Георгий Петрович Щедровицкий:
Начала системно-структурного исследования взаимоотношений людей в малых группах. Лекция 10 (9)

Напомню вам коротко последние идеи нашего прошлого занятия. Мы применили группу системно-структурных представлений, которая характерна для социальных наук и никогда не встречается в естественных науках. Эти представления обусловлены тем, что социальная система является не только и даже не столько естественным образованием, сколько — искусственным. В частности, мы не сможем понять природу и механизмы жизни социальных систем, пользуясь причинно действенными связями. Поведение и деятельность людей нормируются системами культуры и представляют собой как бы отпечаток, или, как обычно говорят, реализацию нормы в определённом материале. Поэтому, анализируя различные социальные образования, мы применяли особый приём. Прежде всего мы задавали то, что называется нормой, и рассматривали её, с одной стороны, как особое средство нашей исследовательской работы, а с другой стороны, как модель того элемента, который и в реальных социальных системах определяет, или детерминирует, протекание деятельности. Мы начали с того, что в этой системе норм задавали те преобразования объектов, которые должны быть обязательно осуществлены в деятельности, чтобы эта деятельность имела социальное значение и смысл.

Во всём этом была известная условность, так как мы могли задать, в принципе, значительно больше — и в дальнейшем мы это делаем, — но начали мы именно с этого минимального нормирования деятельности.

Хотя, как я выше сказал, возможны две разные интерпретации подобных изображений. Вначале мы брали их именно в первом аспекте, то есть как средство нашей собственной исследовательской работы. Мы смотрели на это изображение как на элемент нашей собственной исследовательской работы, как на нечто построенное нами — исследователями, и известное только нам. Благодаря этому дальше возможны были две разные интерпретации построенных нами изображений: одна — на нормы деятельности или средства, используемые индивидами в их поведении и деятельности, другая — на сами образования, которые получаются в результате деятельности людей. Каждая из этих интерпретаций предполагает свои особые дополнительные рассуждения и гипотезы, касающиеся строения объекта — социальных структур или деятельности. Но мы этих рассуждений не приводили и никаких гипотез первоначально не выдвигали. В частности, существование норм деятельности предполагает очень сложные процессы трансляции, обучения, усвоения норм и средств индивидами, и тому подобное. От всего этого мы отвлекались, и поэтому было не ясно, в каком именно значении и смысле мы берём и используем все имеющиеся у нас изображения.

Таким образом, наша с вами работа состояла в том, что мы с вами на своём собственном табло имели изображения преобразований, осуществляемых в деятельности, а потом как бы проводили жирную черту и обращались к той социальной реальности, в которой эти преобразования реально осуществляются.

Схема (отсутствует в исходном материале архива).

Мы могли устанавливать определённые соответствия между изображением на нашем табло и тем, что, по нашим предположениям, происходило или могло происходить в социальной реальности. Но, в принципе, как я уже сказал, мы могли бы соотносить наши изображения на табло и с другой реальностью, а именно — с существованием разных форм норм и средств реальной деятельности.

Эти замечания можно рассматривать как методологическую рефлексию по отношению к методам и процедуре нашего собственного анализа. Я ограничусь здесь этим намёком и вернусь к нашим процедурам развёртывания самих схем. Изобразив те преобразования объектов, которые обязательно должна осуществлять деятельность, чтобы она была социально значимой и осмысленной, мы затем привлекали в наши изображения людей. По способу нашего движения и рассуждений, люди выступали в виде свободных и независимых индивидов, которые приходили, если можно так выразиться, к нормам преобразований объектов со стороны, из эфира клуба. Рассуждая так, мы рассматривали людей примерно так же, как их всегда рассматривала и трактовала традиционная социология в своих наиболее распространённых концепциях XVII и первой половины XIX столетия. Эти индивиды напоминали шотландцев Вальтера Скотта — они не имели ничего за душой, кроме свободы. Они брали на себя выполнение преобразований, заданных нормами. Но чтобы их выполнить, нужны определённые средства. Об этих средствах мы пока мало что говорили. Но ясно, что эти средства действительно необходимы, и поэтому каждый индивид, чтобы исполнить деятельность, должен был их иметь.

Двигаясь дальше, мы можем рассуждать разными способами. В частности, мы можем предположить, что каждый индивид уже имел определённые средства деятельности и соответствующие им способности. И те, и другие пока не были нормированы. Но каждый индивид примерно оценивал и осознавал их и соответственно своему осознанию брался за выполнение той или иной части необходимых объектных преобразований. Другими словами, каждый из пришедших со стороны индивидов осуществлял какую-то часть объектных преобразований так, как он мог это сделать. Происходило как бы распределение цепи преобразований по разным индивидам.

Схема (отсутствует в исходном материале архива).

Как я уже отметил выше, каждый из этих индивидов осуществлял свою деятельность на собственный страх и риск, то есть пока его деятельность или способ осуществления соответствующих преобразований никак не были нормированы — я имею в виду, что мы в наших рассуждениях не говорили об этом нормировании. Каждый из индивидов имел какие-то средства и осуществлял определённые процедуры или системы операций. И те, и другие изображены на схеме.

Но после того, как мы таким образом представили деятельность, осуществляемую нашим набором индивидов, появились условия для всевозможных разрывов и изображения их в схемах. Например, первый мог затрачивать на свою деятельность столько времени, что второй и третий при этом простаивали, или же средства первого и процедуры, которые он осуществлял, могли быть такими, что продукт его деятельности — О2 оказывался таким, что он уже не подходил для второго и так далее, и тому подобное.

Таким путём мы могли ввести и проанализировать различные типы разрывов, которые возникали или могли возникнуть в кооперированной деятельности, введённой нами группы индивидов. Но при этом мы всегда предполагали, что деятельность, заданная нормой преобразований, во что бы то ни стало должна быть осуществлена. Мы, фактически, из этого исходили. А это означало, что мы должны были одновременно предполагать, что все возможные и реально возникающие разрывы чем-то заполняются или преодолеваются, и благодаря этому необходимые преобразования всё-таки осуществляются.

Таким образом, исходя из требований осуществления целостной деятельности, исходя, фактически, из той нормировки преобразований объектов, которая у нас уже была, мы должны были осуществить вторичную дополнительную нормировку — теперь уже не только преобразований объектов, но и самой деятельности индивидов. При этом мы спрашивали себя, что именно должно быть добавлено в эту деятельность, чтобы она всё-таки осуществилась, чтобы разрывы не произошли или же произошли, но были бы как-то восполнены. Фактически, мы спрашивали себя, чем именно должна быть дополнена нормировка деятельности, чтобы заданная в норме система преобразований объектов действительно могла быть осуществлена в тех или иных меняющихся условиях, фактически — в любых условиях.

