Ханс Ленк:
Ответственность в технике, за технику, с помощью техники

Никогда ещё прежде в истории на человека не возлагалась столь большая ответственность, как сегодня, ибо ещё никогда он не обладал столь большой — многократно возросшей благодаря технике — властью над другими людьми, а также над другими природными существами и видами, над своей окружающей средой и даже над всем живым на Земле. Сегодня человек в региональном или даже в глобальном масштабе может уничтожить свой собственный вид и все высшие формы жизни или, по меньшей мере, причинить им огромный ущерб.

Однако ущерб может нанести не только сила оружия, но и развитие с благими намерениями, в интересах человечества или отдельных групп, в кумулятивном и синэргетическом взаимодействии многих действующих лиц. Кто в таком случае несёт ответственность? Ведь не один же только отдельный человек — например, при синэргетическом эффекте, только во взаимодействии многих факторов, перехлестывается порог безопасности. (Примером могут служить кислотные дожди, которые, впрочем, ещё в 1872 году описал Дэвид Смит в числе прочих «негативных воздействий»!) Являются ли, таким образом, все ответственными? Ведь тоже нет. Это приводило бы к такому распределению ответственности, которое не влекло бы за собой никаких последствий. Когда все ответственны за все, когда «каждый отдельный человек ответствен за целый мир», как писал Йозеф Вайценбаум в книге «О силе компьютера и бессилии разума», тогда уже, действительно, никто ни за что не ответствен. Ответственность не может быть всеохватывающей. Но должна ли она всегда взваливаться исключительно на плечи отдельных людей? Не нуждаемся ли мы в эпоху сложных системных взаимосвязей — в особенности, ввиду уже упомянутых синэргетических и кумулятивных эффектов — в ответственности, выходящей за рамки чисто индивидуальной ответственности, за непосредственно нанесённый ущерб и в соответствующей ответственности в рамках групповой этики?

Прежде чем мы подойдём к теме «ответственность», следует разъяснить само понятие «ответственность». Что значит ответственность? Нести ответственность означает: быть готовым или быть обязанным давать ответ — отвечать кому-нибудь за что-нибудь. Мы ответственны не только за что-то (поступок, задачу, управление и так далее), но и по отношению к кому-то или перед некоторой инстанцией. Религиозный человек, который верит в Бога, сознает себя ответственным перед ним.

В двух интересных статьях об ответственности в организациях и в инженерном деле американский философ Джон Лэдд обсуждает четыре понятия ответственности, которые получили известность прежде всего благодаря исследованиям Харта по философии права. Харт отличает причинную ответственность за действия (причем, включая негативную причину, например, возникновение аварии из-за бездействия) от ответственности в силу обязанности (если вольно перевести смысл выражения liability — responsibility), согласно которой кто-то ответствен за нежелательное или наносящее ущерб положение дел в том смысле, что он должен предоставить или выплатить компенсацию, либо должен быть подвергнут штрафу, или санкциям со стороны какого-нибудь органа социального контроля. Далее обсуждается вопрос об ответственности за выполнение задачи и ролевой ответственности, которая неразрывно связана с ролью, обусловленной той или иной профессиональной деятельностью. Наконец, у Харта приводится ответственность за способность выполнять задачу или роль, способность, которая скорее относится к правовому контексту при решении вопроса, в состоянии ли некто понимать, планировать, осуществлять, оценивать события и обладает ли он соответствующими познавательными управленческими качествами, а также требуемой квалификацией. Лэдд упрекает Харта в том, что он не приводит также и пятый вариант, а именно, подотчётную ответственность перед тем или иным лицом за нечто, названное Лэддом непонятным и неудачным термином «организационная ответственность».

Как бы там ни было, во всяком случае, важно, что все эти специфические виды ответственности ограничены и строго определены, и лишь в известной мере относятся к тем или иным лицам. Он пишет, что эти виды ответственности в обществе часто «используются в качестве средства избежать ответственности в более полном моральном смысле». В то время как эти специфические формы ответственности (как, скажем, ответственность в силу обязанности) относятся коллективно также к союзам или группам, при моральной ответственности этого не происходит. Она индивидуальна; к тому же она неограниченна и не поставлена в строгие рамки, её нельзя снять с себя, она не управляется одними лишь внешними нормами и правилами, но зависит от ситуации. Хотя, согласно Лэдду, моральная ответственность может относиться также и к индивидам в группах, всё же её коллективно не несёт сама группа таким образом, что индивиду не положено никакой ответственности или что он несёт только небольшую часть таковой: моральная ответственность «не является чем-то таким, что может быть распределено между индивидами или что распространяется исключительно на одного из индивидов по сравнению с некоторым другим. Совершенно логично утверждение, что несколько индивидов могут нести одну и ту же ответственность также и сообща. Когда они это делают, мы можем говорить о коллективной ответственности или групповой ответственности», ни на йоту не убавляя соответствующую индивидуальную ответственность. Я без колебаний назвал бы её коллективной ответственностью отдельных лиц в группах или совместной ответственностью.

