Георгий Петрович Щедровицкий:
Начала системно-структурного исследования взаимоотношений людей в малых группах. Лекция 5

40. Резюме предыдущего: многопредметность исследовательского движения

Напомню коротко линию наших рассуждений и прошу вас всё время иметь в виду, что рассмотрение исследовательского движения, которое мы осуществляем, очень важно для учёбы; поэтому в самом начале курса, если вы помните, мы оговорили, что только подобное рефлективное осознание применяемых нами процедур даст возможность переносить их в дальнейшем на другие объекты и оценивать разные ходы исследования с точки зрения их правильности при решении тех или иных задач.

В третьей лекции мы обсуждали условия, при которых исследователь-педагог, анализирующий малые группы, зафиксировав два теоретических факта, ввёл структурную схему, состоящую из двух, как бы приложенных друг к другу частей. В одной из них развёртывались взаимоотношения между детьми, соответствующие сюжету игры, а в другой — иные по своей природе, пока непонятно какие, отношения. С помощью построенной таким образом двусоставной схемы должен был объясняться один и единый факт. Исследователь ввёл схемы такого рода потому, что его наталкивали на это сами эмпирические факты. Он сделал это, но при этом не знал, можно ли так делать, и остаётся в неведении относительно этого даже тогда, когда он это делает. Поэтому появляется необходимость проанализировать сами принципы, методы и способы работы с подобными структурными схемами. Появляется необходимость выяснить, что можно с ними делать и чего нельзя, и как вообще с ними можно работать. Это — новая постановка задачи, и она с неизбежностью выводит исследователя в круг уже не педагогического, а собственно методологического исследования вставших перед ним проблем.

Обратите внимание на нашу эволюцию. Мы начали с практических педагогических задач, перешли от них к собственно научным задачам психологии и социальной психологии, а теперь от научных задач перешли к методологическим проблемам, которые мы теперь и должны обсуждать. Если после или в ходе эмпирического исследования мы проделываем подобное движение, то, между прочим, это накладывает на исследователя обязанность совершать потом обратное движение, используя в нём всё то, что он получит в прямом. Иными словами, результаты методологического анализа должны будут использоваться им, когда он будет решать научные, а потом и собственно практические задачи. Но это означает, что машина науки, в которой приходится в этой связи работать исследователю, всё время усложняется, становится очень сложной, предстаёт как особого рода «слоеный пирог», и исследователь, решая задачу, переходит от одного слоя этого «пирога» к другому, причём результаты, полученные в одном слое, управляют движениями в другом. Но это, в свою очередь, означает, что все эти слои его исследовательской машины задают и определяют предмет изучения. Сейчас в ходе необходимого развёртывания предмета исследования и, соответственно, машины науки, мы с вами вышли к методологическому слою. В прошлой, четвёртой лекции, таким образом, мы начали обсуждение некоторых понятий, принадлежащих к методологии системно-структурного исследования.

Вы помните, что я не вводил всех этих понятий систематически, не объяснял их происхождение и не анализировал способов работы. Я был вынужден, как вы помните, дать лишь перечень этих понятий, а за всеми подробностями отослать вас к специальным работам по системно-структурной методологии. Это, конечно, грустно, но таковы условия нашего курса и заданного способа работы.

Сейчас я вновь вернусь к этим понятиям и так же бегло сделаю несколько замечаний, которые, по-видимому, необходимы, если судить по тем вопросам, которые мне были заданы после прошлой лекции.

41. Дополнительные замечания по поводу основных понятий системно-структурной методологии и возможностей представления группы в виде системы

1. Системно-структурное представление есть особое «видение» объекта. Здесь ни в коем случае нельзя задавать натурфилософские вопросы типа: какие объекты являются структурными, а какие нет, где существуют структуры и где они не существуют, и так далее. Все вопросы такого рода будут совершенно ложными. Говоря о системах и структурах, мы говорим об особых способах представлений тех или иных объектов, об особом способе видения. Те же самые объекты, которые мы сейчас рассматриваем как системы и структуры, при решении других задач будут изображаться нами иначе. Поэтому нельзя ткнуть пальцем в какой-либо объект и спросить: структура это или нет. Объект может быть представлен как структура, если этого требуют поставленные относительно него задачи, а может представляться и другим способом.
2. Сначала исследователь, работавший на материале человеческих групп, представил малую группу как некоторую систему. Он изобразил кружочками детей, а стрелками — отношения между ними. Даже для обыденного сознания малая группа выступает с очевидностью как система: там есть отдельные люди, которые представляются независимыми субстанциальными образованиями и, кроме того, есть какие-то взаимодействия между детьми, столкновения их друг с другом. Кроме всего прочего, каждый из нас хорошо знает, что у него есть взаимоотношения и взаимосвязи с другими людьми. Благодаря всему этому кажется очевидным, что малую группу можно представить как систему. Но столь просто картина выступает лишь для обыденного сознания, а для научного все это кажется не столь уж очевидным. Неясно, в каких случаях группу нужно и можно представлять как систему, а в каких нет. Перед нами могут встать такие задачи, когда это не нужно будет делать. Но даже если задачи таковы, что группы должны быть представлены как системы, неясно, что именно будет выступать в роли элементов и что надо будет изображать как связи между ними. Таким образом, специального обсуждения требует вопрос о том, при каких именно задачах малую группу нужно представлять как систему. Но точно также надо обсуждать вопрос о том, какими будут её элементы в тех или иных случаях, и соотносительно с этим, какими будут связи.
3. Непосредственно из второго вытекает ещё один момент. Рисуя кружочки и чёрточки между ними, исследователь таким образом обозначал или изображал интуитивно выделенные элементы и связи между ними, столкновения и взаимодействия. Но это не очевидно, что взаимодействия между детьми нужно изображать как связи или как некоторые взаимоотношения. Из самих явлений и фактов не следует, что именно так их нужно системно и структурно изображать.

История физики даёт много примеров неудачности, неудовлетворительности подобных изображений. Начиная с Аристотеля, рассматривали взаимодействие двух шаров друг с другом, анализировали механизм их столкновения, изображая его в последовательности состояний деформации шаров.

При этом сначала анализировали деформацию как результат соударения, потом, наоборот, начинали выводить силы отталкивания из деформации, а обратные движения — из сил. У Аристотеля такое представление о соударении шаров уже было, и в течение двух с половиной тысяч лет пытались описать механизм подобного взаимодействия. И сегодня вся соединённая мощь физики, химии и математики не может найти закон и механизм этого процесса. Пытались представлять процесс в последовательные интервалы времени: сила действия левого шара вызывает определённую деформацию в правом шаре, обратные силы, вызванные деформацией, не действуют, потом, в следующем интервале действуют силы отталкивания, уменьшающие силу действия левого шара, потом, в следующем интервале, действует меньшая сила действия левого шара и так далее. Но суммировать результаты подобных расчленений по времени всё равно не удавалось.

Зато сравнительно простое и лёгкое решение исходной задачи было найдено тогда, когда отказались от структурного рассмотрения и ввели так называемые «законы сохранения» — количества движения, энергии, момента, и тому подобное. Сталкивающиеся между собой шары рассматривали как автономную и изолированную систему, определяли некоторые её параметры до соударения, скажем, скорости первого и второго шара, их массу, а затем гипотетически постулировали принцип, например, сохранения количества движений. Предполагалось, что до соударения они обладали определённым количеством движения и после соударения они должны обладать таким же количеством движения. С помощью законов сохранения удавалось решить исходные задачи, не изучая структурно и механизмически процессы соударения шаров.

