Протестантская этика и дух капитализма. Макс Вебер. Часть I. Постановка проблемы. Примечания

Настоящая работа была впервые опубликована в «Archiv fur Sozialwissenschaft und Sozialpolitik», 1905, Bd. 20–21.

Из обширной критической литературы приведу в данной связи лишь наиболее пространные отзывы: Rachfahl F. Kalvinisrnusund Kapitalismus. — «Intern. Wochenschrift fur Wissenschaft, Kunst und Technik», 1909, № 39–43; моя ответная статья: Antikritisches zum «Geist» des Kapitalismus. — «Archiv», 1910, Bd. 30, S. 176–202. Новые возражения Рахфаля: Nochmals Kalvinismus und Kapitalismus. — «Archiv», 1910, № 22–25, и моя заключительная статья: Antikritisches Schlufiwort. — «Archiv», 1910, Bd. 31, S. 554–599.

Поскольку Брентано не ссылается на эти работы в своей критической статье, о которой вскоре пойдёт речь, он их, по-видимому, тогда ещё не знал. Я не включил в настоящее издание ничего из моей довольно бесплодной полемики с Рахфалем — весьма мной ценимым учёным, который в данном случае вышел за пределы своей компетенции; я ограничился (очень немногочисленными) цитатами из своей антикритики и вставками и замечаниями, которые, как мне представляется, должны в дальнейшем устранить все возможные недоразумения.

Далее: Sombart W. Der Bourgeois. München — Leipzig, 1913 (рус. пер. Зомбарт В. Буржуа. — М., 1924): к этому я ещё вернусь в последующих примечаниях. И наконец: Brentano L. Die Anfange des modernen Kapitalismus. — München, 1916, S. 117–137. Этой критики я также коснусь в примечаниях там, где в ходе изложения это будет наиболее уместно. Каждому, кому (против ожидания) это представится интересным, предлагается убедиться путём сравнения текстов обоих изданий, что я не вычеркнул, не изменил и не смягчил ни одной фразы моей статьи, которая содержала хоть какие-нибудь существенно важные утверждения, и не прибавил ничего, что привело бы к отклонению от существа моих основных положений. Для этого не было никаких оснований, и дальнейшее изложение заставит наконец убедиться в этом тех, кто всё ещё продолжает высказывать сомнения по этому поводу. Оба вышеуказанных учёных расходятся друг с другом ещё более кардинально, чем со мной.

Критику Брентано, направленную против книги Зомбарта (см. Sombart W. Die Juden und das Wirtschaftsleben. München; 1911. — рус. пер. Зомбарт В. Евреи и их участие в образовании современного хозяйства. — СПб., 1910), я считаю во многом обоснованной, но в ряде отношений совершенно несправедливой, не говоря уже о том, что и Брентано не подметил самого существенного в проблеме еврейства, которую мы пока оставляем в стороне об этом ниже).

Теологи высказали по поводу настоящей работы ряд ценных замечаний и в целом — несмотря на расхождения в некоторых пунктах — дали ей доброжелательную и вполне деловую оценку; это тем более важно, что с данной стороны вполне естественно было бы ожидать проявления известной антипатии к трактовке, которая для нашего нсследования является неизбежной. Ведь то, что теологу, исповедующему и интерпретирующему определённую религию, представляется в ней наиболее ценным, здесь, естественно, не получит должного освещения. Нам приходится иметь дело с теми сторонами религиозной жизни, которые в рамках религиозной оценки представляются чисто внешними и грубыми, но которые, безусловно, тоже существовали и именно потому, что они были грубыми и внешними, оказывали наиболее сильное влияние вовне.

Для того чтобы не цитировать по отдельным вопросам труд Трёльча (см. Troeltsch Е. Die Soziallehren der christlichen Kirchen und Gruppen. Tübingen, 1912), мы сразу отсылаем к нему читателя. Этот фундаментальный труд, автор которого с большой широтой кругозора и под оригинальным углом зрения рассматривает общую историю этических учений западного христианства, является для нас (помимо общего богатства содержания) особенно ценным тем, что в нём находятся дополнения и подтверждения по ряду важных для нашей постановки проблемы положений. При этом Трёльча больше интересует учение, меня — практическое воздействие религии.

Отступления от этого объясняются — не всегда, но часто — тем, что вероисповедный состав рабочих данной отрасли промышленности, определяется в первую очередь преобладанием того или иного вероисповедания в районе, где концентрируются предприятия данной отрасли, или в районе, где вербуется рабочая сила. Это обстоятельство на первый взгляд как будто видоизменяет картину, которую дают статистические данные ряда мест, например Рейнской области. Кроме того, следует помнить о том, что выводы из статистического материала можно дать лишь при наличии чёткой специализации и после тщательного подсчёта представителей отдельных профессий. В противном случае достаточно крупные предприниматели и. «мастера-одиночки» легко могут попасть в одну и ту же категорию «руководителей предприятий». Что касается современного «развитого капитализма» — во всяком случае, поскольку речь идёт о широких слоях неквалифицированных рабочих, — то он не подвержен более тому влиянию, которое в прошлом могло оказывать вероисповедание. Но об этом позже.
Ср., например: Schell Н. Der Katholizismus als Prinzip des Fortschrittes. Wlirzburg, 1897; Hertling G. von. Das Prinzip des Katholizismus und die Wissenschaft. Freiburg, 1899, S. 58.
Один из моих учеников проработал самый обширный статистический материал, которым мы располагаем по этому вопросу, — баденскую вероисповедальную статистику. См. Offenbacher М. Konfession und soziale Schichtung. Eine Studie fiber die wirtschaftliche Lage der Katholiken und Protestanten in Baden. Tübingen — Leipzig, 1901 (Volkswirtschaftliche Abhandlungen der badischen Hochschulen, Bd. 4. Hf. 5). Все факты и цифровые данные, которые привлекаются в дальнейшем в качестве иллюстративного материала, взяты из этой работы.
Так, например, в Бадене в 1895 году на тысячу евангелистов приходилось 954 060 марок капитала, подлежащего обложению, на тысячу католиков — 589 тысяч марок. Евреи на тысячу человек — свыше 4 миллиона марок), правда, значительно опередили, тех и других (цифровые данные взяты у Оффенбахера (Offenbacher М. Ор. cit., S. 21).
По этому вопросу см. выводы в работе Оффенбахера.
Подробные данные по этому вопросу также содержатся у М. Оффенбахера в двух первых главах названной работы.

В Бадене в 1895 году насчитывалось: 37,0 процентов протестантов, 61,3 процентов — католиков, 1,5 процент евреев. Вероисповедный состав учащихся в средних учебных заведениях повышенного типа, на которые не распространяется обязательное обучение, выглядит. (Offenbacher М. Ор. cit., S. 18 f.) для 1885–1891 годов следующим образом:

	Протестанты	Католики	Евреи
	%	%	%
Гимназии	43	46	9,5
Реальные гимназии	69	31	9
Высшие реальные
школы
(9 классов)	52	41	7
Реальные училища
(6 классов)	49	40	11
Гражданские училища повышенного типа	51	37	12
Средний показатель	48	42	10

Те же явления наблюдаются в Пруссии, Баварии, Вюртемберге, Рейнских землях, Венгрии (цифровые данные см. Offenbacher М. Ор. cit., S. 18–19).