Таким образом, моральная ответственность является индивидуальной, она не может осмысленно приписываться объединениям или формальным организациям, она всегда относится к лицам, является «впередсмотрящим» по отношению к чему-то такому, что определённые лица должны делать или чему они должны воспрепятствовать. Она «не обособлена»; ответственность не допускает уклонения от неё ссылкой на её разделение на многие лица, например, в соответствии с девизом: «Раздели ответственность и ты будешь оправдан!» Она, так сказать, не может быть снята оправданием, от неё нельзя отречься, её нельзя поделить, нельзя отклонить. Лэдд удивляется, что Харт в своей попытке различить типы ответственности не останавливается на этой всеобъемлющей моральной ответственности. (В действительности же у Харта речь идёт о специфической актуальной в правовом отношении, проблеме приписывания ответственности, а не о вопросах общеэтической ответственности.) Дифференциация принципиально отличных типов ответственности, несомненно, полезна — непосредственно также и при рассмотрении различных видов ответственности и возможных конфликтов, связанных с ответственностью в области техники. Однако, без сомнения, необходимо добавить всеохватывающую моральную ответственность. Перед какой же инстанцией в общеморальном отношении должен отвечать человек?

В этике обычно указывают на совесть, перед которой человек держит ответ. «Совесть действительно является последней и решающей инстанцией для ответственности», как недавно высказался Ханс Закссе, и поэтому он отклоняет всякую «коллективную ответственность» как слишком «расплывчатое понятие». «Однако частный характер совести, — как признается сам Закссе, — затрудняет интер-субъективное обращение с ней». Действительно ли совесть является последней инстанцией? Не служит ли она индивидуальной основой для общественной и коллективной ответственности? И если у кого-то молчит совесть, то, может быть, ему или потерпевшим от его действия (при известных обстоятельствах, безумного действия) просто не повезло? Не является ли совесть скорее неким медиумом, неким голосом, оценивающим, измеряющим ответственность в качестве критерия таковой? Не предполагает ли это уже некий масштаб, некий стандарт, некую инстанцию?

Или же этой инстанцией является морально-практический разум, который поздний Кант любопытным образом отождествляет с Богом («Бог есть морально-практический разум»)? Не является ли и практический разум опять же только медиумом и органом, так сказать центром установления, а не содержательной инстанцией? Во всяком случае, мы держим ответ перед разумом, но не разуму, как реальному лицу. К тому же разум не является ни органом, ни самой малой «обвиняющей частицей» в мозге, но в кантовском смысле в полной мере самой регулятивной идеей, порождения идей. Так как мы уже обладаем такими идеями, мы смогли бы также выйти за рамки скорее формальной идеи морального разума в качестве инстанции и привлечь в качестве возможных инстанций более сильные содержательные идеи, скажем, самоуважение, идею человечества или идею общества. Ответственны ли мы перед человечеством, или обществом, или законом? В определённом смысле вполне, — но все они — тоже абстрактные понятия, а не живые личные инстанции, не партнёры, которые могли бы прямо привлечь меня к ответственности или к отчёту. Ответственность перед некоторым абстрактом остаётся метафорой, и всё же она может быть весьма действенной. По сути дела, ответственность в таком случае является моральной конструкцией, партнёр в общем является неким конструктом, который содержит приписанную ему, так сказать, функцию контроля над Я. Социальный контроль или контроль в соответствии с законом конкретизирует ответственность, но является уже производным по отношению к непосредственной личной, а также к более общей этической ответственности. Последняя, в общем, все так же ссылается на некую идею в качестве инстанции. Сама она не становится конкретной, не может быть сведена даже к сопровождающему или высказывающемуся голосу фактической совести. Этическая ответственность есть нечто большее, чем голос эмпирической совести. Опять мы оказываемся отброшенными к идее моральности Иммануила Канта, к необъяснимому, согласно ему, факту морального разума.

Несомненно, эта идея тесно связана с идеей человеческого достоинства. Человеку, человеческому достоинству присуще брать на себя ответственность, поскольку человек является действующим и относительно свободным в своей способности оказывать воздействие существом. Свобода действия и ответственность обусловливают друг друга. К идее человеческого достоинства относится уважение к ближнему и к собственной личности, а также идея существования и достойное человека продолжение существования, возможно, даже дальнейшего развития человечества. Кроме того, полагаю, к человеческому достоинству относится и то, что мы, будучи разумными, то есть выделяющимися в природе своей способностью частично познавать, расшифровывать её взаимосвязи и управлять ими, можем и должны брать на себя совместную ответственность и за других существ и даже за природные системы. Эта ответственность возрастает вместе с нашей растущей способностью понимать и вмешиваться и особенно с увеличением нашей разрушительной мощи. Как разумные существа, мы можем и должны одновременно думать о других существах — чувствовать себя ответственными, например, за их существование. Мы могли бы даже в какой-то мере отказаться от видового шовинизма нашей морали, признавая за животными и природными существами определённого рода моральное квази-право, нисколько не умаляя нашего особого достоинства и нашей отличительной черты, заключающейся в способности нести моральные обязанности. Правда, в таком случае мы должны будем отказаться от требуемой Кантом симметрии приобщённых к морали предметов, которая состояла в том, чтобы придавать моральное право только существу, которое берёт на себя также и обязательства. От этого остатка антропоцентризма мы должны отказаться.

