Ефим Викторович Островский:
Видение. Координаты новой политики. Вторая предрождественская лекция

Эксперименты над собой

Конфликты в мире продолжаются и вряд ли мы столкнёмся с ситуацией, когда компромисс перестанет быть наихудшим решением для обеих сторон. Но возникает новый тип конфликтов, конфликтов не на уничтожение противника, а на его переобразование, переобучение, на преобразование самой связки конфликтующих сторон.

Ещё три, два, один год назад казалось, что все инновации, все новые действия, все новые решения проистекают из США и Западного мира, с которым тогда Россия не готова была себя отождествить. Было безумное представление о том, что свет идёт с Запада, а мы лишь можем всматриваться в эти закатные отблески и ловить в них очертания того настоящего, которое для нас, при постоянном отставании, будет превращаться в будущее. С тех пор многое поменялось. И когда сегодня нас спрашивают, как мы могли так быстро, так, казалось бы, необычно предсказать изменения мира, мы, объясняя это, обычно сосредотачиваемся на трёх позициях.

В чём моё основание для того, чтобы говорить о будущем? В том, что я прочитал много книжек? Или в том, что я знаком с большим количеством значимых, принимающих решение людей? Я думаю, ни в том, ни в другом. Основание для себя я всегда находил в практике. Мы проживали этап за этапом очень сложную историю страны и мира, и на каждом этапе ставили эксперименты над собой, пытаясь понять, как же этот мир устроен на самом деле, как он будет устроен в недалёком или далёком будущем, увидеть в слабых отблесках будущего картину этого будущего, «восстановить льва по когтю».

Когда мы только начинали наши практики в начале-середине 1990-х годов, то появился очень любопытный, на мой взгляд, текст, который назывался «Меморандум № 1 группы Островского», где мы писали: «Наша миссия — оформление нашей цивилизации». Сейчас, наверное, я бы многие вещи написал по-другому. Но в середине 1990-х мы считали для себя крайне важным разобраться, что же произошло с той страной, из которой мы все вышли.

Сегодня многие уже говорят, что тогда страна, в которой мы родились, потерпела поражение в Холодной войне. Наверное, очень немногие понимают, что это на самом деле значит: как устроена эта Холодная война, какие новые виды технологий она породила. Разбираясь с причинами поражения не теоретически, а практически, — ведя одну за одной небольшие холодные войны локального масштаба, — мы вышли на представление о гуманитарных технологиях, которые сегодня являются уже общим местом для той публики, которая обсуждает это смысловое пространство. Постепенно мы начали понимать, насколько важное влияние возникновение гуманитарных технологий окажет на очень близкое будущее.

Мы начали сталкиваться с пониманием того, насколько сильно изменится человек.

О гуманитарных технологиях

В середине 1990-х годов появился текст «Реванш в Холодной войне», который мы писали о гуманитарных технологиях в таком, знаете, военном языке. Это не странно, потому что очень многие поколенчески-новые технологии возникали на фоне войны и инвестировались из военных бюджетов. После того, как война заканчивалась, военные теряли к этим технологиям интерес, но начинался процесс конвергенции военной и гражданской сферы, и новые изобретения, новые парадигмальные технологии начинали поступать в гражданский сектор. У нас процесс военного использования гуманитарных технологий затянулся, потому что в стране десять лет шла гражданская война в холодной фазе. Я считал и считаю огромной заслугой гуманитарных технологов тот факт, что эта война так почти и не перешла ни разу (я говорю «почти», потому что мы все знаем события 1993 года) в полномасштабную гражданскую войну, оставшись в зоне Холодной войны. И в результате выяснилось, что этот конфликт оказался крайне конструктивным.

