Фридрих Август фон Хайек:
Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблениях разумом.
Часть II. Контрреволюция науки.
Глава 16. Социология: Конт и его последователи

I

Через восемь лет после выхода первого варианта «Системы позитивной политики» ⁴²⁸ началась публикация того труда Конта, которому он больше всего обязан своей известностью. «Курс позитивной философии», литературная запись курса лекций, к чтению которых он приступил в 1826 году и затем, после перерыва, вызванного психическим расстройством, дочитывал в 1829, потребовал шести томов, выходивших с 1830 по 1842 год. ⁴²⁹

Посвятив этому теоретическому труду лучшие зрелые годы, Конт подтвердил свою верность убеждению, которое привело его к разрыву с Сен-Симоном: что политическая реорганизация общества может осуществиться только после того, как реорганизация всей совокупности человеческих знаний создаёт для этого духовный фундамент ⁴³⁰. Но он никогда не забывал и о политической задаче. За его главной философской работой закономерно последовала основательная «Система позитивной политики» (4 тома, 1851–1854), в которой, при всех её причудливых вывертах, тем не менее последовательно выполняются планы его молодости. А за этим последовала бы и третья часть первоначального плана — столь же тщательно продуманный трактат о технологии или «воздействии человека на природу»; но в 1857 году он умер.

Хотя точное совпадение дат — не более, чем случайность, пожалуй всё-таки следует отметить, что 1842 — год выхода завершающего тома «Курса», и для нас, стало быть, год завершающий «французскую фазу» того течения мысли, с которым мы здесь имеем дело, — есть также год, который с большим правом, чем любой другой, может считаться открывающим «немецкую фазу» этого же направления, фазу, с которой мы надеемся разобраться в другой части нашего исследования. В 1842 году опубликованы Sozialismus und Communismus im beutigen Frankreich («Социализм и коммунизм в сегодняшней Франции») Лоренца фон Штейна и Zur Erkenntnis unserer staatswirtschaftlichen Zustande («К познанию наших государственно-хозяйственных порядков) — первая работа И. К. Родбертуса, а первые опыты Карла Маркса отправлены издателю. За год до этого Фридрих Лист опубликовал «Национальную систему политической экономии», а Людвиг Фейербах — «Сущность христианства». В следующем году вышла книга В. Рошера Grundriss zu Vorlesungen uber die Staatswirtschaft nach historischer Methode («Набросок лекций о государственном хозяйстве с позиций исторического метода»). Особое значение этого года в истории немецкой мысли отмечает также Г. Френд (Н. Freund) в своей работе: Soziologie und Sozialismus: Ein Beitrag zur Geschichte der deutschen Sozialtheorie um 1842. Wurzburg, 1934.

Мы не можем задерживаться ни на достаточно подробном пересказе философии Копта в целом, ни на её эволюции. Нас занимает только рождение новой дисциплины, о которой Сен-Симон и молодой Конт только мечтали, но которую вызвали к жизни зрелые работы последнего. Правда, что бы ни делал Конт, в итоге всегда имелась в виду именно эта цель и, стало быть, наша задача не может считаться слишком узкой. Нам придётся сосредоточить внимание лишь на тех аспектах его обширнейшего наследия, которые особенно значительны либо из-за их влияния на взгляды других ведущих мыслителей того времени, либо потому, что были весьма показательны для интеллектуальных тенденций эпохи. Речь пойдёт в основном о методах изучения социальных явлений. Об этом предмете «Курс» толкует очень обстоятельно. Но, возможно, следует отметить, что мы собираемся ограничиться содержанием этой работы потому, что в ней рассматриваются предметы, занимающие нас более всего, и что мы не можем согласиться с широко распространённым когда-то мнением, будто между ней и более поздними трудами Конта имеются существенные различия, вызванные обострением его психического расстройства. ⁴³¹

Можно напомнить ряд фактов из жизни Конта, чтобы они помогли нам понять его взгляды и разобраться в вопросах, связанных с распространением и с пределами его влияния. Возможно, главная особенность его карьеры заключается в том, что, получив математическое образование, он и был профессиональным математиком. Почти всю жизнь основным источником его доходов было репетиторство и приём экзаменов по математике в Высшей политехнической школе, однако должности профессора, которой он домогался, ему получить не удалось. Из-за то и дело происходивших недоразумений и раздоров с коллегами он в конце концов утратил и это незавидное положение, чем до известной степени и объясняется его постепенно усиливавшаяся изоляция, его открытое презрение к большинству учёных-современников и тот факт, что при его жизни в его собственной стране о его работе почти ничего не знали. Хотя в конце концов у него появилось несколько восторженных учеников, в общем-то нетрудно понять, почему большинству людей представляется, что он должен был казаться на редкость непривлекательной фигурой, часто всем стилем своего мышления отталкивавшей и тех, кто имел с ним много общего. ⁴³² Человека, гордившегося тем, что он в течение нескольких лет своей юности приобрёл все знания, необходимые для создания грандиозной классификации всех наук, и на протяжении огромной части своей жизни практиковавшего «гигиену ума» — то есть вообще не читавшего никаких новых публикаций, вряд ли могли с готовностью признать тем praeceptor mundi et universae sciential (лат. — учителя, вместившего все знание мира. — Прим. пер.), на звание которого он претендовал. Чрезмерные длинноты, многословие и неуклюжий стиль его зрелых работ создавали дополнительные преграды между ним и читателем. Но, если все вышеназванное ограничивало круг людей, сумевших ознакомиться с его трудами непосредственно, то это было с успехом возмещено благодаря тому основательному воздействию, какое они оказали на некоторых из наиболее влиятельных мыслителей эпохи. В XIX веке его влияние, хотя и было чаще всего опосредованным, оказалось в числе самых сильных, во всяком случае, в области социальных исследований.