См. цифры, приведённые в предыдущем примечании: они свидетельствуют о том, что процент католиков в средней школе, который вообще на ⅓ ниже их процентного отношения ко всему населению, поднимается несколько выше лишь в гимназиях (главным образом благодаря тому, что гимназии дают необходимую подготовку для богословских занятий). В качестве характерного явления, иллюстрирующего дальнейшее изложение, следует подчеркнуть, что в Венгрии типичное процентное отношение протестантов к общему числу учащихся средних учебных заведений выражено ещё более резко (см. Offenbacher М. Ор. cit., S. 19, Anm.).
См. аргументацию М. Оффенбахера (Ibid., S. 54) и таблицы в конце его работы.
Особенно хорошо это подмечено в сочинениях У. Петти, на которые мы неоднократно будем ссылаться и в дальнейшем.
Ибо то обстоятельство, что Ирландия, которую У. Петти иногда приводит в качестве примера, якобы составляет исключение в этом отношении, объясняется только тем, что протестанты были там лендлордами-абсентеистами. Если бы Петти использовал этот пример для более широких обобщений, то он допустил бы ошибку, что очевидно из положения переселившихся в Ирландию шотландцев («Scotch — Irish»). Типичное соотношение между капитализмом и протестантизмом существовало в Ирландии так же, как и в других местах. (О положении в Ирландии «Scotch — Irish» см. Н аппа С. A. The Scotch — Irish. Vol. 1–2. — New York, 1902.).
Это, конечно, не исключает самого серьёзного значения последнего фактора и ни в коей степени не противоречит тому обстоятельству, что характер ряда протестантских сект, представлявших небольшие однородные группы населения, имел решающее влияние на формирование всего жизненного уклада этих сект, что в свою очередь оказало обратное воздействие на степень их участия в хозяйственной жизни; последнее наблюдение справедливо, например, по отношению к строгим кальвинистам вне пределов Женевы и Новой Англии, собственно повсюду, даже там, где они господствовали политически. То, что эмигранты всевозможных вероисповеданий — индусы, арабы, китайцы, сирийцы, финикийцы, греки, ломбардцы, кагорцы — переселялись в чужие страны в качестве носителей коммерческих навыков высокоразвитых стран, — явление всеобщее и не имеет никакого отношения к нашей проблеме. (Брентано в своей работе, которую нам часто придётся цитировать, — «Die Anfange des modernen Kapitalismus», München, 1916, — ссылается на историю своей семьи. Однако банкиры иностранного происхождения в роли носителей коммерческого опыта и коммерческих связей были во все эпохи и во всех странах. Они не представляют собой явления, характерного именно для современного капитализма, и протестанты относились к ним с недоверием. Иначе обстояло дело с протестантскими семьями — Муралт, Песталоцци и других, — которые эмигрировали из Локарно в Цюрих: представители этих семей очень скоро стали носителями специфически современного (промышленного) капиталистического развития.)
Оffenbacher М. Ор. cit., S. 68.
Исключительно меткие замечания по вопросу о своеобразии вероисповеданий в Германии и во Франции и о взаимопересечении их с другими элементами культуры в борьбе национальностей Эльзаса сделаны в превосходной работе В. Виттиха (см. Wittich W. Deutsche und franzosische Kultur im Elsa B. — «Illustrierte Elsaber Rundschau», 1900).
Конечно, в том случае, если в данной местности вообще существовала возможность капиталистического развития.
Об этом см., например: Dupin de St. Andre. L’ancienne eglise reforinee de Tours. Les membres de l’eglise. — «Bull de la Societe de l’histoire du protestantisme». T. 4, 1856, p. 10. И здесь можно было бы, конечно, считать движущим мотивом стремление к освобождению от монастырского или вообще церковного контроля — к этому склоняются католические исследователи. Однако подобное утверждение противоречит не только суждению современников, в том числе противников гугенотов (среди них был и Рабле): сомнения первых национальных синодов гугенотов (например, материалы I синода в книге: Аymon. Synodes nationaux de l’eglise reformee de France, p: 10) относительно того, может ли банкир быть церковным старостой, а также постоянное возвращение синодов — несмотря на вполне определённую позицию Кальвина по этому вопросу — к тому, дозволено ли взимать проценты (разъяснения такого рода давались прихожанам по их просьбе), свидетельствуют, правда, о широком участии в решении этой проблемы заинтересованных кругов, но вместе с тем и о том, что стремление заниматься «usuraria pravitas» (ростовщичеством) без церковного контроля посредством исповеди, не могло быть в данном случае решающим фактором. ( То же относится и к Голландии — об этом ниже. Каноническое запрещение ростовщичества вообще не играет никакой роли — мы заявляем это со всей решительностью — в рамках данной постановки проблемы.)
См. Gothein. Wirtschaftsgeschichte des Schwarzwaldes. Bd. 1. Straßburg, 1892, S. 674.
Сюда относятся краткие замечания Зомбарта (см. Sombart W. Der modeme Kapitalismus. Bd. 1,1. Aufl., 1902, S. 380). К сожалению, впоследствии в своей книге «Буржуа», по моему мнению, наиболее слабой в данном аспекте из всех его больших работ, он защищал совершенно неправильный «тезис», к которому мы ещё вернёмся. Этот тезис он выдвинул под влиянием книги Франца Келлера (см. Keller F. Unternehinungund Mehrwert. Paderborn, 1912), которая, несмотря на ряд ценных (но в этом отношении не новых) замечаний, в целом ниже уровня других работ современных апологетов католицизма.
Можно считать установленным, что самый факт переезда на работу в другую страну является одним из наиболее мощных средств повышения производительности труда (см. прим. 12). Так, польская девушка, которую на родине самые заманчивые перспективы большого заработка не могли вывести из состояния традиционалистской инертности, полностью преображается на чужбине; работая там батрачкой, она становится благодарным объектом безудержной эксплуатации. Это же явление мы наблюдаем у итальянцев, занятых отхожим промыслом. Что основная причина заключается здесь отнюдь не в воспитательном воздействии более высокой по своему уровню «культурной среды» (хотя некоторое значение, конечно, это имеет), обнаруживается благодаря тому, что подобная закономерность сохраняется и в тех случаях когда (как, например, в сельском хозяйстве) характер работы не изменяется, тогда как пребывание в общих бараках наряду с другими неудобствами на первых порах настолько снижает уровень жизни, что на родине он считался бы непереносимым. «Воспитующим» здесь является самый факт работы в новых условиях, и именно он разрушает традиционализм. Вряд ли надо указывать на то, в какой степени этот фактор повлиял на развитие американской экономики. В древности подобное значение имело для иудеев вавилонское пленение (это бросается в глаза при чтении надписей), аналогичное явление мы наблюдаем, например, у парсов. Однако неоспоримое отличие экономической специфики пуританских колоний Новой Англии от католического Мэриленда, епископального Юга и межконфессионального Род-Айленда свидетельствует о том, что у протестантов влияние их религиозного своеобразия безусловно играет роль самостоятельного фактора (подобно тому, как это имело место у джайнов в Индии).
Как известно, она в большинстве случаев носит характер более или менее умеренного кальвинизма или цвинглианства.
В почти чисто лютеранском Гамбурге единственное состояние, уходящее своими корнями в XVII век, принадлежит известной реформатской семье на это нам любезно указал профессор А. Валь).
Установленная нами здесь связь отнюдь не является чем-то «новым» — о ней и раньше уже неоднократно говорили (см. Laveleve Е. de. Protestantism and Catholicism in their bearing upon the liberty and prosperity of nations. — London, 1875; Arnold М. St. Paul and Protestantism. — London, 1906); поразительно обратное, а именно совершенно необоснованные сомнения в правильности этого тезиса. Поэтому-то нам и приходится объяснять его суть.
Это, конечно, не исключает того, что впоследствии официальный пиетизм, так же как и другие религиозные течения, в ряде случаев, исходя из патриархальных представлений, противодействовал «прогрессу» капиталистического хозяйства, в частности переходу от домашней промышленности к фабричной системе. Дело заключается в том, что между идеалом, к которому стремится религиозное течение, и фактически оказываемым им влиянием, на образ жизни его сторонников следует, как мы ещё неоднократно увидим, проводить строгое различие. (О специфических трудовых качествах пиетистских рабочих можно получить представление из моей статьи (см. Weber М. Zur Psychophysik der gewerblichen Arbeit. — «Archiv fur Sozialwissenschaft», 1909, Bd. 28, S. 263 f.), где приведённые в качестве примеров исчисления проведены по данным одной вестфальской фабрики.)
Заключительный раздел из «Necessary hints to those that would be rich» (написан в 1736 году), остальное из «Advice to a young tradesman» (1748). См. Franklin B. Works, Ed. Sparks, Vol. 2, p. 87.
См. Kurnberger F. Der Amerikamude. — Frankfurt, 1855. Книга Кюрнбергера представляет собой, как известно, поэтическую парафразу американских впечатлений Ленау. В качестве художественного произведения эта книга не имеет ценности; однако она остаётся наиболее важным документом, свидетельствующим о (стёртой уже в наши дни) противоположности между мироощущением немцев и американцев, документом той внутренней жизни, которая со времён средневековой немецкой мистики была, несмотря ни на что, общим достоянием немецких католиков и протестантов и резко отличалась от капиталистической направленности пуритан. Несколько вольный перевод франклиновских трактатов, сделанный Кюрнбергером, исправлен нами по оригиналу.
Зомбарт поставил эту цитату эпиграфом к разделу «Генезис капитализма» (см. Sombart W. Ор. cit., Bd. 1, S. 193; ср. также S. 396).
Это, конечно, не означает ни того, что Якоб Фуггер был нравственно индифферентен или нерелигиозен, ни того, что эти положения полностью исчерпывают этические воззрения Бенджамина Франклина. Вряд ли столь известный филантроп нуждается в защите Брентано (см. Brentano L. Die Anfange des moderneii Kapitalismus; S. 151 f.) от того непонимания, которое он мне приписывает. Ведь проблема как раз и заключается в том, как человек, подобный Франклину, мог выступить в качестве моралиста именно с такими поучениями (характерную формулировку которых Брентано не счёл нужным сохранить).
На этом основано отличие нашей постановки проблемы от постановки проблемы у Зомбарта. В дальнейшем станет очевидным большое практическое значение этого отличия. Укажем здесь только на то, что Зомбарт отнюдь не оставил без внимания этические черты, свойственные характеру капиталистического предпринимателя. Однако в общем контексте его работы они выступают как производные от капитализма, тогда как мы в соответствии с поставленной нами задачей принимаем обратную гипотезу. Наше окончательное мнение по этому вопросу сформулировано в конце исследования. Свою концепцию Зомбарт (см. Sombart W. Ор. cit., Bd. 1, S. 357, 380 ff.) строит, отправляясь в данном случае от ярких образов Зиммеля, данных в последней главе его «Философии денег». О полемике со мной Зомбарта в его книге «Буржуа» я скажу ниже. Здесь нецелесообразно входить в подробное рассмотрение отдельных критических замечаний.
«Я убедился наконец в том, что в человеческом общении правдивость, честность и искренность имеют громадное значение для счастья нашей жизни, с этого момента я решил воспитывать их в себе на протяжении всей своей жизни и решение это записал в свой дневник. Откровение как таковое не имело для меня решающего значения: я полагал: хотя определённые поступки не являются дурными только потому, что они запрещены учением, или хорошими потому, что они им предписаны, однако, принимая во внимание все обстоятельства, вполне вероятно, что одни поступки запрещаются именно потому, что они по своей природе вредны, другие предписаны именно потому, что они благотворны».
«Я держался по мере возможности в тени и выдавал это (речь идёт об организации библиотеки по инициативе Франклина) за дело «некоторых моих друзей», попросивших меня обратиться к людям, которых они считают любителями чтения. Метод мой оказался успешным; впоследствии я всегда применял его в аналогичных случаях и могу, основываясь на своём опыте, искренне рекомендовать его другим. Та небольшая жертва, которую мы приносим, поступаясь своим самолюбием, в дальнейшем вознаграждается с лихвой. Если в течение некоторого времени остаётся неизвестным, кому принадлежит подлинная заслуга, и какой-либо тщеславный человек решится приписать её себе, то даже самые отъявленные завистники воздадут должное тому, кто действительно достоин похвалы, лишив самозванца присвоенных им лавров и возложив их на голову того, кто их заслужил».
