Джон Сёрль:
Проблема сознания

Введение

Вплоть до последних пор большинство нейробиологов не рассматривали сознание в качестве соответствующего предмета исследования. Их нежелание основывалось на определённой философской ошибке, главным образом на ошибке противопоставления, согласно которой субъективный характер самого сознания оставлял его вне пределов досягаемости объективной науки. Но однажды удалось увидеть, что сознание представляет собой чисто биологический феномен, подобный ряду других жизненных функций, следовательно он может быть исследован и нейробиологическими средствами. Сознание внутренне обусловлено нейробиологическими процессами и совершается в пределах мозговой структуры. Существенной особенностью сознания, нуждающейся в научном объяснении, следует назвать качественную цельность субъективизма. Сознание таким образом отличается от других жизненных функций, что оно наделено субъективностью или исконно-личностной онтологией, но эта субъективная онтология не воспрещает нам создать некоторую эпистемологически объективную науку о сознании. Нам нужно преодолеть влияние философской традиции, рассматривающей духовное и физическое на положении двух особых философских категорий. Два общих решения вопроса способности сознания требуют создания модели строительных блоков, в соответствии с которой любая среда ощущения воссоединена из некоторого числа своих особенных частей, и модели однородной среды сознания, в соответствии с которой мы можем пытаться объяснять целостный характер субъективности сознания. Здесь мы и обратимся к обсуждению упомянутых двух общих решений, равно как и причин, что позволяют нам предпочесть теорию именно целостной среды перед теорией строительных блоков. Ряд важных проблем изучения сознания отражены в исследовании зрячей слепоты, экспериментов в области функций отдельных участков мозга, бинокулярной состязательности и целенаправленной (gestalt) коммутации.

I. Непризнание проблемы

Приблизительно два десятилетия назад нейробиологи, философы, психологи, исследователи мышления довольно слабо интересовались общим решением проблемы сознания. Причины ненахождения существа в данной проблеме в разных дисциплинах были различны. Философы обращались к анализу языка, психологи разделяли убеждение в том, что научная психология должна быть наукой о поведении в целом, исследования мышления были нацелены на поиск в мозгу подобия компьютерных программ, что, как считалось, поможет объяснить и феномен познания. Особенно озадачивало то, что нейробиологи вообще отказывались обсуждать проблему сознания, что противоречило очевидному предназначению главной функции мозга — образованию и сохранению сознательных состояний. Ведь изучение мозга вне изучения проблемы сознания подобно, например, изучению желудка без изучения процесса пищеварения или изучению генетики без изучения механизма наследственности. И когда я первый проявил серьёзный интерес к данной проблеме, и включился в дискуссию по её теме со специалистами в области функций мозга, я обнаружил у большинства из них полное отсутствие интереса к проблеме.

Момент показанного непризнания объясняется довольно многими причинами, но все они главным образом сводятся к двум. Первое, многие нейробиологи чувствовали — и некоторые из них ощущают это и поныне — что феномен сознания не представляет собой подходящего предмета нейробиологического изучения. Традиционная наука о мозге могла изучать микроанатомию ячеек Пуркинье, или искать новые нейромедиаторы (нейротрансмиттеры), но сознание казалось ей столь иллюзорно-волшебным и трогательно-эмоциональным для того, чтобы представлять собой реальный предмет научного опыта. Другие учёные всё же оставляли сознание в списке предметов исследования, но приводили вторую причину: «мы не готовы» к решению проблемы сознания. Может быть они здесь и правы, но я предполагаю, что многие учёные в начале 1950-х годов думали, что наука ещё не готова изучать проблему молекулярных основ жизни и наследственности. В этом они ошибались; и на такую постановку вопроса я отвечу тем, что искать решения любой поставленной проблеме всё же куда лучше, поскольку решая мы увеличиваем сами шансы дать ей решение.

Конечно нам знакомы и знаменитые в начале двадцатого столетия исключения из всеобщего нежелания прикасаться к проблеме сознания, и о ценности работ названных учёных говорить не приходится. Я скажу здесь в особенности о работах Сэра Артура Шеррингтона, Роджера Сперри, и Сэра Джона Екклеса.

Вне всякой связи с взглядами двадцатилетней давности, сейчас уже и среди серьёзных учёных много тех, кто обращается к данной проблеме. Из нейробиологов упомяну ряд авторов книг о проблеме сознания — Коттерил (1998), Крик (1994), Дамасио (1999), Эдельман (1989, 1992), Фриман (1995), Газзанига (1988), Гринфилд (1995), Гобсон (1999), Либе (1993) и Вайскрантц (1997).

II. Сознание как предмет биологии

Что же в точности мы увидим в проблеме сознания в её нейробиологической постановке? Сама собой её предварительная формулировка заключается в следующем: Каков точный порядок формирования происходящими в мозгу процессами сознательных состояний и как правильно описать реализацию данных состояний в мозговых структурах?

Пройдя стадию предварительной постановки проблема дальше естественно распадается на ряд куда меньших, но все ещё масштабных проблем: Чем таким в точности является нейробиологическое соответствие сознательному состоянию (англ. аббревиатура — NCC) и которое же из подобных соответствий в действительности представляет собой порождающую причину продуктов сознания? Каковы принципы, в соответствии с которыми такие биологические феномены как нейронные возбуждения могут осведомлять нас о субъективных состояниях чувствительности или понимания? Как подобные принципы относятся к уже хорошо известным принципам биологии? Можно ли объяснить сознание с позиций имеющегося теоретического аппарата или нам необходим для такого объяснения ряд революционизирующих новых теоретических представлений? Может ли сознание быть локализовано в ряде отделов мозга или мозг представляет собой всеобщий феномен? Если конфигуративно мозг делится на свои подструктуры, то каковы они? Соотносятся ли они с особенными анатомическими признаками, такими как специфические типы нейронов, или они могут быть функционально объяснены посредством представления об адаптивности анатомического соотнесения? Каковы же научно обоснованные требования к объясняющей сознание теории? Служит ли предметом её изучения уровень нейронов и синапсов, с чем соглашается большинство исследователей, или мы должны перейти на более высокий функциональный уровень, такой как нейронные карты (Эдельман 1989, 1992), или даже нейронные облака (Фриман 1995), или все эти уровни избыточно обобщены и нам следует углубиться ниже уровня нейронов и синапсов на уровень микротрубок (microtubules) (Пенроз 1994 и Гамерофф 1998а, 1998б)? Или нам следует куда более обобщённо представлять данную проблему в терминах преобразований Фурье и голографии (Прибрам 1976, 1991,1999)?

Как представляется, показанный узел проблем схож с любым другим таким же набором проблем в биологии или науке вообще. Сходным образом выглядят и проблемы, сопровождающие изучение микроорганизмов: Каково, в точности, действие их механизма инфицирования и как можно диагностировать заражение ими живого организма? Или он похож на одну из проблем генетической теории: Посредством какого в точности механизма генетическая структура зиготы воспроизводит черты зрелого организма? В конце концов я думаю, что правильный путь анализа проблемы сознания состоит в следующем: как чисто биологический механизм сознание подобно любой другой биологической функции, оно и есть биологическое явление с тем же самым смыслом, что и усвоение, рост либо фотосинтез. Но в отличие от ряда других проблем биологии здесь мы сталкиваемся с целым рядом философских проблем, которые окружают проблему сознания, и перед тем, как поставить цели некоторым задачам текущего исследования, я имею желание назвать и причины подобных проблем.

III. Выбор цели: формулировка определения сознания

Довольно часто слышишь разговор о том, что «сознание» безобразно трудно поддаётся определению. Но если мы рассуждаем об определении в обычном смысле слова, то здесь достаточно будет фиксации одной только цели исследования, в противоположность того сорта точному научному определению, что появляется только в завершении аналитической процедуры, отчего определяемое понятие и не представляется мне настолько уж тяжёлым в его определении. Представлю здесь следующее определение: Сознание состоит из внутренних, качественных, субъективных состояний и процессов чувствительности или понимания. Сознание, в согласии с подобным определением, вступает в действие тогда, когда мы утром пробуждаемся от не содержащего сновидений сна, и продолжает работу до той поры, пока мы снова не засыпаем, умираем, входим в кому или иным каким-либо образом превращаемся в «бессознательных».

