Мераб Константинович Мамардашвили:
Стрела познания. Набросок естественно-исторической гносеологии. §§ 80–89

§ 80

Принцип неотделимости: наши научные суждения как такие «объекты», которые являются элементом ситуации, производящей нас самих в качестве имеющих эти суждения, мыслящих мыслимое в этих суждениях (то есть в качестве могущих промыслить это мыслимое), в качестве находящихся в состоянии созданной порождаемости, не отстраняемом от бытия в нём к психологическом представлению или «представлению» в гносеологическом смысле. Через первосвязности состояний события и могут быть помещены в континуум бытия-сознания, непрерывного воплощения [через «феноменальность», конечно, — «я могу» в момент времени в смысле конечной, растянутой одновременности, в мировую линию которой всё помещено, со-стоит (вертикально и вечно), то есть возможный мир не в смысле всякой возможности, а в смысле мира «всякого этого могу», вечно живого могу «другое», бесконечно мало отличное от того же]. «Распространённая», растянутая очевидность («я «могу», «чувство уверенности, несомненности» в смысле определения живого — «я всегда могу другое»; см. § 44, 52), как состояние сознания, являющееся определённым пространством, вернее, пространственно-временное состояние самого континуума, бытия-сознания (просто до структур мы ещё о бытии не можем говорить, а говорим лишь о «субъекте» как локусе возможных эмпирических субъектов, индивидов, то есть локализуем последних и их акты; всё локализовано — в отличие от рефлексивного субъект-объектного пространства). Ср. § 86.

§ 81

Принцип индивидуальности (цельной и завершённой — в смысле, конечно, сверхиндивида) или неотделимости — (симптомальное) проявление особенных свойств строго определённого и в природе выделенного типа взаимодействий — экспериментальных взаимодействий с участием сознательных и чувствующих живых существ, «экспериментально», «испытующе» развивающихся в этих взаимодействиях. Тип взаимодействий с его симметриями и инвариантностями, то есть отсутствующими до установления формы этого взаимодействия. [Наука есть лишь дальнейшее усложнение этого и превращение в специальную процедуру и институт (что не отменяет того, что научное мышление всё равно продолжает оставаться одной из жизненных форм). Но не вдаваясь дальше в вопрос генезиса науки, можно (и следует), уже имея науку в составе культуры, задаваться вопросом о том, что пространство и время, в которых мы объективируем наши утверждения о явлениях, таким взаимодействием порождаемых, должно быть феноменально связано, неотделимо и едино с «собственным» временем и пространством существ, с ними как внутренними продуктами, внутренней понимательной хроногеометрии. Но как идентифицировать операции узнавания последнего, не ссылаясь на «просто ум» историка?] Это очень сильное ограничение, завязка-удавка на возможные частицы, исключает термины события в абсолютном смысле из языка аналитика.

§ 82

Символические состояния, которые являются амплифицирующими к нам приставками (они создают основу порождающих свойств психики и тому подобное) и пространственно-временно довершают нас (в том мире), локализуя нас в качестве мыслящих и аргументативно общающихся, в качестве видящих то или это, в качестве находящихся в поле проблемной ситуации (а она и есть текст, объемлющий изложенный текст теории и не сводящийся к нему: текст картины = тексту картины, текст теории Ньютона Ф тексту теории Ньютона и существует в поле, функциональном по аргументативности своих элементов; отсюда видимость неиндивидуальности научных продуктов в отличие от художественных, поскольку последние не аргументируются по полю и содержат целиком своё живое существо внутри своей дискретной сделанной формы). § 83. Чтобы изучать природу (общество и тому подобное), её надо сначала в каком-то смысле превратить в язык, в сообщение, адресованное нам на каком-то языке (алфавит которого нам известен… ср. с понимательностью символа по отношению к эмпирическому событию, без которой последнее не является творческим принципом и ничего не развязывает, ничего не детерминирует, ни к чему не толкает). И потом… дать ему на себя подействовать. Мы посылаем туда, чтобы оттуда пришло воздействие.

Иными словами, развитие идёт организацией источника развития (в данном случае — источника сообщений данных, фактов), каким-то объединением с ним читающего (и говорящего) алгоритма анализа сообщений (алгоритма, являющегося определённым запасом знаний, набором названий объектов и их свойств и смысловых связей между ними). Такими объединениями или агрегатами являются «третьи вещи». Это пространства, содержащие в себе и объект и говорящего. Их нетривиальная топология выражается специфической целостностью. О последней мы говорим в терминах вещей, рассматриваемых как пространство. Значит, это вещи особые. Ибо в физике дихотомия вещи и пространства. Не является ли, например, геометрия Уилера лишь введением нового символизма, языка, вынуждающего об особых вещах говорить в терминах пространства и даже протопространства? В качестве состояний эти «третьи вещи» элементарны (неделимы).

