Элвин Тоффлер:
Будущее труда.
Интервью

Вопрос: Кто будет работать? Что такое работа? Действительно ли мы движемся к некоторой близкой к реальности фантазии, в соответствии с которой два процента населения используют роботов и осуществляют всю работу по найму, а девяносто восемь процентов не делают ничего?

Элвин Тоффлер: В конце 1950-х и начале 1960-х годов введение автоматизации на фабриках было встречено предсказаниями массовой безработицы. Доказывая, что полная занятость более невозможна (или даже нежелательна), некоторые экономисты предлагали ввести минимальный гарантированный доход для всех независимо от того, имеют они работу или нет. Страхи 1950–1960-х годов исчезали, по мере того как изменялась структура занятости. Во многих странах уменьшалось число рабочих мест в промышленности, но в то же время появились новые рабочие места для служащих и в сфере обслуживания. Сегодня страхи возникли вновь в связи с ростом технологической безработицы и с очень быстрой автоматизацией конторского труда, и не похоже, что спад в сфере занятости служащих будет преодолён вновь. Откуда сейчас появятся рабочие места? Как изменится сам характер труда?

Вопрос: Вы утверждаете, что в нашей экономической жизни происходит значительная структурная перестройка и это сопровождается столь же значительными изменениями в социальных институтах и ценностях. Но остаётся вопрос: кто выиграет от этого? К каким изменениям в институциональных отношениях приведёт это технологическое развитие? Разве не существует конфликта интересов в сфере труда между капиталистами, управляющими, профессионалами, рабочими, мужчинами, женщинами, белыми и чёрными? Почти 30 миллионов людей в западных странах не имеют работы. Миллионы других занимаются работой, разрушающей душу, и при этом им говорят, что им повезло. Угроза экономического кризиса принимает всё более чёткое очертание. А в большей части остального мира ситуация несопоставимо хуже… И тем не менее Вы, как кажется, настроены оптимистично, несмотря ни на что. Почему?

Элвин Тоффлер: Я ни в коем случае не оптимист, если речь идёт о ближайшем будущем. Я полагаю, что мы, возможно, находимся на грани ещё большей экономической катастрофы. Я твержу об этом по крайней мере с 1975 года, когда я опубликовал «Экоспазм». К сожалению, эта книга и сегодня выглядит актуально ввиду всех сообщений о новых банкротствах банков и остановках производства. Но сегодняшний кризис не похож на все предыдущие депрессии. Это не вновь пришедший всеобъемлющий кризис 1933 года. Он проистекает из совершенно других причин, и, если мы хотим бороться с ним, мы должны выявить его отличительные черты. Отличительным в этом кризисе является то, что это радикальная реорганизация, а не крах. Это кризис переструктурирования. Если мы не осознаем этого факта и не начнём намечать контуры будущей экономики, то как мы можем надеяться справиться с нашими проблемами? Мы нуждаемся в новых идеях. Мы говорим о безработице, но мы даже не знаем, какой «работа» будет в новом обществе. В самом деле, ни pабота, ни безработица, если хотите, не являются сегодня такими, какими они были в прошлом.

Вопрос: Что такое в Вашем представлении труд?

Элвин Тоффлер: Я всегда мысленно делал различие между работой по найму в экономике, основывающейся на обмене, и не оплачиваемой работой, не основывающейся на обмене — деятельности, которую я называю «протребление» (Presuming). Это то, что женщины или мужчины делают, когда растят детей… Это то, что женщины или мужчины делают, когда они строят пристройку к дому. Это то, что люди делают, когда они выращивают свои собственные овощи, шьют себе одежду или по своей инициативе работают в больнице. Они производят блага и услуги. Они работают. Но не за плату. Протребление является ключевым фактором в новой экономике. Но для наших целей давайте сейчас будем держаться проблемы оплачиваемой работы, являющейся тем, что большинство людей имеет в виду, когда говорит о труде.

Вопрос: И Вы считаете, что эта работа сама претерпевает трансформацию?

Элвин Тоффлер: В отличие от многих людей, которые пишут об этом, я проработал много лет на самых грязных фабричных работах. Труд рабочего. Ручной труд. Работа на конвейере. Кроме того, я бывал на фабриках во всём мире. Я изучил труд на некоторых самых современных фабриках и в конторах. Всё это убеждает меня в том, что наши общие представления о труде устарели. Они восходят к Адаму Смиту и Карлу Марксу и связаны с представлениями о разделении труда и отчуждении. Более близким им источником является концепция конторского труда Райта Миллса. На деле мы до сих пор в основном представляем труд в соответствии с «Новыми временами» Чарли Чаплина или со «Свободой нам» Рене Клера. Все эти представления и критика были верны в своё время. Но они подходили к традиционному индустриализму, а не к новой системе, которая быстро развивается сейчас. Мы все знаем, насколько жалкой была и до сих пор остаётся частичная работа на фабриках в традиционной производящей отрасли. И этот фабричный стиль работы был перенесён в контору, где каждый работающий выполняет очень маленькую, без конца повторяющуюся работу, без какого-либо понимания её отношения к целому, без какой-либо надежды на своеобразие или творчество. Но именно эти виды труда, эти формы дегуманизированного труда прекращают своё существование. Что меня постоянно изумляет, так это ностальгия, которая заставляет сохранять такую работу, бытующую обычно среди тех людей, которые никогда её не выполняли.

Вопрос: Вы говорите так, как будто это всё в прошлом…

Элвин Тоффлер: Конечно, нет. Миллионы рабочих, начиная от сборщиков и кончая машинистками, даже в наиболее технологически развитых странах до сих пор вынуждены занимать жалкие рабочие места, предусматривающие именно такой вид работы. Но ключ к будущему труда заключается в понимании того, что рутинная, повторяющаяся, частичная работа не является более эффективной. Она уже отжила в технологически развитых странах. Поэтому такой труд будет изживать себя независимо от того, что различные компании, союзы и правительства предпринимают по этому поводу. Нам не следует плакать и стенать в связи с этим. И кое-что в этом направлении уже наличествует. Это часть реструктурирующейся экономики, о которой я говорил ранее. Распространение сферы Третьей волны предполагает совершенно отличный тип работы. Уже имеются или вскоре появятся новые профессии, начиная с техника по обслуживанию ПЭТ-сканеров в больницах, специалистов по восстановлению ресурсов, людей, способных ремонтировать аппаратуру для распознавания голоса, организовывать и координировать производство на дому, занимающихся разработкой недр океана, дизайнеров по материалам, специалистов по установлению фотовольтных панелей, подводных археологов, специалистов по волоконной оптике, архитекторов космических лабораторий до программистов непосредственного спутникового вещания, теоретиков видеообучения и консультантов по телеконференциям. Не многие из этих профессий нового типа, если вообще какие либо, могут оказаться пригодными для рутинизации и тейлоризации, как это было возможно с большинством профессий в прошлом.

Вопрос: Но у нас всегда были различные типы рабочих мест. Не являются ли они примерами технологической экзотики? А как насчёт более обычной работы? Не могут ли технологические инновации оказаться ширмой и прикрытием для сохранения жёстко иерархиизированного труда и частичной работы? Если мы допустим это, не окажется ли так, что освобождающие труд технологии будут игнорироваться, а технологии, благодаря которым сохраняются современные иерархические отношения, заполонят производство?

