Гюнтер Рополь:
Является ли техника философской проблемой?

В избранной нами теме сталкиваются два понятия, которые лишь изредка ставятся в связь друг с другом: понятия «техника» и «философия». Многие философы вообще не слышали о том, что существует какая-то философия техники. И действительно, вряд ли есть веские основания утверждать, что философия техники — уже прочно сложившаяся дисциплина. В табеле о рангах философских дисциплин философия техники занимает скромное место в рубрике «разное». Однако если определять философию как то, чем занимаются философы, то рефлексии о технике бесспорно входят в сферу философских дисциплин: ведь многие знаменитые философы, такие, как Макс Шелер, Карл Ясперс или Мартин Хайдеггер, в рамках своего философствования затрагивали также проблемы техники, а некоторые мыслители даже издали объёмистые монографии по вопросам философии техники. В качестве первой из такого рода монографий можно назвать книгу, изданную в 1877 году Э. Каппом, так что можно даже сказать, что философия техники недавно отпраздновала свой столетний юбилей.

Указанные выше материалы мы будем в дальнейшем использовать для разработки нашей темы. Действительно, многие изложения философии техники даны именно в такой форме, и ниже мы проанализируем один характерный пример такого типа изложения. Однако, прежде всего, мы хотели бы рассмотреть здесь вопрос, поставленный нами в этой заметке: почему философия вообще обращается к технике? Тот факт, что некоторые философы затрагивают проблемы техники и что они в ходе этого выработали ряд представлений о технике, соответствует нашей постановке вопроса, но вовсе не представляет собой ответа на вопрос об отношении философии к технике. Если же мы хотим показать, каково отношение философии к технике, то мы должны прежде всего выяснить, а с чем, собственно, имеет дело сама философия.

Когда пытаются ответить на вопрос о том, что же такое философия и с чем она имеет дело, то тем самым, как часто отмечают, уже занимаются философией, но это всё равно, что ограничиваться операционалистским определением философии, данным позитивистами, которое столь же верно, сколь и совершенно пусто. Определений философии так же много, как и самих философских доктрин, — если говорить о высказываниях самих философов Один из классических ответов на этот вопрос, сохраняющий, на наш взгляд, и сегодня всю свою значимость, дал ни кто иной, как Иммануил Кант В своём введении к «Логике» Кант утверждает, что «полем философии являются следующие вопросы:

1. Что я могу знать?
2. Что я должен делать?
3. На что я могу надеяться?
4. Что такое человек?

Весьма сходно с этим рассматривает задачи философии и один из современных мыслителей, приписывающий философии обосновывающую, критическую и утопическую функции. Совершенно очевидно, что обосновывающая функция соответствует первому вопросу Канта, утопическая функция — его третьему вопросу. Критическая же функция указывает, поскольку её «смысл заключается в определении существования», на то, что такое человек. Если же эту функцию рассматривать с точки зрения её реализации, то она относится ко второму и четвёртому вопросам Канта.

Что представляют собой эти вопросы и задачи, понимаемые как ведущие философские темы, и какие решения им могли бы быть даны, мы не намерены рассматривать в дальнейшем систематически ни в каком смысле этого слова. Наша задача заключается лишь в том, чтобы показать, что с определённых точек зрения в этих ведущих философских темах содержится также проблематика техники и, более того, что современная философия оправдывает своё название лишь в том случае, если и когда она включает в сферу своих рефлексий также и технику. Ниже мы вкратце рассмотрим четыре упомянутых вопроса в их связи с техникой.

Что я могу знать? Если рассуждать трансцендентально, то этот вопрос касается условий возможности познания как становится возможным то, что человек достигает знания о мире, знания, которое оказывается верным и надёжным и таким образом означает истину? Как хорошо известно, философия до сих пор ещё не смогла удовлетворительно разрешить эту основополагающую проблему теории познания. Перед лицом кризиса в современной теории науки, по-видимому, обречены на неудачу и по пытки показать переход от теоретике познавательных акцентов познания к научно теоретическим акцентам, то есть попытки обосновывать истину через метод.

