Карл Густав Юнг:
Архетип и символ. Психология и религия

I. Автономность бессознательного

Целью Терри, учредителя этих лекций, было, очевидно, следующее: поспособствовать тому, чтобы представители науки, а равно философии и других областей человеческого знания, смогли внести свой вклад в обсуждение одной из вечных проблем, к каким относится проблема религии.

Поскольку Йельский университет мне оказал высокое доверие и честь прочитать этот курс лекций в 1937 году, моя задача, как я полагаю, будет заключаться в том, чтобы показать, что же общего с религией имеет психология и что она может сказать нам о религии. Точнее говоря, не вообще психология, а та специальная отрасль медицинской психологии, которую я представляю. Так как религия, без сомнения, является одним из самых ранних и наиболее универсальных видов деятельности человеческого ума, то очевидно, что любого рода психология, затрагивающая вопрос о психологической структуре человеческой личности, неизбежно сталкивается, по крайней мере, с тем фактом, что религия является не только социологическим или историческим феноменом, но имеет личностную значимость для огромного числа индивидов.

Хотя меня нередко называли философом, я между тем остаюсь эмпириком, придерживающимся феноменологической точки зрения. При этом я полагаю, что принципы научного эмпиризма остаются нерушимыми в том случае, если мы время от времени обращаемся к размышлениям, которые выходят за пределы простого сбора и классификации опытных данных. Более того, я считаю, что без рефлексии нет и опыта, поскольку «опыт» представляет собой процесс ассимиляции, без которого невозможно понимание происходящего. Из этого следует, что я подхожу к проблемам психологии с научной, а не с философской точки зрения. Поскольку религия обладает весьма существенным психологическим началом, я рассматриваю её чисто эмпирически, то есть ограничиваюсь наблюдением феноменов и воздерживаюсь от применения метафизических или философских подходов. Я не отрицаю значимости этих подходов, но не считаю себя достаточно компетентным, чтобы грамотно их применять.

Большинство людей считает себя очень сведущими в психологии по одной простой причине: психология для них сводится к тому, что они сами о себе знают. Мне кажется, однако, что психология представляет собой нечто большее. Мало общего имея с философией, она принимает во внимание эмпирические факты, многие из которых труднодоступны для повседневного опыта.

Цель этой книги — дать хотя бы беглое представление о том, какое значение имеет практическая психология в изучении религии. Ясно, что проблему такой значимости трудно исчерпывающе изложить в трёх лекциях, да и доказательство каждого конкретного положения требует, конечно, значительно больше времени. Первая лекция представляет собой нечто вроде введения в проблемы практической психологии и религии. Во второй лекции речь пойдёт о фактах, подтверждающих существование подлинной религиозной функции бессознательного; в третьей рассматривается символика бессознательных процессов.

Так как я буду использовать не совсем обычную, специфическую аргументацию, мне с самого начала надо принять во внимание, что аудитория слабо знакома с исходным методологическим принципом той психологии, которую я представляю. Таким принципом является исключительно феноменологическая точка зрения, имеющая дело с состояниями, опытом, одним словом — с фактами. Истиной для этой психологии являются факты, а не суждения. Например, говоря о мотиве непорочного зачатия, психология интересуется исключительно фактом наличия такой идеи; её не занимает вопрос об истинности или ложности этой идеи в любом ином смысле. С точки зрения психологии эта идея истинна ровно настолько, насколько она существует.

Психологическое же существование субъективно лишь до тех пор, пока та или иная идея овладевает только одним индивидом, эта же идея становится объективной, когда принимается обществом путём consensus gentium («соглашения между людьми»). Данная точка зрения является общей для всех естественных наук.

Психология подходит к идеям и другим продуктам сознания так же, как, например, зоология к различным видам животных. Слон истинен, ибо существует. Более того, он не является ни умозаключением, ни субъективным суждением творца, это — феномен. Но мы так свыклись с идеей, будто психические события суть продукты воли или произвола, изобретения творца-человека, что нам трудно освободиться от того предрассудка, согласно которому психика и все её содержание являются нашим собственным изобретением либо более или менее иллюзорным продуктом наших предположений и суждений. Факты свидетельствуют, что определённые идеи существуют почти повсеместно, во все времена. Они воспроизводятся спонтанно, совершенно независимо от миграции идей или от традиции. Они не творятся индивидами, а происходят — даже насильственно вторгаются — в сознание индивида. И это не платоновская философия, а это — эмпирическая психология.

Говоря о религии, хочу сразу же пояснить, что я имею в виду под этим понятием. Религия, как на то указывает латинское происхождение этого слова, есть тщательное наблюдение за тем, что Рудольф Отто точно назвал «numinosum» — то есть динамическое существование или действие, не вызванное произвольным актом воли. Напротив, оно охватывает человека и ставит его под свой контроль; он тут всегда, скорее, жертва, нежели творец нуминозного. Какой бы ни была его причина, нуминозное выступает как независимое от воли субъекта условие. И религиозные учения, и соnsensus gentium всегда и повсюду объясняли это условие внешней индивиду причиной.

Нуминозное — это либо качество видимого объекта, либо невидимое присутствие чего-то, вызывающее особого рода изменение сознания. По крайней мере, как правило.

Имеются, однако, некоторые исключения, когда речь идёт о практике или ритуале. Великое множество ритуальных действ совершается с единственной целью — по собственной воле вызвать нуминозное посредством неких магических процедур (мольба, заклинание, жертвоприношение, медитация и прочие йогические упражнения, разного рода самобичевания и так далее). Но религиозное верование в наличие внешней и объективной божественной причины всегда предшествует таким действиям. Католическая церковь, например, причащает святыми дарами, чтобы наделить верующего духовным благословением. Поскольку этот акт был бы равнозначен принудительному вызову благодати посредством определённо магических процедур, вполне логично утверждать, что божественную благодать в акте причастия никто не способен вызвать принудительно — причастие представляет собой божественное установление, которого не было бы, не будь оно поддержано божьим промыслом.

Религия является особой установкой человеческого ума, которую мы можем определить в соответствии с изначальным использованием понятия «relogio», то есть внимательное рассмотрение, наблюдение за некими динамическими факторами, понятыми как «силы», духи, демоны, боги, законы, идеи, идеалы — и все прочие названия, данные человеком подобным факторам, обнаруженным им в своём мире в качестве могущественных, опасных; либо способных оказать такую помощь, что с ними нужно считаться; либо достаточно величественных, прекрасных, осмысленных, чтобы благоговейно любить их и преклоняться перед ними. В житейском просторечий мы часто говорим, что человек, с энтузиазмом интересующийся каким-то предметом, «посвятил себя» этому делу; Уильям Джемс замечает, например, что учёный часто не имеет веры, но «по духу он набожен».

Ясно, что под понятием «религия» я не имею в виду вероучение. Верно, однако, что всякое вероучение основывается, с одной стороны, на опыте нуминозного, а с другой — на вере, на преданности, верности, доверии к определённым образом испытанному воздействию нуминозного и к последующим изменениям сознания. Поразительным тому примером может служить обращение апостола Павла. Можно сказать, что «религия» — это понятие, обозначающее особую установку сознания, изменённого опытом нуминозного. Вероучения представляют собой кодифицированные и догматизированные формы первоначального религиозного опыта. Содержание опыта освящается и обычно застывает в жёсткой, часто хорошо разработанной структуре. Практика и воспроизводство первоначального опыта приобрели характер ритуала, стали неизменным институтом, что вовсе не следует расценивать как их безжизненное окаменение. Напротив, они могут на века стать формой религиозного опыта для миллионов людей без малейшей нужды в изменениях. Хотя католическую церковь часто упрекают за чрезмерную ригидность, она все же признает наличие особой жизни догматов, подверженность их изменению и развитию. Даже число догматов беспредельно, и с течением времени оно может возрастать. То же самое верно и по поводу ритуалов.

Но все изменения ограничены рамками первоначально испытанных фактов, включающих в себя догматическое содержание и эмоциональную значимость. Даже протестантизм — внешне ставший на путь почти полного освобождения от догматической традиции и кодифицированного ритуала, а потому разбившийся более чем на четыре сотни деноминаций — даже протестантизм ограничен тем, что он остаётся христианством и выражает себя в рамках верования, согласно которому Бог явил себя в Христе, принявшем страдания за род человеческий. Это вполне определённые пределы с чётко установленным содержанием — его нельзя расширить, соединив с буддистскими или исламскими идеями и эмоциями. И все же не вызывает сомнений тот факт, что не только Будда или Мухаммед, Конфуций или Заратустра выступают в качестве религиозных феноменов, но в равной степени этим качеством обладают также Митра, Аттис, Кибела, Мани, Гермес и множество других экзотических культов ⁷². Поэтому психолог, пока он остаётся учёным, не должен принимать во внимание притязания того или иного вероучения на уникальность и владение вечной истиной. Он должен исследовать прежде всего человеческую сторону религиозной проблемы, обратившись к первоначальному религиозному опыту, независимо от того, как этот опыт использован в разных вероучениях.

Впрочем, будучи специалистом по нервным и психическим заболеваниям, я исхожу не из конкретных вероучений, но отталкиваюсь от психологии homo religiosus — человека, который принимает во внимание и тщательно наблюдает некие воздействующие на него факторы. Тем самым предметом моих исследований становятся и общие условия человеческого существования. И если обозначить и определить эти факторы в согласии с исторической традицией или с антропологическим знанием довольно легко, то сделать то же самое с точки зрения психологии неимоверно трудно. Всё, что я в силах сказать по вопросу о религии, целиком определяется моим практическим опытом общения с моими пациентами и с так называемыми нормальными людьми.

Так как наш опыт других людей в значительной степени зависит от нашего к ним подхода, мне не остаётся ничего другого как с самого начала дать вам хотя бы общее представление о моей профессии.

Поскольку любой невроз связан с интимной жизнью человека, пациент всегда испытывает немалые колебания, когда ему приходится давать полный отчёт о всех тех обстоятельствах и сложностях, которые привели его к болезненному состоянию. Что же мешает пациенту свободно выговорится? Чего он боится, стесняется, стыдится? Конечно, он хорошо осознает наличие внешних факторов, составляющих важные элементы того, что называется общественным мнением, респектабельностью, репутацией. Однако даже в том случае, когда пациент доверяет врачу и уже перестал его стесняться, он не хочет и даже боится признать некоторые вещи о себе самом, словно самосознание несёт ему опасность. Обычно мы боимся того, что нас подавляет. Но есть ли в человеке что-то такое, что может оказаться сильнее его самого? Здесь нужно помнить, что всякий невроз означает деморализацию; пока человек болен, он теряет веру в себя.

Невроз — это унизительное поражение, так он ощущается людьми, которым не безразлично их психическое состояние. Причём, поражение нам наносится некой «нереальной» субстанцией.

Врачи могли в былые времена убеждать пациента, что с ним ничего по-настоящему не произошло, что действительной болезни сердца или рака у него нет, а симптомы у него воображаемые. Чем больше он укрепляется в вере, что он «malade imaginaire» (фр. «воображаемый, мнимый больной»), тем больше всю его личность пронизывает чувство неполноценности. «Если симптомы у меня воображаемые, — говорит себе пациент, — то в чём же причина такой путаницы в мыслях, что заставляет меня взращивать такую вредную чушь?» Действительно, нельзя без сочувствия наблюдать интеллигентного человека, почти умоляющего вас поверить, что он страдает раком желудка, и в то же самое время покорным голосом повторяющего, что он, конечно же, знает — рак у него воображаемый.

Когда дело касается невроза, привычная нам материалистическая концепция психики едва ли сможет помочь. Если бы душа была наделена какой-нибудь, пусть тонкой, но телесной субстанцией, мы могли бы, по крайней мере, сказать, что эта, подобная дуновению ветра или дыму, субстанция страдает от вполне реального, хотя в нашем примере и воображаемого, мыслимого заболевания раком — точно так же, как наше грубое тело может стать носителем такого заболевания. Тогда хоть что-то было бы реальным. Вот почему медицина испытывает столь сильную неприязнь ко всему психическому: либо больно тело, либо вообще всё в порядке.

И если вы не в силах установить подлинную болезнь тела, то лишь потому, что наши нынешние средства не позволяют врачу обнаружить истинную природу безусловно органических нарушений.

Но что же в таком случае представляет собой психика? Материалистический предрассудок относит её к простым эпифеноменам органических процессов мозга. С этой точки зрения, всякое психическое затруднение должно быть следствием органического или физического нарушения, которое не обнаруживается лишь в силу несовершенства наших диагностических средств.

Несомненная связь между психикой и мозгом в известной мере подкрепляет эту точку зрения, но не настолько, чтобы сделать её непоколебимой истиной. До тех пор, пока точно не установлено, имелись ли в случае невроза действительные нарушения в органических процессах мозга, невозможно ответить на вопрос, являются ли имеющиеся эндокринные нарушения причиной или следствием.

С другой стороны, не вызывает сомнений тот факт, что подлинные причины неврозов по своему происхождению являются психологическими. Очень трудно себе представить, что для излечения органического или физического нарушения может быть достаточно просто исповеди. Но я был свидетелем случая истерической лихорадки с температурой 102° (примерно 39° по Цельсию), исчезнувшей через несколько минут после исповеди, в которой человек рассказал о психологической причине заболевания.

Как же объяснить случаи явно физических заболеваний, когда облегчение, а то и исцеление, приходят в результате простого обсуждения болезнетворных психических конфликтов? Я наблюдал псориаз, покрывший практически все тело, который уменьшился в размерах в десять раз за несколько недель психологического лечения. В другом случае пациент незадолго перенёс операцию по поводу расширения толстой кишки (было удалено до сорока сантиметров ткани), но вскоре последовало ещё большее расширение. Пациент был в отчаянии и отказался от вторичной операции, хотя хирург считал её неизбежной. После обсуждения с психологом нескольких интимных фактов у пациента всё пришло в норму.

Подобного рода опыт — а он не является чем-то из ряда вон выходящим — заставляет отказаться от мысли, будто психика — ничто, а продукты воображения нереальны. Только реальность психики не там, где её ищут по близорукости: психика существует, но не в физической форме. Смехотворным предрассудком выглядит мнение о том, будто существование может быть только физическим. На деле же единственная непосредственно нам известная форма существования — это психическая форма. И наоборот, мы могли бы сказать, что физическое существование только подразумевается, поскольку материя познается лишь посредством воспринимаемых нами психических образов, переданных нашему сознанию органами чувств.

Мы заблуждаемся, когда забываем эту простую, но фундаментальную истину. Даже если у невроза нет иной причины, кроме воображения, она остаётся вполне реальной. Если некто вообразит, что я его смертельный враг и убьёт меня, то я стану жертвой простого воображения.

Образы, созданные воображением, существуют, они могут быть столь же реальными — а в равной степени столь же вредоносными и опасными, — как физические обстоятельства. Я даже думаю, что психические опасности куда страшней эпидемий и землетрясений. Средневековые эпидемии бубонной чумы или чёрной оспы не смогли унести столько жизней, сколько их унесли, например, различия во взглядах на устройство мира в 1914 году или борьба за политические идеалы в России. Хотя своим собственным сознанием нам не дано уловить форму существования психики (ибо у нас нет для этого архимедовой точки опоры вовне), психика существует; более того, она-то и есть само существование.

Итак, что же сказать нам в ответ пациенту, вообразившему, что он болен раком? Я бы сказал ему следующее: «Да, друг мой, вы действительно страдаете от чего-то очень похожего на рак, вы носите внутри смертельное зло, которое не убьёт вас телесно, ибо имеет бестелесную природу. Но это зло способно убить вашу душу. Она уже им отравлена, как и отношения с другими людьми. Ваше счастье отравлено им, и так будет продолжаться, пока оно не проглотит целиком ваше психическое существование. В конце концов вы станете не человеком, а злостной разрушительной опухолью».

Ясно, что нашего пациента нельзя признать творцом собственных болезненных фантазий, хотя теоретически он, конечно, считает именно себя владельцем и создателем продуктов своего воображения. Когда человек действительно страдает от онкологического заболевания, он никак не считает себя ответственным за порождение такого зла, хотя раковая опухоль находится в его теле. Но когда речь заходит о психике, мы тотчас чувствуем некую ответственность, словно сами являемся творцами нашего психического состояния. Предрассудок этот относительно недавний. Ещё не так давно даже высококультурные люди верили в то, что психические силы могут воздействовать на наш ум и чувства. Такими силами считались привидения, колдуны и ведьмы, демоны и ангелы, даже боги, которые могли произвести в человеке психологические изменения.

В былые времена пациент, вообразивший, что у него рак, переживал бы эту мысль совсем иначе.

Наверное, он предположил бы, что кем-то заколдован либо одержим бесами; ему бы и в голову не пришло, что он сам породил такую фантазию.

Я полагаю, что эта идея рака появилась спонтанно, возникла в той части психики, которая не тождественна сознанию. Речь идёт об автономном образовании, способном вторгаться в сознание. О сознании мы говорим, что это наше собственное психическое существование, но рак наделён своим собственным психическим существованием, от нас независимым. Данное утверждение полностью соответствует наблюдаемым фактам. Если подвергнуть нашего пациента ассоциативному эксперименту, то скоро обнаружится, что он не является хозяином в своём собственном доме.

Его реакции будут заторможенными, деформированными, подавленными или заменёнными какими-то автономными навязчивыми идеями. На некоторое число слов-стимулов он не сможет ответить сознательно: в ответах будут присутствовать некие автономные содержания, они часто бессознательны, не осознаются и самими тестируемыми. В нашем случае наверняка будут получены ответы, источником которых является психический комплекс, лежащий в основе идеи рака. Стоит слову-символу коснуться чего-нибудь такого, что связано со скрытым комплексом, и реакция сознательного Эго будет нарушена или даже замещена ответом, продиктованным этим комплексом.

Впечатление такое, что этот комплекс представляет собой автономное существо, способное вмешиваться в намерения Эго. Комплексы в самом деле ведут себя словно вторичные или частичные личности, наделённые собственной психической жизнью.

Говоря о происхождении многих комплексов надо отметить, что они просто отклонились от сознания — оно предпочло избавиться от них путём вытеснения. Но среди них есть и другие, никогда ранее не входившие в сознание, а потому и не поддававшиеся прежде произвольному вытеснению. Они произрастают из бессознательного и вторгаются в сознание вместе со своими таинственными и недоступными влияниями и импульсами. Случай нашего пациента относится как раз к этой категории. Несмотря на всю его культуру и интеллигентность, он стал беспомощной жертвой какой-то одержимости, оказавшись не способным противостоять демонической силе болезнетворной идеи. Она росла в нём подобно настоящей опухоли. Однажды появившись, эта идея непоколебимо удерживалась в его сознании, отступая лишь изредка на короткое время.

