Элизабет Штрёкер:
Философия техники: трудности одной философской дисциплины

Часто говорят о том, что философия явно с опозданием взялась за исследование проблем техники. Мы не будем обсуждать здесь вопрос о предполагаемых причинах этого опоздания. Существующие попытки объяснить это ссылка ми на недостаточную соотнесённость философии с практикой, предпочтение философией bios theoreticos (Созерцательная жизнь [греч.] — Прим. пер.) практической жизни потребовали бы дифференцированных исследований, могущих привести нас в дебри истории философии.

Не менее примечательной, чем столь нелюбезное обращение традиционной философии с техникой, является и та сравнительно ничтожная роль, которую до сегодняшнего дня играет философия техники внутри самой философии даже при явном нарастании интереса к этой области в самое последнее время. (Здесь я имею ввиду философию в Германии. Немецкая философия техники сознает это обстоятельство. Мне кажется, ситуация философии Соединённых Штатов от нашей существенно не отличается.) Перед фактом той огромной роли, которую техника стала играть почти во всех сферах нашей жизни, должно показаться особенно странным, что положение философии техники по сравнению с другими философскими дисциплинами в настоящее время можно назвать лишь периферийным.

Как бы разнообразны и многослойны ни были взятые в отдельности причины такого положения, они не должны приписываться одним лишь внефилософским факторам, скорее мы должны искать их в самой философии техники. В этом случае она обрела бы статус критической саморефлексии, которому она, несомненно, должна соответствовать в качестве философии техники. Это, разумеется, не исключает наличия трудностей, причины которых лежат не только в ней самой. Зададимся вопросом: может быть, как философия техники она обладает имеющими объективные причины особенностями, выходящими за пределы предмета и метода, которые традиционно конституируют философские дисциплины? Могут ли, в конечном счёте, оказаться для философии техники сомнительными её попытки обрести такие же дисциплинарные контуры, какие в своё время обрели, скажем, «философия искусства», «философия науки», «философия языка», «философия истории», «философия морали» и тому подобные?

Вряд ли можно считать случайным то обстоятельство, что положение дел в философии техники обнаруживает характерные черты, отсутствующие в смежных с ней дисциплинах. Тот факт, что сравнительно поздно приступили к исследованию философских проблем техники, можно рассматривать в качестве причины того, что я называю парадоксом форсирования исследований. Если отвлечься от некоторых метафизических изображений предмета, не имеющих резонанса и влияния не из-за одного только растущего философского скептицизма в отношении спекулятивно-глобальных проектов, и если оставить в стороне ряд рассуждений, которые скорее вызваны моральным пафосом и политической ангажированностью, чем философски трезвым взглядом на существующее положение дел, то в настоящее время философия техники представляет собой картину многочисленных частных штудий, которые сами рассматривают себя как «наброски» и «подходы». Причём бросается в глаза полное отсутствие намерений рассматривать общие связи даже там, где уже были предприняты шаги для анализа таких же или подобных проблем. Несмотря на большую фактическую разницу точек зрения, авторы нередко ссылаются друг на друга, однако же, поставленный ими вопрос критически-конструктивно по существу не разрабатывается. Помимо этого, хотя библиографическая подготовка проводится внимательнее и становится полнее документально, её систематическая обработка и оценка в большинстве случаев пока отсутствуют. (Это затрудняет написание общих «Введений» в философию техники, так как они не могут быть слишком односторонними и могут быть посвящены лишь некоторым выбранным из многого вопросов. Так, например, Ф. Рапп и А. Хунинг приводят и обсуждают обширную литературу по различной тематике.)

Все эти обстоятельства могли бы быть лишь внешними симптомами уже давно выявившейся неструктурированности философской проблематики техники. В этой философии, излагаемой лишь в виде сборников различного рода статей и критических очерков, в которых в постановке и решении отдельных проблем наблюдается некоторый прогресс, в целом происходит лишь топтание на месте. Такое положение философии техники трудно сочетается с беспримерной сложностью её предметного поля. В то же время сложность — вовсе не привилегия техники. К тому же «сложность» вовсе не предикат, присущий самому предмету исследования; она скорее связана со степенью детализованности самих методов исследования. Можем ли мы утверждать, что техника по роду своей сложности обнаруживает характерные черты, которые являются для философии чем-то новым? В этом случае и философия, пожалуй, не может позволить себе применять без разбора испытанные прежде методы для структурирования проблемы техники.