Элвин Тоффлер: Конечно, никто не любит терять власть. И мастер на самом низшем уровне управления, и управляющий на самом высоком уровне иерархии могут делать ставку на сохранение отношение старого стиля. Но обстоятельства работают против них. В традиционных отраслях Второй волны частичная, монотонная, бессмысленная работа была выгодна для компаний. Сейчас компьютеры очень часто могут делать подобную работу быстрее и лучше, а роботы могут выполнять опасную работу. Старые формы труда всё менее и менее выгодны и продуктивны. Поэтому существует стимул и потребность заменить их. Не так давно я побывал в сборочной зоне компании «Силикон-Вэлли» по производству компьютеров. Это не было производство кристаллов, которое всё ещё организовано по принципу Второй волны с рядами рабочих, преимущественно женщин, преимущественно из Азии, выполняющими жалкую, монотонную работу. Таково до сих пор массовое производство. По контрасту, компания, которую посетил я, получает эти кристаллы и производит из них конечный продукт. То, что я увидел, было совершенно иным стилем работы. Это было типичное разукрупнённое производство. Физическая среда была чистой и удобной. Сборочный цех был светлым и радостным, рабочие места были разукрашены цветами, семейными фотографиями, различными памятными вещами. У рабочих были маленькие приёмники и даже стереоаппаратура. Работа как таковая была противоположна той, какую можно было бы ожидать. Вместо выполнения вновь и вновь одной маленькой операции, каждый из этих сборщиков делал много сложных операций и проверок с небольшим числом объектов каждый день. Механического конвейера там вообще не существовало. Я не хочу сказать, что вся их работа была игрой и забавой. Это не так. Но контраст между ней и работой старого стиля был вопиющим. Это как раз тот труд Третьей волны, который сейчас распространяется, тогда как сфера Второй волны приходит в упадок. В отраслях Второй волны мы имеем остановки производства и снижение заработной платы, снижение прибылей, всё более и более сильное давление на рабочего. В отраслях Третьей волны речь идёт по преимуществу об участии рабочих в принятии решений; об увеличении производства и обогащении вместо увеличения дробности; о подвижном во временном отношении графика работы вместо жёсткого; о таких сопутствующих преимуществах, когда рабочему дают возможность выбора, а не ставят его перед свершившимся фактом; о том, как поощрять творчество, а не требовать слепого послушания.

Вопрос: Но какую часть составляют те, о которых Вы только что говорили, по отношению к женщинам в Юго-Восточной Азии, работающим на предприятиях с потогонной системой труда? И сколько рабочих, здесь, в США, являются безработными? У капиталистической экономики существует только ограниченная потребность в высококвалифицированных интеллектуальных рабочих. Для того чтобы получить удовольствие от условий труда, которые Вы описали, от каждого потребуется изменение в организации не только производства, но и в образовании и социализации как таковой. До известной степени наличная классовая структура будет сжата, почти каждый станет профессионалом или управляющим в рамках полностью кооперированной структуры. Но для того. чтобы достигнуть этого — предположим, что это состояние желательно — требуется широкое движение по направлению к значительно большему равенству в знании и возможностях. Тот, кто сейчас имеет преимущества, будет сопротивляться этому процессу, не так ли? И не будут ли более гуманные условия, которые Вы описываете, в некоторых высокотехнических отраслях промышленности по преимуществу функцией исключительно высокого роста прибылей, которыми обладают эти предприятия?

Элвин Тоффлер: Конечно. Тот факт, что технически высокоразвитые отрасли промышленности сравнительно более выгодны, облегчает это. И тот факт, что высокое мастерство является дефицитом, даёт всем, кто его имеет, преимущество. Всё это верно. Но этого недостаточно для того, чтобы объяснить, что происходит. Взгляните на проблему с другой стороны: труд был грубым и жалким в отраслях Второй волны, даже когда они были высокодоходные. В действительности грубость труда была обязательной составляющей прибылей. Чем больше вы выжимали пота из людей, тем больше денег вы делали. По отношению ко многим компаниям Третьей волны верно прямо противоположное. Грубость в процессе работы уже более не является прибыльной — она непроизводительна. Компании Третьей волны не увеличивают свои прибыли посредством выжимания пота из своих рабочих. Они достигают своей цели не тем, что делают труд более тяжёлым, а тем, что работают более умело. Потогонная система уже не оправдывает себя так, как это было когда-то. Драматизируя различия, мы должны сказать, что в старом массовом промышленном производстве главным были мускулы. В развитых разукрупнённых отраслях главными являются информация и творчество. И это изменяет все. Я помню одну из своих бесед в Токио с Акио Морита, одним из основателей «Сони». Он говорил откровенно: «Я могу велеть рабочему фабрики начать работу ровно в семь часов утра. Но я не могу исследователю-инженеру велеть выйти на работу в семь утра и при этом иметь творческую идею». Морита знает это так же, как и другие люди, добивающиеся успеха в отраслях Третьей волны. Поговорите со Стивом Джобсом из «Эппл» или с Джимом Трейбигом из «Тандем компьютер». Когда компании Третьей волны попадают в беду, то это только из-за плохих товаров, не соответствующих требованиям рынка, плохой организации или других причин. Это не из-за того, что из их рабочих недостаточно выжимают пот. Отличается сам характер труда, и это требует совершенно иного типа рабочих.

Вопрос: Как по-вашему, чем отличается рабочий нового стиля от рабочего старого стиля?

Элвин Тоффлер: Рабочий Третьей волны более независим, более изобретателен и не является больше придатком машины. Типичным является рабочий, обладающий специальностью или профессиональным знанием. Подобно ремесленнику доиндустриальной эпохи, обладавшему набором ручных инструментов, новые интеллектуальные рабочие (если хотите, то именно так будем их называть) обладают мастерством и информацией, которые и составляют их набор духовных инструментов. Новые рабочие значительно более похожи на независимых ремесленников, чем на взаимозаменяемых рабочих конвейера. Они моложе, лучше образованны. Они ненавидят рутину. Они предпочитают работать бесконтрольно для того, чтобы выполнять свою работу так, как они это считают нужным. Они хотят иметь право слова. Они привыкли к изменению, неясности ситуации, гибкой организации. Они представляют собой новую илу, и их число растёт. По мере того как экономика совершает переход от Второй волны к Третьей волне, мы получаем наряду с новыми профессиями новый набор ценностей, а это подразумевает значительные последствия для работодателей в сфере правительственной политики, в марксистской политэкономии, для профсоюзов…

Вопрос: Мы можем согласиться, что такой вид «умственного труда» существует в обществе, и это способствует улучшению ситуации в сфере труда. Несомненно, рабочие, занятые таким трудом, обладают определённой степенью уверенности в своих силах и требуют иногда даже и получают — какую-то гибкость в организации производства и чувство причастности к делу. Но сколько их? А какие факторы определяют то, насколько далеко пойдёт тенденция к этому типу трудового стиля? Вы указываете на изменения в технологии и на назначение знания в производстве как на критические факторы. А что можно сказать о желании существующих социальных групп сохранить свои относительные преимущества? Не будут ли капиталисты противодействовать посягательству на их статус и власть, которое неизбежно будет сопровождать растущую автономию и право голоса для интеллектуальных рабочих? Не будут ли нынешние профессионалы и менеджеры ревностно охранять свою относительную монополию на интеллектуальный труд, а также «превосходящую позицию», которую эта монополия предоставляет им по отношению к другим рабочим? Даже сейчас не стремится ли Американская медицинская ассоциация ограничить число врачей? А разве менеджеры в компаниях, таких, как IBM, не противостоят решительным шагам в направлении к рабочему участию? Насколько изменится базисная структура в тех новых отраслях промышленности, которые Вы предвидите? Являются ли служащие по-прежнему служащими, от которых ожидают, что они будут производить прибыль для фирмы независимо от личностных или социальных затрат? Короче говоря, предвидите ли Вы такое рабочее место, где каждый выполняет свою долю механических задач, в равной мере являясь самоуправляющимся партнёром в целостном индустриальном проекте? Или Вы в действительности видите лишь слегка изменённую версию того, что мы имеем: больше интеллектуальных рабочих, разумеется, но при этом наличие боссов, обладающих полнотой власти, и множество традиционных рабочих, выполняющих свои традиционные задачи?