Тем не менее, гуманитарные технологии продолжают сохранять в обществе скорее военно-политический смысл. О гуманитарных технологиях узнает всё больше и больше людей, при этом отношение к ним складывается таким образом, который очень напоминает отношение к новым видам насилия, новым способам давления на людей. Гуманитарные технологии идут бок о бок с представлением о политических технологиях, а политические технологии не обсуждаются в обществе иначе, чем гнусная манипуляция. Все, вплоть до последнего жителя Урюпинска, знают, что существует страшный чёрный PR. В быту, в элитах и в массах, принято обсуждать гуманитарные технологии как зомбирование, кодирование. Жалкое НЛП, являющееся одним из небольших подразделов гуманитарных технологий, обсуждается как нечто чуть ли не демоническое, ужасное. Сталкиваясь раз от раза с проявлениями такой массовой фобии, я все больше и больше склонялся к решению большое внимание сегодня уделить гуманитарным технологиям и сделать второй шаг после речи «О высоком предназначении гуманитарных технологий», которую я говорил в 1995 году.

Пространство СМИ

Проблему гуманитарных технологий можно увидеть гораздо шире — как проблему нового, проблему будущего. И уже не только мы, но и многие наши коллеги, в том числе и журналисты, всё больше и больше начинают указывать на то, что пространство СМИ, медиа-сообщество в нашей стране, в сегодняшней рамке ценностей, всё более и более проявляют свою антипроектную сущность, свою настроенность против будущего, против нового. СМИ становятся всё более и более консервативными.

Программа работы со средствами массовой информации, которую мы начинаем, нацелена ещё на одну важную мишень. Мы будем стараться, с одной стороны, строить такие контуры обсуждения будущего и нового, которые могли бы проходить параллельно пространству СМИ, создавать те пространства коммуникации, в которых элиты могли бы обсуждать будущее непосредственно, без опосредования этого обсуждения через средства массовой информации. С другой стороны, мы будем развивать тот тип деятельности, который позволил бы журналистам обнаружить себя одной из отраслей гуманитарных технологий и понять, что у них есть своё высокое предназначение, которое, будучи исполнено, может изменить жизнь их близких, их страны, мира, в котором они живут.

Сегодня вряд ли есть более важная задача, чем поменять характер устройства СМИ, превратить их из средства массовой информации в средства массовой коммуникации и выстроить здоровые пространства работы с будущим. Потому что сегодня у нас, у всех тех, кто населяет русский мир, есть уникальный шанс, о котором я скажу чуть позже. Если мы используем этот шанс, все тяготы и лишения прошедшего десятилетия ¹ окажутся не потерями, а инвестицией в ту новую роль, которую наша страна и Русский мир могут играть в будущем мире.

Когда я писал текст «После великого Алиби», я полагал, что трансформация мира может произойти вовсе не обязательно в наступающем году, может быть, — это указано в тексте, — два-три года. Однако 11 сентября 2001 года указало на то, что наиболее резкий прогноз подтвердился.

Как закончилась Холодная война

11 сентября закончилась Холодная война. Она закончилась поражением Западного мира в столкновении с незападными мирами. Я думаю, все мы помним о том, что старт Холодной войны — это война в Афганистане. Во всяком случае, одной из ключевых точек, в которых начала развёртываться Холодная война, — это война в Афганистане, это была горячая стадия Холодной войны. Но длительное время Холодная война оставалась лишь метарамкой для взаимодействия двух систем. И когда президентом Рональдом Рейганом было принято решение перевести Холодную войну в активную фазу, то, я думаю, мало кто понимал, что, опрокидывая Ялтинский мир, который почти подчинил весь земной мир противоборству между двумя западными концептами — либеральным и коммунистическим, победитель очень недолго удерживал свой статус победителя.

Бросив вызов одной из своих половинок, отсекая от себя половину, Западный мир в какой-то момент обнаружил, что невозможно, обрушив одну из опор, один из полюсов, не потерять второй полюс. Однополюсная структура совершенно непредставима геометрически. Если мы будем мыслить мировые порядки в диаде порядка и хаоса и представим себе однополюсный порядок, то мы должны будем увидеть, что этот полюс буквально вырастает из хаоса и растворяется в нём. Хаос был впущен в систему и затем, естественно, пробил свою дорогу к единственному оставшемуся полюсу, который и испытал его воздействие 11 сентября. Собственно, только из этих соображений мы и предсказывали обрушение складывающегося к концу XX века порядка, и выдвигали тезис, который тогда очень многим казался абсолютно безумным. Мы говорили: постольку поскольку Россия и другие страны постсоветского пространства раньше вошли в тот мировой кризис, который ожидает весь Западный мир, они приобретают шанс оказаться первыми на периоде выхода из кризиса. Имея этот шанс, мы должны очень точно понять, в каком пространстве этого кризиса лежат новые возможности, каковы эти возможности, кто и как ими может воспользоваться и какую роль они будут играть в мире наступающего столетия.

