Торстейн Веблен:
Теория праздного класса.
Глава VII. Одежда как выражение денежной культуры

Уместно будет несколько более подробно показать на примерах применение уже изложенных экономических принципов к повседневным явлениям в какой-то одной области общественной жизни. Для этой цели ни в какой сфере потребления не открывается более удачной возможности для иллюстрации, чем в расходах на одежду. Особое выражение в моделях одежды находит правило материального расточения, хотя в одних и тех же моделях представлены и примеры других, родственных принципов денежной репутации. Действенно служат своему назначению другие способы доказательства денежного положения, и они в моде всегда и во всём, однако у расходов на одежду есть то преимущество над большинством других способов, что наше одеяние всегда служит свидетельством нашего денежного положения, указывая на него при первом же взгляде всякого постороннего наблюдателя.

Также верно, что в одежде более явно присутствует и, может быть, практикуется всеми в большей мере, чем в любой другой сфере потребления, общепризнанное желание расходовать напоказ. Все без труда согласятся с той банальностью, что люди всех классов, подвергая себя расходам на одежду, большей частью делают это не для того, чтобы защитить свою персону от холода, а ради респектабельного внешнего вида. И вероятно, ни в каком другом вопросе не возникает такого острого чувства убогости, которое ощущается, если мы не дотягиваем до уровня, установленного общественным обычаем в одежде. В отношении одежды в большей степени, чем в отношении многих других статей потребления, справедливо то, что люди будут выносить весьма существенные лишения в жизненных благах, чтобы только позволить себе то, что считается приличным размером расточительного потребления, так что отнюдь не необычным явлением оказываются живущие в суровом климате люди, которые носят лёгкую одежду, только чтобы казаться хорошо одетыми. А рыночная стоимость товаров, используемых для одежды, в гораздо большей степени складывается из модности, репутации товаров, чем из той физической функции, которую они выполняют, облекая персону владельца. Потребность в одежде является явно «высшей», или духовной, потребностью.

Ни всецело, ни даже главным образом эта духовная потребность в одежде не выражает наивную склонность к демонстрации расходов. Закон демонстративного расточительства в одежде, как и в других вещах, преимущественно косвенным образом является направляющим принципом потребления, формируя каноны вкуса и благопристойности. В случаях обычного рода сознательный мотив владельца или покупателя демонстративно расточительного одеяния — это потребность подчинения установленному обычаю и существования на уровне признанных обществом норм вкуса и почтенности. Дело не только в том, что нужно следовать кодексу приличий в одежде, чтобы избежать страданий, которые доставляют неблагосклонные замечания и молва, хотя сам по себе этот мотив имеет очень большое значение, но, помимо этого, требование дорогостоимости так укоренилось в образе наших мыслей в вопросах одежды, что иное сколько-нибудь недорогое одеяние вызывает у нас инстинктивное отвращение. Не анализируя и не размышляя, мы чувствуем, что недорогое является недостойным. «По одёжке встречают». «Дорого и мило, дёшево и гнило» — этот принцип в одежде осознается справедливым, ослабляясь как раз меньше, чем в других сферах потребления. По критериям вкуса и пригодности недорогой предмет одежды считается плохим — в соответствии с принципом «дёшево и гнило».

Мы считаем вещи красивыми, так же как и полезными, где-то в прямой зависимости от того, насколько велика их цена. За малыми и незначительными исключениями мы находим дорогой предмет одеяния, сделанный вручную, гораздо предпочтительнее по его красоте и полезности, чем менее дорогую подделку под него, как бы хорошо подложный предмет ни имитировал дорогостоящий оригинал; и в подложном предмете оскорбляет наши чувства не то, что он не дотягивает в форме или цвете или вообще в зрительном ощущении, — вызывающий отвращение предмет может быть такой точной копией, которая выдержит достаточно тщательный осмотр; и всё же, как только подделка будет выявлена, его эстетическая ценность и его рыночная стоимость тоже резко понижается. Можно утверждать, почти не боясь встретить возражение, что в одежде эстетическая ценность обнаруженной подделки, хотя и не только она, понижается где-то в том же отношении, в каком подделка дешевле, чем оригинал. Она теряет своё эстетическое благородство потому, что спускается ниже по денежной шкале.

