Сергей Борисович Чернышёв: Корпоративное предпринимательство: от смысла к предмету. Лекция 2. Нормативный и дескриптивный взгляд на организации

1. Двойственность аппаратной формы деятельности

Итак, мы будем заниматься аппаратом. Аппарат во многих современных организациях — это корпорация лиц, которая осуществляет важные функции в процессе коллективного принятия решений. Но это — лишь одна сторона дела.

Аппарат старого типа сам себя считал и считает на Руси солью Земли. В какой степени это справедливо — нужно разобраться. Однако если по поводу Запада дискуссии ведутся, то по поводу России для многих вопрос ясен: здесь правил, правит и ещё будет править аппарат, а попытки элиты нового бизнеса превратить себя в новую номенклатуру (один знакомый «олигарх» очень любит говорить: «Мы — новая номенклатура») пока неудачны.

В аудитории сейчас присутствует ряд бизнесменов, которые незаметны среди вас, и я не буду их называть, чтобы не вызывать ни у кого комплексов. Они, пожалуй, молчаливо согласятся, что элите нового бизнеса приходится очень тяжело. Пока все выглядит так, что «перестроившийся» аппарат опять захватывает власть, и проблема лишь в одном: то, над чем он её захватывает, имеет тенденцию тихо исчезать или рассыпаться. Вполне возможно, что аппарат постперестроечного образца победит в борьбе за власть, но это будет победа в схватке на капитанском мостике тонущего корабля, и поэтому плодами этой победы не удастся воспользоваться никому.

У аппаратной формы деятельности имеется две различных, нерасторжимых и при этом трудно совместимых стороны:

1. Осуществление власти (некое таинство), воспроизводство власти, борьба за власть.
2. Обеспечение принятия решений.

Тем самым аппарат как бы имеет два лика. Он как двуглавый орел или двуликий Янус. Один лик аппарата совершенно звериный, тайный, с византийской ухмылкой. «Аппарат — это бульдоги, которые борются под ковром» (выражение Черчилля). Какой-нибудь смиренный служащий в нарукавниках, который занимается какими-то частными методами в рамках той или иной функции, на самом деле является лидером клана или мафии внутри аппарата и контролирует его изнутри — через распределение ресурсов, через компромат, какие-то другие рычаги. Другой лик — вполне технократичный, рациональный, функциональный.

Между двумя сторонами формы деятельности аппарата наличествует неизбывный конфликт. Он постоянно существует, тлеет и воспроизводится. Аппарат учредителями организации предназначен для обслуживания процесса выработки решений. В реальности же аппарат как корпорация очень быстро превращается в сферу борьбы за власть, где министры приходят и уходят, а начальники управлений остаются. (В большинстве стран Запада существуют сменяемые политические должности министров и несменяемые или почти несменяемые должности руководителей аппаратов, которые переживают двух-трех-десятерых министров. И de facto они владеют предметом, компетентны, у них в руках властные рычаги, и они в принципе способны и министра свалить). Поэтому аппарат — такая сфера, в которой происходит борьба за власть. Аппарат и сам за неё борется, и является игралищем сил, бурным морем, в котором происходит эта борьба.

Таким образом, выясняется, что аппарат является чаще всего совсем не тем, чем его хотели видеть создатели, учредители данной организации.

В России традиционно таинство сражений за власть осуществлялось именно в аппарате. Говорят, что Столыпина свалил аппарат. Точно так же говорят, что аппарат свалил Хрущёва и выдвинул своего политического лидера в виде уважаемого и любимого вождя Леонида Ильича. Говорят, что Иосиф Виссарионович боролся не столько с троцкистами, сколько с аппаратом, и многие волны репрессий были вызваны этой борьбой. Есть точка зрения, что вся «культурная революция» была в значительной степени связана с тем, что председатель Мао схлестнулся насмерть с аппаратом, который сам же на свою голову создал.

2. Центральная проблема современной российской власти

Известна традиционная точка зрения: центральная проблема современной российской власти в том, что эта власть все никак не поймёт, за демократию она или супротив, и потому никак не может построить планы правильной экономической реформы. Однако есть и другая точка зрения: центральная проблема современной российской власти в том, что в ней окончательно деградировала, распалась вторая функция аппарата: принятие содержательных решений, а именно — решений проблем предмета управления.