Элвин Тоффлер: Я не утопист. Я не воображаю, что появятся совершенные рабочие места, на которых каждый получает равную долю ответственности за принятие решений, механического труда и экономического вознаграждения. Я бы не считал такую ситуацию совершенной, даже если бы она была достижимой. Подобная система могла бы хорошо функционировать при одних обстоятельствах, а при других означала бы катастрофу. Одни люди могли бы получать наслаждение от работы на таком предприятии, а другие могли бы ненавидеть её. Хорошее общество должно предоставлять максимальное разнообразие — рабочие места, которые созданы для вас, и рабочие места, которые вы создаёте сами, которые требуют участия, и такие, что не требуют. Большинство утопистов и социалистов, об этом говорит мой опыт, по-прежнему мыслят в терминах единообразия, присущего Второй волне.

Если верно то, что я говорю о демассификации общества то мы, вероятно, будем наблюдать взрыв новых и разнообразных организационных форм. Вместо экономик, образуемых частными и государственными предприятиями или даже их смешением, мы сможем увидеть «электронные кооперации», религиозные и семейные производственные объединения, бесприбыльные рабочие объединения — куда больше форм, чем мы может сейчас себе представить. Среди них, без всякого сомнения, будут также и самоуправляющиеся предприятия. Насколько я знаю, до сих пор самоуправляющиеся предприятия, превышающие определённые размеры, не были успешными. В числе того, что не понимают относительно интеллектуальных рабочих, следует отметить, что они гораздо лучше подготовлены к тому, чтобы управлять самими собой, чем типичные рабочие прошлого. Поэтому могут появляться разнообразные формы самоуправления. В ближайшем будущем тем не менее в зависимости от страны мы будем всё ещё говорить или о государственных, или о частных компаниях. Они во всё большей степени будут испытывать давление необходимости провести реорганизацию на менее бюрократических и менее иерархических основах. Чем в большей степени экономика и общество вступают в период Третьей волны, тем менее эффективными, будут становиться традиционные формы организации. Конечно, фирмы будут стремиться получать прибыли, если говорить об основах их деятельности, однако не только прибыли.

Разумные компании уже не стремятся максимизировать прибыли — независимо от того, что говорит Милтон Фридман — но это отдельный вопрос. Давайте вернёмся к нему позже. Пока же давайте будем говорить о труде, поскольку то, что я рассказываю об изменениях характера труда, имеет значительные политические последствия. По мере того как изменяется природа труда, мы можем видеть возникновение двух различных рабочих классов, этот термин ещё применим. У нас всегда, конечно, были различные подразделения в рабочем классе. Однако идеал профсоюзов, а также левых и радикальных движений всегда был связан с понятиями солидарности, единства, объединённых усилий, равноправия, равенства в получении благ и так далее. Как в капиталистических, так и в социалистических странах система промышленного производства требовала стандартизованной, единообразной рабочей силы, и можно практически утверждать, что профсоюзы помогали предпринимателям создавать такую рабочую силу. Так или не так, но вся система подавляла разнообразие и индивидуальность. Маркс утверждал, что фабричная система сама способствует коллективизации сознания, так что все рабочие в конечном счёте начнут рассматривать себя как членов одного и того же класса — как «трудящиеся массы». То, что происходит сейчас, является диалектической противоположностью этого. Во вновь появляющихся секторах экономики вы уже не нуждаетесь в тысячах рабочих, выполняющих единообразную, Стандартизированную, повторяющуюся работу.

В действительности, система нуждается в инициативных, изобретательных, образованных и даже индивидуалистичных рабочих. На этот тип рабочего в настоящее время большой спрос в развитых секторах экономики, и его нелегко привлечь в профсоюзы. Эти люди изобретут свои собственные формы организаций — более товарищеские, не столь нивелирующие. А если они присоединятся к профсоюзам, то навяжут серьёзные изменения в структуре, практике и идеологии профсоюзов. Новые стили труда, новые ценности, новое разнообразие и индивидуализация прекрасно согласуются с демассификацией производства, потребления, коммуникаций и структуры семьи. В действительности изменения во всех этих сферах помогают определить, что происходит в экономической сфере. Дело обстоит не таким образом, что экономика направляет всю систему. Подобно тому как потребители во всё большей степени требуют индивидуальных товаров и услуг, так и рабочие (очень часто это те же самые потребители, но в другой роли) требуют индивидуального отношения к себе на работе. И в то время, как в прошлом технология Второй волны содействовала единообразию, технология Третьей волны обеспечивает и поощряет социальное разнообразие. Это укрепляющая самое себя реальность.

Вопрос: Утверждаете ли Вы, что мы создаём экономику, в которой только те люди, которые имеют высшее образование и приобретают специализированные рабочие профессии, найдут работу? Какое благо в том, что мы сумеем гуманизировать определённые виды труда, но структурируем образование и экономику в целом таким образом, что исключим занятость большинства людей в ней?

Элвин Тоффлер: Было бы трагедией, если бы мы строили экономику вокруг только интеллектуальных профессий… если бы мы вознаграждали только людей, которые владеют абстрактным мышлением и умеют оформлять вербально свои мысли — литерократию. Но я не думаю, что это вероятно. Экономика Третьей волны, даже если она опирается на солидную информационную базу, требует всех видов человеческих талантов и ресурсов, а не только чистый интеллект. И я верю, что эта экономика предоставит стимулы также и для других видов деятельности.

К примеру, нам нужны будут в большом количестве инструкторы обычного цикла обучения и инструкторы по переучиванию на новые профессии. Это потребует умения вести межличностное общение, а также визуальных, графических и драматических дарований. Нам потребуются люди, которые умеют сочувствовать другим; люди, которые обладают эстетическими и атлетическими дарованиями, отзывчивые менеджеры и организаторы. А для всего этого нужно горазда больше, нежели просто интеллектуальные способности. Нам нужны борцы и те, кто умеет примирять; люди, которые могут вести „межкультурное общение, и многие другие типы людей. Идея о том, что какое-либо общество или экономика могут управляться бесплотным интеллектом, является мифом. Её проповедуют технократы, но она просто не соответствует истине. Вопрос в том, как вознаграждать всё великое множество профессий, которое требуется. Никакая цивилизация не вознаграждала все профессии одинаково и не должна делать этого. Сельскохозяйственная цивилизация, или цивилизация Первой волны, вознаграждала за определённые качества и способности, особенно за голую мускульную силу. Промышленная цивилизация, или цивилизация Второй волны, платила за различные профессии. Цивилизация Третьей волны также будет платить за определённые свойства и способности лучше, чем за другие. Во все периоды те, у кого были плохо оплачиваемые профессии, должны были принимать менее значительную роль в обществе или должны были бороться за изменение системы вознаграждения. Я подозреваю, что такое положение сохранится и в будущем. А это возвращает меня к идее о какой-то форме гарантированного минимального дохода для всех тех, кто вносит вклад в производство. Делается ли это посредством отрицательного подоходного налога, который был предложен Милтоном Фридманом, или так, как это предлагает такой экономист, как Роберт Теобальд, — все технологические общества, как я полагаю, должны будут двигаться в этом направлении. Подобные системы оплаты не должны быть стандартизированы или централизованы. Они могут охватывать в частный сектор. Мы можем проявить значительную творческую инициативу относительно метода, но, если высокотехнологические страны не будут решать эту проблему, они столкнутся со взрывными социальными конфликтами.

Вопрос: Но разве сегодняшние нападки на общество благоденствия не двигают нас в совершенно противоположном направлении?

