Вячеслав Семёнович Стёпин, Лидия Фёдоровна Кузнецова:
Научная картина мира в культуре техногенной цивилизации.
Глава 4. Картина мира в структуре дисциплинарно организованной науки

Становление дисциплинарного естествознания и формирование специальных научных картин мира

В конце XVIII — первой половине XIX столетий произошли кардинальные изменения развивающейся науки, как внутри её, так и в её социокультурном окружении. Они привели к формированию дисциплинарно организованной науки с присущими ей особенностями роста знания, его систематизации и его трансляции в потоке культурного опыта.

В эту эпоху механическая картина мира постепенно утрачивает статус общенаучной, универсальной онтологии. Рядом с ней формируются другие представления о природе, возникают специальные научные картины мира, каждая из которых претендует на онтологический статус в рамках своей отрасли знания. Наука превращается в сложно организованную систему отдельных дисциплин, обладающих автономией и взаимодействующих друг с другом.

Предпосылками становления дисциплинарного естествознания выступали, с одной стороны, возникновение новых функций науки, в частности, возрастание её роли в производстве, а с другой — освоение наукой всё новых областей реальности, рост знания, которое уже не укладывалось в узкие рамки механики и не могло быть ассимилировано механической картиной мира.

Остановимся вначале на первом (социальном) аспекте проблемы.

К концу XVIII — началу XIX столетий наука окончательно становится бесспорной ценностью цивилизации. Она всё активнее участвует в формировании мировоззрения, претендуя на достижение объективно истинного знания о мире, и вместе с тем все отчётливее обнаруживает прагматическую ценность, возможность постоянного и систематического внедрения в производство своих результатов, которые реализуются в виде новой техники и технологии.

Справедливости ради следует отметить, что примеры использования научных знаний в практике можно обнаружить и в предшествующие исторические периоды, что давало импульсы к осмыслению практической значимости науки (вспомним известное изречение Бэкона «знание — сила»). И всё же использование результатов науки в производстве в эти эпохи носило скорее эпизодический, чем систематический характер.

В конце XVIII — первой половине XIX века ситуация радикально меняется. К. Маркс особо отмечал, что «научный фактор впервые сознательно и широко развивается, применяется и вызывается в таких масштабах, о которых предшествующие эпохи не имели никакого понятия» ¹.

Перед исследователями этого периода встала достаточно сложная и многоплановая проблема: не просто спорадически использовать отдельные результаты в практике, но обеспечить научную основу технологических инноваций, включая их внутрь производства.

Именно в этот исторический период начинается процесс интенсивного взаимодействия науки и техники и возникает особый тип социального развития, который принято именовать научно-техническим прогрессом. В конечном счёте потребности практики все отчётливее обозначали тенденции к постепенному превращению науки в непосредственную производительную силу.

Внедрение научных результатов в производство в расширяющихся масштабах постепенно становилось основной характеристикой социальной динамики, а идея социального прогресса все отчётливее связывалась с эффективным технологическим применением науки.

Важную роль в развитии науки, в частности в формировании новых отраслей знания, сыграло развитие крупной машинной индустрии, пришедшей на смену мануфактурному производству. Не случайно в тех странах, где капитализм приобретал более развитые формы, наука получала преимущества в развитии. И это становилось уже закономерностью, поскольку внедрение её результатов в производство всё чаще рассматривалось как условие получения прибыли производителями, как свидетельство силы и престижа государства. Ценность науки, её практическая полезность, связанная с извлечением дивидендов, отчётливо начинала осознаваться теми, кто вкладывал средства в проведение исследований.

Расширяющееся применение научных знаний в производстве сформировало общественную потребность в появлении особого слоя исследований, который бы систематически обеспечивал приложение фундаментальных естественнонаучных теорий к области техники и технологии. Как выражение этой потребности между естественнонаучными дисциплинами и производством возникает своеобразный посредник — научнотеоретические исследования технических наук ².

Их становление в культуре было обусловлено по меньшей мере двумя группами факторов. С одной стороны, они утверждались на базе экспериментальной науки, когда для формирования технической теории оказывалось необходимым наличие своей «базовой» естественнонаучной теории. Во временном отношении это был период XVIII–XIX веков, то есть как раз период становления дисциплинарной организации науки. С другой стороны, потребность в научно-теоретическом техническом знании была инициирована практической необходимостью, когда при решении конкретных задач инженеры уже не могли опираться только на приобретённый опыт, а нуждались в научно-теоретическом обосновании создания искусственных объектов, которое невозможно осуществить, не имея соответствующей технической теории, разрабатываемой в рамках технических наук ³.

Возникая на стыке естествознания и производства, технические науки приобретали свои специфические черты, отличающие их от естественнонаучного знания. Они обретали своё предметное поле, формировали собственные средства и методы исследования, свою особую картину исследуемой реальности, то есть всё то, что позволяет говорить о становлении определённой научной дисциплины.

Сформировавшись, технические науки заняли прочное место в системе развивающегося научного знания, а технико-технологические инновации в производстве все в большей мере начинают основываться на применении результатов научно-технических исследований. И если раньше наука, как отмечал Дж. Бернал, мало что давала промышленности, то с утверждением технических наук ситуация изменилась. Они не только стали обеспечивать потребности развивающейся техники, но и опережать её развитие, формируя схемы возможных будущих технологий и технических систем. Технические науки, вместе с техническим проектированием, начиная с середины XIX столетия стали выступать связующим звеном между естественнонаучными дисциплинами, с одной стороны, и производственными технологиями — с другой.

Процесс становления технических наук был одним из важных аспектов появления дисциплинарной организации науки. Примерно в этот же период начался процесс формирования социальных и гуманитарных дисциплин. Справедливости ради следует отметить, что последние не достигли в это время столь высокого уровня развития, как естественнонаучные и технические знания.

В отличие от гуманитарного знания развивающиеся естественнонаучные и технические дисциплины реально демонстрировали свою практическую значимость. Но само усиление прагматической роли естественнонаучного знания закрепляло в культуре понимание ценности науки не только как открывающей человеку истину, но и способной обеспечить успех в практическом преобразовании объектов.

Это новое ценностное измерение научного знания в свою очередь стимулировало новые подходы к социальным наукам. Уже в первой половине XIX века их целью провозглашается не только познание общества, но и участие в его регуляции и преобразовании (позитивизм, марксизм). Всё чаще начинают предприниматься многочисленные попытки исследования не только общества в целом, но и конкретных аспектов социальной жизни с целью найти определённую технологию управления социальными процессами.

Развитие естественнонаучного, технического, а вслед за ними и социальногуманитарного знания вызвало резкий рост научной информации. Наука конца XVIII первой половины XIX веков характеризовалась увеличением объёма и разнообразия научных знаний, углубляющейся дифференциацией видов исследовательской деятельности и усложнением их взаимосвязей. Всё это приводило к изменениям институциональных форм научного познания. Складывалась ситуация, при которой учёному всё труднее было овладевать накопленной научной информацией, необходимой для успешных исследований. Если воспользоваться терминологией М. К. Петрова, можно сказать, что для конкретного человека достаточно отчётливо определились новые пределы «информационной вместимости», связанные как с физиологическими, так и с ментальными ограничениями человека ⁴.

Век энциклопедистов постепенно уходил в прошлое. Чтобы профессионально владеть научной информацией, необходимо было ограничить сферы исследования и организовать знания в соответствии с возможностями «информационной вместимости» индивида. Все это с неизбежностью вело к специализации знания. Исследователь постепенно становился специалистом в одной, порой достаточно узкой, области знания, становясь «сторонним наблюдателем» в других сферах исследования и не претендуя на всеобъемлющее знание. Нарастающая специализация способствовала оформлению предметных областей науки, приводила к дифференциации наук, каждая из которых претендовала не на исследование мира в целом и построение некой обобщённой картины мира, а стремилась вычленить свой предмет исследования, отражающий особый фрагмент или аспект реальности.

Фрагментация мира сопровождалась своеобразным расщеплением ранее синкретической деятельности учёногоисследователя на множество различных деятельностей, каждая из которых осуществлялась особым исследователем в соответствии с принципом «информационной вместимости». То, что раньше осуществлял отдельный мыслитель, теперь предполагает усилия коллективного субъекта познания. Отсюда возникала необходимость в поиске новых форм трансляции знания в культуре, а также новом типе воспроизводства субъекта научной деятельности.

В науке XVII столетия главной формой закрепления и трансляции знаний была книга (манускрипт, фолиант), в которой должны были излагаться основополагающие принципы и начала «природы вещей». Она выступала базисом обучения, дополняя традиционную систему непосредственных коммуникаций «учитель-ученик», обеспечивающих передачу знаний и навыков исследовательской работы от учителя его ученикам. Одновременно она выступала и главным средством фиксации новых результатов исследования природы.

Перед учёным XVII столетия стояла весьма сложная задача. Ему недостаточно было получить какой-либо частный результат (решить частную задачу), в его обязанности входило построение целостной картины мироздания, которая должна найти своё выражение в достаточно объёмном фолианте.

Учёный обязан был не просто ставить отдельные опыты, но заниматься натурфилософией, соотносить свои знания с существующей картиной мира, внося в неё соответствующие изменения. Так работали все выдающиеся мыслители этого времени — Галилей, Ньютон, Лейбниц, Декарт и другие. В то время считалось, что без обращения к фундаментальным основаниям нельзя дать полного объяснения даже частным физическим явлениям. Не случайно Декарт в письме к Мерсенну писал: «Я охотно ответил бы на Ваши вопросы, касающиеся пламени свечи и других подобных вещей, но предвижу, что никогда не смогу достаточно удовлетворительно сделать это до тех пор, пока Вы не ознакомитесь со всеми принципами моей философии» ⁵.

Однако по мере развития науки и расширения поля исследовательской деятельности все настоятельнее формировалась потребность в такой коммуникации учёных, которая обеспечивала бы их совместное обсуждение не только конечных, но и промежуточных результатов, не только «вечных» проблем, но и конечных и конкретных задач. Как ответ на этот социальный запрос в XVII столетии возникает особая форма закрепления и передачи знаний — переписка между учёными. Письма, которыми они обменивались, как правило, содержали не только сведения бытового характера, но включали в себя и результаты исследования, и описание того пути, которым они были получены. Тем самым письма превращались в научное сообщение, излагающее результаты отдельных исследований, их обсуждение, аргументацию и контраргументацию.