При советской власти секретарь обкома партии, конечно, 70 процентов времени тратил на борьбу под ковром, но 30 процентов он всё-таки отдавал вверенной ему области, за которую нес прямую ответственность. Будучи избранным первым секретарём обкома, он знал, что в течение ближайших пяти лет — если, конечно, он не упадёт в пьяном виде с трибуны во время первомайской демонстрации, — за ним его кресло останется. Более того, он сохранял кресло, даже если всё-таки падал. А терял его только если допускал антигосударственные безобразия, голод, бандитские разборки во вверенной ему области. И при этом у него было 5 лет стабильной работы, чтобы разбираться с предметом.

В современном аппарате среднее время пребывания чиновника на руководящей должности (по данным Бородина, управляющего делами Администрации Президента) — 7 месяцев. И вот представьте себе, что вас назначили курировать макаронную промышленность. Вы знаете, что больше семи месяцев вам не продержаться — вас по той или иной причине уволят (сменится ваш руководитель, программа, команда, кого-то «сольют», президент или премьер кого-то решит «кинуть»). Однако вам также известно, что проблемы в макаронной промышленности приобрели стратегический характер, поэтому нужны долговременные вложения, структурные реформы, привлечение капитала и менее чем за 5 лет вы с этими проблемами ничего не сделаете. А у вас всего полгода! Если вы поедете на макаронную фабрику, то прежде чем вернётесь, ваше кресло исчезнет. Вы приедете обратно в Москву, а вашего рабочего места уже нет, отдела нет, управления нет — они ликвидированы. Вас даже не пустят в ваше здание. Если же вы не поедете на макаронную фабрику, то через 7 месяцев вам скажут: «Старик, ты курируешь макаронную промышленность. Ты хоть раз на фабрике был?» И вас, естественно, уволят.

Поэтому в современном российском аппарате абсолютно исчезает уклад решения проблем предмета — для него просто не осталось места и времени.

Или другой образ. На борту тонущего корабля происходит схватка за капитанский мостик. Представьте себе, что вы деретесь на верхней палубе. Вы либо пытаетесь прорваться к штурвалу, либо, если вам это не «светит», отвинтить ручки от дверей кают, чтобы их продать куда-то, либо выдавить стекла из иллюминаторов и производить аквариумы на частном предприятии, либо свинтить трубу и так далее. А корабль дал крен, в трюме течь и надо бы спуститься туда. Но, во-первых, если вы спуститесь, то уже не подниметесь обратно на верхнюю палубу, потому что люк закроют (на верхней палубе всем места не хватает). Во-вторых, спустившись, вы почти наверняка увидите гигантскую брешь, для ликвидации которой нужны специальные домкраты, изолирующие материалы, отсасывающие помпы и усилия всей команды — в одиночку туда спускаться бесполезно, тем более на короткий срок.

Таким тонущим кораблем (хотя он, возможно, ещё долго будет тонуть) представляется сегодня наше российское хозяйство. Поэтому считать нашей центральной проблемой неналаженность экономических реформ не просто неверно — наивно. Сейчас центральная проблема власти в том, что она окончательно потеряла возможность решать проблемы. Даже если во власть приходит умный, субъективно честный носитель прогрессивной идеи или содержательной концепции, который искренне хочет помочь спасению отечества — например, некий экономист или политолог, у которого имеется большое вымя, полное концептуального молока, и который думает, что его там будут доить, сцеживая концепции, — он обнаруживает, что ничего не может сделать, что в аппаратном стаде его вымя никому не требуется, а требуются железные рога и увесистые копыта.

3. «Принятие решений» как абстракция управленческой науки

Видимо, применение понятия «процесс принятия решения» к жизнедеятельности российской власти и раньше не имело особого смысла, а сейчас тем более. Несколько утрируя, чтобы сделать мысль понятнее, можно сказать: никто никогда ни в царской, ни в советской России никаких решений не принимал. Просто царь-батюшка в результате таинственного полумистического процесса издавал указ, а уже задним числом к таинству, кое имело место, пришпиливалось понятие «принятие решения». Однако ничего похожего на то, что описывают в книгах по системному анализу, внутри российского «чёрного ящика» не происходило.