Однако функции одежды как свидетельства платёжеспособности не заканчиваются на том, что одежда просто обнаруживает потребление материальных ценностей сверх того, что необходимо для физического благополучия. Она является хорошим prima facie свидетельством денежного преуспевания, а следовательно, достоинства в глазах общества. Но у одежды есть возможности более широкие и изысканные, нежели такое грубое, очевидное свидетельство одного только расточительного потребления. Если в дополнение к тому, что владелец одежды может позволить себе потреблять вольно и неэкономно, можно, не повторяя усилий, показать заодно, что владелец (или владелица) одежды стоит выше необходимости зарабатывать на жизнь, свидетельство достоинства повышается в весьма значительной степени. Следовательно, наша одежда, чтобы отвечать своему назначению действенным образом, должна не только быть дорогой — нужно, чтобы всякому наблюдателю становилось ясно, что её владелец не занят ни в каком виде производительного труда. В эволюционном процессе, которым паш способ одеваться был доведён до его настоящего совершенно восхитительного соответствия с его назначением, должное внимание было уделено побочному способу доказательства благопристойности.

Всякое подробное рассмотрение по общему представлению изящного одеяния докажет, что такое одеяние способно во всём, вплоть до отдельного элемента, создавать впечатление, что носящий его человек не привык прилагать никаких полезных усилий. Само собой разумеется, никакая одежда не может считаться красивой или даже приличной, если на ней видны следы выполнения носящим физической работы — вроде грязи или изношенности. Приятное впечатление от аккуратного и незапятнанного наряда создаётся, если не совсем, то в значительной степени, благодаря тому, что он наводит на мысль о праздности — освобождённости от личного контакта с производственным процессом какого бы то ни было рода. Значительная часть привлекательности, свойственной лакированной обуви, безупречному белью, сияющей шляпе в форме цилиндра и прогулочной трости, столь сильно усугубляющим прирождённое чувство собственного достоинства господина, идёт от того, что в них содержится многозначительный намёк: их владелец, так одетый, не может быть причастным ни к какому занятию, прямым и непосредственным образом представляющему собой какую-нибудь общественную пользу. Изысканная одежда служит своему назначению не только в силу дороговизны, но и на том основании, что она является эмблемой праздности. Она не только доказывает, что носящий её в состоянии потреблять относительно большие ценности, но и в то же время — что он потребляет, не производя.

В способе демонстрации воздержания носящего одежду человека от занятия производительным трудом женская одежда идёт ещё дальше, чем мужская. Не нужно никаких аргументов для подкрепления вывода о том, что женские шляпки стилем поизысканнее способствуют тому, чтобы сделать труд невозможным, ещё более, чем это делает мужской цилиндр. К свидетельству вынужденной праздности, представляемому блеском, женская обувь прибавляет так называемый французский каблук, потому что высокий каблук явно делает крайне трудной любую, даже самую простую и самую необходимую физическую работу. Подобное в ещё большей степени справедливо в отношении юбки и прочих характерных для женской одежды элементов. Существенным основанием крепкой привязанности к юбкам является как раз вот что: они дороги и они стесняют каждое движение носящей, лишая её возможности выполнять какую-либо полезную работу. Подобное справедливо в отношении обычая женщин носить чрезмерно длинные волосы.

Однако женское одеяние не только в большей степени, чем одежда современного мужчины, доказывает освобождённость от труда; оно прибавляет специфическую и очень характерную особенность, которая по виду отличается от всего привычным образом употребляемого мужчинами. Этой особенностью является ряд приспособлений, типичный пример которых — корсет. Корсет с точки зрения экономической — это по существу своему увечье, переносимое с той целью, чтобы понизить жизнеспособность женщины и сделать её явно и постоянно непригодной к работе. Правда, корсет портит личную привлекательность носящей, но претерпеваемая на этот счёт потеря компенсируется приобретением в почтенности, происходящей от её заметно повышающейся дороговизны и немощности. Можно вообще считать, что женственность женской одежды сводится как материальное явление к тому, что свойственные женщинам наряды оказывают более действенное препятствие полезному приложению сил. Это различие между мужским и женским одеянием мы отмечаем просто как характерную особенность. Теперь будет рассмотрено основание её распространения.