II

Вся философия Конта держится, конечно, на его знаменитом законе трёх стадий, о котором мы уже говорили в связи с его ранними опытами. Даже его собственная задача определялась этим законом: поскольку все сравнительно простые науки, такие как физика, химия и биология, уже достигли позитивной стадии, Конту оставалось сделать то же самое с венчающей все построение наукой о роде человеческом и поставить таким образом точку в конце магистрального пути развития человеческого разума. Впрочем, упор, который самим Контом и — ещё сильнее — его толкователями делается на три отдельные стадии, скорее всего, необоснован. Весьма заметная разница существует между, с одной стороны, теологической и метафизической стадиями (поскольку последняя является просто «модификацией» ⁴³³ первой), и, с другой стороны, позитивной стадией. Его интерес сосредоточен на непрерывном и последовательном освобождении от антропоморфного толкования каких бы то ни было явлений ⁴³⁴, вполне доступном для любой науки при условии достижения ей позитивной стадии. Метафизическая стадия — это не более, чем фаза распада теологической стадии, та критическая фаза, на которой человек, уже отказавшийся от примитивного персоналистического подхода, заставляющего искать во всех явлениях духов и богов, просто-напросто заменил их абстрактными понятиями или сущностями, которым тоже нет места в подлинно позитивистском научном подходе. Позитивная фаза означает окончательный отказ от попыток объяснять явление его причинами или указанием на «способ его возникновения» ⁴³⁵; задача этой фазы — устанавливать непосредственные связи между наблюдаемыми явлениями, руководствуясь законами их сосуществования и сменяемости, или, пользуясь современным оборотом, ещё не встречающимся у Конта, просто «описывать» их соотношения, исходя из общих и неизменных законов. Другими словами, поскольку человек, интегрируя действия себе подобных, выработал установки, которые длительное время мешали изучению окружающей природы (а прогресс последнего достигается в той мере, в какой удаётся избавляться от этих установок), путь к прогрессу в изучении человека должен быть таким же: мы должны отказаться от антропоморфного подхода к человеку и исследовать его так, как если бы знали о нём не более, чем о других явлениях внешнего мира. И, хотя Копт не говорит об этом столь обстоятельно, он бывает очень близок к тому, чтобы это сделать, и, таким образом, остаётся только задаваться вопросом: как это он оказался не в состоянии заметить парадоксальность такого вывода. ⁴³⁶

Однако то, что позитивное рассмотрение социальных явлений запрещает рассматривать человека не с тех позиций, с каких мы подходим к явлениям неодушевлённой природы, есть лишь негативная черта той формы, которую примет новая «естественная наука» об обществе ⁴³⁷. Рассмотрим теперь позитивные характеристики «позитивного» метода. Это гораздо более трудная задача, так как высказывания Конта по большинству охватываемых эпистемологических проблем нестерпимо наивны и неудовлетворительны. В основе воззрений Конта лежит простое с виду утверждение о том, что «фундаментальной особенностью всей позитивной философии является рассмотрение всех явлений как подчинённых неизменным естественным законам, и нам следует приложить все усилия для того, чтобы с точностью раскрыть эти законы и свести их количество к наименьшему из возможных» ⁴³⁸. Все науки имеют дело с фактами, полученными путём наблюдения ⁴³⁹, и, как он заявлял в своей работе 1825 года, которую теперь с гордостью цитирует, «любое утверждение, которое не сводится к простому сообщению факта, либо частного, либо общего, лишено какого бы то ни было реального, или умопостигаемого, смысла». ⁴⁴⁰ Однако вопрос, ответ на который чрезвычайно трудно найти в сочинениях Конта, заключается в том, что именно следует понимать под «явлениями», которые подчиняются неизменным законам, иначе говоря, что он считает «фактами». Утверждение, что все явления подчиняются неизменным естественным законам, очевидно имеет смысл, только если мы знаем, чем руководствоваться, решая, какие из индивидуальных событий следует относить к одному и тому же явлению. Ясно, что не все, кажущееся нашим чувствам одинаковым, должно и вести себя одинаково. Задача науки состоит как раз в том, чтобы переклассифицировать чувственные впечатления, основываясь на фактах их сосуществования либо следования друг за другом, — чтобы иметь возможность устанавливать закономерности в поведении этих за … единиц внешнего мира (units of reference). Однако именно это вызывает у Конта протест. Конструирование таких новых сущностей, как «эфир», — для него явно метафизическая процедура, а всякая попытка объяснить «способ возникновения» явлений независимо от законов, связывающих непосредственно наблюдаемые факты, находится под запретом. Упор делается на установление явных связей между непосредственно данными фактами. Но, похоже, вопрос о том, что представляют собой эти факты (которые могут быть «частными» или же «общими!»), не составляет проблемы для Конта. Он подходит к этому вопросу с позиций вполне наивного и некритичного реализма. Как и во всем позитивизме XIX века ⁴⁴¹, понятие об этом остаётся у него чрезвычайно тёмным.

III

Указание на то, что означает термин «факт» в понимании Конта, извлекается нами единственно из постоянства, с каким он сочетает это слово с прилагательным «наблюдаемый», и рассуждений о том, что он понимает под наблюдением. Очень важно прояснить, какое значение придаётся этому термину в приложении к интересующей нас области исследования человеческих и социальных явлений. «Подлинное наблюдение, — сообщается нам, — должно быть обязательно внешним по отношению к наблюдателю», а «пресловутое внутреннее наблюдение — это не более чем пустая пародия на него», предполагающая ту «до смешного противоречивую ситуацию, когда наш ум созерцает сам себя во время привычного выполнения им собственных действий». ⁴⁴² Как и следовало ожидать, Конт соответственно отвергает возможность самого существования психологии (являющейся «последней трансформацией теологии» ⁴⁴³ или, во всяком случае, — возможность какого бы то ни было интроспективного знания о человеческом уме. Есть только два пути позитивного исследования явлений собственно индивидуального человеческого ума: либо через изучение органов, делающих возможными эти явления, то есть с помощью «френологической психологии» ⁴⁴⁴, либо, раз уж «аффективные и интеллектуальные функции» в силу их характерных особенностей «не поддаются непосредственному наблюдению в ходе их отправления», через изучение «их более или менее прямых и более или менее отдалённых результатов» ⁴⁴⁵, то есть способом, напоминающим то, что теперь называют бихевиористским подходом. К этим двум единственно законным путям изучения индивидуального ума позднее добавляется возникающее как результат создания социологии исследование «коллективного ума» — единственная форма собственно психологии, которая допускается в позитивной системе.