Систематическая переписка велась на латыни, что позволяло сообщать свои результаты, идеи и размышления учёным, живущим в самых разных странах Европы. Так возникает особый тип сообщества, которое избрало письмо в качестве средства научного общения и объединило исследователей Европы в так называемую «Республику учёных» (La Republigue des Lettres) ⁶.

Переписка между учёными выступала не только как форма трансляции знания, но служила ещё и основанием выработки новых средств исследования. В частности, полагается, что мысленный эксперимент получил своё закрепление в качестве осмысленного исследовательского приёма именно благодаря переписке учёных, когда в процессе описания реального предмета он превращался в идеализированный объект, не совпадающий с действительным предметом ⁷.

Способы общения между исследователями и формы трансляции знания, возникая в XVII столетии, обеспечивали успешное развитие наук этой исторической эпохи, но по мере накопления объёма научной информации потребовалось их изменение.

Уже во второй половине XVII столетия постепенно началось углубление специализации научной деятельности. В различных странах образуются сообщества исследователей-специалистов, часто поддерживаемые общественным мнением и государством. Примером может служить сообщество немецких химиков — одно из первых национальных дисциплинарно ориентированных объединений исследователей, сложившееся в Германии к концу XVIII столетия. Как пишет по этому поводу историк науки К. Хуфбауэр, «в конце XVIII столетия германские химики образовали единое сообщество… Они стали относиться друг к другу как к необходимым коллегам и основным арбитрам во всём, что касается научной истины и личных достижений» ⁸. Коммуникации между исследователями осуществляются уже на национальном языке (а не на латыни), и в ней сочетаются как личные коммуникации, так и обмен результатами исследований благодаря публикации отдельных сообщений в журнале «Химические анналы» ⁹. Этот журнал сыграл особую роль в объединении немецких химиков, позволив интенсивно вести обсуждения проблем на его страницах, побуждая немецких химиков «рассматривать друг друга в качестве основной аудитории», все более «ощущая свою солидарность» ¹⁰.

Примерно такой же процесс характеризовал формирование сообществ специалистов в других областях разрастающегося массива научного знания. Учёные уже не ограничивались только перепиской между собой и публикацией книгфолиантов как основного продукта их научной деятельности. Переписка постепенно утрачивает свой прежний статус одного из основных объединителей исследователей, а «Республика учёных» заменяется множеством национальных дисциплинарно ориентированных сообществ. Внутренняя коммуникация в этих сообществах протекает значительно интенсивнее, чем внешняя.

Место частных писем, выступающих как научное сообщение, занимает статья в научном журнале. Статья приобретает особую значимость: в отличие от книги она является меньшей по объёму, в ней не требуется излагать всю систему взглядов, поэтому время появления её в свет сокращается. Но в ней не просто фиксируется то или иное знание, она становится необходимой формой закрепления и трансляции нового научного результата, определяющего приоритет исследователя. Для того, чтобы новое знание вошло в культуру, необходимо его объективировать, закрепить в тексте, который был бы доступен самым различным исследователям. Статья успешно решает эту задачу. В этом процессе всё более широкое применение находят национальные языки.

Прежний язык научного общения — латынь постепенно уступает место общедоступному национальному языку, который благодаря специальным терминам, особой системе научных понятий трансформируется (модифицируется) в язык научной коммуникации. Он даёт возможность всё более широкому кругу исследователей ознакомиться с полученными научными результатами и включить их в состав собственных исследований.

В отличие от письма, ориентированного на конкретного человека, зачастую лично знакомого автору, статья была адресована анонимному читателю, что приводило к необходимости более тщательного выбора аргументов для обоснования выдвигаемых положений. Статья не сразу приобрела все эти необходимые характеристики. Лишь к середине XIX столетия (период интенсивного оформления дисциплинарной организации науки) статья обрела те функции, в которых она предстаёт в современном научном сообществе: с одной стороны, она выступает как форма трансляции знания, предполагая преемственную связь с предшествующим знанием, поскольку её написание предполагает указание на источники (институт ссылок), с другой, является заявкой на новое знание ¹¹.

Появление статьи как новой формы закрепления и трансляции знаний было неразрывно связано с организацией и выпуском периодических научных журналов. Первоначально они выполняли особую функцию объединения исследователей, стремясь показать, что и кем делается, но затем наряду с обзорами стали публиковать сведения о новом знании, и это постепенно стало их главной функцией ¹².

Научные журналы становились своеобразными центрами кристаллизации новых типов научных сообществ, возникающих рядом с традиционными объединениями учёных. В этот исторический период многие ранее возникшие академические учреждения дополняются новыми объединениями, со своими уставами, в которых определялись цели науки. В отличие от «Республики учёных», где складывались неформальные отношения между учёными, такие сообщества были формально организованы, в них обязательно были предусмотрены еженедельные заседания, наличие уставов, определяющих жизнедеятельность данных учреждений и так далее.

Показательно, что в уставах академий обращалось внимание не только на необходимость теоретических разработок, но и на практическое внедрение результатов научных исследований. Это был существенный аргумент, которым учёные стремились добиться поддержки со стороны правительства ¹³.

В конце XVIII — первой половине XIX веков в связи с увеличением объёма научной, научно-технической информации, наряду с академическими учреждениями, возникшими ещё в XV — начале XVI столетий (Лондонское королевское общество — 1660 год, Парижская академия наук — 1666 год, Берлинская академия наук — 1700 год, Санкт-Петербургская академия — 1724 год и другие) начинают складываться различного рода новые ассоциации учёных, такие как «Французская консерватория (хранилище) технических искусств и ремёсел» (1795 год), «Собрание немецких естествоиспытателей» (1822 год), «Британская ассоциация содействия прогрессу» (1831) и другие.

Исследователи, работавшие в различных областях знания, начинают объединяться в научные общества (физическое, химическое, биологическое, и так далее). Новые формы организации науки порождали и новые формы научных коммуникаций. Всё чаще в качестве главной формы трансляции знания выступают научные журналы, вокруг которых учёные объединялись по интересам.

Тенденция к специализации служила объективной основой, при которой учёный уже не ставил (или не мог поставить) задачу построения целостной картины мироздания. Всё чаще в его обязанности входило решение отдельных задач, «головоломок» (Т. Кун). Ситуация, связанная с ростом объёма научной информации и пределами «информационной вместимости» субъекта, не только существенно трансформировала формы трансляции знания, но и обострила проблему воспроизводства субъекта науки. Возникала необходимость в специальной подготовке учёных, когда на смену «любителям науки, вырастающим из подмастерьев, приходил новый тип учёного как тип университетского профессора» ¹⁴.

Не случайно в данный период всё более широкое распространение приобретает целенаправленная подготовка научных кадров, когда повсеместно развивается сеть новых научных и учебных учреждений, в том числе и университеты. Первые университеты возникли ещё в XII–XIII веках (Парижский — 1160 год, Оксфордский — 1167 год, Кембриджский — 1209 год, Падуанский — 1222 год, Неапольский 1224 год и так далее) на базе духовных школ и создавались как центры по подготовке духовенства. Длительное время в преподавании главное внимание уделялось проблеме гуманитарного знания. Однако в конце XVIII — начале XIX веков ситуация меняется. Начинает постепенно осознаваться необходимость в расширении сети учебных предметов. Именно в этот исторический период большинство существующих и возникающих университетов включают в число преподаваемых курсов естественнонаучные и технические дисциплины. Открывались и новые центры подготовки специалистов, такие, как известная политехническая школа в Париже (1795 год), в которой преподавали Ланранж, Лаплас, Карно, Кариолис и другие.

Растущий объём научной информации привёл к изменению всей системы обучения. Возникают специализации по отдельным областям научного знания, и образование начинает строиться как преподавание групп отдельных научных дисциплин, обретая ярко выраженные черты дисциплинарно организованного обучения. В свою очередь это оказало обратное влияние на развитие науки, и в частности на её дифференциацию и становление конкретных научных дисциплин.

Процесс преподавания требовал не просто знакомства слушателей с совокупностью отдельных сведений о достижениях в естествознании, но систематического изложения и усвоения полученных знаний. Систематизация по содержательному компоненту и совокупности методов, с помощью которых были получены данные знания, стала рассматриваться как основа определённой научной дисциплины, отличающая одну совокупность знаний (научную дисциплину) от другой ¹⁵. Иначе говоря, систематизация знаний в процессе преподавания выступала как один из факторов формирования конкретных научных дисциплин.

Специальная подготовка научных кадров (воспроизводство субъекта науки) оформляла особую профессию научного работника. Наука постепенно утверждалась в своих правах как прочно установленная профессия, требующая специфического образования, имеющая свою литературу и организацию ¹⁶.

Итак, можно заключить, что институционализация науки, возникновение новых академических научных учреждений, возникновение различного рода научных обществ, появление новых форм коммуникации в науке, практическая ценность науки, внедрение её результатов в производство и получение прибыли, рост научной информации, приведший к возникновению новых форм трансляции знания, особая система воспроизводства субъекта науки, дифференциация на предметные составляющие в процессе преподавания — все это создавало социокультурную атмосферу, в рамках которой складывались предпосылки развития науки как дисциплинарно организованного знания. Сама научная дисциплина приобретала более-менее ясные очертания, характеризуясь определёнными специфицирующими признаками.

К числу таких признаков можно отнести достаточно чётко выраженную предметную составляющую; совокупность специфических научных методов, раскрывающих зафиксированный предмет исследования; специально подготовленные научные кадры, освоившие необходимые методы исследования; возникновение новых форм коммуникации между исследователями, в том числе и возникновение неформальных обществ, объединяющих специалистов из разных областей знания.

Все эти предпосылки выступали необходимыми условиями дифференциации науки. Но для того, чтобы стать достаточными, они должны были вписаться во внутреннюю логику развития самой науки. Этот второй (когнитивный) аспект становления дисциплинарно организованной науки требует особого рассмотрения.

Условием конституирования любой области научного знания в качестве особой научной дисциплины является формирование в ней системы представлений об исследуемом предмете, её дисциплинарной онтологии (специальной научной картины мира). Сама же эта система представлений создавалась не сразу, а в длительном процессе развития знания, уяснения специфики изучаемых объектов, становления соответствующих идей и принципов новой научной дисциплины.

