Никита Глебович Алексеев:
Комплексный подход: узлы дискурса

Вводный поясняющий прецедент

В основу дискурса о комплексном подходе положена логика следующего случая. Сегодняшняя судьба слов (и, соответственно, стоящих за ними представлений, понятий, категорий), история их выдвижения на авансцену, — так сказать, в поле знаковости, — часто бывает непредсказуемой, а порой и мистичной. Так, более полутораста лет назад В. Г. Белинский в одном из своих годичных обзоров отечественной литературы «перетащил» из немецкой философской классики в российскую словесность триаду «абстрактное — рефлексия — конкретное». Действие это подверглось ревнителями национального своеобразия (А. А. Шахматов) жёсткой обструкции за засорение, и, тем самым, нанесение ущерба родному языку.

Дело не в том, кто из них был «правее» — В. Г. Белинский или его критик, — интересна дальнейшая судьба указанных слов. «Абстрактное» и «конкретное» как-то незаметно и сразу начали приживаться в языке, порождая через и вокруг себя новые смыслы и языковые формы, проросли по всей «толще» русского языка, и всеми его носителями ощущаются как родные, внутренне ему присущие. Центральный же член связки — «рефлексию» — постигла иная участь: не став точкой прорастания, она долгие годы влачила малозаметное существование на страницах специальных академических трудов. И только за последние десятилетия «рефлексия» (как слово, понятие, категория) начала активно вторгаться в социокультурные дискурсы в качестве особой сущности, вокруг и посредством которой начинает разворачиваться нечто важное и общезначимое. Другими словами, она стала (становится) неотъемлемой реальностью и действительностью уже нашей текущей жизни.

Может показаться странным, что в заметках о комплексном подходе, в попытке выявить основные его черты и особенности, мы начали совсем с другого, прямого отношения к нему не имеющего. Представление о странности (а то и надуманности) будет вполне обосновано, но только при одном условии: когда мы не включаем в свой дискурс техники культурного прецедента, то есть отрицаем возможность переносить структуру одного, уже бывшего процесса на другой, ныне существующий.

Мне представляется, что существует достаточно продуктивная аналогия между «судьбой» «рефлексии» и, соответственно, «судьбой» «комплексности». Так, уже на первом, примитивном и чисто внешнем, уровне они оказались вытесненными: первая — объективными онтологическими представлениями о процессе познания (схватывания), и сам его механизм оказался не у дел; вторая — верой в научность (система как наиболее адекватная модель объекта вообще), и приматом такой модели по отношению к практике её реализации (организации действия).

Системность и комплексность, системный и комплексный подходы внутренне связаны между собой. В этой их связи и различии необходимо разобраться. Собственно, именно в этом и заключается одна из основных целей данных заметок. Иначе мы, сами того не замечая, можем попасть в ситуацию игры в слова, например перелицовывать всё то, что нам известно о системности — в комплексности.

О подходе как единице и категории

Предварительно по принятым в философии канонам следует обсудить более широкую категорию: категорию подхода. Подход (как и сродственные ему категории — метод, способ и так далее) схватывает в нашем мыследействовании нечто и индивидуальное, и общее для других, лежащее, как думается, в особенностях продвижения действия к задуманному результату. Особенности эти таковы, что отличают подход от метода или чего-либо другого. В обыденном словоупотреблении и даже в философских дискурсах два приведённых слова по своему употреблению нередко синонимичны и используются для избежания повторов, либо для подчёркивания определённого нюанса проводимой мысли, подчеркну — нюанса и не более. В то же время автору неизвестны какие-либо специальные публикации по подходу как особой категории. Последнее конечно не значит, что данная категория не рассматривалась. Рассматривалась, — но как бы мимоходом, не сама по себе, а в связке с другими категориями, играющими первостепенную роль. Поэтому это никак не может повлиять на констатацию: в указанном качестве подход не анализировался, не стал «фигурой» философско-методологических изысканий.