Что касается первого из этих способов, то нам достаточно выразить удивление тем, что даже Конт попал под влияние отца «френологии» — «прославленного Галля», чьи «бессмертные труды навсегда запечатлелись в памяти человечества» ⁴⁴⁶, причём влияние столь основательное, что Конт счёл попытки Галля соотнести отдельные «способности» с отдельными участками мозга могущими дать адекватную замену всем другим формам психологии.

«Бихевиористский» подход Конта заслуживает несколько более пристального внимания, так как эта его примитивная форма позволяет особенно ясно увидеть его слабость. Конт заявляет, что изучение деятельности индивидуального ума должно ограничиваться наблюдением её «более или менее прямых и более или менее отдалённых результатов», а всего через несколько страниц это превращается в непосредственное наблюдение «последовательности интеллектуальных и нравственных актов, что принадлежит скорее к области собственно естественной истории», причём эти акты он, похоже, считает в определённом смысле объективно данными и известными безо всякого использования интроспекции или иных методов, отличных от «внешнего наблюдения». Таким образом, Конт не только молчаливо относит интеллектуальные явления к своим «фактам», которые следует трактовать так же, как любые (объективно наблюдаемые природные факты; он даже признает, что на самом деле наше знание о человеке, которым мы обладаем только потому, что мы сами люди и думаем так же, как другие, является совершенно необходимым условием нашего понимания социальных явлений. Только так можно истолковать его слова о том, что всякий раз, когда мы имеем дело с «животной» жизнью (в отличие от растительной жизни), то есть с явлениями, возникающими на более высоком отрезке зоологической шкалы ⁴⁴⁷, исследование может быть успешным лишь в том случае, если мы начнём с «рассмотрения человека — единственного существа, для которого этого рода явления могут когда-нибудь стать вполне понятными». ⁴⁴⁸

IV

Контовская теория трёх стадий тесно связана с ещё одной важной особенностью его системы — с классификацией, или теорией «позитивной иерархии», наук. В начале «Курса» он ещё играет с сен-симонистской идеей объединения всех наук путём подведения любых явлений под один-единственный закон — закон всемирного тяготения ⁴⁴⁹. Но постепенно он перестаёт верить в неё, а в конце концов она даже становится предметом страстных обличений и называется «нелепой утопией» ⁴⁵⁰. Вместо неё выдвигается другая идея: «фундаментальные», или теоретические, науки (в отличие от прикладных) выстраиваются в единый линейный порядок по признакам убывания общности и возрастания сложности, начиная с математики (включающей теоретическую механику), за которой следуют астрономия, физика, химия и биология (включающая в себя всё науки о человеке как об индивидууме), и заканчивая новой и последней (final) наукой — социальной физикой, или социологией. Поскольку каждая из этих фундаментальных наук в такой иерархии «базируется» на предшествующих ей, в том смысле, что она использует все результаты предыдущих наук, добавляя к ним некоторые новые элементы, свойственные ей самой, вывод, что разные науки могут достигать позитивной стадии только по очереди, устанавливаемой этим неизменным и обязательным порядком», является «совершенно необходимым дополнением к закону о трёх стадиях». Но, так как объектом последней из этих наук является развитие человеческого ума, а значит в частности — поступательное движение самой науки, то, однажды возникнув, она превращается в универсальную науку со все усиливающейся тенденцией к сосредоточению и систематизации всех знаний. Правда, этот идеал может так никогда и не реализоваться полностью.

Нас интересует только смысл утверждения, что социология «опирается» на результаты всех других наук и, следовательно, может быть созданной только после того, как все другие науки достигнут позитивной стадии. Это не имеет никакого отношения к неоспоримому положению о том, что биологический подход к изучению человека как одного из самых сложных организмов должен включать в себя использование результатов всех других естественных наук. Социология Конта, как мы вскоре увидим, имеет дело не с человеком как с физической единицей, а с эволюцией человеческого ума как с проявлением «коллективного организма», образуемого всем человечеством. Предполагается, что именно при изучении организации общества и законов эволюции человеческого ума придётся использовать результаты всех прочих наук. Это могло бы быть ныне оправданным, если бы Конт действительно полагал, что целью социологии (и той части биологии, которая в его системе заменяет индивидуальную психологию) является объяснение явлений ментального характера в физических терминах, то есть если бы он всерьёз хотел исполнения своей юношеской мечты об унификации всех наук на основе некоего единого универсального закона. ⁴⁵¹

Но он открыто отказывается от этого. На деле из его схемы следует, что ни одно явление, принадлежащее к какой-либо науке, находящейся на более высокой ступени в его иерархии, не может ни полностью сводиться к предшествующим наукам, ни объясняться в их терминах. По его мнению, объяснить социологические явления в чисто биологических терминах так же невозможно, как невозможно было бы когда-либо полностью свести химические явления к физическим. При том, что не сводимые к законам механики или биологии социологические законы будут существовать всегда, этот разрыв между социологией и биологией не больше, чем признаваемое различие между химией и физикой.

Когда Конт всё-таки пытается обосновать своё утверждение, что социология зависит от уровня, достигнутого другими науками, он терпит полную неудачу, а примеры, приводимые им для иллюстрации, выглядят чуть ли не ребячеством. То, что для понимания какого-нибудь социального явления мы должны знать объяснение смены дня и ночи, а также смены времён года тем обстоятельством, что «Земля совершает суточное вращение и имеет годовой цикл», или что «само понятие устойчивости в человеческом сообществе не могло было быть положительно установлено до открытия закона всемирного тяготения» ⁴⁵², попросту неверно. Результаты, полученные естественными науками, могут быть существенными для социологии в той мере, в какой они реально влияют на действия людей, пользующихся этими результатами. Однако последнее верно независимо от состояния, в котором пребывает естествознание, и социологу совсем необязательно иметь более обширные познания в области естественных наук, чем имеют те, чьи действия он пытается объяснить, а, стало быть, нет причин, по которым изучение общества, прежде чем двинуться вперёд, должно дождаться, пока естественные науки достигнут определённой стадии развития.