Общеизвестно, что техника находится в многообразных отношениях с другими сферами, такими, как наука, общество, мораль, экономика, политика. И всё это делает необходимыми междисциплинарные усилия для исследования техники. Сама же философия не может не считаться с тем фактом, что она в этой области оказывается на границах своей компетентности и вынуждена считаться с суждения ми специалистов многих нефилософских областей знания. Однако если бы здесь речь шла о междисциплинарных трудностях, то их понадобилось бы для философии техники не более — но, конечно, и не менее, — чем в других случаях сотрудничества. В действительности же философская проблематика техники сталкивается ещё с двумя трудностями.

Первая трудность. С одной стороны, указанные связи не являются отношениями взаимного обусловливания; мы, например, не вправе рассматривать связи между техникой и экономикой, техникой и наукой, техникой и этикой лишь как двусторонние отношения, что, несомненно, дало бы нам возможность выявлять философскую проблематику техники. Ведь помимо этих двусторонних связей здесь существуют взаимоотношения также и между внетехническими по своей сути областями, которые, однако, вступают во взаимные отношения через технику. Широко употребляемое в наше время выражение «тотальность современной техники» может быть эксплицировано только через более глубокое проникновение в эту тесно сплетённую систему взаимных отношений. Если считать, что исследование отношений, скажем, между наукой и этикой, экономикой и политикой содержит неявные связи с техникой, то это вовсе не означает, что такие связи должны становиться предметом исследования также в философии техники. Было бы более целесообразно, если бы мы в данном специальном исследовании рассматривали отношения между подобными парами, при всевозможных их комбинациях, сами по себе, не связывая их с техникой, но в то же время каждый раз учитывая, что такие связи существуют. И мы могли бы ограничиться этим, не подвергая их тематическим исследованиям.

Однако в философии техники дело обстоит несколько иначе. В её целеполагание входит требование усматривать феномен техники даже там, где он непосредственно не обнаруживается. Учитывая это, философия должна разрабатывать и применять методы, с помощью которых она могла бы проникнуть в сложное переплетение отношений, с тем, чтобы выявить в них некоторую ясную структуру. Однако применяются ли здесь достаточно разработанные аналитические методы философии? Или, может быть, это переплетение отношений стало со временем столь безнадёжно запутанным, что для их анализа окажутся непригодными традиционные, хорошо проверенные философские методы даже при их самом добросовестном применении? Можем ли мы считать, что в таком случае философия техники не только самая молодая, но и самая «запоздавшая» во времени философская дисциплина, усилия которой по формированию собственного предмета исследования и утверждению себя в качестве дисциплины обречены на неудачу, а её современное состояние предстаёт перед нами как конгломерат многочисленных «начинаний», следовательно, демонстрирующее нам, пусть в силу объективных обстоятельств, состояние явного застоя?

Вторая трудность. Специфическая проблематика философии техники проявляется также и в другом отношении. Трудности, подобные тем, о которых мы только что говорили и которые выявляются при самоутверждении философии техники, в большой степени кажутся отражением более серьёзной трудности, обнаруживаемой лишь при более глубоком анализе её предметной области. Например, непротиворечиво в силу своей тривиальности утверждение, что философия искусства имеет дело с искусством, а философия языка с языком. В отношении философии техники, напротив, было бы крайне спорно утверждать, с чем она точно соотнесена — с техникой или с технологией, если под собирательным термином «технология» понимать совокупность целого ряда технических наук по аналогии с собирательным термином «естествознание».

Мне не кажется случайным, что «философия техники» в английском языке передаётся термином «Philosophy of technology», и прежде всего не случайно то, что это различие терминов при переводе не вызывает никаких споров ни у немецких, ни у англоязычных специалистов. Правда, объективно существует тесная связь между тем, что здесь называется техникой, и тем, что называется технологией. Однако как бы тесна ни была эта связь, она ни в коем случае не означает тождественности. Что различие между техникой и технологией для философии значимо, видно уже из того факта, что их чётко различают в рамках самой философии техники. Значение этого различия не умаляется ссылками на внешне аналогичные отношения в других философских дисциплинах. Например, философия языка часто и в определённых формах имеет дело с лингвистикой (языковедением) в том, скажем, случае, когда она должна размежеваться с лингвистикой при профилировании своих собственных проблем и выработке собственных целей. Это верно и в том случае, когда философия языка в своих рефлексиях на лингвистические проблемы выявляет новые для себя самой проблемы. Более ясным здесь был бы пример с философией природы. Она столь прочно закрепила за собой право быть философией исследуемой науками природы, что утратила своё старое название («натурфилософия»), растворив его в новом, в «философии естествознания», принявшей совершенно новое направление, не содержавшееся в старой «натурфилософии».