Иначе можно сказать, что, исходя из нормирующего изображения целостной системы преобразований, мы задавали дополнительную систему, нормирующую средства и процедуры деятельности. Эти средства должны были быть переданы каждому индивиду для того, чтобы частичная деятельность каждого из них оказалась частью общей деятельности и чтобы между разными частями деятельности существовало согласование, необходимое для реализации целого.

Можно сказать, что мы путём таких рассуждений обнаруживали недостаточность той нормы, которая у нас была до этого, и определяли те дополнительные элементы, которые должны были быть введены в норму, чтобы необходимая деятельность осуществилась.

Мы добавляли все эти элементы в изображения деятельности, но это значит, что мы развёртывали наше исследовательское табло. В чистом изображении нормы мы могли бы опять избавиться от изображений индивидов и записать в дополнение к схемам преобразований объектов лишь изображения необходимых для этого средств и процедур деятельности, представленных безлично и безындивидно. Схематически это выглядело бы так:

Схема (отсутствует в исходном материале архива).

Таким образом, наши нормативные изображения деятельности — я специально подчёркиваю: не имеющие прямой связи с индивидами — развёртывались бы дальше и становились более полными и более конкретными. Таким путём мы получаем первую линию развёртывания всех этих схем, первую линию необходимого усложнения нормативных изображений деятельности. Здесь я напоминаю вам, в каком смысле мы договорились использовать понятие «необходимого». «Необходимое» — это то, что должно быть введено в систему наших теоретических изображений, для того чтобы они были полными относительно какого-то процесса, которому мы придаём статус естественно происходящего. Когда мы вводим на наших изображениях разрыв, то таким образом фиксируем неполноту наших теоретических изображений относительно того процесса, который должен быть и который мы уже зафиксировали в нормативных схемах преобразований.

Наверное, нужно ещё специально отметить, что и здесь, как раньше, я совершенно не рассматривал реальные механизмы нормировки человеческой деятельности подобными изображениями, я совершенно не ставил вопрос о том, как задаются нормы средств в процессах обучения индивидов, как они усваиваются ими и используются затем в построении деятельности; я лишь предполагал, что всё это может быть осуществлено, и, следовательно, не рассматривал действительного существования норм. Но я их, или, точнее, их изображения, развёртывал в своих исследовательских процедурах.

Таким образом, был осуществлён шаг развития, или развёртывания, норм деятельности, шаг их теоретического, формального развёртывания. При этом мы использовали очень мощный приём, специфический для социальных наук: одновременную работу как бы в двух действительностях. Мы не обсуждали с вами вопрос о том, где и как существуют нормы деятельности, мы не обсуждали вопрос о том, как в социальных системах происходит реальная нормировка. Я снова повторяю, что ответ на этот вопрос в реальном плане предполагает анализ процессов обучения, воспитания, воспроизводства деятельности и трансляции культуры, и тому подобного — все это очень интересная и сложная тема, может быть, главная тема для педагогики и педагогической психологии, но мы её сейчас не касались.

Второй важный момент, который я хотел бы отметить. Введённые нами системы изображений, становятся объектом специальных, очень интересных методологических исследований. Комплексы преобразований объектов и связки кооперированной деятельности индивидов являются, наверное, одним из самых сложных структурно-системных объектов из всего того, что сейчас известно людям. Для того чтобы точным и строго научным образом проанализировать подобные системы, приходится вводить очень много разных понятий, в частности, понятия о зависимости между частями, фрагментами и элементами этой системы. Здесь приходится также пользоваться понятием отношения между частями и элементами этой системы, понятием связи их друг с другом и, наконец, понятием организации деятельности, или организованности. Всё это — очень важные и очень интересные вопросы, требующие дополнительного анализа. И кое-что из этого нужно обсудить особо.

С одной стороны, мы фиксируем зависимости между частями введённого нами целого, скажем, первым преобразованием и вторым преобразованием объектов, мы говорим, что осуществление второго преобразования О2 → О3 зависит от качества и характера первого преобразования О1 → О2. Тем самым мы говорим, что действия второго индивида зависят от качества действий первого индивида. Иначе, мы говорим, что возможность осуществления второго преобразования зависит от качества и результатов первого преобразования. Эти зависимости, и я специально подчёркивал это в прошлый раз, проявляются прежде всего отрицательным образом, то есть если первый индивид плохо осуществляет свою деятельность, то второй индивид просто не может осуществить свою. Но для самих индивидов и для самих деятельностей эта зависимость реально «не играет». Поэтому мы говорим, что между деятельностями, во всяком случае пока, нет реальных связей.

Здесь вы должны вспомнить наше определение связей. Если мы имеем два шара и, потянув за один, обнаруживаем, что второй не меняет своего положения, то мы говорим, что они не связаны; если же второй шар в результате изменит своё положение, мы говорим, что они связаны друг с другом. Здесь в принципе нет такого. Если я изменю деятельность одного индивида, то вторая деятельность в общем случае от этого не изменится — она лишь сделается просто невозможной. По-видимому, зависимости такого рода существенно отличаются от связей, существующих в структурах. Хотя — это надо отметить для полноты картины — в некоторых особых случаях между деятельностями, организованными в единую систему, существуют также связи в точном смысле этого слова. Но эти случаи надо анализировать особо. В частности, очевидно, что подобные комплексы преобразований и деятельности индивидов будут образовывать целостные системы лишь в том случае, если между их частями будут существовать не только зависимости, но также и связи.

В социальной реальности подобные связи между деятельностями создаются и устанавливаются за счёт определённой организации деятельности. Организация представляет собой явление, специфическое для искусственных систем. Люди, правительства могут выступать по отношению к таким системам как их создатели и творцы. Они создают каким-то образом определённые требования к системе целого. Они могут это делать благодаря тому, что у них есть специальные знания о норме. Затем, исходя из этих требований к целому и к согласованию частей внутри него, они вводят те дополнительные средства, о которых я уже говорил. На современном этапе это может делать правительство какой-либо страны с помощью науки или ещё кто-то. Кто именно — нам сейчас это неважно. Важно, что кто-то должен это делать и делает. Кем бы он ни был, он выступает в роли творца по отношению ко всей социальной системе деятельности, а сама эта социальная система выступает по отношению к нему как объект, с которым он может делать всё, что хочет. Когда сейчас, например, говорят о проблемах управления, то имеют в виду именно это или, во всяком случае, часть этого.

Нам важно подчеркнуть, что здесь организация деятельности осуществляется за счёт введения определённых средств, причём эти средства, как правило, оказываются знаковыми средствами. Но опять-таки между самими этими средствами пока нет связей в обычном, естественнонаучном смысле этого слова.