Пока, стало быть, в качестве наиболее важного, доминирующего в одежде правила мы имеем общий принцип демонстративного расточительства. Дополнительно к этому принципу как его непосредственное следствие мы получаем в качестве второго правила принцип демонстративной праздности. В моделировании одежды это правило приобретает форму всевозможных изобретений, призванных показать, что носящий не занимается и, насколько это может обнаруживать одежда, не способен заниматься производительным трудом. Помимо этих двух принципов, существует третий, едва ли обладающий меньшей обязательной силой и который придёт на ум всякому, кто как-нибудь задумается над этим предметом. Одежда должна быть не только дорогой и неудобной, она должна в то же время быть современной. До сих пор не было предложено никакого достаточно удовлетворительного объяснения явлению меняющихся фасонов. Настоятельная необходимость одеваться по последней общепризнанной моде, так же как и тот факт, что эта общепризнанная манера одеваться постоянно меняется из сезона в сезон, достаточно знакомы каждому, но теории, объясняющей эти постоянные изменения и перемены, разработано не было. Мы можем, конечно, сказать, и это будет вполне последовательно и правдоподобно, что принцип новизны — это ещё одно следствие закона демонстративного расточительства. Очевидно, что если всякому наряду дозволяется служить своему назначению лишь короткое время и если в настоящем сезоне больше не используется, не переносится из прошлого сезона никакое одеяние, то расточительные расходы на одежду сильно возрастают. Всё это хорошо, однако пока мы рассмотрели лишь негативные стороны. Учтя эти обстоятельства, мы практически имеем основание сказать лишь то, что правило демонстративного расточения осуществляет надзор и контроль во всех вопросах, связанных с одеждой, так что всякое изменение в фасонах должно подчиняться требованию расточительности; оно оставляет нерешённым вопрос, касающийся мотива возникновения перемен в преобладающих стилях одежды и их признания, не объясняя также, почему в настоящее время сообразность с данным стилем является, как мы знаем, столь обязательной.

За объяснительным принципом, способным послужить мотивом для выдумки и нововведения в модах, нам придётся обратиться к первобытному, неэкономическому мотиву, положившему начало одеянию, — мотиву украшения. Не вдаваясь в пространное обсуждение того, как и почему при направляющем действии закона дорогостоимости заявляет о себе этот мотив, можно утверждать, что, вообще говоря, каждое последующее нововведение в модах является попыткой предоставить взору что-то по виду более приемлемое для нашего чувства формы и цвета или более эффективное, чем то, что заменяется. Изменяющийся стиль одежды — выражение неустанного поиска чего-то, что польстит нашему эстетическому ощущению; однако поскольку каждое нововведение подвергается отбору, производимому нормой демонстративного расточения, то диапазон, в котором может иметь место нововведение, несколько ограничен. Нововведение должно быть не только более красиво или чаще, наверное, менее неприятно, чем то, что оно заменяет, но оно должно также подходить под. общепринятую норму дорогостоимости.

С первого взгляда могло бы показаться, что результатом такой непрестанной борьбы за достижение красоты в одежде должно бы быть постепенное приближение к художественному совершенству. Мы могли бы естественным образом ожидать, что в модах должна проявиться заметная тенденция в направлении какого-либо одного или нескольких видов одеяния, более других подходящих людям; и мы могли бы даже ощутить, что у нас есть реальная почва для надежды, что сегодня, после всех усилий и всей изобретательности, столько лет затрачиваемых на одежду, моды должны бы были достичь относительного совершенства и постоянства, вплотную приближаясь к разумному художественному идеалу. Однако дело обстоит иначе. Действительно, было бы очень неосмотрительно-утверждать, что современная манера одеваться более идёт-к лицу, чем манера одеваться десять лет назад, или двадцать, или пятьдесят, или сто лет назад. С другой стороны, не вызывает никаких возражений утверждение, что модная манера одеваться две тысячи лет назад более идёт к лицу, чем самые сложные и трудоёмкие сооружения из одежды в наши дни.