Чего же именно не происходило? Никто не пытался сформулировать, каковы нужды отечества, его национальные интересы и стратегические цели. Никто не анализировал наличествующих концепций. Никто не строил дерево альтернатив. Никто не пытался в явном виде сформулировать критерии выбора, не накладывал их на альтернативы, не осуществлял оптимизацию, и так далее. Указ появлялся в результате схваток, перебранок, тусовок, разборок, драк под ковром, совещаний и чаепитий. Кто-то хотел затеять модернизацию той или иной отрасли лишь для того, чтобы под этим предлогом «слить» старого министра, а тот сопротивлялся не потому, что традиции отрасли ему дороги, а потому что чувствовал, что его «сливают». Кто-то при этом думал: «Да, он — хороший, прогрессивный министр, но он не мой кадр, и я ему лично не доверяю, а вот эти ребята из Днепропетровска — конечно, лопухи, есть опасность, что они все провалят, но зато они свои в доску». (Я называю тривиальные ходы, как «детский мат» в шахматах, а там применялись многоходовые комбинации с жертвой ферзя.)

В результате на шахматной доске российской политики складывалась некая несуразная конфигурация, её обзывали «решением», и задним числом теоретики корпоративного мышления спрашивали: «Решение было принято, но кто его принимал?» С целью найти автора этого дурацкого решения создавалась парламентская комиссия. Однако за последнее десятилетие ещё ни одной комиссии, сколь бы грозной и полномочной она ни была, ни по одному из» р ешений» (будь то разгон демонстрации в Тбилиси, указ Президента о налогообложении, тут же отменённый, или что угодно) никогда не удавалось найти крайнего (или ответственного). Это обусловлено отнюдь не существованием загадочных жидомасонов, и так далее, блокировавших работу всех этих комиссий. Как Тунгусский метеорит невозможно найти не потому, что колхозники распилили его, свезли и тайно спрятали, чтобы делать из него обсидиановые ножи, а потому, что метеорита не было, — так и ответственного за «принятие решения» найти невозможно, потому что не было этого акта «принятия решения» существующим аппаратом. Происходившее в недрах аппарата не может быть описано с помощью этого понятия.

Я никого не хочу обидеть. Фактически процесс принятия решения — абстракция управленческой науки. Она придумана и разработана учёными и совершенно неприменима к организациям классического типа, которые всегда существовали и в значительной степени существуют. Невозможность обнаружить процесс принятия решения связана не с тем, что его прячут или не осуществляют, хотя должны, а с тем, что это понятие, возможно, и отражает нечто, как всякая абстракция, — но только не нашу жизнь.

Итак, принятие решений есть «идеальный тип» (по Веберу), — то есть модель, картинка, изобретённая учёными. На самом деле никакого такого «принятия решений» нет. (Слова «на самом деле», впрочем, отражают нашу не менее наивную веру в то, что мы наделены сверхчеловеческой способностью непосредственно, минуя ту или иную понятийную систему, узревать, что же там происходит на самом деле.) В аппаратах существующих организаций до последнего времени никакого принятия решений не было, а были некие «разборки» в борьбе за власть, частным следствием которых и было то самое так называемое решение, которое все потом ругали.

Если вы спросите аппаратчика из Администрации Президента, он скажет: «Да вы что? Это клевета! У нас существует не просто принятие решений, но регламент принятия решений, то есть документальное оформление процесса». Если же вы поинтересуетесь этим регламентом, то обнаружите, что он подробно описывает порядок визирования по дороге к Президенту проекта указа. Там написано, что вот эта виза должна быть обязательна, эта — сначала, а та — потом. И после того, как все закорючки в соответствии с табелью о рангах будут на месте, Президент подписывает указ — и «решение принято».