Почему мы оберегаем животных от мучений, исходя из фундаментальных принципов, на основе морального квази-права, а не только из принципа воспитательного воздействия на людей? Человек есть существо, способное нести ответственность. Только в качестве такового он является зрелой моральной личностью. Человек есть ответственное существо. Учёные, представители технических наук, инженер-практик также являются людьми, также и они суть носители ответственности. Этот вывод кажется очень простым, но, как это уже было пояснено, не столь простыми являются обстоятельства, лежащие в его основе. Традиционно техника и наука считаются морально нейтральными. Их результаты всегда могут быть применены как во благо, так и во зло, и часто люди иногда не могли и не могут определить, что хорошо и что плохо или неэтично. С давних пор учёного и инженера считают не ответственными, прощаемыми, ни в чём не виновными. Кажется, что они не ответственны за свои открытия, разработки и их применение. Впрочем, Альберт Эйнштейн не придерживался этого мнения. Он писал в 1930-е годы своему другу физику Максу фон Лауэ: «Я не разделяю твоей точки зрения, что человек науки в политических, то есть в человеческих, делах в широком смысле должен хранить молчание. Как раз в условиях Германии ты видишь, куда ведёт такое самоограничение. Это значит предоставить управление слепым и безответственным. Не содержится ли в этом недостаток чувства ответственности? Где были бы мы сейчас, если бы таким образом мыслили и поступали такие люди, как Джордано Бруно, Спиноза, Вольтер, Гумбольдт?»

Итак, чем является, в чём состоит ответственность техника и учёного-прикладника в нынешней ситуации?

Обсудим этот вопрос на примере дискуссии по поводу так называемого этического кодекса объединения американских инженеров и на материале ставших официально известными инцидентов или скандальных случаев. Правда, в ряду вопросов, связанных с научно-техническими инновациями, отсутствуют вопросы, связанные с самой наукой, в частности с фундаментальными исследованиями, но есть вопросы применения, приложения научных результатов. Конечно, в связи с техническими — в особенности с военно-техническими — проектами у отдельных учёных и техников также возникают моральные вопросы участия, которые следовало бы тщательно и точно проанализировать, но всё же эти принципиальные проблемы не могут быть главными этическими проблемами науки, которые скорее возникают из-за этического нейтралитета и амбивалентности научных результатов вообще и возможностей, связанных с научно-техническими проектами. Эти проблемы не новы: ножом и огнём всегда можно было злоупотреблять. Все же радиус действия последствий, величина риска, а также радиус действий незапланированных, непредусмотренных побочных последствий увеличивались в такой степени, что измерения человеческих взаимодействий, на основе которых развивались моральные представления и большая часть этических аргументов, оказались из-за этих технических измерений устаревшими, слишком натянутыми, искажёнными. Этим я не хочу сказать, что к перелому привело здесь одно лишь количество, ведь выросшие почти до беспредельности достижимость, затронутость и зависимость от чьих-то действий вызвали к жизни значительно расширенную ответственность, являющуюся планетарно-общечеловеческой и универсально относящейся ко всему живому.

В эпоху глобального переплетения различных форм и путей воздействий на большие расстояния этики любви к ближнему уже недостаточно. Если даже и не основные импульсы, то всё же условия применения этики изменились столь ощутимо, что возникают совершенно новые этические проблемы делаемости (Machbarkeit); вспомним хотя бы о манипуляции с генами человека, пусть только о её возможности, разыгранной пока лишь в комнате ужасов научно-технической делаемости. Как показали исследования чикагских, Гёттингенских учёных-атомщиков и работы в области молекулярной биологии, представленные на конференции в Асиломаре ещё в 1975 году, учёные довольно быстро осознали эту свою ответственность. Правда, к ним предъявлялись большие претензии в связи с этим социальным, политическим вопросом применения. В частности, им, например, Гану, Штрассману и Майтнер, нельзя приписать моральную ответственность, скажем, за бомбу, сброшенную на Хиросиму. (Все же первый из них, судя по сообщениям, очень страдал и был сильно потрясён из-за своих поистине безобидных фундаментальных исследований, подтолкнувших разработки; то же самое известно и об Эйнштейне, который, правда, активно вмешался, написав письмо президенту Рузвельту, в принципе предопределившее его решение о создании атомной бомбы).