Такие случаи хорошо объясняют, почему люди опасаются самосознания. За экраном может оказаться нечто — кто знает, что именно, — а потому люди предпочитают «принимать во внимание и тщательно наблюдать» исключительно внешние для их сознания факторы. У большинства людей имеется своего рода первобытная робость по отношению к возможным содержаниям бессознательного. Помимо естественной робости и стыда, также присутствует ещё тайный страх перед неведомыми «опасностями души». Конечно, мы не признаем столь смехотворную боязнь.

Но нам необходимо понять, что этот страх вовсе не является неоправданным; напротив, у него слишком весомые основания. Мы никогда не можем быть уверены в том, что какая-нибудь новая идея не захватит нас целиком — или наших соседей. Как из современной, так и из древней истории нам известно, что такие идеи могут оказаться весьма странными, такими, что далеко не все люди могут с ними согласиться. В итоге мы получаем сожжение заживо или рубку голов всем инакомыслящим, сколь бы благонамеренными и рассудительными они не были; а сегодня в ход идёт более современное, автоматическое оружие. Мы даже не в силах успокоить себя той мыслью, что подобного рода вещи принадлежат отдалённому прошлому. К сожалению, они принадлежат не только настоящему, но и будущему. Ноmo homini lupus (лат. «человек человеку — волк») — это печальный, но все же вечный трюизм. Так что у человека есть причины опасаться тех безличных сил, которые таятся в бессознательном. Мы пребываем в блаженном неведении относительно этих сил, поскольку они никогда (или почти никогда) не касаются наших личных дел в обычных обстоятельствах. Но стоит людям собраться вместе и образовать толпу, как высвобождается динамика коллективного человека. Звери или демоны, сидящие в каждом человеке, не проявляют себя, пока он не сделался частью толпы. Там человек бессознательно нисходит на низший моральный и интеллектуальный уровень. Тот уровень, который всегда лежит за порогом сознания, готов прорваться наружу, стоит подействовать стимулу совместного пребывания в толпе.

Фатальной ошибкой является подход к человеческой психике как чему-то сугубо личностному, либо попытка объяснить её с исключительно личностной точки зрения. Такой способ объяснения пригоден в ситуации обычных повседневных занятий индивида и в его отношениях с другими, но стоит возникнуть малейшим трудностям, скажем в форме непредвиденных и неожиданных событий, как тотчас призываются на помощь инстинктивные силы, предстающие в качестве чего-то совершенно необъяснимого, нового, даже странного. С точки зрения личностных мотивов их уже не понять, они сравнимы, скорее, с паникой дикарей при виде солнечного затмения и тому подобными событиями. Так, попытка объяснения смертельной вспышки большевистских идей личностным отцовским комплексом мне кажется совершенно неадекватной. Изменения в характере человека, происходящие под влиянием коллективных сил, буквально изумляют. Деликатное и разумное существо может превратиться в маньяка или дикого зверя. Причины тому ищут обычно во внешних обстоятельствах, но ведь взорваться в нас может лишь то, что ранее уже было заложено.

Мы всегда живём на вершине вулкана; и пока нет человеческих средств защиты от возможного извержения, которое способно все разрушить, что только может. Конечно, хорошо устраивать молебны в честь разума и здравого смысла, но как быть, если ваша аудитория подобна обитателям сумасшедшего дома или толпе в коллективном припадке? Разница тут невелика, ибо и сумасшедший, и толпа движимы овладевшими ими безличными силами.

Достаточно такой малости, как невроз, чтобы вызвать силу, с которой только разумом не справиться. Наш пример с раком ясно показывает, насколько бессилен интеллект перед лицом самой очевидной бессмыслицы. Я всегда советую моим пациентам принимать такую очевидную, но непобедимую бессмыслицу за проявление силы, смысл которой ещё не был понят. Опыт научил меня, что куда более эффективный метод обращения с такими фактами — это принять их всерьёз и попытаться найти подходящее объяснение. Но объяснение работает лишь в том случае, если выдвигается гипотеза, соответствующая болезнетворному следствию. В нашем случае мы сталкиваемся с такой волей и с такой силой внушения, которые просто несравнимы со всем тем, что может противопоставить им сознание пациента. В столь опасной ситуации было бы плохой стратегией убеждать пациента в том, что за его симптомом, пусть и самым непостижимым образом, стоит он сам и оказывает поддержку этому симптому. Внушение такого рода тут же парализует его боевой дух, он будет деморализован. Гораздо лучше, если он будет считать свой комплекс автономной силой, направленной против его сознательной личности. Более того, это объяснение больше соответствует фактам, нежели сведение дела к личностным мотивам. К тому же личностная мотивация тут сохраняется, но не является интенциональной, она органично присуща пациенту.

В Вавилонском эпосе повествуется о том, как «гордыня» Гильгамеша ⁷³ бросила вызов богам; тогда боги изобрели и создали человека, равного по силе Гильгамешу, чтобы тот умерил незаконные притязания героя. То же самое произошло с нашим пациентом. Он относится к тому типу людей, что строят свои отношения с миром исключительно на основе интеллекта и разума. Его притязания привели по меньшей мере к тому, что он замахнулся на формирование собственной судьбы. Он все подвергал беспощадному суду разума, но природе где-то удалось ускользнуть, и она вернулась полная мести в форме совершеннейшей бессмыслицы, то есть идеи рака. Бессознательное породило такое тонкое и умное образование с одной целью — держать человека в безжалостной узде. Это был сокрушительный удар по всем его разумным идеалам, и прежде всего по вере во всемогущество человеческой воли.

Такого рода одержимость свойственна лишь тем, кто постоянно злоупотребляет разумом и интеллектом в эгоцентрических целях роста власти. Гильгамешу, правда, удалось избежать божественного возмездия. К нему приходили вещие сны, на которые он обратил внимание. Они подсказали ему, как лучше одолеть врага. У нашего пациента, живущего в век, когда боги вымерли и даже пользуются негативной репутацией, также были сновидения, но он к ним не прислушался. Как можно разумному человеку быть столь подвластным предрассудкам, чтобы всерьёз принимать сны! Этот общий предрассудок по поводу значения сновидений является лишь одним из симптомов куда более серьёзной недооценки человеческой души вообще. Удивительное развитие науки и техники было уравновешено, с другой стороны, поразительной утратой мудрости и интроспекции. Верно, наша религия много говорит о бессмертной душе, но это учение содержит лишь несколько слов о действительной человеческой душе, которой суждено отправиться прямо в ад, не будь особого акта божественной благодати. Эти два важных фактора несут ответственность за общую недооценку значения психики, но не всю ответственность. Намного старше этих сравнительно недавних перемен являются первобытный страх и отвращение ко всему, что граничит с бессознательным.

Сознание поначалу было весьма непрочным. В относительно первобытных обществах мы все ещё имеем возможность наблюдать, насколько легко утрачивается сознание. Одной из «опасностей души», кстати, является как раз утрата души, когда часть психики снова становится бессознательной. Другим примером может служить состояние, называемое «амок» — эквивалент «берсерка» в германских сагах. Это состояние большего или меньшего транса, часто сопровождаемого опустошительными социальными последствиями. Даже обычная эмоция может вызвать заметную утрату сознательности. Первобытные племена поэтому строго хранят разработанные формы вежливости, там принято говорить приглушенным голосом, складывать на землю оружие, припадать к земле, склонять головы, показывать раскрытые ладони рук. Даже в наших формах вежливости все ещё можно выявить следы «религиозного» видения возможных психических опасностей. Мы пытаемся умилостивить судьбу, магически желая друг другу доброго дня. Левую руку нехорошо держать в кармане или за спиной, когда правой пожимаешь руку другого. Если вы хотите умилостивить особенно сильно, вы пользуетесь обеими руками. Перед людьми, наделёнными большим авторитетом, мы преклоняем непокрытую голову, то есть предлагаем им свою голову без защиты, чтобы умилостивить сильного, который может вдруг легко перейти к неконтролируемому насилию. Во время военных танцев дикари приходят в такое возбуждение, что могут наносить себе ранения и проливать кровь.

Жизнь дикаря постоянно наполнена заботой по поводу всё время таящейся в засаде психической опасности, а потому столь многочисленны процедуры, направленные на уменьшение риска. Высшим проявлением этого факта является табу, наложенное на различные области.

Бесчисленные тщательно и со страхом соблюдаемые табу суть ограждения области психики. Я совершил чудовищную ошибку, находясь на южном склоне горы Элгон. Мне захотелось выяснить, что собой представляют призрачные дома, с которыми я часто сталкивался в лесу, и во время беседы я употребил слово «селельтени», означающее «призрак». Тотчас мои спутники умолкли в тягостном изумлении. Все отвернулись от меня, поскольку я громко произнёс тщательно умалчиваемое слово и тем самым навлек самые опасные последствия. Мне пришлось сменить тему разговора, чтобы встречу можно было продолжить. Те же люди уверяли меня, что у них не бывает сновидений; последние были прерогативой вождя и шамана. Позже шаман признался мне, что у него тоже больше нет сновидений: ведь теперь у них есть окружной комиссар. «С тех пор как пришли англичане, у нас больше нет снов, — сказал он, — окружному комиссару все ведомо о войне и болезнях, о том, где нам жить». Это странное суждение основывается на том факте, что сновидения были прежде высшим политическим озарением, голосом «мунгу». Поэтому обычному человеку было бы неразумно полагать, что у него есть сновидения. Сновидения — это голос Неведомого, которое от века грозит новыми опасностями, жертвами, войнами и прочими беспокойствами. Одному из африканцев как-то приснилось, что враги захватили его в плен и сожгли живьём. На следующий день он собрал своих родственников и стал упрашивать их сжечь его. Они согласились только связать ему ноги и поставили его в костер. Конечно он после этого сильно хромал, но от своих врагов ему удалось ускакать.

Имеется множество вероучений и церемоний, существующих с единственной целью — защититься от неожиданного, опасного, таящегося в бессознательном. Тот необычный факт, что сновидение является божественным гласом и вестником, а одновременно бесконечным источником хлопот, не вызывает проблем в сознании дикарей. Очевидные остатки такой первобытности мы обнаруживаем в психологии еврейских пророков. Они часто колеблются: прислушаться или нет к этому голосу.

Стоит признать, что такому благочестивому человеку как Осия трудно взять в жёны проститутку, чтобы выполнить приказ Господа. Ещё на заре человечества существовал обычай ограждать себя от произвольных и беззаконных воздействий «сверхъестественного» с помощью определённых ритуалов и законов. Этот процесс развивался в истории путём умножения ритуалов, инструкций и вероучений. Последние два тысячелетия такой институт как христианская церковь принял на себя посредническую и защитную функции, встав между этими воздействиями и человеком.

Средневековые церковные тексты не отрицают того, что божественное вдохновение может иметь место во сне, но это не поощрялось, и церковь оставляла за собой право решать, считать ли такое откровение аутентичным или нет. Несмотря на то, что церковь признает несомненной эманацию определённых сновидений от Бога, она не склонна, более того, отвращается от сколько-нибудь серьёзного занятия сновидениями, хотя и признает, что некоторые из них могут непосредственно содержать откровение. Так что перемены последних столетий, по крайней мере, с этой точки зрения, вполне приемлемы для церкви, поскольку повлекли за собой упадок прежней интроспективной установки, способствовавшей серьёзному подходу к сновидениям и внутреннему опыту.

Протестантизм, сровнявший с землёй многие ранее тщательно воздвигнутые церковью стены, сразу стал испытывать на себе разрушительные и схизматические воздействия индивидуального откровения. Стоило догматической ограде пасть, а ритуалам утратить действенный авторитет, как человек столкнулся с внутренним опытом, без защиты и водительства догматов и ритуалов, являющихся беспримерной квинтэссенцией как христианского, так и языческого религиозного опыта. Протестантизм утратил и все тонкости догматов: мессу, исповедь, большую часть литургии и значимость священства служителей культа.

Я должен подчеркнуть, что это суждение не является ценностным, да и не имеет такой цели.

Я просто констатирую факты. Протестантизм усилил авторитет Библии как заместителя утраченного церковного авторитета. Но, как показала история, некоторые библейские тексты можно толковать по-разному. Увеличению божественности священного писания не слишком способствовала и научная критика Нового Завета. Под влиянием так называемого научного просвещения огромная масса образованных людей либо покинула церковь, либо стала к ней глубоко равнодушной. Если бы все они были скучными рационалистами или невротичными интеллектуалами, потеря была бы невелика.

Но многие из них являются людьми набожными, однако не согласными с ныне существующими формами вероучения. Иначе трудно было бы объяснить удивительное воздействие движения Бухмана ⁷⁴ на более или менее образованные слои населения. Повернувшийся спиной к церкви католик обычно тайно или открыто склоняется к атеизму, тогда как протестант, по возможности, следует за сектантским движением. Абсолютизм католической церкви требует столь же абсолютного отрицания, в то время как протестантский релятивизм допускает различные вариации.

Может показаться, что я слишком углубился в историю христианства, не имея иной цели, кроме объяснения предрассудков по поводу сновидений и индивидуального внутреннего опыта. Но сказанное мною могло бы стать частью моей беседы с нашим пациентом. Я бы сказал ему, что лучше было бы принять его навязчивые идеи о раке всерьёз, нежели считать их патологической бессмыслицей. Но принять всерьёз, значит признать это как своего рода информацию, диагноз о том факте, что в реально существующей психике возникли затруднения, которые конкретизировались в идею о растущей раковой опухоли. Пациент, конечно, спросил бы: «А что этот рост собой представляет?» И я бы ответил: «Не знаю», ибо я действительно не знаю. Хотя, как я уже отметил раньше, это наверняка компенсаторное или дополняющее бессознательное развитие, о его специфической природе и содержании пока ничего не известно. Речь идёт о спонтанном проявлении бессознательного, основанном на содержании, которого мы не сможем обнаружить в сознании.

Тогда мой пациент, конечно же, полюбопытствует, а как же я рассчитываю добраться до этого содержания, ставшего источником навязчивого представления. Я сообщу ему в ответ, рискуя повергнуть его в шок, что необходимую информацию нам поставят его сновидения. Мы станем смотреть на них так, словно они проистекают из источника, наделённого умом, целесообразностью и даже как бы личностным началом. Это, без сомнения, смелая гипотеза, и в то же время авантюра, поскольку мы намерены довериться давно дискредитированному сущему, само существование которого сегодня по-прежнему отвергается многими психологами и философами. Знаменитый антрополог, которому я изложил свой подход, сделал типичное замечание: «Всё это, конечно, интересно, но и опасно». Да, я признаю, что это опасно; столь же опасно, как и сам невроз. Если вы хотите избавиться от невроза, то вам нужно чем-то рисковать. Без известного риска всякое дело не эффективно, это нам слишком хорошо известно. Хирургическая операция по поводу рака также рискованна, и всё-таки её нужно делать. Чтобы быть лучше понятым, я часто поддаюсь искушению и советую моим пациентам — воспринимайте свою психику как некое «тонкое» тело, на котором могут произрастать столь же «тонкие» опухоли.

Предрассудок, согласно которому психика невообразима, а потому ничтожнее дуновения ветра, либо уверенность в том, что она представляет собой некую философскую систему логических понятий — этот предрассудок столь силён, что люди, не осознавая определённое содержание своей психики, считают его несуществующим. Нет ни доверия, ни веры в достоверность функционирования психики за пределами сознания, а анализ сновидений считается просто смехотворным занятием. В этих условиях моё предложение может вызвать наихудшие подозрения.

И мне взаправду приходилось выслушивать немало всевозможных аргументов против серьёзного отношения к смутным призракам сновидений. И все же в сновидениях мы обнаруживаем, даже без всякого глубокого анализа, те же конфликты и комплексы, существование которых устанавливается с помощью ассоциативного теста. Более того, эти комплексы образуют неотъемлемую часть невроза. Поэтому у нас есть веские основания считать, что сновидения могут предоставить нам не меньше информации о содержании невроза, чем ассоциативный тест.

А на деле они дают информации куда больше. Симптом подобен стеблю над землёй, но основная часть растения — это широкая сеть подземных корней. Эта корневая система и образует содержание невроза; она является матрицей комплексов, симптомов и сновидений. У нас есть все основания утверждать, что сновидения отображают именно эти, так сказать подземные психические процессы. И если мы сможем к ним подобраться, значит, сможем достичь «корней» болезни.

Так как в мои цели не входит рассмотрение психопатологии неврозов, я предлагаю избрать другой случай в качестве примера того, как сновидения открывают неизвестные внутренние факты психики. В данном случае сновидцем является также интеллектуал, наделённый удивительным умом и образованностью. Он был невротиком и обратился ко мне за помощью, чувствуя, что невроз становится непреодолимым и медленно, но верно несёт психике разрушение. К счастью, его интеллект ещё не пострадал, и он мог пользоваться своим тонким умом. Учитывая это, я возложил на него обязанность самому наблюдать и записывать свои сновидения. Они не анализировались и не объяснялись ему — лишь много позже мы принялись за анализ, так что сновидения, о которых пойдёт речь, не содержат никаких привнесений.

Они представляют собой последовательность событий так, как их наблюдал во сне пациент, без какого-либо вмешательства. Пациент никогда ничего не читал по психологии, не говоря уж об аналитической психологии.

Поскольку серия состоит из более чем четырёхсот сновидений, я могу высказать лишь общее впечатление об этом материале; мною была опубликована подборка из 74 этих сновидений, содержавшая мотивы, которые представляют значительный религиозный интерес. Сновидец, стоит об этом упомянуть, был по воспитанию католиком, но уже отошёл от веры и не интересовался религиозными проблемами. Он принадлежал к тем интеллектуалам или учёным, которые приходят в удивление, стоит кому-нибудь озадачить их теми или иными религиозными проблемами. Если придерживаешься точки зрения, согласно которой бессознательное представляет собой психическое, существующее независимо от сознания, случай нашего сновидца может быть особенно интересен; естественно, допуская, что мы не ошибаемся, говоря о религиозном характере некоторых сновидений. Если же делать акцент только на сознании и не наделять бессознательное способностью к независимому существованию, то было бы крайне интересно выяснить, выводим ли материал сновидений из содержания сознания. В том случае, если факты будут благоприятствовать гипотезе о бессознательном, мы сможем тогда использовать сновидения в качестве источника информации о возможных религиозных тенденциях бессознательного.

Нельзя сказать, чтобы сновидения нашего пациента имели самое прямое отношение к религии. Однако среди четырёхсот имеются два сновидения явно религиозного содержания. Я приведу теперь текст, написанный самим сновидцем.

Множество домов, в них нечто театральное, словно какая-то сцена. Кто-то упоминает имя Бернарда Шоу. Упоминается также, что пьеса относится к далёкому будущему. Один из домов отмечен вывеской со следующей надписью: «Это вселенская католическая церковь. Это церковь Господа. Все, чувствующие себя орудиями Господа, могут войти». И внизу приписка мелкими буквами: «Церковь основана Иисусом и Павлом», — словно речь идёт о фирме, хвастающейся древностью основания. Я говорю приятелю: «Давай зайдём, посмотрим». Он отвечает: «Непонятно, зачем такому множеству людей нужно толпиться, чтобы возникло религиозное чувство». Но я ему возражаю: «Ты — протестант, так что тебе не понять». Тут женщина с одобрением кивает головой. Теперь я сознаю, что на стене церкви висит афиша. На ней следующие слова: «Солдаты! Когда вы почувствуете, что вы во власти Господа, избегайте прямо говорить с ним. Господь словам недоступен. Мы также настоятельно рекомендуем вам не вмешиваться в дискуссию об атрибутах Господа. Это было бы бесполезно, ибо все ценное и важное невыразимо. Подпись: Папа *** (имя, однако, не расшифровать)».