Большинство наук, которые мы сегодня рассматриваем в качестве классических дисциплин, — биология, химия, технические и социальные науки, — имеют корни в глубокой древности. Историческое развитие знания накапливало факты об отдельных особенностях исследуемых в них объектах. Но систематизация фактов и их объяснение длительное время осуществлялись посредством натурфилософских схем.

После того, как возникла первая теоретически оформленная область научного знания — физика, а механическая картина мира приобрела статус универсальной научной онтологии, начался особый этап истории наук. В большинстве из них предпринимались попытки применить для объяснения фактов принципы и идеи механической картины мира.

Историю химии, биологии, технических и социальных наук этого исторического периода нельзя понять, если не учитывать «парадигмальных прививок», которые были связаны с экспансией механической картины мира на новые предметные области. Попытки с помощью этих принципов объяснить факты, относящиеся к химическим, биологическим, социальным процессам, постепенно приводили либо к уточнению и модификации этих принципов, либо к их радикальным изменениям под влиянием новых фактов и понятий, отражающих особенности новой предметной области. В конечном счёте это приводило к выявлению специфически новых предметных областей и становлению особых, несводимых к механической, картин исследуемой реальности.

Проследим конкретные черты этого процесса. Как уже отмечалось, первые попытки применить представления и принципы механики в химии были связаны с программой Р. Бойля. Анализ её исторических судеб свидетельствует, что его стремление объяснить химические явления, исходя из представлений о движении «малых частиц материи» (корпускул), не были связаны с простой редукцией химических процессов к механическим. Чтобы учесть особенности химических процессов, Бойль вынужден был модифицировать идеи механической картины мира, в результате чего начала постепенно выкристаллизовываться специфическая для химии картина исследуемых процессов.

Первичные корпускулы, по Бойлю, должны рассматриваться в качестве элементов, замещающих прежние аристотелевские и алхимические элементы. Опираясь на факты, свидетельствовавшие о том, что изменение веществ позволяет как превращать одни вещества в другие, так и восстанавливать некоторые из них в первоначальном виде, Бойль заключил, что элементарные корпускулы, определяя свойства соответствующих сложных веществ, должны сохраняться в реакциях ¹⁷. Эти корпускулы выступают как качественно отличные друг от друга элементы, из которых образуются химические соединения и смеси.

Здесь с достаточной очевидностью прослеживается, что картина химических процессов, начертанная Бойлем, хотя и согласовывалась с механической картиной мира, но включала в себя и специфические черты. В зародышевой форме она содержала представление о химических элементах как о корпускулах, обладающих индивидуальностью, которые, будучи физическими частицами, вместе с тем являлись носителями свойств, позволяющих им образовывать в своих соединениях различные виды химических веществ ¹⁸.

В механике этими свойствами можно было пренебречь, рассматривая корпускулы только как массы, подверженные действию сил, но в химии свойства корпускул, делающие их химическими элементами, должны стать главным предметом изучения.

В механической картине мира (если взять её развитые формы) наряду с элементарными объектами — корпускулами — выделялись типы построенных из них тел — жидкие, твёрдые, газообразные. В картине же химической реальности, предложенной Бойлем, типология химических веществ не редуцировалась полностью к типологии физических объектов: наряду с различением жидких, твёрдых и газообразных (летучих) веществ выделялись два класса сложных химических объектов соединения и смеси — и предполагалось, что внутри каждого из них существуют особые подклассы. Эти представления у Бойля были даны в неразвитой и во многом гипотетической форме, поскольку конкретные эмпирически фиксируемые признаки, по которым смеси отличались бы от соединений, ещё не были определены. «ещё длительное время сложный вопрос о том, что такое химическая смесь и что такое соединение, каковы их природа, свойства и отличия, порождал разнохарактерные и противоречивые суждения» ¹⁹.

Программа Бойля предлагала эту картину в качестве основания для экспериментальной и теоретической работы в химии. В основных чертах она предвосхитила последующие открытия Дальтона, хотя в XVII веке для её реализации ещё не было достаточно условий. Во времена Бойля химия не располагала экспериментальными возможностями для определения того, какие вещества являются элементами, а какие таковыми не являются ²⁰. Бойлем не было выработано и понятие атомного веса, как такой характеристики, которая позволяла бы экспериментально отличить их друг от друга ²¹.

Однако несмотря на то, что программа Бойля не была реализована, для методологического анализа она служит хорошим примером, позволяющим установить особенности переноса принципов (в данном контексте принципов механической картины мира) из одной науки в другую. На примере этой программы видно, что трансляция в химию нормативных принципов, закреплённых в механической картине мира (типа нормативных принципов: все тела состоят из корпускул, и все явления можно объяснить взаимодействием неделимых корпускул, подчиняющихся механическим законам), не устраняла особенностей химического исследования.

Более того, чтобы принципы механики были применены в новой области, их нужно было изложить особым образом, учитывая специфику изучаемых в химии объектов. А это приводило уже к построению особой картины исследуемой реальности (в данном случае — картины химической реальности), руководствуясь которой исследователь мог обнаружить в опыте и объяснить химические явления.

Обращение к материалу истории науки позволяет утверждать, что становление большинства новых дисциплин связано как с внутридисциплинарным развитием знания, так и с трансляцией нормативных принципов из одной науки в другую. В этом смысле программа Бойля может быть оценена как попытка осуществить революционные преобразования в химии путём трансплантации в неё познавательных установок и принципов, заимствованных из механической картины мира.

Неудача этой попытки была связано прежде всего с тем, что картина химической реальности, предложенная Бойлем, не включала таких признаков её ключевого объекта (химический элемент), которые могли бы получить экспериментальное обоснование и стимулировать новые направления исследований в химии. В этой картине отсутствовали также экспериментально проверяемые признаки, в соответствии с которыми можно было бы чётко различать основные типы химических объектов (элемент, соединение, смесь). Через полтора столетия, когда химия накопила соответствующие знания, она повторила попытку Бойля в более удачном варианте.

Процесс перестройки оснований химии в XVIII–XIX веках также был обусловлен не только внутренними факторами её развития (взаимодействием теории и опыта). Решающую роль здесь по-прежнему играла механическая картина мира, господствовавшая в данный период. Она вводила в качестве универсальной схемы объяснения физических явлений представление о взаимодействии материальных корпускул (тел) посредством различных типов сил. По аналогии с этим подходом в химии стало утверждаться представление о «силах химического сродства» ²², которые определяли взаимодействие химических элементов. Это представление было включено в картину химической реальности сначала на правах гипотезы, а затем, в работах Лавуазье, уже в качестве обоснованного опытом положения.

Как отмечал Лавуазье, «быть может однажды точность имеющихся данных будет доведена до такой степени, что геометр сможет рассчитывать в своём кабинете явления, сопровождающие любое химическое соединение тем же, так сказать, способом, каким он рассчитывает движение небесных тел. Взгляды, имеющиеся на этот счёт у Г. Лапласа, и эксперименты, которые мы запроектировали на основе его идей, чтобы выразить силы сродства различных тел, уже позволяют не рассматривать эту надежду как некую химеру» ²³.

Сам Лавуазье даже построил таблицу сродства кислорода по отношению к другим веществам и высказал предположение о возможности количественного измерения сродства ²⁴. Особое внимание в его работах уделено разработке представлений об основных объектах — элементах. Он предложил связать с названием элементов представление о последнем пределе, достигаемом анализом. В этом отношении все вещества, которые, по его мнению, при современном состоянии знаний нельзя разложить, являются элементами. «До тех пор пока не появятся средства их разделения и опыт не докажет нам обратное, — отмечал Лавуазье, — мы не можем считать их сложными» ²⁵.

Классифицируя простые элементы, Лавуазье, с одной стороны, включал в их состав явно гипотетические субстанции (как, например, теплород), с другой же стороны, он гениально предвидел, что ряд кажущихся простыми тел в скором будущем не будет причислен к простым веществам (такие как земля).

Разработка Лавуазье новых представлений об элементах явилась решающим «сдвигом проблемы» в формировании научной картины химической реальности. Полученные им результаты оказались существенными для доказательства закона сохранения вещества (1789 год), позволившего количественно изучить химические реакции. Они оказали влияние на исследования Дальтона, завершившего начатую Лавуазье программу формирования новой системы принципов химии, которые согласовывались с доминирующими физическими идеями и опирались на химические эксперименты. Работы Дальтона и его последователей привели к построению картины химической реальности, в которой химические элементы были представлены в качестве атомов, различающихся формой и атомным весом. Последняя характеристика позволила объяснить не только экспериментально наблюдаемые явления, но и многие открытые в этот период и подтверждаемые опытом законы (например, открытые Рихтером, Прустом и Дальтоном стехиометрические законы).

Исследователи творчества Дальтона особо отмечают, что к формированию стехиометрических законов Дальтон пришёл, опираясь на атомистическую гипотезу, с позиций которой он обобщил опытные факты. Эта гипотеза имела предпосылки в философских атомистических учениях, но непосредственным её источником была ньютоновская атомистика, представления механической картины мира о неделимых и неуничтожимых корпускулах.

Атомистическая картина Дальтона в процессе её развития (в котором решающую роль сыграли работы А. Авогадро и Ш. Жерара) была обогащена представлениями о молекулах как о единой системе атомов, а также представлениями о химических процессах как взаимодействии молекул, при котором они обмениваются атомами. В свою очередь представления об атомно-молекулярном строении вещества под влиянием успехов химии начали оказывать обратное воздействие на физические исследования. Характерно, что разработка молекулярно-кинетической теории теплоты, пришедшей на смену теории теплорода, во многом опиралась на представление, что вещество построено из движущихся молекул.

Р. Клаузиус в одной из своих первых работ по кинетической теории газов (1857 год) создал математическую модель теплового движения частиц газов, предпослав ей изложение идей о молекулярном строении вещества. Показательно, что в этом изложении он выделял кроме поступательного также вращательное и внутримолекулярное колебательное движение ²⁶, упоминание о котором, в свою очередь, имеет смысл лишь постольку, поскольку молекула заранее представляется сложной и построенной из атомов (представление, которое вошло в научную картину мира под влиянием развития химии).