Может быть и в анализе групп есть такие задачи, которые можно будет решить, рассматривая группы не как системы и структуры, а как совсем иные образования, характеризующиеся иными, не структурными параметрами. Может быть удастся найти такие характеристики групп, которые избавят нас от тяжёлого и трудного анализа связей и отношений. Вполне возможно, что взаимоотношения детей и их деятельность будет анализироваться не в понятиях взаимоотношений и связей, а как-то совсем иначе. Такой путь может быть возможен.

Я пояснил вам, что значит, что мы можем по-разному представить один и тот же объект, и вместе с тем указал на то, что необходимость представления детей и их взаимоотношений как систем и структур совершенно не очевидна.

Но из этого следует, что если исследователь изобразил детскую группу в виде системы, то есть ввёл изображения элементов и связей, то это было сделано им отнюдь не исходя из фактов и очевидности, не из наблюдения самих малых групп, а на каких-то совсем иных основаниях.

Но откуда же тогда исследователь взял системно-структурное представление малой группы? Он привнёс его извне, из общей идеологии современных научных исследований, в частности, из идеологии системно-структурных исследований. Но это значит, что у исследователя были определённые средства, определённые шаблоны системно-структурного видения. Это видение не задаётся эмпирическим материалом. Оно весьма искусственно, оно родилось из длинного и очень трудного развития философии и всех наук и непосредственно привносится в те или иные науки из методологии. Чтобы понять, откуда берутся подобные представления и что они собой представляют, мы должны теперь в ходе нашего эмпирического исследования возвращаться в область методологии и рассматривать там все эти понятия.

Мы должны выяснить, что это за представления, каким правилам подчиняется работа с ними, в частности, мы должны узнать, можно ли суммировать системно-структурные представления так и таким образом, как это сделал рассматриваемый нами исследователь, или этого, наоборот, нельзя делать, каковы правила и способы получения знаний о схемах такого рода и изображённых в них объектах и так далее.

То обстоятельство, что я уже третий раз в начале лекции повторяю все эти моменты, должно показать вам, какое исключительное значение, на мой взгляд, принадлежит этим принципам. Можно сказать, что не понимая отношения между тем, что дано нам в эмпирическом видении объекта, и тем, что привносится в исследование благодаря определённой методологической и логической идеологии, не понимая происхождения и природы этих схем, а вместе с тем, их познавательной ограниченности, невозможно осмыслить и разобрать способы, методы и принципы нашей работы.

Эти замечания служат естественным введением к тому, что мы должны обсуждать в сегодняшней лекции.

42. Форма и содержание в системно-структурных исследованиях

Я уже сказал выше, что чёрточки и стрелки изображают определённые связи и взаимоотношения между детьми в группе. Взаимоотношения и столкновения детей были изображены таким образом, то есть в виде чёрточек и стрелок, потому, что этого требовала идеология системно-структурного исследования, точнее, наверное, нужно сказать — один из вариантов этой идеологии. Это, таким образом, её язык, а язык даёт взаимоотношениям и связям особый способ существования. Значит, по эмпирическому смыслу или содержанию в этих чёрточках и стрелках изображены или представлены столкновения детей. Вы помните, что в одном случае группа детей налетела на одного ребёнка и сильно его толкнула. В черте связи, казалось бы, изображено и может быть изображено только это и ничего больше. Форма такого изображения задана идеологией системно-структурного представления: там вообще могут быть только элементы и связи, больше ничего. Спрашивается, определяем ли мы таким образом взаимоотношения и взаимосвязи в детских группах? Очевидно, что нет. И больше того, само поведение детей не определено пока как взаимоотношения и связи.

То, к чему мы пришли, — очень важное и достаточно тонкое место. С одной стороны, есть некоторый факт: играют дети, что-то говорят друг другу, делают вид, что один ребёнок-самолёт сшибает другого, потом несколько человек налетело на одного мальчика и его «сшибли» так, что он действительно упал и сильно ударился. Это мы видим, и мы говорим, что мы наблюдаем некоторые проявления поведения и взаимоотношений детей в группах. Но эти слова — «взаимоотношения» и «связи» — привнесены нами незаконно. Мы видим лишь то, что дети бегали, говорили, ударяли друг друга, и тому подобное. В этом не было никаких связей и взаимоотношений. Слова о связях и взаимоотношениях появились потому, что этого требовала системно-структурная идеология.

Но есть ещё одна тонкая сторона дела. Мы говорим о связях и взаимоотношениях, а рисуем на схемах чёрточки и стрелки. По своему объективному содержанию эти графические значки пока изображают неизвестно что, попросту говоря — ничто. Но кроме того, у них есть ещё «формальное» содержание. По этому, формальному, содержанию они тоже пока изображают неизвестно что, или ничто, но при этом исходят из определённой методологической традиции, из того, что то ли Бутлеров, то ли Кеккуле, не знаю точно, кто из них первый, представил себе химическое соединение в виде элементов, связанных между собой чёрточками, и таким образом решил стоящие перед ним задачи.

Подобное представление оказалось очень продуктивным в химии. Когда изобретатели представили себе химические соединения таким образом и выразили это графически, то появилась новая «действительность» — чёрточки как особый объект, с которым мы оперируем, особый объект. Чёрточки в виде особых объектов появились точно так же, как в своё время появились буквы в алгебре, изображающие переменные величины. Анализируя историю их появления, мы опять узнаем много занятного и смешного. Арабы имели много записей решений задач. Они хотели их типизировать, чтобы найти определённые методические предписания для решения новых задач. При этом им приходилось сравнивать друг с другом много разных решений, чтобы найти разницу алгоритмов. Чтобы упростить это сопоставление и ввести его в определённые рамки, кто-то из них, не то Аль-Фараби, не то кто-то другой, применил буквы для символического обозначения степени неизвестного. По сути дела, ему надо было обозначить в многочленах место отдельных элементов относительно общей разрядной таблицы степеней. Так впервые появились буквенные обозначения, которые дали затем начало алгебры. Вместе с тем, появилась новая действительность и новые объекты оперирования. Но точно так же и здесь. Ввели новую графику и установили определённые способы и правила работы с ней. Но таким образом появилась новая формальная действительность, а вместе с тем — возможность видеть различные явления реального мира через эту графику и представленную в ней действительность.

В реальном поведении детей нет связей и отношений, там есть действия, поступки, драка, и тому подобное. А в системно-структурных изображениях есть элементы и связи. Через них и в них мы изображаем поступки, действия, слова детей и ещё многое такое, что существует в детском поведении и взаимоотношении и что мы ещё толком себе не представляем. Не зная всего этого, мы уже изображаем и выражаем его, моделируем в специальной графике, в кружочках и чёрточках.

Но что тогда, спрашивается, мы изображаем в кружках и чёрточках связей?

Ответ будет казаться вам несколько парадоксальным: их самих. Ведь появилась совершенно новая действительность. Связи и взаимоотношения есть на употребляемых нами схемах. Именно в применении к схемам мы употребляем все эти слова, и по отношению к схемам мы знаем, что они изображают. Но кроме того, мы переносим понятия, образованные таким образом, на эмпирическую реальность. И там, в этой реальности, мы начинаем видеть нечто такое, что соответствует содержанию и смыслу этих понятий — связи и взаимоотношения.

В другом виде, с помощью схем общей системно-структурной методологии это можно представить так:

Слова относятся к моделям М, обозначают определённое содержание, выявленное на них, и с этим содержанием (или смыслом) относятся затем к объектам Х. Благодаря этому в Х мы начинаем видеть то, что было зафиксировано в моделях. Именно благодаря такой процедуре появляются отношения и связи. При этом то, что мы видим в М, и то, что мы видим в Х, как бы объединяются друг с другом.

Но при этом встаёт ещё одна дополнительная задача: мы должны наполнить тем содержанием, которое имеется в Х, в объекте, то, что представлено и изображено нами в модели. Иначе говоря, теперь мы должны соотнести сами значки связей и отношений, а также их формальное содержание с чем-то, что существует в реальных детских группах, в поведении и действиях детей.

