступает в контакт, и сказывающиеся тем самым на способности индивида служить целям производства. Следовательно, независимо от каких-либо вопросов, связанных с красотой, достоинством или благотворностью любой анимистической веры, остаётся уместным обсуждение её экономического значения в плане полезности индивида как экономического и, в частности, производственного фактора.

Уже было замечено в связи с вопросами, рассмотренными ранее, что для наибольшей пригодности индивида к работе по осуществлению сложных технологических процессов в современном промышленном производстве оп должен быть наделён способностью и навыком легко схватывать и увязывать между собой события с точки зрения их причинно-следственной связи. Как в целом, так и в отдельных моментах промышленное производство представляет собой процесс, характеризующийся количественно измеримой причинностью. «Умственные способности», требующиеся от рабочего, как и от управляющего производственным процессом, есть не что иное, как известная степень лёгкости восприятия количественно определённой причинно-следственной связи и приспособление к ней. Эта лёгкость восприятия и приспособления — то, чего недостаёт бестолковым рабочим, — и развитие этой способности являются целью, преследуемой при их обучении, поскольку обучение служит повышению их производственной «эффективности».

В той мере, в какой унаследованные способности или подготовка заставляют индивида считаться с фактами и их последствиями с точки зрения, отличной от понимания реальной действительности, эти унаследованные способности снижают его производительность или полезность в производстве. Снижение профессиональной пригодности вследствие склонности к анимистическим способам восприятия фактов особенно очевидно, когда оно берётся в целом — то есть конкретная народность с анимистическим складом рассматривается как целое. Препятствия, создаваемые анимизмом, в экономическом развитии при современной системе крупного промышленного производства заметнее, чем при любой другой, и имеют более далеко идущие последствия. В современных производственных общностях промышленное производство все в большей степени превращается в сложную систему взаимозависимых органов и функций, а поэтому свобода от предубеждений в понимании того, что выступает причиной тех или иных явлений, становится всё более необходимой для работоспособности людей, участвующих в производстве. При системе ручного труда подобная предвзятость в образе мышления рабочих может, и в очень значительной мере, компенсироваться ловкостью, усердием, физической силой или выносливостью.

Аналогично обстоит дело в сельскохозяйственном производстве традиционного типа, имеющем близкое сходство с ремесленным трудом по характеру предъявляемых к работнику требований. В обоих случаях работник сам является исходной движущей силой, от которой все главным образом и зависит, а силы природы, вовлечённые в его производственный процесс, воспринимаются большей частью как загадочные и случайные факторы, действие которых не может происходить ни по усмотрению работника, ни под его контролем. По общему представлению, относительно малая часть производственного процесса в этих видах производства остаётся предоставленной неизбежному чередованию всеобъемлющей механической последовательности событий, которая должна пониматься с точки зрения причинности и к которой должны быть приспособлены производственные операции и действия работника. С развитием промышленной системы производства достоинства ремесленника всё меньше и меньше идут в расчёт в качестве компенсации скудных умственных способностей или неуверенного понимания причин и следствий. Строение промышленного производства всё больше и больше напоминает по своему характеру механизм, в котором умение выделять и отбирать из природных сил такие, которые будут своим действием служить людям, становится обязанностью человека. Роль работника в промышленном производстве меняется, превращаясь из обладания исходной движущей силой в распознавание и оценку поддающихся количественному выражению физических явлений и их последствий. Способность быстрого понимания и непредвзятой оценки явлений в окружающей его среде приобретает сравнительно большое экономическое значение, и любой элемент из совокупности мыслительных привычек работника, вторгающийся в его образ мыслей и затрудняющий понимание реальной последовательности событий, пропорционально этому приобретает всё большее значение как помеха, действие которой снижает полезность индивида для производства. Вследствие совокупного влияния на формирование у людей привычных взглядов и представлений даже незначительное или незаметное пристрастие к обращению за объяснением повседневных явлений к основаниям, отличным от поддающейся количественному выражению причинности, может производить существенное снижение эффективности коллективного труда общности.