Впрочем, за одним исключением. Г. П. Щедровицкий на одном из вводных, открывающих серию, семинаров, поднял эту тематику. Из его доклада и последующих обсуждений память сохранила следующее: во-первых, важность разбора категории подхода для методологического движения; во-вторых, внутренняя сложность этой категории; в третьих, ряд образцов подхода, как бы намётки к их будущей типологии. Среди подходов указывались деятельностный, системо-мыследеятельностный, системный — и в том числе комплексный. Всего же перечислялось одиннадцать типов. К сожалению, каких-либо серьёзных последствий (специальных статей, дальнейшего развития обсуждения уже в других тематизмах) данные разработки не имели. По крайней мере я их не знаю, или они обошли меня стороной.

Причина тому, на мой взгляд, — общая неготовность участников поднять эту тематику, то есть фактически то же самое, что уже затрагивалось нами в первом пункте данных заметок. Постараемся же здесь, используя в качестве подручных средств то, что фиксировалось на семинаре, а также сопоставление подхода и метода, хоть немного, но продвинуться, пусть в первичных приблизительных характеристиках.

Начну с самого простого и банального, но возможно, и самого главного. Подход и метод имеют различную динамику, как бы фазу самодвижения и развития: первый только становится, второй уже стал. Первый ещё не получил своего внутреннего и внешнего определения и «озабочен» им, в силу чего напряжен и находится в поиске. Второй уже «успокоился» и отстоялся в первую очередь за счёт выявления, фиксации и объективации исходных метафизических предпосылок, выраженных в доступной и принятой форме, что ведёт к наращиванию техник, а в их обоснование выстраивания области ограничений, сфер приложений и так далее.

В развитии подхода также происходит нечто аналогичное, и важно определить ту точку движения, перегиба, когда подход начинает — если это удаётся его адептам — превращаться в метод. Думается, было бы крайне интересно проанализировать в истории науки Нового Времени в указанном аспекте трансформацию подходов в методы (на примерах рационалистического, дедуктивного, индуктивного и т. д. «подхода — метода»), — но, конечно, эта тема далеко выходит за рамки предмета проводимого дискурса.

Заканчивая данный фрагмент, хотелось бы выдвинуть следующее предположение: в подходе верховным является целеполагание, цель является определяющей, средства же её достижения только начинают вырабатываться; в методе — полагаются средства, через которые сама по себе определяется цель, целеполагание заменяется целеопределением, и средства становятся ведущими.

Модальность дискурса и его основные задачи

В проблемном (направленном на других, на другое мнение), и одновременно проблематизирующим (где сомнению подвергаются собственные мысли и тезисы) изложении существенен выбор модальности. Вряд ли он может быть ассерторическим (чисто утвердительным), состоящем в последовательности утверждений, как оно есть «на самом деле». Более адекватен рассмотрению возможностей дискурс в том ключе, когда анализируемое трактуется согласно древнему ведийскому тезису: «Что есть — то есть и не есть, что будет — то будет и не будет, что было — то было». В таком залоге комплексный подход трактуется как возможный, для него есть основания, но неизвестно, реализуются ли они. Все это необходимо ещё взвесить.

Чтобы сделать это, надо, на мой взгляд, решить несколько задач. Намечу четыре из них, кратко акцентируя их основной смысл:

1. Необходимо выявить основную смысловую линию, категориальный кортеж, характеризующий комплексный подход. А он выявляется в точке возникновения ведущих смыслов, что предполагает краткую социокультурную реконструкцию. Иными словами, через традицию следует определить, в чём формировались смыслы комплексного подхода, чтобы выявить ведущие его установки.
2. Надо проанализировать ныне существующие потенции уже выявленной смысловой линии, которые проявляются прежде всего по фактам бытия в действительности «заказов» и «требований» к технологизации ядерного содержания. Эта задача, на мой взгляд, прежде всего связана с уяснением трансформации ранее заложенного в новых (современных) социокультурных условиях, в преобразовании предзаложенного согласно этим условиям.
3. Надо определить различия и связи комплексного подхода с другими подходами, и в первую очередь — с системным. Думается, что решение этой задачи может прояснить ряд характеристик комплексного подхода а также определить группы (ансамбли) технических средств его реализации.
4. Надо постараться — насколько это окажется возможным — прояснить способы и пути реализации комплексного подхода в случаях реально осуществляемой практики: в первую очередь в организованном обучении и воспитании.