Это соображение послужило Брентано (см. Brentano L. Ор. cit., S. 125, 127, Anm. 1) поводом для критических замечаний, направленных против высказанных нами ниже идей о «рационализации и дисциплинировании» поведения посредством мирской аскезы; эта «рационализация» ведёт, следовательно, к «иррациональному» поведению, утверждает Брентано. По существу, против этого нечего возразить. Ведь любая «иррациональность» является таковой не по своей сути, а лишь с определённой «рациональной» точки зрения. Так, для нерелигиозного человека «иррационален» религиозный образ жизни, для гедониста — аскетический, даже если по своей предельной ценности тот или иной образ жизни является «рационализацией». Если настоящая статья будет способствовать выявлению всей многосторонности якобы однозначного понятия «рациональности», то она в значительной степени выполнит своё назначение.
Притчи Солом., 22, 29. Лютер переводит: «in seinern Geschaft». Старые английские переводчики пишут: «business». См. ниже прим. 53.
В связи с более пространной, хотя и несколько неточной апологиен, принадлежащей перу Брентано (см. Brentano L. Ор. cit., S. 150), по мнению которого я не воздал должного этическим достоинствам Франклина, я отсылаю читателя к данному замечанию: оно, как я полагаю, исключает необходимость подобной апологии.
Пользуюсь случаем для того, чтобы предвосхитить ряд «антикритических» замечаний. Совершенно необоснованным является утверждение Зомбарта (см. Sombart W. Der Bourgeois. München — Leipzig, 1913), будто «этика» Франклина представляет собой «дословное» повторение идей великого универсального гения Возрождения Леона Баттисты Альберти, который наряду с теоретическими трудами в области математики, пластики, живописи, архитектуры (прежде всего) и трактатами о любви (сам он был женоненавистником) написал также четырёхтомную работу о ведении домашнего хозяйства (della famiglia), доступную мне в настоящий момент, к сожалению, не в издании Дж. Манчини, а в старом издании А. Бонуччи. Ведь цитата из Франклина приведена нами дословно — где же в сочинениях Альберти можно найти соответствующие словам Франклина места, в частности что-либо, напоминающее первую максиму «Время — деньги» и примыкающие к ней указания? Единственное, лишь отдалённо напоминающее идеи Франклина место находится, насколько мне известно, в конце первой книги «Delia farniglia» (в изд. Бонуччи, V. 2, р. 353), где речь идёт в самой общей форме о деньгах как о nervlis rerum хозяйства, которые требуют поэтому самого осмотрительного и бережного отношения. Эта мысль встречается уже у Катона в книге «De re rustica». Совершенно неправомерна характеристика, данная Зомбартом Альберти, придававшему громадное значение тому, что он принадлежал к одному из самых знатный родов Флоренции (nobilissimi cavalieri — «Delia famiglia» p. 213, 228, 247): по мнению Зомбарта, он, будучи человеком «нечистой крови», преисполнен неприязни к знати, ибо в качестве незаконнорождённого (это на самом деле ни в какой степени не влияло на его положение), он якобы не получил доступ в высшие слои общества. Для Альберти безусловно характерен совет заниматься крупными делами, которые он считает единственно достойными nobile е oneste famiglia (знатной и почтенной семьи) и libero e nobile anirno (свободного и высокого духа) (Ibid., р. 209), к тому же такие дела требуют меньшей затраты труда (см. «Del governo della famiglia», IV, p. 55, соответственно в редакции для Пандольфини, р. 116: поэтому лучше всего заниматься скупкой шерсти и шелка!); характерна и его рекомендация планомерно и обдуманно вести домашнее хозяйство, то есть соразмерять расходы с доходами. Следовательно, если Джаноццо говорит о «santa masserizia», то речь идёт о принципе ведения «домашнего хозяйства», а не о предпринимательстве (что Зомбарту надлежало бы понимать), подобно тому как в дискуссии о сущности денег (Ibid.) речь идёт в первую очередь о способе помещения имущества (денег или possession) — владений), а не об использовании капитала. В качестве защиты от непостоянства фортуны рекомендуется с юности привыкать к регулярной деятельности (in cose magnifiche e ample — р. 192). К тому же это («Della famiglia», р. 73–74) — единственное средство сохранить здоровье и избегнуть праздности, которая легко может поколебать положение человека в обществе; необходимо также на всякий случай иметь приличествующую своему сословию профессию (однако opera mercenaria рассматриваются как не соответствующие таковому — «Della famiglia» 1, р. 209). Его идеал «tranquillita dellammo» (душевного спокойствия) и его выраженная склонность к эпикурейскому lauebiwsaz (призыву жить для себя, V.vere а se stesso — Ibid., р. 262), особенно же его антипатия ко всяким должностям (Ibid., р. 258), которые он считает источником беспокойства, вражды и грязных интриг, его мечта о жизни в загородной вилле, мысли о предках, питавшие его самолюбие, отношение к чести семьи (имущество которой должно быть но флорентийскому обычаю нераздельным) как к высшему идеалу и главной цели — всё это было бы в глазах пуританина греховным, «обожествлением рукотворного», а в глазах Бенджамина Франклина — исполненным чуждого ему аристократического пафоса. Следует также обратить внимание на высокую оценку литературной деятельности (ибо «industria» как трудолюбие мыслится прежде всего на поприще литературы и науки в качестве единственно достойного благородного человека занятия); характерно, что только неграмотный Джаноццо видит в masserizia — в смысле «рационального ведения хозяйства» — столь же действенное средство для независимости существования и гарантию от нищеты. При этом само это понятие, заимствованное из монашеской этики (см. ниже), приписывается старому священнику (р. 249). Для должного понимания всей глубины различия достаточно сопоставить вышесказанное с этикой и жизненным поведением как самого Бенджамина Франклина, так и в ещё большей степени его пуританских предков, сопоставить труды писателей Возрождения, рассчитанные на гуманистически образованных патрициев, с сочинениями Франклина, написанными для широких слоёв средней буржуазии, прежде всего для commi, а также с пуританскими трактатами и проповедями. Экономический рационализм Альберти с его постоянными ссылками на античных авторов, ближе всего к экономическим идеям Ксенофонта (которого Альберти не знал), Катона, Варрона и Колумеллы (которых он цитирует), с той разницей, что у названных авторов, особенно у Катона и Варрона, приобретательство как таковое стоит на первом плане. Довольно случайные высказывания Альберти об использовании fattori, о разделении труда и дисциплине, о ненадёжности крестьян и тому подобном, звучат как воспринятые у Катона принципы жизненной мудрости, перенесённые из рабовладельческого поместья в сферу свободного труда, домашней промышленности и мелкого землевладения. Если Зомбарт (чья ссылка на стоическую этику решительно неудачна) находит «доведённый до предела» экономический рационализм уже у Катона, то это нельзя считать совершенно не соответствующим истине (при правильном понимании этого утверждения). В самом деле, римский «diligens pater familias» (рачительный отец семейства) вполне может быть отнесён к одной категории с идеалом «massajo» (хозяина) Альберти. Для Катона наиболее характерно, что он оценивает поместье с точки зрения инвестиций капитала. Понятие «industria» же носит иной оттенок благодаря христианскому влиянию. В этом, собственно, и заключено различие. В концепции «industria» (трудолюбия), возникшей в сфере монашеской аскезы и разработанной писателями-монахами, заключены ростки того этоса, который полностью сформировался лишь в протестантской остающейся внутри мира аскезе (см. ниже), — отсюда (как мы ещё неоднократно будем указывать в дальнейшем) и родство обоих понятий, которое, впрочем, менее отчётливо отражено в официальном церковном учении Фомы Аквинского, чем во флорентийской и сиенской этике нищенствующих орденов. Подобный этос отсутствует как и Катона, так и у Альберти. У того и другого речь идёт о принципах жизненной мудрости, а не об этике. Утилитаризм лежит и в основе рассуждений Франклина. Однако в его поучении, обращённом к молодым коммерсантам, безусловно, присутствует этический пафос, и, что самое главное, именно он является характерной чертой этого поучения. Небрежность в обращении с деньгами равносильна для него как бы «умерщвлению» эмбрионов капитала и поэтому также является нарушением этической нормы. Внутреннее родство обоих (Альберти и Франклина) в действительности существует лишь постольку, поскольку связь между «религиозной концепцией» и призывом к «хозяйственности» ещё отсутствует у Альберти и уже отсутствует у Франклина. Зомбарт называет Альберти «благочестивым»; в действительности же он, как и многие гуманисты, имея сан священника и приход в Риме, вообще не даёт религиозной мотивировки рекомендуемого им образа жизни (исключение составляют два совершенно незначительных упоминания). Как у одного, так и у другого автора ведущими являются, формально во всяким случае, соображения утилитаризма, а в рекомендации Альберти заниматься скупкой шерсти и щёлка у малых производителей отчасти находит отражение и меркантилистский социал-утилитаризм (поскольку речь идёт о «предоставлении работы многим людям» — Ibid., р. 292). Идеи Альберти могут служить ярким примером того, как бы имманентного экономического «рационализма», который, будучи в самом деле «отражением» экономических условий, встречается в трудах писателей, интересующихся чисто «фактическим положением дел», повсеместно и во все времена, как в эпоху китайского классицизма и в античном мире, так и в эпоху Возрождения и Просвещения. Не вызывает сомнения, что у античных авторов — у Катона, Варрона, Колумеллы — так же, как у Альберти и ему подобных, особенно в их учении об «indlistria», безусловно, присутствуют достаточно разработанные элементы хозяйственного ratio. Но разве можно допустить мысль, что подобная литературная теория способна была совершить столь коренной переворот всего жизненного уклада, переворот такого размаха, который оказался под силу религиозному верованию, предлагавшему в качестве награды за определённое поведение (в данном случае поведение методически-рациональное) спасение души? Как в отличие от вышеприведённого рационализма выглядит религиозно ориентированная «рационализация» жизненного уклада (и хозяйственного поведения), легко можно обнаружить не только на примере пуритан всех направлений, но и на примере столь различных явлений, как джайнизм, иудаизм, ряд средневековых аскетических сект, Уиклиф, богемские братья (этот пережиток гуситского движения), скопцы и штундисты в России, и многочисленные монашеские ордена. Забегая несколько вперёд, мы укажем на решающую черту этого различия: этика, уходящая своими корнями в религию, предоставляет за предписываемое ей поведение совершенно определённые и — до того момента, пока вера в данное религиозное учение жива, — чрезвычайно действенные психологические награды не носящие экономического характера), какими чисто практические учения, подобные учению Альберти, просто не располагают. Лишь постольку, поскольку эти награды оказывают должные воздействия, и прежде всего в том, часто далеко отклоняющемся (что является решающим) от учения теологов (оно ведь тоже не более чем «учение»).
К сожалению, и Брентано (Ор. cit.) смешивает все виды стремления к наживе (как военного, так и мирного характера); специфической чертой «капиталистического» (в отличие от феодального, например) приобретательства он считает заинтересованность в деньгах (а не в земле); при этом он не только полностью отвергает всякое дальнейшее разграничение (между тем только оно и может привести к разработке достаточно чётко сформулированных понятий), но и (S. 131) высказывает нечто мне совершенно непонятное по поводу созданного здесь в соответствии с целями настоящего исследования понятия «дух» (современного!) капитализма: по мнению Брентано, предпосылкой данного понятия служит то, что ещё требует доказательства.