Всё же, в довольно успешных результатах планомерного применения знания — и это очень интересно — обнаруживает свои пределы некий скептический релятивизм Пауль Фейерабенд, который в результате полемики с критическим рационализмом стал «научным анархистом», недавно в докладе во Франкфурте-на-Майне, объявив сказками научные теории вместе с мифами, баснями и религиозными представлениями, не мог уйти от вопроса о том, каким образом всё же некоторые такие сказки обрели реальный образ в виде самолётов, вычислительных устройств или микрофонов. И он признал, что это очень интересная проблема. Именно те разновидности научной теории, которые используют всё ещё в качестве образца физику, поразительным образом придают до сих пор мало значения тесным связям, существующим между наукой и техникой. Вообще то проблема истины до сих пор рассматривалась в философии или в слишком пассивном ключе знание как отражение мира, или слишком интеллектуалистски: знание как результат созерцательного восприятия познаний. Если ещё современник Декарта Мерсенн сказал, что «comprendre, c’est fabriquer» — «понимать значит изготавливать», то сегодня тем более важно положение о том, что большая доля человеческих знаний о мире заключена в технической деятельности и что, следовательно, вопрос о том, что я могу знать, в довольно широком смысле находит свой ответ в том, что я могу делать. И если мы в настоящее время наблюдаем прагматические сдвиги в философии науки, то техника должна быть центральной темой такой философии.

Что я должен делать? Если при постановке первого вопроса речь шла о том, возможно ли обоснование знания, то теперь речь идёт о возможности морального обоснования деятельности. Какие нормы управляют индивидуальными и коллективными действиями и в чём, собственно, состоит сама легитимация этих норм? Философия, разумеется, в состоянии рассматривать такого рода проблемы с различных точек зрения, но одно воззрение должно быть в центре внимания, и оно не может быть обойдено нами, а именно то, что я должен делать, является лишь частицей того, что я могу делать. Если при тех или иных действиях мы располагаем лишь одной деятельностной альтернативой, то нам вообще не нужно никакой морали И в настоящее время именно техника явилась тем фактором, который неизмеримо расширил свободное поле, на котором могли бы развёртываться действия.

Надо было бы подумать ещё и о том, что в нашем распоряжении есть средства и возможности уничтожения всего человечества. Само собой разумеется, что в этих крайних случаях думают также и о том, что расширились также рамки значимости моральных вопросов Теперь речь идёт не о моральных действиях индивида по отношению к людям своего непосредственного окружения речь идёт о морали целых коллективов и народов, так как современная техника стала общественным продуктом в широком смысле этого слова. Далее, мораль не может впредь ограничивать себя пределами непосредственного опыта сегодня этическое восприятие действительности нуждается в абстрагирующе-обобщающем взгляде на перспективу дальнейшего развития нашей деятельности. Инженер, находящийся в ситуации, в которой он обязан конструировать оружие уничтожения глобального масштаба, оказывается в моральной ситуации, и последняя драматически иллюстрирует возрастающую опосредствованность и социализированность ответственности человека.

Моральные проблемы уже больше не заключаются лишь в лжесвидетельстве или в краже. Эти проблемы осмысляются сегодня в иной форме, а именно должны ли мы, например, бросить на произвол судьбы страны, которым вследствие успехов медицины и фармакологии уже грозит перенаселение, могущее обернуться катастрофой голода, если оставить их на милость естественного отбора, или должны ли мы, пользуясь мощными достижениями науки и техники, подготовить нашу Землю для проживания десяти миллиардов людей, рискуя при этом тем, что мы можем оказаться не в состоянии решить связанные с этим социальные проблемы достаточно быстро и не сможем предотвратить вспышки новых форм насилия. Мы не в состоянии делать всё, что даёт нам возможность делать развитие техники. Во всяком случае, это уже общепризнанное положение. Вместе с тем, где же та мораль технической деятельности, предоставляющая в наше распоряжение критерии, согласно которым мы были бы в состоянии определить, какие достижения технической мысли мы должны реализовать, а какие следовало бы предать забвению? Таким образом, технические проблемы являются одновременно и моральными проблемами, и поэтому мораль развивающегося мирового сообщества людей не вправе игнорировать условия, возможности и последствия технической деятельности.