Очевидно, когда очередной чиновник получает проект указа, его не интересует ответственный за те или иные конкретные функции в процессе принятия решения. Он смотрит: «Ага! Этот подписал, а этот не завизировал… Что бы это значило?» И так далее. Но несмотря на наличие подобного «регламента», постоянно появляются указы, которые президент подписал, хотя некоторых причитающихся по «регламенту» виз на них не было. Как эти указы к нему попали, никто не знает. Опять возникает вопрос: «Кто принес?» К сожалению, вся эта проблематика не имеет прямого отношения к процессу выработки решения.

4. Аппарат: культурно-историческая форма и рациональное содержание

Я напомню вам рассказ известного американского фантаста Шекли, чтобы проиллюстрировать, как соотносится реальная, исторически унаследованная форма деятельности аппарата с рациональным её содержанием, то есть с тем, что именно мы (а не сам аппарат) считаем в ней рациональным с точки зрения концепции «принятия решений».

Герои рассказа — сервис-команда, обслуживающая по всей Галактике установки по локальному управлению климатом, выпускаемые земной промышленностью. Раз в 10 лет они прилетают для проведения сервисных работ — меняют смазку, проверяют работу педали гироскопа и прочее. Клиенты, которые приобрели установку, могут, нажав на кнопку, вызвать дождь на свои поля в радиусе до 100 км.

Случилось так, что одну из дальних ветвей Галактики отсекает метеорный поток, и в течение 3000 лет туда невозможно добраться. Только через 3000 лет, когда поток иссякает, сервис-служба прилетает на отдалённую планету, чтобы обслужить одну имеющуюся там установку, и обнаруживает, что на планете тем временем произошла цивилизационная катастрофа — сброс в архаику. Вместо развитого общества типа Римской империи или индустриальной Великобритании начала XX века они обнаруживают племя, шамана, ритуальные пляски. Тем не менее установка стоит в центре деревни на главной площади и продолжает работать — раз в год во время посева племя с её помощью вызывает дождь. Но как оно это делает?

Племя уже давно забыло, откуда взялась эта установка. Аборигены не могут прочесть инструкцию (её проглотил главный жрец ещё 2000 лет тому назад). И каждый раз, когда нужен дождь, племя начинает ритуальную «Пляску вызывания дождя», продолжающуюся 15 суток кряду. На 13-е сутки в ходе 638-го танца на 12-м па помощник главного шамана, прогнувшись в мостике, пяткой нажимает кнопку — что, собственно, и вызывает дождь (с рациональной точки зрения). Но в племени никто рационалистического подхода не разделяет — они считают, что все эти танцы в течение 15 суток абсолютно необходимы. И если, скажем, в предпоследнем танце вечером 15-го дня кто-то споткнулся о корень и упал, вся пляска считается недействительной и переплясывается заново.

Это не смешно, потому что перед нами — довольно точная модель соотношения рационального, культурного и традиционного пластов в человеческой деятельности, в том числе — в деятельности аппарата.

С точки зрения прилетевшей сервис-группы, рациональным является только нажатие кнопки. На взгляд культуролога или искусствоведа дивные художественные достоинства и тем паче религиозные таинства, содержащиеся в пляске, куда важнее технологии воздействия на погоду. С точки же зрения племени, — которая, кстати, гораздо ближе к той реальности, в которой они живут, — весь этот танец состоит из сакральных элементов, каждый из которых представляет собой то или иное смыслоносное действо. Танец — не столько вызывание дождя, сколько акт сотрудничества или борьбы с духами, подтверждение статуса главного жреца, возобновление телесно-духовного единства племени, сохранение его традиций и инициация подрастающего поколения. Если племени запретить плясать, оно немедленно погибнет.

В этом смысле аппарат как исторически возникший уклад, как некое явление, существующее тысячелетия, живёт в одной реальности, а представление о корпоративном принятии решений — это взгляд на аппарат из реальности другой. Контуры этой новой реальности постепенно все зримее проступают сквозь старую. Ведь дело в том, что само понятие «корпоративное принятие решений» возникло в результате абстрагирования реальных явлений, происходящих в современном аппарате. Замечу, что отношения между этими вещами достаточно нетривиальны, но об этом поговорим в другой раз, ибо я обещал, что буду рассказывать о вещах тривиальных.