Подобное состояние включает все то огромное разнообразие возможностей понимания, которым мы характеризуем нашу способность бодрствования. Оно включает в себя всё формы как болевых ощущений, так и визуально различаемых образов, состояния повышенной возбудимости или депрессии, разгадываний кроссвордов, обдумываний шахматных партий, попыток запомнить телефон тетушки, политических взглядов или наших ожиданий в какой-либо другой сфере. Иллюзии согласно данному определению также представляются элементом сознания, хотя зачастую они существуют как то иное, что во многих отношениях не подобно функциональной конкретности бодрствующего сознания.

Данное определение не служит, однако, всеобщим эквивалентом и слово «сознание» может обозначать и условности совершенно иного семантического качества. Ряд авторов прилагают данное слово только к феномену самостоятельного сознания, то есть только к тому средству, которым располагают одни люди и некоторые приматы. Некоторые прилагают его только к тем второго рода ментальным состояниям, что налагаются на другие ментальные состояния; в соответствии с их определением боль нельзя назвать сознательным состоянием, но огорчение, вызванное болью, будет являться таковым. Некоторые понимают «сознание» лишь экзистенциально, связывая с ним любые формы сложного разумного поведения. Это слово, к сожалению, остаётся открытым для всякого, кто пожелает придать ему какой-либо смысл, и потому мы и вынуждены переопределить сознание как чисто технический термин. Тем не менее, мы позволим себе сказать о подлинном в обычном смысле явлении сознания, однако нам предстоит ещё его определить; именно он представляет собой тот самый феномен, что я теперь пытаюсь идентифицировать, поскольку уверен в том, что только он мог бы послужить надлежащей целью исследования.

Сознание наделено своими характерными особенностями, которые мы и надеемся объяснить. Поскольку я полагаю, что ряд, но не все, проблем сознания разъясняет нейробиология, то их, следовательно, может отразить накладная нейробиологического счета на требующее объяснение сознание.

IV. Существенные свойства сознания: комбинация качественности, субъективности и единства

Три аспекта отличают сознание от любых других биологических феноменов, несомненно выделяя его из массы остальных феноменов природы. Подобными аспектами оказываются качественность, субъективность и единство. Я обыкновенно думал, что в исследовательских целях можно было бы обращаться с ними как с тремя самостоятельными особенностями, но в силу того, что они логически перекрываются, теперь я думаю, что лучше было бы анализировать их совместно, представив как различные аспекты одного и того же существования. Они неразделимы, потому что первое подразумевает второе, и второе подразумевает третье. Теперь я буду обсуждать их по порядку.

Качественность:

Каждое сознательное состояние особенно определённым качественным подходом к нему, что мы очевидно обнаружим своим анализом ряда примеров. Опыт дегустации пива довольно сильно отличается от прослушивания Девятой симфонии Бетховена и оба они существенно качественно отличаются от вдыхания запаха розы и созерцания заката. Примеры наглядно показывают различие качественных характеристик, принадлежащим этим видам сознательного опыта. Один способ отражения данного положения состоит в утверждении о том, что каждый вид сознательного опыта это есть нечто, что ощущает подобным образом, или ещё что-то такое, что управляет процедурой этого сознательного опыта. Эрнст Нагель (1974) ещё два десятилетия назад выразил подобную точку зрения, указывая, что если бы летучие мыши обладали сознанием, то тогда существует нечто, что «как подобие» должно бы представлять из себя летучую мышь. Именно это отличает сознание от иных элементов мира потому, что, в данном смысле, для не обладающих сознанием автомобиля либо кирпича не существует такого, что бы представляло их «как подобие». Ряд философов обозначили эту особенность сознания понятием квалия (рус. эквивалент — «которость») и настаивали на выделении особой «проблемы квалии». Я отказываюсь принять предложенный ими подход именно потому, что он, как представляется, подразумевает, что должны существовать две отдельные проблемы, проблема сознания и проблема квалии. Но как я понимаю термин «квалия», он вполне бы мог играть роль нестрогого обозначения сознательных состояний.

Поскольку «сознание» и «квалия» сосуществуют, именно это и предполагает, что во введении специального термина нет здесь никакой необходимости. Некоторые предполагали, что квалия характерна именно лишь актам восприятия, подобным цветовому зрению или болевому ощущению, но она никак не может качественно характеризовать мышление. Как я понимаю этот термин, такие решения неверны. Даже мыслительные акты оказались наделены своим качественным подобием. Существует нечто, что подобно мысли о том, что два плюс два равняется четырём. Нет никакого способа описать это, кроме как сказать, что оно и есть сознательное существо мышления «два плюс два равно четырём». Но если вы полагаете, что мышление не обладает никаким качественным существом, то вы попытайтесь подумать то же самое на языке, который вы хорошо не знаете. Если я подумаю на французском, что «deux et deux fait quatre», то я увижу как изменятся мои ощущения. Или можно задуматься о чём-то более сложном, о том, что «два плюс два равняется ста восьмидесяти семи». Здесь, я думаю, вы согласитесь, что всё же мысли, текущие в сознании, наделены различным существом. Однако применяемый определитель всегда следует делать тривиальным; то есть, в самом ли деле возникающие в сознании мысли будут квалией, должно вытекать из нашего определения квалии. Раз я использую данное понятие, то отсюда следует, что мысль и есть квалия.

Субъективность:

Сознательные состояния существуют лишь в случаях их вызова либо человеческим либо животным субъектом. В подобном смысле в принципиальном плане они должны быть определены как субъективные.

Обычно я понимал субъективность и качественность как отдельные условия, но как я представляю себе теперь, должное их понимание состоит в том, что качественность подразумевает субъективность, поскольку для того, чтобы нечто могло стать действительно качественным чувством, должен найтись субъект, который мог бы испытать его. Если не существует субъективности, то не существует и испытания. Даже если испытания некоторого феномена осуществлены более чем одним субъектом, скажем два человека слушают тот же самый концерт, всё равно, качественное испытание существует лишь как испытанное некоторым субъектом или субъектами. И если даже разные выражаемые переживания окажутся качественно идентичными и будут экземплифицировать один и тот же тип, тем не менее каждое выражаемое переживание может существовать если имеется высказывающий его субъект. Поскольку сознательные состояния явились в подобном смысле субъективными, они обладают тем, что я бы назвал исходно-персональной (first-person) онтологией, противоположной третично-персональной онтологии гор и молекул, которые могут существовать даже если не существует никаких живых существ. Субъективные сознательные состояния наделены исходно-персональной онтологией (здесь имя «онтология» использовано в значении способа существования), поскольку они могут существовать только притом, что они как переживание принадлежат некоему человеку или животному. Они переживаются некоторым «Я», которое и владеет подобным переживанием, и в таком смысле они определены их принадлежностью к исходно-персональной онтологии.

Единство:

Все сознательные переживания как произвольная указываемая позиция в жизни их обладателя представляются частью одной общей среды сознания. Если я сидя за своим столом выглядываю в окно, я не только вижу небесную высь и прячущийся внизу ручей, окружённый деревьями, но и то же время чувствую как моё тело вдавливается в стул, рубашка липнет к спине, и вкус выпитого кофе остаётся во рту, и всё это, вероятно, я представляю как части однородной общей сферы сознания. Подобное единство всякого из состояний качественной субъективности порождает важные последствия для научного изучения сознания. О них я поговорю чуть подробнее позже. Сейчас я только желал бы привлечь внимание к факту, что подобное единство уже подразумевалось субъективностью и качественностью по следующим причинам: если бы вы попробовали бы вообразить, что моё сознательное состояние нарушено в 17 частях, под этим вы не подразумеваете не однородный сознательный объект с 17-ю различными сознательными состояниями, но скорее всего 17 различных узлов сознания. Сознательное состояние, короче говоря, объединено по определению, и условие подобного единства должно следовать из субъективности и качественности, поскольку не существует никакого другого пути обладать субъективностью и качественностью, кроме как с помощью такой особой формы единства.