Не менее показательно, что в работе А. Кренига (1856 год), которая предшествовала исследованиям Клаузиуса и с которой начинается цикл исследований, приведший к построению молекулярно-кинетической теории теплоты, ключевым моментом обоснования гипотезы о теплоте как кинетическом движении молекул, является вывод закона Авогадро. Этот закон, полученный в 1811 году, был к этому времени настолько забыт в физике, что в физических словарях имя Авогадро даже не упоминалось ²⁷. Но в химии закон Авогадро был не только известен, но и сыграл там решающую роль в развитии атомномолекулярных концепций. Именно из химии он был вторично транслирован в физику и активно использован в ней при построении молекулярно-кинетической теории теплоты.

Таким образом, можно утверждать, что при трансляции принципов механической картины мира в химию, они не просто трансплантировались в «тело» химической науки, задавая собственно механическое видение химических объектов, но сопоставлялись с теми признаками, которые были присущи объектам, исследуемым в химии, что стимулировало становление химии как науки с её специфической предметной составляющей и формирование в ней особой, уже несводимой к механической, картины исследуемой реальности. И хотя исследователи все ещё размышляли о преобразовании химии в отдел прикладной механики, или возникновении самостоятельной химической механики (Д. И. Менделеев), фактически можно было уже говорить, что под влиянием механической картины мира и с учётом специфики химических объектов происходило конституирование химии в самостоятельную науку. И наиболее важным аспектом этого процесса было становление в ней специальной картины исследуемой реальности. Между физической картиной мира и картиной химической реальности устанавливалась связь по принципу субординации, причём эта связь не отменяла относительной самостоятельности каждой из них.

Сходные процессы становления специальной научной картины мира и конституирования научной дисциплины можно проследить и на материале истории биологического знания.

Выше отмечалось, что при объяснении причин возникновения жизни Ламарк использовал идеи, развитые в механической картине мира XVIII столетия, в частности представления о теплороде и электрическом флюиде как носителях особых сил, которые он рассматривал в качестве главных возбудителей жизни. Однако Ламарк не механически перенёс представления об этих гипотетических субстанциях в ту область знаний, которую он развивал. Он подчёркивал, что, входя в живой организм, теплород и электрический флюид преобразуются в нём в особый — нервный флюид, который свойствен только лишь живым существам. Нервный флюид, по мнению Ламарка, выступает как действующая сила, как своего рода орудие, производящее чувства, представления, разумные акты.

Именно нервный флюид «способен произвести столь изумляющие нас явления и отрицая его существование и его свойства, нам пришлось бы отказаться от всякого исследования физических причин явлений и вновь обратиться к расплывчатым беспочвенным представлениям для удовлетворения нашего любопытства в отношении данного предмета» ²⁸.

Объясняя таким образом природу живых организмов, Ламарк, хотя и в неявной форме, но акцентировал внимание на особенностях, присущих живому, что подготавливало основания для спецификации биологической науки и формированию в ней особой картины исследуемой реальности. Ламарк не только выделял специфику биологических объектов, но и указывал на взаимодействие их и окружающей среды как на источник их изменений. Согласно Ламарку, эти изменения происходят благодаря постоянному извлечению флюидов из окружающей среды и их трансформации внутри живого организма. Именно накопление соответствующих флюидов внутри организма приводит к изменениям отдельных органов и организма в целом, и эти изменения можно наблюдать, если рассматривать цепь поколений в течение достаточно длительного времени. «С течением времени и под влиянием беспредельного разнообразия непрерывно изменяющихся обстоятельств последовательно были созданы живые тела всех классов и всех порядков» ²⁹. Таким образом принципы объяснения, заимствованные из механической картины мира, были трансформированы Ламарком в фундаментальный для биологии принцип эволюционного объяснения особенностей организмов и видов.

Многообразие живых организмов, разная степень их организации явилась основанием для своеобразного расположения их в определённом порядке от простого к сложному и обоснования Ламарком принципа градации, положенного им в основу своей эволюционной концепции. И хотя настаивая на плавных, незаметных переходах между видами, Ламарк пришёл к выводу об отсутствии реальных границ между ними и в конечном счёте к отрицанию реальности видов, его идея изменчивости и передачи по наследству приобретённых изменений послужили той основой, в соответствии с которой в последующем развитии биологического знания накапливался эмпирический материал, стимулировавший развитие эволюционных представлений.

Учитывая, что представления об объектах и их взаимодействиях выступают одним из аспектов формирования картины мира, можно говорить о том, что Ламарк вводил новое видение биологической реальности. Эволюционные идеи Ламарка оказались имеющими эвристическую значимость не только для развития биологического знания, но и для других естественнонаучных дисциплин, например геологии.

Ч. Лайель в развиваемой им концепции стремился решить сложную и актуальную для своего времени проблему о соотношении современных природных сил с силами прошлого. Решая эту задачу, Лайель обращался к тем идеям, которые уже были развиты к данному периоду в биологической науке. И если подходы, развиваемые «катастрофистами», его не устраивали, то в концепции Ламарка он нашёл разрешение возникающих перед ним вопросов. Речь идёт о принципах, лежащих в основе концепции Ламарка: во-первых, о принципе сходства действующих сил природы с силами, которые действовали в прошлом, и во-вторых, о принципе, согласно которому радикальные изменения являются результатами постепенных, накапливающихся во времени мелких изменений.

Эти принципы были использованы Ч. Лайелем в его учении о геологических процессах ³⁰. Он перенёс нормативные принципы, сложившиеся в биологии, в геологию, построив здесь теоретическую концепцию, которая впоследствии оказала обратное воздействие на биологию, послужив наряду с эволюционными идеями Ламарка одной из предпосылок становления научной картины биологической реальности, связанной с именем Ч. Дарвина.

Возникновение концепции Дарвина завершило формирование биологии как науки, имеющей статус самостоятельной отрасли естествознания. Картина биологической реальности отчётливо приобретает в этот период автономные черты и предстаёт как система научных представлений, выявляющих особенности живой природы. Утверждение биологии в качестве самостоятельной отрасли знания не означало, что последующее развитие этой дисциплины шло только за счёт её внутренних факторов.

Возникновение нового знания в дисциплинарно организованной науке всегда предстаёт как сложный и многоплановый процесс, включающий как внутридисциплинарные, так и междисциплинарные взаимодействия. Примером тому могут служить открытия Менделя, которые явились результатом не только развития биологической науки, но осуществлялись за счёт трансляции в биологию идей, развитых в других отраслях знания. В работе «Опыты над растительными гибридами» Мендель сформулировал идею дискретного носителя наследственности — «наследственного фактора» и показал, что отдельные признаки и свойства организмов можно связать с этими «наследственными факторами» ³¹.

Опыты Менделя стали возможными благодаря развитию гибридизации в биологической практике того времени. Вместе с тем эмпирический материал, накопленный в исследованиях биологов и практиковселекционеров, сам по себе не приводил к идее «наследственных факторов». Чтобы сформулировать эту идею, нужно было заранее иметь некое теоретическое видение, под которое был бы подведён накопленный эмпирический материал.

Это теоретическое видение формировалось не только на основе развивающегося биологического знания, но и под влиянием принципов объяснения, транслированных из других областей знания, в частности из математики. В исследованиях творчества Менделя отмечалось, что он «соединил методы двух наук: математики — вероятностностатистический метод (Доплер) — и биологии — гибридизационный метод (Унгер)» ³².

Фактически Мендель проводил свои опыты под новую, складывающуюся на этом этапе, картину биологической реальности, которая строилась за счёт взаимосвязи внутридисциплинарного и междисциплинарного знания. В этой картине постепенно утверждалось представление о новом биологическом объекте — «наследственных факторах». Выявление этого объекта и включение представлений о нём в картину биологической реальности, с одной стороны, позволяло по-новому интерпретировать накопленные факты, а с другой — способствовало последующему обоснованию и развитию эволюционной теории Дарвина и формированию новых биологических теорий (в частности, синтетической теории эволюции как соединении эволюционной теории и популяционной генетики).

В свою очередь новые теории и факты оказывали обратное влияние на картину биологической реальности, которая уточнялась и развивалась под воздействием разрастающегося теоретического и эмпирического материала. В первой трети XX века на смену дарвиновской пришла новая картина биологического мира: в ней основной единицей эволюции рассматривался не организм, а популяция, были введены основные уровни организации живого молекулярные носители наследственности, клетка, многоклеточные организмы, популяции, биогеоценозы и биосфера (представления о двух последних уровнях были включены в картину биологического мира во многом благодаря работам Сукачева и Вернадского).

Взаимодействие организмов между собой и со средой рассматривалось в контексте включения в это взаимодействие надорганизменных структур живого. Основой биологических процессов выступало воспроизводство структур жизни в соответствии с генетическим кодом (наследственность) и их изменение благодаря мутациям и естественному отбору.

Наконец, возникли новые представления о пространственно-временных характеристиках биологических процессов. Уже в дарвиновской картине мира вводилось представление об эволюционном времени (в отличие от механической картины мира, носящей вневременной характер), утверждалась идея историзма. Последующее развитие биологии уточнило эти идеи и сформировало представление об особых пространственно-временных структурах живого, несводимых к физическому пространству и времени.

Возникло представление о биологическом времени отдельных живых организмов и популяций, выяснилось, что понятия физической временной последовательности недостаточно для характеристики биологических систем, что способствовало в последующем введению идеи «опережающего отражения».

В результате картина биологической реальности предстала не только как автономное образование по отношению к физической картине мира, но и в определённом отношении как альтернативная ей. Физика оставалась неэволюционной наукой, тогда как биология, начиная с утверждения дарвиновских идей, опиралась на эволюционную картину изучаемых процессов. С этих позиций становление конкретных научных дисциплин и соответствующих им специальных научных картин мира породило совершенно новую ситуацию в науке.