Теперь мы входим в церковь. Интерьер похож скорее на мечеть, чем на церковь. Собственно говоря, есть сходство со Святой Софией. Скамей нет, это производит удивительное пространственное впечатление. Нет и образов. Только обрамлённые сентенции на стенах (как в Святой Софии). Одна из сентенций гласит: «Не льсти благодетелю твоему». Та же женщина, которая одобрительно кивала мне раньше, плачет и говорит: «Тут уже ничего не осталось». Я отвечаю: «Я думаю, всё в порядке», но она исчезает. Сначала я стою прямо перед колонной, которая мешает видеть, затем меняю положение и вижу перед собой толпу людей. Я не принадлежу им, стою один в стороне. Они произносят следующие слова: «Мы признаем, что находимся во власти Господа. Царство небесное внутри нас». Они повторяют это трижды самым торжественным образом. Затем орган играет фугу Баха, хор поет. То звучит одна музыка, иногда повторяются следующие слова: «Всё остальное только бумага», означающие, что остальное безжизненно.

Когда музыка заканчивается, начинается вторая часть церемонии. Как на студенческих встречах, за серьёзными вещами следует веселье. Присутствуют спокойные, зрелые люди. Одни ходят туда-сюда, другие вместе о чём-то разговаривают, они приветствуют друг друга; подаётся епископальное вино и другие напитки. В виде тоста кто-то желает церкви благоприятного развития, по радиоусилителю передают мелодию в стиле регтайма с припевом: «Чарли нынче тоже в игре». Как будто это представление устроено для того, чтобы выразить радость по поводу какого-то нового члена общества. Священник объясняет мне: «Эти несколько пустопорожние развлечения официально признаны и приняты. Мы должны слегка приспосабливаться к американским методам. Когда имеешь дело с огромными толпами, это неизбежно. Наше принципиальное отличие от американских церквей в том, что мы подчёркнуто лелеем антиаскетическую линию». И здесь я просыпаюсь с чувством огромного облегчения.

Как вам известно, имеются многочисленные работы о феноменологии сновидений, но лишь немногие касаются их психологии. Причина понятна: это деликатное и рискованное предприятие.

Фрейд сделал смелую попытку прояснить запутанность психологии сновидений с помощью воззрений, выработанных им в области психопатологии. Как бы я ни восхищался смелостью этой попытки, согласиться с его методом и результатами я не в силах. Он рассматривает сновидение в качестве просто ширмы, за которой тщательно что-то скрывается. Несомненно, невротики стараются скрыть, забыть все неприятное, да и нормальные люди тоже. Вопрос в том, можно ли под эту категорию подводить такое нормальное явление как сновидение. У меня есть сомнения относительно того, что сон есть нечто иное, нежели то, что он собой представляет. Я, скорее, готов сослаться на авторитетное заключение Талмуда, где говорится: «Сновидение является своим собственным исполнением». Иными словами, я принимаю сон как таковой. Сновидение является настолько сложным и запутанным предметом, что я не решился бы делать предположения о его возможных загадках. Вместе с тем сновидение является, когда сознание и воля в значительной степени погасли. Это естественный продукт, мы обнаруживаем его не только у невротиков. Более того, мы так мало знаем о психологии сновидчества, что нам нужно быть предельно осторожными, привнося в объяснение сновидений чуждые нам элементы.

По всем этим причинам я полагаю, что разбираемое нами сновидение действительно говорит о религии и её имеет в виду. Поскольку сон тщательно разработан и плотен, это предполагает некую логику и определённую интенцию, то есть ему предшествовала мотивация бессознательного, которая находит прямое выражение в содержании сновидения. Первая часть сна представляет собой серьёзное суждение в пользу католической церкви. Некая протестантская точка зрения, будто религия есть дело индивидуального опыта, развенчивается сновидцем. Вторая часть, более похожая на гротеск, представляет собой адаптацию церкви к решительно мирской точке зрения и заканчивается утверждением в пользу антиаскетической тенденции, которую не могла и не стала бы поддерживать настоящая церковь. Но антиаскетический священник сновидца возводит эту тенденцию в принцип. Одухотворённость и возвышенность представляют собой подчёркнуто христианские принципы, и всякое их ущемление было бы равнозначным богохульному язычеству.

Христианство никогда не было мирским, никогда не превозносило добрососедские встречи с вином и едой, и более чем сомнительно такое приобретение, как джазовая музыка во время службы. «Спокойные и взрослые» личности, беседующие друг с другом (более или менее по-эпикурейски), напоминают об идеале античной философии, скорее неприятном для современного христианина. В обеих частях подчёркивается важность мессы или толпы.

Таким образом католическая церковь, хотя ей и отдаётся предпочтение, выступает в паре со странной языческой точкой зрения, несовместимой с фундаментальной установкой христианства.

Действительная их несовместимость не явлена в сновидении. Она как бы замалчивается «приятной» атмосферой, где опасные контрасты затемнены и расплывчаты. Протестантская точка зрения — индивидуальное отношение к Богу — здесь придавлена массовой организацией и соответствующим ей коллективным религиозным чувством. Та настоятельность, с которой говорится о толпе, инсинуация по поводу языческих богов представляют интересные параллели тому, что сегодня творится в Европе. Все дивятся язычеству в нынешней Германии, потому что никто не знает, как интерпретировать дионисийский опыт Ницше. Он предварял опыт тысяч, а затем миллионов немцев, в чьём бессознательном во время войны развивался германский кузен Диониса, а именно — Вотан. В сновидениях немцев, которых я лечил, мне была ясно видна вотановская революция, и в 1918 году я опубликовал статью, в которой указал на особого рода развитие, которого можно ожидать в Германии. Эти немцы, конечно, не изучали «Так говорил Заратустра» и, безусловно, не были теми молодыми людьми, которые обратились к языческим жертвоприношениям, не имея понятия об опыте Ницше. Поэтому они называли своего бога Вотаном, а не Дионисом. В биографии Ницше вы легко найдёте неопровержимые доказательства того, что бог, которого он изначально имел в виду, был на самом деле Вотаном ⁷⁵. Будучи филологом и живя в 70–80-е годы XIX века, он называл его Дионисом. Если посмотреть с компаративистской точки зрения, у этих богов действительно немало общего.

В сновидении моего пациента нет явной оппозиции к коллективному чувству, массовой религии и язычеству, исключая быстро смолкшего друга-протестанта. Правда, заслуживает внимания любопытное обстоятельство: незнакомая женщина, которая первоначально поддерживала панегирик по поводу христианства, а затем, неожиданно расплакавшись, сказала: «Тут уже ничего не осталось» и безвозвратно исчезла. Кто эта женщина? Для сновидца это расплывчатая и неведомая личность, но когда сон снился ему, он уже знал, что она — та «неведомая», которая часто появлялась в предшествующих сновидениях. Поскольку эта фигура играет огромную роль в мужских сновидениях, у неё имеется техническое обозначение — «Анима», которое было принято потому, что с незапамятных времён в мифах всегда присутствовала идея о сосуществовании мужского и женского начал в одном теле. Психологические интуиции такого рода обычно проецировались в форме божественной пары Сидиги или в идее творца-гермафродита. Эдуард Мэйтленд, биограф Анны Кингсфорд, в наши дни рассказывает о внутреннем опыте бисексуальной природы божества; существует герметическая философия с её внутренним человеком-гермафродитом и андрогином, который хотя и предстаёт в мужской форме, всегда носит в себе Еву, то есть жену свою, «скрытую в его теле», как говорит средневековый комментатор Неrmetis Tractatus Aureus.

Предположительно, Анима есть психическая репрезентация женских генов, находящихся в меньшинстве в мужском теле. Это вероятно тем более, что Анима не встречается среди образов женского бессознательного. Имеется фигура, играющая равнозначную роль, но это не женский, а мужской образ. Этот мужской образ в психологии женщины получил название «Анимус». Одним из типичных проявлений обеих фигур является то, что издавна именуется «аnimosity» — враждебность. Анима вызывает аналогичные настроения, Анимус способствует появлению раздражающих тем, неразумных суждений. В обоих случаях это часто встречающиеся в сновидениях фигуры. Как правило, они олицетворяют бессознательное и придают ему специфически неприятный и раздражающий характер. У бессознательного самого по себе нет этих отрицательных качеств.

Они появляются лишь вместе с персонификацией, когда возникают эти фигуры и начинают воздействовать на сознание. Будучи лишь частичными личностями, они имеют характер низших женщины и мужчины — отсюда их воздействие, вызывающее раздражение. Мужчина под этим воздействием становится носителем очень неустойчивого настроения, женщина делается спорщицей и всё время высказывает совершенно неуместные мнения.

Определённо негативная реакция Анимы в сновидении о церкви указывает на то, что женское начало сновидца, то есть его бессознательное, несогласно с его установкой. Несогласие начинается с сентенции на стене: «Не льсти благодетелю твоему», с которой согласен сновидец. Смысл сентенции кажется достаточно здравым, поэтому необъяснимо вызванное им отчаяние женщины.

Не углубляясь более в эти мистерии, мы удовлетворимся на время тем фактом, что в сновидении содержится противоречие, что очень важное меньшинство покинуло сцену с явным протестом и не обращает внимания на дальнейшее представление.

Из сновидения мы можем сделать вывод, что бессознательное функционирование ума сновидца производит довольно-таки плоский компромисс между христианством и языческой joe de vivre (фр. «радостью жизни»). Продукт бессознательного не выражает явно какой-нибудь точки зрения или окончательного мнения. Это скорее драматическое представление акта размышления. Можно было бы сформулировать его следующим образом: «Как же быть со всей этой религией? Ты ведь католик, не так ли? Тебе этого недостаточно? Но аскетизм! Ну, ладно, даже церковь должна немного приспосабливаться — кино, радио, душевные беседы, five o’clock tea и так далее — почему бы не выпить церковного вина и не повеселиться?» Но по какой-то неизвестной причине эта непереносимая таинственная женщина, хорошо известная по многим прежним снам, кажется глубоко разочарованной и уходит.

Должен признаться, что я симпатизирую в данном случае Аниме. Компромисс тут явно поверхностный и дешёвый, но он характерен для сновидца, как и для многих других людей, для кого религия хоть что-то значит. Моего пациента религия не касается, и он наверняка не ожидал, что она будет его касаться хоть каким-то боком. Но он пришёл ко мне, переживая серьёзную душевную драму. Рационалист и в высшей степени интеллектуал, он обнаружил, что эта установка его ума, его философия полностью оставляют его перед лицом невроза и сил разложения. Во всём своём мировоззрении он не нашёл ничего, что помогло бы ему вновь обрести достаточный контроль над самим собой. Он оказался в ситуации человека, покинутого лелеемыми доселе убеждениями и идеалами. В таком состоянии люди нередко возвращаются к религии детства в надежде найти там хоть какую-то помощь. У пациента это не было, однако, сознательной попыткой или решимостью оживить прежние религиозные верования. Они ему просто снились, то есть его бессознательное воспроизводило своеобразные суждения о религии. Словно дух и плоть, вечные враги в христианском сознании, примирились друг с другом, смягчили противоречие.

Духовное и мирское неожиданно пришли к миру. Эффект оказался гротескным и даже комичным.

Неумолимая суровость духа была подорвана чуть ли не античным, сопровождаемым вином и розами, весельем. Сновидение воспроизводило духовную мирскую атмосферу, в которой острота морального конфликта притупилась, боль и расстройство преданы забвению. Если в этом и состояло исполнение желания, то желания сознательного, поскольку именно в этом пациент и так зашёл слишком далеко. И он это осознавал, так как вино было одним из его злейших врагов.

Сновидение, напротив, является безучастной констатацией духовного состояния пациента. Это картина выродившейся религии, испорченной миром, инстинктами толпы. На место нуминозности божественного опыта становится религиозная сентиментальность — хорошо известная характеристика религии, утратившей живую тайну. Легко понять, что такая религия неспособна помочь или возыметь какой-либо другой моральный эффект.

В целом сновидение, безусловно, неблагоприятно для пациента, хотя проглядывают другие аспекты, наделённые более положительной природой. Редко бывает так, чтобы сновидения были исключительно позитивны или негативны. Как правило, присутствуют обе стороны, но одна из них обычно преобладает. Понятно, что такого рода сон представляет психологу достаточно материала для того, чтобы поставить проблему религиозной установки. Если бы в нашем распоряжении имелся лишь этот сон, то глубинное его значение едва ли было бы нам доступно.

Но у нас есть целая серия сновидений, в которых появляется эта странная религиозная проблема.

Один сон сам по себе я обычно не берусь толковать; как правило, он принадлежит серии. Подобно непрерывности сознательной жизни (регулярно прерываемой сном) имеется, вероятно, и непрерывность бессознательных процессов, в которой даже меньше разрывов, чем в сознании.

Во всяком случае, мой опыт говорит о том, что сновидения являются звеньями в цепи бессознательных событий. Чтобы пролить свет на глубинные основания данного сновидения, нам нужно вернуться по этой цепи и найти положение этого сна в серии из четырёхсот сновидений.

Мы обнаруживаем тогда, что этот сон вклинивается между двумя другими сновидениями, имеющими жуткий характер. Предшествующий сон сообщает о собрании множества народа, о магической церемонии с целью «воссоздать гиббона». Последующий сон также имеет дело со сходной темой — магическим преображением животных в людей.

Оба сна крайне неприятны и тревожны для пациента. В то время как сон, где присутствует церковь, как бы движется по поверхности и представляет мнения, которые в иных обстоятельствах он мог бы помыслить сознательно, эти два сновидения имеют странный и чуждый характер, а эмоциональный их эффект таков, что сновидец по возможности хотел бы их избегнуть.

Собственно говоря, смысл этого сновидения буквально таков: «Если ты убежишь, то все потеряно». Это замечание любопытным образом совпадает со словами неведомой женщины: «Тут уже ничего не осталось». Мы можем вывести из этих замечаний предположение о том, что сон с церковью был попыткой бегства от других сновидений, имевших место раньше или позже, и наделённых куда более глубоким значением.

II. Догматы и естественные символы

В описании первого из этих сновидений, что предшествовало сну о церкви, говорится о церемонии, с помощью которой воссоздаётся обезьяна. Чтобы пересказать всю эту процедуру потребовалось бы изложить слишком много подробностей. Я вынужден ограничиться констатацией того, что «обезьяна» относится к инстинктивной личности сновидца, которая полностью игнорировалась им во имя исключительно интеллектуальной установки сознания. В результате инстинкты взяли над ним верх и периодически атаковали его неконтролируемыми вспышками.

«Воссоздание» обезьяны означает перестройку инстинктивной личности в рамках иерархии сознания. Такая реконструкция возможна только вместе с важными изменениями установки сознания. Естественно, пациент опасался бессознательных тенденций, поскольку ранее они обнаруживали себя в самой неблагоприятной форме. Последовавший затем сон с церковью представляет собой попытку найти убежище от этого страха под кровом религии. Третий сон о «преображении животных в людей» — очевидным образом продолжает тему первого, то есть воссоздания обезьяны, с единственной целью — трансформировать её затем в человеческое существо. Иными словами, чтобы стать новым существом, пациент должен пройти через важные изменения, путём реинтеграции ранее отколотой инстинктивности — тем самым он сможет стать новым человеком.

Наше время забыло древние истины, гласившие о смерти ветхого человека и творении нового, о духовном возрождении и прочем старомодном «мистическом абсурде». Моего пациента — современного учёного — не раз охватывала паника, когда он понимал, какую власть над ним обрели подобные мысли. Он опасался безумия, а между тем две тысячи лет назад человек приветствовал бы такие сновидения в радостной надежде на магическое возрождение и обновление жизни. Однако современная установка — это горделивый взгляд на прошлое как на тьму предрассудков, средневекового и первобытного легковерия, это забвение того, что сама эта установка опирается на всю прошлую жизнь — нижние этажи, на которых покоится небоскрёб рационального сознания. Без этих нижних этажей наш ум повис бы в воздухе. Не удивительно, что это нервирует. Подлинная история развития человеческого сознания хранится не в учёных книгах, она хранится в психической организации каждого из нас.

Должен признать, что идея об обновлении принимает формы, которые легко могут шокировать современное сознание. Трудно, если не невозможно, соединить образ «возрождения» с картинами, которые рисуют нам сновидения. Прежде чем обратиться к намекам на это странное и неожиданное преображение, следует уделить внимание другому явно религиозному сновидению, на которое я мельком указывал ранее. Если сновидение с церковью было одним из сравнительно ранних в данной серии, то следующий сон принадлежит к позднейшим стадиям процесса. Вот его подробная запись.

Я вхожу в торжественное здание, именуемое «домом внутреннего спокойствия и самососредоточенности». Внизу множество горящих свечей, образующих как бы четыре пирамиды. У дверей дома стоит старец. Люди входят, они не разговаривают друг с другом, чаще всего они замирают, чтобы сконцентрироваться. Старец у дверей рассказывает мне о посетителях этого дома и говорит: «Покидая его, они чисты». Теперь я вхожу в дом, я обрёл способность полной концентрации. Голос говорит: «То, что ты делаешь, опасно. Религия — это не налог, уплаченный тобой для того, чтобы избавиться от женского лика, ибо этот лик необходим. Горе тому, кто пользуется религией как заместителем другой стороны душевной жизни. Они заблуждаются и будут прокляты. Религия — не замена, но окончательная завершённость, приданная всякой иной деятельности души. Из полноты жизни родится твоя религия, только тогда будешь ты благословенным». Когда заканчивается последняя фраза, слышится тихая музыка, нечто простое играют на органе, отдалённо напоминающее «волшебство огня» (Feuerzauber) Вагнера. Покидая дом, я вижу пламенеющую гору и чувствую, что этот неугасимый огонь должен быть священным.

Сновидение произвело на пациента глубокое впечатление. Для него это был торжественный и многообещающий опыт, один из тех, что производят полную перемену в отношениях с жизнью и с человечеством. Нетрудно увидеть в этом сновидении параллели с тем, где снилась церковь.