В рамках системно-структурной методологии связь это не что иное, как стрелка или чёрточка, элемент — не что иное, как кружочек. Ничего больше в этих понятиях не заключено. Но ведь мы не удовлетворяемся этим, мы спрашиваем: что такое связи и взаимоотношения в детских группах. И чтобы ответить на вопросы такого рода мы должны придать кружочкам и чёрточкам такое содержание и такой смысл, который бы вытекал из природы детского группового поведения, из природы их совместной деятельности и возникающих в ней взаимоотношений.

По сути дела, я отвечаю на вопрос о том, как мы нечто открываем в эмпирической реальности. Мой ответ может казаться вам парадоксальным: за счёт того, что мы придумываем новые графические объекты и новые способы оперирования с ними в наших мыслительных моделях и в меру того, как мы это делаем.

Это положение можно обобщить в ещё более парадоксальном тезисе: возможности нашего познания в известной мере определяются и ограничиваются материальными возможностями изображения и изображений. Очень хороший пример этому даёт та же химия. Бутлеров и Кеккуле ввели плоскостные и структурные изображения, их возможности в плане оперирования и преобразований были весьма ограничены. Эти ограничения были затем в известном смысле сняты, когда кто-то придумал стереохимию. Расширение способов комбинирования графических изображений и оперирования с ними создало новые возможности для познания. Можно сказать, что плоские структурные схемы (при заданных способах оперирования — это очень важно) весьма ограничивали возможности создания оперативных систем, а введение стереосхем расширило эти возможности, создало новые варианты и способы такого комбинирования и оперирования.

Но тогда — и это опять весьма тонкий момент — наша работа всегда имеет по меньшей мере два аспекта, и они подобны двум сторонам одного листа бумаги, их нельзя реально разделить, хотя мысленно мы это особым образом делаем, включает всегда, во-первых, содержательный момент и, во-вторых, формальный момент. С одной стороны, чёрточка — изображение связи — должна жить по законам того содержания, которое мы выявляем в реальных детских группах, то есть по законам человеческих действий и взаимоотношений, и сама по себе она жить не может, а с другой стороны, так как сами эти изображения есть особый материал, с которым можно делать отнюдь не все, она должна жить по законам своего материала, то есть материала формы.

Я воспользуюсь здесь примером из самых первых этапов развития математики. Бревно есть особый объект. Оно живёт по своим особым законам. Если, скажем, мы пилим бревно с помощью пилы, то когда-то возможности деления бревна заканчиваются — оно становится настолько узким, что его дальше уже нельзя пилить. Когда мы переходим к отрезкам, которые выступают в роли изображений таких бревен или чего-то аналогичного, то это ограничение снимается. Хотя любой отрезок тоже нельзя делить материально сколь угодно долго — в этом плане, то есть по материалу, ограничение остаётся, но в плане формального содержания мы можем мысленно продолжать это деление сколь угодно долго, как это и делали древние математики. Таким образом, реальное бревно, обладающее определённой длиной, мы не можем делить без конца, чистую длину, не выраженную ни в каком определённом материале или выраженную в меняющемся материале, мы можем делить без конца, а каждую форму выражения — опять из-за особенностей её материала — не можем делить без конца.

Из этого следует очень важный гносеологический тезис. Вполне возможно, что реально поведение и взаимоотношения детей таковы, что они для своего изображения требовали бы каких-то других и особых форм выражения, возможно, что они требовали бы фиксации в изображениях ещё каких-то сторон, но этого нельзя сделать, так как сам материал наших изображений этого не позволяет. Когда такое происходит, наука упирается в ограниченные возможности своих формальных средств. Следующий рывок в её развитии задаётся введением, конструированием новых формальных средств, это значит — нового материала изображений и новых способов оперирования с ним. Таковы переходы от арифметики к алгебре, от геометрии к аналитической геометрии, от обычной алгебры к матричным алгебрам и так далее, и тому подобное.

Комбинаторные и операторные возможности, связанные с материалом знаковых изображений, всегда формальны. В абстракции этот формальный аспект может быть выделен. Но вместе с тем любые формальные изображения должны жить по законам фиксируемого в них содержания. Так мы сталкиваемся с двоякой задачей:

• нужно определить содержание, приписываемое этим изображениям, и законы его жизни, и;
• нужно определить возможности формального оперирования с этими изображениями.

Вы должны обратить внимание на то, что мы приступаем к обсуждению и решению этой задачи уже после того, как исследователь, за работой которого мы следим, создал структурные изображения и применил их в своём предмете исследования. Хотя он это уже сделал и выразил с их помощью то, что он называет действиями людей и их взаимоотношениями, по сути дела, и фактически он их не выделил и не изобразил. Чтобы сделать это, нужно ещё придать чёрточкам-связям тот смысл и ту конфигурацию, которые задаются природой выделяемого объективного содержания, природой реальных взаимоотношений и действий людей. Вместе с тем, изобразив группы в структурных схемах и начав оперировать с этими структурными схемами, исследователь ещё не выявил формальных возможностей этих изображений, он ещё не знает, что с ними можно делать и чего, наоборот, нельзя. Иными словами, у него нет пока ни представления о содержании его знаний, ни правил формального оперирования с фиксирующими их знаковыми формами.

Поэтому мы расчленяем наше дальнейшее движение на две линии. Одна из них должна нам выявить формальные возможности оперирования со схемами такого рода, а другая должна наполнить схемы такого рода — если это возможно — тем реальным содержанием, которое существует в реальных действиях и взаимоотношениях людей и которая нам важна для решения тех задач, которые мы поставили.

В этом месте мы должны на время забыть о том, что наши структурные схемы являются изображениями деятельности и взаимоотношений людей и должны рассмотреть их, очевидно, в рамках системно-структурной методологии, как изображения самих себя или своего специфического и обобщённого содержания, того содержания, которое задано не группами и действующими людьми, а самой системно-структурной методологией. Это значит, что мы должны рассмотреть эти схемы как изображения элементов вообще и изображение связей вообще.

Это и будет, по существу, ответом на вопрос, который только что задал Дубровский: «А не обладают ли чёрточки и стрелки или кружочки в структурных изображениях своим особым специфическим содержанием?» Да, обладают, поскольку мы можем рассмотреть их как изображения элементов вообще и связей вообще. Именно, рассматривая их таким образом, мы придаём им самостоятельный смысл и самостоятельное содержание. Но какое? В принципе, обобщённое, а следовательно — формальное. Что это означает?

Это означает, что этим знакам будут приписаны в качестве особого смысла и содержания те возможности познавательной работы с ними, которыми мы обладаем. Иначе говоря, возможная логика работы с этими схемами будет представлена нами, а следовательно, будет также и выступать как обобщённое и самостоятельное содержание элементов и связей вообще.

В рамках такого логико-методологического анализа тоже могут быть свои абстрактные направления. Одно из них будет задано, когда мы будем говорить об элементах вообще и связях вообще, не накладывая никаких ограничений на характер элементов и связей. Но точно так же можно задать иные, менее абстрактные направления анализа, дополнительно определив элементы или связи по каким-то параметрам. Например, именно такое мы получим, когда будем говорить о связях управления и намечать для них, то есть для связей управления вообще, какие-то логико-методологические принципы.