На что я могу надеяться? Этот вопрос, адресованный Кантом религии, в нашем секуляризованном мире приобрёл исключительно посюстороннее звучание. Если сегодня субъективные надежды, несмотря на всю рациональную вероятность противоположного, всё ещё направлены в сторону трансцендентного существа, сегодняшние в социальном смысле доминирующие утопии носят тем не менее чисто земной характер. И как в оптимистических, так и в пессимистических утопиях постоянно присутствует техника то как вероятный источник блаженства, то как демон уничтожения. Идеальное коммунистическое общество Маркса, в котором каждому будет обеспечено удовлетворение всех потребностей, покоится на безграничном развитии производительных сил, и Герберт Маркузе ещё ожидал избавления человечества от невежества, нищеты и угнетения посредством техники, если она только будет правильно применяться. С другой же стороны, голоса современных кассандр пророчествуют катастрофу, которая постигнет человечество благодаря развитию техники, а именно через бесконтрольное и безудержное использование источников сырья, ничем не ограниченное использование энергии, всё увеличивающееся загрязнение среды и уродование земной поверхности, вод и атмосферы, в результате чего человек разрушает экосистему, необходимую для его собственного выживания. Для одних техника — это усиление человеческих потенций, как захватывающий воображение рост свободы, другие же жалуются на возникшие на почве техники конфликты и на угрозу суверенитету человека. Как бы отдельные люди ни относились к подобного рода гипотезам и прожектам, ясно одно: то, на что надеялось человечество в этом мире, осуществится или провалится только с помощью техники.

Что такое человек? Этот последний вопрос, который Кант относит к антропологии и который, по его собственной оценке, связан с тремя предыдущими, нацелен на наше самопонимание, на исследование созданного нами же образа нас самих. И именно здесь научно-эмпирическая антропология учит философскую рефлексию тому, что человек не только мыслящее существо, но и «tool-making animal». Эта восходящая к Б. Франклину формулировка, подхваченная Марксом, является характерным признаком образа человека, ставшего достоянием современной антропологии. Палеонтология вообще связывает становление человека с применением орудий. И она рассматривает в качестве людей только тех доисторических животных, которые изготавливали орудия и планомерно применяли их. С самого начала именно технику развил и применил человек в своей борьбе за существование, отстаивая себя перед природой с помощью труда. Homo faber — условие возможности Homo sapiens. Не надо быть марксистом, чтобы в разделении умственного и физического труда видеть причину того, что философия столь упрямо игнорировала это измерение сущности человека.

Современные ответы на поставленные Кантом фундаментальные вопросы философии не могут пройти мимо техники, и это следует из наших кратких пояснений. И техника должна была бы стать, как полагает и К. Ясперс, просто главной темой современной философии; по крайней мере она стала достойным внимания предметом частной философской дисциплины, значение которой для самопонимания человека трудно переоценить.

Рассматривая в общих чертах, какие концепции, интерпретации и теории создала до сих пор философия техники, мы должны констатировать, что она дала лишь очень небольшое число вводных, обобщающих и систематических трудов. Это состояние исследований лучше всего отражено в таких работах, как обобщающие работы Ч. Митчэма и Р. МакКея, работы X. Ленка и С. Мозера, далее следовало бы указать на замечательную вводную работу А. Хунинга, который переработал также относящуюся к философии техники часть сборника текстов X. Закссе. Совсем недавно издал «Введение в философию техники» X. Шторк, на которое мы ссылаемся не только потому, что оно актуально, но также и по той причине, что оно вышло в серии многих «введений в философию техники».

Х. Шторк положил в основу своего исследования специфическое понятие техники, опирающееся на «вещетворную» деятельность человека, через которую он господствует над природой (технические действия) и над артефактами (технические предметы), являющимися результатом этой деятельности. Тем самым предотвращаются недоразумения, которые вызываются обычно слишком широкой интерпретацией понятия техники или некритическим и нерефлексированным восприятием англо-саксонского слова «technology».

В вводной главе Шторк пытается сформулировать обобщающую характеристику современной техники, акцентируя при этом наше внимание на всё возрастающем онаучивании техники и на коллективном характере современных процессов изобретения и давая краткий очерк феноменов кибернетической техники. Не говоря уже о том, что эти рассуждения Шторка слишком кратки и неполны, он не даёт к тому же никакой общей философской оценки изложенного им.

В следующей главе автор, собственно, занят тем, что реферирует основные мысли и идеи известнейшего философа техники Ф. Дессауэра. Наряду с некоторыми весьма плодотворными идеями, мы обнаруживаем у Дессауэра также и крайне проблематичный, переплетающийся с платоновским учением об идеях тезис, согласно которому технические изобретения являются отражениями, образами решений, предустановленных в некоем идеальном царстве. Поэтому Шторк вполне справедливо обращается к рассмотрению тех более здравых, точных и ясных интерпретаций, которые касаются технических изобретений, и в особенности кратко описывает дискуссию, которая разгорелась вокруг проблем отношения между естественными и техническими науками и самой техникой. Так, если длительное время было распространено мнение, что техника является не чем иным, как прикладным естествознанием, то одновременно было всё же выявлено, что, несмотря на онаучивание техники и на усиливающуюся технизацию процессов научного исследования, между наукой и техникой всё же сохраняются достаточно значительные различия, затрагивающие как их целевые установки, так и методы. И поскольку утверждение Ю. Хабермаса о том, что естественные науки преследуют «технически познавательные цели», на первый взгляд кажется противоречащим этим научно-теоретическим суждениям, Шторк детально и критически анализирует эту точку зрения.