Ср. чрезвычайно меткие во всех отношениях замечания Зомбарта: Sornbart W. Die deutsche Volkswirtschaft im neunzehnten Jahrhundert, 1903, S. 123. Незачем, вероятно, подробно останавливаться на том, насколько я в разработке всех своих формулировок обязан самому факту существования классических трудов Зомбарта с их чётко поставленными проблемами (несмотря на то, что все основные положения данного исследования высказаны в значительно более ранних моих работах), даже в тех случаях и особенно тогда, когда наши пути расходятся. Даже тот, кто, читая Зомбарта, остро ощущает своё несогласие с ним и полностью отвергает некоторые его положения, обязан всегда помнить о его роли в науке.
Мы столь же не склонны заниматься здесь проблемой этих границ, сколь и определять наше отношение к известной теории, устанавливающей связь между высокой заработной платой и производительностью труда. Эта теория, выдвинутая Томасом Брасси (Brassey Th. Works and wages. — London, 1872), получила теоретическое обоснование у Л. Брентано (Вrentano L. Ober das Verhaitnis von Arbeitslohn und Arbeitszeit zur Arbeitsleistung, 2. Aufl. — Leipzig, 1893), а историческое и конструктивное оформление — у Герхарта фон Шульце-Геверница (SchuIze-Gavernitz G. von. Der Grossbetneb. Leipzig. 1892). Дискуссия возобновилась в связи с появлением интересных работ Хасбаха (Hasbach W. Zur Charakteristik der englischen Industrie. — In: Schmollers Jahrbuch. Bd. 27, 1903, S. 349, 385, 417 ff.) и не закончена вплоть до настоящего времени. Для нас здесь достаточно указать на тот неоспоримый и никем не оспариваемый факт, что низкая заработная плата и высокая прибыль, низкие ставки и благоприятные возможности промышленного развития не находятся в прямой связи и что вообще простые механические денежные операции не ведут непосредственно к «воспитанию» в духе капиталистической культуры и не создают тем самым условий, способствующих ведению капиталистического хозяйства. Все приведённые выше примеры носят чисто иллюстративный характер.
Поэтому внедрение в экономику страны капиталистического предпринимательства было часто невозможно без сильного притока иммигрантов из районов старой культуры. Противоположность между личными «навыками» и секретами ремесла, с одной стороны, и научно объективированной современной техникой — с другой, на которую совершенно особо указывает Зомбарт, почти неощутима в период возникновения капитализма. Более того, этические (как бы) качества капиталистического рабочего (и в известной степени предпринимателя) в силу своей «необычности» были часто значительно менее распространены, чем застывшие в рамках многовековой традиции навыки ремесленников. Даже современная промышленность отнюдь не свободна при выборе места для своих предприятий от того обстоятельства, привиты ли данному населению соответствующие навыки посредством длительной традиции и воспитания привычки к интенсивному труду. В соответствии с научными воззрениями наших дней это явление часто пытаются объяснить наследственными расовыми признаками, а не традицией и воспитанием, что, по нашему мнению, весьма сомнительно.
См. мою названную выше работу (прим. 23).
Эти замечания могут быть неправильно поняты. Явления, о которых здесь идёт речь, ничего общего не имеют ни со склонностью деловых людей определённого типа использовать в своих интересах слова «религия должна быть сохранена народу», ни с довольно часто встречающейся готовностью прежнего духовенства, особенно лютеранского, из общих симпатий к авторитарной власти служить в качестве некоей «чёрной полиции» во всех тех случаях, когда забастовки надо было объявить грехом, а профсоюзы клеймить за дух «стяжательства» и тому подобное. В данном исследовании повсюду имеются в виду не единичные, а очень часто встречающиеся и, как мы увидим дальше, типичные факты.
См. Sombart W. Der moderne Kapitalismus, Bd. I, S. 62.
Ibid., S. 195.
Мы имеем здесь, конечно, в виду капитализм как специфически западное современное рациональное предпринимательство, а не существующий во всём мире в течение трёх тысячелетий — в Китае, Индии, Вавилоне, Древней Греции, Риме, Флоренции и в наше время — капитализм ростовщиков, военных, поставщиков, откупщиков должностей и налогов, крупных торговых предпринимателей и финансовых магнатов. См. предварительные замечания.
Мы ни в коей мере не располагаем a priori предпосылкой — и именно это мы стремимся здесь подчеркнуть, — которая позволила бы нам предположить, что техника капиталистического предприятия, с одной стороны, и дух «профессионального призвания», являющийся основным фактором капиталистического стремления к экспансии, — с другой, возникли в одних и тех же социальных слоях. Так же обстоит дело и с социальными корнями религиозного сознания. Исторически кальвинизм явился одним из факторов воспитания «капиталистического духа». Однако именно крупные финансисты, например Нидерландов, были, как правило, не сторонниками строгого кальвинизма, а арминианами. Причины этого будут выявлены ниже. «Типичными» носителями капиталистической этики и кальвинистской церковности были здесь, как и повсюду, представители средней и мелкой буржуазии, поднявшиеся до уровня предпринимателя. Это вполне согласуется с тем, что было изложено ранее: владельцы крупного капитала и торговцы существовали во все времена: однако рациональная капиталистическая организация буржуазного промышленного предприятия возникла лишь на рубеже Средних веков и нового времени.
См. хорошую диссертацию Ю. Малиниака: Maliniak J. Die Entstehung der Exportindustrie find des UnternchiTierstandcs in Zürich im 16. lind 17. Jahrhuiidert. Zürich, 1913. — «Zurcher volkswirtschaftliche Stildien», Hf. 2.
Нижеследующая картина является идеально-типической конструкцией, созданной из элементов отдельных отраслей промышленности в разных местах. Для чисто иллюстративной цели, которая здесь преследуется, никакого значения, конечно, не имеет то обстоятельство, что ни в одном из использованных случаев события не протекали в точности так, как это здесь изображено.
Поэтому не случаен и тот факт, что для первого периода возникающего рационализма (в качестве примера можно привести время первых успехов германской промышленности) характерно резкое снижение качества повседневного потребления.
Это не означает, что мы считаем колебания в наличии благородных металлов фактором экономически безразличным.
Это означает, что здесь речь идёт лишь о том типе предпринимателя, который мы здесь сделали объектом нашего исследования, а нс о каком-либо эмпирически найденном среднем типе (о понятии «идеальный тип» см. мою статью в «Archiv fur Sozialwissenschaft», 1904, Bd. 19, S. 64 ff.).
Здесь, пожалуй, уместно вкратце коснуться замечаний, высказанных в уже упомянутой (прим. 18) работе Ф. Келлера и связанных с ними высказываний Зомбарта (в книге «Буржуа») в той мере, в какой они имеют отношение к рассматриваемым проблемам. По меньшей мере странно, что автор критических замечаний, направленных против исследования, где канонический запрет процентов вообще не упоминается (если оставить в стороне одно высказанное вскользь указание, не имеющее никакого отношения к аргументации в целом), что этот автор основывается в своей критике на предпосылке, согласно которой именно этот запрет взимания процентов (параллель к нему может быть обнаружена едва ли не в любой религиозной этике) якобы использован в критикуемой им работе как основной признак католической этики, отличающий её от этики протестантской. M ы полагаем, что критиковать можно лишь те работы, которые действительно прочитаны и основные положения которых (если эти работы были прочитаны) сохранились в памяти. Борьба против usuraria pravitas (ростовщичества) проходит через всю историю гугенотской и нидерландской церкви XVI века «Ломбардцы», то есть банкиры, часто не допускались к причастию (см. выше, прим. 12). Менее суровая точка зрения Кальвина (которая, впрочем, не помешала тому, что в первый проект ордонансов входили ещё постановления против ростовщиков) одержала верх лишь благодаря Салмазию. Следовательно, различие заключается не в этом, скорее наоборот, в этом пункте обнаруживается известное сближение. Но ещё хуже обстоит дело с собственной аргументацией автора, которая, будучи чрезвычайно поверхностной, весьма невыгодно отличает его работу как от не оценённой им по достоинству книги Функа (см. Funk. Uber die okonomischen Anschauungen der rnittelalterlichen Theologen. — «Zeitschrift fur die gesarnte Staatswissenschaft», 1869. Bd. 25) и исследований других католических учёных, так и от несколько устаревшего по своим отдельным положениям, но в целом сохранившего своё значение в качестве основного труда в данной области исследования В. Эндеманна (см. Endemann W. Studien in der romanisch — kanonistischen Wirtschafts — und Rechtslehre 1874–1885). Правда, Келлер избежал тех крайностей, которые мы обнаруживаем у Зомбарта (Ор. cit. S. 321), утверждающего, что во взглядах этих «благочестивых мужей» (имеются в виду главным образом Бернардин Сиенский и Антонин Флорентийский) проступает явное стремление «любыми средствами способствовать росту предпринимательского духа»; это стремление обнаруживается якобы в том, что они интерпретируют запрет ростовщичества (подобно тому, как это делалось повсеместно применительно к запрету процентов) таким образом, чтобы он не нанёс ущерба «производительному» по нашей терминологии) капиталовложению. (Скажем лишь мимоходом для доказательства того, что мы имеем в данном случае дело с «Thesenbuch» в худшем смысле этого слова, следующее: Зомбарт, с одной стороны, относит римлян к «героическим народам», а с другой (S. 267) — обнаруживает уже у Катона «доведённый до крайности» экономический рационализм.) Между тем в концепции Зомбарта эти черты исключают друг друга. Само значение запрещения процентов на котором мы здесь подробно останавливаться не будем) он также исказил. Запрет этот раньше часто переоценивался, затем стал недооцениваться; теперь же, в эпоху существования и католических мультимиллионеров, его в апологетических целях подчас ставят на голову. Как известно, запрет процентов был отменён — несмотря на авторитет Библии! — в прошлом веке постановлением конгрегации Святого престола, однако лишь temporum ratione habita (сообразуясь с требованиями времени) и косвенно, то есть посредством запрещения беспокоить духовных чад расспросами об usuraria pravitas при условии, что их послушание в случае восстановления прежнего запрета не вызовет сомнения. Ведь каждому, кто более или менее серьёзно изучал крайне запутанную историю церковной доктрины о лихоимстве, ясно следующее: ввиду бесчисленных контроверз (например, о допустимости покупок ренты, учёта векселей и множества других сделок) и прежде всего ввиду того, что вышеназванное решение конгрегации Святого престола было принято в связи с муниципальным займом, нет никаких оснований утверждать, будто запрещение ссудного процента распространялось только на денежную ссуду, предоставляемую в случае нужды, будто целью этого запрета было «сохранить капитал» и даже способствовать развитию «капиталистических предприятий» (S. 25). Истина заключается в том, что церковь лишь довольно поздно вновь вспомнила о запрете процентов и что тогда, когда это произошло, обычными формами помещения капитала были не ссуды под твёрдый процент, a foenus nauticum, commenda, societas maris, dare ad proficuum de mari (то есть ссуды на проценты, градуированные по определённому тарифу в зависимости от степени риска в доле прибыли или убытка). Иными эти ссуды быть не могли, поскольку они по своей сущности были ссудами под процент на определённое предприятие. Запрет этот распространялся не на все названные ссуды (исключение составляли толкования отдельных наиболее ревностных сторонников канонического права); однако с того момента, как утвердилась и получила широкое распространение практика помещения капитала под твёрдый процент и учёта векселей (а также в дальнейшем), канонический запрет процентов превратился в серьёзное препятствие, которое породило ряд решительных мероприятий со стороны купеческих гильдий (чёрные списки!). Запрет этот обычно проводился чисто формально, юридически, без малейших признаков какой-либо приписываемой ему Келлером тенденции «защиты капитала». И наконец, насколько вообще можно установить, каким было отношение к капитализму для данной эпохи, речь может идти, с одной стороны, об основанной на традиционализме, большей частью довольно смутно осознаваемой неприязни к захватывающей всё более широкие сферы безличной и, следовательно, мало доступной этическому воздействию мощи капитала об этом свидетельствует уже высказывание Лютера о Фуггерах и о денежных средствах), с другой — о необходимости приспособиться к