Если вы возьмёте изданные у нас в последнее время работы по самоорганизации и найдёте там исследования, проводимые учениками и последователями Мак-Каллока, то вы увидите, что вместо абстрактных моделей они пользуются моделями нейронных сетей. Это будет уже третье направление, более конкретное, чем оба названных мной. Но это тоже будет методологическое исследование, ибо модели нейронных сетей будут использоваться здесь в качестве общих моделей систем. На эти модели будут накладываться все те ограничения, которые вытекают из физиолого-кибернетических представлений о нейронных сетях. Здесь нужно будет выяснять, какие возможности открывают перед нами те связи между элементами и те зависимости между связями, которые существуют в нейронных сетях. Таким путём мы получим соответствующие системы знаний, опять методологических и опять формальных. Это тоже, как я уже сказал, особое направление исследований в системно-структурной методологии, тоже очень важное, хотя и более конкретное, чем другие. Ошибка направления Мак-Каллока в том, что они неправильно понимают и осознают смысл своей работы, придают ему более обобщённое значение, чем оно на самом деле имеет.

Нам важно зафиксировать, что схемы, которыми мы пользуемся, фактически разложились на две группы. С одной стороны, есть схемы в предмете теории малых групп. Эти схемы надо наполнять тем реальным содержанием, которое существует и выделяется нами при исследовании групп. В системно-структурной методологии у нас будут, вроде бы, те же самые схемы и точно такие же графические изображения. Но это, вместе с тем, будут совсем другие схемы, как говорят, «из другой оперы», из другого предмета исследования.

Здесь я хочу несколько отклониться в сторону и рассказать один научный анекдот. Это рассказ известного немецкого психолога и психиатра Гольдштейна о своих наблюдениях над дебилами. В начальных классах их обучали первым арифметическим действиям. Нужно было сложить 3 и 5. Преподавательница, стремившаяся к тому, чтобы научить своих слабоумных воспитанников наилучшим образом, принесла в класс в качестве наглядных пособий яблоки, положила в одну кучку три яблока, а в другую — пять и, показывая на яблоки, спрашивала детей, сколько будет 3 и 5, три яблока и пять яблок. Три дня дети вместе с учительницей бились над задачей. Ничего не получалось, никто из детей не мог дать правильного решения и указать на необходимые действия. Положение казалось безнадёжным. И вдруг, рассказывает Гольдштейн, один гений из этих слабоумных воскликнул: «Ах, мэм! Я понял, это не настоящие яблоки, это яблоки из задачи!» После того, как это было сказано, дело сразу же двинулось вперёд и задачу решили в два счета.

К сожалению, этот урок, данный слабоумными воспитателю, не известен широкому кругу научных сотрудников Академии педагогических наук. Они по-прежнему рекомендуют преподавателям, обучая детей арифметике, приносить в класс яблоки и другие наглядные пособия. Тем самым они затемняют тот факт, что яблоки из задачи — это другие объекты, нежели те яблоки, которые мы обычно едим. Другие — потому, что к ним применяются иные действия.

Но точно так же и в нашем случае. Очень похожие друг на друга схемы на деле являются разными объектами, так как в рамках теории групп они требуют одних действий, а в рамках системно-структурной методологии — других действий. И мы должны это отчётливо осознавать и всё время помнить.

Кстати, именно непонимание этой стороны дела научными сотрудниками Академии педагогических наук и её действительными членами является одной из наиболее важных причин того невероятного ухудшения учебников, я бы сказал — вульгаризации их, которая произошла у нас в последние 30 лет, и той трагедии школьного образования, которая происходит и о которой непрерывно пишут в печати, как собственно научной, так и популярной. Следуя рецептам и методическим указаниям Академии педагогических наук, учителя приносят на уроки яблоки и карандаши, заставляют детей складывать и вычитать их, потом умножать и делить, а потом… возводить в степень и брать из них радикалы.

43. Различие и связь двух позиций — непосредственной и рефлексивной

Вы можете заметить, что до сих пор я говорю всё время о том, о чём уже говорил на прошлых лекциях. На этом основании меня кто-то в прошлый раз даже упрекнул в повторах: начиная новую лекцию, я-де долго говорю то же самое, что уже говорил раньше. Я хочу обратить ваше внимание, что я не говорю того же самого. Речь идёт о том же самом, но по-другому, нежели говорилось раньше. Если вы помните, мы сделали это принципом своей работы: сначала предмет рассматривается из одной позиции, а затем мы рассматриваем то, что делали в прошлый раз. Таким образом, мы каждый раз осуществляем рефлексивный выход и получаем возможность осознавать то, что мы делали раньше. Напомню вам схему этого отношения:

Таким образом, мы всё время работаем в двух позициях, и в наших знаниях объединяются знания двух разных типов: в первом фиксируется объект исходной деятельности, а во втором — наша деятельность с этим объектом. Говорить, что я рассказываю то же самое, что говорил раньше, можно только в том случае, если мы не будем различать вопросы «как тебя зовут?» и «знаешь ли ты, как тебя зовут?» Ученик третьего класса на оба вопроса отвечает одинаково: «Коля». Лишь в пятом классе он начинает отвечать на вопрос второй: «Да, знаю». Чтобы ответить на второй вопрос, мало знать, как тебя зовут, надо ещё знать, что ты знаешь это.

Эти замечания непосредственно связанны с тем, что мы сейчас обсуждаем.

44. Различие и связь изображений в параметрических зависимостях и в структурах из связей элементов

Прошлый раз мы ввели специальную структурную графику и в ней изобразили структуры. Структурные схемы, представленные в этой графике, могут использоваться и, соответственно этому, осознаваться и трактоваться двояко: как представление или изображение структур как таковых (то есть самих себя — это называется автонимным представлением) и как представление или изображение малых групп как структур, в этом случае мы будем говорить, что схемы выступают в роли моделей групп. Это значит, вместе с тем, что эти схемы в зависимости от способов своего употребления имеют два разных смысла. Схематически это можно представить так:

(Выше мы уже говорили о том, что эти смыслы появляются за счёт разных понятийных описаний указанных употреблений схем, и сейчас на этом уже больше не будем останавливаться.)

В прошлый раз, рассматривая структурную схему, выражающую структуру вообще, мы ввели ряд понятий из общей методологии системно-структурных исследований. Мы обсуждали понятия целого и части, признаков целостности, элемента (в его отношении к целостности), элемента и связи (выяснив соотносительность этих двух понятий, к которой мы неоднократно будем возвращаться как к основному и очень тонкому различению), связки, связи и отношения (здесь я специально подчёркиваю, что не знаю, что такое отношение), зависимости между связями, структуры (мы особенно подчёркивали различие понятий «зависимости между связями» и «зависимости между параметрами»), параметрических и собственно структурных изображений сложных объектов. Последнее мне особенно важно сейчас и должно быть специально пояснено.

Предположим, что мы имеем какой-то сложный объект. Предположим также, что мы можем выявлять какие-то его атрибутивные свойства — А, В, С… — с помощь. известных эмпирических процедур мы можем находить зависимости между этими свойствами. Таким образом мы получим знания, выраженные в специальной математической форме: А=f (В), В=f (С)… Свойства, выраженные таким образом, мы будем называть параметрическими свойствами или характеристиками рассматриваемого нами объекта. Если вернуться к разбиравшемуся выше примеру соударения шаров, то это будут аналитически выраженные «законы сохранения». Но мы, кроме того, вводим ещё специальные структурные изображения объекта, причём вводим их как бы между уже имеющимися параметрическими описаниями объекта и самим объектом. Обратите внимание на слово «между». Фактически мы имеем два разных изображения объекта. Как разные изображения, их надо было бы представить на схеме вида:

Но мы придаём этим изображениям разную ценность: по отношению к параметрическим описаниям структурное изображение выступает как более «объективное», как представитель самого объекта. На схеме это обстоятельство мы выражаем тем, что ставим структурное изображение между изображением самого объекта и параметрическими характеристиками:

Но после того, как мы это сделали, сразу же возникает целый ряд новых проблем интерпретации и объяснения выявленных нами параметрических характеристик на структурных моделях или через структурные модели. Но это будет означать также, что мы должны будем установить определённое соответствие между группами операций — теми, с помощь. которых мы получаем параметрические характеристики объекта и теми, с помощью которых мы получаем структурные изображения объекта. Если бы параметрическое и структурное изображения объекта рассматривались наряду друг с другом, то мы не могли бы ставить задачу вывести одни характеристики или изображения из других, скажем, параметрические из структурных. Но, поскольку мы придаём структурным изображениям особое значение: рассматриваем их как модели объекта, обладающие в силу этого «большей объективностью», нежели параметрические характеристики, то тем самым фактически мы ставим задачу (дополнительную) вывести параметрические характеристики из структурных изображений. Вывести и объяснить.