Конт объявляет, что применение позитивного метода к социальным явлениям приводит к установлению методологического единства всех наук. Но, кроме общей характеристики позитивного метода, состоящего в «отказе от всякого заведомо тщетного поиска причин, будь они хоть первичными, хоть конечными, и ограничении себя изучением неизменных отношений, которые в свою очередь образуют законы, управляющие всеми наблюдаемыми событиями» ⁴⁵³, трудно найти что-нибудь, помогающее уяснить, в чём же именно заключается этот позитивный метод. Ясно, что речь не идёт об использовании во всех областях математических методов, как можно было бы предположить. Хотя математика послужила для него главным источником позитивного метода и была той областью, где этот метод появился впервые, причём в самой чистой своей форме ⁴⁵⁴, Конт не считает, что её можно с пользой применять в более сложных дисциплинах, даже в химии ⁴⁵⁵, и с пренебрежением относится к попыткам применять статистику в биологии ⁴⁵⁶, а теорию вероятности — при анализе социальных явлений ⁴⁵⁷. Даже наблюдение — единственный общий для всех наук элемент — не ведётся одинаково в каждой из них. По мере усложнения наук в их распоряжении оказываются новые методы наблюдений, а старые, пригодные для менее сложных явлений, делаются бесполезными для новых наук. Так, если в астрономии правят математический метод и чистое наблюдение, то на помощь физике и химии приходит эксперимент. А если пойти ещё дальше, то биология приносит с собой сравнительный метод и, наконец, социология — «исторический метод», тогда как математика и эксперимент оказываются, в свою очередь, в ней неприменимыми ⁴⁵⁸.

У иерархии наук есть и другой аспект; о нём следует кратко упомянуть, так как он имеет отношение к моментам, о которых нам придётся говорить чуть ниже. По мере того, как мы поднимаемся по иерархической шкале наук, и явления, с которыми эти науки имеют дело, становятся всё сложнее, они также становятся всё более подверженными воздействию со стороны человека и, в то же время, менее «совершенными», а стало быть, все более нуждаются в том, чтобы человек взял на себя ответственность за их улучшение. Конте питает ничего, кроме презрения, к людям, восхищающимся «мудростью природы», и вполне уверен, что несколько толковых инженеров несоизмеримо более преуспели бы в создании организма с заданными функциями ⁴⁵⁹. И это же, само собой, относится к наиболее сложному и, соответственно, наименее совершенному из всех природных феноменов — к человеческому обществу. Тот парадокс, что самое несовершенное из всех явлений, каковым, согласно вышеизложенной теории, является человеческий ум, должно одновременно быть и уникальным инструментом, способным управлять собой и улучшать себя, не доставляет Конту ни малейшего беспокойства.

V

Конт не только признает, но даже подчёркивает, разницу между методом не только социологии, но вообще всех наук об органической материи, и методом наук неорганических в одном отношении. Правда, при том, что эта грань проходит между химией и биологией, подобная «инверсия» процедуры, как называет это сам Конт, приобретает гораздо большее значение в случае с социологией, и мы процитируем целый фрагмент, в котором он сам это объясняет, ссылаясь непосредственно на исследование социальных явлений. «Между всем учением о неорганическом мире и всем учением об органической жизни, — объясняет он, — не может не быть фундаментального различия. В первом случае из-за того, что общность явлений, как мы показали, выражена слабо, и может лишь незначительно содействовать изучению предмета, нам приходится исследовать систему, элементы которой известны нам лучше, чем целое, причём, как правило, только их и удаётся наблюдать непосредственно. Во втором же случае, когда, наоборот, основными объектами становятся человек и общество, чаще всего единственно разумной делается (и это другое следствие из того же логического принципа) противоположная процедура, ибо на сей раз нам, несомненно, гораздо лучше известен и непосредственно доступен объект в целом ⁴⁶⁰.

Это поразительное утверждение, что, имея дело с социальными явлениями, мы знаем о целом больше, чем о частях, выдвигается как неоспоримая аксиома без лишних объяснений. Этот факт исключительно важен для понимания новой науки социологии, как она была создана Контом и воспринята его непосредственными продолжателями. Его значимость ещё больше возрастает в связи с тем, что подобный коллективистский подход характерен для большинства учёных, рассматривающих подобные явления с той точки зрения, которую мы назвали «сциентистской». ⁴⁶¹ Но надо признаться, что нелегко понять, почему должно быть именно так, и Конт не очень-то помогает нам в этом.

Одно возможное оправдание такого взгляда, которое первым приходит в голову современного человека, играло в лучшем случае очень незначительную роль в образе мыслей Конта. Речь идёт об идее, что массовые явления могут указывать на статистические закономерности, в то время как образующие их элементы, похоже, не следуют каким-либо поддающимся выявлению законам. ⁴⁶² Эта идея, получившая известность благодаря современнику Конта Кетле ⁴⁶³, отнюдь не является фундаментом для рассуждений самого Конта. Более чем сомнительно, чтобы Конт по-настоящему обратил внимание на работу Кетле; вместо этого он выразил своё возмущение тем, что в качестве подзаголовка к своей работе, посвящённой «обычной статистике» ⁴⁶⁴, Кетле употребил термин «социальная физика», который Конт считал своей интеллектуальной собственностью. Но хотя Кетле из-за этого и выглядит косвенным виновником того, что в конце «Курса» новое слово «социология» ⁴⁶⁵ вытесняет «социальную физику» ⁴⁶⁶ — обозначение, служившее Конту в I–III и ещё в начале IV тома, — его главной идее, которая должна бы очень удачно сочетаться с общим подходом Конта и которой предстояло сыграть столь важную роль в более поздней сциентистской социологии, не нашлось места в контовской системе.

Возможно, мы найдём объяснение этому в общей установке Конта на то, чтобы относиться к любым явлениям, с которыми приходится иметь дело науке, как к непосредственно данным «объектам», и в его желании установить сходство между биологией — наукой, находящейся непосредственно перед социологией в позитивной иерархии, — и наукой о «коллективном организме». И поскольку биологические организмы бесспорно известны нам лучше, чем их составные части, о социологии приходилось утверждать то же самое.

VI

Социология, изложение которой Конт собирался уместить в четвёртом томе «Курса», на практике заняла у него три тома, каждый из которых значительно превышает по объёму любой из первых томов, посвящённых прочим наукам. Четвёртый том, опубликованный в 1839 году содержит главным образом общие соображения о новой науке и о её разделе, посвящённом статике. В двух остальных томах содержится очень полное и подробное изложение социологической динамики — представляющей собой ту общую теорию исторического развития человеческого сознания, которая и была основной целью предпринятых Контом трудов.