Существуют два направления современных исследований, которые особо подчёркивают проблему единства. Во-первых, это исследование больных с расколом (split-brain) мозга Газзингой (1998), и им же вместе с соавторами (Газзинга, Боген и Сперри 1962, 1963), и второе, изучение рядом современных исследователей проблем связывания. Польза изучения больных с расколом мозга та, одна и для анатомических и поведенческих доказательств, что оно помогло обрести представление, что подобные больные наделены двумя центрами сознания, которые в результате комиссуротомии неидеально сообщаются друг с другом. Они, как представляется, обладают, если можно так сказать, двумя сознающими умами внутри одного черепа. Научная польза проблемы связывания в том, что она предоставляет нам микросреду для изучения природы сознания, потому что так же, как и визуальная система, связывающая все различные стимулирующие входы в однородный единый визуальный объект восприятия, так и весь мозг так или иначе объединяет разнообразие различных наших стимулирующих входов в однородный объединённый опыт сознания. Ряд исследователей изучали значение синхронизирующих тактов нейронов в диапазоне 40 Гц, чтобы объяснить способность различных систем восприятия связывать различные стимулы анатомически разных нейронов в порядок однородного опыта восприятия. (Ллинас 1990, Ллинас и Пар 1991, Ллинас и Рибар 1993, Ллинас и Рибар,1992, Зингер 1993, 1995, Зингер и Грей, 1995) Например в случае зрения анатомически отдельные нейроны, специализированные под такие вещи как строка, угол и цвет вместе образуют однородное, единое сознательное зрительное представление объекта. Крик (1994) распространил тезис проблемы связывания на общую гипотезу NCC. Он выдвинул гипотетическое предположение о том, что NCC состоит из синхронизирующих тактов нейронов в диапазоне 40 Гц в различных подсетях ложекорковой (thalamocortical) системы, особенно в связях между таламусом и шестым и четвёртым уровнями коры.

Подобного рода нестойкую интеграцию следует различать от той организованной последовательности операций сознания, что вносится нами в краткосрочную или графическую память. Для непатологических форм сознания по крайней мере ряд видов памяти по существу служат тому, чтобы сознательные последовательности могли бы через некоторое время обрести организованный вид. Например, когда я произношу предложение, я должен запомнить его начало на период времени, когда буду уже формулировать его завершение, как раз для того, чтобы согласовать все высказывание в целом. Принимая во внимание, что нестойкое единство тоже существенно, нужно отметить, что оно служит частью сознательно определённого организованного единства на время, важное для выполнения жизненных функций сознающего организма, но оно совсем не необходимо для самого существования субъективности сознания.

Такая комбинационная особенность качественной, единообразной субъективности представляет собой существо сознания и она, более чем что-либо ещё, делает сознание отличным от иных феноменов, изучаемых естественными науками. Данная проблема способна объяснить как же происходящие в мозгу процессы, объективные в качестве третично-персональных биологических, химических и физических процессов, воспроизводят субъективные состояния ощущений или размышлений. Как мозг проводит нас через перевал, если так можно выразить его действие, обращая события в синаптической расщелине и ионных каналах в сознательные мысли и чувства? Если вы всерьёз намерены объяснить феномен подобной комбинации, то, я полагаю, вы должны будете провести различного рода исследования из числа тех, что на настоящий день обещают наилучший результат. Большинство нейробиологов идёт путём, который я бы назвал методом строительных блоков: Определяется NCC для специфических элементов сферы сознания, таких как чувство цвета, и затем выстраивается завершающее поле выхода, состоящее из подобных строительных блоков. Другой метод, который я бы назвал принципом однородной сферы, это исследование проблемы, представляющей собой объяснение того, как же мозг воспроизводит однородную сферу субъективности. Метод однородной сферы не пользуется никакими конструктивными блоками, скорее он работает с модификациями всегда существующей среды качественной субъективности. О нём я скажу немного позже.

Ряд философов и нейробиологов предполагают, что никогда не удастся объяснить субъективность: нам никогда не объяснить почему теплая вещь ощущается тёплой и красная вещь выглядит красной. Возразить же подобным скептикам можно куда как просто: мы знаем что такое случается. Мы знаем, что все наши внутренние качественные, субъективные мысли и чувства формируются процессами, происходящими в мозгу. Поскольку же мы знаем, что такое имеет место, мы и должны проанализировать, как это все формируется. Можно допустить, что нас может ожидать и неудача, но мы не должны говорить о невозможности такого решения прежде того, чем мы приступим к поискам.

Многие учёные и философы представляют, что субъективный характер самих сознательных состояний не предполагает какого-либо строгого порядка их описания. Для условий, спорят они, когда научные объяснения объективны, а определители сознания субъективны, и должно следовать, что научное объяснить сознание невозможно. Ошибочность подобного аргумента очевидна. Он построен на ошибочной неоднозначности понятий субъективное и объективное. Введём такую неоднозначность: Нам нужно различать две разных формы ощущения объективно-субъективного разграничения. В одном смысле, эпистемологическом смысле («эпистемологический» здесь означает имеющий отношение к знанию) наука несомненно объективна. Учёные ведут поиск истин одинаково доступных для любого компетентного наблюдателя, таких, которые не зависят ни от чувств, ни от предпочтений рассматриваемых экспериментаторов. Примером эпистемологически объективного утверждения может служить фраза «Билл Клинтон весит 210 фунтов».

Примером эпистемологически субъективного высказывания можно назвать мысль «Билл Клинтон является хорошим президентом». Первое высказывание объективно потому, что его правдивость либо ложность устанавливается посредством того, что не зависит от чувств и предпочтений исследователей. Второе субъективно потому, что такое значение не подлежит установлению. Но имеется и иной, отличный смысл объективно-субъективного разграничения, и он является онтологическим смыслом («онтологическое» здесь означает имеющее отношение к существованию). Некоторые феномены, такие как боль, щекотка или зуд, наделены субъективной формой существования, в смысле того, что они существуют только как ощущаемые сознающим субъектом. Другие — горы, молекулы и тектонические плато — наделены объективной формой существования, в смысле того, что их существование не зависит ни от какого сознания. Условие, создавшее факт подобного различия, обращает внимание на то, что научно необходимая эпистемологическая объективность не устраняет онтологическую субъективность как особую область опыта. Вообще не существует никаких причин, по которым мы не могли бы построить объективную теорию боли, даже несмотря на то, что боли существуют лишь благодаря тому, что их кто-то может ощущать. Онтологическая субъективность чувства боли не устраняет эпистемологически объективную науку о боли. Хотя многие философы и нейробиологи и отказываются признать субъективность соответствующей областью научного анализа, фактически же они постоянно работают над подобной проблемой. Любой учебник неврологии содержит обширные материалы по этиологии и лечению таких онтологически субъективных состояний как боли и беспокойства.

V. Некоторые прочие особенности

Чтобы этот список был бы достаточно короток, ряд других особенностей сознания я обозначу только вкратце.