Таким образом, фаустовский договор с научно-техническим прогрессом, несомненно, существует и имеет большие последствия. Он и поистине является фаустовским договором. Мы не можем его просто односторонне расторгнуть; мы не можем односторонне остановить прогресс, как думал Герберт Маркузе, не примирившись с ухудшением обеспеченности, снижением жизненного уровня, конкурентоспособности экономики и др. Фаустовского договора можно придерживаться только в рамках гуманной ответственности, за счёт более мудрого, более гуманного обращения с возможностями технической экспансии. Таким образом, предметом обсуждения может быть не упразднение или остановка технического развития, не упразднение науки или замена её другими традициями, мифами или чем-то подобным. Именно на основании моральной ответственности за исторически возникшее и существующее человечество, динамика популяции и проблема обеспечения которого все в большей мере становились зависимыми от техники и науки, мы можем утверждать, что предметом обсуждения может быть только общечеловеческая глобально-этически ориентированная гуманизация обращения с техническими возможностями. «Никаких чёрно-белых картин» — таково требование времени; никаких резких противоположностей, никакого осуждения науки и техники, но всё же и никакой чрезмерной технократии, придерживающейся принципа «Can — implies ought» («можешь — значит должен»). Апологеты и критики, политически ориентированные как вправо, так и влево, слишком много построили на этой дихотомии, слишком многое мыслят в подобном чёрно-белом противопоставлении и слишком часто выплёскивают вместе с водой ребёнка.

Слава Богу, человек не является технопродуктом, хотя он стал зависеть от технических достижений, которые предоставили ему столь значительное улучшение и обогащение жизни, что большинство самых антитехнически ориентированных критиков культуры едва ли захотят от этого отказаться. Мир — это не только технический мир, хотя на него в значительной мере и наложила свой отпечаток техническая индустрия. Государство — это не техническое государство, не подчиняющаяся рационально вычисляемой оптимизации социальная машина, хотя оно всё больше зависит от технического управления, от социотехнической оптимизации. Недовольство некоторыми применениями результатов науки и техники будет и должно выражаться и в дальнейшем. Часто в публицистической игре заостряли, слишком заостряли вопрос, перебарщивая с первобытными страхами: вспомним хотя бы об атоме как символе того, что удерживает мир в самой глубинной его основе, о таком выражении, как «жить с бомбой» — подобные мотивы весьма действенно и очевидно апеллировали на социально-психологическом уровне к некоторым первобытным страхам. Однако все это имело всё же критическую, повышающую чувствительность и контролирующую функцию. Volont generale (всеобщая воля), к которой, как мы узнали от Руссо, также могли бы самостоятельно прийти и отдельные люди через разумные соображения, всё же больше соответствует среднему пути, более разумному со времён Аристотеля, чем Volonte de tous (воля всех) и чем прочие политические силовые позы многих «представителей народа» и «народных трибунов». Я не вижу оснований для абсолютного пессимизма, и тем больше оснований имеется для гуманно-критической бдительности. Разум должен пониматься как идея и призыв к справедливой для человека, социально справедливой соразмерности. В прагматической упаковке и применении разум все ещё имеет шанс, и мы должны пускать его в ход везде, где только можем.

Правда, уже сегодня и особенно в будущем мы не можем себе позволить пренебрегать насущными этическими проблемами техники и прикладной науки. В наше время этическая проблематика ставится с большей силой, чем прежде, в связи с имеющейся в распоряжении человека обширной властью над внечеловеческим миром, над «природой», а также в связи с новыми возможностями манипуляции и вмешательства в жизнь, особенно в жизнь самого человека. Из-за разросшихся в технологическом отношении до чудовищных границ возможностей воздействия человека на среду обитания новая ситуация возникает и для этической ориентации. Это требует новых правил поведения и норм, которые относятся уже не только к отдельным индивидам, но также и к группам, командам и пользователю. Даже при том, что основные этические импульсы остаются постоянными, следовало бы при известных обстоятельствах по меньшей мере развивать дальше условия применения и правила реализации как и отдельные нормы, конструктивно-критически «приспосабливая» их к новым расширившимся возможностям поведения, воздействия и появление побочных результатов. Однако это приспособление никоим образом не может «механически» просто следовать новым возможностям поведения, но в свете постоянных, нуждающихся в новой интерпретации основных этических ценностей, в свете прогнозируемых побочных эффектов, опять-таки подлежащих анализу, приспособление должно рассматриваться в рамках прагматической и детальной критической дискуссии. Само по себе появление новых технических феноменов и процессов — не единственный момент новой ситуации, которая в результате технического развития порождает этические проблемы нового типа.

Решающий новый взгляд на новую интерпретацию или новое применение этики, несомненно, заключается в факте выросшей до беспредельности технологической мощи, имеющейся в распоряжении человека. Это по меньшей мере, в нескольких пунктах приводит к риску, требующему новых этических взглядов.