Должна ли соответственно и философия техники, по крайней мере, в её современном виде, исследовать технику в её «онаученном» варианте и рассматривать себя исключительно в качестве философии технологии (то есть философии технических наук)? Между тем даже при положительном ответе на этот вопрос спорное различение терминов не снимается и не утрачивает своего значения. Когда философия техники ставит вопрос о различении техники и технологии (в отличие от неё философия естествознания, например, вообще не обсуждает вопроса о различии между природой и наукой о природе), то это показывает, что в случае техники и технических наук речь, по-видимому, идёт о категориально другом различии, чем то, которое мы подразумеваем между природой и наукой о природе, между языком и наукой о языке, и так далее.

Если, однако, различие между техникой и технологией философски релевантно, то его не следовало бы игнорировать длительное время, так как мы в этом случае рискуем недопустимо ограничить проблематику или даже запутать её. Однако если философия техники, вопреки чёткому различию между техникой и технологией, в конкретных исследованиях этого различия всё же не замечает, то это опять-таки симптоматично, и не потому, что в определении её предмета царит основательная путаница, а потому, что философия техники находится ещё на начальной стадии своего становления. Ибо при новом начинании и определённом целеполагании вполне возможно проведение содержательных философских исследований, в которых различие между техникой и техническими науками можно вынести за скобки, не боясь, что это повлияет на результат и точность исследований. И это вовсе не противоречит тому, что указанное различие имеет для философии важное значение.

Что касается способа различения техники и технических наук, то на первый взгляд кажется более целесообразным использовать наше знание различения природы и естествознания. Однако такое сравнение ненадёжно. И это видно уже из того факта, что природа существует реально, и даже вне всякой науки, и, далее, что природа, независимо от того, исследуем мы её научно или нет, носит черты древнегреческого physis. Следует отметить, что «фисисом» природа остаётся для нас и теперь, наряду с существованием естествознания, и по-прежнему влияет на характер нашей жизни. И в наше время восприятие природы как physis приобретает новое значение — не в последнюю очередь благодаря методам её трактовки. Не случайно природа сегодня — в её естественном виде, а не научном изображении — предстаёт перед нами как объект, нуждающийся в защите и охране, так как уже давно её подвергают опасности и ей наносят тяжёлые раны.

Если же мы станем утверждать, что техника существовала соответственно до и независимо от технических наук, то это может иметь в лучшем случае исторический смысл, но даже в этом случае существует опасность анахронических извращений: техника, корень которой восходит к античному technē, как многостороннее «умение» изготавливать полезные для жизни предметы, создавать искусственные, не существовавшие первоначально в природе объекты, существовала, несомненно, ещё задолго до того, как в последней четверти XVIII века возник сам термин «технология», как область знания, исследующая то, каким образом следует производить искусственные объекты в соответствующих времени и месту условиях; технология стала систематически изучать нужное «знать как» и тем самым положила начало пути исторического развития инженерной науки.

Однако технические науки не оставили нетронутым донаучное technē, и нельзя сказать, будто оно по-прежнему существовало рядом с ними точно так же, как природа продолжала и продолжает существовать наряду с естествознанием. И здесь дело вовсе не в избранном нами аспекте, рассматриваем ли мы технику как сферу исследования технических наук или как внетехнический способ производства объектов, не зависящий от того, существуют ли технические науки или нет, как это было прежде. В той мере, в какой продолжали сохраняться дотехнологические формы изготовления искусственных изделий, они уже не оставались в качестве донаучной техники, но из неё выделились «ремесла» и «искусства», которые с тех пор рассматривали себя именно как таковые и даже подчёркнуто противопоставляли себя технике. (Длительная традиция слова «техника» не должна вводить нас в заблуждение относительно того факта, что понятие техники с появлением науки Нового времени претерпело решительное переосмысление. Различные предложения употреблять термин «техника» исключительно лишь в современном смысле не смогли всё же найти общего признания, хотя именно такое употребление термина было бы очень полезным для разъяснения проблематики. Содержательно неизменное употребление этого старого термина для технической практики нового времени часто приводит к необоснованным утверждениям.) Однако чем больше прогрессировала в своём историческом развитии технология, тем больше она находила доступ в ремесла и даже проникла в создание художественных произведений. И этот процесс явно становится всё более интенсивным. Это указывает на то, что технические науки овладевают своим предметом исследования — technē как технической практикой, способом, не имеющим аналога в естествознании в его отношении к природе. Развитие технических наук характеризуется тенденцией к радикальному технологическому проникновению в любое техническое производство, даже там, где они ещё носят на себе следы древнего technē. В технике совершенно иначе, чем в природе, в тенденции нет ничего, что могло бы остаться вне научного изучения и сохраниться нетронутым в прежнем виде.