Особенность 2. Интенциональность:

Самое важное, сознательные состояния обычно обладают «интенциональностью», тем качеством умственных состояний, посредством которого они направлены на или на тему объектов и отношений, существующих в мире. Философы употребляют слово «интенциональность» не только для обозначения в обычном смысле слова «подразумеваемого», но и вообще склонны обозначать им любые референтные умственные феномены. В соответствии с таким применением верования, надежды, опасения, желания и восприятия все являются интенциональными. Так если я верю, то я должен верить обязательно во что-то. Если я занят тем, что смотрю, мне обязательно должно казаться что я в действительности что-то наблюдаю. Но не все сознательные состояния интенциональны, и не каждая интенциональность представляет собой сознание; например, беспричинному беспокойству недостаёт интенциональности, и убеждение не покидает человека даже тогда, когда он не совсем осознает что происходит. Но я доверяю очевидности того положение, что множество существенных эволюционных функций сознания уже являются интенциональными: например животному присущи сознательные по своей природе чувства голода и жажды, оно вовлекается в сознательные по характеру восприятийные разделения, предпринимает сознательные намеренные поступки, и сознательно умеет отличать друзей и врагов. Всё это представляет собой сознательные интенциональные феномены и все они играют существенную роль в биологическом выживании. Общая нейробиологическая оценка сознания объясняет интенциональность ссылкой на сознательные состояния. Например, природа цветового зрения естественно объясняется способностью различения цветов.

Особенность 3. Разница между центральным и периферическим вниманием:

Известен примечательный факт того, что в пределах моей сознательной сферы я обладаю возможностями перемещать в любой момент моё внимание по желанию с одного аспекта на другой. В самом деле, сейчас я могу не обращать своего внимания на то, что ботинки жмут мне ноги, а рубашка трет шею. Но я располагаю возможностью обратить своё внимание на эти вещи тогда, когда я захочу. Здесь можно привести примеры множества форм профессиональной деятельности, в основе которой используются способности внимания.

Особенность 4. Способность опыта человеческого сознания накладываться на настроение:

Всегда существует возможность говорить о некоторой разновидности одного и того же сознательного состояния, выраженной в ответе на вопрос: «Как вы себя чувствуете?» Настроение не обязательно наделено именем. Прямо сейчас я могу и не быть особо восторженным или раздраженным, экстатическим или угнетённым, не обязательно вздорным. Но всё равно я вынужден буду заметить изменение моего настроения если оно изменится драматически, если я получу, к примеру, некоторые необычно хорошие или плохие новости. Настроение нельзя представлять полным аналогом эмоций, хотя настроение, в котором мы пребываем, и предрасполагает нас к определённого рода эмоциям.

Мы находимся, между прочим, довольно близки к реализации фармакологического управления настроением посредством такого препарата как Прозак, чем к управлению какой-нибудь другой внутренней функцией сознания.

Особенность 5. Все приходящие к нам сознательные состояния как вестники удовольствия/неудовольствия:

Любой вседостаточный сознательный опыт всегда ответит и на вопрос о том, был ли он приятным, болезненным, неприятным, нейтральным и так далее. Свойство удовольствия/неудовольствия не равно настроению, хотя конечно некоторые виды настроения и приятнее других.

Особенность 6. Гештальт (целенаправленная) структура:

Мозг наделён весьма примечательной способностью организации сильно упрощённых восприятийных символов в когерентные сознательные восприятийные формы. Я могу, например, узнавать лицо или автомобиль на основе довольно ограниченного числа стимулов. Наиболее известные примеры Гештальт структур можно найти в исследованиях Гештальт психологов.

Особенность 7. Осведомлённость:

Существует довольно много степеней смысла осведомлённости, которые пронизывают наш сознательный опыт. Если, например, я вижу дом, никогда ещё мной не виденный, всё равно я его определяю как дом; он представляет собой знакомую мне форму и структуру. Художники-сюрреалисты пробуют ломать подобный смысл осведомлённости и заурядности наших опытов, но даже в сюрреалистическом искусстве падающие часы все ещё напоминают часы, и трехголовая собака все ещё похожа на собаку.

Такой список можно продолжать, что я и сделал в других моих работах (Дж. Сёрль, 1992). Главное сейчас ограничиться минимально возможным перечислением особенностей, которыми мы намерены объяснять нейробиологию сознания. Чтобы представить объясняющие причины, нам следует знать, какие же феномены нуждаются в объяснении. Перед тем, как проверить ряд современных исследований, мы должны обрести наиболее прочные и ясные основания.

VI. Традиционная проблема мыслимого и как её обойти

Упомянутая ранее мной путаница с субъективностью и объективностью составляет лишь вершину айсберга широко известной проблемы мыслимого (mind-body). Хотя я мог отстранённо думать, что наука больше бы выиграла, если бы она и вовсе проигнорировала эту проблему, факт состоит в том, что учёные в такой мере пали жертвами философской традиции, как вряд ли ещё кто-либо, и множество учёных, подобно многим философам, все ещё скованы идеями традиционных категорий тела и разума, духовного и физического, дуализма и материализма и так далее. Здесь не место детально рассматривать проблему мыслимого, но я должен сказать несколько слов об этом таким образом, чтобы дальнейшее обсуждение могло бы избежать той путаницы, которую порождает данная проблема.

Простейшую формулировку проблемы мыслимого отражает следующий вопрос: В чём точно выражается отношение сознания к мозгу? Сама подобная проблема позволяет выделить два аспекта — философский и научный. Мне бы хотелось предложить здесь вариант упрощённого решения философского аспекта проблемы. Это решение, я верю, совместимо со всем, что мы знаем о биологической жизни и вообще о том, как устроен мир. Оно в следующем: Сознание и другого рода умственные феномены обусловлены нейробиологическими процессами, происходящими в мозгу, и осуществляют и его и их те же самые структуры мозга. Одним словом, сознательный смысл обусловлен происходящим в мозгу процессом, и представляет собой наивысший уровень способности мозговой деятельности.

Философский аспект проблемы относительно прост, а вот научный — куда тяжелее. Как, в точности, мозговые процессы способны обусловить сознание, и как сознание в точности реализуется в мозге? Я как раз потому хочу добиться точности в философском аспекте, что никакая понимающая научная постановка вопроса невозможна, если не прояснена философская. Здесь следует обратить внимание на две особенности философского решения. Первая в том, что сами отношения между устройством мозга и сознанием представляют собой одну из форм самой обусловленности. Происходящие в мозгу процессы сами могут вызывать опыты нашего сознания. Второе, эта возможность не ведёт нас ни к какому дуализму потому, что обусловленность выражается в форме восходящего развития, и получаемый эффект представляет собой просто-напросто высший уровень способности самого мозга, а не какой-нибудь отдельной субстанции. Сознание невозможно уподобить жидкости, разбрызгиваемой наружу при помощи мозга. Сознательное состояние скорее всего представляет собой состояние, в котором и находится мозг. Так же как и вода может находиться в жидкой или твёрдой фазах без текучести или твёрдости, представляющих собой отдельные субстанции, так и сознание представляет собой то состояние, в котором находится мозг, лишённый сознания как вида отдельной субстанции.

Следует отметить, что я представляю здесь философское решение, не использующее никаких традиционных категорий «дуализма», «монизма» или «материализма», как и всего с ними связанного. Я совершенно искренне полагаю, что подобные категории должны уже выходить из употребления. Но если мы всё же примем подобные категории как нарицательные, то с их помощью представим следующую картину: Мы откроем для себя возможность выбора между дуализмом и материализмом. В соответствии с точкой зрения дуализма, сознание и другие умственные феномены существуют в различных целостных онтологических областях из обычного природного мира физики, химии и биологии. В соответствии же с материалистической точкой зрения сознание таким, каким я его описываю, не существует. Ни дуализм, ни материализм с их традиционной методологией не позволяют нам ответить на наш вопрос. Дуализм утверждает, что в мире существуют два сорта феноменов, духовное и физическое; материализм же сводит все к физическому. Итог дуализма состоит в невозможном раздвоении действительности на две отдельные категории, и именно оно не позволяет объяснять отношение умственного к физическому. Итог материализма состоит в отрицании существования любого нередуцируемого субъективного качественного состояния чувствительности или понимания. Вкратце, дуализм превращает проблему в нерешаемую; материализм отрицает существование всякого изучаемого здесь феномена, и, следовательно, не допускает постановки такой проблемы.