Квазичастицы (пространственно-временно протяжённые) ума. Они — эмпирические «тела», вернее, тело-формы. Или иначе — они суть пространственно-временные расположения, конечные квазифизические протяжённости (квазифизические, как и Сенсориум Деи, но конечные). И не являющиеся рассудочной, воле-произвольной конструкцией. Квазипространства суть тезаурусы, или тезаурусы пространственно-временно протяжённы. Они конкретные («материальные», «исторические») априори, априори организуемые (априорные «сведения» об источнике информации). В этом смысле, например, время1 есть априорная (большая или меньшая) возможность изменения через такие тезаурусы. Возможность 1) приведения в состояние или 2) преобразования другого или предшествующего состояния. Это движение, процесс внутри интервала, а не сам интервал и точки. То есть это «интервал» (инвариантный) в континууме бытие-сознание, а нашими глазами это — состояние (стоячее время). Следовательно, сообщение через «третьи вещи», через квазиобъекты. (Они и являются базовыми тезаурусами.) В зависимости от их возможностей — бесплодность, тупик, буксование на месте или же, наоборот, пополнение новыми значениями, добавление новых связей или изменение и исключение старых. Чем сложнее априорные сведения (тезаурусы) об источнике информации, тем больше мера информации, содержащейся в источнике (Измеряемая, следовательно, на выходе после изменений, перекомбинаций). Это видно, если проецировать один и тот же источник на всё более сложно организованные пространственно-временные квазиобъекты, субстанциональные мировые точки. Фактически, эта мера генеративности. В более сложных или «удачных» (в смысле символа) точках больше возможностей для изменений. Семантическая информация в поступающих к нас данных (то есть их информативность), выросши до максимума, затем падает.

Объекты становятся неинформативными. Нужен новый или другой тезаурус. Многие мерцающие (несопоставимо мало длящиеся) абсолютные системы отсчёта. Они разглажены в абстрактный пребывающий ряд, где как раз не должно быть одной единой абсолютной системы отсчёта. Выходим из положения системой запретов и ограничений. § 84. Ср. видим в зависимости от знаемого. Но это «знаемое» не есть интеллектуальная операция, а есть состояние некоторого (любого) «кто-то когда-то и где-то» (субъект X, например, не имеет отношения к состоянию Y) от точки к точке локально (а не дальнодействие «выполнения понятого»). В этом смысле само это состояние есть пространство-время (или: «состояние пространства и времени» — это эквивалентные выражения) в отличие от эмпирического абстрактного нахождения индивида в пространстве и времени — Аристотель в Греции в таком-то году… Это информационное пространство и t «внутренне» по отношению к тому, что мы объективируем в терминах волей и сознанием контролируемых утверждений, актов и их связей, субъект объектных по своей структуре (то есть разграничивающих объект и субъект и неумолимо покоящихся на этом) и наглядных (макроязыково), что и есть слой соответствия. Это «внутреннее», следовательно, и непсихологично. Существенно топологично.

§ 84а

Такая топологическая связность — иной вариант сохранения в теории (ср. Гейзенберг) принципа мгновенного действия или дальнодействия (действия на расстоянии): оно не от точки к точке в смысле предметов-носителей свойств (ср. с рядами, для которых нет «качества», многообразиями которого эти ряды являлись бы, — многообразиями в смысле «множества», ср. § 109), а организовано в тотальности (уже с иным предметно-атрибутивным распределением, языком событий и процессов вместо языка предметов и свойств и так далее — так что, и «локальность», «слепление в точку» здесь в другом смысле). Это топологическая локальность, «близость» в трансверсальном (мнимостном) измерении, вместе со всеми другими, а не локальное соседство абстрактных точек в евклидовом однородном и изотропном протяжении или в развёртке предметов — носителей свойств, составляющих множество. Да и «точка» здесь эмпирична. И главное — информационные силы не действуют от точки к точке (при описании процессов превращения и развития). Вернее, действие силы сознания по конечным пространственно-временным информационным протяжённостям, областям.