Из этого становится понятным особенно тесное переплетение современной техники и технологии. Перед нами, наподобие последовательной смены, происходит переход одного в другое, при этом технологическое «know how» обнаруживается в технической практике и в свою очередь из этой же практики, черпает проблемообразовательные импульсы. Это симбиотическое соотношение верно также и для многих других постановок вопросов в философии техники, если мы при этом не проводим жёсткого разграничения между техникой и технологией.

Существует и другой, иначе возникший и философски столь же релевантный тип, нежели различия между техникой и технологией. Этот другой тип не только является исторически более ранним, но и более систематическим и широким: речь идёт о различии между естествознанием и техникой. Для философии техники эта проблема не нова, и, как известно, философия естествознания всегда уделяла ей внимание. Во всяком случае, философия естествознания, по крайней мере, до сих пор, более чётко акцентировала различие естествознания и техники и их отношение друг к другу. Постановка перед естествознанием и техникой разных целей способствовала их концептуальной демаркации, и с точки зрения естествознания за техникой оставалась лишь характеристика «прикладного естествознания».

И всё же при таком понимании техники были сделаны необходимые коррекции. Когда в поле зрения более чётко выдвинулись технические условия внедрения инструментов, с помощью которых добывается естественнонаучное знание о природе, то проблематика познания и действия в рамках философии естествознания становится более актуальной. Тем самым предметом дискуссии оказывается вопрос о смысле «теории» в процессе поиска знания, направленного на инструментальную практику, дискуссии, в которой обращается внимание также и на более чёткую дифференциацию в науке технического и экспериментального типов деятельности. Однако здесь наблюдается пока незначительный прогресс в аналитических исследованиях. Философия техники всё ещё ориентируется на широкие дистанции уже давно ставших зыбкими общих принципов таких неясных пар противоположностей, как «теория и практика», «познание и действие». В этой проблематике теория науки тесным образом соприкасается с теорией действия. И так как эта теория деятельности за последние годы — во всяком случае, в европейской философии — достигла значительного развития, то следует ожидать, что она послужит импульсом экспликации понятия деятельности также и в естествознании.

Во всяком случае, не следует недооценивать особые философские трудности, которые изначально содержатся в отношении естествознания и техники. (В другом аспекте этот вопрос детально обсуждает Агасси. См. Agassi J. The Confusion between Science and Technology in the Standard Philosophy of Science. — «Technology and Culture». 1966. Vol. 7, № 2. P. 348–367.) Эти трудности связаны с фундаментальной проблематикой, которая до сих пор не только не решена, но даже должным образом не выявлена и пока поставила перед философией техники целый ряд загадок. И действительно, как, собственно, можно объяснить то, что естествознание Нового времени, выработав определённый тип познания, пользуется, с одной стороны, идеальными математическими структурами для «постижения» реальной природы; но в то же время оно функционирует успешно, лишь экспериментально «вмешиваясь» в природу? О чём, собственно, свидетельствует тот факт, что естествознание для познания природы может пользоваться принципиально независимой от реальности математикой, но при этом оно наталкивается на закономерности, гипотетически-дедуктивная сущность которых хотя и в известной мере соответствует аксиоматически-дедуктивной, математической систематике, но всё же не может быть понята ни на основе математики, ни из самой природы, как она нам дана объективно? Ведь так называемая математическая закономерность природы существует лишь в результате того, что природа одновременно инструментально реорганизовывается посредством экспериментальных действий.