новым условиям. Однако эта проблема выходит за рамки настоящего исследования, ибо, как уже было сказано, запрет денежной ссуды под проценты и его дальнейшие судьбы имеет для нас не более чем симптоматическое значение, и то лишь в ограниченном смысле. Хозяйственная этика следующих Дунсу Скоту богословов и особенно некоторых богословов нищенствующих орденов Кватроченто, прежде всего Бернардина Сиенского и Антонина Флорентийского (то есть писателей-монахов специфической рационально-аскетической направлености), заслуживает специального изучения и не может быть мимоходом охарактеризована в настоящем исследовании. В противном случае мне пришлось бы в рамках данной антикритики предвосхитить то, что я намереваюсь сказать о хозяйственной этике католицизма под углом зрения её положительного отношения к капитализму. Названные писатели — в этом смысле они являются предшественниками ряда иезуитов — стремятся оправдать прибыль купца в торговом предприятии как вознаграждение за его «industria» (трудолюбие) и представить её этически дозволенной (большего, безусловно, не может утверждать и Келлер). Само понятие «industria» и его оценка уходят своими корнями в монашескую аскезу, подобно тому как понятие «masserizia» заимствовано из обихода духовенства, на что указывает сам Альберти устами Джаноццо. О монашеской этике как предшественнице мирских аскетических направлений протестантизма будет сказано подробнее в дальнейшем (в древности элементы подобных концепций обнаруживаются у киников, в надгробных надписях позднеэллинистической эпохи и в Египте, где они возникают в совершенно иных условиях). Однако во всех этих случаях (как и в учении Альберти) полностью отсутствует именно то, что для нас является решающим, — характерная, как мы увидим ниже, для аскетического протестантизма концепция своей избранности, обретения уверенности в спасении посредством деятельности в рамках своей профессии (certitude salutis). другими словами, отсутствуют те психологические награды, которые эта форма религиозности воздавала за «industria» и которые неизбежно должны были отсутствовать в католицизме с его совсем иными средствами спасения. Цель этих писателей была утвердить определённое этическое учение, а не создать практические стимулы, обусловленные верой в личное спасение; к тому же здесь речь идёт об адаптации (это можно легко обнаружить), а не о выводах из основных религиозных положений, что характерно для мирского аскетизма. (Надо сказать, что об Антонине и Бернардине уже давно существуют работы, значительно превосходящие по своим достоинствам книгу Келлера.) Однако даже тезис об адаптации встречает много противников вплоть до настоящего времени. Значение монашеских этических концепций в качестве симптома не следует полностью отрицать. Однако подлинные «начатки» религиозной этики, в рамках которой сложилось современное понятие призвания, следует искать в сектах и ересях, прежде всего у Уиклифа, хотя значение его в некоторых случаях и переоценивалось. Так, Бродниц (см. Brodnitz. Englische Wirtschaftsgeschichte. Bd. 1, 1918) полагает, будто влияние Уиклифа было столь велико, что пуританизму после него уже нечего было делать. Все это мы не можем (и не должны) рассматривать здесь более подробно. Ибо в рамках данной работы невозможно попутно выяснить, действительно ли (и если да, то в какой степени) средневековая христианская этика способствовала созданию предпосылок капитализма.
Слова «mhde adelphi Voute» (Евангелие от Луки, 6, 35) и перевод их в Вульгате «nihil inde sperantes («не ожидая ничего») представляют собой, по предположению А. Меркса, «искажение слов mhde adelphi Voute = neminern desperantes» («никого не ввергая в отчаяние»), то есть содержат предписание предоставлять ссуду всем, в том числе и неимущим братьям, не упоминая при этом о проценте. Фразе «Deo placere vix potest» теперь приписывается арианское происхождение (что для нас существенного значения не имеет).
Как при этом обходили запрет лихоимства, мы узнаем, например, из книги 1, гл. 65, устава arte di Calimala (цеха Калималы) (в настоящий момент в моём распоряжении находится итальянское издание в публикации: Еmiliani-Giudi I. Stor dei com. ital., V. 1. 3, p. 246); «Консулы должны сговорится с теми монахами, с которыми найдут нужным, как лучше всего в интересах всех получить отпущение за дары, вознаграждение и благодарность или проценты за текущий год, как это делалось в прежних случаях». Речь идёт, следовательно, о своего рода отпущении грехов всем членам цеха, забота о котором вменяется в обязанность должностным лицам цеха. Весьма показательны для аморальности капиталистической прибыли как дальнейшие наставления этого источника, так и непосредственно предшествующее указание (гл. 63): записывать в бухгалтерских книгах все проценты и барыши в графу «подарков». Нынешним биржевым чёрным спискам, направленным против тех, кто выдвигает требование устранить разницу в курсе ценных бумаг, соответствовала часто дискредитация лиц, обращавшихся в церковный суд с exceptio usurariae pravitatis (с протестом по поводу ростовщичества).
Из древних языков только древнееврейский обладает словами подобного оттенка. Прежде всего это מלאכה. Оно обозначает функции священнослужителя (Исх., 35, 21; Неем., II, 22: 1 Паралип., 9, 13; 23, 4; 26, 30), занятия должностного лица на царской службе (особенно 1 Сам., 8, 16; 1 Паралип., 4, 23; 29, 6), служебные обязанности царского чиновника (Эсф., 3, 9; 9, 3), надсмотрщика (II Цар., 12.12), раба (Быт, 39, II), выполнение полевых работ (1 Паралип., 27, 26), функции ремесленников (Исх., 31, 5; 35, 21; I Цар., 7, 14), торговцев (Пс., 107 [Нумерация псалмов в русском переводе Библии, начиная с псалма 10, отстаёт на единицу от нумерации немецкого перевода. Здесь и далее по всему тексту сохраняется нумерация автора книги. — Прим. пер.], 23), в тексте (Сир., 11, 20), о котором речь будет идти ниже, — любую «профессиональную деятельность». Корень этого слова לאך, что значит посылать, отправлять; следовательно, первоначальное его значение — «задание». Из вышеприведённых цитат очевидно, что оно заимствовано из литургически-бюрократического круга понятий древнеегипетского государства и организованного по его образцу государства царя Соломона. Как пояснил мне А. Меркс, корень этого слова был забыт уже в древности; оно стало обозначать любую «работу» и превратилось в такое стёртое слово, как немецкое «Beruf». Общим для обоих было и то, что сначала они применялись для определения обязанностей священнослужителя חק, что значит «предназначенное», «указанное», «pensum» — мы находим также у Иисуса сына Сирахова [11, 20], а в Септуагинте оно переводится διαθήκη — так же, как דבר-יום, и заимствовано из круга бюрократических понятий, связанных с применением натуральных повинностей (Исх., 5, 13; ср. также: Исх., 5, 14; слову «pensum» в Септуагинте и здесь соответствует διαθήκη, в переводе Септуагинты — Сир., 43, 10 — стоит κρίμα. В Сир., 11, 20 оно, очевидно, обозначает исполнение Божьих заветов, следовательно, родственно немецкому «Beruf». Для понимания данного отрывка из Иисуса сына Сирахова мы отсылаем к известной книге Р. Сменда (см. Smend R. Die Weisheit des Jesus Sirach. — Berlin, 1906), где исследуются названные стихи, а также к его «Index zur Weisheit des Jesus Sirach» (Berlin, 1907), где дано толкование слов διαθήκη, εργον, πόνος. (Как известно, утерянный древнееврейский текст Книги Иисуса сына Сирахова был обнаружен Шехтером, который частично дополнил его цитатами из Талмуда. Лютер не знал этого текста, и на его терминологию оба древнееврейских понятия влияния не оказали. См. ниже о Притчах Соломон., 22, 29.) В греческом языке вообще нет определения, которое соответствовало бы по своей этической окраске немецкому слову «Beruf». В том месте из Иисуса сына Сирахова (II, 20 и 21), которое Лютер вполне в духе современного словоупотребления (см. ниже) переводит «bkiben in dejnem Beruf», в Септуагинте стоит в одном случае εργον, в другом, по-видимому, совершенно искажённом тексте (в древнееврейском оригинале речь идёт о воссиянии божественной помощи!) — πόνος. Обычно же в древности τα προςήκοντα означало обязанности вообще. В терминологии стоиков слово αματος; в некоторых случаях несёт аналогичную немецкому слову идейную окраску на это обратил моё внимание А. Дитерих), что, однако, не находит лингвистического обоснования. Все остальные определения (типа τάξις и прочие) лишены этической окраски. В латинском языке немецкому «Beruf», то есть длительной профессиональной деятельности, которая (обычно) служит источником дохода человека и тем самым является прочной экономической основой его существования, соответствуют наряду с бесцветным «opus» несколько приближающиеся к немецкому «Beruf» по своему этическому содержанию следующие слова: officium (преобразованное opificium, первоначально этически индифферентное, позже, особенно у Сенеки — De benef., IV, 18, — получившее значение, близкое немецкому Beruf), munus (выведенное из повинностей старых городских общин) или, наконец, professio. Последнее слово также, вероятно, связано с публично-правовыми повинностями, а именно с прежними налоговыми декларациями граждан; позже оно стало применяться для обозначения «свободных профессий» в современном понимании (так, например, professio bene dicendi — ораторская профессия), и в этом узком смысле оно в целом обрело значение, во всех отношениях приближающееся к немецкому слову «Beruf» (даже в более глубоком его смысле; так, например, у Цицерона: «nоп intelligit quid profiteatur», то есть «он не понимает, в чём его призвание»), с той разницей, что здесь оно лишено всякой религиозной окраски и не выходит за рамки мирского существования. В ещё большей степени это, конечно, относится к слову «ars», означавшему в эпоху империи «ремесло». В Вульгате соответствующие места в Книге Иисуса сына Сирахова переведены в одном случае как «opus», в другом (ст. 21) — как «locus», что следует, вероятно, понимать как «социальное положение». Аскет Иероним внёс добавление «mandaturam tuorum» (в соответствии с тем, что тебе предписано): на это совершенно правильно указал Брентано, который, однако (как обычно), не обратил внимания на то, что именно это и является показательным для аскетического происхождения рассматриваемого понятия до Реформаций эта аскеза носила внемирской, позже — мирской характер). Следует, впрочем, сказать, что точно не установлено, с какого текста сделан перевод Иеронима. Не исключено влияние старого литургического значения слова מלאכה. Что касается романских языков, то лишь применяемое вначале к духовному сану испанское слово «vocacion», в смысле внутреннего призвания к чему-нибудь, отчасти родственно по своему этическому значению немецкому «Beruf», однако оно никогда не употребляется для обозначения «призвания» в его внешнем аспекте. В романских переводах Библии испанское vocacion, итальянское vocazione и chiamamento применяются в значении, близком лютеранскому и кальвинистскому словоупотреблению (см. об этом ниже), лишь для перевода новозаветного κλησεις, то есть в тех случаях, когда речь идёт о предназначении к вечному спасению посредством Евангелия, когда в Вульгате стоит «vocatio». (Брентано в указанном сочинении странным образом утверждает, будто данное обстоятельство, приведённое мной в защиту моей точки зрения, в действительности свидетельствует о том, что понятие «призвание» в его послереформационном значении существовало и ранее. Однако речь ведь идёт совсем не о том: κλησεις надлежало переводить словом «vocatio», однако где и когда оно применялось в нашем понимании в Средние века? Самый факт такого перевода и то, что, несмотря на существование подобного толкования, оно отсутствует в мирском словоупотреблении, и являются ведь доказательством нашего понимания.) «Chiamamento» в указанном смысле встречается, например, в итальянском переводе Библии XV века, напечатанном в «Coliezione di opere inedite e rare» (Bologna, 1887), тогда как в современных итальянских переводах Библии применяется слово «vocazione». В романских языках слова, соответствующие немецкому «Beruf» в его внешнем мирском значении, то есть в значении регулярной приобретательской деятельности, полностью лишены, как следует из лексики (это любезно подтвердил мой уважаемый друг, профессор Байст из Фрайбурга), какой бы то ни было религиозной окраски независимо от того, произошли ли они от ministerium или officiurn (В этом случае они первоначально имели известную этическую окраску) или от ars, professio и implicare (impiego) и с самого начала были лишены её. В вышеназванных текстах Иисуса сына Сирахова, при переводе которых Лютер пользуется словом «Beruf», во французском переводе стоит в ст. 20 — office, в ст. 21 — labeur (кальвинистский перевод), в испанском (ст. 20) — obra, ст. 21 — lugar (аналогично переводу Вульгаты), а в новых (протестантских) переводах — posto. Протестантам романских стран не удалось ввиду их малочисленности (они, впрочем, и не делали таких попыток) оказать такое влияние на развитие языка, какое сумел осуществить Лютер, преобразовавший язык немецких канцелярий, ещё мало затронутый академической рационализацией.