Анимистический склад ума может встречаться в начальной, недифференцированной форме рудиментарной веры или на более поздней и более целостной стадии, когда наблюдается антропоморфическое олицетворение приписываемой событиям предрасположенности. Производственное значение такого живого анимистического представления, как и обращения к сверхъестественной силе или направляющему действию невидимой десницы, конечно, совершенно одно и то же в обоих случаях. Результат фактического влияния анимизма на производственную полезность индивида в каждом из этих случаев получается один и тот же; но степень господства данной привычки, те пределы, в которых она формирует образ мысли в его совокупности, изменяются от индивида к индивиду в зависимости от того, насколько непосредственно, насколько безотлагательно и всегда ли без обращения к другим возможностям индивид привычным ему образом применяет анимистическую или антропоморфическую доктрину, имея дело с явлениями окружающей его среды. Привычка анимистического подхода к действительности затемняет понимание причинной последовательности, однако более раннее, менее осознанное, менее определённое анимистическое чувство, как можно ожидать, оказывает на умственные процессы индивида более всеобъемлющее влияние, чем высшие формы антропоморфизма. Там, где наличествует привычка анимистического подхода к действительности в наивном виде, сфера её распространения и применения не является ни чёткой, ни ограниченной. Поэтому в жизни человека она на каждом шагу будет воздействовать на его мышление — везде, где бы ему ни приходилось иметь дело с материальными средствами жизнедеятельности.

При более позднем и более зрелом развитии, после того как анимизм определился посредством процесса развития антропоморфизма, когда довольно последовательным образом сфера его выражения стала ограничиваться далёким и невидимым, происходит расширение области повседневных фактов, которые могут объясняться без обращения к сверхъестественной силе, в которой выражается суть любой развитой анимистической веры. Сведённая в нечто очень цельное, олицетворённая сверхъестественная сила уже не вяжется с повседневными жизненными явлениями, и поэтому легко усваивается привычка объяснять множество тривиальных и заурядных явлений с точки зрения их естественного следования. Этому временному объяснению дозволяется, по недосмотру и в применении к явлениям незначительным, оставаться решающим до тех пор, пока раздражение особым стимулом или неразрешимое затруднение не приведут индивида обратно в его вассальную зависимость от сверхъестественного. Но когда возникают крайние затруднения, то есть когда появляется особенная надобность полного и свободного обращения к закону причины и следствия, то обычно индивид, если он наделен антропоморфической верой, прибегает к сверхъестественной силе как к универсальному объяснению.

Стоящий вне естественных причин агент, или «предрасположенность», обладает крайне высокой полезностью в качестве спасительного выхода из затруднения при объяснении того или иного явления; однако его полезность совершенно не экономического рода. Спасительным прибежищем и источником особого утешения сверхъестественный агент становится по мере закрепления за ним постоянных и специфических признаков, свойственных антропоморфическому божеству. Антропоморфическое божество прельщает не только на том основании, что обращением к нему разрешаются трудности, возникающие при объяснении явлений с точки зрения причинно-следственной связи. Здесь было бы неуместно останавливаться на очевидных и общепринятых достоинствах антропоморфического-божества с точки зрения эстетического, этического или психологического интереса или же исходя из более отдалённых соображений: государственной, военной или социальной политики.

Рассматриваемый здесь вопрос касается; того экономического — менее живописного и не столь настоятельно важного — значения, которое имеет вера в сверхъестественную силу как привычный образ мышления индивида, влияющий на его производственную полезность. И даже в пределах этой узкой экономической сферы рассмотрение по необходимости ограничивается непосредственным значением такого образа мышления работника и не распространяется на более отдалённые экономические последствия. Увидеть эти последствия весьма нелегко. Из-за существующих предубеждений в отношении того, в какой степени духовный контакт с этаким божеством способствует жизни, всякая попытка выяснить их экономическое значение, должно быть, на данный момент бесполезна. Прямое, непосредственное действие, которое анимистический образ мышления вообще оказывает на склад ума верующего, направлено на понижение имеющихся у него умственных способностей в том отношении, в каком умственные способности особенно важны для современного промышленного производства. В различной степени это действие зависит от того, является сверхъестественный агент или «предрасположение», в которое верит индивид, высшей или низшей формой антропоморфизма. Это справедливо в отношении представления варвара и человека спортивного темперамента об удаче, а также в отношении несколько более развитой веры в антропоморфическое божество, такой, которой обычно обладает та же категория людей. Это также нужно считать справедливым — хотя трудно сказать, с какой относительной степенью неопровержимости, — в отношении антропоморфических культов, получивших наиболее адекватное развитие, тех, что привлекают благочестивого культурного человека.