Только на сей раз церковь стала «домом торжества» и «самососредоточенности». Нет никаких признаков службы или других атрибутов католической церкви. Единственным исключением являются горящие свечи, собранные в символическую форму, заимствованную, вероятно, из католического культа. Свечи образуют четыре пирамиды, которые, видимо, предуготавливают заключительное видение пламенеющей горы. Число четыре регулярно возникало в его сновидениях — оно играет очень важную роль. Священный огонь, согласно наблюдениям самого пациента, имеет отношение к «Святой Иоанне» Бернарда Шоу. «Неугасимый огонь» — это хорошо известный атрибут Божества не только в Ветхом завете, но и как allegoria Christi в неканонической логии ⁷⁶. Со времён Гераклита жизнь изображалась как «вечно живущий огонь», и так как Христос называет себя жизнью, то это неканоническое высказывание становится понятным и даже достоверным. Символика огня как «жизни» входит в структуру сновидения — подчёркивается «полнота жизни» как единственный законный источник религии. Четыре огненные вершины имеют здесь почти ту же функцию, что и икона, обозначающая присутствие божества (или равнозначной ему идеи). Как я отмечал ранее, число четыре играет в этих сновидениях важную роль, оно всегда отсылает к идее, родственной пифагорейскому Quaternarium ⁷⁷.

В обсуждаемом сновидении четверица выступает как самый значимый образец религиозного культа, созданный бессознательным. Сновидец входит в «дом самососредоточенности» в одиночестве, а не с другом, как это было в сновидении с церковью. Здесь он встречает старца, который уже появлялся ранее в его снах как мудрец, указывавший сновидцу то место на земле, которому последний принадлежит. Старец разъясняет, что культ по своему характеру является очистительным ритуалом. Однако из текста сновидения не вполне ясно, о какого рода очищении идёт речь, от чего нужно очиститься. Единственным ритуалом оказывается концентрация или медитация, ведущая к экстатическому явлению голоса. Вообще, в этой серии сновидений часто встречается голос. Им всегда произносятся властные заявления или приказы, имеющие либо характер истин на уровне здравого смысла, либо суждений с намёком на философскую глубину.

Как правило, это заключительное суждение, звучит под конец сна и, как правило, столь ясно и убедительно, что у сновидца нет против него никаких возражений. Оно имеет характер истины, не подлежащей обсуждению, а потому оно часто предстаёт как финальный и абсолютно значимый вывод из долгого бессознательного размышления, после тщательного взвешивания всех аргументов.

Часто этот голос принадлежит властной фигуре — военачальнику, капитану корабля, старому врачу. Иногда, как и в данном случае, присутствует один голос, идущий как бы ниоткуда.

Интересно то, как этот интеллектуал и скептик воспринимал голос. Сами суждения часто совсем ему не нравились, но всё же он принимал их без вопросов и даже со смирением. Таким образом, голос являлся на протяжении многих сотен тщательно записанных сновидений как важный и даже решающий образ бессознательного. Поскольку данный пациент ни в коем случае не является единственным наблюдавшимся мною пациентом с феноменом голоса в сновидениях и в других специфических состояниях, я должен был принять как факт то, что бессознательный ум временами может обретать интеллект и целесообразность, которые намного превосходят сознательное видение. Не вызывает сомнений и то, что голос — это один из основных религиозных феноменов, его можно наблюдать и в тех случаях, когда сознание, так сказать, занято темами, весьма далёкими от религиозных. Схожие наблюдения нередки и в других случаях, а потому я должен признать, что понимаю эти данные только так, а не иначе. Я часто сталкивался с возражением, согласно которому мысли, если они провозглашены, могут принадлежать исключительно самому индивиду. Возможно, это и так, но своей мыслью я называю ту, что помыслена мною, подобно тому, как я называю деньги своими, если заработал или получил их сознательно и законным путём. Если некто решит преподнести мне деньги в качестве подарка, то я ведь не могу сказать своему благодетелю: «Благодарю Вас за мои собственные деньги», хотя позже я уже могу заявить, что это мои деньги. Точно такая же ситуация и с голосом. Он даёт мне какой-то материал, подобно другу, сообщающему мне о своих идеях. Было бы непорядочно, да и неверно, считать, будто сказанное им — это мои идеи.

Вот почему я провожу принципиальное различие между тем, что было произведено и присвоено моими собственными сознательными усилиями, и тем, что ясно и безоговорочно является продуктом бессознательного ума. Кто-то захочет возразить, что бессознательный ум все же принадлежит мне, а потому такое различение излишне. Но я не могу сказать с уверенностью, является ли бессознательный ум — моим, так как понятие «бессознательное» предполагает, что я даже не осознаю его наличия, фактически, понятие «бессознательного ума» является просто удобным предположением. На деле я совершенно бессознателен, иначе говоря, совсем не знаю, откуда доносится этот голос. Я не только не могу воспроизвести этот феномен по своей воле, но я не в силах предугадать и содержание того, что он может до меня донести. Поэтому было бы самонадеянно считать, будто голос мой принадлежит моему уму. Это было бы не совсем точно.

Тот факт, что голос воспринимается вами в вашем сновидении, ничего не доказывает, ибо вы можете слышать и шум на улице, который никак своим не назовёте. Только при одном условии вы могли бы на законных основаниях называть голос своим собственным, а именно, если вы считаете свою сознательную личность частью целого, так сказать меньшим кругом, входящим в больший. Мелкий банковский клерк, который водит друга по городу и показывает ему на здание банка со словами: «А вот мой банк», — пользуется той же привилегией.

Мы можем предположить, что человеческая личность состоит из двух частей: во-первых, это сознание и всё то, что им покрывается; во-вторых, это расплывчатые глубинные регионы бессознательной психики. Если первое можно более или менее ясно определить и очертить, то целостность человеческой личности необходимо признать недоступной для полного описания или определения. Другими словами, каждая личность содержит в себе некую беспредельную и не поддающуюся определению часть, ибо её сознательная и наблюдаемая часть не включает в себя ряд факторов, существование которых мы вынуждены, однако, предполагать, чтобы иметь возможность объяснять наблюдаемые случаи. Вот эти-то неизвестные факторы и образуют то, что мы называем бессознательным. У нас нет представления о содержании этих фактов, поскольку мы наблюдаем только их следствия. Мы можем только предположить, что они имеют психическую природу, сравнимую с содержаниями сознания, хотя полной уверенности в этом у нас нет. Но стоит лишь представить себе, что подобие существует, и нам уже не удержаться от дальнейшего развития мысли. Так как содержания нашего ума сознательны и воспринимаются лишь при ассоциации с Эго, значит, феномен голоса, наделённого личностным характером, также может принадлежать центру, но уже не тождественному нашему сознательному Эго.

Такое рассуждение допустимо, если мы будем считать Эго подчинённым или включённым в Самость — центр тотальной, беспредельной и не поддающейся определению психической личности.

Когда философские аргументы привлекаются лишь для того, чтобы удивить своей сложностью, этот приём не приводит меня в состояние восторга. Хотя мои доказательства могут показаться трудными для понимания, они, по крайней мере, представляют собой честную попытку осмысления наблюдаемых фактов. Проще говоря, так как мы далеки от всезнания, то практически любой опыт, факт или объект содержит в себе нечто неведомое. Так что если мы толкуем о тотальности опыта, то слово «тотальность» может относиться лишь к сознательной части опыта. А так как мы не можем предположить, что наш опыт покрывает собой тотальность объекта, то очевидно, что абсолютная тотальность должна в себя включать ещё и ту часть, которая в опыт не вошла.

Сказанное верно относительно всякого опыта, а в равной степени и психики, чья абсолютная тотальность покрывает большую часть сознания. Иными словами, психика не является исключением из общего правила, согласно которому мы устанавливаем что-либо о вселенной ровно настолько, насколько это позволяет нам наша психическая организация.

Мои научные исследования вновь и вновь показывали, что определённые содержания психики имеют своим источником слои более глубокие, нежели сознание. Эти слои часто содержат в себе видение или знание более высокого порядка, чем то, что в состоянии произвести сознание. У нас имеется для таких явлений подходящее слово — интуиция. Произнося это слово, большая часть людей испытывает приятное ощущение — словно употребив его, мы смогли что-то себе объяснить.

При этом не принимается во внимание тот факт, что не вы осуществляете интуицию — наоборот, это всегда она к вам приходит. У вас есть предчувствие, оно само в вас случилось, а вы его просто улавливаете, если достаточно умны и проворны. Поэтому голос во сне со священным домом я объясняю как принадлежащий более совершенной личности, к которой сознательное «Я» сновидца относится как часть к целому. В этом причина того, что голос демонстрирует ум и ясность мысли, превосходящие наличное сознание сновидца. Такое превосходство является причиной безусловного авторитета, коим наделён голос.

В том, что произносит этот голос, содержится своеобразная критика установок сновидца. В сновидении с церковью он пытался примирить две стороны жизни при помощи какого-то дешёвого компромисса. Как мы уже знаем, неизвестная женщина, Анима, не согласилась с этим и покинула сцену. В последнем сновидении голос, кажется, занял место Анимы — с той разницей, что вместо эмоционального протеста теперь звучит властная речь о двух типах религии. Согласно прозвучавшему приговору, сновидец склонен использовать религию как замещение «образа женщины». Под «женщиной» подразумевается Анима. Это подтверждается следующим изречением, гласящим, что религия используется как заменитель «другой стороны душевной жизни». Она представляет женское начало, лежащее за порогом сознания, то есть принадлежащее так называемому бессознательному уму. Критику, следовательно, можно понять так: «Ты обращаешься к религии, чтобы бежать от собственного бессознательного. Ты используешь её как заменитель части своей душевной жизни. Но религия — это плод и кульминация полноты жизни, содержащей обе эти стороны».

Тщательное сопоставление содержания этого сна с другими сновидениями той же серии безошибочно показывает, что представляет собой «другая сторона». Пациент всё время пытался игнорировать свои эмоциональные нужды. Он опасался, что они могут вовлечь его в неприятности, например, приведут его к женитьбе и ко разного рода обязанностям — любви, преданности, доверию, эмоциональной зависимости и вообще к покорности душевным нуждам. Обязанности эти не имели ничего общего ни с наукой, ни с академической карьерой; более того, само понятие «душа» было для него каким-то интеллектуальным непотребством, таким, что и прикоснуться страшно.

«Таинство» души для моего пациента — это некое иносказание, ставящее его в тупик. Он ничего не знал о религии, кроме того, что она представляет собой вероучение, и решил, что ей можно заменить определённого рода эмоциональные потребности — их можно обойти, если ходишь в церковь. Предрассудки нашего века сказались на уровне его понимания. С другой стороны, голос сообщает ему нечто нарушающее всякие условности, неортодоксальное, шокирующее: религия принимается всерьёз, ставится на самую вершину жизни. Причём жизни, включающей в себя «другую сторону» и подрывающей тем самым любезные сердцу интеллектуальные и рационалистические предрассудки.

Это был настолько серьёзный переворот в сознании, что мой пациент часто опасался, что сойдёт с ума. Должен сказать, имея представление о типичных интеллектуалах сегодняшнего и вчерашнего дня, что попавшему в такую переделку человеку можно посочувствовать. Всерьез считаться с «образом женщины», другими словами, с бессознательным — какой удар по просвещённому здравому смыслу! Я начал курс лечения только после того, как пациент записал первую серию из примерно 350 сновидений. Я получил тем самым полное представление о всех нюансах его неупорядоченного опыта. Не удивительно, что он хотел бросить это предприятие.

К счастью, у этого человека была своя «религия»: он «тщательно принимал во внимание» свой опыт и в достаточной мере верил в него, что помогало ему держаться испытанного и продолжать начатое нами дело. На руку оказалось и то обстоятельство, что пациент был невротиком: стоило ему проявить недоверие к опыту, попытаться отрицать голос, как невротическое состояние тут же возвращалось. Он просто не мог «погасить огонь», и был принужден признать непостижимо нуминозный характер своего опыта. Он был вынужден примириться с тем, что неугасимый огонь был «священным». Таковым было непременное условие его исцеления. Конечно, можно было бы посчитать этот случай исключением из правил — подобно тому, как все подлинно человечные и совершенные личности суть исключения. Верно, что подавляющее большинство образованных людей нельзя отнести к цельным личностям, а вместо истинных ценностей они наделены множеством суррогатов. Такое существование неизбежно вызывает невроз, как у нашего пациента, так и у множества других людей.

То, что у нас принято называть «религией», в такой степени является подделкой, что я часто спрашиваю самого себя: не выполняет ли такого рода «религия» (я предпочитаю называть её вероучением) важную функцию в человеческом обществе? Несомненная цель замещения — поставить на место непосредственного опыта некий набор пригодных символов, подкреплённых твердыней догмата и ритуала. Католическая церковь поддерживает их всем своим непререкаемым авторитетом, протестантская церковь (если этот термин ещё применим) настаивает на вере и евангельском благовестии. Пока эти два принципа работают, люди надёжно закрыты от непосредственного религиозного опыта. Даже если нечто подобное с ними и случится, они могут обратиться к церкви, где им объяснят — пришел ли этот опыт от Бога или от дьявола, принять его или отвергнуть.

Мне по роду своей деятельности приходилось встречать людей, которые имели подобный непосредственный опыт и не пожелали подчиниться догматическому авторитету. Мне приходилось наблюдать, как они проходили все стадии исполненных страсти конфликтов, переживали страх безумия, отчаянную путаницу, депрессии, которые были одновременно гротескными и наводящими ужас. Так что я вполне сознаю чрезвычайную важность догмата и ритуала — по крайней мере в качестве методов умственной гигиены. Если мой пациент — католик, я неизменно советую ему исповедоваться и причащаться, чтобы защитить себя от непосредственного опыта, который может оказаться слишком тяжёлой ношей. С протестантами обычно много сложнее, поскольку догматы и ритуалы сделались настолько бледными и слабыми, что в значительной степени утратили свою эффективность. Исповедь, как правило, отсутствует, а пасторы разделяют со своей паствой общую нелюбовь к психологическим проблемам и, к несчастью, общее для них психологическое невежество. Католический «руководитель совести», как правило, владеет несопоставимо большим психологическим мастерством. Более того, протестантские пасторы получают на теологическом факультете научную подготовку, которая, в силу доминирующего критического духа, подрывает наивность веры, в то время как в подготовке католического священника подавляющую значимость имеет историческая традиция, что способствует укреплению авторитета института церкви.

Конечно, я мог бы, как врач, принадлежать к сторонникам так называемого научного вероучения, и свести содержание невроза к вытесненной детской сексуальности или воле к власти. С помощью такого умаления психики можно было бы защитить известное число пациентов от риска появления и переживания непосредственного опыта. Но я знаю, что эта теория лишь частично истинна, то есть улавливает только отдельные поверхностные аспекты невротической психики. А я не могу убеждать моих пациентов в том, во что сам не верю безоговорочно. Тогда мне могут возразить: «Но вы же советуете католикам ходить в церковь и исповедоваться — в таком случае вы пропагандируете то, во что сами не верите», — имея в виду, что я протестант.

В ответ на такую критику я должен сразу заявить, что стараюсь вообще обходиться без проповеди моих верований. Конечно, я держусь моих убеждений, но они не выходят за пределы того, что я считаю своими действительными познаниями. Я убеждён в том, что я знаю. Всё остальное — это гипотезы, и я отношу к Неведомому множество разнообразных вещей. Они меня не касаются.

Они начнут меня касаться, если я почувствую, что должен знать о них что-нибудь.

Поэтому, если пациент убеждён в исключительно сексуальном происхождении своего невроза, то я не стану ему препятствовать, ибо знаю, что такое убеждение, особенно если оно глубоко укоренилось, является превосходной защитой от приступов ужасающей неопределённости непосредственного опыта. Пока эта защитная стена держится, я не стану её ломать, так как знаю, что должны существовать какие-то весомые причины такой узости кругозора пациента. Но если сновидения начнут разрушать его защитительную теорию, то я буду поддерживать более широкую личность, что я и делал в тех случаях, когда дело касалось описанных выше сновидений.

Точно так же и по тем же мотивам я поддерживаю гипотезы верующего католика, но до тех пор, пока они работают. В любом случае я поддерживаю защитные средства и не задаю академических вопросов о том, насколько истинны наши представления об этой защите. Мне довольно того, что она работает.

Что же касается нашего пациента, то надо сказать, что в данном случае стена католической защиты рухнула задолго до того, как я с ним столкнулся. Он посмеялся бы надо мной, посоветуй я ему исповедоваться или нечто в этом роде. Точно так же он посмеялся бы и над сексуальной теорией, которая тоже не оказала бы ему поддержки. Но я всегда давал ему ясно понять, что целиком нахожусь на стороне услышанного им во сне внутреннего голоса, в коем я видел часть его будущей цельной личности, назначение которой состояло в том, чтобы освободить нашего пациента от его односторонности.

Для интеллектуальной посредственности, со свойственным ей просвещённым рационализмом, всеупрощающая научная теория тоже является очень хорошим защитным средством — в силу потрясающей веры современного человека во все, на что приклеен ярлык науки. Такой ярлык сразу успокаивает, почти так же как «Roma locuta, causa finita». Сколь бы утончённой ни была научная теория, с психологической точки зрения сама по себе она имеет меньшую ценность, нежели религиозный догмат. Причина здесь весьма проста: ведь теория по необходимости является в высшей степени абстрактной, совершенно рациональной, в то время как догмат выражает посредством образа нечто иррациональное. Иррациональный факт, каковым является и психика, куда лучше передаётся в образной форме. Более того, догмат обязан своему существованию, с одной стороны, так называемому непосредственному опыту «откровения» (богочеловек, крест, непорочное зачатие, Троица и так далее), с другой — сотрудничеству многих умов, которое не прекращалось на протяжении веков. Быть может, не совсем понятно, почему я называю некоторые догматы «непосредственным опытом», тогда как догмат исключает именно непосредственный опыт.

Однако упомянутые мною христианские догматы характерны не только для христианства. Они столь же часто встречаются в языческих религиях и, кроме того, могут спонтанно появиться вновь и вновь в форме разнообразных психических явлений, подобно тому, как в отдалённом прошлом они имели своим истоком галлюцинации, сновидения, состояния транса.

Они возникли, когда человечество ещё не научилось целесообразно использовать умственную деятельность. Мысли пришли к людям до того, как они научились производить мысли: они не думали, а воспринимали свои умственные функции. Догмат подобен сновидению, он отражает спонтанную и автономную деятельность объективной психики, бессознательного. Такой опыт бессознательного представляет собой значительно более эффективное средство защиты от непосредственного опыта, нежели научная теория, которая не принимает во внимание эмоциональную значимость опыта. Напротив, догмат в этом отношении необычно выразителен.

На место одной научной теории скоро приходит другая, догмат же неизменен веками. «Возраст» страдающего богочеловека, по крайней мере, пять тысячелетий, а Троица, наверное, ещё старше.