В Ацгсбургском исповедании это понятие не получило полного развития и содержится лишь имплицитно. Ст. 16 (см. изд. Кольде, с. 43) гласит: «Ибо Евангелие… не ниспровергает светский образ правления, полицию и институт брака; оно лишь призывает к тому, чтобы всё это соблюдалось как установленный Богом порядок, внутри которого каждый доказывал бы, что он руководствуется заветами христианской любви и творит добрые дела в рамках своей профессии (nach seinern Beruf)» (в латинском тексте: et in talibus ordinationiblis exercere caritatem — там же, с. 42). Из этого можно сделать вывод, что властям следует подчиняться и что «Beruf» здесь в первую очередь, во всяком случае, мыслится как объективный порядок в духе 1 Кор., 7, 20. А в ст. 27 (изд. Кольде, с. 83) о «призвании» (Beruf) по латыни: in vocatione sua) говорится лишь в связи с установленными Богом сословиями: священнослужителей, правителей, князей, господ и так далее, причём и это содержится в немецком тексте лишь в Книге согласия: в немецком же тексте первого издания эта фраза вообще отсутствует. В значении, которое, во всяком случае, включает в себя и наше современное понимание, это слово встречается лишь в ст. 26 (изд. Кольде, с. 81): «… что умерщвление плоти должно служить не средством спасения, а способом содержать плоть так, чтобы она не препятствовала человеку выполнять обязанности, предписанные призванием его» (по-латыни: juxta vocationern suann).
Как показывают словари и как любезно подтвердили это мои уважаемые коллеги Брауне и Хоопс, немецкое слово «Beruf», голландское «berоер», английское «calling», датское «kald», шведское «kallelse» до перевода Библии Лютером в своём нынешнем мирском значении не было известно ни одному из тех языков, в которых теперь оно существует. Созвучные слову «Beruf» средневерхненемецкое, средненижненемецкое и средненидерландское слова означают «зов» (Ruf) в его нынешнем значении и, а частности, также (в эпоху позднего Средневековья) «призвание» (Berufung, V.cation) кандидата к занятию духовного сана лицом, облечённым соответствующей властью, — это особый случай, который обычно в качестве такового и отмечается в скандинавских словарях. В этом особом смысле данное слово иногда встречается и в лютеровском переводе. Однако даже если допустить, что этот специфический оттенок в употреблении названного слова оказал известное влияние на его последующее истолкование, современное понятие «Beruf», несомненно, и лингвистически создано переводами Библии, причём именно протестантскими переводами; лишь у Таулера (ум. 1361) мы обнаруживаем некоторые элементы подобного истолкования, о чём будет сказано ниже. Все языки, на формирование которых протестантские переводы Библии оказали решающее влияние, содержат это слово; все языки, где это влияние отсутствовало (например, романские), этого слова, во всяком случае в его современном значении, не знают. Лютер переводит словом «Beruf» два соврртоппп разных понятия. В одном случае это κλησεις апостола Павла в смысле призвания Богом к вечной жизни. Сюда относятся: 1 Кор., 1, 26; Еф., 1, 18; 4, 1; 4, 4; II Фесс., 1, II; Евр., 3, 1, а также Второе послание апостола Петра, 1, 10. Во всех этих случаях речь идёт о чисто религиозном понятии — о призвании Богом посредством возвещенного апостолом Евангелия, — и понятие κλησεις ничего общего не имеет с мирским «призванием» в современном смысле этого слова. В долютеровских переводах Библии в этом случае значится «ruffunge» (например, во всех инкунабулах Гейдельбергской библиотеки); там же вместо «von Gott geruffet» часто стоит «von Gott gefordert». Во втором случае, однако, Лютер переводит, как уже упоминалось выше, приведённые в предыдущем замечании слова Иисуса сына Сирахова (в переложении Септуагинты они значатся следующим образом: εν τφ εργφ σου παλαιώθητι и και έμμενε τφ πόνφ σου) — «пребывай в профессии своей» и «оставайся в профессии своей» вместо «пребывай при работе своей». Более поздние авторизованные католические переводы Библии (например, Флейшюца — Фульда, 1781) просто следовали здесь переводу Лютера (как и в соответствующих местах Нового завета). В лютеровском переводе данного текста Иисуса сына Сирахова впервые, насколько мне известно, слово «Beruf» употреблено в его современном чисто мирском значении. (Предыдущее наставление — ст. 20: στηθι έν διαθήκη σον — он переводит «следуй (bleibe) Слову Божьему», хотя из Сир., 14, 1, и 43, 10, можно прийти к заключению, что διαθήκη, соответствующее у Иисуса сына Сирахова по цитатам из Талмуда) еврейскому, и в самом деле должно было означать нечто близкое немецкому «Beruf», а именно «судьбу» или «возложенную работу».) В своём более позднем и современном значении слово «Beruf», как уже указывалось выше, в немецком языке, насколько мне известно, не встречается ни в ранних переводах Библии, ни в проповедях. В долютеровских немецких переводах Библии в том месте Книги Иисуса сына Сирахова, о котором идёт речь, стоит «дело» (Werk). В проповедях Бертольда Регенсбургского, где мы теперь сказали бы «призвание», стоит «работа» (Arbeit). Следовательно, терминология этого времени ничем не отличается от античной. Впервые, насколько мне известно, правда, не «Beruf», а «Rif» (в качестве перевода κλησις) применяется к чисто мирской деятельности в прекрасной проповеди Таулера, в основу которой положено Четвёртое послание к ефесянам (Базельское издание. Fol, ст. 117), где речь идёт о крестьянах, «унавоживающих» землю. «Они, — говорит Таулер, — поступают лучше, следуя своему призванию (Ruff), чем те духовные лица, которые им пренебрегают». Однако в этом значении данное слово не было воспринято светским языком. И несмотря на то, что Лютер вначале колебался в своём словоупотреблении между «Rut» и «Beruf» (см. Werke, Eri. Ausg., Bd. 51, S. 51), нет достаточных оснований говорить о прямом влиянии Таулера, хотя некоторые отголоски именно этой проповеди Таулера у Лютера, несомненно, имеются (например, в его «Свободе христианина»), ибо вначале Лютер не применял это слово в том чисто мирском значении, в котором мы встречаем его у Таулера (вопреки мнению Денифле: Luther.S. 163). Очевидно, что совет Иисуса сына Сирахова в Септуагинте, если отвлечься от наставления самого общего характера, призывающего довериться Богу, не содержит специфически религиозной оценки мирской «профессиональной» деятельности (слово πόνος — трудности, — содержащееся во втором, испорченном тексте, могло бы служить скорее доводом в пользу противоположного толкования, если бы текст не был испорчен). То, что говорит Иисус сын Сирахов, вполне соответствует поучению псалма (Пс., 37, 3): оставайся в стране и ищи честного пропитания [Немецкий текст Библии: «Bleibe im Lande und nahre dich redlich», в русском переводе — Пс., 36,3 — «живи на земле и храни истину — Прим. пер.]. что явствует также из наставления (ст. 21) не ослепляться делами богоотступников, ибо Богу легко сделать бедного богатым. Лишь первоначальное поучение — оставаться в рамках «предназначенного» (ст. 20) — приближается к евангельскому κλησις, однако именно в данном случае Лютер не переводит греческое διαθήκη словом «Beruf». Эти два как будто совершенно разнородных применения Лютером слова «Beruf» объединяются в Первом послании к коринфянам и в его переводе. У Лютера (в распространённых современных изданиях) весь отрывок, в котором содержится интересующий нас текст, гласит (1 Кор., 7, 17): «Только каждый поступай так, как Бог ему определил (rufen hat)…»; (18): «Призван (berufen) ли кто обрезанным, не скрывайся, призван ли кто необрезанным, не обрезывайся…»; (10): «Обрезание ничто и необрезание ничто, но все — в соблюдении заповедей Божиих…»; (20): «Каждый оставайся в том звании (Beruf), в котором призван» (εν τφ κλήσει η εκλήθη — по мнению А. Меркса, очевидный гебраизм, в Вульгате: in qua vocatione vocatus est); (21): «Рабом ли ты призван, не смущайся, но если можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся»; [2]: «Ибо раб, призванный в Госиоде, есть свободный Господа; равно и призванный свободным есть раб Христов»; (23): «Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков»; (24): «В каком звании кто призван, братия, в том каждый и оставайся пред Богом». В ст. 29 содержится напоминание о том, что время «коротко», а за ним следуют известные мотивированные эсхатологическими чаяниями (ст. 31) наставления: «имеющие жён должны быть как неимеющие… и покупающие как неприобретающие» и так далее. Ещё в 1523 году Лютер вслед за предшествующими ему немецкими переводчиками перевёл слово κλησις в ст. 20 этой главы как «Ruf» (Eri. Ausg., Bd. 51, S. 51) в значении «положение» (Stand). В самом деле в этом — и только в этом — тексте κλησις более или менее соответствует по своему значению латинскому «status» и немецкому «Stand» (Ehestand, Stand eines Knechtes и тому подобным). (Однако отнюдь не в смысле современного «Beruf», как ошибочно полагает Брентано (Ор. cit., S. 137). Вряд ли Брентано вообще внимательно прочёл как самый текст, так и моё толкование этого текста.) В греческой литературе это слово в значении, несколько напоминающем современное (ибо корень его тот же, что в слове εκκλησία, то есть «созванное — berufene — собрание»), встречается только один раз у Дионисия Галикарнасского (поскольку можно судить по имеющимся у нас материалам). Здесь оно соответствует латинскому «classis», слову, заимствованному из греческого и означающему «призванные» граждане, набранное из граждан подразделение. Феофилакт (XI–XII века) толкует 1 Кор., 7, 20, следующим образом: εν οίφ βίφ καί εν οίφ τάγματι καί πολιτεύματι ών επίστευσεν на это указал мне уважаемый коллега Дайсман). И здесь κλησεις не соответствует слову «Beruf» в его современном значении. Однако после того, как Лютер в эсхатологически мотивированном наставлении — каждый оставайся в звании своём — перевёл слово κλησεις как «Beruf». В последствии, занимаясь переводом апокрифических евангелий, он в традиционалистском и антихрематически мотивированном поучении Иисуса сына Сирахова — каждый пусть остаётся при деле своём — и слово мтч также перевёл как «Beruf». основываясь, вероятно, на сходстве обоих поучений по их фактическому содержанию. (Именно это является характерным и имеет решающее значение. В 1 Кор., 7, 17, вообще, как уже было сказано, κλησεις не имеет значения «Beruf», то есть ограниченной сферы деятельности.) В 1530 году (или, может быть, одновременно с лютеровским переводом) в Аугсбургском исповедании был установлен протестантский догмат, порицающий презрительную оценку католиками мирской нравственности: в формулировании этого догмата был использован оборот «каждый в рамках своей деятельности» (см. прим. 54). В данном переводе Лютера нашло своё отражение наряду с этим фактом и то обстоятельство, что именно к началу 30-х годов XVI века Лютер стал всё более утверждаться в святости порядка, внутри которого каждому отведено определённое место, в основе этого отношения Лютера к мирскому устройству лежало его всё более отчётливо проступающая вера в то, что божественное вмешательство проявляется и в мельчайших жизненных обстоятельствах, а также его возраставшая склонность к восприятию мирских порядков как угодных Богу в своей незыблемости. «Vocatio» означало в средневековой латыни божественное предопределение (Berufling) к святой жизни, особенно в монастыре или в качестве священнослужителя. Эту окраску получила у Лютера под влиянием вышеназванного догмата и мирская «профессиональная» деятельность («Berufs arbeit»). Ибо теперь он переводит πόνος и εργον в тексте Иисуса сына Сирахова как «Beruf» до этого аналогичный термин, существовал лишь в латинском переводе, сделанном в монашеских кругах), тогда как ещё несколько лет назад он переводил древнееврейское слово. (Притчи Солом., 22, 29), соответствующее מלאכה греческого текста Иисуса сына Сирахова и — подобно немецкому «Beruf», скандинавскому «kald», «kallelse» — прежде всего