Конечно, и здесь объекты инвестируются инерционными силами, из которых придётся в свою очередь высвобождаться или их коллапсировать так же, как ранее пришлось высвобождаться из первоначальных натуральных сцеплений. У произведений, культурных изобретений как предметов «второй природы» есть тоже своя инерция, натурность, поскольку мы — естественные существа, хотя и самосозидаемся, изобретаемся (проникает инерция, инвестируя конечные, по определению неполно реализующиеся выполнения бесконечного, полного). Затухнет как демон Максвелла. Поэтому и есть развитие. То есть оно есть, раз есть вообще свободное действие (наблюдатель) и 2) оно содержит антиномию в самом своём сердце, антиномию вещественного, эмпирического и транснатурального. Свободное действие то, которое должно делаться снова и снова. А раз так, то будет развитие, творение нового, по-старому не сделаешь. И есть бытие, для которого нет вообще наблюдателя, то есть такого, который мог бы быть субъектом. Например, мы имеем обряд в первом смысле как машину избыточности и пароксимальной динамизации, вырывающую человека из инерции естественного ряда вещей и вводящую, ставящую в надприродный ряд (то есть человекообразующую силу), и имеем обряд во втором смысле как инерцию культуры, как автоматизм, как формализм, как имитационный и «непонимательный» механизм, всё более опустошающийся (и опустошающий).

И сразу же следующий вопрос: как «пришло в голову» (I) в определённый, датируемый момент времени использовать эту механику человекообразований через надприродный ряд (с неотъемлемым от неё избыточно-непрагматическим или «метафизическим» свободным элементом) в целях суждений (и контролируемых, опытно и логически, рассуждений) о мире «как он есть», возникновение теории, умозрения — философии и науки?

§ 84б

В рефлексивном же (накрывающем) пространстве или слое разрешимые эквиваленты (разрешимые наблюдательно и операционально, «здесь и сейчас», в любом «здесь и сейчас») неограниченно воспроизводятся в любых местах и датах своих единичных реализации, выполнении мыслью единичного — они это делают по определению условий своей осуществимости в качестве научных (то есть они вне времени или в одновременном, аддитивном мире, лишённом часов и календарей). Фиксированный «настоящий момент», самотождественно перемещающийся по волне хронологического времени и в каждой точке перемещения охватывающий весь мир (в смысле абсолютной одновременности, в смысле временной неразличимости всех событий в этой точке). Множество континуально и непрерывно. И может быть взято произвольными выборками подмножеств. Эти выборки не меняют природу объектов. Но за этими операционными образованиями, каузально описанными и поставленными в транзитивно-аналитическую цепь, уже есть предположения, лежащие в мире деятельности (а не в содержаниях объектов), отличном от рефлексивных дубликатов — эквивалентов (ср. § 42). В этом мире мы не можем произвольно создавать подмножества, не меняя свойств объектов, ни произвольно набирать начальные условия каузальной связи (то есть отвлекаясь от активных внутренних взаимодействий). Неустранимая временная характеристика последних, их изменчивость во времени (в фундаментальном смысле «вымершей» или изменившейся, превратившейся и не наблюдаемой «здесь и сейчас» причинности; объяснение ей не может быть проверено, недоказуемо, неразрешимо, не может быть использовано для приложений и предвидения, а макроязык требует разрешимости; следовательно, в последнем — запрет на некоторые вопросы, нейтрализующий неконтролируемый перенос в язык-объект, так сказать, операционно-релятивистское ограничение, делающее какие-то понятия и вопросы неопределёнными или бессмысленными — действительно, какой смысл, если условия физически не имеют места и не реализуются параллельно с утверждениями, или чего-то просто нет, то есть топология другая уже?). Конечная протяжённость по времени, с которой должны соотноситься свойства истинности утверждений. То есть их всеобщности и универсальности и их прогностические силы. А изнутри, со стороны исторического явления смотрит, выглядывает своя конечность.