Согласно же моей точке зрения, нам лучше не пользоваться таким категориальным аппаратом. Наше знание природы достаточно велико, чтобы признавать сознание биологическим феноменом, обусловленным протекающими в мозгу процессами и реализованным в структуре мозга. Сознание не редуцируется не по причине своей неопределённости или таинственности, но потому, что оно наделено исходно-персональной онтологией, и потому не может быть сведено к феноменам из области третично-персональной онтологии. Традиционная ошибка, допущенная человеком как в науке, так и в философии состояла в том, что если отклонялся дуализм, что, как я полагаю, мы должны сделать, то немедленно вступала в действие другая возможность — материализм. Но согласно выдвинутой мной точке зрения, материализм столь же непоследователен, как и дуализм, потому что он, во-первых, отрицает существование онтологически субъективного сознания. Чтобы как-то обозначить занятую мной позицию, не согласную с точкой зрения ни дуализма, ни материализма, я назову её именем биологического натурализма.

VII. Каким образом мы столкнулись с подобной путаницей

Историческое отступление.

Довольно долго я допускал, что учёные будут чувствовать себя гораздо лучше не зная истории проблемы мыслимого, но теперь я полагаю, что незнание истории ведёт лишь в ловушку исторически пройденных категорий. Я это обнаружил, когда обсуждал с оппонентами проблему искусственного интеллекта, и нашёл что многие из них разделяли заблуждение Декарта, философа, с которым они и вовсе были незнакомы.

Что же нам теперь думать, раз естествознание действительно не началось со времени Древней Эллады. Греки обладали почти всем, и в особенности они сформулировали превосходный принцип «теории». Изобретение принципа теории — систематического набора логически связанных положений, которыми объясняется феномен некоторой среды — возможно было величайшим отдельным достижением греческой цивилизации. Однако, у них ещё не существовало упорядоченной практики систематического наблюдения и эксперимента. Последняя появляется лишь вслед за Ренессансом, главным образом в XVII столетии. Когда вы совмещаете систематический эксперимент и проверяемость теоретического положения, вы используете возможности науки такими, какими вы их мыслите в настоящее время. Так мы не должны забывать об одной особенности семнадцатого столетия, той, что все ещё преграждает наш путь. Таким было то, что в семнадцатом столетии происходил серьёзный спор между наукой и религией, и, как казалось, наука несла в себе угрозу религии. Часть этой угрозы, которую наука несла ортодоксальному христианству смогли снять Декарт и Галилей. Декарт, в частности, установил что действительность поделена на два рода, духовное и физическое, res cogitans и res extensa.

Декарт произвёл весьма полезный раздел сфер: религия занималась сферой духа, когда наука — материальной действительности. Но это же и привело к ошибочной концепции о том, что науке следует иметь дело только с одними объективными третично-персональными феноменами, она не могла работать с нашими внутренними качественными субъективными опытами, которые и образуют жизнь нашего сознания. Это было совершенно безопасным для XVII столетия решением, поскольку образовывало дистанцию между авторитетом церкви и стоящими к ней спиной учёными. (Но это был лишь частичный успех. Декарт, после всего этого, вынужден был покинуть Париж и переехать на жительство в Голландию, отличавшуюся большей терпимостью, и Галилей вынужден был произнести знаменитое отречение от своей гелиоцентрической теории.) Однако вся эта история подбросила нам традицию и тенденцию не представлять сознание в качестве одного из предметов естествознания, лишённым принадлежности к порядку, который помогает нам понимать такие вещи как заболевание, усвоение и тектоническое плато предметами нашего исследования. Я бы дал совет поторопиться преодолеть сопротивление, и чтобы это сделать, нужно преодолеть и историческую традицию, для которой было совершенно естественно избегать проблемы сознания в научных исследованиях в целом.

VIII. Краткое резюме моей предыдущей аргументации

Я надеюсь на то, что нами установлено следующее: Сознание представляет собой биологический феномен подобный любому другому. Оно состоит из внутренних качественных субъективных состояний восприятия, чувства и мышления. Его сущностной чертой является однородная качественная субъективность. Сознательные состояния определяются происходящими в мозгу процессами и реализуются структурой самого мозга. Рассуждать о сознании можно аналогично тому, как мы объясняем пищеварение, обусловленное биохимическими реакциями в желудке и в последующей части пищеварительного тракта, и тем, что пищеварение реализуется желудком и пищеварительным трактом. Сознание отличается от прочих биологических феноменов в том, что оно наделено субъективностью или исходно-персональной онтологией. Но онтологическая субъективность не бережёт нас от обладания эпистемологической объективностью. Мы способны выработать объективную науку о сознании. Мы не пользуемся традиционными категориями дуализма и материализма по тем же самым причинам, по которым мы не пользуемся категориями флогистона и жизненной силы: подобным условностям ничего не соответствует в действительности.

IX. Научное исследование сознания

Как, следовательно, мы будем изучать участвующие в функции сознания явления?

Если смотреть со стороны, эта задача довольно проста. Она решается в три этапа. Первое, нужно найти нейробиологические события, которые соотносятся с сознательными (выстроить NCC). Во-вторых, следует проверить на опыте, на самом ли деле причинность заключена именно в подобном соотношении. И третье, нужно разработать теорию, лучше всего в форме набора законов, которые формализуют причинные связи.

Подобные три этапа типичны в истории всякой науки. Подумаем, например, над развитием теории бактериального переноса заболеваемости. Первой здесь была установлена связь между грубыми эмпирическими феноменами. Далее установленную причинную зависимость следует проверить посредством манипулирования одним условием, наблюдая как эти попытки действуют на другие условия. Затем можно создать теорию механизма взаимодействия и проверить её в дальнейших экспериментах. Например Земмельвейс в Вене в 1840 году установил, что женщины, пациенты акушерских отделений в больницах гораздо чаще умирали от послеродовой лихорадки, нежели те, кто оставался дома. Он обратил внимание на этот факт и нашёл, что женщины, которых обследовали студенты-медики, выходившие из препараторской морга с немытыми руками, давали наиболее высокий процент смертности от послеродовой лихорадки. Эта информация составляла факт эмпирической корреляции. Когда он заставил этих студентов мыть руки хлорной известью, смертность сразу снизилась. Это знание ещё не вело к самой теории бактериального переноса заболеваемости, но оно уже указало путь в таком направлении. Так и в изучении сознания мы находимся в ранней Земмельвейсовской стадии.

В то время, как пишется эта статья, мы все ещё пытаемся раскрыть предметное содержание NCC. Положим, например, что мы нашли, подобно тому, как Фрэнсис Крик выдвинул здесь свою гипотезу, то, что нейробиологическое соответствие сознанию представляет собой множество нейронных возбуждений между таламусом и 4 и 6 уровнями коры, выполняемыми с частотой 40 Гц. Это должно было стать первым шагом. И вторым шагом должна была быть возможность управления рассматриваемыми явлениями, если в действительности была установлена природа сознательной причинности. В идеальном случае нам следует проверять и то, является ли рассматриваемое здесь NCC необходимым и достаточным условием существования сознания.