Неспособность к производственному труду вследствие распространённой приверженности к одному из высших антропоморфических культов является, может быть, относительно незначительной, однако её нельзя не принимать во внимание. И даже великосветские культы западноевропейской культуры не представляют собой самой дифференцированной стадии развития человеческого представления о внепричинной предрасположенности явлений. То же анимистическое представление обнаруживается и в таких ослабленных формах антропоморфизма, как находивший откликв XVIII веке призыв к природному порядку и естественным правам человека, а также в представляющей эти формы сегодня, явно постдарвиновской концепции о тенденции к лучшему в процессе эволюции. Это анимистическое толкование явлений является разновидностью ошибки логического вывода, известной логикам под именем ignava ratio. С точки зрения науки и производства это толкование означает грубую ошибку в понимании и оценке событий.

Привычка анимистического восприятия действительности, не говоря уже о её прямых производственных последствиях, имеет определённое значение для экономической теории по другим основаниям.

1. Она является достаточно достоверным указанием на то, что в характере человека присутствуют и даже обладают известной силой другие, сопровождающие эту привычку существенно важные в экономическом отношении архаические черты.
2. Существенные последствия того кодекса благочестивых приличий, которому при развитии какого-либо антропоморфического культа даёт начало привычка анимистического восприятия, состоят:
   • а) в воздействии на систему материального потребления и на доминирующие в общности каноны вкуса, что предполагалось в одной из предыдущих глав;
   • б) в стимулировании и сохранении известной привычки признавать подчинённое к вышестоящему лицу положение — в укреплении существующих представлений о статусе и вассальной зависимости.

Сумма привычек мышления, указанных в последнем пункте (б), входит в характер любого индивида и в известном смысле составляет одно целое. Заметная изменчивость, отмечающаяся в каком-либо одном моменте из этого органического целого, влечёт за собой сопутствующие изменения в привычном выражении жизни в других областях или в других сферах деятельности. Такая изменчивость в привычных выражениях образа мысли наблюдается на протяжении жизни отдельного индивида; привычка, сформировавшаяся под воздействием определённого стимула, неизбежно будет влиять на характер ответной реакции на другие стимулы. Модификация природы человека в каком-то одном моменте представляет собой видоизменение природы человека как единого целого. На этом основании и, может быть, в ещё большей степени в силу других причин, которые не являются столь заметными и не могут здесь обсуждаться, эти сопутствующие видоизменения выражаются в развитии черт человеческого характера. Так, например, варварские народности с хорошо развитым хищническим укладом жизни обладают также сильным, преобладающим над другими привычками анимистическим восприятием, имеют сложившийся антропоморфический культ и живое представление о статусе. С другой стороны, на предшествующих варварской культуре ступенях, как и на более поздних, следующих за ней стадиях развития, антропоморфизм и сильные анимистические представления о материальной действительности не так бросаются в глаза. Также более слабым оказывается в целом чувство статуса в миролюбивых общностях.