Элвин Тоффлер: Я ничего не говорил о благоденствии. Я сказал, что мы должны будем вознаграждать всех тех, кто вносит вклад в производство. Это нечто иное. Это не то же самое, что система благоденствия, не то же самое, что вознаграждение только тех, кто имеет работу. Это нечто совершенно отличное и от того и от другого. То, о чём я говорю, не подпадает под какие-либо старые категории правого или левого толка, либерального или консервативного. Я не говорю, что мы должны вознаграждать непроизводящих членов общества, как иногда делается при системе благоденствия. Я говорю, что есть много людей, которые производят богатства и ценности для общества, но которых не видят наши традиционные экономисты и мыслители. Я говорю о непризнанных производителях. Многие потребители, к примеру, вносят вклад в производство вне рамок экономики обмена, как я указал в своей Третьей волне. Они производят реальные блага и услуги для самих себя, освобождая общество от потребности делать это. Миллионы женщин попадают под эту категорию, и они производят ценности для самой обменной экономики. Только делают они это, работая в экономике использования, так что мы не замечаем их. Они являются тем, кого я называю производителями и потребителями в одном лице — «протребителями». Вдобавок, даже в рамках обменного сектора многие третьи партии участвуют в производстве ценностей, но их не признают в этом плане — так было с телевизионной станцией, которая помогла улучшить фермерское хозяйство. «Протребители» и сопроизводители являются прямой противоположностью непроизводителей. Но их вклад невидим, потому что мы используем архаические несправедливые системы учёта. Я не призываю к тому, чтобы давать каждому милостыню по средством системы социального обеспечения. Я утверждаю, что мы должны признать подлинный их вклад в производство и вознаградить их. В действительности я предполагаю, что мы не сможем разрешить кризис безработицы до тех пор, пока не сделаем этого.

Вопрос: Вы утверждаете, что мы движемся к новой форме экономики. Но здесь мы сталкиваемся со старейшей проблемой — безработицей. Чем сейчас эта проблема отличается от того, какой она была в прошлом? И как мы можем справиться с ней?

Элвин Тоффлер: Мы можем сохранить каждого работающего, если мы будем готовы заплатить за это определённую цену. Война, например. Она является экономическим амфетамином, но, как реальная вещь, она может затронуть и вас. Мы можем также создавать ненужные рабочие места и платить людям за выполнение ненужной работы. Западным средством преодоления безработицы, по крайней мере со времён Кейнса и Рузвельта, был экономический рост. Но даже если бы у нас не было беспокойств, связанных с ОПЕК и инфляцией, политика экономического роста сама по себе, видимо, не может устранить высокий уровень безработицы. Это происходит в силу того, что проблема безработицы не просто количественная проблема. Это не только вопрос о том, сколько существует рабочих мест. Это вопрос о том, какой тип рабочих мест, где, когда и кто может их заполнить. Это качественные проблемы. Если вы не будете на них смотреть как на качественные проблемы, вы не сможете решить количественные их стороны. Экономика требует сейчас куда больше профессий, чем когда либо ранее, и профессия должна постоянно изменяться все изменяющимися темпами. Рабочая сила стала более разнообразна. Сама экономика является более дефференцированной, более напряжённой и подвижной. Сегодняшняя экономика стремительна, в ней сферы, которые испытывают депрессии, сосуществуют рядом с цветущими отраслями. В результате мы уже не можем решать проблему посредством простых, всеохватывающих мер. Сама безработица более разнообразна в своих истоках.

Вопрос: Для безработной матери, пытающейся поднять двоих детей, и для 59-летнего рабочего, уволенного с остановленного автомобильного производства, безработица, вероятно, означает одно и то же даже если вызвана разными причинами…

Элвин Тоффлер: Да, но вы не сможете справиться с болезнью средствами одной только медицины. В действительности вы имеете дело с полудюжиной одинаково проявляющихся различных болезней. Сведение их воедино под общим названием «безработица» подобно тому, как раком называю одно заболевание. И большинство наших лекарств для излечения безработицы потенциально несут в себе смертельную угрозу, они подобны поражению всего тела радиацией.

В действительности я могу выделить по крайней мере семь совершенно различных потоков, которые питают общую безработицу. Во-первых, это структурная безработица, которая возникает при переходе экономики от этапа Второй волны к Третьей волне. Она затрагивает всё мировое хозяйство. В силу того что старые традиционные отрасли прекращают своё существование или перемещаются в такие районы, как Таиланд или Мексика, они оставляют пустоты в индустриальных отраслях и миллионы людей остаются без работы. Одним из результатов этого сдвига является усиление давления в международной торговле конкуренции, демпинга, неравномерности, неожиданных спадов и экономических ростов на мировом рынке. Это создаёт второй поток — поток безработицы связанной с тенденциями развития международной торговли. Существует ещё одно явление, оказывающее общее влияние на занятость, связанное с тем, что уровень технологии повышается и требуется всё меньше и меньше рабочих для функционирования промышленности. Это хорошо известно по дискуссиям как технологическая безработица. Существует безработица, являющаяся результатом чисто локальных и региональных причин— местных перепроизводств, сдвигов в потребительских предпочтениях, торговых или промышленных слияний, экологических проблем и так далее, — назовём это «нормальной» безработицей. «Существует также более высокий, чем обычный уровень фрикционной безработицы — неизбежной, по существу временной безработицы людей, которые временно не работают в связи со сменой места работы. Чем короче этот период, тем быстрее происходит изменение и тем выше должен быть уровень этой безработицы. Сегодня уровень изменения очень высок. Существует также безработица, которая полностью является результатом раздроблённости информации. Вследствие всё более утончённого разделения труда становится всё меньшей и меньшей взаимозаменяемость рабочих мест. Проблема достижения квалификации, соответствующей современным требованиям, которые были куда проще ранее, когда большинство рабочих выполняло рутинную, взаимозаменяемую работу, становится сейчас значительно труднее. Это требует значительно более сложной системы информации, чем та, которая существует сейчас. До тех пор пока она не будет создана, мы можем ожидать высокий уровень безработицы. И наконец, безработица, которую я называю ятрогенной — намеренная безработица которая проистекает из глупой правительственной политики, часто из политики по увеличению занятости. Я подозреваю, что очень большая часть нашей неструктурной безработицы имеет именно такой характер. Это заболевание, вызванное врачом, и оно может убить вас.

К сожалению, политики и экономисты не отвечают за преступную небрежность своих действий. Мы можем перечислить значительно больше потоков безработицы, все они перекрещиваются и перекрывают друг друга. Я назвал семь только для того, чтобы показать, что это не единичная проблема. Это множество взаимопереплетённых проблем громадной сложности. Имея в виду, к примеру, что когда мы говорим, что технология может вызвать безработицу, мы видим только один из её результатов: технология может также создавать где-то в системе рабочие места и обычно создаёт их. В самом деле, даже безработица увеличивает занятость. Она создаёт рабочие места для социальных работников, врачей, полиции. Она изменяет уровень заработной платы в определённых отраслях промышленности, может создавать новые возможности для занятости с более низкой заработной платой. Всё, что мы делаем, имеет множество последствий, каждое из которых в свою очередь имеет свои последствия второго, третьего и следующих порядков. Так как система демассифицируется и, растёт более сложным образом, наши наличные модели теряют какую бы то ни было силу, которую они имели ранее. В любом случае представление о том, что безработица — это просто механически сложная проблема, то есть количественная, а не качественная, является типичной абсолютно индустриальной идеей. Она основывается на предположении, что мы до сих пор имеем дело с традиционной массовой экономикой. Как и сама экономика, безработица существенно различается в зависимости от того, из каких причин она проистекает — и следовательно, в средствах своего излечения. Каждому из этих типов безработицы следует подходить в соответствии с его сутью. Мы до сих пор пытаемся лечить заболевание посредством применения антибиотиков широкого спектра действия, вместо того чтобы использовать быстродействующее, точное, целенаправленное средство.