Но таким образом мы, естественно, приходим к вопросу о том, как это делается и как это вообще можно сделать.

45. Процедуры сведения параметрических изображений к структурным и выведения их из последних

Проиллюстрирую это на одном примере. Задолго до Маркса было известно, что деньги выражают так называемую стоимость товара. Это обстоятельство было зафиксировано, по сути дела, на основе эмпирического анализа. Но вывести и объяснить подобное утверждение было нельзя. Когда же Маркс ввёл свою схему товарного отношения, когда он задал определённые процедуры работы с ней в контексте развёртывания теории, когда он показал, что разные отношения и функции, в систему которых попадает товар, приводят к разложению товара на противоположные стороны и к их обособлению, то тем самым он фактически построил определённый механизм жизни своих схем как моделей, который объяснил ему существование денег как обособившейся стоимостной стороны всех и любых товаров.

До Бернулли и Ньютона было выяснено, что произведение числовых значений объекта и давления газа остаётся примерно постоянным. Затем, когда Бернулли, Ньютон и последующие исследователи вводили определённое «модельное» представление о газе, стали изображать газ в виде совокупности маленьких частиц, то тем самым они поставили перед собой в качестве обязательной задачу вывести это бойлевское соотношение из их атомарной модели газа. Но это означало, что они должны были приписать частицам газа и их совокупностям такие свойства, из которых бы «вытекали» эмпирически выявленные параметрические, как мы их назвали, характеристики.

Интересно, что разные исследователи делали это по-разному. Бернулли и Ньютон не задавали движения частиц, в то время как последующие исследователи, как правило, приписывали частицам движение. Между моделями и способами выведения, которыми пользовались Бернулли и Ньютон, были свои различия. Так, Ньютон вводил силы отталкивания между частицами в соответствии со своей общефизической картиной мира. Строя разные модели газа, эти исследователи, естественно, по-разному выводили параметрические характеристики из своих структурных изображений. Это обстоятельство требует с нашей стороны самого пристального внимания и детальных обсуждений. Но мы отложим это на будущее. Сейчас нам важно иметь в виду, что существует принципиальное различие между параметрическими и структурными изображениями объекта.

Структурное изображение само по себе никогда не обладает целостностью. Объясняется это прежде всего происхождением и назначением структурных схем: они появляются для объяснения параметрических характеристик, следовательно, — в ситуациях, когда объект уже задан и особым образом охарактеризован, и именно эти характеристики задают его исходную целостность. Опыт физических и других исследований показывает, что характер структурных изображений определяется в первую очередь числом параметрических характеристик, выявленных в объекте, и видом зависимостей между ними. Когда исследователь ставит задачу объяснить и оправдать одно или другое параметрическое соотношение, то тем самым он неявным образом задаёт вид и характер необходимой структурной модели. Когда было известно лишь соотношение Бойля pv=с, то строилась одна модель, а когда стала известна более сложная зависимость pv=RT, то понадобилась уже другая, более сложная и многоаспектная модель. Чем шире набор параметрических характеристик, тем более сложными становятся объяснительные структурные модели. С другой стороны, модели, когда они появляются, дают возможность прогнозировать те эмпирические характеристики, которые будут выявлены у этих объектов. И чем более сложными являются сами структурные модели, тем более разнообразные параметрические свойства они «предсказывают».

Важно также, что на структурных (и аналогичных им) моделях могут выявляться и выявляются также характеристики (отдельные свойства, соотношение свойств, законы и тому подобное), которые не удаётся обнаружить эмпирически. Тем не менее, они считаются существующими и истинными, если сами модели таковы, что они объясняют многие (или все) эмпирически выявляемые свойства. Например, галилеевский закон инерции не находит (и, по-видимому, не может найти) эмпирического подтверждения, но он считается истинным, поскольку на его основе удаётся построить новую механику и объединить многие из тех свойств, которые раньше казались не объединёнными и не объяснимыми. Нам приходится сделать вывод, что структурные модели в принципе могут давать в результате выведения такие свойства и характеристики объекта, которые очень долго не находят эмпирического подтверждения или вообще не могут его найти.

Но всё, что я говорил, как вы понимаете, относится к содержательному плану и содержательным характеристикам структурных моделей. А мы с вами, как уславливались, должны заниматься прежде всего формальными, логико-методологическими характеристиками структурных исследований и структурных изображений.

46. Процедуры изоляции и абстракции

В этой связи я хочу ввести вам ещё одно понятие общей методологии. Речь идёт о процедурах изоляции, отличающихся от процедур абстракции. Вы уже, наверное, обратили внимание, что мне часто приходится для того, чтобы очертить область и предмет моего анализа, говорить о таких вещах, которые, нельзя сказать, не имеют отношения к делу, но во всяком случае должны быть в результате анализа отброшены. Перечисляя и описывая то, что должно быть отброшено, что, следовательно, не входит в область и предмет моего непосредственного изучения, я более точно очерчиваю и характеризую то, что будет мной изучаться и специально рассматриваться. Но эта процедура и есть то, что называется изоляцией, в отличие от абстракции.

При абстракции мы нечто отвлекаем, но при этом не знаем, из чего мы это отвлекаем и что именно оставили в стороне и не будем учитывать. При изоляции, наоборот, мы знаем, что именно не будем учитывать и часто объясняем и показываем, почему мы можем это не учитывать и как именно происходит выделение из общего фона и окружения именно того, что нам нужно.

47. Способы работы со структурно представленными объектами: изоляция

Итак, предположим, что мы имеем достаточно сложную структурную схему, включающую специальные изображения элементов и связей, а также какой-то набор параметрических характеристик, определяющих объект изучения, изображаемый ы структурной схеме. Спрашивается, что можно делать с подобными структурными схемами и что, соответственно, с ними делать нельзя?

Прежде всего мы должны наметить, двигаясь совершенно формально, три способа работы.

Первый способ работы — изоляция. Пусть на нашей схеме изображена структура из 8 элементов и какого-то количества связей между ними Это — очень простая схема, но даже она в конкретных исследованиях часто может оказаться слишком сложной для анализа. Чтобы каким-то образом определять и выводить параметрические характеристики подобной структуры, а это значит — прогнозировать то, что мы будем получать на объекте, часто приходится дробить её на более мелкие части и при этом выявлять «узлы», «подсистемы» и вообще «единицы» исходной системы. Именно тогда мы и обращаемся к изоляции. На схеме вы видите изображение связей между элементами.

При таком изображении между связями нет никакой разницы. Но на деле часто бывает, что внутри реальных структурных объектов отнюдь не все связи однородны и не все связи, в соответствии с этим, должны рассматриваться как наряду лежащие. Часто бывает так, что несколько элементов, скажем, четыре — на следующей схеме я очерчиваю их штриховой линией окажутся связанными друг с другом «более тесно» или «более жёстко», чем с другими, не входящими в эту четвёрку.