Нужно заметить, что на дохищнической стадии развития культуры у большинства, если не у всех народностей, должна была обнаруживаться живая, но несколько специфическая анимистическая вера. Первобытным дикарём его анимизм воспринимается менее серьёзно, чем варваром или тем же дикарём на более поздних этапах его эволюции. Примитивный анимизм разрешается причудливым мифотворчеством, а не вынужденным суеверием. «Инстинкт спортивного мастерства», отношения статуса и антропоморфизм обнаруживаются позже, в культуре варварства. И в наши дни в темпераментах отдельных людей цивилизованного общества наблюдаются сопутствующие модификации того же набора психологических черт. В современных условиях хищнический темперамент варвара представлен в тех индивидах, которые занимаются и увлекаются спортом, охотой; им свойственно верить в удачу, у них имеется сильное ощущение присущей-де вещам анимистической предрасположенности — на этом основании они предаются азартным занятиям. То же можно сказать об антропоморфической вере у этой категории лиц. Те из них, кто по собственной воле поклоняется какому-то культу, выбирает обычно одно из наивных и последовательно антропоморфических верований; мало кто из людей со спортивным темпераментом стремится найти утешение в таких менее антропоморфических культах, как унитарии или универсалисты ⁴².

С таким соотношением антропоморфизма и доблестной деятельности тесно связан тот факт, что антропоморфические культы содействуют сохранению, если не зарождению, склада ума, благотворно сказывающегося на развитии различий в статусе, благоприятствующего сохранению соответствующих режимов. Правда, здесь совершенно невозможно сказать, где заканчивается такое дисциплинирующее влияние культа и где начинается очевидное проявление сопутствующих изменений в наследственных чертах. В их наиболее развёрнутом виде и хищнический темперамент, и чувство статуса, и антропоморфический культ — все вместе принадлежат культуре варварства; между этими тремя явлениями, когда они возникают в обществе на этом культурном уровне, существует некоторая взаимозависимость. Того, насколько они оказываются взаимосвязанными друг с другом в привычках и способностях индивидов и социальных групп в наши дни, более чем достаточно, чтобы признать наличие схожей причинной или органической связи между этими психологическими явлениями, рассматриваемыми как характерные черты или привычки индивида. Из предшествующих моментов обсуждения следует, что различия в статусе как характерная особенность социального устройства явились следствием хищнического образа жизни. По своему происхождению отношение статуса представляет собой не что иное, как сильно выраженную хищническую позицию.

С другой стороны, антропоморфический культ стал подробным кодексом различий в статусе, перенесённых на понятие о сверхъестественной, загадочной предрасположенности, приписываемой предметам материального мира. Таким образом, и этот культ по внешним факторам его происхождения можно рассматривать как продукт всепроникающего анимистического представления варвара. Это представление определялось хищническим образом жизни, претерпевало известные изменения, в результате чего сложилась вера в олицетворённую сверхъестественную силу, наделённую полным набором привычек, отражающих характерный для человека хищнической культуры образ мысли.

Следует принять во внимание наиболее выраженные психологические черты, которые в данном случае имеют непосредственное значение для экономической теории:

• хищнический, сопернический склад ума, названный здесь доблестью — как следует из соответствующей главы, — выступает в эпоху варварства лишь вариантом общечеловеческого инстинкта мастерства, принявшего такую вот особенную форму под направляющим действием привычки завистнического сопоставления людей;
• отношение статуса — официальное выражение завистнического сопоставления, подведённого под известный шаблон и расписанного по утверждённой схеме;
• антропоморфический культ, по крайней мере в начальный период его расцвета, — институт, характерным элементом которого является отношение статуса, существующее между человеком как подчинённым субъектом и вышестоящей олицетворённой сверхъестественной силой.

Если помнить об этом, то не должно быть никаких затруднений в признании тесной связи между этими тремя явлениями, касающимися природы человека, и жизнью общества; в некоторых её существенных элементах эта связь равносильна тождеству. С другой стороны, система, основанная на отношении статуса и хищническом образе жизни, — это выражение инстинкта мастерства в том его виде, который он принимает в силу обычая завистнического сравнения; вместе с тем антропоморфический культ и обычай соблюдения обрядов благочестия — это выражение анимистического представления людей о наличии в предметах материального мира некоей предрасположенности — представления, выработавшегося под влиянием, по существу, той же самой привычки завистнического сравнения.