Догмат представляет душу полнее теории, ибо последняя выражает и формулирует только содержание сознания. Более того, теория должна передавать живое существо абстрактными понятиями, догмат же способен выражать жизненный процесс бессознательного в форме драмы раскаяния, жертвоприношения и искупления. С этой точки зрения поразительна протестантская схизма. Поскольку протестантизм стал вероучением предприимчивых германских племён с характерным для них любопытством, приобретательством, беспокойством, то вполне вероятно, что эти особенности характера не вполне согласовывались с церковным миром, по крайней мере, на длительное время. Видимо, в церкви слишком многое сохранялось от Imperium Romanum или Pax Romana, чрезмерно много для их ещё недостаточно дисциплинированной энергии. Вполне возможно, что им нужен был не ослабленный, менее контролируемый опыт Бога, как это часто случается с предприимчивыми и беспокойными людьми, слишком юными для принятия любой формы консерватизма или самоотречения. Поэтому они отказались от посредничества церкви между Богом и человеком (одни в большей степени, другие — в меньшей). Убрав защитные стены, протестант утратил священные образы, выражающие важные факторы бессознательного. Тем самым высвободилось огромное количество энергии, которая устремилась по древним каналам любопытства и приобретательства, из-за чего Европа сделалась матерью драконов, пожравших большую часть земли.

С тех пор протестантизм становится рассадником расколов и в то же самое время источником быстрого роста науки и техники, настолько привлёкших к себе человеческое сознание, что оно забыло о неисчислимых силах бессознательного. Потребовались катастрофа великой войны и последующие проявления чрезвычайного умственного расстройства, чтобы возникло сомнение в том, что с человеческим умом всё в порядке. Когда разразилась война, мы были уверены, что мир можно восстановить рациональными средствами. Теперь же мы наблюдаем удивительное зрелище — государства, присвоившие себе древние теократические притязания на тотальность, которые неизбежно сопровождаются подавлением свободы мнений. Мы вновь видим людей, готовых перерезать друг другу глотку ради детски наивных теорий о возможности сотворения рая на земле. Не слишком трудно заметить, что силы подземного мира — если не сказать ада, — ранее скованные и служившие гигантской постройке ума, творят ныне или пытаются создать государственное рабство и государство-тюрьму, лишённое всякой интеллектуальной или духовной привлекательности. Сегодня немало людей убеждены в том, что простого человеческого разума уже недостаточно для решения громадной задачи — заново усмирить вулкан.

Все это развитие подобно року. Я не стал бы возлагать вину за него на протестантизм или Возрождение. Несомненно одно — современный человек, будь он протестантом или нет, утратил защиту церковных стен, старательно возродившихся и укреплявшихся с римских времён. Эта утрата приблизила его к зоне мироразрушающего и миросозидающего огня. Темпы жизни ускорились, она сделалась гораздо интенсивнее. Наш мир захлестывают волны беспокойства и страха.

Протестантизм был и остаётся великим риском, и в то же самое время — великой возможностью. Если он будет и далее распадаться как церковь, это грозит человеку лишением всяких духовных предохранителей и средств защиты от непосредственного опыта сил бессознательного, ждущих высвобождения. Посмотрите на всю невероятную дикость, которая творится в нашем так называемом цивилизованном мире, — всё это зависит от людей, от состояния их ума! Посмотрите на дьявольские орудия разрушения! Они были изобретены совершенно безобидными джентльменами, разумными и уважаемыми гражданами, которыми нам так хочется стать. А потом весь мир взрывается, и наступает неописуемый ад опустошения, и никто за это, кажется, не несёт ответственности. Это происходит словно само собой, но ведь это творение человека. Пока каждый из нас уверен, что он представляет собой лишь собственное сознание, превосходно исполняющее свои обязанности и служащее добыче скромного достатка, никто не замечает того, что вся эта рационально организованная толпа, именуемая государством или нацией, влекома какой-то безличной, неощутимой, но ужасной силой, никем и ничем неостановимой. Эту страшную силу объясняют по большей части страхом соседней нации, в которую словно вселился злобный дьявол. Так как никому не ведомо, насколько сам он одержим и бессознателен, то собственное состояние просто проецируется на соседа, а потому священным долгом объявляется приобретение самых мощных пушек и самых ядовитых газов. Хуже всего то, что это верно: ведь соседи находятся во власти того же неконтролируемого страха. В сумасшедших домах хорошо известно, что самыми опасными являются пациенты, движимые не гневом и не ненавистью, а страхом.

Протестант остался в одиночестве перед Богом. У него нет исповеди, отпущения грехов, нет никакой возможности искупления opus divinum. Он должен в одиночестве переваривать собственные грехи, не имея никакой уверенности относительно божественной благодати, сделавшейся недостижимой по причине отсутствия пригодного ритуала. Протестантское сознание сделалось поэтому бдительным, подобно нечистой совести это сознание обрело неприятную склонность вмешиваться в жизнь и затруднять её людям. Но тем самым протестант достиг уникальной способности осознавать свои грехи, каковая совершенно недостижима для католического сознания, ибо исповедь и отпущение грехов всегда готовы уменьшить чрезмерную напряжённость. Протестант же предан этой напряжённости, обостряющей его совесть. Последняя — в особенности нечистая совесть — может быть даром небесным, подлинной благодатью, если она выступает как высшая критичность по отношению к самому себе. Самокритичность, интроспективная проницательность — это необходимое условие постижения собственной психологии. Если вы сделали что-нибудь вас смущающее и спрашиваете себя, что же вас толкнуло на подобное действие, то средством обнаружения подлинных мотивов вашего поведения будет нечистая совесть, наделённая соответствующей способностью к различению. Только тогда вы способны увидеть, какие мотивы направляют ваши поступки. Жало нечистой совести даже пришпоривает вас, чтобы вы обнаруживали вещи, которые ранее не осознавались. Тем самым вы можете пересечь порог бессознательного и уловить те безличные силы, которые делают вас бессознательным инструментом того убийцы, который сокрыт в человеке. Если протестант сумел пережить полную утрату церкви и все же остаётся протестантом, то есть беззащитным перед лицом Бога человеком, не защищённым более какими бы то ни было стенами или общинами, то у него имеется уникальная духовная возможность непосредственного религиозного опыта. Не знаю, удалось ли мне передать, что означал для моего пациента опыт бессознательного.

Объективной мерки для ценности такого опыта не существует. Мы должны принимать его в соответствии с той значимостью, какую этот опыт имеет для переживающей его личности. Вас может удивить тот факт, что при внешней бесполезности некоторые сновидения значат нечто для разумных личностей. Но если вы не принимаете того, что эта личность вам говорит, или не можете поставить себя на её место, тогда и не судите. Genius religiosus (лат. «божественный дух») — это ветер, который дышит, где хочет. Нет такой архимедовой точки опоры, с позиций которой можно было бы судить, ибо психика неотличима от своих проявлений. Психика есть объект психологии и, роковым образом, является одновременно субъектом — от этого факта нам никуда не деться.

Некоторые сновидения, выбранные мною в качестве примера «непосредственного опыта», для неопытного глаза, безусловно, не представляют собой ничего выдающегося. Они неброски, будучи скромными свидетельствами индивидуального опыта. Они выглядели бы поинтереснее, если бы я мог представить всю их последовательность во всём богатстве символического материала, вынесенного на поверхность всем ходом этого процесса. Но даже вся эта серия сновидений не сравнится по красоте и выразительности с любой составной частью традиционного вероучения. Последнее всегда является результатом, плодом работы множества умов на протяжении многих веков. Вероучение очищено от всех странностей, недостатков и пороков индивидуального опыта. Но при этом именно индивидуальный опыт, каким бы бедным он ни был, обладает одним важным преимуществом: он представляет собой непосредственную жизнь, несёт в себе живое биение пульса дня сегодняшнего. Для ищущего истину он убедительнее самой лучшей традиции. Непосредственная жизнь всегда индивидуальна, ибо бег жизни индивидуален; всё, что связано с индивидом, уникально, преходяще, несовершенно — особенно, когда речь идёт о сновидениях и им подобных продуктах умственной деятельности. Никому другому такие сны не приснятся, даже если у многих те же проблемы. Но как не может быть абсолютно уникального индивида, так невозможны и абсолютно уникальные по своему качеству продукты индивидуального развития.

Даже сновидения состоят из в высшей степени коллективного материала — точно так же как в мифологии и фольклоре различных народов некоторые мотивы повторяются чуть ли не в идентичной форме. Я назвал эти мотивы архетипами, под которыми я понимаю формы и образы, коллективные по своей природе, встречающиеся практически по всей земле как составные элементы мифов и являющиеся в то же самое время автохтонными индивидуальными продуктами бессознательного происхождения. Архетипические мотивы берут своё начало от архетипических образов в человеческом уме, которые передаются не только посредством традиции или миграции, но также с помощью наследственности. Эта гипотеза необходима, так как даже сложные архетипические образы могут спонтанно воспроизводиться без какой-либо традиции.

Теория предсознательных, изначальных идей никоим образом не является моим собственным изобретением, на что указывает уже термин «архетип», принадлежащий к первым векам Новой эры. В применении к психологии мы обнаруживаем эту теорию в работах Адольфа Бастиана, а затем вновь у Ницше. Во французской литературе Юбер, Мосс и Леви-Брюль высказывали сходные идеи. Я дал лишь эмпирическое обоснование теории того, что ранее называлось изначальными, или простыми, идеями, «категориями» или «habitudes directrices de la conscience» (фр. «направляющими привычками сознания»), «representations collectives» (фр. «коллективными представлениями») и так далее.

Во втором из обсуждавшихся выше сновидений мы встречались с архетипом, которому я ещё не уделял внимания. Это особое сочетание горящих свечей, образующих как бы четыре пирамиды.

Тут подчёркивается символическая значимость числа четыре, поскольку пирамиды занимают место иконостаса, священного образа. Храм называется «домом самососредоточенности», поэтому мы можем предположить, что этот символ служит для обозначения алтаря. Теtractus, если воспользоваться пифагорейским термином, действительно относится к «самососредоточенности», как о том ясно свидетельствует сон пациента. Этот символ появляется и в других сновидениях, обычно в форме круга, разделённого на четыре части, в некоторых сновидениях пациента из той же серии он принимает также форму неразделённого круга, цветка, квадратной площади или комнаты, четырёхугольника, глобуса, часов, симметричного сада с фонтаном посредине, четырёх людей в лодке, в аэроплане или за столом, четырёх стульев вокруг стола, четырёх цветов, колеса с восемью спицами, звезды или солнца с восемью лучами, круглой шляпы, разделённой на восемь частей, медведя с четырьмя глазами, квадратной тюремной камеры, четырёх времён года, корзинки с четырьмя орехами, мировых часов с диском, разделённым на 4 × 8 = 32 подразделения, и так далее. Эти символы четверичности встречаются 71 раз в серии из четырёхсот сновидений. Данный случай не является чем-то исключительным.

Я наблюдал много случаев, где встречается число четыре — оно всегда имело бессознательные истоки. Иначе говоря, образ приходил в сновидении, а сновидец не имел представления о его смысле и никогда ранее не слышал о символическом значении четверицы. Иное дело — число три, поскольку Троица представляет собой общепризнанное и доступное каждому символическое число.

Но четвёрка нам, в особенности современным учёным, говорит не больше, чем любое другое число.

Числовой символизм со всей своей заслуживающей почтения историей представляет собой область знания, целиком и полностью лежащую за пределами сознания нашего сновидца. Если сновидения в этих условиях столь настойчиво говорят о важности четвёрки, то у нас есть полное право считать её происхождение бессознательным. Нуминозный характер четверицы очевиден во втором сновидении. Из этого факта мы должны сделать вывод, что сновидение указывает на значения, которые мы называем «священными». Так как сновидец не в силах проследить связь этого факта с каким-нибудь сознательным источником, я применяю сравнительный метод, чтобы выявить значение символики.

Конечно, в объёме данной книги дать полное представление об этой процедуре сравнения невозможно. Я вынужден ограничиться простыми намётками. Поскольку многие содержания бессознательного кажутся остатками прошлых ментальных состояний, нам нужно вернуться всего на несколько сот лет назад, чтобы достичь сознания того уровня, которое образует параллель этим содержаниям бессознательного. В нашем случае мы можем отойти назад менее чем на триста лет, чтобы обнаружить себя среди учёных и натурфилософов, которые самым серьёзным образом обсуждали проблему quaratura circuli. Эта малопонятная проблема сама была психологической проекцией куда более древних и совершенно бессознательных предметов. Но в те дни они ещё знали, что круг означает Божество. «Deus est figura intellectualis, cuius centrum est ubique, circmuferentia vero nusquam» (лат. «Бог есть умопостигаемая фигура, чей центр повсюду, окружность же нигде»), как говорил один из этих философов, повторяя Святого Августина.

Такой интровертивный и интроспективный человек как Эмерсон не мог не столкнуться с той же идеей, и он тоже цитирует Святого Августина. Образ круга — совершеннейшая форма со времён платоновского «Тимея», высшая власть в герметической философии — передавал также самую совершенную субстанцию — золото, применялся для обозначения anima mundi или аnima mediae naturae (лат. «души мира, души сердцевины природы»), для обозначения света первотворения.

А так как макрокосм, Великий мир, был создан творцом in forma rotunda, quae in puncto requiscit (лат. «в форме круга или шара»), то малейшая частица мира — точка также наделена этой совершенной природой. Как говорит философ: «Omnium figurarum simplicissima et perfectissima primo est rotunda, quae in puncto requiscit» (лат. «Из всех фигур простейших и совершеннейших первая есть круг, который покоится в точке»). Этот образ Божества, спящего и сокрытого в материи, именовался алхимиками изначальным хаосом, или райской землёй, круглой рыбиной в море, либо же просто rotundum, или яйцом. Это круглое нечто обладало как бы ключом, с помощью которого можно было проникнуть внутрь материи. Как говорится в «Тимее», только демиург, совершенное существо, способен отворить тетрактис, заключающий в себе четыре элемента, то есть четыре составные части круглого мира. В одном из наиболее авторитетных с XIII века источников — Тurba Philosophorum — говорится, что rotundum может разложить медь на четыре составляющие.

Также желанное аurum philosophicum было круглым. Мнения разделились относительно процедуры, с помощью которой можно достичь спящего демиурга. Одни надеялись уловить его в форме первоматерии, содержащий в себе особую концентрацию субстанции или особый её род.

Другие пытались создать круглую субстанцию своеобразным синтезом. Аноним говорит: «Сделай из мужчины и женщины круглый круг, извлеки из него четырёхугольник, а из него треугольник.

Сделаешь круг круглым, и ты получишь философский камень» Этот чудесный камень символизировался совершенным живым существом — гермафродитом по своей природе, соответствующим «сфере» Эмпедокла ⁷⁸, андрогину, круглому двуполому существу Платона. Ещё в начале XIV века ляпис сравнивался Петрусом с Христом, как allegoria Christi. Но в Aurea Hora, трактате псевдо-Фомы XIII века, таинство камня столь же первостепенно, как и таинства христианской религии. Я упоминаю эти факты лишь для того, чтобы показать, что круг или шар, содержащий четвёрку, обозначал божество для большого числа наших образованных предков.

Из латинских трактатов также видно, что таинственный демиург, спящий или сокрытый в материи, идентичен так называемому homo philosophicus, второму Адаму. Под последним подразумевается высший духовный человек, Адам Кадмон ⁷⁹, часто отождествляемый с Христом. В то время как первый Адам был смертен, ибо был создан из четырёх тленных элементов, второй состоит из единой чистой и нетленной сущности. Псевдо-Фома говорит так: «Secundus Adam de puris elementis in aeternitatem transivit. Ideo quia ex simplici et pura essentia constat, in aeternum manet» (лат. «Второй Адам переходит из чистейших элементов в вечность. Он пребывает в вечности, поскольку состоит из простых и чистых сущностей»). Можно сослаться также на слова раннего латинизированного арабского философа, называвшегося Сениор, — знаменитого и авторитетного на протяжении всех Средних веков: «Есть одна субстанция, которая никогда не умирает, ибо она упорствует в непрестанном возрастании». Этой субстанцией и является второй Адам.

Из этих цитат видно, что круглая субстанция, разыскиваемая философами, представляла собой проекцию чего-то сходного по своей природе с символикой наших сновидений. У нас имеются исторические документы, доказывающие, что сны, видения, даже галлюцинации часто примешивались в великие философские труды. Наши праотцы с их наивной умственной конституцией прямо проецировали содержания бессознательного на материю. Такие проекции она могла легко принять, поскольку в то время материя была практически неведомым и непонятным сущим. А там, где человек встречается с чем-нибудь целиком таинственным, он без всякой критичности проецирует на это нечто свои догадки. Так как в наши дни химическая материя хорошо известна, мы уже не можем заниматься подобным проецированием с прежней лёгкостью, как это делали наши предки. Мы должны, наконец, признать, что тетрактис по своей природе представляет собой нечто психическое; и мы даже не знаем, не окажется ли это тоже проекцией в более или менее отдалённом будущем. Пока что удовлетворимся тем фактом, что идея Бога, полностью отсутствующая в сознании современного человека, возвращается в форме, которая сознательно была ему известна три или четыре столетия тому назад. Нет нужды доказывать, что эти исторические сведения были совсем не известны моему пациенту. Можно сказать вслед за поэтом-классиком: «Naturam exepellas furca tamen usque recurret» (лат. «Изгоняемая вилами природа, однако, все вновь возвращается»).

Идея тех древних философов заключалась в том, что Бог проявил себя, прежде всего, в творении четырёх элементов. Они символизировались четырьмя частями круга. Так, мы читаем в коптском гностическом трактате «Соdex Brucianus» о Единорождённом (Моногеносе или Антропосе): «Он тот же, кто пребывает в монаде, которая в Сете (творце) и которая пришла из места, о коем никто не скажет, где оно… Из него пришла монада, подобно кораблю, нагруженному добрыми товарами, и подобно полю, полному разного рода деревьев, и подобно граду, заселённому всеми расами людскими… и его покрывалу, окружающему его подобно крепостной стене с двенадцатью вратами… это тот же Град Матери Единорождённого». В другом месте сам Антропос есть град, а членами его являются четверо ворот. Монада же — искра света, атом Божества.

Моногенос мыслится стоящим на гетраласс — платформе, опирающейся на четыре колонны, соответствующей четверичности христианских Евангелий; или подобным Тетраморфу, скачущему символическому животному церкви, состоящему из символов четырёх евангелистов: ангела, орла, быка или теленка, льва. Аналогия между этим текстом и Новым Иерусалимом очевидна.

Деление на четыре, синтез четырёх, чудесное появление четырёх цветов и четыре стадии работы: nigredo, dealbatio, rubefactio, citrinitas — таковы постоянные заботы древних философов. Четверица символизирует части, качества и стороны Единого. Но почему мой пациент повторяет эти древние спекуляции? Не знаю, почему именно он; знаю только, что это не исключительный пример — та же символика спонтанно воспроизводилась во многих других случаях под моим (или моих коллег) наблюдением. В действительности я не считаю, что пациенты получили эту символику от времён трехсот-четырёхсотлетней древности. Просто тот век был одним из периодов, когда эта архитипическая идея выходила на первый план. Идея эта намного старше Средневековья, как это показывает уже «Тимей». Но это и не классическое или египетское наследие, ибо обнаруживается она практически повсюду и во все времена. Достаточно вспомнить, например, сколь большую значимость придают четверице американские индейцы.