Вопрос: А какой из этих потоков Вы считаете наиболее важным?

Элвин Тоффлер: Более всего это безработица, которая возникает от разложения отраслей промышленности Второй волны и роста новых, основывающихся на новых профессиях и культурных установках, — структурная безработица. В классических спадах или депрессиях фабрики и учреждения закрывались, и люди умирали с голоду до тех пор, пока не открывались эти же самые старые фабрики и учреждения с теми же самыми рабочими местами. Сейчас во многих случаях старые фабрики и учреждения никогда более не открываются вновь, а если и открываются, то, вероятнее всего, они не имеют тех же самых рабочих мест Вот почему оказываются неэффективными те старые средства — монитаристские, кейнсианские, фридмановские, Голбрейта. Никакая простая программа не может основываться на идеологическом пуризме, свободном предпринимательстве, национализации, рабочем контроле или ещё на чём-либо.

Вопрос: Говоря реалистически, сможем и мы когда-нибудь вернуть обратно на работу нынешних структурных безработных? Сталелитейных рабочих… текстильных рабочих… рабочих автомобильной промышленности… не говоря уже о миллионах тех, которые вообще не имели работы до этого?

Элвин Тоффлер: Будем откровенны. Мы столкнулись с таким фактом, что многие из этих рабочих, лишившихся работы с остановкой производства, не будут вновь возвращены на свои рабочие места или на какие-либо другие рабочие места в секторе экономики Второй волны, а также с тем, что большинство этих рабочих не подготовлено для новых рабочих мест, появляющихся в экономике Третьей волны. Это означает одно из двух — уход от дел или переучивание. Безработица в результате усиливает уход от дел, но ни одно современное общество не может позволить большинству рабочих, лишившихся работы в связи с остановкой производства, жить на свои собственные скудные ресурсы. Массовая безработица без какой-либо формы субсидии или доходов создаёт опасную политическую нестабильность, и это понимает каждый. Поэтому действительный вопрос состоит в том, как оплачивать уход от дел большого количества рабочих. Мы можем заставить компанию поддерживать своих собственных рабочих из своих прибылей. Но отрасли промышленности, которые чаще всего останавливают производство, имеют самые низкие прибыли, а некоторые на самом деле уже обанкротились. Поэтому, если мы заставим их постоянно поддерживать лишнюю рабочую силу, они просто должны будут переложить на покупателя расходы в форме повышения цен. Или мы можем социализировать расходы, заставив правительство нести их. В этом случае расходы опять ложатся на население, на этот раз в виде налогов. В любом случае расходы ложатся на большую часть населения, а эти расходы могут оказаться огромными. Вот почему другой выбор— переучивание нужно будет использовать везде, где это только возможно. Я считаю, в действительности в скором времени мы приступим к делу обучения и переучивания в огромных масштабах. Все развитые технологические общества должны будут вкладывать средства в эту деятельность независимо от того, решается ли эта задача сейчас частным сектором, системой образования, армией, средствами массовой информации или всеми вместе.

Это начинает осознаваться теми, кто будет у власти. Только что Конгрессу США был представлен доклад, где утверждается, что отсутствие стратегии в деле переучивания является основным препятствием на пути экономического обновления Америки. У меня была возможность обсудить именно этот вопрос с высокопоставленными чиновниками из Белого дома, и даже в администрации, приверженной политике свободного рынка, растёт понимание того, что что-то надо делать. Дело в том, что, когда я говорю об обучении или переучивании для работы в промышленности Третьей волны, я говорю о чём-то большем, нежели просто о профессиональных навыках. Эти новые отрасли также действуют в рамках новой культуры или создают новую культуру — они создают новые ценности; вознаграждают новые установки и стили жизни. Например, для безработного рабочего сталелитейной промышленности резкий переход с завода в одну из новых отраслей может оказаться в высшей степени сложным. Это культурный скачок, а не только простое изменение трудовой профессии. Обучение в этом смысле — очень сложное дело. Мы не знаем, как правильно осуществлять его, и, вероятно, оно будет очень дорогим. Тем не менее это будет гораздо более дёшево, нежели просто выбрасывать этих рабочих на свалку и субсидировать их всё время постоянного отсутствия у них работы. Если мы не поможем тем, кого во всё больших количествах вытесняют, не поможем им войти в новую культуру и новую экономику, то мы разрушим общество.

Вопрос: Если Вы правы и мы столкнулись с базисным переструктурированием экономики, то что мы можем сделать для того, чтобы сделать переход плавным?

Элвин Тоффлер: Говоря о долгой перспективе, мы, возможно, должны будем примириться с фактом, что каждый не сможет иметь работу, если под ней мы подразумеваем формальную, оплачиваемую, производительную работу. В конечном счёте мы, возможно, должны будем изучить «протребление», способы, посредством которых люди могут производить прежде всего для себя, а не для продажи или обмена. Существуют способы, которыми мы можем радикально увеличить производительность протребления, обеспечивая протребителей новыми инструментами и материалами, социальной и политической поддержкой, наряду с некоторыми формами денежной поддержки. В настоящий момент подобная политика выглядит утопичной, но очень скоро она станет главной проблемой политической повестки дня. Между тем существуют более обычные дела, требующие своего осуществления. К сожалению, мы не делаем даже их. Возьмите картеровскую администрацию в середине 1980-х годов или британскую лейбористскую партию, когда она пребывала у власти, или левые, или либеральные партии в любой из этих стран. Они в основном игнорировали новые отрасли промышленности Третьей волны и направляли свои усилия на поддержание и сохранение старой экономики Второй волны. В США мы пытались спасти «Крайслер». В Великобритании мы квазинационализировались — это «Бритиш Лейлэнд». Во Франции, ФРГ и других западно-европейских странах мы делали то же самое — мы пытались сохранить в неприкосновенности счастье менеджеров, профсоюзов и акционеров этих традиционных отраслей промышленности. Это глупая экономика. Она слепа к процессу переструктурирования, который сейчас происходит. И это пустая трата человеческих жизней и усилий. В какой-то момент дебатов по поводу «Лейлэнда» я подсчитал, что британское правительство желает потратить сумму, эквивалентную сумме семилетней зарплаты каждого работающего полный день рабочего «Лейлэнда» только для того, чтобы сохранить позиции «Лейлзнда» в автомобильном бизнесе. Мне кажется, что, получив подобные деньги вместе с обучением, новой технологией и другими видами поддержки, эти рабочие смогли бы реорганизовать свою жизнь и общины в течение семилетнего периода так, чтобы уже больше не зависеть от производства автомобилей. Британия могла бы создать новые, более здоровые отрасли промышленности и общины.

Вопрос: По существу, Вы предлагаете, чтобы мы сознательно руководили процессом старения умирающих отраслей, а также перехода к новым альтернативам Третьей волны. Идёт ли речь о правительственной политике, а не о свободной игре рыночных сил, своего рода осторожной эвтаназии для отмирающих отраслей?

Элвин Тоффлер: Да. Мы должны быть предельно избирательны даже в случае временной поддержки, но я вижу некоторые исключения. К примеру, если закрытие промышленности приведёт к разрушению внутреннего региона, мы можем предоставить ей пятилетний буферный период для смягчения возможных последствий. Мы можем захотеть сохранить некоторые компании и по другим причинам, скажем как основу для быстрого расширения производства в случае национального или интернационального чрезвычайного положения. Я не могу сказать, что США, к примеру, могут позволить себе оказаться полностью зависимыми от мирового рынка в области сталелитейной промышленности или тяжёлого машиностроения. Я был бы глупцом, предположив это. Итак, мы можем иметь желание сохранить некоторые специфические компании или отрасли, исходя из социальных или других причин. Я знаю большую часть аргументов против этой политики — они не все бессмысленны. Сторонники свободного рынка правы, когда высказывают сомнение относительно того, что политические решения сколько-нибудь лучше тех, которые принимаются в контексте частно-экономического интереса. Взгляните на французско-британское решение построить «Конкорд». Поглядите на выбрасывание Конгрессом миллиардов долларов на синтетическое топливо как мировую цену за крохи нефти. Как только инвестиционные решения становятся политическими, каждая заинтересованная группа включается в его принятие самым интенсивным образом. Более того, индустриальная политика работает наилучшим образом, когда у страны есть ясная модель, которой следует придерживаться, как, например, у Японии после Второй мировой войны. Сейчас принимать решения значительно труднее. К сожалению, упование на невидимую помощь также не приносит результата.