Новые возможности

Однако мы отдавали себе отчёт в том, что длительное время к нашим призывам никто не будет прислушиваться, потому что людям свойственно идти по пути наименьшего сопротивления. Путь наименьшего сопротивления в той ситуации состоял в том, чтобы не создавать собственные правила, рамки и нормы, а подражать уже существующим. Нам было понятно, что подражание это, скорее всего, будет неудачным, и мы готовились к тому периоду, когда эти новые возможности смогут стать если не очевидными, то хотя бы заметными для значительной части элиты нашей страны.

Мы постоянно указывали на то, что когда правила наполовину обрушились, теряет смысл само слово «правильный». Однако в такой ситуации есть три способа поведения. В ситуации, когда правила обрушиваются, можно держаться за старые правила, можно утверждать всякие правила, либо создавать новые правила из себя, потому что непонятно, из чего ещё их можно создать. Мы либо поймём, что перед нами открываются пространства, в которых возникнут новые правила, новые нормы, новые обычаи, и мы можем быть первыми в движении к этому миру, либо потеряем не только старые правила, но и себя, а новые правила будут транслированы к нам из других миров, и, вторгаясь в наш мир, они будут ломать нашу жизнь, нашу мораль и этику, нашу картину мира, наш образ будущего, мы будем плеваться по этому поводу, но… знаете, «мыши плакали, кололись, но продолжали жрать кактусы». Для того чтобы поймать нерв этих перемен, нужно, прежде всего, понять, что правильное, нормальное обычно взламывается ходом самой истории. И мы можем либо принять в этом участие, начать делать историю из себя, либо остаться у неё на задворках.

Я хочу слегка обострить этот тезис, потому что он в таком виде может выглядеть крайне общим и абстрактным. Я долго думал, в какую зону мне войти, чтобы попробовать проблематизировать большее число людей, и решил, что войду в зону морали и попробую указать на драматизм перемен, возникающих в этой зоне.

Правовые ценности. Смена политического контекста

Поскольку сейчас всё больше и больше разговоров в стране идёт о правом пути и правом повороте России, мы начинаем вынимать из шкафов занафталиненные запасы, примерять их на себя и, в частности, вспоминать про разного рода правые ценности. Не на последнем месте там стоят семейные ценности.

Мы начинаем говорить о том, что правое — это крепкая семья. При этом забываем о том, что правые ценности в семейном пространстве, — это вовсе не ценности горизонтальной семьи: жены, тещи и прочего люда, населяющего ячейку общества в марксистской парадигме. Правая семья — это вертикаль; это сыновья, внуки. Правая семья — это родовое дело, которое делают поколения. Обратите внимание, вовсе не в том смысле, в котором мы говорим о семейном бизнесе (хотя и семейный бизнес может являться родовым делом), а в том смысле, в котором мы говорим о родах, завоевавших свою страну, построивших свой мир, и, зная то предназначение, к которому устремлён этот мир, охраняющих его поколение за поколением.

В этой ситуации для представителей аристократии совершенно незначима морфология тех бизнесов, которыми они занимаются в данный момент, а их путь в рамке Предназначения оказывается путём к постоянному воссозданию того мира, который построили их предки и передача по наследству ответственности за этот мир, за его охранение, за его жизнь в истории.