Хотя четверица является древним, предположительно, доисторическим символом, всегда ассоциировавшимся с идеей миросозидающего божества, она, тем не менее, редко осознается в этом качестве теми современными людьми, кому явлен её образ. Меня всегда интересовало, как станут её истолковывать люди, предоставленные собственным оценкам и слабо осведомлённые в истории символа. Поэтому я старался не вмешиваться со своими мнениями и, как правило, обнаруживал, что люди видели в четверице символ самих себя или чего-то иного в них самих.

Они чувствовали в ней нечто им принадлежащее, своего рода творческую почву, жизнесозидающее солнце в глубинах бессознательного. Хотя легко заметить, что образы четверицы часто были чуть ли не репликой видения Иезекииля, они улавливали аналогию крайне редко, даже если были знакомы с этим видением, — впрочем, такое знакомство на сегодняшний день явление почти исключительное. То, что можно назвать чуть ли не систематической слепотой, есть лишь следствие предрассудка, согласно которому божество находится вовне человека. Хотя предрассудок этот отнюдь не только христианский, есть религии, которые совсем его не разделяют. Напротив, как некоторые христианские мистики они настаивают на сущностном тождестве Бога и человека — либо в форме априорного тождества, либо как цель, которую необходимо достичь путём определённого рода практики и инициации, известных нам, например, по метаморфозам Апулея, не говоря уж о методах йоги.

Применение сравнительного метода показывает, что четверица является более или менее непосредственным образом Бога, проявляющего себя в творениях. Мы можем, поэтому, сделать вывод, что спонтанно воспроизводимая в сновидениях людей четверица означает то же самое — Бога внутри. Несмотря на то, что в большинстве случаев люди не осознают этой аналогии, интерпретация может быть, тем не менее, истинной. Если принять во внимание тот факт, что идея Бога представляет собой «ненаучную» гипотезу, то нам понятно, почему люди запамятовали о таком мышлении. Даже если они лелеют некую веру в Бога, их отпугивает идея Бога внутри них самих — по причине религиозного воспитания, которое всегда умаляло эту идею как «мистическую». Но именно эта «мистическая» идея усиливается естественными тенденциями бессознательного. И я сам, и мои коллеги знаем столько случаев, когда развивалась эта символика, что мы более не сомневаемся в её существовании. Мои наблюдения, кстати, датированы 1914 годом, но прошло ещё 14 лет, прежде чем я решился опубликовать их.

Было бы ошибкой расценивать мои наблюдения как попытку доказательства бытия Бога. Эти наблюдения доказывают только существование архетипического образа Божества — с точки зрения психологии мы больше ничего не можем утверждать о Боге. Но, поскольку этот архетип принадлежит к очень важным и влиятельным, его сравнительно частое появление представляет собой немаловажный фактор для любой theologia naturalis (лат. «естественной теологии»). Так как нередко опыт этих явлений в высшей степени нуминозен, то он относится к религиозному опыту.

Я не могу не привлечь ваше внимание к любопытному обстоятельству: в то время как центральным христианским символом является Троица, бессознательное символизируется в четверице. Собственно говоря, даже ортодоксальная христианская формула не полна, так как догматический принцип существования зла не присутствует в Троице и связывается с довольно неудобным существованием дьявола. Поскольку тождество Бога и человека представляет собой еретическое допущение, то и тезис о «Боге внутри» можно расценивать как противоречащий догмату. Но четверица, в том виде как она понимается современным сознанием, прямо предполагает и «Бога внутри» и тождество Бога с человеком. Вопреки догмату здесь имеется не три, а четыре стороны. Отсюда легко сделать вывод, что четвёртая сторона представляет дьявола. Хотя у нас есть логия: «Я и Отец мой едины. Кто видит меня, видит и Отца», — богохульством и безумием посчитали бы такое подчёркивание догматичной человечности Христа, что человек может отождествиться с Христом и его homoousia. Но подразумевается именно это, а потому с ортодоксальной точки зрения природная четверица может быть объявлена «diabolica fraus» (лат. «дьявольским обманом») — главным свидетельством чего является ассимиляция четвёртой стороны, представляющей предосудительную часть христианского космоса. Церковь, как я полагаю, лишает законной силы всякую попытку принять всерьёз эти результаты. Более того, она должна осуждать любую попытку приобщиться к этому опыту, поскольку она не может признать, что природа соединяет то, что было ей разделено. Голос природы ясно слышим во всех связанных с четверицей явлениях, а это пробуждает старые подозрения по поводу всего, что связано с бессознательным. Вот почему научное исследование сновидений (а это та же древняя неоромантика) столь же достойно порицания, как и алхимия. Дело в том, что в латинских алхимических трактатах можно найти параллели психологии сновидений, а потому эти трактаты равно исполнены ереси. Для секретности и защитительных метафор имелись достаточные основания. Символические утверждения древней алхимии исходят из того же бессознательного ума, что и современные сновидения — они в равной степени являются гласом природы.

Если бы мы по-прежнему жили в средневековом мире, где не было серьёзных сомнений по поводу последних оснований, где вся история мира начиналась с книги Бытия, мы могли бы с лёгкостью отмахнуться от сновидений и всего им подобного. К сожалению, мы живём в современном мире, где последние основания сомнительны, где надо принимать во внимание богатую предысторию, где люди убеждены в том, что если нуминозный опыт вообще имеет место, то это опыт психический. Нам уже не дано вообразить себе эмпирея, вращающегося вокруг трона Господня, и мы уже не мечтаем найти Его где-то за пределами галактических систем. Убежищем тайн становится человеческая душа, для эмпирика весь религиозный опыт сжимается до особого состояния ума. Чтобы узнать нечто о значении религиозного опыта для тех, кто его имеет, мы можем сегодня изучать любые его формы. Если он что-нибудь значит, то он значит все для тех, кто его имеет. К этому неизбежному выводу приходишь после тщательного изучения наличного материала. Религиозный опыт можно было бы даже определить как в высшей степени ценный для того, кто его испытывает — каким бы ни было его содержание. В духе старого вердикта «ехtra ecclesiam nulla salus», современность обращается к душе как к последней своей надежде. Где же ещё можно найти такой опыт? Ответ сходен с ранее мною приведённым — им будет голос природы. Всем, кто занят проблемой духовности человека, придётся столкнуться с новыми трудными вопросами. Психические осложнения у моих пациентов заставили меня попытаться всерьёз рассмотреть, по крайней мере, некоторые необычайные значения производимой бессознательным символики. Подробное обсуждение интеллектуальных и этических следствий этой проблемы завело бы нас слишком далеко, поэтому я вынужден ограничиться иносказанием.

Главные символические фигуры любой религии всегда выражают определённую моральную и интеллектуальную установку. В качестве примера я мог бы взять крест со всеми его многообразными религиозными значениями. Другим главным символом является Троица. Она имеет исключительно мужской характер. Бессознательное, однако, превращает её в четверицу, которая одновременно есть единое, подобно тому, как три лица в Троице являются единым Богом. Древние натурфилософы представляли Троицу как «imaginata in natura» (лат. «представленную в природе»), как три «бестелесных», или «Spiritus», или «volatilia», а именно, как воду, воздух и огонь. Четвёртая составная часть — это земля, или тело.

Символом последнего была для них Дева. Так они добавляли женский элемент к своей физической Троице, создавая тем самым четверицу или circulus quadratus (лат. «квадратный круг»), символом коего был гермафродитический Rebis, filius sapientie (лат. «Ребис, сын премудрости»). Средневековые натурфилософы, несомненно, полагали землю и женское начало четвёртым элементом. Принцип зла прямо не упоминается, но он проступает в ядовитости prima materia и других иносказаниях. В современных сновидениях четверица есть продукт бессознательного. Как я отмечал в первой лекции, бессознательное часто олицетворяется как Анима, женская фигура. Символ четверицы очевидным образом исходит от неё.

Она выступает как матрица четверицы, как Маter Dei, подобно земле, понимавшейся как Богоматерь. Но так как женщина, как и зло, исключены из Божества в догмате о Троице, злое начало также образует часть религиозного символа, если последний выступает в форме четверицы. Не требуется особого воображения, чтобы догадаться о далеко идущих духовных последствиях такого развития.

III. История и психология естественного символа

Хотя я не против философского любопытства, но все же предпочитаю не погружаться в обсуждение этических и интеллектуальных аспектов проблемы, поднятых символом четверицы.

Достаточно осмысленными и далеко идущими являются его психологические следствия, играющие значительную роль в практике лечения. Так как нас здесь интересует не психотерапия, а религиозная сторона психических феноменов, я был вынужден, обратившись к психопатологии, извлечь эти исторические символы и фигуры из-под слоя могильной пыли. Будучи молодым психиатром, я ни за что не мог бы себе представить, что придётся заниматься чем-то подобным.

Поэтому я не удивляюсь, если затянувшееся обсуждение символа четверицы, квадратуры круга и еретических попыток подправить догмат о Троице покажется несколько искусственным и натянутым. Однако в том-то и дело, что все мои рассуждения о четверице, по сути, есть лишь прискорбно краткое и неадекватное введение к обсуждению следующей, заключительной части рассматриваемого нами парадигматического случая.

Уже в самом начале анализируемой серии сновидений появляется круг. Он принимает, например, форму змеи, описывающей кольцо вокруг сновидца. В последующих снах он возникает вновь в виде часов, круга с точкой посередине, круглой цели для стрельбы; иногда он принимает образ вечного двигателя, меча, глобуса, круглого стола, бассейна и тому подобного. Квадрат появляется в форме городского сквера или сада с фонтаном посередине. Несколько позже квадрат связывается с круговым движением: люди, которые ходят кругами по скверу, магическая церемония (преображение животных в людей), происходящая в квадратной комнате, где по углам лежат четыре змеи, а люди ходят от одного угла к другому; сновидец, объезжающий сквер в такси; квадратная тюремная, вращающаяся пустая клетка и так далее. В других сновидениях круг представлен вращением, четырьмя детьми, несущими, например, «тёмное кольцо» и идущих кругами. Круг появляется в комбинации с четверицей, как серебряная чаша с четырьмя стульями.

Особое внимание уделяется центру. Он символизируется яйцом посреди круга, звездой, составленной из отряда солдат, звездой, вращающейся в середине круга, кардиальные точки которого обозначают четыре времени года, полюсом, драгоценным камнем и так далее.

Все эти сновидения неизменно приводили к одной и той же картине, которая являлась пациенту в форме неожиданного визуального впечатления. Ему уже случалось наблюдать такие видения, но на этот раз опыт был особенно сильным. Как он говорит об этом сам: «Это было впечатление самой совершенной гармонии». В таком случае не важно, каковы наши впечатления или что мы об этом думаем. Главное, каковы чувства самого пациента: это его опыт, и если он имел на него глубокое преобразующее воздействие, то нет нужды возражать против него.

Психолог может лишь отметить этот факт, и, если он считает эту задачу себе по силам, он может попытаться понять, почему это видение оказало такое воздействие на данную личность.

Видение было поворотным пунктом в психологическом развитии пациента. Его можно было бы назвать — на языке религии — обращением. Вот буквальная запись видения: Вертикально и горизонтально расположены два круга с общим центром. Это мировые часы.

Их несёт черная птица (пациент обращается здесь к предшествующему сновидению, где чёрный орел нес золотое кольцо). Вертикальный круг представляет собой голубой диск с белым ободом, разделённый на 4 × 8–32 части. По диску вращается рука. Горизонтальный круг — четырёхцветный; четыре маленьких человечка стоят на нём и переносят стрелку, а по кругу лежит золотое кольцо (из прежнего видения). У мировых часов три ритма, или биения:

1. Малое биение: рука на голубом вертикальном диске перемещается на одно полуминутное деление (1 / 32).
2. Среднее биение представлено полным обращением руки. Одновременно горизонтальный круг перемещается на полуминутное деление.
3. Большое биение: 32 средних биения равны одному обращению золотого кольца.

Видение подводит итог всем иносказаниям и в предшествующих снах. Оно кажется попыткой создания осмысленного целого из ранее фрагментарных символов — круга, шара, квадрата, вращения, часов, звезды, креста, четверицы, времени и так далее. Конечно, нелегко понять, почему такая абстрактная структура вызывает чувство «самой совершенной гармонии». Но если вспомнить о двух кругах в платоновском «Тимее», о гармоничной закруглённости anima mundi, мы можем найти путь к пониманию. Термин «мировые часы» вновь возвращает нас к античной концепции музыкальной гармонии сфер. Речь идёт о своего рода космологической системе. Если в данном случае мы имеем дело с видением твердыни небесной в её медленном вращении, либо в таком виде предстаёт постепенное движение солнечной системы, тогда мы можем понять и оценить совершенную гармонию возникшей картины. Мы имеем основания также предположить, что платоновское видение космоса лёгким проблеском пробивается здесь сквозь туман полусознательного состояния. И все же есть в этом видении пациента нечто такое, что не согласуется с гармоничным совершенством платоновских представлений. Два круга различны по своей природе. Различны не только их движения, но и цвета.

Вертикальный круг голубой, горизонтальный содержит четыре цвета, он с золотым ободом. Голубой круг вполне может символизировать голубую полусферу неба, тогда как горизонтальный «представляет» горизонт и четыре стороны света, персонифицированные в четырёх цветах (в более раннем сновидении кардинальные точки представали то в виде четверых детей, то четырёх времён года). Эта картина сразу напоминает о средневековых образах мира в форме круга, или rex elonae с четырьмя евангелистами ⁸⁰, или же melothesiae, где горизонтом служил Зодиак. Образ торжествующего Христа, кажется, выводим из сходных изображений Тора и четырёх его сыновей. Можно сослаться также и на восточные аналогии: буддистские мандалы, или круги, обычно тибетские по своему происхождению. Они представляют собой, как правило, круглую падму или лотос, в который вписано квадратное священное здание с четырьмя вратами, указывающими на четыре стороны света и четыре времени года. В центре находится Будда, чаще всего в соединении с Шивой и его Шакти или равнозначным символом dorje (молнии). Эти круги являются янтрами, или ритуальными орудиями, служащими созерцанию, концентрации и окончательной трансформации сознания йога в божественное всесознание.

Сколь бы поразительными ни казались эти аналогии, они не вполне нас удовлетворяют, ибо все они до такой степени подчёркивают значение центра, что кажутся созданными лишь для того, чтобы выразить важность центральной фигуры. В нашем же случае центр пуст. Это просто математическая точка. Что же касается аналогичных кругов, то они символизируют миросозидающее и правящее миром Божество, либо человека в его зависимости от небесных созвездий. В нашем случае в качестве символа предстают часы, обозначающие время. Единственным известным мне аналогом такого символа является изображение гороскопа: у него также есть четыре кардинальные точки и пустой центр. Отмечу и ещё одно любопытное совпадение: в предшествующих сновидениях неоднократно замечалось, что вращение происходит обычно справа налево. У гороскопа имеется двенадцать домов, и движение от одного к другому идёт налево, то есть против часовой стрелки.

Но гороскоп состоит только из одного круга, и, кроме того, в нём нет сочетания двух явно различных систем. Так что гороскоп не является удовлетворительным аналогом, хотя он и может пролить некоторый свет на временной аспект нашего символа. Мы были бы вынуждены оставить наши попытки найти психологические параллели, если бы не существовала настоящая сокровищница средневековой символики. По счастливой случайности, я познакомился с малоизвестным средневековым автором, Гийомом де Дигюйвилем, приором Шалисского монастыря, нормандским поэтом, написавшим три «пелеринажа» между 1330 и 1355 годами. Они называются Lе Pelerinage de la Vie Humaine, de l’Ame et de Jesus Christ. В последнем из странствий — Chant du Pelerinage de l’Ame — мы находим видение рая.

Рай состоит из сорока девяти вращающихся сфер. Они называются «siecles», столетиями, будучи прототипами или архетипами земных столетий. Но как объясняет Гийому ангел, который служит ему вожатым, церковное выражение in saecula saeculorum означает вечность, а не обычное время. Золотые небеса окружают все сферы. Когда Гийом смотрит вверх на золотое небо, он неожиданно замечает малый круг, размером всего около трёх футов шириной и цвета сапфира. Он говорит об этом круге: «Ie sortait du ciel d, or en un point et y rentrait d’autre part et il en faisait le tour» (фр. «Он сошёл с золотого неба в одной точке и вернулся к ней с другой стороны, сделав, таким образом, целый круг»). Очевидно, что голубой круг вращался, подобно диску, по большому кругу, который рассекал золотую небесную сферу. Здесь две различные системы, золотая и голубая — одна проходит сквозь другую. Что представляет собой голубой круг? Ангел вновь поясняет изумлённому Гийому:

Се cercle que tu vois est le calendrier,
Qui en faisant son tour entier,
Montre les Saints les journees,
Quand elles doivent etre fetees.

Chacun en fait le cercle en tour
Chacune etoile y est pour joir,
Chacun soleil pour l’espace
De jours trente ou Zodiaque.

Сей календарный круг за годом год
Свершает неизменный оборот,
Указывая имена святых
И дни, когда нам чтить пристало их.

Они спешат по кругу чередой,
И каждый день — под собственной звездой.

А тридцать дней на каждый звёздный знак
Все вместе нам составят Зодиак.

(Перевод с фр. Ю. Стефанова)

Голубой круг — это церковный календарь. Таким образом, мы имеем ещё одну параллель — временное начало. Напомним, что в видении нашего пациента время измеряется тремя биениями.

Календарный круг Гийома примерно трёх футов в диаметре. Более того, когда Гийом смотрит на голубой круг, неожиданно появляются три духа, облачённые в пурпур. Ангел объясняет, что пришло время праздника в честь этих трёх святых, и продолжает речь о Зодиаке в целом. Когда он подходит к Рыбам, то упоминает о празднике двенадцати рыбаков, который предшествует Святой Троице. Здесь Гийом вмешивается и говорит ангелу, что никогда не понимал вполне символа Троицы. Он просит ангела смилостивиться и объяснить таинство. На что тот отвечает: «Итак, есть три главных цвета: зеленый, красный и золотой. Их можно увидеть вместе в хвосте павлина». И добавляет: «Всемогущий царь, соединяющий воедино три цвета, разве он не может сделать так, чтобы одна субстанция была тремя? Золотой цвет, говорит он, принадлежит Отцу, красный — Сыну, а зеленый — Духу Святому». Затем ангел предупреждает поэта, чтобы тот не задавал более вопросов, и исчезает.