Здесь нужно специально заметить, что в социальных системах очень часто не бывает связей в естественнонаучном смысле, но зато есть определённые средства, которые благодаря механизмам деятельности дают тот же самый результат, что и естественные связи. В социальных объектах действуют особые, знаковые механизмы нормировки. В этом и состоит специфическая природа социальной организации, отличающаяся от естественных структур. Здесь перед нами она как раз отчётливо выступила. Кто-то, скажем, особая суперсистема или суперчеловек становится в отношение творца к системе деятельности — исходя из определённых нормативных требований по отношению к ней, он вводит специальные знаковые средства и в принудительном порядке задаёт их каждому из той группы индивидов, которые осуществляют деятельность, в качестве того, чем он должен руководствоваться и чему он должен следовать. А если этот индивид не хочет руководствоваться этими нормами, не хочет следовать им, то его больно наказывают.

Но из всего, что я сказал, следует, что средства деятельности, задаваемые индивидам нормативным образом, оказываются теми представителями целого, которые обеспечивают согласование каждой части деятельности с целым и частей между собой. Средства, о которых мы сказали, выполняют эту функцию, несмотря на то, что они выступают как принадлежащие частям деятельности, несмотря на то, что они частным образом даются каждому отдельному индивиду.

Здесь важно специально отметить, что, когда Гегель, следуя за Фихте, начал изучать системы такого рода, то он, в частности, и сформулировал принцип, вызывающий удивление до сегодняшних дней — что целое тождественно своей небольшой части. Это действительно так для психологических и социальных систем и образует их специфику. Можно сказать, что подобные системы имеют как бы двойное существование: с одной стороны, есть сама эта система, а с другой стороны, она как целое представлена в одной небольшой своей части. Эта небольшая часть одновременно представляет все целое и управляет этим целым.

Как вы уже, наверное, заметили, здесь мы с вами переходим к проблеме рефлексивных отношений и связей в системах. На этот счёт вы можете посмотреть работы В. А. Лефевра [Лефевр, 1966; 1967]. Это очень интересная связь, открывающая, на мой взгляд, богатые перспективы для психологических и социально-психологических исследований человеческого поведения и деятельности.

Третий момент, который я тоже хочу специально отметить в той работе, которую мы проделали до сих пор, касается понятия «место». Сначала мы ввели его как проявление или выражение зависимости между преобразованиями объектов, между процедурами и средствами деятельности, с одной стороны, и человеком, с другой. Сейчас я попробую ещё раз коротко повторить это очень не простое, и я бы даже сказал, рискованное рассуждение. Мы начали, как вы помните, с того, что нормировали систему преобразований объектов. Затем мы привлекли из эфира клуба нескольких индивидов, о которых мы предполагали, что они совершенно свободны в возможностях своих действий и в захвате тех или иных частей совокупных преобразований. Мы предполагали также, что всё необходимое для своей деятельности они носят с собой и вольны развивать это, как угодно. Что именно они приносили с собой, этим мы не интересовались, в частности, мы не знали, адекватны ли они заданным в норме преобразованиям. Во всяком случае, средства их деятельности нами никак не нормировались.

Кстати, обратите здесь внимание на одну очень интересную зависимость. Если вы выделяете какой-то объект со всем набором его атрибутивных свойств и рассматриваете его сначала как элемент системы (1), тогда он получает один набор дополнительных функциональных характеристик, потом вы его рассматриваете как элемент другой системы (2) и тогда, естественно, он получает совсем другой набор функциональных характеристик. Если вы введёте систему (3) или (4), то всё будет происходить точно таким же образом. Каждый раз ваш объект, взятый в контексте разных объемлющих его систем, оказывается другим объектом. Но точно так же и здесь. То, что приносят с собой люди для осуществления деятельности, то, что выступает в ней в качестве средств, зависит не столько от того, какие именно преобразования должны быть осуществлены в этой деятельности, сколько от того, какое место занимают эти части деятельности в системе целого, насколько индивиды ориентируются в этой системе целого, то есть, другими словами, как они представляют себе целостный смысл своей деятельности. В общем-то для того, чтобы осуществить преобразования О1 → ПО2 или О2 → ПО3, нужно не так-то много — а чтобы осуществить эти же преобразования в контексте широкой социальной деятельности, нужно очень много.

Я понимаю, что сказанное мной, может показаться весьма и весьма парадоксальным, и тем не менее я подчёркиваю эти утверждения и настаиваю на них, хотя, может быть, они слишком огрублены и усилены. Но именно этим цивилизация людей отличается от цивилизации муравьев — очень широким и разветвлённым пониманием смысла частных действий, осуществляемых отдельным человеком. Для того, чтобы осуществить какое-то преобразование О1 → ППО2 в действительно широком социальном контексте, нужно значительно больше средств, нежели для того, чтобы осуществить это преобразование само по себе и изолированно. Именно эта избыточность средств, характеризующих социальный контекст деятельности, создаёт возможности для широкой вариативности человеческой деятельности, создаёт обязательные средства и необходимые условия для этой вариативности.

Мы предположили с вами сначала, что каждый индивид приносит свои средства с собой, и сначала они никак не определены и не нормированы тем целым, в которое он попадает. Но тогда индивид оказывается слабо подготовленным к участию в жизни той социальной структуры, в которую он попадает или вступает. Чтобы приспособить индивида к выполнению кооперированной социальной деятельности, мы должны лишить его той свободы, которой мы его сначала наделили. Мы больше не можем полагаться на него самого, мы не можем разрешить ему осуществлять части кооперированной деятельности теми средствами, которые есть у него самого и им самим выработаны. Мы начинаем всё больше и больше нормировать те средства, которые определяют деятельность индивидов. Эта нормировка реализует требования, идущие к отдельному индивиду от всех остальных элементов системы деятельности и от её целостности. Но благодаря этой нормировке, кроме свободного человека появляется ещё собственно «место» — место, которое приготовлено в социальной системе для этого индивида. А приготовлено оно благодаря тому, что мы нормировали его специальным набором средств, которым этот индивид обязательно должен обладать, чтобы иметь возможность осуществить соответствующую часть кооперированной социальной деятельности.

Здесь начинается самый интересный и важный для нас парадокс, о котором я довольно подробно говорил на наших кружковых занятиях. С одной стороны, появление подобных мест знаменует переход от обезьяны к собственно человеку. Можно сказать ещё резче: человек как элемент человечества существует лишь в той мере, в какой существуют «места» социальной системы. До того, как появились и приобрели специальную фиксацию эти «места», людей не было: тогда были обезьяны. Но вместе с тем, в той мере, в какой существуют места социальной системы, в той мере, в какой они нормируют и тем самым определяют и задают поведение человека, в той же мере всё меньше и меньше остаётся от самого человека, остаются лишь исполнители мест социальной системы. И эти исполнители могут быть заменены машинами, роботами.