Почему я заговорил о правом? Только потому, что у меня есть повод, — смена политического контекста в стране. Я заговорил о правом, чтобы указать на то, что правые в первых поколениях, это то самое первое поколение аристократов, которое, по большому счёту, является оксюмороном, — аристократы не бывают в первом поколении. Дети тех, кто начинают новый мир, становятся аристократами. Аристократы в первом поколении — это очень специфическая позиция, позиция первопроходцев, позиция тех людей, которые начинают, которые выстраивают свой новый мир. И оттого, смогут ли они его системно точно и верно соорганизовать, смогут ли увидеть те порождающие образы, паттерны, которые закладываются в основание этого мира, смогут ли прописать эти паттерны собой, своей жизнью, жизнью как текстом, зависит, превратятся их дети в аристократию или в вечных безродных скитальцев.

Только в том случае, если мы отнесемся к новому миру, помня о том, что мир может быть представлен как текст, мы получим свой мир. Мы получим мир, действительно принадлежащий нам, если будем прописывать его собой, понимая, насколько драматичным (не трагичным, но драматичным) для нас окажется этот путь.

Отношение к диаде «искусственное — естественное»

И в этой связи возникает совершенно особое отношение к искусственному и естественному. Это третье слово-паразит, которое я хотел бы попробовать перетолковать в сегодняшнем разговоре. Точно так же, как для нас являются позитивными слова «правильный» и «нормальный», точно так же естественным для нас является слово «естественный». «Ближе к естественным чувствам», «будьте естественнее», «это же естественный процесс» — говорим мы о каком-то процессе, подразумевая, что это хороший процесс.

Не так давно одна из стажеров нашей группы вычитала у Стругацких фразу в «Гадких лебедях»: «что наиболее естественно, наименее подобает человеку». Я тогда вынужден был указать ей на то, что само по себе это высказывание не очевидно. До тех пор, пока мы будем биться в этой диаде, дихотомии естественного-искусственного, пока не поднимемся рефлексивно над ней и не взглянем, а есть ли на самом деле такое двоичное разделение, наш спор будет спором людей, стоящих на противоположных основаниях. А поскольку и тот, и другой «на том стоит и не может иначе», то этот конфликт никогда не будет разрешён, всегда будет нагретым противостоянием и ничем больше.

Однако если мы посмотрим на большинство тех схем, скриптов, которые мы называем естественными, то обнаружим, что все они были искусственными. Все они были созданы задолго до нас, в годы, века и эпохи, отстоящие от нас настолько далеко, что, если бы мы в них попали, мы не знали бы, как там жить, как себя вести, вряд ли могли бы сохраниться не только личностно, но и физически. Тем не менее, скрипт за скриптом ², программа за программой достают нас из прошлого и бросают в те способы поведения, которые мы воспринимаем как злой рок. На самом деле, это всего лишь сочетание запахов, лицевых углов или судьба нашей прапрабабушки, которая передаётся от поколения к поколению.

Вам кажется, что это непреодолимая структура вашей жизни, возникает представление о том, что какой человек есть, такой есть, и его не изменить. Отсюда возникают очень жёсткие подходы в нашей жизни, в том числе к нашей конкретной, реальной жизни, когда мы понимаем на собственном опыте, что «есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы». Возникает установка на то, что люди неизменны, и если человек ведёт себя каким-то образом, то он будет вести себя так всю жизнь, довлеет над вами и не позволяет искать других путей. И вместо того, чтобы пытаться переобразовывать, переучивать людей, будь то наши близкие, будь то коллектив нашей корпорации, будь то народ страны, мы говорим: с этими людьми иначе не получится, иначе нельзя, и шаг за шагом погружаемся в безысходность, вместо того, чтобы пытаться её преодолеть.

Людям, которые находятся внутри ткани этого общества, общества, катящегося к своему закату, кажется, что они пытаются выходить из этой проблемы. Людям начинают казаться, что если они притворятся мусульманами, то им можно будет иметь трёх жён. Они забывают, что пока человек невоцерковлён в православии или в католицизме, пока он не ходит четырежды в год к причастию и не чувствует, не переживает церковь как свой путь к спасению, ему, в общем-то, можно иметь сколько угодно жен, и даже не жён. Потому что, конечно, мы имеем очень плотную христианскую историю, которая насылает к нам из прошлого свою мораль и свои основания для этой морали, но не надо думать, что от того, что вы не прелюбодействуете, вы спасаетесь. Вы спасаетесь оттого, что вы идёте путём церкви. И до тех пор, пока вы не встали на этот путь, не позволяете себе заблуждаться, не позволяете опрокидывать себя в ложные моральные парадигмы.