Вовлечение новых типов объектов в орбиту исследования приводило к тому, что механическая картина мира всё чаще обнаруживала свою ограниченность и неспособность объяснить целый ряд явлений и процессов, происходящих в соседних науках. Эту ограниченность удачно выразил Л. Больцман, который отмечал: «… никто не утверждает, что существуют доказательства того, что совокупность явлений природы может без всяких сомнений быть объяснена механически… Я сам когда-то ломал копья за механическое воззрение на природу, но только в том смысле, что оно является колоссальным прогрессом по сравнению с прежним, чисто мистическим» ³³. Единая некогда механическая картина мира шаг за шагом утрачивала свои позиции универсальной научной онтологии. Она расщеплялась на целый ряд частных (специальных) картин исследуемой реальности, каждая из которых задавала видение предмета исследования в соответствующих научных дисциплинах.

Одновременно протекал процесс расшатывания механических идей в самой физике. Вовлечение в сферу её исследования новых типов объектов требовало трансформации механической картины мира и создавало предпосылки для новых представлений о предмете физического исследования. К середине XIX столетия механика постепенно превращалась в физику и создавались условия для оформления в её рамках особой системы фундаментальных представлений о природе, несводимой к механической картине мира. Во многом это было связано с исследованием новых типов взаимодействий, нередуцируемых к механическим — электрических и магнитных процессов. Попытки описать их на основе механической картины мира постепенно приводили к накоплению аномалий и трудностей при объяснении фактов, что в конечном счёте стимулировало развитие альтернативных концепций электромагнетизма, не согласующихся с механической картиной мира. Исследования Х. К. Эрстеда, А. Ампера, а в особенности М. Фарадея и Дж. Максвелла привели к формированию в рамках физической науки электродинамической картины мира.

В ней утверждалось новое представление об объектах и их взаимодействиях — представления об электрических и магнитных полях и близкодействии. Как отмечал А. Эйнштейн, «… до Максвелла физическая реальность, поскольку она должна представлять процессы в природе, мыслилась в виде материальных точек, изменения которых состоят только в движении, описываемом обыкновенными дифференциальными уравнениями. После Максвелла физическая реальность мыслилась в виде непрерывных, не поддающихся механическому объяснению полей, описываемых дифференциальными уравнениями в частных производных. Это изменение понятия реальности является наиболее глубоким и плодотворным, которое испытала физика со времён Ньютона» ³⁴.

Таким образом, разрастающийся массив конкретно научного знания (как в соседних с физикой дисциплинах, так и внутри нее) уже не мог ассимилироваться механической картиной мира. В результате в физике сложилась особая дисциплинарная онтология (физическая картина мира), которая существовала наряду с картинами исследуемой реальности других наук.

Можно заключить, что уже к середине XIX столетия существенно изменился облик науки и это было связано со становлением её дисциплинарной организации. Эти процессы были детерминированы, с одной стороны, меняющимся социальным статусом науки и её институциональной структуры. С другой стороны, вовлечение в сферу исследования принципиально новых объектов (по сравнению с простыми системами, описываемыми механической картиной мира) не укладывалось в достаточно жёсткие рамки механики и не могло получить адекватного объяснения с позиций механической картины мира. Её принципы транслировались в различные области знания, но каждая из них не просто автоматически использовала эти принципы, а приспосабливала их к особенностям своего предмета. А это в конечном счёте приводило к формированию в них принципиально новых представлений об исследуемых процессах, несводимых к механической картине мира.

В середине XIX века механическая картина мира окончательно утратила статус общенаучной. На месте её возникло множество специальных научных картин мира. Вместе с тем потеря целостного представления о мире не могла удовлетворить исследователей, поэтому не случайно в методологии и гносеологии этого периода особенно остро обозначается проблема единства знания. Эта проблематика на длительное время укореняется в дисциплинарной науке, и чем больше дифференцируется научное знание на отдельные дисциплины, тем острее возникает потребность в поисках его интегративных форм, в воссоздании целостной общенаучной картины мира, учитывающей достижения различных дисциплин.

Рост знаний в дисциплинарно организованной науке

Проблема единства научного знания

Становление дисциплинарного естествознания радикально изменило характер научного поиска. Возникло огромное разнообразие видений реальности, проблем и подходов к их решению, что привело к резкому, практически взрывному росту нового знания по сравнению с предшествующей исторической эпохой.

В каждой отдельно взятой науке сформировалась не только своя система представлений о предмете (картина исследуемой реальности), но и своя структура метода, представленная идеалами и нормами исследования. Возникла дисциплинарная составляющая в содержании идеалов и норм объяснения, описания, обоснования и структуры знания. Например, в качестве идеала объяснения в биологии, геологии, астрономии, социальных науках постепенно стали утверждаться принципы историзма, соответствующие эволюционным представлениям об исследуемой реальности.

Но в физике и химии XIX века эти методы не применялись, поскольку изучаемые ими объекты не рассматривались в качестве развивающихся систем. Соответственно различным дисциплинарным онтологиям и нормативным структурам усиливалась и гетерогенность философско-мировоззренческих оснований науки. В результате возникло разнообразие стратегий научного поиска. Каждая дисциплина формировала свои исследовательские программы, вовлекая в орбиту исследовательской деятельности все новые типы объектов.

На развитие дисциплинарного знания, безусловно, влияли социальные факторы и, прежде всего, запросы производства. Они не только активно стимулировали развитие технических наук, но и воздействовали на становление новых направлений фундаментальных естественнонаучных исследований.

Классическим примером может служить развитие термодинамики первой трети XIX столетия, когда исследования работы паровых машин привели к открытию законов перехода теплоты в работу, а затем к формулировке второго начала термодинамики.

Не менее показательным является воздействие на формирование теории Дарвина практики селекции новых пород животных и растений, позволившей по аналогии с искусственным отбором выдвинуть идею естественного отбора как основы видообразования. И всё-таки, доминантой в развитии дисциплинарного естествознания становится внутринаучное исследование новых объектов, связанное с постановкой проблем, выдвижением гипотез и их опытной проверкой.

Специальные научные картины мира выступали в этом развитии ядром исследовательских программ, которые целенаправляли научный поиск. В свою очередь интенсивный рост конкретно-научного (теоретического и эмпирического) дисциплинарного знания приводил к их относительно быстрому развитию и трансформации.

Если механическая картина мира господствовала в физике на протяжении более двух с половиной веков, то начиная со второй половины XIX века она испытывала всё возрастающую конкуренцию электродинамических представлений и в последней трети XIX века сменяется на электродинамическую картину природы, которая в первой трети XX столетия в свою очередь уступает место квантоворелятивистской картине физического мира.

Аналогичным образом на протяжении менее столетия в биологии происходит смена трёх картин исследуемой реальности: картины, разработанной Дарвином, затем менделевскодарвиновской картины начала XX века, новой картины, учитывающей достижения синтетической теории эволюции и включающей представления о развитии надорганизменных структур живого (популяций, биогеоценозов, биосферы).

Смена картин исследуемой реальности в каждой науке осуществлялась как конкуренция между старой и новой системами представлений. Каждая из них задавала свой образ реальности и, соответственно, свою исследовательскую программу, определяющую круг исследовательских задач.

Объединение специалистов, разделяющих принципы той или иной программы, формировало в рамках сообщества учёных, работающих в соответствующей науке, особые неформальные исследовательские коллективы. Именно их описал Т. Кун в своей книге «Структура научных революций», говоря о научных сообществах, объединённых приверженностью к определённой парадигме. Однако в концепции Т. Куна они представлены в качестве универсальной формы организации научной деятельности.

Между тем этот тип научного сообщества связан только с эпохой дисциплинарной науки и его трудно обнаружить на предшествующих этапах её истории. Вполне возможно, что он является исторически преходящей формой коммуникации учёных. Но в эпоху становления и развития научных дисциплин XIX века (как и в последующий исторический период) этот тип сообщества учёных действительно доминировал в науке. Он был связан с профессиональной специализацией и ориентировался на решение конкретных задач, допустимых в рамках принятой парадигмы.

Это конечно, не означает, что приверженцы различных парадигм были жёстко разделены и не имели общего проблемного поля. В этом пункте уместно напомнить о ещё одной ограниченности концепции Т. Куна, которая акцентирует внимание на несовместимости парадигм и демаркации поля задач, продиктованных различными парадигмальными принципами.

Ориентация различных научных сообществ на разные картины исследуемой реальности (или онтологические компоненты парадигмы, в терминологии Т. Куна) не исключает, во первых, общих представлений, содержащихся в этих картинах, и, во-вторых, общих задач, хотя и решаемых разными средствами и методами. Всё дело в том, что переход от одной картины реальности к другой не является простым актом гештальтпереключения, как это полагает Кун. Новая картина реальности всегда формируется с учётом предшествующего развития фундаментальных представлений науки и никогда не бывает так, чтобы между ними не было преемственности. Переход от механической к электродинамической картине мира в физике не только не затронул ньютоновских представлений о пространствевремени, о причинности, но сохранил ряд идей атомистики, которые, например, использовал Лоренц, развивая фарадеевско-максвелловский вариант электродинамической картины мира.

Аналогичным образом в биологии последарвиновского периода картина, сложившаяся после признания открытия Менделя, а затем пришедшие ей на смену в 2030-х годах новые представления о мире живого, вовсе не отменяли дарвиновских представлений об эволюции и о роли естественного отбора, а лишь уточняли и развивали их.

В любой науке имеются линии преемственности и в развитии представлений о предмете науки и о структуре метода. А поэтому возникновение внутри дисциплины различных специализаций, существование конкурирующих парадигм (включая различные видения исследуемой реальности) и сообществ учёных, ориентированных на ту или иную парадигму, не отменяет включённость этих сообществ в более широкую систему дисциплинарных коммуникаций.

И те учёные, которые приняли электродинамическую картину физической реальности, и физики, сохранившие приверженность прежней, механической картине мира, принадлежали к сообществу физиков, хотя их представления о мире не совпадали во всех компонентах. Точно так же сообщество биологов не прекратило своё существование при возникновении внутри него различных конкурирующих школ и направлений, образующих разнообразие различных подсистем в рамках более широкой и нежёсткой системы дисциплинарных коммуникаций учёных.

Сосуществование и конкуренция различных картин исследуемой реальности внутри научной дисциплины придают дополнительный импульс процессам порождения нового знания. Они обостряют дискуссии, стимулируют конструктивную критику соперничающих идей и поиск исследователями новых теоретических и эмпирических обоснований своей позиции. Именно в процессе такой конкуренции осуществляется утверждение новой картины реальности в качестве доминирующей онтологии и постепенное вытеснение конкурирующих с ней представлений о мире. Таким образом формирование дисциплинарно организованной науки привело к значительному разнообразию исследовательских программ внутри каждой дисциплины. А усиление Гетерогенности системы, как известно, является одним из факторов, ускоряющих процессы её развития.