Наверное, это противоречие является основным для человеческого существования. Оно должно разыгрываться и разыгрывается в различных социальных системах и структурах.

В этой связи полезно сказать несколько слов по поводу одного широко распространённого интеллигентского предрассудка. Я не случайно сказал, что именно появление мест и связанная с этим всё большая социальная нормировка человеческого поведения и деятельности, характеризует появление самого человека и ступеней его прогрессирующего развития. Часто можно услышать, что подобная, все более усиливающаяся нормировка подавляет человека, человеческую личность, не даёт условий для подлинного развития её. На мой взгляд, подобное мнение — глубокое заблуждение. Правильным, как мне кажется, является прямо противоположное утверждение, а именно — что чем более сложная, разветвлённая и разнообразная система нормировок появляется и развивается в обществе, тем более развивается человек и человеческая личность.

Можно утверждать, хотя это возможно покажется вам парадоксальным, что человеческая свобода, а вместе с тем сила и мощь человеческой личности, прямо зависят от обилия и разнообразия тех социальных систем, которые в этот момент существуют в обществе. В этом плане, если хотите, всё большее и большее «выжимание» человека из этих систем нормировки, и благодаря им, делает человека человеком. Но тогда возникает вопрос: откуда же возникает и почему получает распространение указанный интеллигентский предрассудок? Хотя я выше сказал, что всё большая система нормировки характеризует развитие человека, я вместе с тем предполагал, что сам человек всё время противостоит этой нормировке. Он, с одной стороны, принимает её и усваивает заданные таким образом средства, а с другой — всё время стремится выйти за их пределы, нарушить их, подняться над ними. Я предполагал, что всё болееусиливающаяся нормировка заставляет человека развиваться так, чтобы он мог при всём этом оставаться независимым и свободным, причём — независимым и свободным именно за счёт обилия и разнообразия систем нормировки, за счёт использования их в качестве средств своей жизни и средств приобретения свободы. Я предполагал, что человек должен научиться, с одной стороны, выполнять эту систему нормировок, а с другой стороны, никак от неё не зависеть. На мой взгляд, человек как таковой развивается лишь в той мере, в какой он все это проделывает.

Когда интеллигент рассматривает социальную систему, анализирует своё отношение к ней и её отношение к себе, то он обнаруживает, что при очень сильной нормировке и регламентации человек и человеческая личность исчезают, остаются лишь одни места социальной системы и биологические исполнители этих мест, грубо говоря, остаётся лишь один обыватель, задавленный системой. Спору нет, такое бывает — и нередко. Но тогда нужно сказать только одно: тем хуже для этого обывателя. Когда я говорю «тем хуже для него», то имею в виду лишь теоретический смысл слова «хуже», ибо сам обыватель не чувствует своей задавленности, он чаще всего доволен своим положением; поэтому речь здесь идёт не о судьбе отдельных людей, их страданиях или самочувствии. Речь идёт о человечестве. Задавленным обыватель бывает лишь в представлении интеллигента, и само это представление появляется лишь потому, что сам интеллигент выносит вовне и обобщает до понятия человека и человечества своё собственное, неуютное самосознание и самочувствие. При этом он с очевидностью обнаруживает обывательскую сущность своего собственного сознания. Единственное его отличие — в высоком уровне рефлексивности и сострадания по поводу своей собственной обывательской судьбы. А обывательской она является потому, что сам этот интеллигент не находит в себе сил для того, чтобы подняться над существующими системами нормировки и регламентации. Он предельно труслив и как личность не соответствует своему времени.

Реально каждое время бывает и тяжёлым, и жестоким по-своему. Интеллигент-обыватель не хочет этого знать, он оправдывает своё поведение тезисом о том, что его время является из ряда вон тяжёлым, в то время как другие были и легче, и лучше. Здесь уместно напомнить известный принцип Стендаля: нет республики без республиканцев. Если бы интеллигент был действительно интеллигентом, он нашёл бы формы и средства борьбы с регламентирующими его системами, а если он не находит, то это значит лишь, что он не соответствует своему времени и является банальным обывателем.

Поэтому я повторяю: всё большая нормировка характеризует прогресс человека, но лишь в той мере, в какой он научается осуществлять все нормы и быть вместе с тем независимым от них. И тогда основным становится вопрос: за счёт чего достигается существование человека в подобном противоречивом отношении, за счёт чего он может выполнять все нормы и вместе с тем быть независимым от них, быть выше их. Отвечая на этот вопрос, мы с вами на прошлой лекции перешли к обсуждению того механизма, который обеспечивает эту сторону человеческого существования.

При этом, задавая систему мест через сумму требований к каждому из них, мы вводим в систему наших изображений новые по типу элементы и тем самым — новую действительность. Это означает также, что усложняется изображение нормированной деятельности, а вместе с тем и сама нормированная деятельность. Относительно этой системы люди как таковые по-прежнему остаются свободными, они противостоят ей, находясь в сфере клуба, и поэтому по-прежнему сохраняются условия для многочисленных разрывов в осуществлении самой деятельности. А раз сохраняются условия для разрывов, то это значит, что сохраняются требования к дополнительной нормировке, сохраняется необходимость в ней. С одной стороны, система мест, образующая особую социальную действительность, особым образом организуется и при этом обязательно иерархируется. С другой стороны, в системе культуры оформляются те качества, которыми должны обладать индивиды, чтобы иметь возможность занять определённые места. Наконец, кроме того, появляется особая система сеток или маркировки индивидов, указывающая одновременно на определённые места в социальной системе и на индивидов, обладающих соответствующими качествами.

Здесь важно отметить, что когда в культуре появляются специальные элементы, фиксирующие систему организации мест, а не только те преобразования, которые должны быть осуществлены деятельностью, процедуры и средства, необходимые для них, тогда кроме групп появляется ещё нечто весьма важное и существенное, и поэтому мы, чтобы разобраться во всём этом, должны покинуть поле групп и перейти к анализу социальных институтов.

В рабочем порядке я могу здесь задать понятие института. Это — система нормировки мест в социальной системе и деятельности через места. В то мере, в какой это существует в какой-либо социальной системе, существуют и социальные институты.

Но как вы понимаете и как было определено, социальный институт — это особая форма нормировки человека и человечества. Поэтому человек как таковой не может существовать только в институтах и через институты. Как я уже говорил, человек существует лишь в той мере, в какой он, освоив социальные институты, преодолевает их. Он может это делать и делает благодаря механизмам группы и группового существования. Поэтому группы есть второй необходимый элемент всякой социальной системы, вторая действительность человеческого существования. Таким образом, мы можем сказать, что отношения между институтом и группой, между существованием человека в социальном институте и его существованием в группе и образуют реальную действительность, то есть более конкретную действительность социального существования.