Предпосылка возникновения комплексного подхода в науке

Появление новых подходов — всегда результат крупных сдвигов социокультурной жизни, свершающихся в ней изменений. И нельзя просто так придумать новый подход за кабинетным столом; в индивидуальной творческой работе оформляется лишь то, что начало прорастать, приобрело некоторую жизненность. При удачности оформления нечто сделанное начинает привлекать к себе внимание, втягивать соответствующие теоретические и практические деятельности, новые лица. Последнее хорошо документируется историческими свидетельствами. Итак, соотносимость возникновения подхода и кардинальных изменений условий является фактом, который необходимо учитывать.

Возникновение комплексного подхода можно датировать началом второй половины нашего века, хотя этому, естественно, предшествовали «толчки» или шаги, в которых намечались существенные моменты далее развиваемого конструкта. Можно выделить две отправные точки возникновения комплексного подхода.

Первая из них связана с прогрессивным нарастанием сложности изучаемых объектов, прежде всего в биологии и психологии. Сложность, помимо чисто технического момента увеличения количества компонентов изучаемого, состояла в том, что перестал срабатывать привычный аналитический путь исследования. Так, например, уже в гештальт-психологии 1920–1940-х годов при изучении проблем восприятия и мышления обнаружилась «объяснительная несводимость» качества целостных образований к свойствам составляющих их элементов — например, особенности возникновения и «поведения» образа из образующих его отдельных ощущений. В связи с этим было постулировано наличие особого качества образа как целого, что повлекло за собой значительные последствия.

Фиксируя этот хорошо известный из истории психологии поворот, разберёмся в тех следствиях, которые он имел для психологического истолкования вообще, поскольку очевидно, что сама по себе трактовка феномена восприятия и мышления для нас здесь вряд ли может представлять какой-либо интерес. В наиболее отчётливом виде это было сформулировано М. Вертгаймером, утвердившем уже рационалистический (в отчуждённой от какого-либо конкретного факта форме) тезис о структуре как наиболее важной категории психологии. И этот момент принципиален.

В своё время автору данных заметок пришлось писать для БСЭ статью о гештальт-психологии, в процессе чего он задумался над простым на первый взгляд вопросом — а что же сделали гештальт-психологи? Собственно, их конкретное достижение в общем массиве психологических фактов занимает скромное место, а тем не менее для работающих, продвигающих психологическую науку вперёд, исследователей их работа остаётся существенной. Ответ поначалу был неожиданным: они просто ввели понятие структуры, иными словами (более подходящими к контексту проводимого дискурса) — создали или ввели особый новый подход, назовём его структурным. Данная идея начала «заражать» (по выражению Л. Н. Толстого) другие гуманитарные дисциплины, что легко документировать. (Приведу только один пример. Мы (в смысле — очень многие) сейчас широко пользуемся термином «парадигма», введённым Т. Куном. Так вот, попробуйте определить его преемственность и родственную связь со структурой гештальт-психологов. Кстати, сам Т. Кун специально ссылался на них как на предшественников собственных разработок.)

Вернёмся и продвинемся далее. Структурность, категория структуры как центральная, породили своё особое категориальное окружение в системе философских, методологических и научных разработок, получивших общее наименование холизм, то есть то, что ставит целостность на первое место. С категорией структуры оказались связанными такие категории как целое и часть, элементы, связи и некоторые другие.

Движение — и достаточно напряжённое, с сильным энергетическим зарядом — было задано, и от него пошли различные толкования и интерпретации. Требовался качественно новый шаг. Он был сделан в 1950–1960-е годы введением понятия «система». Для справки укажем на Л. Берталанфи с его теорией систем, хотя конечно, он был не единственным «оформителем» событийного гуманитарного сдвига.