Это положение легко проиллюстрировать на материале детских групп. Предположим, что складывается игра, скажем, в самолёты или дочки-матери. Образовалась небольшая группа детей, осуществляющих совместную деятельность. Между ними, кроме всех других связей, установились ещё связи по сюжету игры, которую они разыгрывают. Из опыта мы хорошо знаем, что играющую группу невозможно рассматривать и понять, отвлекаясь от всех других связей, которые существуют у неё с коллективом, а у отдельных играющих детей с другими детьми из коллектива, со взрослыми и воспитателями. Точно так же характер игры и складывающиеся при этом у детей взаимоотношений, как правило, не могут быть поняты без учёта тех взаимоотношений и игровых действий, которые были у этих детей вчера и позавчера. Те факты в поведении детей в группах, на которые мы обратили внимание и которые мы затем разбирали, как раз и объясняются тем, что к взаимоотношениям и действиям, заданным сюжетом игры, добавляются другие отношения и связи, заданные более широким окружением — общеколлективные взаимоотношения и прошлая история детской деятельности. Наверное, на эту тему не нужно особо распространяться. Каждый из нас знает массу случаев, когда какая-либо деятельность несколько видоизменяется, трансформируется при изменении условий, в которых она протекает.

Теперь остаётся только спросить: как мы должны рассматривать это влияние и воздействие условий — как лежащие наряду с исходными связями и взаимоотношениями или как «менее тесные», не включающиеся в исходную структуру, а лишь добавляющиеся к ней как некоторому целому. Ведь мы всегда, несмотря на наличие более широких связей в коллективе, говорим об игровой группе как о некотором целом, как о единице.

Этот процесс выделения некоторой структуры как автономной целостности и единицы из более широкого системного окружения, элементом которого она является, называется изоляцией. Можно сказать, что изоляция — это сознательно совершаемое отвлечение от каких-то связей, существование которых и влияние которых на рассматриваемый нами объект мы признаем и специально фиксируем. Как я уже говорил, изоляция принципиально отличается от процедуры абстракции. Абстракция состоит в том, что мы берем, казалось бы, ту же самую структуру, но не знаем, какие именно связи её с окружением мы разрываем и теряем. В этом случае все связи, взаимоотношения и взаимодействия, не входящие в выделяемую нами структуру, предстают как некоторый общий фон, о котором мы ничего не знаем определённо.

Очень хорошо различие абстракции и изоляции выступает на примере изучения свободного падения тел, которое приводилось, с одной стороны, Аристотелем, а с другой — Галилеем.

Аристотель выделил в качестве характеристик падающего тела его вес и скорость падения в разные моменты времени (более точно — среднюю скорость). Он пытался выяснить, как зависит скорость падения тела от веса этого тела. Он нашёл закономерность, близкую к прямо пропорциональной и утверждал, что чем тяжелее тело, тем быстрее оно падает на землю. Осуществлённая им процедура была типичной абстракцией, ибо он не знал, от каких других параметров тела и среды, от каких связей и влияний он отвлекается. В частности, он не знал, что не учитывает в своём анализе среду падающего тела и её сопротивление.

Галилей искал ту же самую зависимость, характеризующую скорость падения тела, он хотел выяснить, от чего она зависит. Но эту задачу Галилей решал уже не на основе процесса абстракции, а как сознательно совершаемую изоляцию. Он знал о существовании среды, предполагал, что её сопротивление влияет на скорость падающего тела, и хотел описать скорость падения, какой она была бы, если бы сопротивление среды не действовало, то есть при изоляции от среды. Как вы знаете, Галилей получил результат, принципиально отличающийся от того, который был получен Аристотелем. И это различие обусловлено только одним тем, что они по-разному действовали, применяли разные познавательные приёмы и процедуры: Аристотель осуществлял абстракцию, а Галилей — изоляцию.

Но примерно такое же различие мы можем увидеть в истории политэкономии. Рикардо, определяя характеристики, от которых зависит цена товара, производил абстракцию. Поэтому он вынужден был отвергнуть трудовой принцип стоимости Адама Смита как ложный. К. Маркс, наоборот, производил здесь изоляцию. Он знал, что каждый отдельный капитал существует и функционирует в системе функционирования других капиталов, что на ценообразование влияют не только условия жизни и функционирования отдельного капитала, но также и вся система буржуазных отношений, в частности, — рынок и конкуренция. Зная всё это, он приводил сознательное отвлечение, то есть изоляцию, и выяснял, как должно было бы происходить ценообразование, если бы такого влияния системы, рынка и конкуренции не было бы. При этих условиях он показал справедливость абстрактной идеи Адама Смита и определил условия принятия её в теории.

Различие между абстракцией и изоляцией будет иметь принципиальное значение, когда мы будем двигаться в предмете теории малых групп. Понимать эту разницу нам особенно важно потому, что изоляция определяет совсем особые условия организации эмпирического материала. Когда мы пользуемся абстракцией, то обязаны, на основе выведенной модели, объяснять весь эмпирический материал, относящийся к выделенному предмету. Именно с такой интенцией она строится и, соответственно, если она не объясняет всего этого эмпирического материала, то мы говорим, что наша модель неверна. Наоборот, когда мы производим изоляцию, то мы должны провести такую переорганизацию и переработку имеющегося у нас эмпирического материала, чтобы различить те параметры или составляющие параметров, которые задаются, с одной стороны, изолированной структурой изучаемого объекта, с другой — влиянием его окружения. Чаще всего это означает, что все выделенные нами эмпирические характеристики, которые мы вообще будем учитывать, производят изолирующее выделение объекта исследования. В другую группу войдут характеристики, которые мы будем разлагать на составляющие, одни из которых будут выводится из модели изолированного объекта, а другие будут представлять или изображать ту добавку, которая обусловлена влиянием окружения. В таком случае при интерпретации и объяснении эмпирически выявленных характеристик А, В, С… мы будем выводить из модели только одну компоненту каждой из этих характеристик — А’, В’… и фиксировать разницу между эмпирическими характеристиками и теоретически выведенными, то есть будем фиксировать А— А’, В— В’ … Затем мы будем объяснять эту разницу как результат влияния и воздействия тех связей из окружения объекта, которые мы решили сознательно не учитывать.

Именно в этом обнаруживается принципиальное значение понятия изоляции. Зная об особенностях жизни структурных объектов, зная о возможности изолированного исследования какой-либо подструктуры и о самой процедуре изоляции, мы будем совершенно особым образом строить стратегию и тактику нашего исследования и особым образом оценивать на истинность наши результаты. Нередко можно услышать фразу, что изоляция есть признак собственно системного (или, как раньше говорили, специфически диалектического) исследования. Это бывает тогда, когда системные исследования выделяют в особую группу (а диалектику определяют как вариант системного исследования), и всё это, в таком случае, справедливо.

48. Разложение структурно представленного объекта

Вторая процедура, которую мы будем рассматривать, называется разложением. Если в результате изоляции мы получаем внутри структур некоторые единицы и предполагаем, что подобные единицы в процессе исследования могут рассматриваться как относительно самостоятельные и автономные объекты, лишь включённые в систему других объектов, то, производя разложение, мы получаем не единицы, а элементы структур. По определению, элементы не могут быть самостоятельными и автономными образованиями. Правда, необходимые условия рассмотрения чего-то как автономного и неавтономного, должны обсуждаться особо — это само по себе достаточно сложное явление и предполагает специальный анализ процессов и механизмов, связанных со структурами. Но я сейчас отвлекаюсь от этого и буду предполагать, что в интуиции вы можете достаточно хорошо все это уловить.

В связи с тем, что я сейчас сказал, вы можете по-новому осмыслить различие между элементом и единицей и по-новому соотнести все это с тем, что писал Л. С. Выготский.

Если я произвёл изоляцию и получил некоторое образование, которое считаю единицей, то это значит, что обязательно нужно особым образом соотносить выделенную таким образом структуру с эмпирически выявленными параметрами. Как мы уже с вами условились, некоторые параметры целого, хотя бы частично, выводятся из структурной модели единицы. Напротив, когда я произвожу разложение и выделяю элементы, то я вообще не могу и не имею права соотносить их модели с эмпирически выделенными характеристиками целого. Атом не обладает теми свойствами, которые имеет вещество. Бессмысленно пытаться вывести свойства вещества из свойств атома. Наоборот, атомам (или элементам) приписываются такие свойства, которых нет в веществах. В этом и состоит принципиальное различие между изоляцией и разложением.