К счастью, мы успели узнать от ангела, что тройка относится к Троице. Теперь нам становится понятным, что прежде наше обращение к области мистической спекуляции не было неуместным. Одновременно мы сталкиваемся и с мотивом цветов, но, к сожалению, у нашего пациента их четыре, тогда как у Гийома, вернее, у ангела, речь идёт только о трех: золотом, красном и зеленом. Мы можем здесь ссылаться на первые слова из «Тимея»: «Один, два, три — а где же четвёртый?» Или процитировать те же слова из «Фауста» Гёте — из знаменитой сцены с кабирами во второй части, где они приносят из-за моря таинственный «суровый образ». Четыре человечка из нашего видения — это гномы, или кабиры. Они представляют четыре стороны света и четыре времени года, а также четыре цвета. В «Тимее», в «Фаусте» и в «Странствии» число четыре отсутствует. Этим отсутствующим цветом, очевидно, является синий. Это он принадлежит к серии из жёлтого, красного и зелёного. Почему синий отсутствует? Что-то здесь не в порядке, но с чем: с календарём, временем — или с синим цветом? Старый бедняга Гийом наверняка споткнулся о ту же проблему: трое здесь, а где же четвёртый? Он был, конечно, готов услышать о Троице, которую, по его словам, он никогда вполне не понимал. Подозрительно и то, что ангел поспешил улететь перед тем, как Гийом задаст ещё несколько неудобных вопросов.

Я предполагаю, что Гийом был в бессознательном состоянии, когда отправился на небеса, иначе он наверняка сделал бы некоторые выводы из увиденного. Что же он видел? Прежде всего сферы, населённые теми, кто достиг вечного блаженства. Затем он заметил золотое небо, где пребывает на золотом троне Царь Небесный, а рядом с ним Царица Небесная, сидящая рядом на круглом троне из коричневого кристалла. Последняя деталь относится к тому предполагаемому факту, что Мария перенеслась на небо телесно, как единственное смертное существо, коему было позволено соединиться с телом до воскресения из мёртвых. В подобных образах царём обычно выступает Христос в соединении со своею невестой — Церковью. Но чрезвычайно важно то, что царь, будучи Христом, есть одновременно и Троица, а число четыре представлено царицей.

Церковное одеяние Марии голубого цвета; она есть земля, покрытая голубым покрывалом небес. Но почему же тогда не упомянута Богоматерь? Согласно догмату, она не божественна, но лишь блаженна. Более того, она представляет землю, которая также есть тело — со всею его тьмой. По этой причине она, всемилостивая, служит ходатаем, просит за всех грешников.

Из этих драгоценных осколков средневековой психологии мы получаем некоторое представление о достоинствах мандалы нашего пациента. Она соединяет четыре стороны, которые гармонично работают вместе. Мой пациент был воспитан как католик, а потому непроизвольно столкнулся с той же проблемой, которая доставляла немалое беспокойство старому Гийому. Это была поистине великая проблема Средних веков, проблема Троицы и исключённого из неё элемента.

То есть это — весьма условное признание женского начала, земли и тела, которые уже были, в виде лона Марии, священным местом пребывания Божества и необходимым связующим звеном в божественной цепи искупления. Видение моего пациента — это символический ответ на вековечный вопрос. Наверное, в этом заключается глубинная причина того, что образ мировых часов произвёл на него впечатление «самой совершенной гармонии». Оно было первым намёком на возможное разрешение опустошительного конфликта между материей и духом, между желаниями плоти и любовью к Богу. Жалкий и бездейственный компромисс в том сне, где привиделась церковь, был полностью превзойдён этим видением мандалы, в котором примирены все противоположности. Если нам будет позволено привести здесь пифагорейскую идею, согласно которой душа есть квадрат, то мандала выражала бы Божество посредством троичного ритма, а душу — через статичную четверицу, то есть через круг, разделённый на четыре цвета. Сокровенным смыслом её было бы тогда единение души с Богом.

Поскольку мировые часы также представляют quadratura circuli и perpetuum mobile, эти два предмета, занимавшие средневековый ум, находят адекватное выражение в нашей мандале.

Золотое кольцо (и все в нём содержащееся) представляет четверицу в форме четырёх кабиров и четырёх цветов; голубой круг — Троицу и движение времени — в согласии с Гийомом. В нашем случае голубой круг движется быстрее, золотой медленнее. В то время как голубой круг кажется несколько неуместным на золотом небе Гийома, в нашем случае круги гармонично сочетаются. Троица тут — жизнь, «биение» всей системы с троичным ритмом, основанном, однако, на ритме с 32 делениями, где множитель — четвёрка. Таким образом, круг и четверица, с одной стороны, и троичный ритм — с другой, настолько проникают друг в друга, что одно содержится в другом. В версии Гийома Троица дана очевидно, тогда как четверица сокрыта в дуальности Царя и Царицы Небесной. Кроме того, голубой цвет принадлежит здесь не царице, а календарю, представляющему время с характерными тринитарными атрибутами.

Взаимопроникновение здесь близко нашему случаю. Взаимные проникновения качеств и содержаний типичны для символов. Мы обнаруживаем это также в христианской Троице, где Отец содержится в Сыне, Сын — в Отце, а Дух Святой содержится в Отце и Сыне или проникает в них обоих. Движение от Отца к Сыну представляет временное начало, тогда как пространственное начало олицетворяется Mater Dei (материнское качество первоначально принадлежало Духу Святому, именуемому Sophia-Sapientia некоторыми ранними христианами). Это женское качество было невозможно полностью искоренить, оно доныне присутствует по крайней мере в символе Духа Святого — в «Голубе Духа Святого». Но четверица полностью отсутствует в догмате, хотя она рано возникла в церковной символике. Я имею в виду равносторонний крест, заключённый в круг, торжествующего Христа с четырьмя евангелистами, Тетраморфа и так далее. В позднейшей церковной символике «Мистической розы, жертвенного сосуда, источника знамений, ограждённого сада», выступают атрибутами Mater Dei и одухотворённой земли.

Наша мандала есть абстрактный, чуть ли не математический образ некоторых главных проблем, многократно обсуждавшихся в средневековой христианской философии. Абстрактность её столь велика, что не приди к нам на помощь видение Гийома, мы могли бы проглядеть широкую историческую систему её корней. Пациент не обладал каким-либо знанием такого исторического материала. Он знал лишь то, что известно каждому получившему в детстве поверхностное религиозное воспитание. Он сам не видел никакой связи между мировыми часами и любой религиозной символикой. И это вполне понятно, поскольку видение на первый взгляд ничем не напоминает о религии. И все же оно пришло вскоре после сновидения с «домом самососредоточения». К тому же оно было ответом на проблему трёх и четырёх, поставленную более ранним сном, где привиделось четырёхугольное пространство, на четырёх сторонах которого стояли четыре кубка, которые были наполнены окрашенной в разные цвета водой. Один кубок был желтым, другой — красным, третий зеленым, а четвёртый был бесцветным. Синий цвет отсутствует, хотя он был связан с тремя другими цветами в предшествующем видении, где медведь появился в глубине пещеры. У него было четыре глаза, испускавшие красный, желтый, зеленый и синий лучи. А в последнем сновидении синий цвет вдруг исчезает. В то же время обычный квадрат сменился прямоугольником, какого раньше не было. Причиной явного нарушения порядка было сопротивление женскому началу, представленному Анимой. Во сне с «домом самососредоточения» голос подтверждает этот факт. Он говорит: «То, что ты делаешь, — опасно.

Религия — это не налог, который ты платишь, чтобы избавиться от женского образа, ибо этот образ необходим». «Женский образ» — и есть «Анима».

Сопротивление Аниме нормально для мужчины, поскольку, как было сказано выше, она представляет бессознательное со всеми присущими ему тенденциями и содержаниями, которые в силу различных действительных причин исключались ранее из сознательной жизни. Одни из этих тенденций подавляются, другие — вытесняются. Как правило, подавляются те тенденции, которые представляют антисоциальные элементы в психической структуре человека, — то, что я называю «статистическим преступником» в каждом из нас. Иначе говоря, эти элементы подавляются сознательно, мы ими распоряжаемся по своей воле. Что же касается тех тенденций, которые просто вытесняются, то они, как правило, просто сомнительны по своему характеру. Они не являются заведомо антисоциальными, скорее, они неудобны, нарушают социальные условности. В равной степени сомнительны и мотивы их вытеснения. Одни люди поступают так просто из трусости, другие из-за приверженности чисто конвенциональной морали, третьи — чтобы выглядеть респектабельно.

Вытеснение — это некий полусознательный и нерешительный отход от вещей, выскальзывающих из рук словно чересчур горячие пирожки, — либо очеренение слишком высоко висящих гроздей винограда, либо отыскивание обходных путей — лишь бы не осознавать собственные желания.

Фрейд открыл вытеснение в качестве одного из главных механизмов возникновения невроза.

Подавление ставит перед сознанием проблему морального выбора, тогда как вытеснение есть довольно-таки имморальная «склонность» для избавления от неприятных решений. Подавление может вызвать беспокойство, конфликт, страдание, но обычно почти никогда не вызывает невроза.

Невроз — это замещение оправданного страдания. Если исключить «статистического преступника», остаётся обширная область низких качеств и примитивных склонностей, принадлежащих психической структуре человека, который куда менее идеален и более примитивен, чем нам хотелось бы. У нас есть некие идеи о том, как должно жить цивилизованное, воспитанное, или моральное существо.

Иногда нам удаётся соответствовать этим амбициозным ожиданиям. Но природа неравномерно наделяла своих детей дарами. Есть люди, которые могут себе позволить жить пристойно и респектабельно, то есть у них не видно никаких явных прегрешений. Либо грехи у них малые, если они вообще грешат, либо грехи скрыты даже от собственного сознания. Мы снисходительны к грешникам, не осознающим собственных грехов. Хотя закон иногда наказывает бессознательность, практика церковной исповеди относится только к деяниям, которые вы сами соединяете с чувством греховности. Но природа не столь снисходительна к бессознательным грешникам. Она наказывает столь же сурово, как если бы они совершали сознательный поступок. Как заметил однажды старый благочестивый Драммонд, мы видим, что у высокоморальных людей, не сознающих, что у них есть другая сторона, развиваются особая раздражительность, адски злобные настроения, которые делают их невыносимыми для родственников. Слава об их святости может расходиться далеко, но жизнь со святыми может вызвать у менее одарённых морально индивидов комплекс неполноценности или даже дикий взрыв аморальности. Подобно интеллекту, мораль является даром. Вам не вогнать её в систему, где она не произрастает естественным образом — так вы можете только отравить ей всё остальное.

К несчастью, человек в целом, без сомнения, хорош куда менее, чем он о себе думает или чем ему хотелось бы быть. Каждому из нас сопутствует в жизни Тень, и чем меньше она присутствует в сознательной жизни индивида, тем чернее и больше эта Тень. Если нечто низкое осознается, у нас всегда есть шанс исправиться. Более того, тогда оно находится в постоянном контакте с другими интересами и может благодаря этому постепенно перемениться. Но если это низкое вытеснено и изолировано от сознания, то его уже никогда не исправить. Кроме того, в момент, когда мы не отдаём себе отчёта, оно способно прорваться наружу. За этот бессознательный сучок цепляются все наши самые добрые намерения. Мы несем в себе наше прошлое, а именно, примитивного, низкого человека с его желаниями и эмоциями. Лишь приложив значительные усилия, мы можем освободиться от этой ноши. Если дело доходит до невроза, то мы неизменно сталкиваемся с сильно увеличившейся Тенью. И если мы хотим излечить невроз, нам нужно найти способ сосуществования сознательной личности человека и его Тени.

Это очень серьёзная проблема для тех, кто либо сам относится к данной категории, либо обязан помогать другим. Простое подавление Тени столь же малоцелительно, как обезглавливание в качестве средства от головной боли. Разрушение морали тоже не поможет, ибо оно было бы убийством нашего лучшего «Я», без которого и Тень лишается смысла. Примирение этих противоположностей является важной проблемой, ей занимались даже в Античности. Так, мы знаем о легендарной личности II века Новой эры. Карпократе-гностике ⁸¹, что слова «мирись с соперником твоим скорее, пока ты ещё на пути с ним» он толковал следующим образом: противник есть человек плотский. Так как живое тело является необходимой составной частью личности, текст следует читать так: «Мирись с собой скорее, пока ты на пути к себе» ⁸². Естественно, более здравый ум отцов церкви не позволял им оценить всю изощрённость и тонкость этого аргумента, являющегося, с современной точки зрения, необычно практичным. Он был также опасным и таковым по-прежнему является — самой жизненной и самой щекотливой проблемой цивилизации, забывшей, почему жизнь должна быть жертвенной, то есть приноситься в жертву идее более высокой, чем человек. Человек может претерпеть тяжелейшие испытания, если он видит в них смысл. Вся трудность заключается в создании этого смысла. Таковым должно быть естественным образом возникшее убеждение, а самые убедительные изобретения человека — дешёвые поделки, которые неубедительны в сравнении с его желаниями и страхами.

Если бы вытесненные склонности, называемые мною Тенью, были только в том, то не возникало бы особых проблем. Но Тень — это не что-то целиком скверное, а просто низшее, примитивное, неприспособленнее и неудобное. В неё входят и такие низшие качества, детские и примитивные, которые могли бы обновить и украсить человеческое существование, но «сего не дано».

Образованная публика, цвет нашей нынешний цивилизации, оторвалась от своих корней и готова вообще утратить связь с землёй. Сегодня нет цивилизованной страны, где низшие слои не находились бы в беспокойстве и недовольном состоянии. У иных европейских наций это захватывает и высшие слои. Такое положение дел есть демонстрация наших психологических проблем на огромной экране. Коллективы суть скопления индивидов, и их проблемы также являются скоплениями индивидуальных проблем. Одна группа людей идентифицирует себя с высшим человеком и не может опуститься вниз, другая группа отождествляет себя с низшим и желает оставаться на поверхности.

Такие проблемы никогда не разрешить законами или трюками. Они разрешаются только общей сменой установки, а это не совершается с помощью пропаганды, массовых митингов и насилия.

Этот процесс начинается на уровне индивидов и продолжается как преобразование их личных предпочтений, взгляда на жизнь, ценностей. Только накопление таких индивидуальных изменений приводит к коллективному решению. Образованный человек стремится вытеснить в себе всё низшее, не осознавав того, что он тем самым принуждает низшее сделаться революционным. Характерным сном у моего пациента был следующий: ему снился военный отряд, намеревавшийся «целиком задушить левое крыло». Сон показывает способ обращения моего пациента с собственный низшим человеком. Это очевидно неправильный метод. Сновидение о «доме самососредоточения», напротив, показывает религиозную установку как верный ответ на этот вопрос. Мандала предстаёт как амплификация именно этого момента. Как мы видели, мандала исторически служила символом философского выяснения природы Божества, демонстрацией его в видимой Форме с целью поклонения.

Целостность Небесного круга и земного квадрата, соединяющая четыре принципа или элемента психических качеств, выражает полноту и единство. Таким образом, мандала имеет достоинство «примиряющего символа». Так как примирение Бога и человека выражается символами Христа или креста, мы могли бы ожидать, что божество займёт центр мандалы. Однако центр пуст. Трон Божества не занят, несмотря на то, что при анализе мандалы мы пришли, в согласии с историческими моделями, к тому, что круг есть символ Бога, а квадрат — Богини. Вместо «богини» мы могли бы сказать также «земли» или «души». Но, вопреки историческим предубеждениям, мы должны принять тот факт, что в мандале мы не находим и следа Божества (так же как в «доме самососредоточения» место божественных образов было занято четверицей). Мы находим механизм вместо Бога. Думаю, у нас нет права подменять столь важный факт предвзятой идеей. Сон или видение были такими, какими должны были быть. Это не что-то другое в переодетом виде. Они являются естественными продуктами, без какого бы то ни было скрытого мотива. Я видел сотни и сотни мандал у пациентов, которые не попадали под какое-нибудь внешнее влияние. В подавляющем большинстве случаев я сталкивался с тем же фактом: божество не занимает центрального места.

Как правило, центру придавалось особое значение, но там находится совсем другой символ. Это звезда, солнце, цветок, равносторонний крест, драгоценный камень, наполненная водой или вином чаша, свивающаяся змея, человек, но никогда не Бог.

Когда мы видим торжествующего Христа в розе средневековой церкви, мы правильно полагаем, что это центральный символ христианского культа. Мы полагаем также, что всякая укоренённая в истории народа религия является равным образом выражением его психологии, подобно формам правления, им выработанным. Если применить тот же метод рассуждения к современным мандалам, предстающим в снах и видениях, либо произведённым в состоянии «активного воображения», мы придём к выводу, что мандалы суть экспрессии определённой установки, которую нельзя не назвать «религиозной». Религия — это отношение к высшим и сильным по воздействию ценностям, будь они позитивными или негативными. Отношение к ним может быть как произвольным, так и непроизвольным, то есть вы можете сознательно принять ту ценность, которой вы уже одержимы бессознательно. Наделенный в вашей системе наибольшей силой фактор — это и есть Бог, поскольку Богом всегда называется превосходящий все остальные психологический фактор. Стоит ему перестать быть таковым, и он делается просто именем. Мертва его сущность, ушла его сила.

Почему античные боги потеряли свой престиж и воздействие на человеческие души? Потому что олимпийские боги отслужили своё, и началось время новой истории: Бог стал человеком.

Чтобы сделать выводы из современных мандал, нам нужно спросить у видевших их людей, поклоняются ли они звездам, солнцу, цветам и змеям? Они станут отрицать это и в то же самое время будут утверждать, что шары, звезды, кресты суть символы их собственного центра. Стоит спросить их о том, что они понимают под центром, как они начинают заикаться и отсылают к опыту — очень сходному с исповедью моего пациента, который нашёл, что видение мировых часов произвело на него впечатление совершеннейшей гармонии. Другие признаются, что сходное видение посещало их в момент сильнейшей боли или расстройства. Для иных это воспоминание о прекрасном сновидении или моменте, когда пришли к концу долгие и бесплодные заботы и воцарился мир. Если суммировать всё то, что люди говорят о своём опыте, его можно сформулировать примерно так: они возвращаются к самим себе, они могут принять самих себя, способны с собой примириться, а тем самым и с враждебными обстоятельствами и событиями. Это очень похоже на то, что ранее выражалось изречением: примирился с Господом, принёс в жертву свою волю, подчинился воле Господней. Современная мандала есть непроизвольная исповедь об особого рода умственном состоянии. В мандале нет Божества, нет и подчинения или примирения с Божеством. Место Божества, похоже, занято целостностью человека. Когда говорят о человеке, каждый имеет в виду собственное Эго, то есть свою личность, насколько она осознаваема; говоря о других, мы предполагаем, что и у них имеется очень похожая личность. Так как современные исследования познакомили нас с тем фактом, что индивидуальное сознание основывается на беспредельно протяжённой психике и окружено ей, то нам нужно пересмотреть несколько старомодный предрассудок, будто человек — это его сознание. Наивное предположение такого рода вызывает вопрос: чьё сознание? Ваше или окружающих вас людей? Всегда трудно примирить ту картину, которую я рисую по собственному поводу, с той, что нарисована другими людьми.