Пространство и время, являющиеся превращённой деятельностью и локализующие событие-феномен в плане состояния, дающего формальное «как» объекта («Субъект» есть формальное «как» объекта). Как соединяются эти два в принципе разнородных языка: язык операционности и наблюдательной неограниченной воспроизводимости (основанный на лейбницевском: «свойства вещей всегда и повсюду являются такими же, каковы они сейчас и здесь») и язык изменившихся или исчезнувших причин? Последний должен ведь быть выведен на уровень формулировки в первом, если мы желаем быть научными. Иными словами, в науке мы по определению классичны. В применении к познанию принцип Лейбница можно переформулировать так — причины говорить то или иное всегда и повсюду являются такими же, каковы они сейчас и здесь (иначе вообще не было бы смысла дискуссировать). Причиной считать так-то, говорить то или другое являются факты и логика (Лейбниц, не пользовавшийся в философских построениях языком когито, не случайно давал онтологическую формулировку когитальным принципам, то есть тому, что Кант в этом случае назвал бы «одним сознанием») ⁴³. Но присмотревшись к природе того, что есть «факты», «данные», к существованию условий, которые не будучи логикой, сами суть условия возможного применения логики, к физической непустоте (прозрачной) нашей головы (заполненной квазифическими органами понимания и являющейся в своём действии их функциональным отправлением), к наличию в ней «естественных единиц», не подлежащих непрерывности деления и изменения и, главное, произведя феноменологическую абстракцию, мы видим полость, «пазуху» превратившейся или исчезнувшей причинности, которую заполняют квазиобъекты, артикулированное, простёртое в мир тело (орган) понимания, посылающее детерминации в сознание и в то же время лишь представляющее метонимически отсутствующую причину. То есть полость, пазуха превратившейся (с тех пор к данному моменту) причинности и есть квазиобъект, четвёртое состояние. «Превратившейся» в двух смыслах: 1) она никогда не была настоящим, уходила в прошлое и в будущее, сама имея в настоящем лишь своих представителей и заменителей; 2) мы её превращения, не могущие восстановить начало, переходы (то есть само движение как таковое, смену, а не результаты) и так далее. И наоборот — небылость прошлого можно считать причиной пульсации. Тысячи революций. Пульсация (и только пульсация — иначе прошлое открыто) делает что-то неразрушимым прошлым и что-то возможным будущим.

Подвижность границы между объективирующим языком и глубиной, фоном «нас самих» и открывает поле, пространство для истории.

§ 85

Таким образом, внимательное прослеживание фундаментальных взаимосвязей природных явлений и явлений сознательных показывает неустранимую двойственность исторического языка (как и онтологии исторической мысли), соединение в нём двух в принципе разнородных вещей, впервые делающее осмысленным и принципиально важным весь разговор о принципе соответствия. Слой будет всегда и везде (или то, что я называю пространством трёх прилеганий; в нём в свою очередь для найденной элементарной и всеобщей сущности строится логическое пространство — что можно и должно знать, на какие вопросы должен быть ответ, чтобы описание было полным и простым; из него, конечно, не вытекают и не дедуцируются никакие законы, но если связываемые ими явления фактически имеют место, то их связь есть закон в силу свойств логического пространства). Абстракция бесконечности в логическом анализе науки (как и в построении самой логики). Акт понимания, совершаемый «здесь и сейчас», есть функция от потенциальной бесконечности понимания и актуализирует её (то есть в «здесь и сейчас» актуализированная каждый раз бесконечность — бесконечность бутылки чернил и листа бумаги). Различимость и отождествимость вверх — по отношению к абсолютному пространству и времени, и вниз — по отношению к чувственной активности. Пространство и время как условия знания (принцип знания, то есть не знание о пространстве и времени, а вообще условие знания об объектах). Движение волны «здесь и сейчас» и воспроизводство — так, что отношения различимости, отождествления, транзитивности, рефлексивности, аддитивности, постоянства причинноследственной последовательности (как и субъект-объектного деления) и тому подобное. Нормы и правила 1) гомогенности, замкнутости (преобразования производят элемент этого же множества; пространство трансформаций, сохраняющих один и тот же предмет; производство вещей, однородных с уже существующими; отсюда группы преобразований и симметрий), полноты; 4) инвариантности причинно-следственного разбиения.

Это нормы «от Бога» — о них люди не договариваются, они суть свойства этого поля и люди лишь понимают (или не понимают) их. К тому же они не формулируются эксплицитно в виде языковых правил (то есть можно сказать, что это работа образцами, состоящая на деле в передаче и воспроизводстве тела, то есть фактически, в вечности тела и в «вхождении» в него) ⁴⁴. Более того, если же они формулируются, то формулировка оказывается натуралистически антологической — абсолютные пространство и время, Сенсориум Деи, дальнодействие, мгновенность, или бесконечная скорость распространения взаимодействий, «природа инертна» и тому подобное, а в применении к субъекту — «идеи врождены» и тому подобное. Вообще скрытая природа метафизических утверждений (например, природа формы их, безусловно, вызывает, навевает идеал вечности, абсолюта и тому подобного). А по отношению к экспериментально-измерительной базе здесь предполагается предельное представление одного-единого устройства (в этом смысле в классике история — нечто вроде компенсаторного механизма универсального чистого наблюдения, научаемся, так сказать, компенсировать). Вместе с абстракцией логической бесконечности, которую содержательно можно выразить и как максимальность осознавания.