означающее призвание (Beruf) духовного лица, — здесь, как и в других текстах (Исх., 39, 11), словом «дело» (Geschaft) (Септуагинта εργον; Вульгата — opus; в английских переводах — business, соответственно и во всех скандинавских и всех прочих известных мне переводах). Созданное Лютером слово «Beruf» в его современном смысле вначале не выходило за пределы лютеранства. Кальвинисты считали апокрифы неканоническими. Они восприняли лютеровское понятие профессионального призвания лишь в ходе развития, выдвинувшего на первый план идею «испытания своей избранности», и тогда придали этому понятию особое значение. В первых (романских) переводах кальвинисты не располагали соответствующим этому понятию словом ч не обладали достаточным творческим импульсом для создания подобного неологизма в рамках уже сложившихся к тому времени языков. В XVI веке понятие «профессионального призвания» в его современном значении уже прочно укоренилось и во внецерковной литературе. Долютеровские переводчики Библии пользовались для передачи κλησεις словом «Berufung» (так, например, в Гейдельбергских инкунабулах 1462–1466, 1485 годов). В Ингольштадтском переводе Экка в 1537 году значится: «in dem Ruf, worin er berufen ist». Более поздние католические переводы обычно просто следуют лютеровскому. В Англии в переводе Уиклифа (1382) впервые появляется «cleping» (староанглийское слово, впоследствии вытесненное заимствованным словом «calling»), то есть слово, соответствующее более поздней терминологии эпохи Реформации, что характерно для этики лоллардов. В Тиндалевском переводе 1534 года эта идея толкуется в сословном плане: «in the same state where in he was called», так же как и в Женевской библии 1557 года. В официальном переводе Кранмера (1539) «state» заменяется словом «calling», тогда как (католическая) Реймская библия, а также придворные англиканские библии елизаветинского времени характерным образом возвращаются, опираясь на Вульгату, к слову «vocation». Уже Меррей (см. выше) совершенно правильно указал на то, что кранмеровский перевод Библии является для Англии источником пуританского понятия «calling» в смысле trade — профессии, призвания. В середине XVI века «calling» применяют именно в этом значении; в 1588 году — говорили о «unlawful callings» (незаконных профессиях), в 1603 году — о «greater callings» (высших профессиях) и тому подобное. (см. Murrey. Ор. cit.). (Брентано — Ор. cit., S. 139 — высказывает в высшей степени странную идею, будто в Средние века «vocatio» никогда не переводили словом «профессия», вообще не знали этого понятия.
См. весьма поучительное рассмотрение этого вопроса у К. Эгера (Eger К. Die Anschauung Luthers vom Beruf. Giefien, 1900). Пожалуй, единственным общим для всех богословских работ пробелом этого исследования является недостаточно чёткий анализ понятия «lex naturae» (естественного порядка) (см. по этому вопросу рецензию Э. Трёльча на книгу Зеберга (Seeberg R. Dogmengeschichte) в «Gott gel. Anz» (1902) и прежде всего соответствующие разделы в его «Soziallehren der christlichen Kirchen», 1912).
Ибо когда Фома Аквинский рассматривает деление людей на сосло-ловия и профессии как дело божественного провидения, то он имеет в виду объективный социальный космос. Тот факт, что отдельный человек избирает определённую конкретную «профессию» по нашей терминологии; Фома Аквинский говорит «ininisteriurn» или «officium»), находит себе объяснение в «causae naturales» («естественных причинах»). Quaest quodlibetal. VII art. 17 с: «Haes autem diversificatio horninum in diversis officiis contingit prirno ex divina providentia, quaeita horninum status distribuit… secundo etiarn ex causis naturalibus, ex quibus contingit, quod in diversis hominibus sunt diversae inclinationes ad diversa ojficia…» («Деление людей по различным профессиям обусловлено, во-первых, божественным провидением, которое распределило людей по сословиям… Во-вторых, естественными причинами, которые определили то, что различные люди склонны к различным профессиям…») Совершенно в том же духе дано определение профессионального призвания, например, у Паскаля, который полагает, что выбор профессии объясняется случайностью. (О Паскале см. Koster A. Die Ethik Pascals, 1907.) Иное толкование этой проблемы обнаруживается лишь в самой замкнутой из всех «органических» религиозных этических систем — в индийской этике. Противоположность томистского понятия профессии протестантскому (а также лютеранскому понятию более позднего периода, во многом ему близкому, в частности в понимании роли провидения) настолько очевидна, что в настоящий момент мы считаем возможным ограничиться вышеприведённой цитатой, тем более что к католической точке зрения мы ещё вернёмся в последующем изложении. (О Фоме Аквинском см. Maurenbrecher. Thomas von Aquinos Stellung zum Wirtschaftsleben seiner Zeit. — Leipzig, 1898.) Во всех случаях, когда взгляды Лютера по отдельным вопросам как будто совпадают со взглядами Фомы Аквинского, речь может идти скорее о влиянии на Лютера схоластического учения в целом, нежели именно Фомы Аквинского. Ибо Лютер, как показал Денифле, по-видимому, вообще недостаточно хорошо знал труды Фомы Аквинского (см. Denifle. Luther und Luthertum, 1904, а также: Kohler. Ein Wort zu Denifles Luther. 1904, S. 25).
В «Свободе христианина» Лютер развивает следующий ход мыслей: 1. Мирские обязанности человека в рамках lex naturae (здесь: естественного порядка мира вещей) объясняются его «двойственной природой», тем обстоятельством, что человек (Eri. Ausg., 27, S. 188) фактически привязан к плоти своей и к социальному сообществу. 2. В данной ситуации человек (S. 196) — и это примыкающее к предыдущему второе обоснование той же идеи, — если он верующий христианин, примет решение воздать Богу за ниспосланную им из чистой любви благодать любовью к ближнему своему. 3. Наряду с этим весьма непрочным соединением «веры» и «любви» существует также — в качестве третьего пункта лютеровской концепции (S. 190) — старое аскетическое обоснование труда как средства, с помощью которого «внутренний» человек обретает господство над плотью. Далее следует четвёртое обоснование (здесь опять появляется идея lex naturae, но уже в другом её аспекте, в значении «естественной нравственности»). 4. Стремление к труду было свойственно ещё Адаму до грехопадения) в качестве вложенного в него Богом инстинкта, которому он следовал в своём «единственном желании быть угодным Богу». 5. И наконец, следует пятое (S. 161, 199) обоснование, в котором Лютер, опираясь на Евангелие от Матфея [7, 18], высказывает мысль, что упорный труд в рамках своей профессии является следствием (и следствием неизбежным) новой жизни, утверждаемой через веру; однако из этого не делается радикальный кальвинистский вывод об «испытании своей избранности». Страстный порыв, которым проникнуто это произведение, объясняет использование его автором элементов столь разнородных понятий.
«Не на благосклонность мясника, булочника или земледельца рассчитываем мы, желая получить обед, а на их собственную заинтересованность: мы апеллируем не к их любви к ближнему, а к их эгоизму, говорим не о наших потребностях, а всегда лишь об их выгоде» (см. Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. 1, 2. — М., 1962, с. 28).
«Ведь всё свершается по воле Твоей (Божьей). И корову доят, и любое ничтожнейшее дело выполняют, и все дела, как великие, так и ничтожные, равны перед лицом Твоим». До Лютера эта мысль встречается у Таулера, который полагает, что духовные и мирские профессии (Ruf) в принципе равнозначны. В этом пункте как Лютер, так и немецкие мистики в равной степени противостоят томизму. В отдельных формулировках это выражается в том, что Фома Аквинский, стремясь сохранить нравственное значение созерцания и исходя также из взглядов нищенствующего монашества, был вынужден истолковать слова апостола Павла — «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» — следующим образом: неизбежный lege naturae труд возложен не на каждого данного человека, а на весь род людской. Градация в оценке труда от «opera servilia» (низких обязанностей) крестьян и далее по восходящей иерархии, которая может быть объяснена специфическим характером нищенствующего монашества, связанного по материальным причинам с городом в качестве своего местожительства, — такая градация была в одинаковой степени чужда как немецким мистикам, так и крестьянскому сыну Лютеру; и Лютер, и мистики считали все профессии равноценными и подчёркивали богоугодность социального расслоения общества. Наиболее характерные в этом отношении места в трудах Фомы Аквинского см. Maurenbrecher. Ор. cit., S. 65 f.
Тем большее удивление вызывает точка зрения ряда исследователей, которые полагают, что подобное новшество могло пройти бесследно, не оказав влияния на человеческую деятельность. Сознаюсь, что мне это непонятно.
«Тщеславие столь укоренилось в человеческой природе, что даже конюх, поваренок и носильщик превозносят свои заслуги и хотят, чтобы ими восхищались…» (изд. Faugeres 1, 208; ср. Коster. Ор. cit., S. 17, 136 ff.). О принципиальной установке Пор-Рояля и янсенизма применительно к «профессии» (мы ещё вернёмся к этому) см. превосходную работу: Honigsheim P. Die Staats und Soziallehren der franzosishen Jarisenisten im 17. Jahrhundert. Heidelberg, 1914, S. 138 ff. Данная работа является разделом пространного труда, озаглавленного «Предыстория французского Просвещения» («Vorgeschichte der franzosischen Aufklarung»).
О Фуггерах он говорит следующее: «Если человек накопил за свою жизнь такое несметное количество добра, то сделал он это не праведным, не богоугодным путём». Это — типичная для крестьянина неприязнь к капиталу. Столь же сомнительным представляется ему откуп ренты (см. Eri. Ausg., Bd. 20, S. 109), «ибо это дело новое, только что измышленное», то есть в экономическом отношении ему непонятное, подобно тому как кредитные торговые сделки непонятны современному священнослужителю.
Это противоречие превосходно показано в работе Леви (см. Levy Н. Die Grundlagen des okonomischen Liberalismus in der Geschichte der englischen Volkswirtschaft. Jena. 1912). См. также петицию левеллеров, входивших в состав армии Кромвеля, против монополий и компаний 1653 года в книге: Gardiner. History of the Commonwealth, 1894–1901, II, p. 179. Лодовский режим, напротив, стремился утвердить руководимую королём и церковью «христианско-социальную» организацию хозяйства, с помощью которой король рассчитывал извлечь выгоду политического и фискально-монопольного характера. Против этого-то и вели борьбу пуритане.
То, что мы имеем в виду, легко пояснить на примере манифеста, с которым Кромвель обратился к ирландцам в январе 1650 года, начав против них войну на уничтожение. Манифест этот был ответом на манифесты ирландского (католического) духовенства, принятые в Клонмакнойзе 4 и 13 декабря 1649 года. Основные положения кромвелевского манифеста гласят: «Англичане владели (в Ирландии) хорошими родовыми поместьями, многие из них приобретены за деньги… У них были в долгосрочной аренде земли ирландцев, дома и поля, созданные за их счёт и на их средства. Вы разорвали союз… в тот момент, когда в Ирландии царил мир и когда, следуя примеру англичан, благодаря торговле и обмену ирландский народ достиг большего блага, чем могла бы ему дать власть над всей Ирландией… С нами ли Биг сейчас, будет ли он с вами? Уверен, что нет». Этот манифест, напоминающий передовые статьи английских газет времён англо-бурской войны, характерен не тем, что в качестве юридического обоснования войны здесь приводятся капиталистические «интересы» англичан — подобные аргументы могли бы быть использованы и при переговорах между Венецией и Генуей о разграничении сфер влияния на Востоке (Брентано — Ор. cit., S. 142 — странным образом выдвигает этот довод, несмотря на то что я сам уже высказал его). Специфика этого документа состоит в том, что Кромвель (с глубокой убеждённостью — это ясно каждому, знакомому с его характером), призывая в свидетели Бога, морально обосновывает порабощение ирландцев — в своём обращении к ним — тем обстоятельством, что английский капитал привил ирландцам любовь к труду. (Этот манифест напечатан у Карлейля: Саrlуle Th. Oliver Cromwell’s letters and speeches. — L., 1845, а также в выдержках у Гардинера: History of the English Commonwealth and Protectorate. — L., 1894–1901, V. I, p. 163, где дан его анализ; в немецком переводе: Нопig F. Oliver Cromwell. — Berlin, 1887–1889.)
Здесь не место останавливаться на этом подробно. См. литературу вопроса в прим. 68.