Разделение предмета на статику и динамику ⁴⁶⁷, свойственное, по мнению Конта, всем наукам, он позаимствовал не непосредственно из механики, а из биологии, к которой этот принцип был применён физиологом Де Бленвиллем, оказавшим на Конта влияние, сопоставимое лишь с влиянием Лагранжа, Фурье и Галля. ⁴⁶⁸ Для разграничения, в биологии, согласно Де Бленвиллю, проходящего между анатомией и физиологией, или организацией и жизнью, в социологии находится соответствие в двух знаменитых ключевых словах позитивизма — порядок и прогресс. Статическая социология имеет дело с законами сосуществования социальных явлений, тогда как динамическая занята законами сменяемости в ходе закономерной эволюции общества.

Впрочем, когда дело доходит до реализации этой схемы, выясняется, что Конту почти нечего сказать о статической части своей дисциплины. Его рассуждения и обобщения относительно необходимой согласованности между всеми частями социальной системы — эта idee mere (фр. — ключевая идея. — Прим. пер.) солидарности (как он часто её называет), выраженной в области социальных явлений даже сильнее, чем в области явлений биологических, — остаются довольно бессодержательными, так как Конт не имеет возможности (или желания) установить, почему отдельные институты — и какие именно — существуют всегда вместе, а другие несовместимы. Пояснения по поводу отношений между индивидуумом, семьёй и обществом в той единственной главе, которая посвящена социальной статике, практически сводятся к общим местам. ⁴⁶⁹ Когда речь заходит о разделении труда, мы хоть и улавливаем отдалённое эхо идей Адама Смита ⁴⁷⁰, не находим и намёка на понимание регулирующих его факторов. Насколько мало он в этом разбирается, становится очевидным, когда он недвусмысленно заявляет о невозможности сходства между разделением труда в области материального производства и разделением интеллектуального труда ⁴⁷¹.

Однако вся его статика не более чем краткий набросок, имеющий второстепенное значение по сравнению с социологической динамикой, этим воплощением главного из его устремлений. Это попытка доказать основополагающее утверждение, высказанное ещё молодым Контом (в возрасте 26 лет) в письме к другу, где он обещает показать, что «развитие рода человеческого управлялось законами, столь же непреложными, как и законы, которыми обусловлено падение камня». ⁴⁷² Историю предстояло сделать наукой, а сущность всякой науки в том, чтобы уметь предсказывать ⁴⁷³. Таким образом, отдел социологии, посвящённый динамике, должен был превратиться в то, что по обыкновению, правда, не совсем удачному, называют философией истории (вернее было бы говорить о теории истории). Идея, которой предстояло вдохновить столь многих мыслителей второй половины XIX века, заключалась в том, чтобы написать «абстрактную историю», «историю без выдающихся имён и вообще без людей». ⁴⁷⁴ Новая наука была призвана выработать теоретическую схему, выявить абстрактный порядок, в котором должны неукоснительно следовать друг за другом наиболее важные этапы в развитии человеческой цивилизации.

Основой этой схемы является, само собой, закон о трёх стадиях, а главное предназначение социологической динамики — тщательно разработать этот закон. Таким образом, у системы Конта оказывается любопытная черта: тот самый закон, который предположительно доказывает необходимость новой науки, одновременно представляет собой главный и чуть ли не единственный результат. Нам незачем подробно останавливаться на этом, скажем лишь, что у Конта история во многом отождествляется с развитием естествознания ⁴⁷⁵. Всё, что нам нужно, это в общем разобраться с самой идеей естествознания, имеющего дело с законами интеллектуального развития рода человеческого, и понять, какие из неё следуют практические выводы относительно будущей организации общества. В соответствии с идеей о познаваемости законов не только развития индивидуального ума, но и роста и совершенствования знаний человечества в целом, предполагается, что человеческий ум способен, так сказать, взглянуть на самого себя сверху и при этом не просто понять механизм своего действия изнутри, а ещё и наблюдать за его действием извне. курьёзность такого утверждения, особенно в контовской формулировке, состоит в том, что при открытом признании, что взаимодействие индивидуальных умов может привести к возникновению чего-то, в определённом смысле превосходящего достижения, доступные отдельному уму, этот самый индивидуальный ум, тем не менее, объявляется не только способным охватить целиком картину общечеловеческого развития и познать принципы, по которым оно совершается, и даже курс, которым оно должно следовать, но также и способным контролировать это развитие и направлять его, добиваясь таким образом, чтобы оно шло успешнее, чем было без контроля.

На деле это представление означает, что можно просто разом увидеть все результаты умственных процессов, не ступая на многотрудный путь размышления о них, и что индивидуальный ум, взглянув на них со стороны, сможет непосредственно связать эти целостности с помощью законов, применимых к ним как самостоятельным сущностям, и, наконец, экстраполируя наблюдаемое развитие, найти своего рода кратчайший путь к развитию будущему. Такая эмпирическая теория развития коллективного разума является одновременно и самым наивным, и самым значительным по своему влиянию результатом применения метода естественных наук к социальным явлениям, и основана она, разумеется, на ошибочном представлении, будто умственные явления — это такая же объективная данность, как и физические, и так же поддаются внешнему наблюдению и контролю. Отсюда следует, что наши знания надо рассматривать как «относительные» и обусловленные какими-то поддающимися установлению факторами, причём не только с точки зрения некоего гипотетического, более высоко организованного разума, но и с нашей собственной точки зрения. Отсюда и берёт начало убеждённость, что мы сами можем познать «изменчивость» ⁴⁷⁶ нашего ума (mutability) и законы, по которым эти изменения происходят, а также вера в то, что род человеческий в состоянии сам управлять своим развитием. Подобное представление, будто человеческий ум может, так сказать, сам себя вытянуть за волосы, сохранилось как доминирующая характеристика большей части социологических учений до настоящего времени ⁴⁷⁷ и является корнем (точнее, одним из корней, другой — философия Гегеля), от которого произросла современная самонадеянность, нашедшая своё наиболее завершённое выражение в так называемой социологии познания. Такое представление о человеческом разуме, контролирующем своё собственное развитие, с самого начала было одним из ведущих в социологии, и как раз оно всегда служило звеном, столь тесно связывающим социологию с социалистическими идеалами, что для обывателя «социологическое» зачастую смыкается с «социалистическим». ⁴⁷⁸

Именно этот поиск «общих законов непрерывной изменяемости человеческих воззрений» ⁴⁷⁹ Конт называет «историческим методом», «необходимейшим дополнением к позитивной логике» ⁴⁸⁰. Но, хотя (отчасти под влиянием Конта) во второй половине XIX века термин «исторический метод» стал всё чаще употребляться именно в этом значении, мы не можем не отметить, что, конечно же, такое понимание чуть ли не противоположно тому, что на самом деле означает «исторический подход» или что он означал для великих историков, которые в начале прошлого века пытались с помощью исторического метода понять генезис социальных институтов.