Но в другом срезе мы должны различительно уметь представить тело (различимыми расположениями «частей» в мнимом измерении, в пространстве состояний). Пространство и t «реализации», «выполнении» суждений должны иметь состояния и структуры, то есть локализовать объективации в действительном и более глубоком смысле, чем в мире без часов (в котором ничто не локализовано). См. § 52, 86. И вся проблема в том, чтобы построить такие состояния, такие элементарные и всеобщие (для данного логического пространства предметной области) сущности. То есть какая концепция историко-научного развития вытекает из антименталистского, физического взгляда на ум (из физической логики), из анализа фундаментальных взаимосвязей сознательных явлений и явлений, которые оказываются природными, естественно изображёнными при условии определённой организации первых? В этом смысле термин «пространство» и тому подобное не литературная лишь метафора, поскольку указывает на физичность, на первичный и независимый характер некоторой внелогической базы (которая постоянно должна присоединяться к логике, хотя можно эту внелогическую базу назвать «физической логикой», «логикой эмпирических систем»). Это исторический и культурный мир, в котором у нас совершенно особая эпистемологическая и онтологическая ситуация (например, здесь уже иное различение между сознательным содержанием и «мы сами»).

§ 86

Здесь состояние не зависит от предмета (состояние бытия, но привязанное к «субъекту»). Оно эмпирично и конечно. Можно показать, что оно и физично. Оно и не там, где содержания, и не в идеальном мире, в мире всех смыслов. Можно показать, что оно и не в голове (ср. § 33, 46, 50). И что оно не произвольно, то есть не всё дозволено. Сингулярность состояния (даже по отношению к дедукции или индукции привязанных к нему содержаний) и программность (например, для решений, связывающих конструкты абстрактного теоретического языка с наблюдательными описаниями). И знаковость его другая. Знак всегда предполагает дополнительный и внешний ему самому акт логического соотнесения и указания на обозначаемое (не содержащееся во внешне видимой, слышимой и тому подобной пространственности знака). А состояния символичны (нет логического облака вне вещественного тела символа, смысл даётся его пространственным протяжением и расположением и нет правил, следовательно, знание как событие не определено непрерывно и полным образом). К тому же символы суть за-предметные практические прорастания. То есть «практическая действительность» не есть просто практически освоенные предметы этой (посюсторонней) действительности, это особая действительность, (предметно-деятельностная) действительность вместо этой последней. Состояния каждый раз по-новому направляют историю (то есть кратилов поток порождается исканием истины, трансцендирующей напряжённостью и есть приспособление, механизм ⁴⁵; в глубине лежит динамика самосогласований). Для того, чтобы прийти к нему в анализе, нужно реконструировать факты картины мира, а не брать факты действительности. И, во-вторых, для абсолютно нового (где прошлое есть постоянная возможность нового и создаётся пульсационный механизм самопричинности) нужен постоянно умирающий и воскресающий Бог.

Состояние «сингулярно» или одноактно в смысле, что оно само — характеристика актов в особом разрезе и не подлежит в этом разрезе делению (хотя это комплицированная и иерархизированная одноактность состояния в континууме сферы, бытия-сознания). Само оно ни дедуктивно, ни индуктивно, хотя и эмпирично, конкретно (в смысле особой эмпирии; ср. § 33 и другие). Оно есть не дедуцируемое «как» в силу принципа живого «я могу» и не индуцируемое в силу содержащегося в нём прыжка от эмпирических данных. Оно не об эмпирии (хотя может быть и о ней), а само эмпирично, есть эмпирия ⁴⁶. Не индуцируемый «прыжок» — в смысле черты видения, которое есть индивидуально-сознательный (в «понимательной материи» воображения выполненный) конец погружённости символа, а не референтного знака (остаётся выявить структурнотопосный конец погружённости символа, естественных действий «вещей» в сфере). Состояние не есть представление (в классическом смысле). «Сингулярность» состояния означает также, что число его совершенно неважно для его универсальности (оно одно-единственное как состояние чего угодно, скольких угодно и когда и где угодно, будучи само пространственно-временным индивидом). Это hic et nunc не нужно помещать ещё во время, ибо оно само есть время — формальный эстезис (оно мимолётно, если только рассматривать время как текущее из прошлого через настоящее в будущее). Это (ср. § 92, 103, 110) черты сверхиндивидов ⁴⁷, а не мыслей как состояний дистинктно наблюдаемых людей (например, душа бессмертна, только это не моя душа в смысле дискретного «Я», дискретным телом очерченного).