Вопрос: Это бросает прямой вызов свободному рынку, не так ли?

Элвин Тоффлер: Я не являюсь чистым приверженцем рынка. Я действительно считаю, что свободный рынок (который на деле никогда не бывает свободным) является великолепной регулятивной системой, имеющей то огромное преимущество, что она по крайней мере в какой-то степени отделяет экономическую власть от политической власти. Рынок является также способом децентрализовать многие экономические решения. Я считаю, что мы можем гораздо более изобретательно, чем до сих пор, использовать рыночные механизмы для того, чтобы справляться с такими социальными проблемами, как безработица, упадок городов, забота о престарелых, загрязнение и так далее. Но любая система имеет границы — это часть определения всякой системы. Наши подходы к рынку не должны быть теологическими. Рынок не религия, он является орудием. И никакое орудие не выполняет всех задач. Сталкиваясь сегодня с безработицей, мы не должны колебаться и творчески использовать общественные фонды для того, чтобы поэтапно устранить некоторые отрасли Второй волны. Цель должна заключаться не в том, чтобы сохранить их функционирующими, не расплачиваться с рабочими и менеджерами, а положить начало процессу промышленного и регионального преобразования. Ключевое значение имеет преобразование, а не поддержка. Я не дал бы ни единого доллара для поддержки приходящей в упадок отрасли до тех пор, пока отрасль не согласится составить план перехода от её нынешних технологий и продуктов к существенно новым продуктам и новым технологиям, а также планы по переучиванию своих менеджеров и рабочие.

В недавном опросе «Бизнес Уик» задал вопрос, будет ли позволено нынешним умирающим отраслям «выплыть или потонуть». Журнал радостно сообщает, что большинство американцев (56%) предпочитают свободный рынок, подход «выплыть или потонуть» «выводящей из трудностей» поддержке. Этот или-или подход является упрощённым. То, что сейчас требуется, — это не слепая поддержка, помогающая выжить в новых условиях политика, и не менее неуместная милостыня. Необходима помощь в преобразованиях. Преобразование не является новой идеей. В конце Второй мировой войны, когда мы хотели перейти в США от экономики военного времени к экономике мирного времени, было проведено много важных дискуссий по поводу того, как осуществить этот переход. Не так давно, когда служащим «Лукас Аэроспейс» в Великобритании было сказано, что они будут уволены из-за сокращения военных заказов, они составили свои собственные планы для выпуска альтернативных изделий, которые могли быть выпущены с более или менее схожей технологией и тем же составом рабочей силы. Как я понимаю, они составили детальные планы для перехода к производству машин для перевозки людей и медицинской электроники. В этой фирме возникла ситуация взаимных обвинений между инертным профсоюзом и столь же инертной компанией. Всё это поучительно. Эта ситуация указывает на разнообразные возможности. Она подчёркивает то обстоятельство, что планирование, преобразование, для того чтобы они были эффективны, не могут быть осуществлены корпорацией. Нужна стратегия, совместно разработанная промышленностью, профсоюзами, служащими (представленными не только своим профсоюзом), наряду с представителями поставщиков и потребителей, а также общественных представителей тех сообществ, в рамках которых фирма функционирует. Переход должен стать ключевым словом в нашем экономическом словаре в ближайшем будущем.

Вопрос: В каком-то смысле Вы предлагаете, чтобы все заинтересованные стороны принимали участие в процессе перехода — не только владельцы и менеджеры, но и рабочие, протребители и жители. Однако сегодня мы всё чаще и чаще слышим разговор о смыкании большого бизнеса и большого правительства для планирования политики в области промышленности. Все Ваше творчество демонстрирует неоднозначное отношение к политике. С одной стороны, начиная с книги «Столкновение с будущим» Вы призывали к долгосрочному стратегическому мышлению. Но Вы также подчёркиваете значение децентрализации и разнообразия. Нет ли противоречия в Вашей мысли?

Элвин Тоффлер: В конце книги «Столкновение с будущим» я постарался объяснить разницу между централизованным, сверху донизу бюрократическим планированием в промышленном стиле и более открытым, демократическим, децентрализованным стилем, который я назвал «предвосхищающей демократией». По мере того как углубляется экономический кризис, усиливается поддержка и действие стратегического планирования. Но я не могу сказать, что мне нравится направление, в котором мы, как мне кажется, движемся. Разговаривая с членами советов и высшими управляющими наших крупнейших корпораций, я наблюдаю всё больше признаки необходимости планирования, и при этом не ограничиваемого только рамками корпораций. В США, к примеру, все интенсивней обсуждается японская, западногерманская или американская системы планирования (я усматриваю в этом иронию, поскольку эти страны также испытывают значительные трудности, и то, что выдаётся за прогрессивное мышление, является на деле лишь чередованием устаревших моделей). Тем не менее, сегодня американская пресса заполнена высказываниями финансистов, экономистов, радикальных теоретиков и функционеров многонациональных компаний, провозглашающих «благодетельность» сотрудничества бизнеса и правительства. Иногда более широко мыслящие и опытные менеджеры говорят, что профсоюзы также должны быть приглашены для участия в процессе планирования. Эти темы, несомненно, получат поддержку в Вашингтоне независимо от того, какая администрация у власти. Крупные компании хотят этого, правительство хочет этого независимо от того, говорит оно об этом или нет, и профсоюзы, бедный третий, когда дойдёт до дела, также захотят быть приглашёнными к столу. И хотя это может означать некоторый прогресс в сопоставлении с теми глупостями, что преобладают сегодня, всё это пугает меня, поскольку является разновидностью какой-то внутренней трёхсторонности. На деле это старый «корпоратизм», с которым носились фашисты в 1920-е годы. В этой модели многое является ложным и опасным. Во-первых, я думаю, что она не сможет работать в национальном масштабе, в той сложной, демассифицированной экономике, которую мы создаём. Во-вторых, она совершенно неосновательно предполагает, что если вы собираете вместе компании и профсоюзы (которые в США представляют менее четверти всех трудящихся и при этом совершенно недемократическим образом), а также правительство, то каждый будет «представлен». В действительности никто не чувствует себя «представленным» и менее всего представленным этими гигантскими институтами. Третья проблема является ещё более глубокой. Она заключается в том, что, когда вы приводите в действие эту трёхстороннюю систему взаимодействия, она становится в высшей степени консервативной силой. Она тяготеет к тому, чтобы требовать поддержки для статус-кво, для всего существующего. Компании в какой-то слабой отрасли, изготавливающей какие-то безделицы, хотят сохраниться. Профсоюзы хотят рабочие места и членские взносы, поэтому они хотят изготавливать эти безделицы, даже если мир уже не нуждается в них. А правительство не хочет ввязываться в драку с этими двумя, если её можно избежать. И фабрика по изготовлению безделиц продолжает существовать до, бесконечности и становится тормозом для экономики. Вот почему, если суждено быть планированию, оно должно быть раздроблено, в процесс должно быть включено гораздо большее количество групп — от потребителей, поставщиков и общественных организаций до, вполне возможно, расовых, этнических, мужских и женских, профессиональных и других групп. А базисное планирование должно осуществляться на локальном, областном и региональном уровнях, а не в национальном масштабе. Оно должно быть долгосрочным, а не только краткосрочным и должно учитывать все виды неэкономических факторов, такие, как экология и качество труда. Но, сказав всё это, честным будет признать, что никто не знает, как хорошо сделать это, не утонув в бумагах. Было много локальных экспериментов. Некоторые являются обещающими. Новые средства коммуникаций, такие, как кабельные, сулят новые творческие возможности. Но мы не решили проблему того, как составлять и постоянно составлять заново нужные представительные органы, как легитимизировать их, как увязать всю эту процедуру с бюджетом и налогообложением (без чего эта вся процедура остаётся лишь умозрительной). Короче, мы должны изобрести методы и институты для действительно предвосхищающей демократии.