Но здесь возникает масса интересных и сложных вопросов. Мы с вами в прошлый раз уже говорили о том, что выделяя элементы, исследователь разрушает связи. Разрушая связи, он нарушает целостность объекта. Но если связи теряются — мы это уже выяснили — элементы перестают быть элементами. Понятие элемента соотносительно с понятием связи, а элементы — со связями. Элементы — это то, что объединяется связями, то, что включено в их решетку. Если мы мысленно вырубили материю элемента из структуры и как бы переложили её в другое место пространства, то там у нас никогда не будет элемента. Все мы — элементы нашего собрания, поскольку мы объединены общим процессом и порождёнными связями. Как лектор, я всё время очень чутко прислушиваюсь к вашим репликам и всё время слежу за вашими глазами, потому что мне важно донести до вас свою мысль и я должен получить обратную связь, чтобы знать, удаётся мне это или нет. Лишь в той мере, в какой я непрерывно слежу за этим и добиваюсь того, чтобы между нами действительно существовали связи, я являюсь элементом. Но как только прозвенит звонок, и мы разойдемся, вы перестанете слушать, а я перестану сообщать вам определённые мысли и строить свою деятельность, направленную на это сообщение, я перестану быть элементом, точно так же, как вы перестанете ими быть. И тотчас же исчезнут, перестанут проявляться все мои свойства как лектора, как элемента нашего собрания.

Но таким образом мы пришли к странному выводу. Выше я сказал, что разложение выделяет элементы, а элементы выделяются путём разложения. Сейчас я, вроде бы наоборот, говорю и показываю вам, что если вырвать элементы из связей, в которых они живут, то сами элементы исчезают, испаряются. В этом нельзя не видеть парадокса, но суть дела, наверное, в том, как мы будем понимать и определять само разложение. Но мы с вами пойдём таким образом, что мы определим понятие разложения, исходя из этого парадокса. С ним долго возилась немецкая классическая школа, и сейчас, «стоя у неё на плечах», мы можем избежать этого парадокса, соответствующим образом вводя само разложение. Мы введём его таким образом, что изучение элемента — в соответствии с результатами, полученными этой школой, — изучение элемента будет равносильно особому изучению всей системы, элементом которой он является. В этом плане, как вы дальше увидите, разложение окажется тесным образом связано с изоляцией, но об этом дальше.

Методологические принципы исследования элементов путём определённого таким образом разложения имеют исключительное практическое значение, по сути дела, для всех областей науки. Исходя из принципов этих К. Маркс выступил против робинзонады в социологии и политэкономии, на этой же основе в биологии переходят от изучения индивидов и видов к изучению популяций. Можно было бы привести ещё массу примеров, которые интенсивно обсуждаются сейчас в различных науках, но я думаю, что вы сделаете это и сами, без меня.

Суть приёма разложения состоит в том, что мы вырываем материал элемента, но берём его не сам по себе, а в системе всех тех связей, в которых он живёт в системе. Это — суть, а по реальному воплощению приём очень сложен и предполагает ряд шагов. На первом шаге мы можем схематически изобразить всё дело так, как будто из структуры вырывается фрагмент с включённым в него элементом:

Но это будет очень неточное изображение, ибо таким путём мы произвели дробление самой решётки, выделив ближайшие к элементу связи. На деле же всякий элемент живёт, в принципе, во всей системе. Поэтому мы должны были бы учесть каким-то образом и дальние связи. Но это значит, что мы должны были бы учесть всю систему и тогда, по сути дела, разложения не получилось бы. Поэтому идти таким путём нельзя. Мы, с одной стороны, должны учесть все связи системы, но взять их не как систему, не как особую сущность саму по себе, а как нечто присущее одному элементу, как его свойство или его характеристику. Совсем коротко: мы должны взять все связи структуры, но не как связи и не как структуру, а как что-то другое. Это значит, что мы должны структуру представить в виде некоторого суммарного параметра, причём, в таком виде, чтобы его можно было приписать элементу.

В самых простых случаях это достигается за счёт того, что вводится понятие о свойстве-функции, которая противопоставляется свойству-атрибуту. Свойство-функция — это связи или отношения элемента с другими элементами, представленные как свойство материала данного элемента, то есть другими словами, связи или отношения, получившие превращённую форму в виде свойства некоторого материального объекта. Вы все знаете много примеров этому — лектор, учитель, ученик и так далее — по сути дела, подавляющее большинство наших практических обиходных понятий являются понятиями о подобных свойствах-функциях.

Интересен вопрос о том, как можно в конкретных исследованиях различать свойства-функции и свойства-атрибуты. Общий ответ на этот вопрос даётся в операциональной форме. Если мы выделили какое-то свойство и хотим проверить, является оно функцией или атрибутом, мы должны выяснить, как оно себя будет вести в том случае, когда мы будем удалять элемент из системы или, наоборот, включать элемент в систему. Если при удалении элемента из системы какое-либо свойство исчезает, то мы можем считать его функциональным относительно данной системы. Точно так же, если какое-либо свойство появляется при включении элемента в систему.

Обратите внимание на то, что если этого не происходит, то мы пока не можем ничего утверждать относительно каких-либо свойств: они могут быть как функциональными, так и атрибутивными. Единственно, что мы таким образом выясняем, так это то, что данное свойство не является функциональным относительно данной, выделенной нами и специально рассматриваемой, системой. Таким образом, свойства-функции — это те свойства, которые пропадают, когда мы вынимаем элемент из системы или, наоборот, появляются у объекта, когда мы делаем его элементом системы.

В способах моего выражения вы можете заметить несколько натяжек. Я говорил, что свойства-функции пропадают, когда мы вынимаем элемент из системы. Но сама эта манера выражаться предполагает, что я могу фиксировать элемент, когда он существует в системе, и выделить его свойства, и могу фиксировать его (именно его), когда он выделен из системы. Но что это значит? Буду ли я при этом в первом и втором случае работать с элементом как с некоторым телом, как с вещью? Значит ли это, что я каждый раз могу проделывать соответствующую конструктивную работу с элементами? Или, может быть, я здесь работаю уже не с элементами, а с чем-то другим, скажем, — с материалом таких элементов?

Не надейтесь легко получить ответы на все эти вопросы. Я поставил их, хорошо понимая, что они в принципе некорректны. Понятие свойства-функции — очень мощное средство теоретического анализа, но оно не имеет своих эмпирических, экспериментально выявляемых аналогов. Наверное, можно показать, что понятие свойства-функции возникает только тогда, когда мы начинаем работать со структурными схемами, и притом — по законам их собственного графического материала. Другими словами, понятие свойства-функции принадлежит очень высокому теоретическому уровню, там оно работает, а чтобы придать ему эмпирический и экспериментальный смысл, надо проделать ещё очень большую работу, если только в принципе это возможно, в чём я тоже сомневаюсь.

Выше я сказал, что понятие свойства-функции является простейшим из тех фиктивных образований, которые мы вводим, чтобы иметь возможность теоретически исследовать и описывать элемент. Мы работали с этим понятием в предположении, что у элемента есть только одна связь или что, при наличии многих связей можно отвлекаться от зависимости между ними и рассматривать эти связи по отдельности, одну вслед за другой. Во многих случаях такая возможность весьма проблематична.

Представьте себе, что какой-то элемент находится сразу в трёх связях.