1. Число людей, которых затрагивают технические мероприятия или их побочные эффекты, увеличилось до громадной величины. Затронутые этим люди зачастую уже более не находятся в непосредственном взаимодействии с теми, кто вмешивается в их жизнь.
2. Природные системы становятся предметом человеческой деятельности, по крайне мере негативной. Чело век своим вмешательством может их постоянно нарушать или разрушать. Несомненно, это является абсолютно но вой ситуацией: никогда прежде человек не обладал такой мощью, чтобы быть в состоянии уничтожить всю жизнь в частичной экологической системе или даже в глобальном масштабе или же решающим образом довести её до вырождения. Поскольку это вмешательство при известных обстоятельствах не может контролироваться и может приводить к непоправимому ущербу, постольку природа (как экологическое целое) и существующие в ней виды, вследствие нового технологического распределения сил, приобретают совершенно новую этическую релевантность. Если до сих пор этика в существенной мере была антропоцентристски направлена только на отношение между людьми и на последствия их поведения, то теперь она приобретает далеко идущую экологическую релевантность, а также значимость для жизни другого (например, как эта значимость уже ранее была сформулирована в швейцеровской этике «благоговения перед жизнью»). Перед лицом возможного непоправимого ущерба (изменение климата, лучевое поражение, технологическая эрозия и так далее) речь идёт также и о человеке, но ни в коем случае только о нём одном.
3. Ввиду возрастающих возможностей вмешательства и воздействия в области медико-биологических и экологических взаимосвязей встаёт также проблема ответственности за нерождённых — будь то индивидуальные эмбрионы или последующие поколения.
4. Сам человек становится предметом научного исследования не только в смысле возможностей манипуляции человеком на уровне его подсознания или за счёт социальной манипуляции, но также и в экспериментах над человеком вообще, будь то в проектах медико-фармакологических исследований или же в проектах исследований общественных наук. Таким образом, возникает особая этическая проблема в связи с научными и техническими экспериментами над человеком.
5. Между тем в области генной инженерии человек по лучил возможность с помощью биотехнического вмешательства изменять наследственность, с помощью мутационных вариаций создавать новые виды живого и, при известных условиях, повлиять даже на сущность самого человека или генетически изменить его. Конечно, это представляет собой совершенно новое измерение этической проблема тики. Может ли человек нести за это ответственность, имеет ли он право на искусственное евгеническое изменение видов другой жизни и себя самого — и приведёт ли это к лучшему?
6. Человеку грозит превратиться в «объект техники» не только потенциально при вмешательстве с помощью генетической манипуляции, но он уже стал в различных отношениях, как в коллективном, так и в индивидуальном, объектом столь многих воздействий, которые в критическом плане часто характеризуются как «манипуляция». К этому относятся не только фармакологические воздействия и массовое внушение с помощью транквилизаторов или пороговых воздействий.
7. Можно ли говорить о стремлении к возрастанию технократии на основании прогрессирующего развития микроэлектроники, управляемых компьютерами системных организаций управления и автоматизированных организаций с электронной обработкой данных? Не вступают ли в рамках бюрократии технократия и электро [но] кратия в чрезвычайно эффективное объединение, которое в качестве реалистического предупреждения о грозящей опасности записывает на программной доске высокоразвитого индустриального общества прямо-таки приход технократического «старшего брата» (Имеется в виду всесильный диктатор из известной антиутопии Дж. Оруэлла «1984». — Прим. ред.). Грозит ли опасность всеохватывающей системной технократии? Развитие компьютерной техники, электронной вычислительной техники и обработки информации делает настоятельной проблему возникновения общего технократического контроля над личностью в виде собранных и скомбинированных данных об этой личности. Угроза частной жизни, «тайне данных» привела к правовой проблематике защиты данных от использования личных данных в коммерческих и общественных целях — постановка вопроса, которая, естественно, имеет и важное моральное значение.
8. Но в технократии обнаруживается ещё и другой, в данном случае более важный компонент. Когда Эдвард Теллер, так называемый «отец водородной бомбы», в интервью для «Bild der Wissenschaft» в 1975 году говорил, что учёный — а тем самым также и человек техники — «должен применять то, что он понял» и «при этом не ставить себе никаких границ»: «что можно понять, то следует так же и применять», то это намёк и на трансформированную идеологию технократической делаемости, которая старый кантовский моральный императив «долженствование незримо содержит в себе умение» переворачивает в «технологический императив» (ср. Маркузе, Лем), в подчинённую нормативность технологических возможностей, которая нашла своё выражение в высказывании «canimplies ought» (Озбекхан). Должен ли человек или позволительно ли ему инициировать и осуществлять всё то, что он может произвести, сделать, чего он может добиться, — это, конечно, представляет собой особо щекотливый этический вопрос, на который никоим образом нельзя ответить так, как предлагал Теллер, — простым «да». Озбекхану это высказывание кажется ведущим девизом технического прогресса, который был и является подходящим для эмпирического описания технических разработок. Многое — если не все (только около пяти процентов патентов доводятся до производства) — что могло быть произведено, было технологически достижимым с помощью определённого метода, — и это в такой степени завораживало раньше и теперь, что приобретало квази-нормативную силу: даже почти автоматически, само по себе возникшее требование также уже претендует на своё осуществление. Очевидные примеры тому — от программы высадки на Луне до манипуляций с генами или — более ранний пример — взрыв над мирным городом. (Отдельные примеры противоположного, имеющие прямо-таки эпохальное значение, некоторые усматривают в отказе США от гражданского сверхзвукового самолёта и в упомянутом временно действующем Асиломарском моратории молекулярных биологов, связанном с самоограничением в исследованиях по генной инженерии, которые были расценены как особенно опасные.)