Значит, только что предложенное толкование явления моды не объясняет всего, и нам придётся разбираться дальше. Хорошо известно, что определённые, относительно устойчивые стили и виды одежды выработались в различных частях света, как, например, среди японцев, китайцев и других восточных народов; аналогично — среди греков, римлян и других восточных народов древнего мира; так же как в поздние времена и среди сельского населения почти в каждой европейской стране. Эти национальные, или народные, костюмы, как признается компетентными ценителями, являются более художественными, больше идут к лицу, чем современное цивилизованное одеяние непостоянных стилей. В то же время они являются, обычно по крайней мере, явно менее расточительными; другими словами, в их структуре легче обнаруживаются элементы, отличные от расходования напоказ.

Такие относительно постоянные костюмы распространены обычно в небольших районах, имеющих довольно точные границы, и незаметно и постепенно видоизменяются от места к месту. В каждом случае они вырабатывались народами или классами, которые беднее нас, и они особенно свойственны странам, местностям и временам, где и когда население, или по крайней мере тот слой населения, к которому принадлежит рассматриваемый костюм, является относительно однородным, устойчивым по составу и оседлым. Другими словами, в тех условиях, где норма демонстративного расточительства заявляет о себе менее властно, чем в больших современных городах с высокой культурой, относительно подвижное и богатое население которых задаёт сегодня тон в вопросах моды, — там вырабатываются постоянные стили одежды, которые будут выдерживать испытание временем. Страны и классы, которые таким образом выработали фиксированные, отличающиеся художественным исполнением стили в одежде, находились в таких обстоятельствах, что денежное соперничество в их среде происходило не в демонстративном материальном потреблении, а в демонстративной праздности. Таким образом, будет, вообще говоря, справедливым утверждение, что моды наименее постоянны, меньше всего идут к лицу в тех общностях, где, как у нас, наиболее властно заявляет о себе принцип демонстративного материального расточения. Всё это свидетельствует об антагонизме между художественным мастерством в одеянии и высокой стоимостью. Фактически правило демонстративного расточительства несовместимо с требованием, чтобы одежда была красивой или шла к лицу. И этот антагонизм раскрывает источник непрестанных перемен в моде, которые не могут быть объяснены ни одним только каноном красоты, ни одним каноном дорогостоимости.

Критерий почтенности требует, чтобы в одежде было-видно расточительное расходование, однако природному вкусу всякая расточительность противна. Уже говорилось о психологическом законе, по которому все люди — а женщины, быть может, даже в большей степени — не терпят бесполезности усилий или расходов — так и природа, как кем-то было сказано, не терпит пустоты. Однако принцип демонстративного расточительства требует явно бесполезных расходов; и получающаяся в результате демонстративная дороговизна одежды, следовательно, по существу безобразна. Отсюда мы находим, что при всяких нововведениях в одежде в каждой добавляющейся или изменённой детали — стремление избежать немедленного приговора обнаружением какой-нибудь показной цели; и в то же время находим, что требование демонстративного расточения не объясняет тенденции этих нововведений стать чем-либо большим, чем так или иначе бросающиеся в глаза претензии. Даже в своих самых вольных проявлениях мода если и уходит, то редко от симуляции какой-нибудь показной пользы. Мнимая полезность модных деталей одежды является, однако, столь очевидным притворством, а их фактическая бесполезность вскоре заставляетнас так прямо обратить на себя внимание, что становится нестерпимой, и тогда мы прибегаем к новому стилю. Однако новый стиль должен подчиниться требованию почтенной расточительности и бесполезности, которая становится вскоре так же ненавистна, как бесполезность стиля-предшественника. И тогда единственное средство, которое-дозволяется нам законом расточения, — искать выход в каком-нибудь новом, равно бесполезном и несостоятельном сооружении. Отсюда идёт неотъемлемая уродливость модной одежды и её беспрестанное изменение.