К этому следует добавить, что возрастающая дифференциация науки как целого, формирование в ней всё новых относительно самостоятельных дисциплин также способствовало интенсивному росту научного знания. Возникала новая ситуация взаимодействия наук, связанная со всё более активным обменом парадигмальными принципами между различными дисциплинами. И если в предшествующую эпоху доминирования механической картины мира лишь одна наука претендовала на роль лидера, транслируя свои представления в другие области познания, то теперь возникает несколько наук, выполняющих эту роль. Формируются промежуточные дисциплины, развивающиеся за счёт парадигмальных прививок из нескольких породивших их наук (биохимия, биофизика, физическая химия, и так далее).

Все эти процессы ускорения роста знания, связанные с усилением дифференциации науки, формированием относительно автономных картин исследуемой реальности в различных дисциплинах и обменом парадигмальными принципами между ними актуализировали проблему единства знания. Целостная общенаучная картина мира, в роли которой ранее выступали фундаментальные принципы механики, распалась. А простое соединение дисциплинарных онтологий не создавало новой единой картины как не создаёт целого простой конгломерат разнородных элементов.

Нужно было выработать принципы, объединяющие разнородные представления о мире в единую систему.

Проблема поиска таких принципов, могущих стать системообразующим фундаментом общенаучной картины мира, обозначился уже на ранних этапах становления дисциплинарного естествознания. Эта проблема стала наиболее важной в методологии науки рассматриваемого исторического периода, сохраняя свою значимость и в последующую эпоху революционных преобразований в науке на рубеже XIX–XX веков.

Принципом, который позволил бы объединить различные видения природы, представленные в специальных научных картинах мира, мог стать рационально осмысленный принцип развития. Однако на этапе становления дисциплинарного естествознания он был ещё недостаточно разработан на конкретно-научном материале. Лишь в биологии он получил более-менее отчётливую формулировку, но применительно к ограниченной области явлений.

Идеи единства природы в общей форме разрабатывались в рамках философии. Важные результаты были получены в классической немецкой философии, в частности в работах Ф. Шеллинга и Г. Гегеля. Концепция философии природы Шеллинга включала ряд принципов, которые оказались значимыми для развития науки. Речь идёт об «унитарных идеях» его натурфилософии — принципе изменения и развития природы, а также о принципе единства противоположного, всеобщей двойственности природы ³⁵. Эти принципы способствовали утверждению нового взгляда на мир, несводимого к механическому её толкованию. Шеллинг во «Введении к наброску системы натурфилософии» поставил задачу «привести к общему выражению конструкцию органической и неорганической природы» ³⁶.

У него неорганическая природа выступала как продукт первой потенции, органическая природа — как продукт второй, «поэтому вторая по отношению к первой является случайной, первая по отношению ко второй необходимой. Неорганическая природа может начинаться с простых факторов, органическая — только с продуктов, которые, в свою очередь, становятся факторами. Поэтому неорганическая природа предстаёт вообще как от века существующая, а органическая как возникшая» ³⁷. Это стремление Шеллинга установить взаимосвязь различных уровней организации природного мира сыграло определённую эвристическую роль и было использовано при решении учёными конкретных научных проблем. В частности, натурфилософские идеи Шеллинга повлияли на творчество Эрстеда, который одним из первых сформулировал задачу установить взаимосвязь явлений электричества и магнетизма, рассматривая их как проявления некоторой общей сущности ³⁸.

Важным этапом разработки идеи единства мира с позиций принципа развития была философия Гегеля. Многие её идеи опередили состояние науки соответствующего исторического периода и лишь позднее нашли опору в её достижениях. В частности, высказанная Гегелем натурфилосфская идея связи между различными типами взаимодействий, которые он характеризовал как «механизм», «химизм», «жизнь» ³⁹, по существу прокладывала пути к осуществлению всех тех будущих открытий естествознания второй половины XIX и XX столетий, которые обнаружили генетические связи между соответствующими типами природных процессов.

Вместе с тем натурфилософские идеи, наряду с гениальными догадками, включали в свой состав и целый ряд спекулятивных умозрительных построений, которые не могли удовлетворять развивающееся теоретическое естествознание, ориентированное на опытное исследование природы.

Возникала потребность в новых подходах и новых вариантах решения проблемы единства научного знания. В первой половине XIX века их предложили два альтернативных, но вместе с тем развивающихся в русле сциентистской традиции, философских течения — позитивизм и марксизм. Идеи позитивизма состояли в том, чтобы разработать средства методологического анализа науки на основе только специальных наук. С этих позиций он и предлагал решать проблему единства знания, которую справедливо рассматривал в качестве фундаментальной для науки и её философии (О. Конт, Г. Спенсер, Д. Милль).

О. Конт, будучи современником становления дисциплинарной науки, рассматривал дифференциацию знания как «великое средство цивилизации», «источник новых успехов» ⁴⁰. По его мнению, подобная ситуация (становление конкретных наук, приведшее к разделению труда) является закономерным процессом. «По закону, необходимость которого очевидна, — отмечал он, — каждая отрасль научного знания незаметно отделяется от общего ствола, как только она разрастается настолько, чтобы выдержать отдельную обработку, то есть как только она сделается способной сама по себе занимать умы нескольких человек» ⁴¹. Однако в этом процессе постепенно начинает утрачиваться целостное видение мира, что является негативным последствием дифференциации знания. «Чтобы дух человека не потерялся в мелочах», подчёркивал О. Конт, необходимо «изучение общих положений наук обратить в отдельную самостоятельную науку, которая смогла бы предупредить разрозненность человеческих понятий» ⁴².

Такой наукой, по его замыслу, должна стать позитивная философия. Термин «позитивный» (положительный) Конт использовал как синоним термина «научный», а позитивную философию рассматривал как методологию науки. По Конту, учёные, занимающиеся позитивной философией, должны были посвятить себя исследованию соотношения наук, их связи друг с другом, не претендуя на изучение какой-либо отдельной науки, но знакомясь с их общим состоянием. В свою очередь те учёные, которые занимаются специальными исследованиями, должны использовать результаты, полученные учёными, занимающимися общими положениями наук ⁴³. И если астрономические, физические, химические явления уже перешли в лоно позитивной философии, то социальные явления пока не стали предметом её анализа ⁴⁴.

Поэтому одну из своих задач Конт видел во внедрении позитивного метода в социальную физику (социологию). По замыслу Конта, это позволило бы представить в единстве неорганический и социальный мир, объединив науки о природе и социальное знание.

В концепции Конта неоднократно отмечалось, что само разделение наук, как оно сложилось в его эпоху, не может быть признано соответствующим идеалу научного познания. «Предмет всех исследований один, и мы подразделяем его только с целью обособить встречающиеся при его изучении затруднения, чтобы потом лучше справиться с ним» ⁴⁵. Этот идеал единства науки являлся отправным пунктом предложенной контовской классификации наук.

Идеи классификации наук Конт во многом заимствовал у А. Сен-Симона, секретарём которого работал в течение пяти лет. Опираясь на линейный принцип развития и считая, что его классификация удовлетворяет принципам порядка и прогресса, Конт выстраивал своеобразную лестницу наук в соответствии с возрастающей сложностью и степенью общности (математика — астрономия — механика — физика — химия — физиология социология). Эта классификация носила одновременно и прагматический характер, поскольку ставила задачу показать, в какой последовательности следует изучать науки. И хотя контовская классификация, построенная по принципу координации, была подвергнута критике как его современниками (Г. Спенсер), так и в более поздние периоды, в том числе и в рамках марксистской традиции, тем не менее в историческом отношении она может расцениваться как одна из первых систематических попыток построения единой картины мира. Другое дело, что исходные методологические установки, да и накопленный к этому времени эмпирический материал не позволяли Конту найти адекватное решение проблемы.

Целый ряд установок первого этапа позитивизма был сохранён впоследствии в неопозитивизме. Вопрос о построении единой «унифицированной» науки был одним из главных в обсуждаемой им методологической проблематике.

Неопозитивизм стремился решить проблему взаимосвязи различных научных дисциплин путём разработки языка, который бы относился к сфере позитивного знания и обеспечивал унификацию науки. «Мы не спрашиваем, — говорил Ф. Франк, — состоит ли мир из материи или ощущений. Мы спрашиваем: какой язык является наиболее подходящим для языка объединения?» ⁴⁶. Вслед за Франком Йоргенсен отмечал, что «необходимо объединить все науки таким образом, чтобы сделать возможным перевод каждого научного предложения на один, общий для всех язык» ⁴⁷.

Логический позитивизм исходил из предпосылки, что теория есть сжатая сводка опытных данных, а каждое теоретическое понятие может быть представлено как редуцируемое к высказываниям о результатах опыта. Поэтому язык, в котором фиксировались опытные данные, стал рассматриваться в качестве унифицирующего языка, обеспечивающего единство науки. Вначале для этой цели был предложен язык, который в качестве базисных эмпирических высказываний содержал предложения наблюдения («протокольные предложения»), рассматриваемые как фиксация «непосредственных переживаний» познающего субъекта.

Столкнувшись с парадоксами при обсуждении проблемы верификации и общезначимости предложений наблюдения, неопозитивизм стал рассматривать в качестве базисных эмпирические высказывания о явлениях, фиксируемых в терминах пространственно-временного описания. Поскольку же последнее предполагало использование языка физики, то он стал рассматриваться в качестве языка, объединяющего науку, к которому должны быть редуцируемы любые научные высказывания.

Принцип редуцируемости любого теоретического описания к физикалистскому являлся одним из основных программных положений в методологии неопозитивизма 1930-1940-х годов. Считалось, что такая редуцируемость позволит представить знание в виде некоторой целостной системы, образующей единую науку ⁴⁸.

Однако как только логический позитивизм попытался на практике осуществить программу физикализма, он сразу же столкнулся с непреодолимыми трудностями, поскольку сведение к физикалистскому описанию всех теоретических высказываний приводило к утрате специфического содержания научных теорий. В конечном счёте позитивизм вынужден был признать, что «конструирование теоретической редукции как строго дедуктивного отношения между принципами двух теорий, основанных на общих законах, связывающих теоретические термины, действительно является недопустимым упрощением, которое не имеет точного применения в науке» ⁴⁹.

