Абрахам Маслоу:
Дальнейшие рубежи развития человека.
Об Абрахаме Маслоу и его последних работах. Г. Гейгер

Читая работы Абрахама Маслоу, испытываешь впечатление, что они как бы искрятся. Тщетной была бы попытка объяснить это, думая о нём просто как о психологе. Прежде всего о нём надо бы думать как о человеке, а уже затем как об учёном, который очень интенсивно трудился в области психологии. А лучше всего сказать, что он воплотил свою человеческую зрелость в новом способе мышления в области психологии. В этом одно из его главных достижений: он дал психологии новый концептуальный язык.

По словам Маслоу, он уже в начале своей профессиональной деятельности обнаружил, что имеющийся язык психологии (иначе говоря, её понятийная структура) не подходит для избранного им направления исследований, и он решил изменить или улучшить этот язык. Ключевыми терминами в разработанном им языке выступают «самоактуализация», «пиковые переживания» и «иерархия потребностей», начиная от «дефицитарных» и кончая «бытийными».

Необходимо, по-видимому, сказать, что главное из того, что Маслоу обнаружил в области психологии, он обнаружил, изучая самого себя. Из его произведений видно, что он изучал себя; он был способен, как мы говорим, быть объективным в отношении самого себя. «Мы должны помнить, — как-то заметил он, — что знание своей собственной глубинной природы есть одновременно знанием человеческой природы вообще. «К этому можно добавить, что Маслоу был поистине человеком, лишённым тщеславия. Он сознавал важность своей работы, но обладал той здоровой скромностью, которая всегда так восхищала его в других людях. (Вместе с тем назвать его «смиренным» было бы неверно). А его замечательный юмор придавал особую окраску его отношениям с другими людьми, а также, без сомнения, и с самим собой.

Вершиной самоактуализации выступает пиковое переживание.

Пиковое переживание — это то, что вы чувствуете и, вероятно, «знаете», когда достигаете подлинной высоты как человек. Мы не знаем, как получить пиковое переживание; оно не связано однозначно с какой-либо намеренно осуществляемой процедурой; мы знаем только, что его каким-то образом получают. Это как радуга: она появляется, а потом исчезает, и её нельзя забыть. И нет нужды пытаться сохранить это состояние — разве что постоянно вспоминая приносимое им ощущение полного принятия мира.

Пиковое переживание сопряжено с осознанием, что то, чему следует произойти, происходит, причём без стремления к этому, без какого-либо напряжения. Пиковое переживание сообщает человеку некую истину о нём самом и о мире — истину, выступающую в качестве исходной ценности и упорядочивающего принципа в иерархии смыслов. Происходит слияние субъекта и объекта, предполагающее, однако, не потерю субъектности, а как бы её бесконечное расширение.

Торжествует индивидуальность, но без изоляции от мира.

Такого рода опыт даёт идее трансцендирования эмпирическую основу. Его повторяемость, типичная для самоактуапизирующихся людей, явилась для Маслоу научным свидетельством того, какой может быть психологическая или внутренняя жизнь полностью человечных людей. Мы сталкиваемся здесь с нормативным элементом в мышлении и теории Маслоу Ему хотелось иметь право сказать: «Вот как действуют самоактуализирующиеся люди. Вот как они реагируют на широкий набор ситуаций, трудностей и противодействий». Ему хотелось также продемонстрировать психологическую (и педагогическую) важность этого исследования. Такого рода демонстрация и осуществляется во многих работах Маслоу. Отсюда вырастает психология, упорядочиваемая симметрией здоровья, интеллекта и устремлённости в их полностью человечном выражении.

В работах Маслоу нет пренебрежения слабостями и дурными свойствами людей, тем, что принято называть «злом». Принципы объяснения, которыми руководствовался Маслоу и которые были развиты, исходя из существования самоактуализации и пиковых переживаний, — оказались полезны и для понимания слабостей, неудач и нравственной низости. У Маслоу не было склонности игнорировать эти реалии; он не был сентиментален.