Обычно мы описываем функциональную связь между математизацией и инструментальным структурированием природы с помощью таких выражений, как «применение» математики и «применение» экспериментов, употребляя при этом понятие «применение» не только некритически, в двух совершенно различных значениях, но к тому же никогда не рефлектируя над тем, в каком смысле следует понимать природу, в качестве реальной природы, которую мы подвергаем двоякой, а именно математической и экспериментальной, манипуляции. Однако как бы точно мы ни эксплицировали здесь смысл реальности, познанная естествознанием природа включает в себя также момент созданного человеком, изготовленного им. Реальность природы не преддана нам, но является произведённой реальностью. Однако в такой же мере она не есть реальность искусственного объекта технического производства. Экспериментальная практика не есть техническая практика; и соответствующие им действия не только расходятся в постановке исходных вопросов и целеполагания, но и различны структурно.

Тот факт, что техническое производство Нового времени появляется лишь благодаря естественнонаучным знаниям, не должен ввести нас в заблуждение относительно того, что экспериментально достигнутые результаты можно немедленно и безоговорочно рассматривать как инструкцию к действиям в сфере технической обработки природы, как это предполагает инструменталистская философия науки. Против этого говорит не только то, что существуют знания о природе, которые не могут быть превращены в технические, но также и то, что как раз и необходимо нечто подобное техническим наукам для осуществления такого превращения, так как естествознание само по себе, собственными средствами на это не способно. Но в каком отношении находятся экспериментальные знания о природе и их техническое применение для создания искусственных объектов? В этом вопросе технология обретает важную теоретико-познавательную функцию. Нам здесь кажется необходимым основательно разобраться в сущности отношения технологии к естествознанию хотя бы потому, что при выяснении этого отношения мы бросаем свет также и на вопрос о реальности, с одной стороны, научных, а с другой — и технических объектов. Ибо их различие остаётся неясным до тех пор, пока мы не обращаемся к технологии.

Чтобы разобраться в сказанном, укажем, что в естествознании, если даже иметь при этом в виду наиболее «чистый случай» того или иного природного процесса, возможные отклонения относятся к «мешающим» побочным условиям и притом нередко и методически законно отодвигаются в сторону. И ради своих собственных целей естествознание считает себя свободным от всякого обязательства рассматривать подобные «помехи» именно таким образом. Техническая же наука видит в этих помехах реальные факторы и, для того чтобы найти «know how» технического производства, должна рассматривать и учитывать их именно как реальные факторы, имея дело с природными процессами. Если бы кто-либо спросил, чем является то, чему эти факторы мешают, то такой вопрос технически не имел бы никакого смысла; в отличие от этого естествознание дало бы на этот вопрос лишь один возможный ответ, что здесь нарушается «математически идеализированная реальность».

О чём, однако, свидетельствует этот парадокс идеализированной реальности? Что здесь означает «идеализация», и в каком смысле реальность может быть схвачена наукой? Ведь и техническая наука преодолевает природу не просто рецептивно; и она математизирует науку и реорганизует её на свой манер. Однако в технологии это происходит не через идеализацию, но через моделирование. Как, однако, относятся друг к другу идеализация природы в естествознании и моделирование природы в технической науке? Здесь содержится целый ряд открытых фундаментальных теоретико-познавательных вопросов, которые до сих пор никто даже не пытался сформулировать как проблемы.

Существует и второе обстоятельство, делающее взаимоотношение естественных и технических наук важной темой философии техники. Взаимоотношения этих двух направлений исследования определяются не только техническими импликациями в экспериментальном естествознании, но и через обратное воздействие последнего на технологические исследовательские проекты. Более того, современная техническая наука во многих случаях опережает развитие естествознания и приобретает технические знания, которые не могут быть обеспечены с помощью уже познанных законов природы. Но тем самым техника даёт импульс на поиски таких природных законов. Таким путём не только укрепляется взаимосвязь естественнонаучного и технического развития; в этом, в общих чертах, вырисовываются отношения условий познания законов природы и технических закономерностей. Ибо открытые естество знанием законы природы создают условия для технического исследования лишь постольку, поскольку они исключают технические эффекты, которые служат им помехой. В противоположность этому технология вполне может вести к открытию новых естественных законов.