Из изложенного выше вы должны понять, что институты и группы образуют как бы пересекающиеся друг с другом, вклинившиеся друг в друга действительности социального существования. И в той мере, в какой каждый индивид оказывается одновременно и элементом институтов, и элементом групп, он является человеком.

В этом плане история даёт нам очень интересные примеры взаимоотношений между социальными институтами и группами. Пифагорейские клубы, финикийцы в египетском обществе, еврейские общины в Средние века, евреи-ростовщики по отношению к рыцарству, масонские ложи, якобинские клубы, карбонарии, наконец, современные партии — все это разные виды и разновидности решения этой проблемы. Когда человек оказывается только членом группы и не принадлежит к социальным институтам или отрицает их, говорят, что он живёт вне общества, или, как образно говорил Маркс, в «порах» общества. Иногда такое существование обусловлено тем, что эти люди не могут институционализироваться, хотя всё время стремятся к этому, иногда — значительно реже — тем, что они сознательно не хотят этого делать. С этой точки зрения, очень интересен статус интеллигенции (в подлинном смысле этого слова), которая всегда принадлежит сразу двум системам социального существования — диахроническим и синхронным — и поэтому нередко оказывается вне институтов синхронных систем общества. Это очень интересный вопрос, требующий специальной разработки. Но точно так же не является человеком и тот, кто живёт просто в институте. Это уже не человек, а бюрократ. Это тоже крайне интересная проблема: интересно описать печальную судьбу бюрократа, чаще всего считающего себя счастливцем.

Фактически, мы с вами уже вышли за пределы групп, но нельзя понять сами группы, не рассматривая вместе с тем и одновременно более широкие социальные системы, в которых они существуют. Поэтому я попробую, очень бегло, набросать перед вами те проблемы, которые встают в этой новой области на стыке социальных институтов и групп.

При этом, чтобы задать хоть какую-нибудь видимость системы, я буду следовать логике выведения институтов и групп на основе тех схем объектных преобразований, которые были введены нами выше, и их взаимодействий друг с другом. Эту работу, в принципе, мы начали с вами в прошлый раз. Попробуем проследить за всем этим несколько подробнее. Предположим, что в системе комплицированной и кооперированной деятельности возникают разрывы. Возьмём самый простой вид разрывов — разрывы во времени. Предположим также, что деятельность, осуществляющая преобразование О1 → О2, продолжается дольше, чем деятельность, осуществляющая преобразование О2 → О3. Попросту говоря, это значит, что второй индивид какую-то часть своего времени «простаивает» без дела. Предположим также, что работа этих индивидов оплачивается сдельно. Ясно, что в этим условиях второй индивид может быть постоянно недоволен тем, что он реально зарабатывает меньше, чем мог бы заработать. Таким образам, у него появляется определённое отношение к той ситуации, в которой он работает. Я уже говорил вам, что это отношение может быть направлено на разные элементы социальной системы. Но во всех случаях оно должно разрешиться в какую-то определённую деятельность. Самым разумным было бы, конечно, перестроить систему коопераций, создать и ввести другое распределение частей деятельности.

Самое интересное здесь состоит в том, что отношение к ситуации вызывает у второго индивида деятельность, объектом которой становится данная социальная ситуация или даже социальная система разделения труда и кооперации. На что, собственно, может действовать такой индивид? На преобразования действовать бессмысленно, так как они — продукт деятельности. Можно было бы действовать на процедуру деятельности, и в некоторых случаях такой путь является эффективным, но отнюдь не всегда. Здесь, наверное, нужно отметить, что в нашей педагогической практике почти всегда стремятся действовать именно на процедуру. И примерно то же самое происходит сейчас в промышленности, хотя понимание малой эффективности этого шага уже распространилось, а в США даже общепризнанно. Деятельность второго индивида может быть направлена также на средства деятельности или на членения цепочки преобразований.

Нам будет очень интересно обсудить именно последний вариант.

Первое, что здесь должно быть выяснено, — это объект действия. На что оно направлено — на места или на самих людей? Хотя мы уже произвели в теоретической плоскости разделение мест и их наполнений, тем не менее в реальном и практическом смысле это ещё не совсем то, что нам действительно нужно, так как это деление не имеет чётких эмпирических критериев. Ведь пока что мы задали места прежде всего через те наборы требований, которые соответствуют каждому из них и направлены к индивидам, занимающим эти места. Фактически, речь шла о требованиях к индивидам со стороны других элементов нормативной системы. Значит, воздействовать на места, взятые таким образом, это значит — воздействовать на средства, которыми должны владеть индивиды, приходящие на эти места. Суть воздействия будет, очевидно, заключаться в замене этих средств. С другой стороны, мы рассматривали эти места как определённые институты, то есть как некоторую норму организации мест, их иерархии и отношений к преобразованиям объектов, процедурам и средствам деятельности.

Тогда действия второго индивида могут быть направлены на организацию мест, их иерархию и их распределение относительно преобразований объектов и процедур деятельности. В частности, деятельность, осуществлявшаяся раньше первым индивидом, может быть поручена двум таким, и таким образом вместо одного места появятся два — связанных между собой.

Вы уже понимаете, что в этом случае объектом деятельности второго индивида становится та социальная система, в которой он существует. Наверное, можно сказать, что в этом случае он сам как социальный человек становится объектом своей собственной деятельности. Очень интересно посмотреть, как будет реагировать на всё это первый индивид и одновременно как будет представлять себе всё это дело он сам.

Здесь возможны два варианта. В одном случае человек, на место которого он воздействует, отделяет себя как человека от этого места, в другом случае — не отделяет. Во многом это зависит от того, кто именно и в какой форме начинает осуществлять преобразование мест. Если это изменение осуществляет правительство или «Господь Бог», то это, в принципе, может и не вызвать возражений людей, хотя, наверное, всегда вызовет появление того или иного отношения. Если же эти изменения будут пытаться осуществить люди, стоящие на самих этих местах, то это всегда вызывает не только отношение, но и сопротивление других людей. Их действия на систему социальных мест воспринимаются в таких случаях всегда как действия на самих людей, занимающих эти места.

Здесь возможны тоже свои варианты. В одном случае человек, на место которого воздействуют, может понимать, что действуют не на него, а на места социальной системы. Он может не сопротивляться и не оказывать никакого противодействия. Тогда ситуация будет достаточно простой: подобно тому, как преобразование вещей человеком не может вызвать и не вызывает социального сопротивления (а лишь материальное или лингвистическое), так и в этом случае воздействие на места и изменение их не вызывают социального противодействия. В этом случае места социальной системы выступают как чистые объекты, а преобразования социальных мест — как чисто объектные преобразования. В этом случае никаких взаимоотношений между людьми, заполняющими эти места, не появляется и не может возникнуть.