Крушение редукционизма и физикалистской программы унификации науки продемонстрировало непродуктивность методологических установок позитивизма и потребовало по-новому поставить проблему синтеза научного знания. Необходимо было решать её с учётом качественной специфики знаний, полученных в различных отраслях науки, а также считаться с тем, что синтез и интеграция знания не обеспечиваются на путях программы редукционизма.

В поиске языка-посредника между теориями разных наук, который позволил бы интегрировать их, позитивизм наталкивался на высказывания, в которых формулируется научная картина мира и которые являются принципами, обеспечивающими как внутридисциплинарный, так и междисциплинарный синтез знаний. Но поскольку этот слой знания не анализировался в позитивистской философии, она не смогла адекватно решить проблему единства знания.

Иные подходы к решению этой проблемы были предложены в марксистской философской традиции. В ней использовались диалектические идеи, развитые в классической немецкой философии. Именно с этих позиций обсуждался вопрос о принципах построения единой научной картины мира.

Анализируя ситуацию развития науки в первой половине XIX века, Энгельс отмечал, что данные естествознания, противоречащие механической картине мира, уже к середине XIX века закладывали основы формирования новой картины природы как системы представлений о развивающихся объектах и процессах. Отдельные фрагменты этой картины появились в естествознании в первой половине XIX века, но для её последующей разработки нужны были новые философские основания.

Для создания целостной и адекватной самой природе научной картины мира была предложена концепция форм движения материи. Её истоком была гегелевская идея генетической связи между основными типами взаимодействия («механизм», «химизм», «жизнь»), которая была перенесена в марксистскую диалектику природы и стимулировала разработку представлений о генетической связи форм движения материи.

Интересно отметить, что идеи взаимосвязи уровней организации материального мира находили свою разработку не только в философских концепциях, но и в рамках развивающегося научного знания. Так, Жоффруа Сент-Илер Исидор в работе «Общая естественная история органических тел» отмечал, что «организованные существа представляют два рода явлений, а следовательно, действий: с одной стороны, явления механические, физические, химические…, с другой стороны — действие особого рода, которое мы называем жизненным» ⁵⁰.

Жоффруа Сент-Илер И. развивал интересные идеи об общности законов природы. По его мнению «нет особых законов для неорганических тел, отличных от законов, управляющих телами органическими и живущими; нет существенного различия между физикой неорганической и физикой органической» ⁵¹. Можно, конечно, по-разному интерпретировать эти высказывания, но для середины девятнадцатого столетия (французское издание работы 1854–1859 годов) эти идеи носили явно прогрессивный характер.

Понимание природы как развития высших форм движения из низших позволяло выяснить действительные взаимоотношения между предметами различных естественнонаучных дисциплин. Оно обеспечивало своеобразную канву для синтеза их достижений и выработки внутри естествознания целостного представления о связях природных процессов. Что же касается идеи генезиса социальной формы движения из предшествующих природных взаимодействий, то она создавала предпосылки для синтеза естественнонаучной картины мира и научных представлений об обществе.

Развивая концепцию форм движения материи, Энгельс полагал, что уже наука его времени может реализовать эти идеи и создать единую научную картину мира. Но для этого нужно было всем наукам перейти к новому видению реальности, рассматривая исследуемые объекты как развивающиеся системы. В конце XIX столетия ещё не было оснований для реализации этой программы. Они сформировались значительно позднее, в науке второй половины XX столетия. И их реализация была связана со становлением нового типа научной рациональности, включающего формирование особой системы идеалов и норм исследования. Это была неклассическая рациональность, предполагающая отказ от прямолинейного онтологизма и базирующаяся на понимании относительности любой онтологии к средствам и операциям человеческой деятельности, в рамках которой фиксируется и изучается объект.

И хотя в марксистской традиции содержались продуктивные идеи о деятельностной природе познания, они не были использованы в достаточной мере при обсуждении проблемы единства науки. В анализе Энгельса идея развития объектов и идея деятельностного подхода не были органично взаимосвязаны, и в целом выдвинутые им идеи синтеза наук о природе развивались в русле классических представлений, которые в эту эпоху в самой науке ещё не имели серьёзной оппозиции.

Проблема единства знания обрела новые смыслы и потребовала новых подходов в связи с формированием в первой трети XX века неклассической стадии развития науки в рамках её дисциплинарной организации. В этот период произошли революционные изменения в целом ряде наук, и по-новому была поставлена проблема синтеза знания и построения единой научной картины мира.

Разработка этой проблемы была частью трансформации оснований науки, когда поиск новых онтологических принципов сопровождался преобразованием классических нормативов исследования и его философско-мировоззренческих оснований. В этот период решающий вклад в осмысление происходящих изменений в науке внесли выдающиеся естествоиспытатели, методологическая рефлексия которых породила немало оригинальных методологических идей, обеспечивающих прогресс в развитии знания.

Наиболее радикальные изменения, потребовавшие переосмысления классических представлений, произошли в физике, которая оставалась лидером естествознания. Становление и развитие теории относительности и квантовой механики потребовало коренных изменений всех основных блоков физической картины мира, а также системы категориальных смыслов, образующих её философские основания. Пришлось пересматривать привычные и на протяжении трёх столетий незыблемые постулаты: отказаться от противопоставления дискретного и непрерывного при описании физических объектов и ввести в физическую картину мира представление о корпускулярноволновом дуализме, потребовалось решать проблемы нового понимания причинности, учитывая принципиально вероятностное поведение микрочастиц, наконец, заменить ньютоновские представления об абсолютном пространстве и времени характеристиками пространственно-временной структуры мира, открытыми теорией относительности.

Однако синтез всех этих представлений в рамках целостной физической картины мира оказался весьма сложной задачей. Прежде всего обнаружились принципиальные трудности в объединении пространственно-временного и причинного описания микрообъектов. Попытки включить в физическую картину мира наглядные образы микрообъектов, обладающих корпускулярно-волновыми свойствами как движущихся в трёхмерном пространстве и детерминированно изменяющими свои состояния с течением времени (представление Шрёдингера о волновых пакетах, представление Луи де Бройля о волне-пилоте), не привели к удовлетворительному решению проблемы. Они либо не находили опоры в эмпирических фактах, либо приводили к парадоксам (парадокс неустойчивости волнового пакета). Чтобы обосновать объективность квантовомеханического описания, были предложены иные подходы. Решающую роль здесь сыграли методологические идеи Н. Бора.

Он развил идею относительности фиксируемых в познании свойств объекта к средствам наблюдения. Отмечая, что макроприбор выступает обязательным посредником между познающим субъектом и изучаемым микрообъектом, Н. Бор показал, что наличие несовместимых типов приборных ситуаций исследования объекта приводит к различным картинам его описания — либо пространственно-временного, либо причинного. Тем самым пришлось отказаться от классической картины мира, в которой оба типа описания давались одновременно и совместно. Но в то же время, писал Н. Бор, «не может быть и речи о совершенно независимом применении идей пространственно-временного описания и причинности, которые лишь вместе дают естественное обобщение классического способа описания» ⁵².

Сложившаяся ситуация приводила к объективной необходимости отыскания новых способов построения научной картины мира. та проблема нашла своё решение в разработке Н. Бором принципа дополнительности. Как отмечал сам Бор, «в физике слово «дополнительность» употребляют, чтобы характеризовать связь между данными, которые получены при разных условиях опыта и могут быть наглядно истолкованы лишь на основе взаимно исключающих друг друга представлений» ⁵³.

В методологическом отношении принцип дополнительности обосновывал различные способы описания реальности, при этом сами картины реальности выступали уже как дополняющие друг друга. На этот аспект обратил внимание ещё В. Гейзенберг, отмечая, что Н. Бор советовал применять обе картины, называя их дополнительными. «Обе картины, естественно, исключают друг друга, так как определённый предмет не может в одно и то же время быть и частицей (то есть субстанцией, ограниченной в малом объёме) и волной (то есть полем, распространяющемся в большом объёме). Но обе картины дополняют друг друга. Если использовать обе картины, переходя от одной к другой и обратно, то в конце концов получится правильное представление о примечательном виде реальности, который открывается в наших экспериментах с атомами» ⁵⁴.

Фактически в результате введения принципа дополнительности в физике оказалось возможным вести речь не об одной картине, описывающей реальность, а о двух взаимно дополняющих картинах. Такое введение дополнительного описания вовсе не свидетельствовало об утере объективного описания реальности, но характеризовало принципиально новую ситуацию, сложившуюся в науке и связанную с открытием новых типов объектов, «которые обнаружили неожиданные ограничения для привычных идей» ⁵⁵.

Это был своеобразный урок, преподанный физикой, который Н. Бор предлагал осмыслить. «Мы получили урок и по линии теории познания, причём урок этот касается и тех проблем, которые лежат далеко за пределами физики… этот урок позволяет нам подметить в разных областях общие черты и тем самым содействовать стремлению к единству знаний» ⁵⁶. Бор обобщил принцип дополнительности, пытаясь придать ему общенаучный статус. Он предложил использовать его не только в соседних с физикой науках, таких как биология и психология ⁵⁷, но при рассмотрении гуманитарных проблем, в частности при объяснении различий в культуре, сложившихся в разных обществах.

Эти различия, по мнению Бора, могли быть описаны на основе понятия дополнительности. «Мы поистине можем сказать, что разные человеческие культуры дополнительны друг к другу. Действительно, каждая культура представляет собой гармоничное равновесие традиционных условностей, при помощи которых скрытые потенциальные возможности человеческой жизни могут раскрыться так, что обнаружат новые стороны её безграничного богатства и многообразия. Конечно, в этой области не может быть и речи о таких абсолютно исключающих друг друга соотношениях, как те, какие имеют между дополнительными данными о поведении чётко определённых атомных объектов. Ведь едва ли существует культура, про которую можно было бы сказать, что она полностью самобытна. Наоборот, все мы знаем из многочисленных примеров, как более или менее тесный контакт между разными человеческими обществами может привести к постепенному слиянию традиций, из чего рождается совсем новая культура» ⁵⁸.