VII

Неудивительно, что, имея столь претенциозную концепцию предназначения единой теоретической науки об обществе, которую он включает в свою систему, Конт вряд ли мог испытывать что-либо, кроме презрения, к уже существующим общественным дисциплинам. О подобном отношении не стоило бы и рассуждать, если бы с момента появления социальных наук и по сию пору это не было столь характерной чертой всех ослеплённых сциентистскими предубеждениями и если бы его собственная позиция не объяснялась, по крайней мере, отчасти, почти полной неосведомлённостью о достижениях существовавших тогда социальных наук. Некоторые, в частности, языкознание, он считает едва ли заслуживающими упоминания. ⁴⁸¹Однако он берёт на себя труд разоблачать политическую экономию и старается делать это достаточно обстоятельно, правда, его суровость пребывает в странном противоречии с его чрезвычайно слабым знанием предмета своих поношений. Действительно, как не мог не подчеркнуть даже один из его почитателей, посвятивший отношению Конта к экономической науке целую книгу ⁴⁸², экономических знаний у того в сущности не было. Он знал и даже почитал Адама Смита — отчасти за его описательные экскурсы в труде по экономике, но главным образом за его «Историю астрономии». В молодости Конт познакомился с Ж.-Б. Сэем и некоторыми другими членами того же кружка, в частности — с Дестютом де Траси.

Однако, когда последний в своём обширном трактате по «идеологии» отвёл экономической теории место между логикой и моралью, Конту это показалось просто откровенным признанием «метафизического» характера экономической науки ⁴⁸³. А в общем-то экономисты не представлялись ему заслуживающими интереса. Он a priori знал, что они просто исполняют предназначенную им роль разрушителей — типичные представители негативного, или революционного, духа, характерного для метафизической фазы. Никакого позитивного вклада в реорганизацию общества от них ждать не приходилось, это со всей очевидностью следовало из того, что у них не было научной подготовки: «Будучи чуть ли не сплошь юристами или литераторами, они не имели возможности воспитать себя в том духе позитивной рациональности, который, по их мнению, они вносят в свои изыскания. Их образование помешало им получить какое-либо представление о научном наблюдении хотя бы мельчайших явлений, хоть какое-то понятие о законах природы или о том, что такое доказательство, они, разумеется, совершенно неспособны применить метод, которым не владеют, к анализу самого сложного из всех предметов» ⁴⁸⁴. Конт действительно позволил бы изучать социологию только тем людям, которые последовательно и успешно освоили все другие науки и таким образом как следует подготовились к наиболее трудной задаче — изучению самых сложных из всех явлений ⁴⁸⁵.

Хотя дальнейшее развитие новой науки и не может встретить на своём пути такие же громадные трудности, как те, которые преодолевал он сам, пока создавал эту науку ⁴⁸⁶, всё же только наилучшие умы могут надеяться на успех в схватке с ними. Особенно трудна эта задача из-за абсолютной необходимости иметь дело со всеми аспектами общества одновременно — необходимости продиктованной чрезвычайно тесной «согласованностью» между всеми социальными явлениями. Главная его претензия к экономистам заключается в том, что они погрешили против этого принципа и пытались заниматься экономическими явлениями изолированно, «в отрыве от анализа интеллектуального, морального и политического состояния общества» ⁴⁸⁷. Их «как бы наука» предстаёт перед «всеми компетентными и опытными судьями бесспорно как пользующаяся понятиями чисто метафизического характера» ⁴⁸⁸. «Если беспристрастно приглядеться к их бесплодным столкновениям по поводу самых элементарных понятий о ценности, полезности, производстве и так далее, можно вообразить, что присутствуешь при страннейших дебатах средневековых схоластов об основных атрибутах их метафизических сущностей» ⁴⁸⁹. Но главным пороком политической экономии является её вывод, этот её «бесплодный афоризм об абсолютной свободе промышленной деятельности» ⁴⁹⁰, её убеждённость в том, что не существует необходимости в некоем «специальном институте, непосредственно отвечающем за регулирование спонтанной координации», которую следовало бы рассматривать просто как создающую благоприятную возможность для внедрения настоящей организации ⁴⁹¹. И особенно он осуждает политическую экономию за её склонность «в ответ на любые жалобы объяснять, что в конечном счёте и при существующем положении дел нужды всех классов и в частности самого бесправного, получат реальное и прочное удовлетворение; ответ, который следует рассматривать как насмешку, покуда человеческую жизнь невозможно растянуть до бесконечности» ⁴⁹².

VIII

Никакое обсуждение философии Конта невозможно без подчёркнутого внимания к тому обстоятельству, что он не видел ни малейшего толка в знаниях, которые представлялись ему бесполезными с практической точки зрения ⁴⁹³, и что «социальная философия создаётся для того, чтобы пересоздать порядок в обществе» ⁴⁹⁴. Ничто, даже теологический дух, не кажется ему «настолько противным подлинно научному духу» ⁴⁹⁵, как любой беспорядок, и ничто, пожалуй, не характерно для всего учения Конта больше, чем «чрезмерная потребность в «единстве» и «систематизации», которую Дж. С. Милль назвал fons errorum (лат. — источник ошибок. — Прим. пер.) всех позднейших его спекуляций ⁴⁹⁶. Но даже если «безумная страсть к регулированию» ⁴⁹⁷ в «Курсе» преобладает не так явно, как в «Системе позитивной философии», практические выводы, к которым подводит «Курс», как раз потому, что они ещё свободны от фантастических преувеличений, свойственных его следующей работе, обнаруживают эту черту в достаточно заметной степени. С утверждением «окончательной» ⁴⁹⁸ философии — философии позитивизма, критическая доктрина, характерная для предыдущего переходного периода, завершила свою историческую миссию, и теперь предстоит расстаться с сопутствующим ей догматом о неограниченной свободе совести ⁴⁹⁹. Сделать возможным создание «Курса» было, так сказать, последней необходимой функцией «революционной догмы о свободе исследования» ⁵⁰⁰, но теперь, когда это сделано, догмат теряет право на существование. Раз все знание вновь унифицировано (как это уже было на закате теологической стадии), то следующая задача — учредить новое интеллектуальное правительство, в котором к решению сложных социальных вопросов будут допущены только компетентные учёные ⁵⁰¹. Поскольку их действия будут во всех отношениях определяться требованиями науки, произвола со стороны правительства не будет, а «подлинной свободы», которая есть не что иное, как «осознанное подчинение власти законов природы» ⁵⁰², станет даже больше.