Суть произошедшего, конечно, не в том, что одно центральное слово было подменено другим, хотя как факт это имело место. В качестве отступления и в первую очередь для исследователей по педагогике напомню те не такие уж далёкие случаи, когда все буквально вдруг оказывались то сторонниками программированного обучения (слово «программа» становилось центральным, вытесняя ранее привычное), то «проблемного» и, уже в наше сегодняшнее время, «личностно ориентированного» с соответствующим набором терминов. А при всём том где-то в глубине, о чём вроде бы неприлично и говорить, сохранялось убеждение, что в практике этих исследователей мало что изменяется. Сказано это не в порядке критики: просто мы далеко не всегда можем, не всегда способны (относится это и к автору в той же мере) уловить совершающееся.

Как предположение или гипотезу выдвину следующий тезис. В переходе от структурности к системности, от представления объекта как целостной структуры к его пониманию в качестве системы, был совершён переход от неопределённого и во многом ещё частичного (с не доведёнными до уровня техник принципами) подхода — к предельному, касающемуся всего и вся, за которым ничего другого уже не видится, к онтологическому видению, видению-требованию представлять любой сложный объект как систему, да и действовать с ним как с системой. Так окончательно оформилась общая теория систем и соответствующий ей системный подход в его первых редакциях.

Уже в его рамках началась новая волна дифференциации. В частности, внутри этих дифференциаций начал развиваться комплексный подход. Такова, по-видимому, первая исходная точка его возникновения. Если же принять такое предположение, то очевидно и его основное следствие. Оно несколько парадоксально: в комплексном подходе многие особенности системного подхода оказываются сохранёнными, но в трансформированном виде. Возможно, трансформации дойдут до предельных оснований. Но это ещё требуется выяснить.

Предпосылка возникновения комплексного подхода в социотехнике

Вторая исходная точка комплексного подхода находится уже совсем в иной сфере: не в научном изыске, а в инженерии. В современной философской трактовке у инженерии другой по сравнению с наукой тип рациональности: не исследования как главенствующего и определяющего подход типа деятельности и мыследеятельности, а проектирования и конструирования. Эта рациональность, бесспорно, не отрицает исследование как таковое, однако ставит его в зависимость от целей и развития практики.

Как и в первом случае, это имело свои предпосылки, которые достаточно известны, чтобы на них здесь специально останавливаться, поэтому без предыстории сразу же постараемся описать эту вторую точку порождения комплексного подхода. Датировать её можно первыми двумя послевоенными десятилетиями, когда начинало возникать в разных формах социотехническое движение. Большинство из членов ММК познакомилось с ним при проработке книги Д. Гуда и Р. Маккола «Системотехника», само название которой весьма симптоматично. Под ним, по видимости, скрывался завуалированный призыв к систематическому техническому продумыванию или мышлению. Систематическому, то есть в первую очередь последовательному. Вроде бы само по себе это банально, поскольку любое мышление должно быть систематическим, то есть последовательным. Но значит, за этим скрывались определённые обстоятельства.

По функции они схожи с теми, что были ранее выделены для науки: наступило такое повышение сложности, в рамках которого начали давать сбои привычные для инженерии приёмы и способы деятельности. Существенно также отметить свершившийся выход за пределы собственно инженерных задач, связанный прежде всего с вовлечением в технологические цепочки производства специалистов гуманитарных профилей. И это было в действительности так: начали проектироваться, а затем реализовываться, особые классы объектов — социотехнические системы, прежде всего разработки военных программ и космических систем. Например, информационная система СЕЙДЖ, различные прогнозирующие системы, системы ППБ (программирование — планирование — бюджет), и тому подобные.