Объяснив таким образом явление меняющихся мод, дальше следует привести истолкование в соответствии о фактами повседневной жизни. Среди таких повседневных фактов — широко известное пристрастие, которое все люди питают к стилям, модным в любой конкретный момент времени. Новый стиль входит в моду и в течение сезона продолжает пользоваться популярностью, и, по крайней мере пока он в новинку, люди почти все без исключения находят новый стиль привлекательным. Преобладающая мода воспринимается как красивая. Отчасти потому, что она приносит разнообразие, отличаясь от того, что ей предшествовало, отчасти потому, что она создаёт репутацию.

Как указано в прошлой главе, наши вкусы до некоторой степени формируются каноном почтенности, поэтому под его руководством что угодно будет приниматься как приличествующее до той поры, пока не исчезнет новизна или пока гарантия репутации не перейдёт к новой, ещё не изведанной конструкции, служащей тому же общему назначению. То, что якобы красота или «очарование» стилей, модных в какое-то определённое время, — красота всего лишь преходящая и неподлинная, подтверждается тем фактом, что ни один из многочисленных меняющихся фасонов не выдержит испытания временем. Рассматриваясь в перспективе лет пяти или более, лучшие из наших фасонов, если не вызывают у нас отвращения своим видом, то поражают нас своей нелепостью. Наша преходящая привязанность ко всему чему бы то ни было самому новому покоится на основаниях, отличных от эстетических, и длится лишь до тех пор, пока наше неизменное эстетическое чувство не заявит со временем свои права и не отвергнет это самое новое неудобоваримое изобретение. Нужно известное время, чтобы развилось эстетическое отвращение, при этом продолжительность требующегося для такого процесса времени в каждом отдельном случае находится в обратной зависимости от степени присущей рассматриваемому стилю одиозности. На этот раз связь между одиозностью и неустойчивостью в модах даёт основание для вывода о том, что, чем скорее сменяют друг друга стили одежды, тем они противнее здравому вкусу. Предполагается, следовательно, что, чем дальше стоит «общество, особенно богатые классы общества, по росту богатства и подвижности, а также по диапазону социальных контактов, тем более властно будет утверждаться закон демонстративного расточения в вопросах одежды, тем сильнее будет тенденция канона денежной благопристойности подчинять себе чувство красоты или завладевать им, тем скорее будут смещаться и изменяться моды и тем нелепее и нестерпимее будут меняющиеся стили, входящие в моду один вслед за другим.

В теории одежды остаётся обсудить ещё по меньшей мере один момент. Большая часть сказанного применима как к мужской одежде, так и к одежде женщин; хотя в нынешние времена это почти во всех моментах применимо с большей силой к одежде женщин. Однако в одном вопросе одежда женщин существенно отличается от одежды мужчин. В женской одежде присутствует явно более настоятельное требование в отношении таких черт, которые свидетельствуют об освобождённости женщин от всякого заурядного производительного занятия или о неспособности к таковому. Такое характерное свойство женского одеяния представляет собой интерес, не только делая более совершенной теорию одежды, но и подтверждая сказанное ранее об экономическом положении женщины в прошлом и настоящем.

Как было видно при обсуждении статуса женщины под рубриками подставная праздность и подставное потребление, в ходе экономического развития обязанностью женщины стало потреблять подставным образом за главу семейства, и её одеяние подчиняется этой цели. В результате явно производительный труд стал в особой степени унизителен для почтенной женщины, и поэтому при моделировании женской одежды должны прилагаться особые старания создать у зрителя впечатление (часто, нужно признать, ложное), что носящая данную одежду не занимается и пе может привычным для неё образом заниматься полезной работой. Приличие требует от уважаемых женщин последовательного воздержания от полезной работы и последовательной демонстративной праздности — в большей мере, чем от мужчин тех же слоёв общества. Нам действует на нервы одна только мысль о том, что какая-либо благовоспитанная женщина по необходимости зарабатывает себе на жизнь полезным трудом. Это не «женская сфера». Сфера женщины — хлопоты по дому, который она должна «делать красивым», сама являясь его «главным украшением». Ведь не говорят повсеместно о главе семейства как об украшении дома. Эта особенность, взятая в сочетании с тем фактом, что приличие требует от женщин неослабного внимания к тому, чтобы в их одежде и в прочих атрибутах была выставлена напоказ их дорогостоимость, служит подкреплением правильности того взгляда, который рассматривался ранее. Наша социальная система в силу того, что она происходит от патриархального уклада прошлого, отводит женщине особую роль — демонстрировать платёжеспособность её семьи. Согласно принципам современного цивилизованного общества, именно женщина должна заботиться о добром имени семейства, и потому сферой деятельности женщины является система расходов, доставляющих почёт, и демонстративной праздности, посредством которой главным образом и поддерживается престиж семьи. По идеальному замыслу, имеющему тенденцию к воплощению в жизни высших денежных слоёв, эта забота о демонстративном расточении материальных средств и сил должна в принципе быть единственной функцией женщины.