Подробности социальной организации, которая должна быть претворена позитивной наукой, не представляют для нас интереса. Что касается экономической жизни, то здесь по-прежнему многое напоминает ранние проекты сен-симонистов, в частности, идёт речь о главенствующей роли банкиров в регулировании промышленной деятельности ⁵⁰³. Однако позднейшие откровенно социалистические идеи сен-симонистов Конт отвергает. Частную собственность уничтожать не надо, просто богатые становятся «необходимыми хранителями общественных капиталов» ⁵⁰⁴, а владение собственностью делается общественной обязанностью ⁵⁰⁵. И это не единственный случай, когда система Конта напоминает позднейший авторитарный социализм, который ассоциируется у нас больше с Пруссией, чем с социализмом в привычном понимании. Некоторые моменты буквально поражают своим сходством с прусским социализмом. Оно обнаруживается даже в используемых словах. Так, Конт доказывает, что в будущем обществе «бессмертное» понятие о правах личности исчезнет и останутся одни только обязанности ⁵⁰⁶, или что в новом обществе не будет частных лиц, а будут только государственные функционеры разных органов и разных уровней ⁵⁰⁷ и вследствие этого даже самое скромное занятие облагородится, поскольку будет включено в официальную иерархию (так же, как самый незаметный солдат, солидарный со всем армейским организмом, обретает чувство собственного достоинства) ⁵⁰⁸ и, наконец, в заключительной части первого очерка о будущем порядке он обнаруживает «у одних — особую склонность распоряжаться, а у других — слушаться» и уверяет нас, что в глубине души мы все понимаем, как «приятно подчиняться» ⁵⁰⁹. Почти ко всем этим сентенциям мы могли бы выбрать парную — из утверждений недавних немецких теоретиков, которые обеспечили интеллектуальный фундамент доктрины Третьего рейха ⁵¹⁰. Собственная философия заставила Конта разделить точку зрения реакционера Боланда, что индивидуум — это «чистая абстракция», а общество в целом — единое коллективное существо, и его учение неизбежно приобрело наиболее характерные черты, свойственные тоталитарному взгляду на общество.

Последующее перерастание всего этого в новую религию человечества с вполне разработанным культом выходит за рамки нашего предмета. Нужно ли говорить, что Конт, которому был совершенно чужд один действительно человечный культ — культ терпимости (которую он позволял себе лишь в несущественных или сомнительных случаях) ⁵¹¹, не был человеком, способным многое извлечь из этой идеи, хотя она и не была лишена своего рода величия. Что до остального, то мы не берёмся подвести итог развитию контовской мысли лучше, чем это сделал Томас Хаксли, который в своей знаменитой эпиграмме назвал его последнюю фазу «католицизм минус христианство».

IX

Прежде чем рассматривать непосредственное влияние главной работы Конта, мы должны сказать несколько слов о некоторых одновременных и в известном смысле параллельных свершениях, имевших те же предпосылки, но следовавших иными путями. Их действие усиливало те тенденции, главным носителем которых был Конт. Первым следует упомянуть бельгийского астронома и статистика Кетле, отличающегося от Конта не только тем, что он был великий учёный в своей собственной области, но также и тем, что он внёс крупный вклад в развитие методологии общественных исследований. И сделал он это именно благодаря применению в социальных исследованиях математики, которого Конт не признавал. Применив для анализа статистических данных «гауссову» кривую нормального распределения ошибок, он стал основателем современной статистики, сделавшим для не больше, чем кто бы то ни было, особенно, если говорить о применении её к анализу социальных явлений. Спорить о ценности этого достижения бессмысленно, ибо она неоспорима. Но в той общей атмосфере, в которой появилась работа Кетле, не могло не родиться убеждение, что никакие другие методы, кроме статистических, с таким успехом применённых к проблемам общественной жизни, для изучения последней и подойдут. А сам Кетле немало содействовал появлению такого убеждения.

Интеллектуальная среда, в которой происходило становление Кетле ⁵¹² Конта, одна и та же: французские математики, близкие к Высшей политехнической школе, прежде всего — Лаплас и Фурье, которые и вдохновили Кетле на применение теории вероятности к проблеме социальной статистики, и он в гораздо большей степени, чем Конт, должен считаться истинным продолжателем Фурье, Лапласа и Кондорсе в очень — многих отношениях. Нас не интересуют собственно статистические работы Кетле. К направленности, параллельной учению Конта, приводил общий эффект его открытия, что нечто, вроде методов естествознания применимо к определённым общественным явлениям, и его подразумеваемое или даже открытое требование, чтобы все проблемы общественных наук решались именно подобным способом. Ничто не вызывало у следующего поколения такого восхищенья, как «средний человек» Кетле, и знаменитый вывод из его исследований по статистике нравов, что «мы живём из года в год, видя перед собой печальную перспективу одних и тех же преступлений, повторяющихся в одном и том же порядке и влекущих за собой те же наказания в тех же размерах. Бедное человечество! Мы могли бы заранее составить перечень: сколько человек обагрят руки кровью ближних, сколько станут фальшивомонетчиками, сколько — отравителями; мы могли бы заранее приблизительно подсчитать, сколько человек должно родиться и сколько — умереть. Есть бюджет, который мы пополняем с ужасающей регулярностью, — это тюрьмы, оковы, плахи». ⁵¹³

Его взгляды на применение математических методов стали более характерными для позднейшей позитивистской школы, чем что-либо, предложенное самим Контом: Чем дальше продвигались в своём развитии науки, тем сильнее становилась их тенденция проникать во владения математики, являющейся своего рода центром, к которому все они устремлены. О степени совершенства, достигнутого наукой, можно судить по тому, насколько легко она переводится на язык расчетов. ⁵¹⁴

Конт осудил этот подход и в особенности все попытки открывать социальные законы с помощью статистики, и, тем не менее, его и Кетле старания выявить естественные законы развития человеческого рода как целого, распространить лапласову концепцию универсального детерминизма на явления культуры и сделать единственным предметом науки об обществе массовые явления были достаточно родственными, чтобы вести к постепенному слиянию их учений.