Что может быть результатом и продуктом подобного воздействия на места? Первым результатом является перестройка системы мест. Мы можем предположить, что подобная перестройка протекает одномоментно и снимает те разрывы, которые до этого были в кооперированной деятельности и обусловили само преобразование мест. В этом случае деятельность дальше будет протекать гармонически до какого-то нового разрыва, обусловленного требованиями к этой системе деятельности.

Как это ни странно, могут быть и такие случаи, когда непрерывное возобновление разрывов рассматривается как непременное и обязательное условие нормального протекания самой социальной деятельности. Рассматривается и предусматривается. Тогда, чтобы избавиться от постоянного перехода людей с их мест в рефлексивные позиции, вводят специальную систему управления. И эту сторону дела мы должны рассмотреть чуть подробнее.

Здесь существенно, что, предположив необходимость постоянных разрывов и преодоление их, введя специальную систему руководства, а вместе с тем и специальное место, обеспечивающее её, мы произвели новое, вторичное разложение системы социальных мест и ввели как бы второй слой в организацию её. Если мы вначале предполагали, что все индивиды занимают определённые места, что эти места прикреплены к системе деятельности и преобразований объектов, то теперь мы вынуждены сказать, что какой-то индивид покидает своё прежнее место, переходит на новое место, для которого объектами деятельности становятся прежние места, и только благодаря этому переходу он может осуществлять новую функцию руководства.

Это рассуждение даёт нам жёсткое противопоставление сферы нормированного производства и сферы руководства. Вместе с тем, это рассуждение заставляет нас провести не менее чёткое противопоставление сферы нормированного производства и сферы клуба. Тот или другой из названных вариантов зависит от того, в каком плане мы берём весь процесс — в плане происхождения руководства или в плане его функционирования.

По сути дела, человек, который ставит своей задачей изменение какой-то жёсткой системы социально нормированных мест, то есть какого-то социального института, переходит или вынужден перейти в совершенно особую сферу социальной жизни. Он выходит из слоя социально-институционализированных связей и начинает жить другой жизнью. Он становится, по выражению В. А. Лефевра, системой, сравнимой по мощности с той социальной системой, на которую он предполагает действовать. Подобная ситуация постоянно наблюдается как в обществе взрослых, так и в детском обществе — в особенности на материале детских игр. Это — те самые явления, с которых мы начинали наш анализ, когда привлекли первые конкретные примеры и сформулированы первые парадоксы. Но тогда это было чисто эмпирическое описание, а сейчас мы его систематически выводим и объясняем на основе развитых нами теоретических изображений.

Схема (отсутствует в исходном материале архива).

Перейдя в сферу клуба, человек или люди начинают строить свою деятельность по отношению к социальным институтам как некоторым объектам. Если это будут не отдельные люди, а определённые массы людей, то вполне возможно и вероятно, что в сфере клуба между ними будут разыгрываться какие-то особые взаимоотношения и будут складываться точно так же какие-то особые отношения их ко всему окружающему. В частности, люди должны согласовывать свои замыслы, планировать свои совместные действия, проектировать те социальные институты, которые они будут стремиться создать и так далее, и тому подобное. Эти люди вынуждены будут устраивать определённые референдумы по поводу того, что они примут в качестве замысла, проекта и плана. Во всяком случае — и именно это важно для нашей методологической работы — мы должны будем зафиксировать здесь какие-то особые взаимоотношения и отношения, отличные от тех, которые существовали в сфере формализованного производства. Наверное, — и это будет соответствовать логике тех рассуждений, которые мы проводили раньше — эти люди, выходя из сферы формализованного производства и переходя в сферу клуба, будут попадать в структуры групп, о которых мы говорили выше.

Вы уже, наверное, заметили, что понятие группы у нас, фактически, разделилось на два. Мы говорили о группах, рассматривая системы мест, нормированных тем или иным способом, в частности, — сюжетом игры. Теперь, говоря о группах, мы имеем в виду уже нечто другое — группы, объединяемые взаимоотношениями в клубе или просто клубными отношениями. Чтобы различить то и другое, мы будем говорить о первом как о формализованных группах, и о втором — как свободных и клубных группах. В реальных социальных системах существует масса промежуточных форм — шайки, клаки, и тому подобные, в которых клубные взаимоотношения сильно формализованы и даже институционализированы.

Однако вернёмся к основной линии наших рассуждений. Мы предположили, что разрывы в производственных системах будут возникать всё время и всё время будут обусловливать перестройку мест. В этом случае нам не обязательно предполагать и полагать, что индивиды будут всё время выходить из сферы формализованных систем и институтов в сферу клуба и там разыгрывать свои свободные взаимоотношения. Мы можем организовать работу по перестройке мест не через систему клуба и происходящих там свободных дискуссий и референдумов, а через особое функциональное звено или особый функциональный блок, введённый нами в исходную производственную систему и нормирующие её институты. Тогда то, что разыгрывалось нами сначала как свободное решение свободно объединяющихся людей, будет передано нами какому-то институту и будет разыгрываться как осуществление какого-то производственного процесса. Если в сфере клуба вся эта деятельность разыгрывалась как результат взаимоотношений между людьми и определённого социального действия их, направленного на социальную систему, то во втором плане Всё это будет разыгрываться как производственное функционирование специального руководящего или управляющего места.

Здесь, таким образом, происходит то, о чём я коротко говорил прошлый раз. Система взаимоотношений между людьми, возникающая и реализующаяся в сфере клуба, может затем сниматься в виде некоторого формализованного отношения управления или руководства. В первом плане мы имеем группу и столкновение групп, во втором плане — специальное место, специальный институт и их функционирование, то есть связь с другими местами.

Самое интересное здесь состоит в том, что отношения руководства и управления между местами, возникшие как особые виды формализации взаимоотношений между людьми, длительное время, а может быть и всегда, сохраняют на себе печать этих взаимоотношений. С одной стороны, любое правительство избирается в результате свободного голосования всех людей данного коллектива, содружества или общности, является результатом, по сути дела, личностных и личных взаимоотношений этих людей, взаимоотношений, разыгрывающихся в сфере клуба. Когда мы идём голосовать, то мы осуществляем акт личного доверия к какому-то определённому человеку. Выбирая кого-то в правительство или вообще в руководящие органы, мы тем самым доверяем этому человеку осуществление каких-то наших целевых установок, доверяем ему осуществление, по сути дела, определённых клубных функций, передаём ему свою общую и совместную прерогативу по отношению к социальной системе в целом. Но с того момента, когда эти наши действия, наши клубные взаимоотношения и вместе с тем наше личное доверие институционализированы, то начинает осуществляться не выбор человека и не наш акт доверия к человеку, а происходит санкционирование и утверждение определённого места, ибо всякое место может функционировать и осуществляться лишь в том случае, если оно кем-то или чем-то заполнено — человеком или вычислительными машинами.