В книгах Маслоу можно, однако, встретиться с определёнными трудностями. В особенности это касается читателя, привыкшего к изучению психологии в чисто аналитическом и описательном плане. Вещи, вполне ясные для Маслоу, могут не казаться таковыми читателю. Чтобы увидеть или почувствовать то, что увидел и почувствовал он, вам может понадобиться подобная же внутренняя работа, подобное же независимое размышление. В то же время в его работах много узловых пунктов, открытых для интуитивной проверки любым здравомыслящим человеком. По сути дела, именно эти пункты («пункты инсайтов», как мы их называем) побуждают людей читать книги Маслоу, обеспечивают им популярность и долгую жизнь. (Университетским издательствам пришлось нелегко, пока они поняли это. Они, бывало, отпечатают три тысячи экземпляров книги Маслоу и считают дело сделанным. Между тем его книги продавались по пятнадцать или двадцать тысяч экземпляров в твёрдом переплете и ещё по сто тысяч или больше в мягкой обложке. Те, кто читал Маслоу, понимают, почему это так. Его психология — это психология для всех нас.)

Не требуется много добавлять к этому, когда в распоряжении читателя сотни страниц, написанных самим Маслоу в поздний период его деятельности, — страниц, на которых его мысль выходит за пределы традиционной психологии, даже его собственной психологии. Но кое-что следует сказать по поводу его манеры письма. То, о чём он хотел писать, было нелегко выразить. Он как бы отступал и посылал читателю «волны» слов. Свежие идиомы получались у него так же легко, как оригинальные мелодии у Баха. Он играл словами, как бы жонглировал ими, добиваясь, чтобы они как можно точнее выражали требуемый смысл. То, что он делал, было бы неверно считать литературными приёмами или трюками; скорее это были упорные попытки достичь понимания.

Упорство, однако, не сделало его стиль скучным. То, что он испытывал удовольствие, подбирая наиболее подходящие слова и выражения, делает наслаждением и чтение его книг То, что так приятно читать, заслуживает того, чтобы быть понятым, — таков правомерный вывод в отношении книг Маслоу.

Среди психологов это же можно сказать об Уильяме Джеймсе и о Генри Мюррее, но мало о ком ещё.

И ещё одно замечание представляется важным. Есть два способа преодоления трудностей на пути к представляющему ценность выводу. Можно взбираться на требуемую высоту как бы по приставной лесенке взаимосвязанных силлогизмов, укрепляя каждую ступеньку использованием точного языка. Но есть и другой способ: просто оказаться наверху, выше стоящих на пути препятствий, видя при этом конечные этапы логического восхождения, но одновременно и десятки других путей наверх, к той же желанной вершине, — и, находясь там, свободно глядеть во все стороны, вместо того чтобы неуверенно цепляться за лесенку логического рассуждения в надежде, что она не опрокинется. И вы очень часто чувствуете, что Маслоу уже давно наверху, освоился там, как дома, а логический подход использует как своего рода упражнение или эвристическое средство.

Но дело ли учёного — идти к цели такими сугубо приватными и не поддающимися объяснению путями? Может быть, да, а может быть, нет. Но если объект его исследования — человек — движется вперёд именно таким образом, когда проявляет свои максимальные возможности, как же можно разрабатывать науку о человеке без того, чтобы действовать или хотя бы пытаться действовать таким же образом?

Вероятно, Маслоу не мог здесь ничего поделать с собой. Он уже обнаружил себя наверху. Может быть, существенная и необходимая реформа в психологии должна состоять в том, чтобы провозгласить и продемонстрировать, что такого рода способности необходимы и что их надо изучать, сколь бы таинственны они ни были. В конце концов, что такое культура в её лучших проявлениях? Разве это не резонансное звучание редких — самоактуализирующихся — людей, учиться у которых легко и даже радостно? Но если лучшие люди именно таковы, то психология, которая не попытается разобраться в этом факте, не будет подлинной психологией.