Кто из нас прав? И кто является настоящим? Человек не сводится к тому, что он знает о себе самом или к тому, что знают другие. Остаётся нечто неизвестное, существование коего ещё нужно доказать, а потому проблема идентичности становится ещё более затруднительной. Собственно говоря, невозможно определить протяжённость и окончательный характер психического существования. Когда мы говорим о человеке, то имеем в виду неопределимое целое, невыразимую тотальность, которую можно обозначить только символически. Я выбрал для этой целостности, общей суммы сознательного и бессознательного существования термин «Самость». Термин был выбран в согласии с восточной философией, которая веками занималась теми проблемами, которые поднимаются даже там, где боги исчезают, чтобы стать людьми. Философия Упанишад соответствует психологии, которая задолго до того признала релятивность богов. Не нужно путать это с такой глупостью, как атеизм. Мир остаётся тем же, что и прежде, но в нашем сознании происходят любопытные изменения. В отдалённые времена (впрочем, как и у ныне живущих дикарей) плотью психической жизни были и человеческие и нечеловеческие объекты. Психическая жизнь, как мы сказали бы сегодня, проецировалась вовне. Сознание едва существует в состоянии одной проекции; в лучшем случае оно представляет собой кучу эмоций. Вместе с отводом проекций медленно развивается знание. Наука началась практически с открытия астрономических законов, что было первой ступенью деспиритуализации мира. За первым шагом медленно последовал другой. Уже в Античности боги покинули горы и реки, деревья и животных. Наша наука до невероятной степени проредила эти проекции. Вы найдёте их в газетах, книгах, слухах и в обычных сплетнях.

Все промежутки между действительными познаниями заполнены проекциями. Мы по-прежнему почти всегда уверены, что знаем истинный характер других и то, что они думают. Мы убеждены, что некие люди являются носителями всех тех дурных качеств, каковых мы не замечаем у себя. Они погрязли в грехах, которые никоим образом не являются нашими собственными. Нам все ещё требуется быть предельно осторожными, чтобы не проецировать без малейшего стыда свою собственную Тень; мы все ещё переполнены проецируемыми иллюзиями. Вообразите себе человека, который настолько смел, что разом желает убрать все проекции, и вы увидите человека, сознающего, что за ним тянется густая Тень. Такой человек столкнётся с новыми проблемами и конфликтами. Он станет серьёзной проблемой для себя самого, поскольку теперь он не может сказать, что это они поступают так-то и так-то, они неправы, с ними нужно сражаться. Он живёт в «доме самососредоточения». Такой человек знает, что все неправомерное, совершающееся в мире, происходит в нём самом, и если только ему удаётся сосуществовать с собственной Тенью, то можно сказать, что он действительно сделал нечто для всего мира. Он сумел решить хотя бы бесконечно малую часть тех гигантских социальных проблем, которые характерны для нашего времени. Эти проблемы делаются неподъёмными и отравленными из-за взаимных проекций. Кому дано смотреть на них прямо, если он не видит даже себя самого, ту темноту, которую он бессознательно привносит во все свои дела? Развитие современной психологии ведёт к значительно лучшему пониманию человека. Боги жили когда-то в своей сверхчеловеческой силе и красоте на вершинах гор, одетых в снега, в темноте пещер, лесов и морей. Позже они слились в одного Бога, а затем этот Бог стал человеком. Но в наше время боги собраны в лоне обычного индивида: они столь же могущественны и вызывают прежний трепет, несмотря на самое новое облачение — они сделались так называемыми психическими функциями. Люди думают, будто держат свою психику в собственных руках, они даже мечтают создать о ней науку. На самом же деле матерью является она — она создаёт психического субъекта и даже самую возможность сознания. Психика настолько выходит за пределы сознания, что его легко можно сравнить с островом в океане. Остров не велик, узок, океан безмерно широк и глубок. Поэтому не так уж важно, если речь идёт о пространственном местоположении, где находятся боги — вовне или внутри. Но если исторический процесс деспиритуализации, исчезновения проекций будет продолжаться, то все божественное или демоническое должно вернуться в душу, внутрь человека, совсем об этом не ведающего.

Материалистические заблуждения были поначалу неизбежными. Коли трон Господень не удаётся найти среди галактик, то Бог никогда не существовал — таким был вывод. Второй неизбежной ошибкой был психологизм: если Бог и представляет собой нечто, то он должен быть иллюзией, возникающей из неких мотивов, например, из страха, из воли к власти, вытесненной сексуальности.

Эти аргументы не новы. Сходные вещи говорили христианские миссионеры, повергавшие языческих идолов. Но если в те времена миссионеры сознавали, что служат новому Богу поражая старых, то нынешние иконоборцы не сознают, во имя чего они разрушают старые ценности. Ницше со всею сознательностью и ответственностью сокрушал старые скрижали, но всё же он чувствовал нужду в возрождённом Заратустре, как бы второй собственной личности, alter ego, с которым он часто отождествляет себя в великой трагедии «Так говорил Заратустра». Ницше не был атеистом, но его Бог умер. Результатом был внутренний раскол, и Ницше должен был назвать это другое «Я»

«Заратустрой» или «Дионисом». В своей роковой болезни он подписывал свои письма «Загрей» — разорванный на части Дионис фракийцев. Трагедия «Заратустры» в том, что со смертью Бога Ницте сам сделался богом, а это произошло как раз потому, что он не был атеистом. Он был слишком положительной натурой, чтобы удовлетвориться вероучением, сводившимся к отрицанию. Такому человеку опасно утверждать, что Бог умер. Он тут же делается жертвой «инфляции». Так как идея Бога обладает огромной психической интенсивностью, безопаснее верить, что его автономная интенсивность исходит не от Эго, что это иное, сверхчеловеческое существо. Верующему в это человеку необходимо чувствовать себя маленьким — примерно таким, каковы его реальные размеры.

Но если он заявляет, что божество умерло, то он сразу обнаруживает исчезновение той значительной энергии, которой он наделял ранее божественное существование. Энергия может теперь выйти на поверхность под иным именем, например, может называться «Вотаном» или «Государством», либо каким-нибудь словом, заканчивающимся на «изм». Даже атеизмом, в который люди веруют, на который надеются так, как раньше верили в Бога. Так как энергия огромна, то результатом будут столь же значительные психологические нарушения в форме диссоциации личности. Раскол может произойти на две или множество личностей. Словно одно лицо не в силах нести всю эту энергию, так что части личности, ранее бывшие функциональными единицами, неожиданно откалываются и обретают значимость автономных личностей. К счастью для остального человечества, столь чувствительных и религиозных индивидов, как Ницше, сравнительно немного.

Если посредственность теряет идею Бога, то ничего не происходит — по крайней мере, сразу и непосредственно с человеком. Но социальные массы начинают выкармливать психические эпидемии, каковых у нас сегодня предостаточно.

Опыт мандал типичен для людей, которые уже не могут проецировать божественный образ. Им грозит опасность инфляции и диссоциации. Круглые или квадратные ограждения имеют значение магических средств, с помощью которых создаются защитные стены, чтобы предотвратить прорыв и дезинтеграцию. Таким образом, мандала обозначает (и поддерживает) исключительную концентрацию на самом себе. Это состояние никоим образом не эгоцентрическое. Напротив, это необходимый самоконтроль, препятствующий инфляции и диссоциации. Ограждение, как мы видели, имеет также значение «ограждённой территории, прилегающей к храму или любому другому изолированному священному месту». Круг в этом случае защищает или изолирует внутренний процесс, который не должен смешиваться с внешними вещами. Мандала символически повторяет архаические пути и средства, которые были ранее конкретными реальностями. Я уже отмечал, что обитателем теменоса был Бог. Но пленник или хорошо охраняемый обитатель мандалы не похож на Бога, поскольку используемые символы, например звезды, кресты, шары и тому подобное, обозначают не Бога, но скорее наиболее важную часть человеческой личности. Можно даже сказать, что сам человек (или сокровенные глубины его души) представляет собой этого пленника или защищаемого обитателя мандалы. Так как современная мандала имеет удивительное сходство с другими магическими кругами, в центре которых мы обычно находили Божество, то очевидно, что человек в современной мандале — всесовершенный человек — заменил Божество. Примечательно, что такое замещение является естественным и спонтанным событием, происходящим всегда бессознательно. Если мы хотим знать, что произойдёт в том случае, когда идея Бога уже не проецируется вовне как автономное существо, ответ бессознательного на то таков: бессознательное производит новую идею человека в идею человека обожествлённого или божественного, заключённого, сокрытого, защищаемого, обычно идею дегуманизированную, выражаемую посредством абстрактной символики.

Символы часто намекают на средневековую концепцию микрокосма и макрокосма, как это было с видением мировых часов моему пациенту.

Примечателен также тот факт, что многие процессы, ведущие к проявлению мандалы, и сама она кажутся прямыми подтверждениями средневековых спекуляций. Словно эти люди читали древние трактаты о философском камне, о «божественной воде», круглости и квадратности, четырёх цветах и так далее, хотя они близко не подходили к алхимической философии и её малопонятной символике.

Нелегко соответствующим образом оценить эти факты. Их можно объяснить регрессией к архаическим способам мышления, если обращать внимание прежде всего на явные и впечатляющие параллели со средневековой символикой. Но будь это регрессией к архаике, результатом была бы адаптация на более низком уровне и соответствующая ей невысокая эффективность. Такой результат, однако, для этих случаев нетипичен. Напротив, невротическое и диссоциированное состояние существенно улучшается, к лучшему меняется весь характер пациентов. Адаптированность также возрастает, и ей ничто не мешает. Поэтому вышеозначенный процесс не стоит объяснять регрессией. Скорее это продолжение того психологического процесса, который начался в раннем Средневековье, а может быть, и во времена раннего христианства. Есть документальные свидетельства о том, что наиболее важные его символы существовали в I веке Новой эры. Я имею в виду греческий трактат «Комариос, архипастырь, обучающий Клеопатру божественному искусству». Текст, без сомнения, имеет языческие и египетские источники. Имеются также мистические тексты Зосимы, гностика в III веке. Здесь уже заметны иудейские и христианские влияния, хотя символика остаётся в основном языческой и близкой к философии?

Тот факт, что близкая этим мандалам символика прослеживается в языческих источниках, заставляет иначе взглянуть на эти внешне современные психологические явления. Кажется, что они продолжают гностицизм, не будучи с ним связаны прямой традицией. Если я прав в том, что всякая религия есть спонтанное выражение определённых доминирующих психологических состояний, то христианство сформулировало то состояние, которое господствовало в начале Новой эры и было значимым на протяжении многих последующих столетий. Однако христианство выразило одно доминировавшее тогда состояние, что не исключает существования других, столь же способных найти религиозное выражение. Христианство должно было какое-то время сражаться с гностицизмом, который, как всем известно, был другим состоянием, почти равносильным «христианскому».

Гностицизм был полностью уничтожен, а его останки были настолько искромсаны, что требуется специальное исследование для того, чтобы получить хоть какое-то представление о его внутреннем смысле. Но если исторические корни наших символов уходят за пределы Средних веков, то они наверняка обнаруживаются в гностицизме.

Должен признать, в этом есть известная логика: психологическое состояние, ранее подавленное, должно вновь начать утверждать себя, когда начинают убывать главные идеи подавлявшего состояния. Несмотря на подавление гностической ереси, она продолжала существовать в Средние века в обличии алхимии. Хорошо известно, что алхимия состояла из двух взаимосвязанных частей: с одной стороны, собственно химические исследования, с другой — «theoria» или «philosophia». Как гласит титул псевдо-Демокрита (V век), эти два аспекта шли рука об руку ещё в начале Новой эры. То же самое верно относительно Лейденского папируса и произведений Зосимы III век. Религиозные и философские воззрения античной алхимии были гностическими. Они группируются вокруг не совсем ясной идеи. Её можно бы, наверное, сформулировать следующим образом: демиург или божественный дух, взрастивший в себе хаос первоначальных вод, сохранился в материи в потенциальном состоянии, а вместе с ним осталось и первоначальное хаотическое состояние. Так что философы, или «сыновья мудрости», как они сами себя называли, считали свою знаменитую первоматерию частью изначального хаоса, беременного духом. Под «духом» они понимали полуматериальную пневму, своего рода «тонкое тело», которое они называли «летучим» и химически отождествляли с оксидами и другими растворимыми компонентами. Они называли дух Меркурием, который химически был ртутью, а философски — Гермесом, богом откровения, который, под именем Гермеса Трисмегиста, был самым высоким авторитетом в алхимии. Их целью была экстракция изначального божественного духа из хаоса. Этот экстракт назывался «тинктура». Знаменитый алхимик Иоганн Руперцисский (1378) называл квинтэссенцию «человеческим небом» или «небесами». Для него это была голубая жидкость, подобно небу, не подверженная порче. Он говорит, что квинтэссенция наделена цветом неба: «И наше солнце украсило его, подобно тому, как солнце украшает небеса». Солнце — это аллегория золота. Он говорит: «Это солнце есть истинное золото»… и продолжает: «Две вещи совместно влияют на нас… условия Неба и небесного Солнца». Идея его состоит, очевидно, в том, что квинтэссенция — голубое небо с солнцем — производит образы небес и небесного солнца в нас самих. Эта картина голубого и золотого микрокосма, которую я считаю прямой параллелью небесному видению Гийома. Правда, поменялись местами цвета — у Руперциссы диск золотой, а небеса голубые. У моего пациента порядок тот же, он ближе стоит к алхимикам.

Чудесная жидкость, божественная вода, именуемая небом или небесами, возможно, соотносима с занебесными водами из книги Бытия (1,6). В функциональном аспекте она мыслилась как вода крещения, как церковная святая вода, содержащая в себе созидательные и преобразующие качества. Католическая церковь по-прежнему совершает ритуал benedictio fontis во время sabbathum Sanctum перед Пасхой. Ритуал состоит из повторения descensus spiritus saneti.

Обычная вода приобретает тем самым божественные свойства — она преобразует человека и даёт ему духовное возрождение. Это в точности алхимическая идея о божественной воде, и потому не трудно было бы вывести «божественную воду» алхимии из ритуала benedictio fontis, не будь первая языческой по своим истокам и безусловно старше второго. Мы находим чудесную воду в первых трактатах греческой алхимии, принадлежащих к I веку. Более того, descensus spiritus в physis — это гностическая легенда, оказавшая величайшее влияние на Мани. Вероятно через манихейство она стала одной из главных идей латинской алхимии. Целью философов было преображение несовершенной химически материи в золото, но философски или мистически речь шла о преображении в божественного гермафродита, второго Адама — благословенное и нетленное тело воскресения, или просветление человеческого ума. Вместе с Рихардом Вильгельмом я показал, что китайская алхимия придерживалась той же идеи — целью там является творение «алмазного тела».

Все эти детали служат тому, чтобы связать мои психологические наблюдения с историей. Без исторических связей они повисли бы в воздухе, были бы просто любопытной безделкой. Я уже указывал на то, что связь современной символики с древними теориями и верованиями не зависит прямо или косвенно от традиции, даже от тайной традиции, как это часто предполагалось. Самое тщательное исследование всегда исключало возможное знакомство моих пациентов с такого рода книгами или идеями. Кажется, их бессознательное работало в том же направлении, которое временами заявляло о себе на протяжении последних двух тысяч лет. Такая непрерывность может существовать лишь вместе с биологической передачей по наследству определённого бессознательного состояния. Под этим я подразумеваю, естественно, не наследование представлений, каковое было бы трудно, если не невозможно, доказать. Наследуемое свойство должно быть, скорее, чем-то вроде возможности регенерации тех же или сходных путей. Я назвал эту возможность «архетипом», что означает ментальную предпосылку и характеристику церебральной функции. В свете таких исторических параллелей мандала символизирует либо божественное существо, ранее сокрытое и спящее в теле, а теперь извлекаемое и оживающее; либо символизирует тот сосуд или пространство, в котором происходит преображение человека в божественное существо.

Я понимаю, что такие формулировки напоминают дикие метафизические спекуляции. Мне очень жаль, но именно их производит и всегда производил человеческий ум. Психология, полагающая, что она может обойтись без таких фактов, должна их искусственным образом исключать. А я считаю это философским предрассудком, несовместимым с эмпирической точкой зрения. Я должен, видимо, подчеркнуть, что такими формулировками мы не устанавливаем метафизических истин. Это лишь утверждения о том, как функционирует человеческий ум.

Фактом является и то, что мой пациент почувствовал себя значительно лучше после видения мандалы. Если вам понятна та проблема, которую это видение решило для него, то вам будет понятно и то, почему он испытал такое чувство «совершенной гармонии». Без всяких сомнений я исключал бы всякие спекуляции о возможных последствиях столь малопонятного и далёкого от нас опыта, как видение мандалы, будь это осуществимо. Для меня этот тип опыта не является ни малопонятным, ни далёким. Напротив, это моё повседневное профессиональное занятие. Я знаю немало людей, которые должны всерьёз считаться со своим опытом, если они вообще хотят жить.

Им остаётся выбор между дьяволом и морской пучиной. Дьяволом является мандала или нечто ей подобное, а пучиной — невроз. В дьяволе есть хоть что-то героическое, тогда как пучина означает духовную смерть. Здравомыслящий рационалист заметит, что дьявола я изгоняю с помощью Вельзевула и подменяю честный невроз болтовней о религиозных верованиях. На первое замечание мне нечего возразить, так как я считаю себя экспертом по метафизике, но на второе я должен ответить так: ведь речь идёт не о верованиях, а об опыте. Религиозный опыт абсолютен. Он несомненен. Вы можете сказать, что у вас его никогда не было, но ваш оппонент скажет: «Извините, но у меня он был». И вся ваша дискуссия тем и закончится. Неважно, что мир думает о религиозном опыте; для того, кто им владеет, — это великое сокровище, источник жизни, смысла и красоты, придающий новый блеск миру и человечеству. У него есть вера и мир. Где тот критерий, по которому вы можете решить, что эта жизнь вне закона, что этот опыт не значим, а вера — просто иллюзия? Есть ли, на самом деле, какая-нибудь лучшая истина о последних основаниях, чем та, что помогает вам жить? Вот почему я столь тщательно принимаю во внимание символы, порождённые бессознательным. Они нас попросту превозмогают. То, что исцеляет от невроза, должно быть превозмогающе убедительным, а так как невроз слишком реален, то исцеляющий опыт должен быть в равной степени реальным. Если оставаться пессимистом, то в данном случае речь идёт о весьма реальной иллюзии. Но какая разница между реальной иллюзией и помогающим религиозным опытом? Разве что чисто словесная. Вы можете сказать, что жизнь — это болезнь с очень скверным прогнозом; болезнь длится годами и заканчивается смертью. Или сказать, что нормальность представляет собой превалирующий конститутивный дефект; или что человек есть животное с фатально разросшимся мозгом. Такого сорта мышление является прерогативой ворчунов с несварением желудка. Никто не знает, каковы последние основания.

Мы должны поэтому принимать их такими, какими мы их испытываем. И если этот опыт помогает, делает жизнь более здоровой, прекрасной, совершенной, удовлетворяющей и вас, и тех, кого вы любите, вы можете спокойно сказать: «Это была милость Господня».