Главный тезис книги Йонаса «Принцип ответственности. Опыт этики для технологической цивилизации» сводится к тому, что ввиду неизмеримо выросшей технологической мощи человека и динамизации жизненных обстоятельств в индустриальном мире и перед лицом угроз природе и живому (включая самого человека) из-за побочных воздействий промышленных процессов, необходимо расширить из моральных соображений концепцию ответственности: осуществить переход от концепции ответственности виновного к ответственности «человека-опекуна» или человека-хранителя, от призыва к ответственности ex post («после того») к своевременной заботе об ответственности и предупреждающей ответственности, а от ориентированной на прошлое ответственности за результат действия к ориентированной на будущее самоответственности, которая определяется способностью контролировать и возможностью располагать властью.

Действительно, перед лицом кумулятивных и синэргетических комбинированных воздействий уже более не может быть достаточной концепция ответственности, ориентированной на отдельное действующее лицо и направленной на изолированное действие. Приписывание индивиду не может быть осуществлено при комбинированных и коллективных процессах. Однако недопустимо, чтобы неприписываемое и всё же могущее оказать воздействие просто было предоставлено, так сказать, «его судьбе». Это было бы «безответственно». Точно так же с точки зрения природоохранительной ответственности, опеки над экологическими системами, над природой и жизнью вообще, должны определяться коллективные виды ответственности, имеющие, своей целью предотвращение нарушений, а при известных обстоятельствах можно усмотреть также индивидуальное или коллективное неисполнение. Каждый человек в структуре действия и в экологической структуре жизни, пользуясь определённой властью, принимает участие в этой расширенной ответственности.

Дополняя или корректируя рассуждения Йонаса, следует добавить: собственно говоря, речь идёт не о переходе от традиционной ответственности за результат действия к охранительной и предотвращающей ответственности, но традиционная ответственность за совершенное, конечно, остаётся существовать и в дальнейшем, что относится к причинной обусловленности действия — также и с сильно расширившимся в технологическом отношении полем действия. Ввиду отчасти сложных для обозрения непредусмотренных побочных воздействий эту ответственность лишь труднее нести и приписывать. В этом — парадокс ситуации: человек, ввиду своей мощи, собственно говоря, несёт большую (предотвращающую) ответственность, чем объём того, что он в состоянии обозревать (в некоторых случаях он не может предусмотреть, скажем, побочные эффекты, воздействующие только синэргетически и кумулятивно), в частности, чем то, за что он может сознательно «нести ответственность». Однако вместо того, чтобы говорить о некоем переходе от одного типа ответственности к другому, мы должны скорее говорить о двух одновременно подлежащих учету концепциях ответственности: о более категоричной и узкой, а также о более утончённой и широкой. Правда, переход можно было бы усмотреть в том, что из-за изменившейся ситуации этика уже больше не может ограничиваться одним только более категоричным, более узким традиционным понятием ответственности, не устраняя и не игнорируя традиционную ответственность за действия.

Конечно, Всё это имеет значительные следствия для этики в целом: традиционно исключительно индивидуалистски ориентированная этика частных моральных обязанностей должна быть расширена, превращена в этику, выходящую за временные рамки, ориентированную на будущее, и распространена также на действующих коллективно и на власти предержащих (даже и, быть может, именно там, где последние бездействуют). В мире возрастающих системных переплетений, возрастающих экономических, политических, социальных и экологических зависимостей, характеризующихся к тому же техническим вмешательством и связанным с ним риском, побочными и кумулятивными эффектами, уже более недостаточна какая бы то ни была мораль простой любви к ближнему в том виде, как она частично развивалась в истории племён и в истории вообще, особенно, на примере поведения людей в их взаимных отношениях. Эта этика при всём соблюдении «моральной неприкосновенности личности» в будущем должна будет больше «опираться на обязательно реализуемую ответственность за человечество в целом — не только за существующий, но также и за грядущий мир». Этика не только должна стать ориентированной на все человечество, более открытой в будущее, более социальной, более основанной на сотрудничестве и более прагматичной (с учётом ситуационных зависимостей и факторов имеющихся в распоряжении власти), но она должна также направляться на коллективно действующего человека с точки зрения более широкого понятия «опекунской» и предотвращающей ответственности.