Представьте себе также, что я начинаю «вынимать» его из структуры или, как мы говорили, производить разложение. Чтобы вынуть элемент, я должен разрушить или «разрубить» связи, удерживающие его в системе. Я могу делать это последовательно. Предположим, что я начинаю со связи α. В соответствии с нашим договором, я должен сказать, что у элемента должно быть особое свойство, которое было порождено этой связью, и что оно остаётся у него после того, как я связь разрушил. Графически мы можем изобразить это таким образом, что мы как бы отрубим связь, но зато припишем соответствующее свойство-функцию материалу элемента.

Сложные вопросы возникают с определением самого понятия материала. По условиям нашего разложения, материалом является то, что осталось после выделения первой связи — и чему мы приписываем новое свойство-функцию. Но в общем случае мы не знаем, чему, собственно, оно должно быть приписано: элементу, или же элементу, взятому без этих функций. В принципе, всё дело зависит от того, как связаны между собой три названных связи. Вполне возможен случай, когда все три связи возникали независимо друг от друга и как бы одновременно, во всяком случае логически одновременно, накладывались на элемент. Но не менее вероятен и другой случай, когда связь a накладывалась на элемент уже после того, как он был включён в связи 3 и y, и лишь благодаря наличию этих связей. В каждом из этих случаев будет свой особый материал. В первом материале должна быть субстанция элемента, во втором — субстанция элемента вместе со свойствами-функциями или, соответственно, связями 3 и y.

Когда исследователь начинает анализ, он никогда в общем виде не может решить, какой из этих двух случаев у него представлен. Чтобы разрешить здесь сомнения, нужна противоположная генетическая процедура или, во всяком случае, какие-то предположения о порядке и характере становления рассматриваемой системы.

Кроме того, сама процедура приписывания материалу некоторого свойства-функции носит мистический характер, ибо реально имеется лишь то, что элемент включён в несколько разных связей, а между связями существует зависимость. При «вынимании» элемента из системы мы должны приписать соответствующие свойства-функции некоторому объективному и обязательно материальному образованию и при этом в «материале» представить как саму субстанцию элемента, так и другие связи и зависимости между ними и разорванной нами связью. Очевидно, что изображения, которые мы при этом создаём, будут неадекватны природе и характеру самого описываемого объекта. Именно поэтому я и назвал эту процедуру мистической.

Разрубив первую связь, замкнутую на рассматриваемом элементе, и получив таким образом, с одной стороны, представление о системе в целом, а с другой — представление о материале, несущем на себе определённое свойство-функцию, мы повторяем всю процедуру и «разрубаем» вторую связь, скажем, р¹. В ходе этого второго шага мы должны будем особым образом преобразовать продукт нашей деятельности на первом шаге её, а именно, — представление о материале и его функциях.

Предположим, что мы проделали все три шага исследования, отделили все наложенные на элементы связи — мы знаем это, так как, по нашим предположениям, их всего было три: наше первое знание выступает как репрезентирующее сам объект, — и тогда осталось лишь одно: чистая субстанция элемента с её атрибутивными свойствами.

Вам уже ясно, что уверенность такого рода можно получить лишь в чисто теоретической работе, то есть когда мы заранее знаем, сколько связей есть у элемента, и, соответственно, свойств-функций. А если мы производим эмпирическое исследование, то откуда мы можем узнать, что осталось в материале после наших первых процедур разложения. Из сказанного следует, что в принципе очень трудно различать атрибутивные свойства и свойства-функции и отграничивать их друг от друга. В частности, при исследовании человека и его психики нам придётся всё время спрашивать: что представляет собой психика — атрибутивное свойство материала человека или свойство-функцию? Спор о понятиях способностей, качеств личности, имеющий многовековую историю, с точки зрения методологии науки, есть вопрос именно об этом, о природе разнообразных психических образований. Возникают ли они только благодаря включённости человека в определённые системы, или же они изначально присущи его материальной организации, его субстанции.

Я надеюсь вы уже поняли, почему я так много времени потратил на объяснение логических различий свойств-функций и атрибутивных свойств, я надеюсь, вы уже увидели, какое значение они имеют для психологии и социальной психологии. Имея дело с группами, в которых живёт человек, выделяя из них отдельного человека, мы прежде всего и постоянно должны решать вопрос о том, что именно присуще ему как элементу группы, а что — его материалу, и, следовательно, отдельному изол ставится исключительно в генетическом плане, ибо в процессе функционирования элемента системы его свойства-функции работают также, как и атрибутивные свойства. Первые присущи отдельному элементу ничуть не меньше, чем вторые, хотя перед нами по-прежнему стоит задача объяснить специфическую природу человека, обеспечивающую это равенство разных типов свойств в процессе функционирования. Коротко говоря, смысл нашей основной проблемы в том, на каких основаниях и каким образом мы можем вводить в человека одни и другие свойства.

По сути дела, именно эта проблема породила генетический метод в психологии, и, наоборот, генетический метод в психологии даёт нам одну из форм решения поставленной мной выше проблемы. Спускаясь во все более ранние возраста, мы фактически вырубаем разные связи, в которых формируется человек как самостоятельная и суверенная личность, мы освобождаемся от максимума их с тем, чтобы затем начать движение в обратном порядке и постепенно одно за другим вводить их в элемент, рассматривая одновременно и внешние связи, порождающие соответствующие функции, и конкретную форму реализации их на человеческом материале. Вы понимаете также из того, что я выше говорил, что в реализации генетического метода исследователь постоянно стоит перед вопросом, отделил ли он уже все связи, наложенные на отдельного человека или же ещё нет. Вопрос в том, прирождённы ли способности человека или же они привносятся социальным обучением и воспитанием его, до сих пор не имеет решения. Практически в каждом случае мы должны быть убеждены, что спуск вниз проделан до конца и что таким образом мы избавились от всех связей, формирующих человека. А так как этого нельзя сделать точно, то всегда остаётся какой-то элемент веры.

Таким образом, «разложение» есть разрушение связей системы и выделение элементов; оно всегда противоречиво по самой постановке задачи, ибо мы всегда должны выделить именно элемент системы, а не просто тело, а это значит — всё время рассматривать его по-прежнему в системе; мы добиваемся этого, вводя особое фиктивное понятие и пользуясь особым приёмом — понятием свойства-функции; мы разрубаем связи и одновременно сохраняем их в превращённой форме свойств, приписанных материалу элемента. На деле, вы это понимаете, мы ничего не вырубаем. Мы мысленно берём элемент системы отдельно от остальных элементов и вместе с тем — по-прежнему в системе. Форма представления объекта меняется очень существенно. Раньше у нас в системе были элементы и связи, теперь же — остался один элемент, а связи предстали совсем в другом виде, как якобы являющиеся свойствами элемента. Этот прием — очень хитрая штука. Кто знает, может быть, это — роковая ошибка науки и всего человечества в последнюю тысячу лет? Может быть, его нужно раз и навсегда зачеркнуть, сказать, что он является никуда негодным приёмом анализа? А может быть, наоборот, тщательнейшим образом проанализировать, описать открываемые им возможности и все необходимые ограничения? Кто знает?

49. Расщепление структуры объекта

Есть ещё один приём, с которым мы сталкиваемся в этой области. Он играет весьма значительную роль и называется расщеплением связи или расщепление структуры. Фактически, в прошлый раз мы уже начали его обсуждать. В этом случае отдельные элементы не выделяются из системы и связи не разрубаются. Мы как бы расслаиваем всю систему. Может быть вы помните пример, которым я пользовался, — рубля, расслаиваемого на «верх» и «низ». В том, что получается, остаются все (по числу) элементы и связи системы, но они умножаются, представляются по-разному много раз и, кроме того, мы утверждаем, что реальная система как бы складывается из них как из слоёв. Но этот приём мне важно было сейчас только назвать, а подробно обсуждать его мы будем в следующих лекциях.