Это лишь один из очень многих примеров. Пока вы ждете деловой этики, опираясь на 10 заповедей, но при этом не воцерквлены, вы напоминаете внимательному наблюдателю человека, который ворует электроэнергию, или воду, или трафик сотового телефона. И очень странно ожидать от общества выдерживания каких-то моральных парадигм, до тех пор, пока вы не построили ту метасистему, которая объясняет человеку, зачем ему этих парадигм придерживаться.

Я хочу лишь указать на то, что если вы не имеете причастности к каким-то системам, транслирующим сквозь историю те или иные культурные нормы, не удивляйтесь, что эти нормы не работают вокруг вас.

Кодекс чести

Есть ли другие способы, не религиозные, решения подобных проблем? Да, есть. И в связи с этим придётся распредметить ещё одно слово, которое очень часто используется не вдумчиво, без понимания того, что оно значит в нашем мире. Я имею в виду слово «честность». «Она честная девушка», «он честный человек», «я веду себя честно», «я честно это сказал» — говорят люди, забывая о том, что честность существует только тогда, когда существует кодекс чести, разделяемый неким сообществом, вербализованный.

Нельзя иметь собственную честь, точно так же, как нельзя иметь собственное достоинство. Потому что собственное достоинство — это всегда достоинство чего-то, достоинство чему-то. Помните: «хотел бы я тебе представить залог, достойнее тебя». Честность всегда требует вербализованных, высказанных и прописанных в словах норм, которые при этом разделены более чем одним человеком. Конечно, второй вопрос, можно ли построить кодекс чести на каких-то основаниях, отличных от религиозных. Но уж точно понятно, что такого рода кодекс чести возможен только тогда, когда человек, его разделяющий, понимает, что этот кодекс для него действительно дороже жизни.

Невозможно быть честным, придерживаться кодекса чести без выхода на ту грань, на которой ты понимаешь, что если ты ничему не предназначен, то ты, в общем, и не живешь, ты являешься биороботом.

Знаковые инфраструктуры. Ресурс онтологии

Мы очень часто говорим об инфраструктурах, о том, что необходимы инвестиции в инфраструктуры. Но забываем при этом, что инфраструктурные инвестиции в условиях не только нашей страны, но и нашего сегодняшнего мира, это отнюдь не только инвестиции в энергетику или транспорт, но и инвестиции в знаковые инфраструктуры, в инфраструктуры, которые позволяют нам одинаково понимать друг друга и перекачивать по этим инфраструктурам доверие.

Эти проблемы и проблемы, обнажившиеся 11 сентября, неразрывны связаны. Главное, что показало 11 сентября, это то, что мир может быть опрокинут в одночасье ресурсами, несравнимыми с ресурсами этого мира по сотне порядков. На опрокидывающей стороне стоит очень важный ключевой ресурс: ресурс онтологии; ресурс представления о том, что есть мир на самом деле; ресурс той знаковой структуры, которая для человека дороже чем жизнь, потому что если не соответствовать этой структуре, то незачем жить, то это не жизнь.