Понятно, что этика при включении прагматических условий её применения в постоянно меняющемся мире не может оставаться чем-то статичным, но должна принять вызов меняющихся условий воздействия и потенций побочного воздействия в области технологической делаемости, не приспосабливаясь к изменениям просто механически. Постоянные основные этические импульсы при непременно широкой применяемости центральных этических понятий (охраняющая ответственность) и при чувствительной этической оценке в некоторых случаях, когда не вполне обозримы побочные воздействия (именно из-за этого необходимы более осторожные, более точные суждения, согласно которым мы не можем и не обязаны избежать всякого риска), должны прагматически относиться к нынешней ситуации Homo Faber technologicus (человека, искусного в технике). Пусть даже основной этический импульс сам по себе едва ли изменился, весьма ощутимо всё же изменились условия применения в сегодняшнем системно-технологическом мире. Поскольку этические размышления и суждения касаются несущих ответственность, «действующих, особенно создающих новое, людей, изменяющих мир», постольку «мораль… ввиду динамического развития, должна постоянно создаваться вновь и вновь». Власть и знание обязывают также и технологическую (надличностную) власть. Создание новых зависимостей создаёт и новую моральную ответственность как личного, так и сверхличного типа.

Эта прагматическая переориентация перед лицом возросшей мощи, имеющейся в распоряжении человека, может хорошо сочетаться и с дискуссией в так называемой аналитической этике. Этика, соответствующая одновременно реалистическим и прагматическим, а также моральным интуициям, может быть только смешанной теорией, в которую могут войти как компоненты, ориентированные на общую пользу, так и факторы этики деонтологических принципов. Если «мораль создана для человека, а не человек для морали», то этика не может отказываться (хотя бы) от ориентации на регулируемые последствия.

Вышеизложенные результаты можно легко перенести на проблематику технического прогресса в узком смысле. Здесь её следует лишь обозначить.

Технический прогресс обнаруживается как сконструированный феномен со многими измерениями, который возникает только за счёт постоянно меняющегося взаимоотношения с другими сферами влияния и за счёт действий деятельных индивидов и выявляет весьма большую сложность вопроса об индивидуальных вкладах, о вкладах различных областей и стоящих за ним социальных факторов (таких, например, как «степень производительности общества» [Больте]). То, что вероятность улучшений и новых изменений развёртывается в зависимости от достигнутого уровня развития (техники, естествознания и других тоже имеющих влияние общественных величин), непосредственно обосновывает основную форму квази-закона экспоненциально возрастающего технического прогресса, относящегося, в частности, к ускорению во времени.

В отношении моральных суждений так же, как и в предыдущем обсуждении синэргетических и кумулятивных эффектов, выясняется, что причинная ответственность практически не может быть приписана ни отдельным индивидам, ни отдельной области, если развитие и особенно ускорение зависят от большого числа взаимно возрастающих взаимодействий. В более широком смысле природоохранной и предупреждающей ответственности, как она объяснялась до этого участвующими лицами, то есть техниками, инженерами и вообще представителями технической интеллигенции, а также представителями естественных наук, работающими в прикладных областях, принимается на себя некоторая совместная ответственность без того чтобы им одним можно было бы легко и просто приписать, скажем, полную моральную ответственность за применение инициированных ими изобретений, возможный вред от которых, при известных обстоятельствах, они, быть может, даже и не сумели предусмотреть. Ответственность исследователя и в науке и технике с учётом предотвращающей и охраняющей ответственности есть требование, которое действует везде, где только могут быть оценены и предотвращены вредные эффекты, — например, в случае технических проектов, ориентированных прямо на применение. В отдельных случаях имеет место персональная — в смысле соучастия в группе — ответственность.

Общая строгая первичная ответственность не может быть снята из-за амбивалентности и коллективного характера результатов исследований (в частности, в фундаментальных исследованиях). Тем важнее в таком случае предотвращающая ответственность. Ответственность научных и технических экспертов, находящихся на стратегических постах, является частью такой ответственности. (Представим себе, что бастуют не авиадиспетчеры, а химики и инженеры, которые следят за водоснабжением!) На стратегических ключевых позициях предохраняющая ответственность в негативном плане может приписываться кому-либо также и индивидуально. Различение Вайцзекера между «открывателем» и «изобретателем» («Открыватель, как правило, может ничего и не знать до открытия о возможностях его применения…») на первый взгляд кажется убедительным, и, возможно, так оно и есть, впрочем, только в концепции идеальных типов, так как ему приписывается слишком простое соотношение: даже технические разработки (например, разработка двигателя внутреннего сгорания или прототипы изготовления динамита), естественно, обладают амбивалентностью самой по себе позитивной и деструктивной применимости. К тому же более уже невозможно легко и просто разделить фундаментальное исследование и техническую разработку, что допускается различением между «открывателем» и «изобретателем» в случае идеальнотипически чистого исследования.

Вообще, ввиду деления ответственности на множество людей и бесчисленных разветвлений общества и его представительных, принимающих решения органов должна вступить в свои права коллективная ответственность за применение разработанных технических методов и, частично (вспомним о Манхэттенском проекте первой атомной бомбы), также за разработку крупных технических проектов, если мы не придерживаемся тезиса, что существует обладающий собственной динамикой квазиестественный процесс технологического развития. В конце концов, технику и её развитие разрабатывают действующие люди, пусть даже в весьма детализованных сложных комбинациях синтезирующей деятельности. С расширением понятия ответственности — как это было уже отмечено — они, как отдельные люди и как члены действующего коллектива, принимают на себя ответственность за предотвращение неправильного применения техники. В особенности это относится к индивидам на системно-стратегических постах.