Напомню снова: я не утверждаю, что корпорации, принимающие решения, на Западе повсеместно пришли на смену архаическим аппаратным играм. Я лишь делюсь подозрениями Гэлбрейта (и своими), что корпорации лиц, принимающих решения в заметных масштабах, возникают или уже возникли, что сознательно проектируемые процессы принятия решений возникают или уже возникли. В связи со становлением современных корпораций происходит нечто крайне важное, в том числе перераспределение власти и ключевых ресурсов, изменение роли элит на самом верху как западного, так и нашего общества. В этом главный предмет настоящего курса лекций.

5. Первые итоги

Итак, я зафиксирую наши достижения за первую пару. Напомню, что поначалу предложил вам некоторое соглашение по поводу ценностей и постарался объяснить, почему то, что я буду говорить, очень важно и ценно для меня и, надеюсь, небесполезно для вас, ибо связано с основным вопросом философии данного курса:

1. Какой факультет для студентов Высшей школы экономики перспективнее с точки зрения профориентации: менеджмента, права, социологии или экономики? Куда нужно срочно перебегать?
2. Где вам «светит» перспектива личного роста, карьеры, зарплаты, и так далее?
3. Что вообще важнее — так называемый менеджмент или так называемый бизнес, управление или экономика?
4. Что перспективнее с точки зрения соподчинённости различных форм деятельности? Кто командует?
5. Как меняются их роли в истории и как они будут ещё меняться с точки зрения исторической перспективы? Кто в ближайшей перспективе — аппаратчики, менеджеры, управленцы — с одной стороны или бизнесмены, финансисты, экономисты — с другой — окажется главнее?

Далее я указал, что концепции и модели, которые я буду излагать, находятся в процессе разработки, их нет в учебниках, поэтому для взрослых слушателей многие вещи представляются непонятными, сложными или же сомнительными, дискуссионными, в то время как излагать их необходимо очень просто, тривиально, с примерами и так далее. Поэтому я благодарен ректорату Высшей школы экономики за честь, право и возможность провести этот сомнительный эксперимент на себе и изложить данную систему взглядов как нормальный курс лекций для первокурсников. Только так это и можно излагать. Убеждён сам и, надеюсь, смогу убедить вас, что все это достаточно тривиально.

Далее была неформальная постановка проблемы. Я указал на Гэлбрейта, который поставил проблему раньше, чем мы в этой аудитории. Звучала она так:

1. Кто главнее — техноструктура или финансовая олигархия?
2. Правда ли, что на Западе возникла реальная новая элита, состоящая из высших управленцев, которая оттесняет (или уже оттеснила) финансовую олигархию и захватывает (или захватила) власть?
3. Правда ли, что на самом деле именно они являются властителями современного мира, или будут ими в ближайшее время, или, по крайней мере, схватились насмерть со старой элитой?

Это первый круг вопросов в неформальной постановке.

Далее я рассказал вам, что есть современные организации, где действует так называемый аппарат и где в реальной жизни мы будем искать процессы, которые описываются (или не описываются) понятием «принятие решений». Вот это и будет наш предмет. Там обитают те неоменеджеры, деятельность которых мы должны изучать (или от которых мы должны спасаться).

В этой связи я указал на то, что данная точка зрения возникает уже у классиков, в частности — у Дюркгейма, а также у неогегельянцев. И мы не зря потратим время: даже если я окажусь не прав в смысле основного вопроса, вы получите ценные сведения относительно взглядов представителей классической социологии на деятельность аппарата управленцев.

И, наконец, последнее, что мы успели обсудить: у аппарата есть «темная» и «светлая» стороны. Всякий аппарат — это обиталище власти, таинственная схватка бульдогов под ковром за её воспроизводство. И одновременно это место, где должно осуществляться (но почти никогда не осуществляется) принятие решений.

Эта амбивалентность, роковая двойственность, будет преследовать нас и тогда, когда мы будем заниматься бизнесом. Выяснится, что под словом «бизнес» тоже скрыты две группы функций, два типа элит, которые совсем не похожи друг на друга. Причём одна из них плохо описывается с помощью понятий, изучаемых в Высшей школе экономики.