Чтобы установить необходимость NCC, мы проверяем, не теряет ли сознание тот субъект, у которого удалено предполагаемое NCC; а чтобы выяснить достаточность, мы ищем, можно ли возвратить сознание находящемуся в бессознательном состоянии посредством наведения предполагаемого NCC. Чистые случаи причинной достаточности редкость для биологии, и обычно достаточность условий мы вынуждены показывать на фоне множества допущений, то есть в специфическом биологическом контексте. Таким образом наши достаточные условия сознания относились бы лишь к субъекту, наделённому жизнью, владеющему определённым образом активным мозгом, при некоторой соответствующей температуре и так далее. Но что мы строго намерены установить, что некий элемент не только коррелируется с сознанием, но что он причинно и необходим и достаточен, при прочих равных условиях, для присутствия сознания Смотря со стороны, такой ход рассуждений может показаться идеальным. Но почему никто таким путём не пошел? Я этого не знаю. Это намекает на то, например, что практически довольно трудно точно выделить NCC, и существующая научная аппаратура, одной из наиболее развитых средств которой является позитронный эмиссионный томограф, аппаратура сканирования CAT, как и аппаратура магнитно-резонансной томографии, пока ещё не идентифицировала NCC. В этом смысле интересна разница между скан-фотографиями одних субъектов, впавших в сон REM, и других, спящих медленным волновым сном.

Но не так уж легко сказать, насколько эти различия определены сознанием. Большое количество вещей совместно определяют как сознательный, так и бессознательный аспекты мозговой деятельности, последний из которых никак не связан с результатами деятельности сознания. Учитывая, что некто уже находится в сознании, вы можете оживлять его мозг частями, заставляя его выполнять различные познавательные задачи, такие как восприятие или запоминание. Но здесь вы так и не увидите различия между способностью обладания сознанием вообще и полностью бессознательным состоянием. Да, нам трудно пройти этот первый шаг потому, что мы, верно, все ещё находимся на ранней стадии изучения мозга. Несмотря на все окружающее нас развитие технических средств воспроизведения картины мозговых процессов, мы все ещё, насколько я знаю, не нашли способа отображения NCC.

Запомнив все высказанные замечания, мы обратимся к итогам некоторых попыток решения проблем сознания.

X. Стандартная конструкция сознания: модель строительных блоков

Большинство теоретиков изначально согласны с теорией строительных блоков сознания. Их мысль заключается в том, что любая из сфер сознания также собрана из некоторых частей: визуальное восприятие красного цвета, вкус кофе, ощущение ветра, дующего сквозь открытое окно. Как представляется что, если бы можно было определить, что делает даже один какой-либо из образующих сознание блоков, в наших руках бы оказался ключ ко всей его структуре. Если бы мы смогли, например, назвать причины действия визуального аппарата, это бы дало нам ключ и к возможностям других сенсоров. Такую точку зрения представляют в своей работе Крик и Кох (1998). Их мысль выражена в том, что если бы мы могли определять NCC для зрения, могли бы отсюда объяснять визуальное сознание, и отсюда же и знали что искать для определения NCC для слуха и для других сенсоров, и если затем мы собрали бы их все вместе, то и получили бы совокупную сознательную среду.

Насколько я знаю, сильнее и оригинальнее теория строительных блоков представлена Бартельсом и Зеки (1998). Они видят связующую активность мозга не только в одном том, что он генерирует унитарный сознательный опыт, но скорее в том, что он соединяет друг с другом целый ряд сознательных опытов. Они выразили это так (Бартельс и Зеки 1998:2327): «Сознание не представляет собой единую способность, но состоит из множества микросознаний». Наша сфера сознания состоит из множества строительных блоков микросознаний. «Активность на каждой стадии или в каждом узле обрабатывающе-восприятийной системы наделена сознательной соотносимостью. Связывание активности ячеек потому не только предшествующий или даже способствующий сознательному опыту процесс, но скорее соединение вместе различных опытов сознания». (Бартельс и Зеки 1998:2330)

Мы представим здесь как минимум три направления исследований, которые по меньшей мере совместимы с теорией строительных блоков, и, более того, довольно часто прибегают к ней:

1. Зрячая слепота:

Зрячая слепота это имя, которое психолог Лоуренс Вейскранц дал феномену, при котором отдельные больные с повреждённым V1 могли рассказывать об инцидентах, появляющихся в их зрительном поле даже при том, что они не сообщают ни о каком визуальном понимании самого стимула. Например, в случае с DB, первым изученным пациентом, если нечто X или нечто O показывались на экране в той части поля зрения DB, где он был слеп, пациент, когда его спрашивали, что выпадает из его поля зрения, отвечал, что не выпадает ничего. Но если его спрашивали в предположительном тоне, он вполне корректно предполагал было ли это X или O. Его предположения были правильными практически всегда. Кроме того, и для самих объектов этих экспериментов их результаты весьма удивительны. Когда экспериментатор спросил DB в интервью после одного эксперимента, «Были ли Вы уверены в том, что делали?», DB ответил «Нет, не был, потому что я не мог ничего видеть», «Я не мог видеть проклятую вещь». (Вейскранц, 1986:24) Подобное исследование впоследствии продолжилось и на многих других пациентах, и зрячая слепота теперь экспериментально вызвана у обезьян. (Сториг и Кови, 1997)

Как полагают некоторые исследователи, зрячую слепоту можно использовать как ключ к пониманию сознания. Они выдвигают следующий аргумент: В случае зрячей слепоты мы сталкиваемся с фактом чистого различия между сознательным зрением и бессознательной обработкой информации. Как может показаться, если бы мы смогли обнаружить психологическое и анатомическое различие между регулярным зрением и зрячей слепотой, мы получили бы ключ к анализу сознания, поскольку имели бы здесь очевидное неврологическое различие между сознательным и бессознательным состояниями.

2. Бинокулярная состязательность и целенаправленная (gestalt) коммутация:

Одно увлекательное предложение по поиску NCC для зрения состоит в предложении изучения случаев, в которых внешние стимулы остаются постоянными, но внутреннее субъективное ощущение меняется. Мы приведём два подобных примера целенаправленных переключателей, в которых одна и та же фигура, такая как куб Неккара, воспринимается двумя различными способами, и бинокулярная состязательность, по условиям которой в каждом глазу присутствует свой стимул, позволяет визуальному опыту в один и тот же момент времени опираться именно на тот или другой стимул, но не на оба. В таком случае экспериментатор получает шанс выделить специфический NCC зрительного ощущения, отделяя его от неврологических коррелятов стимулов сетчатки. (Логофетис 1998, Логофетис и Шалл 1989) Изюминка подобных исследований заключена в том, что, как кажется, оно стоит на пути к выделению адресного NCC адресного же сознательного ощущения. Поскольку внешние стимулы постоянны и мы имеем дело (как минимум) с двумя различными сознательными ощущениями A и B, то кажется, что в невральных проводящих путях существует такая точка, в которой одна последовательность невральных событий порождает ощущение A, и другая точка, в которой теперь уже вторая последовательность вызывает ощущение B. Найдите те две точки и вы найдёте адресные NCC для двух различных строительных блоков целостной сферы сознания.

3. Невральные корреляции зрения:

Возможно самый очевидный путь поиска NCC состоит в отслеживании нейробиологических причин такой особой модальности восприятия как зрение. В своей недавней статье Крик и Кох (1998) представили рабочую гипотезу о том, что только отдельные специфические типы нейронов выполняют операцию NCC. Они не допускают того, что какое-то из NCC зрения может присутствовать в V1. (1995) Причина думать о том, что V1 не порождает NCC та, что V1 не соединено с лобными долями таким способом, который бы заставлял V1 непосредственно участвовать в существенных фазах обработки информации зрительного восприятия. Выдвинутая ими мысль состоит в том, что функция визуальной подсистемы сознания должна подать информацию непосредственно к тем зонам мозга, которые организуют волевой моторный отклик, к которому относится, конечно же, и речь. Таким образом, раз информация, находящаяся в V1, повторно кодируется во вторичных визуальных областях и прямо не передаётся к лобным долям, они и делают вывод, что V1 прямо не коррелирует с визуальной подсистемой сознания.