С учётом этого можно даже утверждать, что при определённой постановке вопроса технологические закономерности играют соответствующую методическую роль, такую же, как и результаты экспериментального наблюдения в науке. Те же закономерности могут выполнять функцию проверяющей инстанции для теоретического формулирования законов природы и брать на себя роль хорошо известного «эмпирического базиса» науки, как доказали это технологические закономерности по отношению к технической практике. Опосредствованно соответствующая естественнонаучная теория могла бы быть соотнесена с процессами технической практики. Конечно, такая теория не даёт никакого объяснения технических процессов в строго научно-теоретическом смысле, ибо в таких случаях это делает техническая наука с учётом целого ряда дополнительных условий, которые сама наука вообще обходит. Также и здесь обнаруживается определённая форма отношения естествознания и техники, которую следовало бы аналитически исследовать более точно.

Может показаться, что в нашем изложении опущены философски значимые проблемы, относящиеся к указанным в начале статьи взаимоотношениям техники и экономики, техники и этики, техники и политики, техники и общества. Но здесь речь шла, прежде всего, о том, чтобы в предметной области философии техники и обозначить её сердцевину, и обрисовать её в общих чертах. Мы при этом отказались от одностороннего фиксирования внимания только на самой технике. Мы также отказались от сомнительных попыток определения понятия техники.

Вместо этого, мы здесь, в порядке опыта, вывели и сформулировали своего рода основополагающую матрицу из четырёх элементов: природы, естествознания, техники и технической науки, — через которую в своих основных чертах обнаруживается и приобретает определённую структуру круг проблем философии техники. Тем самым мы хотели бы сказать лишь то, что направления философских вопросов принципиально определяют не отдельные элементы этой матрицы, а их взаимные отношения.

Зафиксированная таким образом проблемная область имеет, однако, своё, так сказать, третье измерение в общественной проблематике в широком смысле слова, и в зависимости от того, какие из тех шести отношений тематизируются, возникают специфические перспективы учёта и других, соотнесённых с техникой, дисциплин. Так, например, вопрос об экономических импликациях (техники) каждый раз будет стоять по-иному в зависимости от того, рассматриваем ли мы связь техники и технологии или связь технологии и естествознания. Также и этические и социально-политические вопросы приобретают иные вид и значимость в зависимости от того, тематизируем ли мы, например, природу и естествознание или технику и природу.

Сказанное не означает, что мы предлагаем некий жест кий схематизм в постановке вопросов философии техники и ещё менее — раз и навсегда фиксированное положение её отдельных проблем в системе знаний. Упомянутой нами первичной матрице мы бы придали лишь некоторую эвристическую функцию. Она должна служить только тому, чтобы определять место данного вопроса. Тем самым мы могли бы уберечь постановку философских проблем техники от абстрактной односторонности, а также кажущиеся противоречивыми способы решения «одной и той же проблемы» с помощью различных подходов свести к проблемным контекстам, пусть не совсем ещё чётко сформулированным.

Если сослаться в этой связи на пример, то в этом случае и животрепещущий сегодня вопрос об «оценке техники» выглядел бы по-иному, в зависимости от того, имеем ли мы при этом в виду действительно технику или технологию. И для различных ответов на данный вопрос несомненно имеет значение то, из какого, более или менее ещё не эксплицированного, понятия природы или реальности мы исходим. Соответственно, посредством рефлексии нашла бы и свой исходный пункт также весьма интенсивно обсуждаемая в настоящее время проблема «естествознание и этика» в её точном смысле, а именно: имеется ли — при постановке данного вопроса — именно это отношение или в действительности в основе дискуссии лежит другое, не выясненное ещё чётко отношение — отношение между технологией и этикой, иначе говоря, благодаря смешению различных проблемных отношений воображают, будто делают этические выводы из науки, которые, однако, не порождены самим естествознанием.

Было бы излишне расширять здесь список примеров. Один вопрос, однако, поставленный в самом начале, остаётся пока открытым: достаточны ли выработанные до сих пор методы в сфере философии техники для того, чтобы проникнуть с их помощью глубоко в сложное переплетение её проблем, с тем, чтобы выработать систематически развивающуюся философию техники. Предметная область философии техники как философская дисциплина неоднородна, так как в её основную структуру входит не только другая, уже достаточно установившаяся философская дисциплина — философия естествознания, — но и другая наука: технология, и если рассматривать глубже, то в философии техники обнаружится и ряд других отдельных наук. В этом — известная особенность, выделяющая философию техники из других философских дисциплин. Из этого неизбежно следует, что философия техники призвана играть междисциплинарную роль, если мы не потеряем её след в тумане далёких от действительности спекуляций. Однако из этого также не следует, что становится невозможной её более успешная философская систематизация. Вместе с тем вполне может возникнуть скепсис в связи с тем, можем ли мы, исходя из многократно применённых до сих пор способов философского анализа, рассчитывать на выявление более общих связей техники.