Среди современников Конта, имевших сходные методологические установки, следует хотя бы бегло упомянуть Ф. Ле Плея — выпускника Высшей политехнической школы и бывшего сен-симониста, чей описательный подход к изучению общества послужил моделью для значительно более поздних работ по социологии. Он во многом отличался как от Конта, так и от Кетле (и не только в том, в чём они были близки между собой), и, тем не менее, так же, как они, внёс свой вклад в борьбу против методологического индивидуализма, классической политической экономии и политического либерализма, чем способствовал усилению сциентистского влияния, особенности которого мы здесь рассматриваем ⁵¹⁵.

X

Прослеживая влияния значит ходить по самому коварному участку в истории мысли. К тому же в предыдущей главе мы уже столько раз погрешили против правил осмотрительности в этой области, что впредь будем кратки. Но всё же то любопытное направление, которое приняло влияние Конта, так важно для понимания интеллектуальной истории XIX века и является причиной стольких неправильных представлений о его роли, распространённых и до сих пор, что мы не можем не сказать об этом хотя бы нескольких слов. Во Франции, как уже было отмечено, непосредственное влияние Конта на крупных мыслителей было незначительным. Но, как указывает Дж. С. Милль, «великий трактат Конта практически не упоминался во французской литературе и критике, в то время как над ним уже вовсю работали умы многих учёных и мыслителей Англии» ⁵¹⁶. Воздействие Конта на европейскую мысль стало возможным именно благодаря влиянию, оказанному им на самого Милля и на некоторых других ведущих мыслителей Англии. ⁵¹⁷ В шестой книге своей «Логики», посвящённой методам моральных наук, сам Милль выступил чуть ли не как простой толкователь учения Конта. Среди его английских последователей были такие известные люди, как философ Джордж Льюис и писательница Джордж Элиот. Особенно наглядно характеризует огромное воздействие Конта на англичан факт, что та самая мисс Мартино, которая в молодости была преданной ученицей Рикардо и самым лучшим популяризатором его экономических идей, не только стала переводчицей работ Конта и сумела составить самое удачное их изложение в сокращённом виде, но превратилась и в одну из самых восторженных его последовательниц. Для распространения позитивистских взглядов среди тех, кто занимались изучением общественных явлений, почти так же много, как сам Милль, сделал историк Г. Бокль, хотя в его случае влияние Конта подкреплялось, а, может быть, и перевешивалось влиянием Кетле.

В Германию позитивизм Конта проникал по большей части через посредничество вышеназванных английских авторов. ⁵¹⁸ «Логика»

Милля, исторические сочинения Бокля и Лекки, а позднее — работы Герберта Спенсера, близко познакомили с идеями Конта даже тех людей, которые не имели ни малейшего понятия о первоисточнике. И хотя у нас нет полной уверенности, что многие немецкие мыслители, которые во второй половине XIX века придерживались взглядов явно близких к взглядам Конта, заимствовали их прямо у него, тем не менее, ни в какой другой стране, скорее всего, не было такого большого числа влиятельных мыслителей, пытавшихся реформировать социальные науки в духе Конта. Похоже, ни одна другая страна в то время не была более восприимчива к новым идеям, а поскольку позитивизм, как и новые статистические методы Кетле, в то время был определённо в моде, то и в Германии он был принят с соответствующим энтузиазмом. ⁵¹⁹ То любопытное обстоятельство, что там (да и в других странах) влияние позитивизма так легко соединялось с гегельянством, заслуживает отдельного рассмотрения.

Мы можем позволить себе очень коротко сказать здесь о французских последователях Конта, которые в конце концов всё же подхватили его традицию. Прежде чем говорить о собственно социологах, следует хотя бы упомянуть имена Тэна и Ренана, тем более, что взгляды обоих представляли собой ту самую любопытную комбинацию идей Конта и Гегеля, о которой мы только что сказали. Среди французских социологов почти все самые знаменитые (за исключением Тарда):

Эспинас, Леви-Брюль, Дюркгейм, Симиан — прямо придерживались контовской традиции, хотя и в их случае это произошло всё же после того, как она вернулась во Францию, пройдя через Германию и претерпев там ряд изменений. ⁵²⁰ Пытаться проследить это позднейшее влияние Конта на французскую мысль в период Третьей республики — значило бы писать историю социологии в стране, в которой она в то время оказывала величайшее влияние. Многие из лучших умов, посвятивших себя социальным исследованиям, увлеклись новой наукой и, наверное, не будет слишком большой смелостью предположить, что тогдашний особенный застой во французской экономической мысли, по крайней мере, отчасти связан с преобладанием социологического подхода к общественным явлениям. ⁵²¹

То, что непосредственное влияние Конта испытали сравнительно немногие, но что через этих очень немногих оно распространилось чрезвычайно широко, нынешним поколением понято гораздо лучше, чем предыдущими. Среди современных учёных-обществоведов найдётся немного таких, которые читали Конта или имеют обширные знания о нём. Но количество вобравших в себя множество важных элементов его системы благодаря посредничеству немногих весьма влиятельных носителей его традиции, таких как Генри Кэри и Т. Веблен ⁵²² в Америке, Дж. К. Инграм, У. Эшли и Л. Т. Хобхаус ⁵²³ в Англии или К. Лампрехт ⁵²⁴ и К. Брейциг в Германии, воистину огромно. А почему влияние Конта так часто оказывалось более действенным, когда передавалось по косвенным каналам, чем когда пытались изучать его собственные работы, понять нетрудно.