В тот период экономического развития, когда женщины были ещё в полном смысле собственностью мужчин, демонстративное исполнение роли праздного потребителя стало частью их обязательных функций. Женщины, не будучи предоставленными самим себе, осуществляя со своей стороны очевидное расходование и демонстрируя праздность, как правило, способствовали созданию доброго имени своему хозяину, а не себе; а отсюда следует, что, чем больше женщины в семье тратят и чем очевиднее тот факт, что они ничего не производят, тем похвальнее будет их образ жизни, тем эффективнее он будет служить семейству или его главе в деле обретения почтенности. Это справедливо до такой степени, что от женщин требовалось не только предоставлять доказательства праздной жизни, но даже лишать себя способности к полезной деятельности.

Именно в этом в одежде мужчин не удаётся достичь того, что достигается в женской одежде, и вполне обоснованно. Демонстративные расточительство и праздность почётны потому, что они являются свидетельством денежной силы; денежная сила почтенна или почётна потому, что в конечном счёте она свидетельствует о преуспевании и превосходящей мощи; следовательно, пускаемые в ход каким-либо индивидом доказательства расточения и праздности в его собственных интересах не могут последовательным образом принять такую форму или быть осуществлёнными столь совершенно, чтобы свидетельствовать о неспособности с его стороны или о его явном неудобстве, поскольку в таком случае демонстрировалась бы не превосходящая сила, а более низкое положение и демонстрация тем самым не достигала бы своей цели. Следовательно, там, где расточительное расходование и показное воздержание от физических усилий осуществляется обычно или в среднем в такой мере, чтобы было видно явное неудобство или добровольно вызванная физическая немощь, там всякий раз прямым логическим следствием является то, что рассматриваемая женщина исполняет это расточительное расходование и подвергается состоянию недееспособности не для своей личной выгоды в денежном престиже, а ради кого-то другого, от кого она находится в экономической зависимости, зависимости, которая в конечном итоге должна в экономической теории свестись к отношению рабства.

Теперь применим этот метод к женской одежде и выразим предмет в конкретных словах: высокий каблук, юбка, не годная к употреблению шляпка, корсет и общее неудобство носящей такую одежду, которое служит явной особенностью одеяния всех культурных женщин, и дают столь многочисленные доказательства того, что по принципам современного цивилизованного общества женщина в теории всё ещё находится в экономической зависимости у мужчин, — того, что она, возможно в теоретическом смысле, всё ещё является рабой мужчины. Причина всей этой демонстративной праздности, представляемой женщинами, и специфика их одежды просты и заключаются в том, что они — слуги, которым при разделении экономических функций была передана обязанность представлять доказательства платёжеспособности их хозяина.

Наблюдается заметная аналогия в этом отношении между одеяниями женщин и домашней прислуги, в особенности ливрейных лакеев. И те и другие старательно являют свидетельство излишней дорогостоимости, в обоих случаях заметно игнорируется физическое удобство носящего данную одежду. Однако одежды госпожи, вид которой старательно привлекает внимание если не к физической немощи, то к праздности владелицы, преуспевают в этом больше, чем одежда прислуги. Так и должно быть, ибо в теории, согласно идеальным принципам денежной культуры, госпожа дома — главный слуга дома.