Введение принципа дополнительности и его обобщение было попыткой преодоления своеобразного противоречия, складывающегося в науке при описании исследуемой реальности (построения картины мира) и связанного с «расслоением» целостной онтологии.

Программа Н. Бора эксплицировала связь онтологических постулатов науки и предметной структуры деятельности, в рамках которой могут быть выявлены соответствующие характеристики реальности. Она выражала новые идеалы рациональности, которые обеспечивали прорыв науки к освоению новых типов объектов.

Если в рамках классической науки описание объектов основывалось на предположении о достаточно жёстком и чётком разграничении их поведения и средств их исследования, то ситуация меняется «как только мы переходим к явлениям, подобным индивидуальным атомным процессам, которые по своей природе существенно определяются взаимодействием исследуемых объектов с измерительными приборами, характеризующими экспериментальную установку» ⁵⁹. В этой ситуации оказалось «недопустимым пренебрегать взаимодействием между объектом и измерительным прибором, что было характерно для механической картины природы» ⁶⁰.

Фактически в науке этого периода утверждались новые идеалы объяснения, описания и обоснования знаний. В отличие от идеалов классической науки они полагали, что объективность и предметность знания не только не исключает, а напротив, предполагает учёт взаимосвязей изучаемого объекта со средствами эксперимента и наблюдения.

Как подчёркивал В. Гейзенберг, «общепринятое разделение мира на субъект и объект, внутренний мир и внешний, тело и душу больше неприемлемо и приводит к затруднениям…, в естествознании предметом исследования является уже не природа сама по себе, а природа, поскольку она подлежит человеческому вопрошанию», «мы должны помнить, что то, что мы наблюдаем, — это не сама природа, а природа, которая выступает в том виде, в каком она выявляется благодаря нашему способу постановки вопросов» ⁶¹. Как отмечал Н. Бор, новая физика вынуждает нас занять позицию, напоминающую мудрый совет древних: добиваясь гармонии человеческой жизни, никогда не забывай, что на сцене бытия мы сами является как актёрами, так и зрителями ⁶².

Разработка и экспликация идеалов неклассической рациональности позволили физике применить новую стратегию исследований. В отличие от классических образцов, когда построение новой теории предполагало предварительное формирование картины мира, физика XX века стала строить фундаментальные теории, не дожидаясь, когда будет построена относительно завершённая система общих представлений о реальности. В качестве исследовательской программы стали использоваться отдельные фрагменты картины мира в сочетании с экспликацией схемы метода, представленного новыми идеалами и нормами исследования. Но и после формирования основания новых теорий обнаруживались трудности построения целостной и относительно завершённой картины физической реальности. В этих условиях объективация теоретических моделей и семантическая интерпретация связанного с ними математического аппарата достигалась за счёт применения принципа дополнительности, который соединял фрагментарные онтологические образы как некоторые проекции, срезы с реальности, совместно репрезентирующие характеристики исследуемых объектов.

Н. Бор полагал, что такого рода способ систематизации научного знания, не связанный с идеалом целостной научной картины мира, может стать магистральной линией развития не только физики, но и всей науки. И его экстраполяция идей дополнительности на область гуманитарного познания по существу была одним из шагов к обоснованию этой программы. Однако в русле неклассических представлений была выдвинута и другая программа единства знания. Её отстаивал, например, А. Эйнштейн, полагая, что идеал единства физической картины мира должен быть сохранён и что будущее развитие физики сумеет синтезировать пространственно-временное и причинное описание природы в целостной картине физического мира. При этом Эйнштейн и в своей исследовательской практике и в методологической рефлексии исходил из идеи взаимосвязи онтологических постулатов и обобщённой схемы метода, в рамках которой выявляются соответствующие характеристики физической реальности.

Нужно сказать, что программа Эйнштейна обладала значительным эвристическим потенциалом, но он обнаружился позднее, на этапе интенсивной разработки теории квантованных полей. Развитие этой теории во второй половине XX века значительно продвинуло процессы синтеза релятивистских и квантовых представлений. Последующее развитие синергетики и термодинамики неравновесных систем создали предпосылки для построения целостной физической картины мира, в которой причинные и пространственно-временные характеристики квантовых объектов не противопоставляются друг другу, и выступают фрагментами единой картины при описании этих объектов в терминах самоорганизации (работы И. Пригожина, Г. Николиса, М. Эйгена и других).

Но все эти новые подходы возникли позднее. Они предполагали формирование в науке представлений об объектах как динамических самоорганизующихся системах. Такие представления стали утверждаться в науке лишь к середине нашего столетия во многом благодаря развитию кибернетики и теории систем и применения в различных науках их категориального аппарата. Но в 1930-х годах физика ещё не имела достаточных средств, чтобы подойти к новому целостному видению объектов. Отсутствие наглядных образов сложных самоорганизующихся систем, закреплённых в науке и культуре этого исторического периода в качестве символов понимания мира, не позволило включить соответствующие представления в физику и создать на этой основе целостную картину физической реальности ⁶³. Поэтому предложенный Н. Бором способ описания реальности через «дополнительные» картины мира, по-видимому, был одной из немногих возможностей представления единства физического знания в этот исторический период.

Появление новых идеалов рациональности в физике длительное время соседствовало с сохранением прежних классических идеалов в ряде других дисциплин, что увеличивало степень дисциплинарной Гетерогенности науки. Но изменения в стратегии научного поиска, произошедшие в науке, традиционно воспринимавшейся в качестве лидера естествознания, не могли не сказаться на состоянии проблематики синтеза знаний. Она начинала приобретать новые очертания, представая уже не только как проблема поиска онтологических принципов, обеспечивающих единство картины мира, но и как проблема коррелятивности этих принципов некоторой схеме метода познавательной деятельности, которая представлена системой идеалов и норм исследования. А это означало, что проблема построения общей научной картины мира увязывалась с проблемой единства идеалов научности.

Возникала новая задача, связанная с пониманием иерархичности системы методов, выявления в них особого слоя инвариантов, который создаёт предпосылки для разработки онтологических постулатов, общих для различных дисциплин.

Выделение этих слоёв в картине исследуемой реальности и идеалах исследования различных дисциплин возникало в процессе взаимодействия наук. Процессы этого взаимодействия значительно усилились в конце XIX — первой половине XX столетий и были связаны с трансляцией методов и онтологических принципов из одной науки в другую. Формирование нового знания в различных научных дисциплинах во многом было обусловлено усиливающимися процессами подобной трансляции.

Когда различные видения реальности и различные идеалы и нормы исследования сталкивались в одном исследовательском пространстве, то это приводило к формированию особого типа понятий, которые приобретали эвристическую значимость не только в отдельной конкретной отрасли знания, но и целом ряде других наук. Эти понятия получили название общенаучных. Являясь продуктом интеграционных процессов, они формировали своеобразный каркас для построения общенаучной картины мира. Среди совокупности общенаучных понятий особый статус в первой половине XX века приобрели понятия, характеризующие различные типы системной организации объектов, общие принципы их взаимодействия, функционирования и развития. Они разрабатывались прежде всего в кибернетике и теории систем, а также входили в категориальный аппарат науки благодаря освоению больших систем в производстве.

Идеи целостности (несводимости свойств целого к сумме свойств отдельных элементов), иерархичности и самоорганизации, взаимосвязи структурных элементов внутри системы и взаимосвязи с окружающей средой становятся предметом специального анализа в рамках различных научных направлений — в биологии, космологии, химии, физике, социальных науках. Видение исследуемых объектов как сложных самоорганизующихся систем создавало дополнительные импульсы к объединению различных дисциплинарных онтологий и интеграции соответствующих наук.

Обмен парадигмальными принципами между науками, обозначившийся уже на этапе классического периода дисциплинарного естествознания, становится значительно более интенсивным в эпоху возникновения неклассической науки. И в первой половине XX века в системе дисциплинарно организованной науки возникают особые подсистемы тесно связанных между собой дисциплин, объединяемых общими представлениями о мире.

Это был существенный шаг к формированию целостной и непротиворечивой научной картины мира. Примерно к середине XX века сформировалась устойчивая связь физики, химии, космологии, благодаря чему в науке сложилась обобщённая система представлений о неживой природе, уровнях её структурной организации и их взаимодействиях.

Физика сыграла главную роль в создании этой картины, поскольку применение её теорий и методов в космологии и химии привело к открытию Метагалактики, обнаружению особенностей её эволюции (модель горячей Вселенной), связанных с появлением различных уровней организации материальных систем от элементарных частиц, атомов и молекул до макротел, планет, галактик и их скоплений. Переход же от одного уровня к другому и процессы, характеризующие взаимодействия каждого из уровней, описывались физическими теориями и теориями химии.

В принципе эту систему представлений можно было бы обозначить как физическую картину мира, которая, однако, уже не претендовала на всеобщность, а лишь на статус фрагмента общенаучной картины мира, описывающего неорганическую природу.

Рядом с ней сформировалась картина, объединившая достижения наук о жизни, которую Вернадский обозначал как «картину мира натуралиста». Она складывалась в результате интеграции различных биологических дисциплин — генетики, экологии, цитологии, систематики, физиологии и других, — пограничных наук, таких как биохимия и биофизика, науки о земле, кибернетика и теория систем. Её можно обозначить как картину биологического мира, поскольку фундаментальные представления системы биологических дисциплин играли главную роль в её формировании.

Наконец во второй половине XIX века и особенно интенсивно в XX столетии стали возникать системы представлений, конкурирующие между собой и претендующие на статус картины социального мира. Развитие этой картины обеспечивалось интеграцией различных социальных и гуманитарных наук.

По существу, к середине XX столетия дисциплинарно организованная наука благодаря усилению интегративных связей между её дисциплинами сформировала три основных подсистемы общей научной картины мира — представления о неживой природе, сфере жизни и обществе. Но связь между этими подсистемами ещё не была органичной. Она осуществлялась за счёт представлений о развитии мира, которые во многом относились к области философских идей, подкрепляемых отдельными научными фактами, но ещё не получившими статуса собственно научных принципов. Ситуация стала меняться на современном этапе развития науки, вступившей в новую, «постнеклассическую» стадию своего развития, характеризующуюся резким ускорением процессов дисциплинарного синтеза знания.