Как нам кажется, было бы правильным посредством исследования исторических условий возникновения философии техники сквозь дебри отношений философии техники проложить путь к её пониманию. В то время как с исторической точки зрения представляется явно запутанным и едва ли просматриваемым в синхроническом срезе, диахронический аспект исторического происхождения философии техники скорее даст нам возможность более успешно проследить её связи. Ибо в этом случае мы могли бы не только последовательно и потому более легко проследить в её историческом развитии комплексность философско-технической проблематики в её постепенном расширении и тем самым проникнуть в её суть; ведь и история даёт нам объяснения относительно исторического хода оценок и разнохарактерного превалирования различных факторов в сложном переплетении проблем философии техники.

Немаловажное значение имеет и то, что именно история выдвинула все те понятия, которые входят в предмет философско-технического анализа. И возможно, совсем не случайно, что в последнее время столь часто говорят об «историчности техники». В этом заключено больше, чем лишь тот тривиальный факт, что техника, как и все другие виды культурной деятельности, имеет свою историю. Философия техники поступила бы, однако, опрометчиво, если бы она проблему историчности техники оставила только на попечении историографии технического развития. В немецкой философии эта проблематика была воспринята совсем недавно. Ранее — это было достаточно примечательно — дело обстояло таким образом, что опиравшийся на гегелевскую и неокантианскую традиции Теодор Литт усмотрел значение этой проблематики в современной философии и пытался даже ввести её в систему академического образования. (Из исследований, авторы которых более детально анализируют современные вопросы техники и её влияние на человеческую культуру, можно указать на Beck H. Kulturphilosophie der Technik. Perspektiven zu Technik — Menschheit — Zukunft. Trier, 1979, и Sachsee H. Antropologie der Technik. Ein Beitrag zur Stellung des Menschen in der Welt. Braunschweig, 1978.)

Намечаемая здесь историческая реконструкция вовсе не подразумевает замены методологического анализа проблем философии техники историей техники. Философия техники также не является как бы «приложением» к применению её к историографическим штудиям техники, как это очень часто и делается. Мы предлагаем для обсуждения лишь вопрос: должна ли философия техники оставаться в тех — относительно узко понимаемых — рамках, которые были выработаны до сих пор, или в философии техники идёт речь о том, чтобы заново формировать се историю посредством исторической реконструкции её области познания. Это надо делать с тем расчётом, чтобы философия техники вводила свой инструментарий, проверяемый ей до сих пор лишь на вопросах современности таким образом, чтобы на основе анализа исторических связей выработать систематические воззрения. Только как осознанная история философии техники, как нам кажется, может эффективно раскрывать свою систематику; и в то же время только в качестве систематической дисциплины философия техники окажется в состоянии возвести себя именно в тот ранг в системе философских дисциплин, который принадлежит ей сегодня по значимости её задач.

Говоря обо всём этом, мы исходили из того, что для философии техники важно более строго структурировать свою область знания. Может ли, однако, оказаться для философии техники в принципе достаточно малозначительным вопрос о том, является ли она систематической философской дисциплиной или нет? Во всяком случае, в наши дни несомненно то, что она в целом ищет прагматические решения актуальных вопросов. Так, не случаен тот факт, что в настоящее время преимущественным объектом внимания философии техники становятся в особенности отношения между этикой и техникой, как и техникой и обществом.

Эти вопросы достаточно важны, чтобы исследовать их более детально. При этом нельзя упускать из виду того, что каждая практическая проблема имеет своё теоретическое измерение. Здесь, как и в других аналогичных случаях, может оказаться, что оттеснение теоретических вопросов техники мстит нам тем, что в философских дискуссиях мы не находим противоречий, не замечаем двусмысленностей, а аргументы незаметно для нас становятся несостоятельными. Всё это можно предотвратить только при ясном теоретическом осознании проблем в сфере философии техники.