Но достаточен ли призыв к расширенной ответственности отдельных людей? Сегодня говорят об ответственности человеческого рода за биосферу, за сферу жизни на земле, следовательно, о коллективной ответственности, ответственности сообществ. Но как мы сможем её отстоять, как она может относиться к действующим, если мы обойдём вышеназванную бессмыслицу об ответственности каждого за все? Вспомним хотя бы об упомянутых синэргетическом и кумулятивном эффектах. Не является ли сегодня человек, ввиду своего неизмеримо выросшего, но не всегда полностью поддающегося оценке и контролю могущества, вооружившись которым он может распоряжаться окружающей средой и вмешиваться в неё, ответственным за большее, чем то, что он действительно может предусмотреть и за что, тем самым, он может сознательно нести ответственность? Должен ли он также брать на себя ответственность за предусмотренные побочные эффекты своих крупных научных и технических предприятий? Но как мог бы он это сделать? Едва ли человек в моральном отношении может держать осмысленный ответ за то, чего он не знает. Сила действия, по-видимому, превышает предусмотрительность — та дилемма ответственности в эпоху системотехники, в которой выразились переплетения многих видов воздействий и динамические изменения, за которыми не может поспеть научное знание во всех отраслях. Мы должны рисковать, чтобы узнать, испробовать новое, — но при широкомасштабных испытаниях, при возможных угрозах человеку и природе мы должны быть очень осмотрительными. Как полуслепой нащупывает свой путь с помощью палки, так же должны действовать и мы в дилемме ответственности.

От того, что научно-технические, преимущественно крупные, проекты, являются коллективными, не становится легче, как и в том случае, когда полуслепых несколько и они тычут своими палками то туда, то сюда. Когда имеет место коллективная ответственность, ответственность сообществ, она должна как-то определяться в отношении к деятельности отдельных людей. Она должна быть делимой. За большой технологический проект отдельный человек мог бы нести ответственность только формально, официально, так сказать, политически. Просто формальное принятие на себя ответственности уже более не кажется достаточным. Негативная формулировка скорее плодотворна применительно к стратегической предотвращающей и охраняющей ответственности, которая даёт возможность подступиться к делению ответственности, не снимая при этом совокупной ответственности или даже ответственности отдельных соучастников.

Управление техническим прогрессом, его сдерживание, регулирование, соответственно, его осуществление тем более становятся также и этической задачей, поскольку человечество все в большей мере оказывается зависимым от него. Сегодня человек не в состоянии остановить технический прогресс (как это предлагал ещё Герберт Маркузе) или хотя бы оценить его отрицательно и тем самым ему воспрепятствовать. Правда, это не означает, что человечество, которое было бы вынуждено следовать трансформированному фетишизму промышленного роста или некоему «технологическому императиву», должно было бы также производить всё, что можно производить, или, скажем, запускать региональные или глобальные процессы, приводящие к разрушению условий естественной жизни.

Ввиду динамики развития, трудностей ориентации и оценки едва ли могут иметь место всеохватывающие общие этические рецепты относительно постоянных основных видов ответственности за человечество, за ближнего, за будущее поколение, за природу и живое. Поэтому существует единственная возможность оказаться на высоте по отношению к грядущим этическим вызовам — там, где это вообще возможно, поощрять моральное осознание, особенно в случаях конкретных проектов и специальностей. Наиболее актуальными являются развитие различных видов профессиональной этики и соответствующее образование: студент-медик впервые соприкасается с медицинской этикой не на курсах ВУЗов. Внимание техников и исследователей, насколько мне известно, практически ничто вообще ещё не направляет на этические проблемы их дисциплин — ни в общих курсах (Studium generale), ни в более детальной, приближённо к проекту конкретизации. Мы должны требовать и поддерживать этику не только в качестве школьного предмета (и как замену преподаванию религии), но, в частности, как дисциплину, формирующую в сознании профессиональную этику.

Действенной поддержки этики как формирующей в сознании профессиональную этику и моральной «дисциплины бдительности» уже десять лет назад требовала международная «Mount Carmel Declaration on Technology and Moral Responsibility» («Маунткармельская декларация о технике и моральной ответственности»). Многие уважаемые во всём мире учёные совместно констатировали и постулировали: «Ответственный контроль над техническими разработками, осуществляемый социальными системами и институтами, является настоятельной задачей для всего мира… выходящей за рамки всех конфликтов интересов…» Перед лицом последствий применения техники (как позитивных, так и составляющих прямую угрозу для продолжения жизни людей»), среди прочего, «прежде всего необходима (также) моральная оценка». «Ни один аспект техники в моральном рассмотрении не является «нейтральным» (мы видели, что это следует рассматривать более дифференцированно). «Полную ответственность за злоупотребление техникой несут люди», индивидуально действующие представители групп или сами группы. И все мы относимся к их числу с нашей долей ответственности в зависимости от наших возможностей вмешательств. Об этом должен задумываться каждый из нас.