В четвёртой, наиболее объёмистой главе своей книги Шторк излагает наиболее важные культурно философские, социально философские и, в более узком смысле, также антропологические концепции техники. Сначала автор, опираясь на некоторые данные из экономической истории, анализирует ту сторону влияния технического прогресса, которая приводила к повышению благосостояния людей. Затем он обозревает методы индустриально социологи ческой классификации типов промышленного труда и кратко описывает духовный мир технической интеллигенции, той группы специалистов, которые трудятся не посредственно в сфере техники и включены в процесс её развития. Далее он оспаривает некоторые культурно-критические воззрения, сторонники которых инкриминируют технике угнетение людей и лишение их свободы, деперсонализацию человека, принуждение покинуть родину и искать счастья в других странах, возникновение феномена массовой культуры. Шторк раскрывает вызванную эмоциональными мотивами беспредметность этой антитехнической критики культуры.

Наряду с этим он также указывает на известные внутренние противоречия, возможно, чересчур оптимистических интерпретаций техники. В его книге есть специальный раздел, посвящённый Марксу, и в этом разделе он показывает, что Маркс в своих размышлениях о значении труда и продукта труда для самореализации человека практически был пионером в постановке проблем философии техники. Если с этой целью, исследуя Маркса, привлекать не только его ранние работы, как это делает Шторк, но и более поздние, в особенности тринадцатую главу его знаменитого «Капитала», то можно утверждать, что Маркса никак нельзя недооценивать как философа техники, несмотря на то что его экономические и историке теоретические воззрения в их связи с философией техники можно было бы рассматривать в определённом аспекте как относительные. Маркс придал технике роль некоторой доминанты, которую при поверхностном взгляде можно истолковывать как технический детерминизм. Это, однако, результат недоразумения. Очень жаль, что советские толкователи Маркса некритически переняли указанный тезис, пренебрегая при этом — как, впрочем, и рассматриваемый нами здесь автор — диалектикой техники и общества, заложенной в концепции Маркса. В противоположность этому западный неомарксизм — особенно в лице Г. Маркузе и Ю. Хабермаса — выработал скорее дистанцирующийся по отношению к технике подход, в котором явно обнаруживаются следы консервативной культурной критики техники.

Следует также отметить, что технико-философские взгляды Ю. Хабермаса сформировались в его полемике с так называемым тезисом о технократии, выдвинутым Хельмутом Шельски и Арнольдом Геленом. Суть этого тезиса заключается в том, что в представлении его сторонников техника как «самозаконная сила» лишает человека всякой возможности сознательной самореализации, превращает его в лишённый воли «игральный мячик» его собственных творений и отчуждает его от его первоначальной и исконной природы. Интересно отметить, что как сторонники, так и критики этого технократического тезиса не расходятся друг с другом в этом анализе. Значительные расхождения между ними касаются и обоснования анализа самой этой сложившейся ситуации. Если консервативные защитники технократического тезиса видят в технократии нашу неотвратимую судьбу, которой индивиду придётся противостоять в крайнем случае и внутренней эмиграцией, критическая теория делает ставку на радикальные демократические изменения в обществе и в сознании.

В этом кратко изложенном нами «Введении в философию техники» мы практически находим отголосок и резонанс всех тех мотивов, которые прозвучали в сформулированных Кантом основных вопросах философии. И тем не менее изложение материала во «Введении» характерно для современных исследований философии техники и в другом отношении: оно не содержит сколько-нибудь убедительной систематизации и фактически построено на случайных материалах, к тому же из второстепенных источников. При всём богатстве информации, бесспорно содержащемся в этом «Введении», здесь всё же отсутствует та ясная последовательность, которую мы, если пользоваться выражением Банзе, рассматриваем как необходимую предпосылку «интеллектуального обживания» этого технического мира. Разумеется, такой упрёк касается прежде всего не Шторка, а, пожалуй, современных толкователей философии техники в целом.