XI. Сомнения в правильности теории строительных блоков

Возможно и стоило бы согласиться с правотой теории строительных блоков, если бы не ряд её внушающих сомнения черт. Самое главное, все исследования по идентификации NCC проводились на субъектах, которые уже обладали способностью сознания вне зависимости от существования искомой NCC. Оценивая проблемы по порядку, отметим наличие вопроса в том, что при использовании зрячей слепоты как метода установления феномена NCC эксперимент ограничен тем, что пациенты способны свидетельствовать наличие у них зрячей слепоты лишь притом, что владеют сознанием. То есть всё это означает, что только действительное обладание пациентами сознанием доказывает нам то, что эти случаи обработки информации представляют собой примеры зрячей слепоты. Так что нам закрыт общий путь изучения сознания на материале различия между больными со зрячей слепотой и нормально видящими, поскольку и те и другие полностью находятся в сознании. Это и показывает, раз мы нуждаемся в нашей теории сознания ради объяснения феномена сознательной сферы, что последняя существенна не только зрячей слепоте или нормальному зрению, но и, в этом качестве, и любой иной модальности сенсорной функции.

Подобные же замечания можно обратить и к экспериментам по изучению бинокулярной состязательности. Подобное исследование очевидно ценно, но из него пока не ясно, как из него мы смогли бы понять точную форму различия между сознающим мозгом и не сознающим мозгом, поскольку во всяком эксперименте по бинокулярной состязательности мозг остаётся полностью сознающим.

Подобным же образом те пациенты, которых изучали Крик (1996) и Крик и Кох (1998) только полностью обладали сознанием. Как они хотели такое узнать, как такое возможно для пациентов во всём обладающих сознанием? Учитывая то, что пациент сознает, можно говорить что его сознание модифицируется проходящим визуальным ощущением, но из этого не следует, что сознание выполнено из разнообразных строительных блоков, в котором сфера визуального сознания одна между всех прочих.

Мне хотелось бы как можно более точно выразить собственные сомнения. Они заключаются (как минимум) в двух возможных гипотезах.

1. Теория строительных блоков: Сфера сознания выполнена из небольших компонентов, комбинация которых формирует эту сферу. Найти причинное NCC для любого компонента означает найти элемент, который причинно необходим и достаточен для подобного сознательного опыта. Следовательно поиск даже каждого элемента означает, в определённом смысле, разгадку самой проблемы сознания.
2. Теория однородной среды (в подробностях объясняемая ниже): Сознательные опыты возникают в однородных средах. В порядке получения визуального опыта человек уже наделён сознанием и его опыт в подобном смысле представляет собой уже модификацию его сферы сознания. Ни зрячая слепота, ни бинокулярная состязательность или нормальное зрение не предоставляют нам пример истинного причинного NCC, поскольку подобные опыты способен осуществлять только уже владеющий сознанием субъект.

Важно подчеркнуть, что обе гипотезы — это конкурирующие эмпирические гипотезы, и проверить их истинность обязано именно научное исследование, но не философская аргументация. Почему же тогда я предпочёл вторую гипотезу первой? Теория строительных блоков предсказывает, что в полностью потерявшем сознание пациенте, если состояние такого больного соответствует некоторому набору минимальных физиологических условий (он жив, его мозг нормально функционирует, температура тела в норме и так далее) и если вы можете запустить NCC, скажем ощущения красного, то такой пациент в бессознательном состоянии внезапно получает сознательный опыт красного и никакой более. Один строительный блок столь же хорош, как и другой. Исследование возможно, докажет несправедливость моей позиции, но на основании того немного, что мне известно, я не думаю, что такие конфигурации возможны. Только мозг, уже преодолевающий пороговый уровень возможности сознания, то есть уже обладающий сознательной сферой, может получить визуальный опыт красного.

Кроме того, согласно многоступенчатой теории Зеки и Бартельса (1998, Зеки, 1998, Бартельс) все микросознания способны к обособленному и независимому существованию. Мне не понятно, что же означает подобный тезис. Я знаю, чем уподоблен для меня опыт моей настоящей сферы сознания, но какими опытами испытываются все эти крошечные микросознания? И что бы могла представлять для каждого из них возможность обособленного существования?

XII. Основные сферы сознания и теория однородности

Есть другой способ анализа проблем, который подразумевает совсем иной исследовательский подход. Вообразите, что вы пробуждаетесь из сонного состояния, в котором вам не снились никакие сны, в полностью тёмной комнате. Потому у вас и не появляется никакой связной мысли, равно как ничто и не стимулирует восприятие. Если бы не сопротивление постели весу вашего тела и ощущение одеял сверху тела, то к вам бы и не поступало никаких сенсорных стимулов. И всё равно вы своим сознанием поймёте разницу между состоянием ограниченного бодрствования, в котором вы теперь находитесь, и тем бессознательным состоянием, в котором вы пребывали раньше. Это различие представляет собой то самое NCC, которое нам и следует установить. Такую форму состояния бодрствования можно назвать основным или фоновым состоянием.

Теперь вы включили свет, встали, стали двигаться и так далее. Что произошло? Образовались ли у вас новые сознательные состояния? Хорошо, в определённом смысле вы их очевидно образуете, поскольку предварительно никакого воздействия на вас визуальные стимулы не оказывали, а теперь они действуют. Но могут ли одни визуальные опыты образовать сферу сознания в целом в части полноценного отношения? Может быть может, ведь так думает практически каждый, думать так привык и я сам, но существует и другой взгляд на ту же самую проблему. Можно думать не только о визуальном опыте стола как об объекте сознательной сферы, представляя стол находящимся в комнате объектом, но как и о предмете самого опыта восприятия, как об изменении сферы сознания, думать как о принятой однородной сферой новой форме. Как понимал это Ллинас и его коллеги, сознание «скорее модулируется, чем генерируется чувствами». (1998:1841)

Я хотел бы избежать той метафоры, в которой часть заменяет целое, как и другой метафоры, метафоры авансцены. Мы не должны думать о моих новых опытах просто как о новых актёрах на сцене сознания, но о как новых неоднородностях, формах или свойствах единой сферы сознания. В чём же состоит подобное различие? Метафора авансцены подкидывает нам идею постоянно действующей фоновой стадии с разными играющими здесь актёрами. Существует только однородная сфера сознания, и ничего кроме неё, и она требует использования различных форм.

Если это правильный взгляд на вещи (и снова это только моя гипотеза и ничего более), тогда её следствием будет выделение в исследованиях сознания нескольких направлений. Она отменяет такие вещи как отдельные визуальные осознания, отчего определение отдельных NCC для зрения выглядит сдиранием коры с изогнутого дерева. Только уже располагающий сознанием субъект обладает визуальными ощущениями, так что введение зрительного ощущения не будет введением сознания, но только модифицирует уже ранее существовавшее сознание.

Направленность исследований, которую подразумевает гипотеза однородной сферы сознания, такова, что в некоторой точке нам нужно будет исследовать общие условия существования сознающего мозга в противовес общим условиям мозга, не формирующего сознания. Мы не должны объяснять всеобщий феномен единой качественной субъективности посредством поиска специфических локальных NCC. Важная проблема как раз не в том, какие NCC соответствуют визуальным ощущениям, но как визуальная система вводит визуальные ощущения в уже существующую однородную среду сознания, и как мозг создаёт однородную среду сознания в некотором первоначальном случае. Здесь в содержании проблемы выделяются некоторые специфические задачи. Мы здесь пытаемся исследовать особенности системы, состоящей из миллиарда дискретных элементов, нейронов, соединённых с помощью синапсов, формирующей того рода сферу сознания, которую я описал здесь выше. Таков совершенно обыкновенный смысл, согласно которому сознание понято единым и целостным, но, тем не менее, сам собой мозг подобный взгляд не понимает ни единым, ни целостным. То же, что нам следует найти, — это некоторую форму массивной активности мозга, способную формировать единый целостный сознательный опыт.