Я не могу претендовать на то, что имею ответы на все вопросы и, кроме того, налицо противоречие. Однако одно для меня ясно. Мы не можем идти назад. Мы должны сделать основной упор на развитие сектора Третьей волны, даже если это означает серьёзную борьбу с отраслями промышленности и профсоюзами Второй волны. Я полагаю, что нам потребуется использование избирательных налоговых кредитов и набор других средств для того, чтобы ускорить экспансию новых отраслей. Нам следует больше поощрять научно-исследовательские работы, обеспечивать ссудами небольшие предприятия в новых отраслях. Поместить микрокомпьютеры с инструкторами в каждой классной комнате, а также на витрины магазинов в каждом гетто. Радикальный пересмотр системы образования и сохранение, а не утеря контроля над окружающей средой — эти меры опосредованно принесут пользу отраслям Третьей волны и ускорят переход, потому что новые отрасли, за определёнными исключениями, являются в тенденции более чистыми и энергосберегающими, чем старые. Чтобы пережить кризис, нам понадобится всё, что у нас есть, для перехода. В дополнение к указанным мерам и массовому переучиванию нам могут понадобиться субсидии — непосредственные или направляемые через частный сектор для радикально расширенного сектора сервиса. Не только для таких вещей, как очищение окружающей среды, но и для сервиса в сфере базисных человеческих потребностей. Забота о престарелых, к примеру, станет дедом первостепенной важности по мере того, как стареет население, причём не только в США, но и в других странах также, таких, как Япония. Это на деле создаёт определённые возможности. Так как многие люди, оставшиеся без работы в массовом производящем секторе, не могут легко переучиться для работы в отраслях Третьей волны, то значительная часть из них могла бы преуспевать в сфере сервиса Третьей волны. В добавок к этому нам потребуются изобретательные подходы к развитию сообщества — как помочь сообществу, к примеру, какого-нибудь заводского города совершить переход и сделаться центром сервиса или высокотехнологичной экономики. Я лично всемерно выступаю за использование, насколько это возможно, частного сектора для реализации этих целей. Но независимо от того, осуществляются ли они в государственном или частном секторе, эти меры должны быть осуществлены, если мы не хотим столкнуться с отчаянием как массовым явлением, не говоря уже о насилии. Многое можно было бы предпринять для того, чтобы сделать плавным наш переход к экономике Третьей волны. Нам лучше начать сейчас.

Вопрос: Вы говорите, что время старых отраслей прошло. Но разве не могут они переделать себя на основе новой технологии? Разве это не то, что некоторые крупные компании пытаются делать?

Элвин Тоффлер: Роботизируя свои заводы, к примеру? Да, конечно, гибкие, изобретательные компании окажутся в состоянии перетащить себя в новую экономику, и я знаю много, очень много компаний, которые пытаются делать это как раз сейчас. Но для этого требуется значительно большее, чем просто роботы. Это не просто технологические затруднения, потому что проблема устаревания не является просто технологической. В принципе предприятия Второй волны могут перевести себя в жизнеспособные предприятия Третьей волны посредством снижения своей зависимости от ручного труда и увеличения использования умственного. Ведь это то, ради чего существует роботизация и автоматизация. Точно так же, как мы ранее замещали энергию физическим трудом, мы сейчас начинаем замещать и то и другое информацией (в её самом широком смысле). Ho для того, чтобы успешно осуществить трансформацию, компании и отрасли должны делать и многое другое. Они должны переструктурироваться в организационном отношении. Они должны научиться обращаться со своими служащими как с личностями. Они должны индивидуализировать свою продукцию и процесс распределения. Они должны заключать больше контрактов, должны подвергнуть переоценке вертикальную интеграцию — она во всё большей степени становится стратегией поражения. Они должны перейти к более дробной структуре, к большему участию со стороны служащих. Для выживания понадобится очень много всего, а не только роботы.

Вопрос: А как обстоит дело с теми рабочими, которых всё это оставляет за бортом, с теми, кого заменяют роботы, с теми, кто непосредственно не готов встроиться в это новое общество, которое Вы описываете?

Элвин Тоффлер: Мне кажется, что принцип морали тут ясен. Вы являетесь большой компанией и при этом испытываете трудности? Как руководители, почему вы не предвидели трудности и не устранили их вовремя? Ведь вам платят за это. Почему вы ждали до тех пор, пока малолитражные зарубежные машины не захватили ваш рынок? Даже если большие машины были в ближайшей перспективе выгоднее, даже если цены на бензин были низкими, всё равно признаки этого были видны уже много лет. Почему вы позволили устареть вашему оборудованию, почему вы упустили технологическое лидерство? Или почему вы не начали производить новые продукты и услуги? Ваши рабочие не виноваты в ваших сегодняшних трудностях. А на вас лежит ответственность перед ними. 50-летний рабочий в текстильной или автомобильной промышленности, проработавший 18 лет в компании, вложил много сил в производство. Такого нельзя просто уволить. Если компания собирается перестраиваться, то на ней лежит ответственность, чтобы помочь своим людям также перестроиться.

Вопрос: Это прекрасная этика, но как обстоит дело с экономикой в данной ситуации? Чем в худшем положении находится компания тем меньше вероятность того, что она будет помогать своим служащим, даже если бы захотела сделать это…

Элвин Тоффлер: Если у компании нет ресурсов для этих целей, то она является банкротом в функциональном отношении и к ней следует относиться как к таковому. Претензия служащих на переучивание должна рассматриваться как законный эквивалент претензии заимодавца на уплату долга. Это как неоплаченная заработная плата. Если компания не в состоянии платить, то она нуждается, вероятно, в общественных фондах или поддержке. Иногда эта поддержка требует не только всемерного правительственного участия. Полезными оказываются займы, страхования и другие механизмы. Но какую бы поддержку ни оказывало правительство, она не должна быть милостыней. Она должна быть частью осуществляемого плана перехода, и, если высшие исполнители не смогут это делать, они должны понести персональную ответственность. Я считаю омерзительным, когда президент гибнущей компании требует у профсоюза сокращения заработной платы для того, чтобы спасти компанию, но поднимает своё собственное жалованье, несмотря на то что его доходы и без того составляют более 400 тысяч долларов в год. Я не осуждаю в принципе стремление администрации к обогащению, даже непристойному обогащению. Но она должна вознаграждаться за успех, а не за неудачи. Наши представления о капиталовложении и реконструкции должны измениться применительно к экономике Третьей волны. На каждый доллар, который мы вкладываем в новые машины должно приходиться несколько долларов, вкладываемых в человеческий капитал — в обучение, образование, переселение, социальную реабилитацию, культурную адаптацию. Любое капиталовложение в традиционные отрасли потребует соответствующего капиталовложения в новые отрасли. Сколько из этих затрат придётся на компании, а сколько на общественность, будет неодинаковым в разных странах и, без сомнения, будет результатом жёсткой политики и экономической борьбы. Но суть дела остаётся прежней: последовательная трансформация отрасли за отраслью. А там, где возможно, — трансформация людей, а не только машин.