Сегодня становится совершенно очевидным, что мир будет реструктурирован по совершенно новой координатной сетке. В мире возникнут новые миры, транснациональные миры, трансконтинентальные миры, транстерриториальные миры; миры, границы которых будут пролегать в культуре, в знакоткани, и которые будут определяться этими самыми знаковыми инфраструктурами. Люди, разделяющие подлинный язык, язык ответственный, язык, отношение к которому закреплено кодексом чести отношения к языку; люди, разделяющие ту или иную веру, ту или иную религию, причастные к той или иной церкви и ответственно относящиеся к этой причастности; люди, причастные ещё к каким-то формам корпоративной организации, будут объединены между собой гораздо сильнее, чем, например, жители одного государства или даже сотрудники одной корпорации. И те общества, и те элиты этих обществ, которые будут способны предложить на мировой рынок новые знаковые инфраструктуры, смогут предложить новые структуры идентичности, пусть сначала понемножку, шаг за шагом, отстраивая их на своих национальных рынках, но сразу видя необходимость выдвижения их наружу, на рынок транснациональный. Те народы и страны, которые шаг за шагом будут работать с теми основаниями, которые позволяют людям ощущать свою самостность, быть, жить, а не существовать, окажутся новыми мировыми державами, то есть теми, кто удерживает мир миров в том порядке, который ему будет придан в ближайшие годы и десятилетия.

Пространство воодушевления

Попробую сделать ещё одну интервенцию и поговорить о том, что же такое эти самые знаковые инфраструктуры, кто с ними работает и на что похожа работа с ними, с тем, чтобы их можно было если не понять, то узнать.

В самом начале я говорил о том, что, анатомируя Холодную войну, мы нашли внутри неё гуманитарные технологии. Я говорил именно о том комплексе технологий, которые возникают из пространства гуманитарных наук ³ и имеют своим предметом формирование норм, правил и рамок жизни и деятельности людей, то есть тех самых знаковых инфраструктур.

Вернусь к тезису, который прозвучал в начале лекции: гуманитарные технологии радикальным образом изменят представление человека о себе. Потому что вдруг станет понятно, что очень многие собственные особенности, которые казались естественными и, более того, сохранение их естественности казалось целью жизни, являются искусственными программами. И программы эти внесены к вам в сознание и управляют вами, вашей жизнью, тем или иным образом, и вовсе не являются наилучшим. Многие люди в мире вдруг узнают, что можно очень легко, технологично излечиться, например, от комплекса неудачника. И это кажется очень хорошим признаком. Но давайте повернем это в другую сторону. Например, вдруг станет ясно, что та любовь, которую мы знаем сегодня, — любовь с первого взгляда, — станет не более, чем сочетанием ряда химических и психических процессов.

Для иллюстрации скажу простую вещь. Часто говорят: когда люди долго живут вместе, в семье, они становятся похожими друг на друга. Вы знаете, внимательный наблюдатель очень легко может точно сказать, какую из девушек молодой человек выберет на вечеринке: он выберет ту, которая больше всех похожа на него. Просто эта похожесть ещё не заметна, она ещё не видна, — она проявится к старости. Почему? По очень простой причине. Юноша похож не только на отца, но и на маму. И он ищет женщину, похожую на свою маму, потому что мама запечатлелась в его сознании как наиболее привлекательная женщина. Это может казаться частностью, имеющею отношение только к сексуальной жизни людей, но на самом деле это пример того, как масса наших действий обуславливается отнюдь не только нашей свободной волей.

Почему так сложно отношение к гуманитарным технологиям в наши дни? Почему нам кажется, что это нечто ужасное, демоническое, угрожающее? Почему мало кто может сегодня заметить высокое предназначение гуманитарных технологий? Я могу привести простой пример из истории. Примеры часто затеняют содержание, но зато дают возможность вместо понимания их узнать. Наверное, многие из вас помнят книгу Гойя, где очень хорошо многие из советских людей могли узнать, как в эпоху перелома Возрождения людей судили судом святой инквизиции за анатомические изыскания. Считалось, что разрезать человеческие трупы, изучать устройство человека — это аморально. Давайте будем точнее, — богопротивно. Во-первых, плохо резать труп. В той картине мира это было очевидно плохо. Во-вторых, вообще не надо слишком сильно развивать медицину, потому что если Господом Богом назначено умереть, то человек должен умереть. Нечего его лечить.