Существует, помимо слуг, воспринимаемых как таковые, по крайней мере одна категория лиц, чей наряд уподобляет их классу слуг, проявляя в себе многие из признаков, составляющих женственность женской одежды. Это категория священнослужителей. Священнические облачения проявляют в себе в подчёркнутой форме все характерные особенности, которые, как было показано, являются доказательством зависимого статуса и показного образа жизни. Ещё более поразительным образом, чем это проявляется в повседневном образе жизни священника, облачения, которые, соответствуя своему названию, чрез-мерно украшены, нелепы, неудобны и стесняют движения, по крайней мере по виду, вплоть до мучения. В то же время священнику полагается воздерживаться от полезной работы и являть на людях бесстрастное печальное лицо, что очень близко к манере хорошо обученной прислуги. Ещё одной особенностью, производящей такое же впечатление, является выбритое лицо священника. Уподобление класса священнослужителей классу прислуги по поведению и одежде обусловлено сходством обеих категорий в их экономической роли. Теоретически, с точки зрения экономики священник является слугой, косвенно находящимся в личном услужении у божества, чью ливрею он носит. Его ливрея очень дорогого свойства, как ей и подобает для того, чтобы приличествующим образом выставить напоказ сан своего возвеличенного господина; но ливрея для того и создана, чтобы показать, что её ношение доставляет мало или вовсе не доставляет физического удобства тому, кто её носит, потому что является предметом подставного потребления и происходящий от её потребления почёт следует относить на счёт отсутствующего хозяина, а не слуги.

На практике не всегда последовательно соблюдается граница между женской одеждой, одеждой священников и слуг, с одной стороны, и мужской одеждой — с другой, по вряд ли будет оспариваться тот факт, что в образе мышления широких слоёв населения она проводится более или менее отчётливо. Конечно, встречаются и не стеснённые условностями мужчины, и таких немало, которые в своём слепом рвении быть безупречно и благопристойно одетыми переступают теоретическую грань между мужской и женской одеждой вплоть до того, что облачаются в одеяния, задуманные явно для того, чтобы изводить бренное тело; однако каждый без колебаний признает, что такое одеяние для мужчин является отходом от общепринятого. Мы привыкли говорить, что такая одежда «феминизирована», а иногда можно услышать замечание, что дескать такой-то или такой-то изысканный господин одет, словно лакей.

Некоторые явные расхождения в этой теории одежды заслуживают более подробного рассмотрения, в особенности те, которые знаменуют достаточно очевидное направление на более позднем этапе развития одежды. Мода на корсет является кажущимся исключением из правила примером применения которого она приводилась. Однако при более тщательном рассмотрении станет видно, что кажущееся исключение в действительности является подтверждением правила, заключающегося в том, что мода на любой конкретный элемент или определённую деталь одежды основана на их полезности в качестве доказательства денежного положения владельца. Общеизвестен тот факт, что в промышленно более развитых общностях корсетом пользуются лишь представители некоторых, весьма чётко определённых социальных слоёв. Женщины из слоёв победнее, особенно из сельского населения, обычно им не пользуются, разве что по праздникам как роскошью. Женщинам, принадлежащим к этим социальным группам, приходится усердно работать, и для создания мнимой праздности им мало проку каждый день подвергать своё тело мучениям. Пользование этим приспособлением по праздникам вызвано подражанием канонам благопристойности более обеспеченных социальных групп. Среди представителей слоёв, лежащих выше этого уровня с его бедностью и физическим трудом, корсет ещё одно-два поколения назад был практически незаменимым атрибутом безупречного социального положения для любой женщины, включая самых богатых и почтенных. Это правило продержалось так долго потому, что ещё не существовало обширного класса людей достаточно богатых, чтобы быть избавленными от подозрений в какой бы то ни было необходимости заниматься физическим трудом, и в то же время достаточно обширного, чтобы образовывать самостоятельную, изолированную социальную группу, многочисленность которой позволила бы создать особые правила поведения внутри группы, опирающиеся лишь на мнение, имеющее хождение среди представителей одного только своего класса.