Вопрос: Вы критикуете «спасающий» подход для умирающих отраслей…

Элвин Тоффлер: Без какой-либо стратегии перехода он является тоской по прошлому. Он бесполезен расточителен.

Вопрос: А что Вы думаете относительно подхода на основе принципа свободного рынка?

Элвин Тоффлер: Я уже говорил, что он ещё хуже. В нём отсутствует даже очарование благих намерений. Он основывается на полностью неправильном понимании новой экономики. Он предполагает, что так как старые отрасли умирают и рабочие увольняются, то должны возникать новые и поглощать излишек рабочей силы. Подход предполагает, что экономический механизм может быть использован для сохранения безработицы на современном уровне, снижения требований повышения заработной платы по крайней мере до уровня роста производства, без одновременного создания социальных беспорядков, которые потрясут страну. Подход предполагает также, что некоторое смещение правильной денежной, налоговой или расходной политики создаст условия, стимулирующие развитие экономики настолько, что большинство безработных получит обратно свои старые рабочие места или; новые места в более новых отраслях. Но этого не случится. Многие из старых рабочих мест ушли в мир иной. И наивно предполагать, что каким-то образом все эти миллионы уволенных текстильных рабочих, литейщиков, сталеплавильщиков, рабочих автомобильной, каучуковой, швейной отраслей найдут работу в компьютерной промышленности, в коммуникациях, в генной инженерии или в какой-либо ещё из отраслей экономики Третьей волны. Политика невмешательства столь же идиотична, как и слепая политика спасения старых секторов. Обе являются выражением тоски по прошлому. Подход, основанный на принципе невмешательства, предполагает что рабочие взаимозаменимы. Он предполагает, что виды профессий, необходимые в секторе Третьей волны, аналогичны типам профессий в секторе Второй волны, то же самое можно сказать о типах самих рабочих, их установках, жизненных стилях и ценностях. Это представление о рабочей силе устарело. Происходящее нуждается в содействии. Что-то должно произойти для того, чтобы сектор Третьей волны поглотил безработных сектора Второй волны. Даже если предположить, что чистое количество рабочих мест не уменьшается, всё равно эти миллионы людей должны быть переучены и адаптированы, прежде чем они смогут быть использованы в новых отраслях. Предполагать, что процесс переоснащения произойдёт сам собой, по волшебству, без дополнительных усилий в области образования, обучения и других областях, означает верить в волшебство.

Вопрос: Но согласится ли правительство, находящееся под пятой большого бизнеса на такую политику? В свете политических тенденций в США и других странах не является ли то, что Вы предлагаете, возможным только в том случае, если народные движения будут за него бороться?

Элвин Тоффлер: Проблема не в большом бизнесе. Конечно, политическая борьба необходима. Но проблема состоит в том, что интересы, связанные со Второй волной (включая корпоративные, правительственные и интересы рабочих профсоюзов), противостоят силам Третьей волны (которые включают некоторых членов профсоюзов, некоторые общественные группы— протребителей, энвайрон-менталистов, регионалистов и так далее). Существует основа для того, к чему может быть применено название «Коалиция Третьей волны», организованная вокруг идеи человеческой и промышленной трансформации и обновления. Конечно, проблема, которой мы должны обеспечить определённую поддержку, — это образование и обучение. И это возвращает нас к тому, о чём я говорил ранее. Необходимы массовые усилия по переструктурированию производительных сил через обучение, переучивание и даже более серьёзное обучение. Обучение обещает быть одной из самых крупных отраслей Третьей волны. Оно даже станет важной экспортной отраслью. И вновь, когда я говорю «обучение», я не имею в виду только специфические механические рабочие навыки, подобные нажиманию на клавиши. Я имею в виду то, что мы ещё не знаем, как делать должным образом: помогать людям в переходе к совершенно новому образу жизни. Назовём ли мы это обучением или образованием или как-либо ещё — не имеет особого значения. Имеет значение то, что этот тип поддержки в переходе необходим, если мы не хотим разрушить общество. Даже если мы знаем, как сделать это, я не верю, что это может быть сделано только частным сектором. Тем не менее мы должны попробовать тысячу различных подходов и должны интенсивно субсидировать обучение в частном секторе посредством налогов и других мер. Мы должны также радикально переосмыслить нашу систему образования. Тем не менее даже при этих условиях, судя по всему, будут серьёзные проблемы социальной дезинтеграции и беспорядков.

Вопрос: Мы рассмотрели большое количество проблем. Можете ли Вы суммировать основное в форме рекомендаций к действию?

Элвин Тоффлер:

1. Понятие «работа» является анахронизмом, продуктом промышленной революции. Так как индустриальная эра заканчивается, понятие работы должно или со временем исчезнуть, или оно должно быть реалистически переинтерпретировано путём включения в него многих видов деятельности, которые являются производительными, но не оплачиваются. Необходимо переосмысление таких терминов, как «рабочее место», «занятость», «безработица».
2. Начать сейчас подготовку планов перехода для всех находящихся в угрожающем положении отраслей Второй волны. «Базисные» отрасли, какими мы их делаем, уже никогда больше опять не будут базисными.
3. Способствование росту новых базисных отраслей: телекоммуникациям, биотехнологии, океанической инженерии, программированию, информатике, электронике и так далее.
4. Изобретение и распространение служб, являющихся новой основой и ключом к будущей занятости. Фокусирование на человеческих проблемах: старости, здоровье, одиночестве, воспитании детей. Этот сектор может быть изъят из ведения государственной бюрократии и передан децентрализованному предпринимательскому сектору, основывающемуся на небольших объединениях, обслуживающих микрорынки и состоящих из небольших предприятий, благотворительных организаций, кооперативных сообществ и общественных агентств.
5. Постоянное обучение. В самом деле, обучение само по себе может быть крупным работодателем, так же как и гигантским потребителем видеооборудования, компьютеров, игр, кинофильмов и другой продукции, которая также обеспечивает работой.
6. Кардинально изменить систему массового образования. Современные школы выпускают слишком много рабочих фабричного стиля для работ, которые уже не будут существовать. Разнообразить. Индивидуализировать. Децентрализировать. Меньше местных школ. Больше образования дома. Большая вовлечённость родителей. Больше творчества, меньше зубрежки. Именно рутинная работа исчезнет быстрее всего.
7. Даже при всех этих мерах большое количество людей не найдёт новой работы. Но они могут быть производящими, если мы поможем им производить необходимые ценные блага и услуги вне рамок рынка труда. Это означает проектирование новых изделий, материалов, инструментов, даже новых сельскохозяйственных культур, которые они могут производить для себя при наличии инструкций и служб поддержки. «Протребители», или сектор самообслуживания, могут облегчить нагрузку сектора обмена, одновременно с этим делая возможным приличную жизнь для миллионов.
8. И наконец, минимальный гарантированный доход. Даже протребители нуждаются в некотором денежном доходе. Перевод выплат не может осуществляться по обычным каналам. Они должны быть организованы кар негативные подоходные налоги, или они могут распространяться децентрализованным приватизированным образом через семьи, церкви, школы, бизнес, местные управления и сотни других каналов — так, чтобы уменьшить роль централизационной бюрократии и сосредоточение власти. Только если мы соединим более традиционные способы действия удачным образом в одно совместное усилие, мы сможем начать преодолевать кризис безработицы. Как только мы откажемся от старого, узкого понятия производства и поймём, что миллионы участвуют в этом преодолении, чтобы сделать его возможным — даже если они сами не имеют формальной работы, — мы заложим моральную основу для полностью новой, гуманной системы вознаграждений, которая соответствует новым перспективам новой экономики Третьей волны.