Парадокс состоит в том, что медицинское вмешательство развилось именно в христианском мире. В восточных мирах, в общем-то, не имеющих запретов подобного рода, развилась медицина совсем другого типа: дыхательные гимнастики и массажи, диагностика по пульсу и прочие удивительные вещи, которые некоторым из нас кажутся удивительными, а для восточных культур — абсолютно естественными.

Парадоксально, но факт: именно в западной культуре, которая осуждала вмешательство в тело, это вмешательство развилось до столь удивительных высот, как сегодня. На кострах за биоанатомические изыскания сегодня не сжигают, сегодня подвергают остракизму, потому что в последнее время, проходя сквозь период деидеологизации, наша страна удивительным образом отвыкла от практикования любого пафоса, любого высокого смысла. «Только давайте без пафоса» — говорят у нас. Отторжение ложного пафоса, в общем, понятно, потому что всякий пафос из коммунистической системы ушёл со смертью Сталина, в послесталинскую эпоху никакого пафоса в советской системе не было. Но из отторжения ложного пафоса можно быстро и скользко… поскользнулись, упали и попали в ситуацию, когда никакой высокий смысл уже невозможен, и вдруг выяснилось, что есть только одни тип интриги, один тип сюжета — это сюжет угрозы зла, сюжет угрозы жизни. В любом явлении мы ищем сюжет пугающий, а не сюжет вдохновляющий. Мы отучились вдохновляться, а умеем только бояться. Я думаю, что гуманитарные технологии позволяют работать с пространством воодушевления, точно так же как с врачеванием телесного работает современная европейская или восточная медицина.

Новое поколение деятельностей

Итак, гуманитарные технологии, порождающие две рамки.

Гуманитарные технологии, с одной стороны, порождают рамку развития, а значит, рамку нового поколения. Новое поколение не в том смысле, в котором мы говорим о новом приросте популяции биологических особей, то есть не молодёжи, а в том смысле, в котором мы говорим о новой парадигме, прописанной по людям, в том смысле, в котором мы говорим, что новое поколение возникает не каждые десять лет, не каждые три года и не каждый год, а когда возникает новый прирост популяции биологической особи, который вдруг совпадает со временем становления новой парадигмы, нового набора форм деятельностей, новых деятельностей. В этом смысле, я говорю, что новое поколение — это не столько новое поколение людей, сколько новое поколение деятельностей.

В России мы попали в удивительную ситуацию, когда это новое поколение стало гораздо более широким социальным слоем, чем во всём мире, потому что во всём мире пошёл процесс смены поколений. Во всём мире пошла смена поколения деятельностей, и, соответственно, уже начало возникать новое поколение людей. Но в нашей стране в деятельности, новые для всего мира, вложился ещё один пакет деятельностей: деятельности, которые для внешнего мира были обычными, старыми, а для нас оказались новыми. Понятно, что я имею ввиду: деятельность от профессионального управления или банкинга и до пространство СМИ.

Говоря о новом поколении как символе развития, мы говорим о том, что гуманитарные технологии определяют это новое поколение хотя бы просто потому, что оно ими начинает заниматься. С другой стороны, именно гуманитарные технологии являются технологиями образования в широком смысле слова. В том смысле, в котором на Западе начинают об этом говорить, хотя уже очень активно: о непрерывном образовании, о непрерывном переобразовании, о том, что в сегодняшнем закоммуницированном, ускорившемся мире человек, если не умеет несколько раз переобучаться за свою жизнь, то он не конкурентоспособен и обречён.

Новое поколение, умеющее переобучаться, это та первая рамка, которая вводится гуманитарными технологиями в нашу жизнь. В этом смысле, новое поколение превращается в одушевлённое развитие. Сама по себе способность порождать новые поколения может угадываться как одна из особенностей того мира, который мы увидим перед собой в ближайшем будущем. И само по себе новое поколение является новым идеологическим основанием этого развития, постольку поскольку либерализм-коммунизм — это две стороны медали, порождённые индустриальным опытом человечества.