См. примечания в прекрасной работе Юлихера: Julicher A. Die Gleichnisreden Jesu. Freiburg, 1886–1899. Bd. 2, S. 108, 636.
В этой связи см. также прежде всего упомянутую ранее работу К. Эгера. Укажем сразу на сохранившую и в наши дни своё значение превосходную работу Шнеккенбургера (см. Schneckenburger М. Vergleichende Darstellung des lutherischen und reformierten Lehrbegriffs. Stuttgart, 1855). В первом издании работы Лутгардта (см. Luthardt Ch. Е. Die Ethik Luthers in ihren Grundzugen. — Leipzig, 1866), которой я располагал, не дано должного отображения эволюции. См. также: Seeberg R. Ор. cit., Bd. 2. Erlangen, 1899, S. 262. Статья «Beruf» в «Realenzvklopedie fur protestantische Theologie und Kirche» не представляет интереса, так как вместо научного анализа понятия и его генезиса содержит лишь поверхностные замечания по всевозможным вопросам, например по женскому вопросу и тому подобное. Из политико-экономических работ о Лютере назовём следующие: Schmoller G. Zur Geschichte der national — okonomischen Ansichten in Deutschland warend der Reformationsperiode. — «Zeitschrfiir die gesarnte Staatswissenschaft», 1860, Bd. 16, S. 461–716; Wiskemann H. Darstellung der in Deutschland zur Zeit der Reformation herrschenden nationalokonomischen Ansichten. — Leipzig, 1861; Ward F. G. Darstellung und Wiirdigung von Luthers Ansichten vom Staat und seinen wirtschaftlichen Aufgaben. Jena, 1898. Чрезвычайно ценная в ряде аспектов литература о Лютере, появившаяся в связи с юбилейной датой Реформации, по этому специальному вопросу не дала, насколько мне известно, ничего принципиально нового. О Лютере и его социальной этике см., конечно, прежде всего соответствующие разделы «Социальных учений» Трёльча.
См. толкование седьмой главы Первого послания к коринфянам, относящееся к 1523 году (Eri. Ausg., Bd. 51, S. I. Здесь Лютер ещё отправляется от своей идеи свободы «каждой профессии» перед Богом и толкует данный текст следующим образом: 1. Все человеческие установления (монашеский обет, запрет смешанных браков и так далее) должны быть отвергнуты; 2. Выполнение взятых на себя мирских обязательств по отношению к ближнему своему (самих по себе индифферентных перед лицом Бога) рассматривается апостолом Павлом как прямое следствие любви к ближнему. По существу же, в этом характерном для Лютера толковании (см., например, S. 55, 56) речь идёт о дуализме lex naturae перед лицом божественной справедливости.
Ср. следующий текст из лютеровского «Von Kaufhandlung und Wucher» («О торговле и ростовщичестве», 1524), который Зомбарт с полным основанием взял в качестве эпиграфа к своему исследованию о «ремесленном духе» (традиционализме): «Приложи радение к тому, чтобы не искать в такой торговле ничего большего, чем только пропитание, и чтобы, сообразуясь с затратами, хлопотами, трудом и риском, ты сам мог устанавливать, повышать и понижать цены именно настолько, насколько это необходимо, чтобы ты получил воздаяние за свой труд и хлопоты». Этот принцип сформулирован вполне в томистском духе.
Уже в письме к X. Штернбергу 1530 года, в котором Лютер посвящает ему свою экзегезу 117-го псалма, говорится, что при всём низком моральном уровне (мелкого) дворянства «сословие» это учреждено Богом (Eri. Ausg., Bd. 40, S. 282). Из этого письма очевидно, какое решающее значение для мировоззрения Лютера имели крестьянские волнения, во главе которых стоял Томас Мюнцер (S. 282). Ср. также: Eger К. Ор. cit., S. 150.
В толковании 111-го псалма, ст. 5 и 6 (Eri. Ausg., Bd. 40, S. 215, 216), в 1530 году Лютер также отправляется от полемики против тех, кто защищает превосходство монастырей и тому подобное, по сравнению с мирским устройством. Однако теперь lex naturae отождествляется не с позитивным правом (сфабрикованным правителями и юристами), а с «божественной справедливостью»: lex naturae установлено Богом, на нём зиждется в первую очередь сословное разделение народа (см. S. 215); при этом Лютер резко подчёркивает равноценность всех сословий перед Богом.
Как тому учат прежде всего «Von Konzilien und Kirchen» — («О соборах и церквах», 1539) и «Kurzes Bekenntnis vom Heiligen Sakrament» («Краткое исповедание о святых дарах», 1545).
Насколько доминирующая в кальвинизме (чрезвычайно важная для нашей концепции) идея, согласно которой избранность получает своё подтверждение в профессиональной деятельности и поведении, у Лютера отходит на второй план, свидетельствует следующий отрывок из «Von Konzilien und Kirchen» (Eri. Ausg., Bd. 25, S. 376): «Помимо этих семи главных свойств истинной церкви имеются ещё внешние признаки, по которым узнается подлинная святая христианская церковь… Если мы не распутники, не пьяницы, не горделивы, не надменны и не склонны к роскоши, а целомудренны, скромны и трезвы». Перечисленные признаки, по мнению Лютера, менее достоверны, чем «те первые» (чистота учения, молитва и так далее), «так как они известны и некоторым язычникам, каковые подчас кажутся нам более святыми, чем христиане». Личные взгляды Кальвина, как будет ясно из дальнейшего, мало отличались в этом вопросе от точки зрения Лютера: иначе трактовался этот вопрос пуританами. Очевидно, что, по учению Лютера, христианин служит Богу лишь «in vocatione» (в своём призвании), а не «per vocationern» (посредством своего призвания) (см. Eger К. Ор. cit., S. 117 ff.). У немецких мистиков встречается ряд положений, близких именно идее утверждения в своей избранности (правда, скорее в пиетистском, чем в кальвинистском её понимании). См., например: Seeberg R. Ор. cit., S. 195, а также вышеприведённую выдержку из Таулера; впрочем, высказывания мистиков по этому вопросу имеют чисто психологическую окраску.
Окончательная формулировка его точки зрения выражена, по-видимому, в ряде толкований Книги Бытия (Ор. lat. exeget. Vol. 4, p. 109: «Neque haec fuit levis tentatio, intenturn esse suae vocation et e aliis non esse curiosum… Paucissimi sunt, qiii sua sorte vivant content)…», p. 111: «Nostrum autem est ut vocanti Deo pareamus», p. 112: «Regula igitur haec servanda est ut unusquisque maneat in sua vocatione ct suo dono contentus vivat de aliis autem non sit curiosus»). (T. 4, с. 109: «Нелёгким испытанием было следовать своему призванию и не обращать внимание на иное… Очень мало таких, кто доволен своей участью…»; с. 111: «Однако наше дело — повиноваться слову Божиему…», с. 112: «Итак, надо соблюдать правило: пусть каждый остаётся в своём призвании и живёт, довольствуясь тем, что ему дано, не интересуясь остальным».) По существу это вполне соответствует формулировке традиционализма v Фомы Аквинского (см. Thomas v. Aguin. Summa th., V. 2 gen. 118 art lc): «Unde necesse est, quod bonum horninis circa ea consistat in quadam mensura, dum scilicet homo… quaerit habere exteri res divitias prout sunt necessariae ad vitam ejus secundum suam conditionern. Et ideo in excessu hujus mensurae consistit peccaium, dum scilicet aliquis supra debitum modum vult eas vel acquirere vel retinere, quod pertinet ad avaritiam». («Из этого следует, что благо для человека заключается в умеренности, пока человек… стремится к материальным благам, поскольку они необходимы для образа жизни, соответствующего его положению. И поэтому переходить за предел есть грех, ибо человек стремится приобрести или удержать больше, чем ему необходимо, что приводит к скупости».) Таким образом, Фома Аквинский обосновывает греховность стремления к наживе, к приобретению сверх того, что необходимо для удовлетворения личных потребностей, исходя из lex naturae, поскольку целью (ratio) этого стремления становится приобретение материальных благ: Лютер же обосновывает такую греховность божественной волей. О взаимоотношении веры и призвания в учении Лютера см. также Vol. 7, р. 225: «… quando es fidelis, turn placent Deo etiam phisica, carnalia, animalia, officia, sive edas, sive bibas, sive vigiles, sive dormias, quae mere corporalia et animalia sunt. Tanta res est fides… Verum est quidem, placere Deo etiam in impiis sedulitatem el industriam in officio (подобная активность в профессиональной деятельности — добродетель lege naturae). Sed obstat incredulitas et vana gloria, ne possint opera sua referre ad gloriam Dei (созвучно кальвинистскому толкованию)… Merentur igitur etiam impioriim bona opera in hac quidem vita praemia sua (противоречит августнновскому «vitia specie virtutum palliata») sed non numerantur, non colliguntur in altero». («Если ты веруешь, то Богу угодно и физическое, и духовное, то, что делается по долгу службы, ешь ты или пьёшь, бодрствуешь или спишь, всё, что связано с плотью или духом. Такова вера… Богу угодно, правда, если и нечестивые старательно и ревностно исполняют свои обязанности; однако неверие и тщеславие препятствуют им творить дела во славу Божию. Добрые дела нечестивых также вознаграждаются, но в земной жизни, и не приносят им спасения в мире ином».)
В одном наставлении для проповеди (Kirchenpostille. Eri. Ausg., Bd. 10, S. 233, 235–236) говорится: «Каждый призван к какому-либо призванию». Этому призванию на с. 236 даже стоит «приказу» — Befehl) он должен следовать и в нём служить Богу. Бога радует не результат деятельности человека, а проявленное им послушание.
Такого рода отношение к своей деятельности лежит в основе часто высказываемых современными предпринимателями наблюдений, согласно которым в наши дни кустари Вестфалии, например, последователи строгой лютеранской веры и церковности, мыслят крайне традиционалистски (картина, обратная сказанному нами выше о воздействии пиетизма на производительность труда работниц). Отказываясь от введения новых методов — даже тогда, когда они связаны с переходом к фабричной системе, — несмотря на предполагаемое увеличение их заработка, они обосновывают своё поведение мыслями о мире ином, где всё это не имеет никакого значения. Из этого следует, что церковность и религиозность сами по себе не оказывают существенного влияния на жизненное поведение в целом. Совсем иные, значительно более конкретные по своему религиозному содержанию воззрения играли важную роль в период становления капитализма и продолжают играть известную роль и в наши дни.
См. Таулер (Basler Ausg. Fol.), с. 161.
См. проникнутую своеобразным настроением проповедь Таулера (Ор. cit., Fol. 17, 18, V. 20).
Поскольку это является здесь единственной целью наших замечаний о Лютере, мы ограничиваемся столь беглым предварительным наброском, отнюдь не претендуя на всестороннюю характеристику Лютера.
Впрочем, тем, кто склонен принять историческую концепцию левеллеров, была бы тем самым предоставлена благоприятная возможность свести и это явление к расовым различиям, левеллеры полагали, что в качестве англосаксов они защищают своё «birthright» (право первородства) против потомков Вильгельма Завоевателя и норманнов. Поразительно, как это до сих пор ещё никто не додумался до того, чтобы отождествить плебеев — «roundheads» (круглоголовых) — с круглоголовыми в антропометрическом смысле!
Сюда относится прежде всего национальная гордость англичан — следствие Великой хартии вольностей и победоносных войн. Столь типичное для современных англичан высказывание при встрече с красивой иностранкой «she loooks like an English girl» («она похожа на англичанку») — встречается уже в источниках XV века
Эти различия сохранились, конечно, и в Англии: «сквайрство», в частности, осталось вплоть до настоящего времени представителем «merrv old England» («весёлой старой Англии»); всю послереформенную эпоху можно, собственно говоря, свести к борьбе двух типов англичан. В этом пункте я согласен с замечаниями М. Бонна (в «Frankfurter Zeitung») по поводу превосходной работы Л. Шульце-Геверница (см. SchuIze-Gavernitz G. Britischer lrnperialismus und englischer Freihandel zu Beginn des 20. Jahrhunderts. — Leipzig, 1906). См. также работу Г. Леви: Levy Н. Studien fiber das englische Volk. «Archiv fur Sozialismus», 1918–1919. Bd. 46, S. 422–488, 636–690.
Невзирая на данные и последующие (оставшиеся без изменений) достаточно ясные, с моей точки зрения, замечания, мне странным образом постоянно приписывают именно этот тезис.

Разделы и рубрики

Макс Вебер:
Протестантская этика и дух капитализма.
Часть I. Постановка проблемы.
Примечания

Оглавление

Новые произведения

Популярные произведения

Макс Вебер: Протестантская этика и дух капитализма. Часть I. Постановка проблемы. Примечания

Оглавление

Новые произведения

Популярные произведения

Макс Вебер:
Протестантская этика и дух капитализма.
Часть I. Постановка проблемы.
Примечания