Философия, проливая некоторый свет на те вопросы, которые сформулировал Кант, даёт нам «схемы нашей ориентации в действительности». Ориентация же в действительности означает в широком смысле ориентацию в системе знаний, которые мы выработали о действительности. Как источники знаний, отдельные науки уже дав но пришли на смену философии, последняя же выполняет свою ориентационную функцию сегодня только как партнёр в междисциплинарном диалоге. Это в особенности касается философии техники, которая должна использовать знания, выработанные многочисленными научными дисциплинами, с тем чтобы удерживать в постоянных ориентационных рамках многомерность техники. Так, например, и рассмотренное выше «Введение» вовсе не ограничивается формулированием некоторых исходных принципов философии техники, но также использует знания из некоторых областей науки. С более общей точки зрения продуктивные идеи и соображения для основательного понимания техники можно черпать не только в традиционной философии техники и в современной теории науки и социальной философии техники, но и в определённых социологических концепциях, в экономической науке, в истории техники, как и в сформировавшихся недавно обобщающих направлениях самой технической науки, особенно в науке о конструировании, системотехнике и в технической прогностике.

Эссеистскую, порой даже журналистскую ступень развития философии техники мы окажемся в состоянии преодолеть только в том случае, если нам удастся превратить в законченную и единообразную модель описания те разнообразные, разбросанные и оторванные друг от друга элементы знания, которыми располагают философия и отдельные науки относительно техники. Мы имеем при этом в виду общую технологию, некоторую междисциплинарно-обобщающую систему высказываний, предметом которой являются функциональные и структурные принципы технических артефактов, а также человеческие и общественные условия их возникновения и применения. Как и общее учение о технике, общие методы исследования техники должны конституироваться в диалоге и в сотрудничестве между философией и отдельными науками. Но если технике теоретические высказывания, возникающие в лоне разных дисциплин, должны быть интегрированы в одно целое, то нам необходим некоторый теоретический интеграционный потенциал, если мы не хотим, чтобы все эти имеющие разные источники знания в наших руках превратились в необозримое нагромождение разрозненных отдельных знаний. Такой интеграционный потенциал нам может предоставить, по нашему мнению, в формальном смысле общая теория систем, в материальном же смысле нам кажется особенно плодотворной теоретико-деятельностная концепция этой описательной модели техники. Если мы соединим эти два исходных положения, то можем утверждать, что техника есть единство взаимодействия между системами артефактов и социотехническими системами деятельности. Такая системная теория техники, в детальный анализ которой я здесь не вхожу, могла бы осмыслить и упорядочить все те феномены и проблемы нашей технической культуры, над практическим и интеллектуальным решением которых мы в настоящее время бьёмся. При этом мы смогли бы все наши предположения и догадки, надежды и опасения, из которых состоит наше представление о технике, превратить в точные гипотезы, поддающиеся научной проверке. Спекулятивное творчество философской рефлексии мы должны связывать с эмпирически строго контролируемыми точными науками, с тем чтобы мыслительно-конструированные модельные интерпретации и трезвое исследование конкретных данных шли рука об руку.

Резюмируя наши суждения, мы могли бы двояко сформулировать полезность философии в анализе технической проблематики. Во-первых, классические фундаментальные философские проблемы в технический век с необходимостью ведут также к определённым условиям, возможностям и последствиям техники. Во-вторых, если междисциплинарно обобщающее понимание техники не может быть выведено из анализа частных наук, то могут оказаться весьма интересными определённые концепции экономики, социологии, истории техники и даже технических наук. Поэтому задача философии позаботиться в качестве интегративной рефлексивной науки о всесторонней ориентации научно-технической культуры. При этом вовсе не снимается то, что философия может интерпретировать себя самое как исключительную, уникальную работу чистого духа. Однако при всём при том она может позволить себе выступать в роли как координирующего, так и критического партнёра, в диалоге с действующими в нём отдельными науками. Как мы попытались показать на примере, философия техники пока ещё далека от того, чтобы выступать в роли некой систематической концепции и, наподобие технических наук, слишком глубоко погрязших в деталях решения технических проблем, столь же мало способна стать удовлетворительной концептуальной базой дидактики технического образования. Однако это наше, казалось бы, скептическое суждение не следует воспринимать как деморализующее, но скорее как вызов. Как мы уже отметили выше, мы располагаем программой общей технологии, обоснованной системно-теоретически и социально-философски. Речь идёт теперь о том, чтобы эту программу осуществить на деле.