Уникальность состояния для всех индивидов во все времена и во всех местах (его именная не атрибутивность, собственная индивидуальная целостность, то есть мы здесь имеем собственное пространство и время как внутренние продукты и собственную индивидуальность). Нет границы объект-субъект, ибо ничего не говорим об объекте, а к субъекту состояние привязано без какого-либо классического «кто, где, когда» — оно само есть и «где» и «когда» и «самим собой понимается». В натуральном смысле не индивидуализируемая множественность. Ср. с утверждением, что «должно само быть» впервые выводит нас за рамки данности сознания в смысле унаследованной философии сознания. Ещё одна черта состояния: оно имеет лишь феноменологическую реальность, не будучи концепцией или контролируемым волей и сознанием суждением (Для «феномена» в смысле Гуссерля мы должны будем идти скорее к культурно-историческим механизмам внятности мира). Но формальность в великом кантовском смысле: абсолютная, наиконкретнейшая конкретность формы и только формы (нечто вроде «категориальной интуиции»). Конкретность, вневременность (или все временность, вечность), личностность (для кого внятен голос формы) формального. Состояние — это состояние системы, и поэтому сказать «состояние», это сказать, что нет произвола, что близкие друг другу элементы, части и тому подобные (специфическая целостность, «система») способны принимать не всякие представимые и произвольные конфигурации, а только некоторые, которые называются «состояниями». (Перед этим я говорил о квантовости введения в состояние.)

§ 87

Время есть длительность (одного, этого) текста по отношению к состоянию, схема преобразования в состояние всего остального, не обладающего организованностью текста (ср. Гамлет, ставящий спектакль). Поток времени имеет самопредставление, саморефлексию (иначе будем считать, не сосчитав). Мерцающее, пульсирующее состояние. А пространство состояния есть множество расположении мер преобразований. Пространственная разделённость: нет и не может быть этого «физического», естественного действия (и, следовательно, понимания — независимо от психологии). Различения: это далеко, а то близко; отождествления: всё есть число (весь мир есть эта вещь — ибо число именно вещь, хотя и особая — и весь опыт мышления о мире в ней реализуется — пространство).

Мировые линии есть линии, объединяющие временоподобные точки (через которые пробивает трансцендирующее напряжение). История науки должна (ковариантно) перестраивать в космосы совокупности утверждений и описаний, содержания которых отнесено к бесконечному, одному универсуму.

Идеальный «мир сущностей»:

Есть расположение отношения между готовым миром сущностей, законов и смыслов предполагаемым абстракцией логической бесконечности) и реальными историческими индивидуальными явлениями знания, где (то есть в этом отношении) событие-явление знания пойдёт скорее по касательной к области сущностей (а не в ней), будет давать боковую, трансверсальную развёртку или, если угодно, эволюцию (которую я должен, фактически, называть сдвиговой) и будет выбирать из области сущностей (преобразуя её) как сетка Мёбиуса. Из анализа этой конфигурации соотношения логической абстракции бесконечности (или линейной асимптотичности понимания) и реальной феноменологической конституции можно видеть, что задача синтеза времени в том, чтобы сделать далёкое (то, на что нужна невозможно большая последовательность шагов и «охватов») близким (то есть примерно симультанным, конечным куском бесконечности, зримо данной или обозримой завершённостью смысла — ведь в каждый данный момент есть, установилась в тысячах непроглядываемых осколках истина, например, обо мне здесь), иначе нет «одного пространства», то есть это и есть «одно пространство» в моём смысле ⁴⁸. Мир как бы втягивается, всасывается в этот интервал (интервал «понимательной вещи» как топоса опыта мышления всего мира — напоминаю, что все эти термины находятся вне классического разделения и противопоставления тела и души, вещи и идеи, мира и человека!). Но втягиваясь здесь, он в другую сторону вытягивается — в инопространственность, куда нет доступа, опыт или информация из которой (при конечной её скорости, скажем условно) «загорожен» понятым или понимательным в первом пространстве ⁴⁹.