Но теперь уже сложился достаточно обширный праздный класс, обладающий таким богатством, что любые толки по поводу вынужденного занятия физическим трудом были бы пустой и малозначащей клеветой, и потому корсет в значительной мере вышел из употребления среди представительниц этого класса. Исключения из этого правила освобождения от корсета являются больше кажущимися, чем действительными. Они обнаруживаются среди богатых социальных групп в странах с низким уровнем промышленного производства — скорее архаичного, квазипромышленного типа, — а также среди нового пополнения состоятельных классов в более развитых промышленных общностях. Эти последние ещё не успели отделаться от плебейских канонов вкуса и благопристойности, сохранившихся от их прежнего, низшего и менее богатого сословия. Так, корсет ещё нередко остаётся в употреблении среди представительниц высших социальных групп тех, к примеру, американских городов, которые быстро достигли расцвета за недавнее время. Корсет сохранялся на протяжении периода снобизма — если этим словом пользоваться как специальным термином, то можно не бояться, что оно будет звучать одиозно, — временного интервала неопределённости и перехода от низшего уровня денежной культуры к более высокому. Иначе говоря, во всех странах, унаследовавших ношение корсета, оно сохраняется постольку, поскольку служит своему назначению в качестве знака почтенной праздности, доказывая физическую нетрудоспособность той, которая его носит. Разумеется, это же правило применимо и к другим уродливым уловкам, призванным умалить видимую работоспособность индивида.

Нечто подобное должно быть справедливо и в отношении различных статей демонстративного потребления, и что-то в этом роде, по-видимому, действительно до какой-то степени справедливо в отношении различных деталей одежды, особенно если такие детали сопряжены с явно выраженным неудобством или видимостью неудобства для носящего. В течение последних ста лет наблюдается ощутимая тенденция, особенно в развитии мужской одежды, к отказу от приёмов расходования и от утомительной демонстрации знаков праздности, которые, возможно, в своё время и послужили разумному назначению, по сохранение которых в верхах в настоящее время было бы излишним рвением, как, например, ношение напудренных париков и золотых кружев, а также обычай постоянного бритья бороды и усов. В изысканном обществе наметился в последние годы некоторый незначительный возврат к бритью, но это, вероятно, является неразумным и преходящим подражательством внешнему виду, обязательному для личной прислуги, и вполне можно ожидать, что его ждёт участь напудренных париков наших дедов.

На смену этим и другим способам, сходным с ними по той степени отчётливости, с которой они обращают внимание всякого наблюдателя на факт бесполезности, привычной лицам, к этим способам прибегающим, пришли другие, более изящные приёмы выражения того же самого факта, приёмы, являющиеся для натренированного глаза представителей того меньшего, избранного круга, расположения которого особенно добиваются, не менее очевидными. Прежний, более грубый способ саморекламы удерживал свои позиции то время, когда публика, чьё внимание нужно было привлечь, составляла значительную массу населения, неподготовленного для различения тонких видоизменений в материальных доказательствах богатства и праздности. Когда становится достаточно многочисленным богатый слой общества, располагающий досугом для приобретения навыков в правильном истолковании тонких признаков, указывающих на расходы, приёмы рекламы становятся более утончёнными. Людям со вкусом «кричащая» одежда становится противна как вызывающая чрезмерное желание привлечь и поразить воображение простых людей с их не получившими специальных навыков чувствами. Для личности знатного происхождения существенно важным является то более явное уважение, которое оказывают ей представители её же собственного класса. Как только богатые слои праздного класса оказываются настолько велики и контакты принадлежащего к праздному классу индивида становятся так широки, что образуют достаточное для цели обретения почёта социальное окружение, возникает тенденция не включать низшие социальные слои в число тех людей, унижения или одобрения со стороны которых следует добиваться.

Результатом всего это является усовершенствование методов, обращение к более утончённому изобретательству и одухотворение системы символики в одежде. А поскольку богатые верхи праздного класса задают тон в вопросах приличия, результатом в отношении остального общества тоже является постепенное коренное улучшение системы одежды. По мере того как общество становится богаче и культурнее, средства доказательства платёжеспособности требуют от стороннего наблюдателя всё более и более топкого различения. Вот это более тонкое различение средств рекламы является на самом деле очень важной составной частью денежной культуры на высшей ступени её развития.