Похоже, что тёмные места описанного типа неизбежны при изучении полностью человечного человека. И психология, посвящённая полностью человечным людям, достаточно компетентная, чтобы рассуждать о них, каким-то образом измерять и оценивать их, что-то сказать о динамике их качеств, — должна касаться этих, может быть, скорее не тёмных, а глубоких мест. При этом читатель кое-где почувствует замешательство. Что тут поделаешь? Вероятно, психология, не вызывающая частично и этот эффект, походила бы на самолёт, который никогда не оторвется от земли.

Одна сторона мышления Маслоу в поздний период его деятельности заслуживает внимания. С годами он становился всё более «философичным». Он обнаружил, что нельзя отделить поиск психологической истины от философских вопросов. То, как мыслит человек, нельзя отделить от того, каков он, а вопрос о том, что он думает о себе, не независим от того, кем он есть на самом деле. В начале исследования, считал Маслоу, наука не имеет права исключать из рассмотрения никакие эмпирические данные. Как он писал в книге «Психология науки», вся информация о человеческом познании должна учитываться психологией, «даже противоречия и нелогичности, тайны, то, что неясно, двусмысленно, архаично, неосознанно, как и все другие стороны человеческого существования, которые трудно передать кому-либо». Ещё только формирующиеся и неточные по своей природе знания есть, тем не менее, частью наших знаний о себе. «Знания, обладающие низкой надёжностью, — указывал Маслоу, — это тоже часть знаний». Знания о человеке главным образом такого рода, и, согласно Маслоу, чтобы расширить их, надо следовать «правилу разведчика», который смотрит во все стороны и не отвергает никаких возможностей. «О знании на его начальных стадиях, — писал Маслоу, — не следует судить на основе критериев, рассчитанных на «окончательное» знание». Это высказывание философа науки. В самом деле, если задача философа науки — установить подходящие средства исследования в той или иной её области, то Маслоу был философом науки более, чем кем-либо ещё. Он бы полностью согласился с Г. Прайсом, который тридцать лет назад, в дискуссии о возможностях разума, заметил: «На ранних стадиях любого исследования было бы ошибочно проводить жёсткое разграничение между научным изучением фактов и философским размышлением о них… На более поздних этапах такое разграничение оправдано и уместно. Но если оно вводится чересчур рано и осуществляется чересчур жёстко, то эти поздние этапы никогда не наступят».

Большая часть работ Маслоу косвенным образом включала в себя снятие философских барьеров, стоявших на пути движения психологии к её «более поздним» этапам.

О внутренней духовной жизни Маслоу, о темах, которые он обдумывал, об источниках его вдохновения мы знаем только на основании того, что он говорил нам или что может быть логически выведено из этого. Писем он писал немного.

Известно, однако, что его жизнь была наполнена проблемами гуманитарного характера, а в последние годы — и постоянными размышлениями над тем, что могло бы составить основу такой социальной психологии, которая указала бы путь к лучшему миру. Как показывают его статьи позднего периода, краеугольным камнем этих размышлений явилась выдвинутая Рут Бенедикт концепция синергичного общества. Вместе с тем в одном из его нечастых писем к другу мы находим строки, помогающие понять, над чем он думал в часы своих личных занятий. Он говорит о том, что ему бывает трудно вспомнить, откуда берут начало его идеи. Он беспокоился по поводу того, что его увлечённость какими-то идеями, разработка их самих и других, связанных с ними, иногда мешала вспомнить их первоисточник. Где-то между 1966 и 1968 годами (в письме не проставлена дата) он писал: «У меня по-прежнему проблемы с моей идиотской памятью. Я так долго жил в своём частном мире платоновых сущностей, имел разного рода беседы с Платоном и Сократом, старался убедить в чём-то Спинозу и Бергсона, злился на Локка и Гоббса, что другим только кажется, что я живу в этом мире. Я испытываю много трудностей… потому что только кажется, что я веду себя сознательно и общаюсь с людьми, даже беседую и выгляжу разумным. Но затем наступает абсолютная и полная амнезия — и у меня неприятности с моей семьёй!»

Никто не может сказать, что эти диалоги были «не настоящими». Ведь они принесли много плодов.