Поскольку субъективные данные нельзя сделать не бывшим или обратить и следы нестираемы (и поскольку развёртка этих эклюзий в идеальный мир не ждёт «истинного» понимания), то не может быть речи об абсолютной истине и наглядном синтезе и детерминизме «приближения» к истине или сложения истин. Ждать нельзя — цейтнот. Это время, которого нет (со знаком минус). А время как схема, как трансверсально стоячее время на место этого — со знаком плюс (отрицания нужно иметь, уже начиная с состояния). Чтобы прийти из другого, далёкого пространства, нужно время (versus волна фиксированного «настоящего момента», идущего как бы в будущее, готовое и ожидающее лишь быть познанным). А в силу конечности (или цейтнота бесконечности) за это время движение в опыте понимательного вещественного монтажа, необратимая запись им (versus актуализируемое каждый раз бесконечное видение скрытой силой «третьего глаза»), превращение времени в формальное «как» состояния. Целостность перехода, неделимость последнего. Эта его неделимость и само его возникновение необъяснимы в рамках детерминистического описания. И когда Эйнштейн говорит, что в конечном счёте всякое измерение и наблюдение основаны на пересечении в точке времени и пространства двух событий (ср. § 96, 60), то всё же возникает вопрос: где происходит событие измерения и наблюдения? Где наблюдаемая молния, где наблюдаемая звезда? И одна ли и та же точка пересечения (или топология меняется от точки к точке)? И что относится к зависимому происхождению в осознаваемом наблюдении и что к свободному явлению с его (смещённым) топосом? И будет ли свободное явление двигаться в поле внешнего трансцендентного взгляда? Может быть, этот мир (комплицированный во внутреннем взгляде и, так сказать, экранированный) мы не видим; наоборот, мы видимы в нём в качестве одного из объектов, ведь говорим же: «символы смотрят на нас» или «понял ли бы дикарь наш вопрос?» Но мы проскакиваем эти миры и живём в верхних этажах рефлексивных эквивалентов, протянутых по всей плоскости 3-х прилеганий.

В примере Швырёва пробную палку опускаем в пруд, заселённый существами и являющийся их замкнутым миром. Как им увидеть себя? И что они скажут о палке? (И то и другое связано). Она для нас неизвестный объект их мира, объект, информативно различённый в их времени-пространстве, и как пойдёт реакция, неизвестно, ибо она вовсе не задаётся известными нам свойствами «стимула» (палки, её связи с нами, с нашим надпрудным миром, с действиями в нём, нашими знаниями об устройстве этих существ как существ нашего мира и тому подобного — всем, что по смыслу содержит появление палки в поле зрения и что можно было бы прочитать в этом появлении), а задаётся их временем-пространством (поэтому не можем прослеживать непрерывно и со сколь угодно большой степенью детализации) — ведь что, если они раскалывают мир на трансцендирующем напряжении, на грани миров? Свободное явление не будет двигаться в пространстве «выполнения предельно понятого» (как если бы оно знало дальние законы) — versus всякое объективистское реактивно-стимульное понимание психики и сознания. Оттуда, там пробивание пульсации через «здесь и теперь» («здесь и теперь» наблюдения палки, казалось бы, общего и нам и им). Еесли бы не было этого, то был бы один мир. Но не было бы знания, о мире ничего нельзя было бы сказать.

В пульсационной каузальности, запрокидывающейся в прошлое, чтобы «здесь и сейчас» пробилась бесконечная длительность свободного действия или явления, действует закон: чтобы отключить прошлое (в смысле: выпасть из непрерывного зависимого действия и возникновения), надо пребыть (= создать, чтобы понять), то есть довести, довершить смертью это прошлое — тогда можно каузально повлиять на будущее. Но выпрыгивание то, раскалывание мира (при котором вещественные «понимательные субституты» знания или опыта мира и образуются) самопричинно. Квант свободного действия. Постоянство состояния. Его пространство и время (как вещественно организованный символами состояния топос — формальное «как» квазивещественных структур). Состояние — это значит смотрение откуда то (то есть феноменальность — первая абстракция в анализе события, оно = событие-феномен, а затем его связность — состояние; но, господи, я никак не могу выразить эту феноменологическую абстракцию — смотреть «откуда»; «через», «сквозь», «на!»). Сделать прошлым (иначе абсолютно неорганическое будущее, в котором всё перевернётся как результат неовладения прошлым). Например, обращаясь в нулевых точках пульсации к субъективным основаниям знания, мы довершаем субъекта, извлекаем наблюдателя (то есть в эволюционном смысле убиваем его как форму; чтобы возникла новая, другая должна умирать). Нуль — запрет переходов (и связанных с ними процессов порождения и разрушения). К будущему, к проблеме предсказуемости, прогностичности свободных явлений [которые как события стоят в ином отношении к прошлому и будущему, предполагают иной способ наложения зависимостей на будущее или независимости от него (в законах физических явлений: как бы ни пошло дело, при условии Z из предшествующего состояния X всегда будет состояние Y), то есть имея в виду знания как события-реальные явления, — а не идеальные, ментальные сущности, одетые в логические знаковые структуры, — такие же, как любые другие реальные явления: исторические акции, поступки, исполнения личностной жизни и тому подобное].