Это — сама интересная двойственность, которая существует в мире социальных отношений и которая издавна была предметом дискуссий философов и теоретиков права. Я надеюсь, что охарактеризованное мной противоречие вам достаточно понятно; оно нуждается в подробнейшем анализе.

Когда индивид попадает из сферы клубных взаимоотношений на институционализированное место, снимающее эти отношения, — я повторяю специально, что это — личностные и личные взаимоотношения, — то он начинает осуществлять их уже совершенно иначе, ориентируясь не на клубные взаимоотношения, а на систему институционализированных мест и формальные связи, существующие между ними. И тогда встаёт старый вопрос: что даёт ему право на руководство — доверие людей, выбравших его, или требования социальной системы? Отсюда — знаменитые теории естественного права и общественного договора, которые сменили средневековые концепции «божьей воли». Как вы хорошо знаете, существует несколько разных ответов на этот вопрос. Я хочу лишь подчеркнуть, что хорошо известные всем обороты и выражения, такие как «слуга народа», и так далее, идут из обсуждения именно этой проблематики. Порождённые логикой личных и личностных отношений, они переносятся затем на деятельность человека в институционализированных местах и употребляются там, хотя уже не имеют в этой сфере никакого смысла.

Итак, одна из форм клубных отношений снята в виде институционализированных связей мест социальной системы, и благодаря этому социальная структура приобрела новый вид действительности и новый элемент. Как бы сдвигаясь в справа налево, из сферы клуба в сферу институционализированных систем, социум породил новый слой своей структуры. Взаимоотношения людей превратились в связи между местами системы.

Но как только это произошло, встаёт новая задача: по возможности ограничить связи руководства и управления, отделить то, что направлено на сами места, от того, что направлено на людей, занимающих их. Это вместе с тем означает, что те действия, которые направлены на места и осуществляются в силу функционирования социальной системы, должны быть отделены от тех действий, которые направлены непосредственно на людей и могут осуществляться лишь в силу личных или личностных отношений.

Мы с вами встаем перед рядом методологических вопросов. Мы должны выяснить, на что направлены связи руководства и управления. По идее, всякому руководящему или управляющему месту даётся право руководить и управлять не людьми, а лишь протеканием деятельности и осуществлением этой деятельности людей, то есть местом. Иначе, можно сказать, что такому месту даётся право руководить и управлять средствами человеческой деятельности, процедурами человеческой деятельности, но ни в коем случае не людьми как таковыми. Но в той мере, в какой руководящая и управляющая деятельность ограничивается только этим, то есть направлена на места и на всё то, что их определяет — средства, процедуры и тому подобное, — на основе связей и действий руководства и управления, не может возникать личных и личностных взаимоотношений.

По сути дела, мы здесь с вами начали говорить уже о совершенно новой функции. В клубе этой функции не могло быть. Там были взаимоотношения между людьми, но там не было управления или руководства деятельностью. Но как только эти взаимоотношения в снятом виде перемещаются в институционализированную сферу, они превращаются в связи управления деятельностью.

Теперь представьте себе, что осуществляя деятельность руководства и управления, человек, занимающий соответствующее место, выходит за границы того, что задано этими связями между местами. И, как только это происходит, появляются основания для возникновения взаимоотношений между людьми, занимающими разные места в институционализированной системе. И реально взаимоотношения между людьми в этих системах появляются и начинают существовать лишь в той мере, в какой человек, находящийся на определённом месте, перестаёт подчиняться управляющим воздействиям другого человека, в той мере, в какой он начинает сопротивляться и противодействовать. В плане схемы мы можем сказать, что в этом случае кроме связей руководства и управления, которые существуют между местами, появляются ещё особые взаимоотношения между самими людьми, которые занимают эти места. В каком-то плане эти взаимоотношения подобны тем, которые существуют в клубе, но вместе с тем они существенно также отличаются от первых, ибо строятся на основе связей и деятельности руководства и управления.

Схема (отсутствует в исходном материале архива).

Я рассмотрел лишь одно основание, приводящее к возникновению личных и личностных взаимоотношений между людьми в сфере институционализированного производства и на базе институционализированных связей. Рассматривая вопрос более детально, можно выделить ещё ряд других, которые я сейчас не затрагиваю, но если идея вам ясна, то вы сможете без труда развернуть их самостоятельно. А сейчас вернёмся назад к сфере клуба и посмотрим, что происходит там.

Как я уже сказал, специфическая особенность взаимоотношений состоит в том, что они всегда двух­сторонние. Если нет сопротивления каким-то действиям человека, то нет и не может быть также самих взаимоотношений, во всяком случае на этом уровне восхождения от абстрактных систем к конкретным; дальше всё будет сложнее — появятся «скрытые» взаимоотношения и отношения, не связанные непосредственно с сопротивлениями действиям, но на этом уровне выведения взаимоотношения в клубе могут возникнуть и возникают лишь в той мере, в какой у разных людей имеются разные замыслы и разные планы, лишь в том случае, если они планируют разную деятельность. Здесь мы приходим к одному из наиболее важных и интереснейших вопросов в контексте развёртывания систем взаимоотношений.

Мы уже говорили об этих вопросах в прошлый раз, но очень коротко и бегло. Оформление разнообразных взаимоотношений людей, возникающих в сфере клуба, в виде различных систем норм и институтов, в частности, в виде отношений руководства, управления и дугих, создаёт условия для появления все более разнообразных разрывов в подобных формализованных системах. Очевидно, что каждый из этих разрывов будет преодолеваться строго определёнными средствами. Следовательно, каждый разрыв фактически будет переводить всю систему в новое более развитое состояние. Но всё это будет происходить лишь в том случае, если люди, живущие в этой социальной системе, будут действительно производить соответствующие средства, а это, как мы уже показывали выше, возможно лишь в сфере клуба и за счёт строго определённой деятельности людей в этой сфере. Значит, по мере усложнения институционализации социальных отношений, будут все более усложняться типы взаимоотношений между людьми в клубе и средства, необходимые для их построения.

Вы, наверное, уже заметили, что я таким образом ещё раз подтверждаю и обосновываю свой тезис о том, что усложнение институтов и вообще форм нормировки человеческой деятельности и поведения приводит к непрерывному и все большему развитию личности человека. Происходит одновременное двойное движение. С одной стороны, растёт система регламентации и нормировки в сфере производства, с другой стороны, растёт мощь средств человека в клубе. Именно в сфере клуба появляются профсоюзы как орудие и средство борьбы с социальными институтами государства и правящего класса, здесь же появляются политические партии, которые опять-таки являются не чем иным, как формами борьбы с производственными, формализованными институтами.