И коммунизм, и либерализм обрушиваются, перестают иметь какое-либо значение с того момента, как человечество входит в постиндустриальную эпоху. Входя в постиндустриальную эпоху, мир теряет ценность обеих этих идеологий. Не случайно они на рубеже веков схватились, и не случайно обе, сначала одна, потом другая, проиграли схватку с незападным миром. Если западный мир не выдвинет нового поколения идеологий, сплачивающих, оформляющих его устремления, то мы можем столкнуться с гораздо большими катастрофами, чем сталкивались до сих пор. С другой стороны, для нас метарамка гуманитарных технологий вводит вторую рамку: рамку русского мира.

Рамку мира, границы которого пролегают не по территориям, а в сознании, в коллективном надсознательном, в знакоткани. Когда мы начинаем понимать, что эмиграция из страны вовсе не является проблемой. Проблемой становится, когда люди, уехавшие из страны, забывают, кто они. Мы сталкиваемся с новым типом границ. Мы вводим эти границы намеренно, потому что понимаем, что до тех пор, пока вы не рядополагаете свои типы развития по какому-то принципу границы, в данном случае, границы языковой, границы русского языка, вам очень сложно различить развитие и деградацию, потому что вовсе не всякое изменение есть развитие. Если мы не сможем почувствовать язык как пространство мышления и границы языка, как границы того пространства, к которому мы примысливаем эти ценности, нам очень легко будет потеряться.

Любить платить

Как мне объяснили друзья психиатры: когда вы хотите вылечить депрессию у человека, вы, во-первых, должны нарисовать ему образ будущего, во-вторых, нарисовать образ деятельности, дать работу. Я хочу положить между нами ещё один тезис, который, может быть, будет резче, чем все предыдущие.

Последний пассаж, посвящённый новому поколению и русскому миру, можно было бы вместить в один короткий девиз «Родина и развитие. Русский мир и новое поколение». И тем самым предопределить пространство, в котором нам предстоит действовать — я убеждён в этом — в ближайшее десятилетие. К этим четырём существительным и двум прилагательным нужно добавить какой-то глагол. Я хочу добавить сразу два глагола — «любить платить».

Мы все помним строчки из учебников для американских управленческих ПТУ периода начала гласности и демократизации в нашей стране: целью бизнеса является прибыль. Мы так обрадовались этому, потому что это же приятно, когда целью твоей деятельности является прибыль, её же можно потом распределять, тратить, покупать разного рода атрибуты нового класса… Но только очень немногие уже в тот момент задались вопросом: что же тогда является целью прибыли?

В течение ближайших лет мы считаем необходимым для нашей страны воспитать в себе новую моду: моду на то, чтобы любить платить. Потому что все наши люди — это правые люди, они понимают высокое значение денег, прибыли, эффективности, но мне представляется, что очень скоро мода на то, чтобы любить платить будет шириться и разрастаться. Когда мы начинаем относиться к какому-то пространству как к своей среде, среде своего обитания, мы начинаем её обустраивать, и с радостью и наслаждением тратим большие деньги на это. Есть, конечно, маньяки, которые и тут льют горючие слезы, но большая часть встречаемых мною людей всё-таки умеет наслаждаться хотя бы процессом оплаты таких приятных вещей. Я думаю, что Русский мир ждет — не дождётся того момента, когда населяющие его биологические особи, надевающие на себя новую парадигму и превращающиеся в новое поколение, начиная жить, вместо того, чтобы существовать, поймут, наконец, что такое глубинно в христианской цивилизации, в европейской цивилизации любовь платить. Всегда спрашивайте цену и тут же её платите, потому что неизвестно, сколько потом с вас за это возьмут, если не в этом мире, то в том.

Любить платить собой, своей жизнью, судьбой, а иногда (даже часто) своими деньгами ⁴ за то, чтобы сплести из временно исполняющего обязанности страны пространства новый узор, новое плетение, которое в сегодняшнем мировом раскладе имеет все шансы оказаться значимым, новым субъектом мира. Ощутить себя людьми, которые владеют страной, через страну — миром, на какую-то долю, на какую-то часть, ощутить себя не столько членами, сколько участниками человеческого сообщества, взять на себя это партнёрство, оплачивать это партнёрство.