Причины, которые теперь нам известны посредством изучения мозговых поражений, мы вряд ли определим как глобальные характеристики мозга, и в этом мы и видим подходящее основание для нашего представления о том, что активность в ложекорковой системе — это и есть по вероятности то место, в котором и следует искать однородную среду сознания. Рабочей гипотезой нам должно служить то, что сознание в существенной мере локализовано в ложекорковой системе, и многочисленные другие системы лишь подают информацию в эту систему, которая в свою очередь должна воспроизвести видоизменения, соотносящиеся с разнообразными сенсорными модальностями. Повторяя это простыми словами, я бы сказал, что я не верю, чтобы можно было бы найти зрительное сознание в зрительной системе и слуховое сознание в слуховой системе. Наше исследование обязано найти простую однородную сферу сознания, содержащую в себе зрительные, слуховые и другие аспекты.

Следует отметить, что если эта гипотеза подтвердится, то вопрос о закреплении сознания вполне можно считать решённым. Вообще воспроизведение любого сознательного состояния мозгом — это продукт однородного сознания.

Весьма соблазнительно представлять дело так, что сфера нашего сознания составлена из разнообразных компонент — зрительных, тактильных, слуховых, органов потока мысли и так далее. Подход, благодаря которому мы представляем большие вещи воссозданными из малых, был так импозантно успешно осуществлён во всей остальной науке, что его парадигма оказалась почти непреодолима и для нас. Принцип атомизма, клеточная теория в биологии, микробиологическая теория заболеваемости — вот неполный перечень представивших его примеров. Убеждение, на котором зиждется понимание сознания как выполненного из элементарно малых строительных блоков, кажется непреодолимым. Но я думаю что такая оценка принципов построения сознания неверна. Возможно, наша оценка сознания должна представлять его целостным, и также возможно, что для сознания существует смысл и в том требовании, которое говорит, что «целое больше суммы своих частей».

Действительно, возможно что и в принципе неверно думать о сознании как о вещи, составленной из набора частей. Я хочу внести предложение — если мы намерены понимать сознание целостным, то и аспекты, о которых я только что говорил, особенно наша исходная комбинация субъективности, качественности и единства, совмещенные в одной характеристике, будут поняты куда менее таинственно. Вместо понимания моего текущего состояния сознания как составленного различными битами: ощущением экрана компьютера, ручья вдали, отбрасываемых вечерним солнцем теней на стене — мы будем думать обо всём этом как о модификациях или формах, которые базовая сфера сознания принимает после того, как окончания моего периферического нерва претерпят воздействия различных внешних стимулов. Научный результат подобного полхода тот, что мы обязаны изучать сознание как ту характеристику мозга, что появилась в силу активности больших масс нейронов, и которую никак нельзя объяснить посредством активности отдельных нейронов. В итоге я хотел бы сказать о своём убеждении в необходимости серьёзнее использовать метод единой сферы сознания, противопоставив его как альтернативу более общему по своей сути методу строительных блоков.

XIII. Различные версии теории единой сферы сознания

Идея, что сознание следует изучать как однородную сферу не нова, и она возвращает нас, как минимум, к доктрине Канта о трансцендентальном единстве апперцепции (Кант, 1787). В нейробиологии я пока не знаю таких современных авторов, кто ясно бы провёл черту между тем, что я назвал теорией строительных блоков и теорией однородной сферы сознания, но по крайней мере два направления современных исследований совместимы с представленным здесь подходом, это работы Ллинаса и его коллег (Ллинас, 1990, Ллинас и другие, 1998) и работы Тонони, Эйдельмана и Спорнса (Тонони и Эйдельман, 1998, Тонони, Эйдельман и Спорнс, 1998, Тонони, Спорнс и Эйдельман 1992) С точки зрения Ллинаса и его коллег сознание не следует понимать как детерминируемое приходящими сенсорными возбуждениями, но скорее как функциональное состояние больших отделов мозга, главным образом ложекорковой системы, и с подобной точки зрения сенсорные входы нужно понимать скорее как обслуживающие модулирование предшествующего сознания, чем создающие сознание заново. С этой точки зрения сознание есть некое «внутреннее» состояние мозга, а не ответ сенсорным стимулирующим входам. Сны в этом смысле объект специального интереса потому, что в сновидении мозг находится в сознательном состоянии, но не может чувствовать внешний мир посредством сенсорных входов. Они полагают что NCC представляет собой синхронизированную периодическую активность в ложекорковой системе (1998: 1845).

Тонони и Эйдельман представили ещё и ту теорию, которую они назвали «динамическая гипотеза ядра» (1998). Они подчёркивают факт, что сознание обладает двумя замечательными свойствами, упомянутой ранее однородностью и предельной дифференциацией или сложностью в пределах сферы сознания. Они, таким образом, предлагают не вести поиск сознания в особых вариациях нейронов, но перенацелить его на виды активности больших совокупностей нейронов. Их цель — определение NCC для единицы сознания в той быстротекущей интеграции, которая достигается через механизмы повторного входа ложекорковой системы. Предложенный ими принцип состоит в том, чтобы учитывать интеграционные и разделяющие комбинации любой среды сознания, что идентифицируют совместно функционирующие большие кластеры нейронов, которые инициируются синхронным способом. Кроме того, подобный кластер, который они назвали функциональным кластером, также должен обладать существенной возможностью разделения в пределах его составляющих элементов так, как это позволяет природа различных элементов сознания. Они также полагают, что синхронизированный запуск среди корковых областей между корой и таламусом может косвенно подтверждать подобную функциональную кластеризацию. Тогда, как только такой функциональный кластер будет идентифицирован, они хотели бы изучить, действительно ли в своих пределах кластер содержит различные образцы активности нейронных состояний. Идея комбинации функциональной кластеризации вместе с дифференциацией представляется ими как гипотеза динамического ядра сознания. Они полагают, что единый нейральный процесс высокой сложности и конституирует динамическое ядро. Они также полагают, что динамическое ядро не распространяется по мозгу, но находится прежде всего в ложекорковой зоне, особенно в том случае, когда оно выполняет задачи восприятийной категоризации и механизма повторного входа того рода, который Эдельман обсуждает в его ранних сочинениях [1989, 1992]. В новых исследованиях они и их коллеги (Сринивасан и другие, 1999) утверждают, что нашли прямые свидетельства роли картирования повторного входа в NCC. Подобно сторонникам теории строительных блоков, они заняты поиском таких NCC сознания, как однажды найденные в исследованиях бинокулярной состязательности.

Как я понимаю изложенные взгляды, они представляют собой комбинацию качеств обоих теорий — строительных блоков и метода однородной среды.

Заключение

С моей точки зрения наиболее важной на сегодняшний день проблемой биологической науки является именно проблема сознания. Я уверен, что наука теперь достигла такого положения, что проблема сознания может предстать перед нами как и любая другая биологическая проблема. В течение десятилетий исследованиям продолжали мешать две ошибочные точки зрения: первое, представление сознания уподобленным особого рода компьютерной программе, специальному программному и аппаратному обеспечению в мозгу; и второе, что предмет сознания состоял только в действиях по обработке информации. Правильный порядок обработки информации — или с другой точки зрения любой порядок обработки информации — достаточен для того, чтобы обеспечить существование сознания. Подобные представления я уже критиковал в других работах (Дж. Сёрль, 1980, 1992, 1997) и воздержусь здесь от повторения той критики. Но важно здесь напомнить насколько глубок антибиологический характер данных взглядов. Согласно им мозг не может быть реальной сущностью. Мы, как оказалось, просто-напросто реализуемся с помощью мозга, но здесь и любые другие аппаратные средства, которые могли бы выполнять программу и обрабатывать информацию, делали бы это точно так же. Я уверен, напротив, что понимание природы сознания кардинально требует понимания того, что же обуславливает природу мозговых процессов и что реализует сознание … Возможно, когда мы поймём как же мозг выполняет свои функции, мы сможем воспроизвести сознательно-подобные артефакты, дублируя, а не только стимулируя небиологическими материалами те причинные силы, которыми располагает мозг. Но сначала нам нужно понять как же это делает сам мозг.