§ 87а

Но с прошлым вообще дело обстоит сложно. Когда в физике говорят, что предшествующее состояние [А] определяет последующее [В], то А внутри себя неразличимо относительно прошлого (его история в последовательности А-В снята) ⁵⁰, поскольку и А и В в целом различены оба относительно бесконечно однородного абсолютного пространства и времени, то есть такого, которое уже дано (как бесконечное и содержащее принудительную информацию) и объемлет, охватывает извне и то и другое ⁵¹. (Поэтому, кстати, и возможна наглядная модель непрерывной причинной последовательности.) Мы же должны строить пространство и время (как определённый внутренний продукт), и притом на основе финитизма.

С другой стороны, так называемая «частная временная последовательность» внутреннего сознания времени ничего не даёт. Память не сложишь (поскольку память прошлого ⁵² — факт настоящего и слово «потенциальность» мало что спасает) из атомов, кирпичиков, ячеек линейно слагаемых объектов аналитической, «индивидной» онтологии — получаются бесконечные числа, не умещаемые в число ганглионов мозга. К тому же преобразование, вписывание (в целях consistency) много- и мнимомерных эклозий в классическое выражение в принципе предполагает замирье, — фон, облако более широкого ненаблюдаемого. Этот фон ненаблюдаемого (непредметного) включает и «нас самих». Пульсации ведь прерывчатый ряд дискретных реинскрипций в генерируемых объектах одного состояния (не говоря уже о структурных отношениях сознания: они реализуют закон вмещения — мало ли что в мире, это мы должны вмешать). Речь должна идти об особых предметах и о скрытой памяти их поля сил (в отличие от произведений искусства, скрытая память которых находится в рамках сделанной формы — то есть в целом видимой, слышимой, обозримой и так далее). Мы имеем дело с произведением мысли, а не ячеечным текстом книги и изложения. А произведение мысли — живое существо, имеющее тело (с жизнеподобными чертами), и не совпадает с обозримым сделанным текстом, и эти сверхиндивиды образуют с каждым из нас в отдельности сложное структурное целое (и лишь к ним применимо понятие «виртуальностей»).

§ 88

И понять их (исторически) можно лишь в контексте производства (или эффектов машин производства), а не творчества или открытия, чистых ментальных копий сути вещей. Для этого нужно «подвесить» не только объект феноменологической абстракцией, но и субъект: мы не знаем, что такое научное сознание в отличие от обыденного, наука в отличие от культуры и метафизических картин мира, понятие в отличие от образа, и разум в отличие от чувств и тому подобное. Более того, акт мысли не есть эманация простой натуральной способности — он ещё должен быть создан, творческое мышление есть прежде всего создание акта мысли в мысли (то есть не производство конкретных мыслей о предметах, а самого акта как их априорной возможности). Как говорил Пруст о Гюго, он «ещё мыслит, вместо того, чтобы, как природа, давать мыслить» (ср. с «натура натуранс», с порождающими свойствами сознания). Всё дело в применении машины (а не в предположении готового мира смысла, упорядоченной тотальности всех смыслов), которая должна произвести мысль в элементе мысли. Уже Бергсон знал, что время означает, что целое не дано, не может даваться. Но это не значит, что оно всё-таки составляется в другом измерении (которым как раз и было бы время), наоборот, оно будет иметь время как конечного трансверсального интерпретатора всех возможных время пространств, а само не будет одним целым в пространстве, ни последовательностью во времени. Например, вспомнить не значит творить, наоборот, творить, чтобы вспомнить (то есть создать память как условие помнимого). Или: не творить — это мыслить, а мыслить — это творить и прежде всего творить акт мысли, то есть мыслить — это давать мыслить. Перескочить в мир, посредством которого индивиду ируемся. В отличие от волевого и сознательного упражнения готовых абстрактных способностей, чистого стремления знать, общей доброй воли сообщества, договаривающегося о значениях слов и вещей, об эксплицитных и однозначно сообщаемых содержаниях. Как будто мы можем (помимо синтеза времени, который и есть создание способности данных мыслей и эфира их мысли) выбирать и хотеть будущие мысли, вперив готовый взгляд и волю в простирающуюся впереди пустоту! И, более того, мы не располагаем всеми нашими способностями одновременно (versus фикция некоей «тотальной души!»). Как и забывать можем.

§ 89

Экспликация имплицированного и комплицированного. Она начинается вынуждением, жизнь есть начало науки (иначе нет причины, чтобы свободное действие происходило) — как у Платона: есть вещи, которые оставляют пассивными, а есть «перцепции, противоположные в одно и то же время». И случайно, и неумолимо.