Но затем как с профсоюзами, так и с партиями происходит то же самое, что происходило с личными и личностными взаимоотношениями людей — они нормируются и институционализируются, превращаются в системы мест. Такая формализация групп, сложившихся для борьбы с уже существующими социальными институтами, заставляет или должна заставить людей создавать новые клубные организации, новые средства борьбы с институтами. Вместо с тем должно происходить непрерывное усложнение средств клубной жизни и деятельности и формы её организации. И всё это должно продолжать линию развития человека, противостоящего социальной нормировке.

Здесь важно специально отметить, что если социальные институты фиксируются в одних системах требований и средств, то клубные взаимоотношения и отношения — в другой. Именно по этой линии проходит различие норм права и этики. Последние в свою очередь проходят очень сложный путь развития, начиная от этических норм и принципов небольшой группы или клаки, и заканчивая этическими принципами человека, чувствующего себя гражданином вселенной и участником всей истории человечества.

Если раньше я говорил, что история мышления может рассматриваться как история все более усложняющихся средств кооперированной деятельности, обеспечивающих в своём развитии все более усложняющиеся формы самой кооперации деятельности, то теперь я могу добавить, что и история этики может рассматриваться как процесс всё большего усложнения норм клубного поведения людей, соответствующего усложнению самих клубных взаимоотношений, их содержания и структуры. В этом плане мы говорим об этике малых групп, этике партии, гражданской этике, и так далее. И каждая из форм этики должна фиксироваться в соответствующих нормах культуры.

Наконец, здесь возникает один вопрос, волне законный и оправданный, который был недавно здесь мне задан. Если вы помните, мы начали с положения начинающего исследователя, аспиранта, который должен был исследовать взаимоотношения детей в игровой деятельности. Зафиксировав проблемы, с которых начал свою работу наш аспирант, мы пустились с вами в длинное и долгое путешествие, в ходе которого к изложению привлекалась всякая всячина и обсуждались разные проблемы и методы. Разнообразие проблем было столь велико, темы нашего обсуждения, казалось, менялись столь часто, что недавно меня спросили: а что же собственно исследовал этот аспирант? Теперь я хочу ответить на этот вопрос. Этот аспирант сделал в общем только одну вещь: нашёл структурные схемы, которые дали ему возможность осуществить несколько шагов формального развёртывания моделей и формального выведения некоторых характеризующих их свойств. То, что я рассказывал вам на последних лекциях, — введение схем преобразований объектов как исходной точки в развёртывании моделей, надстраивание над ними изображений элементов деятельности и мест, идея разрывов как элемента формального механизма, который позволяет развёртывать по разным направлениям эти схемы — это и было тем результатом, который позволил ему начать и продолжать собственно научное исследование групп и взаимоотношений между детьми (или людьми), возникающих в них.

Учитывая этот ответ, мы можем спросить себя, а в чём был смысл самого вопроса, почему, собственно, он был задан. И тогда нужно будет ещё указать на то бесспорное основание, которое он имел. Дело в том, что все описанные мной в лекциях схемы не дают ещё необходимой системы теоретических изображений. Все полученное до сих пор — это ещё не теоретический результат, это — лишь методологический результат. Ведь всё движение происходило в русле лишь онтологических схем. На это обстоятельство я прошу обратить внимание всех, кто интересуется структурой научного исследования. По сути дела, речь сейчас идёт о различении теоретического и методологического анализа.

Рассказывая вам о методах структурного анализа, я различал, с одной стороны, плоскость моделей и структурных схем, а с другой стороны, тот набор эмпирических описаний объектов изучения, который мы получаем в эмпирических наблюдениях и экспериментах. До тех пор, пока схемы развёртываются формально по логике найденных нами конструктивных игр, до тех пор то, что мы делаем, не является теоретическим исследованием. Это — развёртывание средств данной предметной методологии. Для того, чтобы эти схемы стали потом средствами или элементами какой-то теории, нужны ещё определённые процедуры исследования. Нужно осуществить соотнесение этих схем с определёнными эмпирическими данными, которые мы выявляем путём наблюдений и экспериментов. Но это означает, что мы должны осуществить, с одной стороны, сведение выявленных нами эмпирических признаков к структурным схемам, а с другой стороны, выведение этих свойств и признаков из структурных особенностей схем. Другими словами, проделанная нами работа может явиться элементом теоретического анализа групп и взаимоотношений детей только тогда, когда будет осуществлена вторая часть всей этой работы — процедуры эмпирического соотнесения.

Ещё несколько соображений, которые, может быть, помогут понять смысл всего того, что мы делали на этих лекциях. Если вы помните, с самого начала лекций я предупредил вас, что не буду излагать существующих сейчас знаний о малых группах и взаимоотношениях между людьми в них. Я сказал вам, что вы можете ознакомиться со всем этим по тем переводным работам по социологии и социальной психологии групп, которые у нас изданы.

Перед этим курсом лекций я ставил совершенно иные задачи: мне хотелось ввести вас в кухню действительного научного исследования и показать, какой сложности достигает современная теоретическая и теоретико-экспериментальная исследовательская работа, проводимая на таком материале, как малые группы. Мне хотелось также показать вам, что не существует, по-видимому, никакого более простого, «королевского», пути в реальном изучении этого объекта. И если кто-то из вас действительно хочет заниматься настоящим современным исследованием малых групп и взаимоотношений людей в них, то он должен и вынужден будет получить представление о структуре современной науки, он должен будет разобраться во всех тех функциональных блоках, которые работают в современной машине науки, он должен будет научиться оперировать этими представлениями также хорошо, как он умеет оперировать выражениями «2 + 2». Этот человек должен будет познакомиться с современными структурно-системными исследованиями и знать, чем связь отличается от отношений, а зависимость — от отношений и связи, он должен будет научиться строить соответствующие структурные модели и знать, как это делается. И, наконец, кроме всего того, о чём я рассказывал, он должен ещё уметь осуществлять то, о чём вам здесь рассказывала Н. И. Непомнящая — психологический или социально-психологический эксперимент. Это значит, он должен будет уметь превращать структурные схемы из средства и элемента методологического движения в средства и элемент теоретического движения. Не разобравшись во всём этом, не научившись работать в этой сложной кухне современного научного исследования, невозможно надеяться стать самостоятельным исследователем в этой области и, наверное, в любой другой области современной психологии.

Если мне удалось передать вам ощущение сложности подобной задачи и, с другой стороны, если я тем не менее не напугал вас в конец и оставил у вас надежду на то, что вы всё-таки сможете все это постичь и преодолеть, что всё это, хотя и сложные вещи, но тем не менее доступные при соответствующих затратах труда, то значит я достиг свой цели и выполнил те задачи, которые я ставил перед этим курсом лекций.