В нашем анализе прежде всего важно уяснить, к чему это привело в «социо-производственном» плане, и как это начало осознаваться. В первом случае начали возникать особые «фабрики мысли» (типа хорошо известной «Рэнд Корпорейшн»), нацеленные на анализ последствий тех или иных масштабных технических мероприятий, мыслительную имитацию развиваемых проектов, разработку моделей реализации проектов и дальнейшего их развития и так далее, — то есть в целом были порождены новые виды деятельностей. Их осознание как вновь появившихся и необходимость их «связности» наиболее чётко, на мой взгляд, фиксируются в таком термине-образе, как «Большая проблема» (А. Б. Шеин). Именно Большая проблема выступила как объект социотехнического действия, вбирающего в себя и сливающего воедино социальное и техническое. Техническое при этом как бы потеряло свою автономность и независимость и было поставлено на службу социальной задаче. И в то же время социальное по типу действия стало пониматься и трактоваться в техническом залоге.

Такое слияние породило новый подход, который именовался по-разному: системным анализом, системным подходом, и, в том числе, комплексным подходом. В отличие от первого случая (науки), где системность — на то и общая теория систем — понималась как принципиальная и предельная характеристика изучаемого, в данном случае она начала трактоваться как конструкция, то есть нечто создаваемое, имеющее продукты особого рода — программы или проекты. Этот особый продукт и являлся разрешением Большой проблемы. Он был по ряду параметров близок к ранее возникшим онтологическим представлениям систем в науке, что и обеспечило возможность переноса на него не только сформированного языка и выработанных в науке моделей, но и сущностей более широкого порядка — а именно, ранее разработанных в науке категориального аппарата и общего видения. Иными словами, использования того сплава категорий, что были описаны нами в предыдущем дискурсе.

Рассуждая о второй ветви системного — так это осознавалось — подхода, принципиально выяснить, что послужило основным её предметом, той ведущей идеей, которая обусловила её специфику. Мне представляется (это достаточно общая точка зрения), что это была идея управления в её инженерном варианте. Именно в управление были перенесены выработанные в науке представления объекта как системы и применены инженерные методы конструирования и проектирования, именно в этом ключе трактовалась суть социотехники. В более широком плане была предпринята попытка, в чём-то успешная, а в чём-то нет, технологизировать управленческое мышление.

Во многом это было сходно с тем, что разрабатывалось в кибернетике, возможно, было и принесено из неё, однако рассмотрение этого увело бы нас далеко в сторону. Лишь следует отметить, что при таком замысле модель системы как организма (организмическая модель) оказалась смененной на модель системы как машины — технократическую модель; отсюда, кстати, и образ мегамашины, созданный Мамфордом.

Для нас существенно, что в системном подходе появилась новая специфическая категория — категория управления. Ретроспективно это просматривается даже по названиям наиболее привлекавших тогда внимание и наиболее обсуждаемых трудов Р. Л. Акоффа, Ст. Янга, Д. Клилланда (нами выбраны лишь некоторые исследователи, работы которых были тогда переведены на русский язык): «Системное управление организацией», «Планирование менеджмента», «Социальные технологии». Управление при этом начало трактоваться в широком аспекте как специфическое (а по организации — системное) воздействие на социальность в различных ракурсах и масштабах: от отдельно взятой организации или фирмы с целью, например, её модернизации (случаи наиболее массовидного практического применения) до осуществления крупномасштабных программ и проектов глобальных преобразований в природе, технике или человеческой деятельности. Во всех этих случаях само управление оказывалось тем, что было необходимо прорабатывать заранее, поскольку управлять приходилось большими количествами, а иногда и массами людей, вовлекаемых в процесс. Добавим — с некоторыми далеко не ясными заранее последствиями управляющих воздействий.

Промежуточное резюме

Можно выделить два источника, две отправных точки возникновения комплексного подхода: соответственно, в науке и в инженерии.

В науке соответствующая пра- или пред-форма этого была связана с конструированием особого объекта «системы», концептуализация которого вывела на передний план такие категории, как целое — часть, структура — элемент, связи, уровни и некоторые другие.

В инженерии, где она связывалась с решением «Больших проблем», также появились новые, ранее не присущие ей категории: социотехническое, управление и другие.

Оба эти движения в рамках своего обоснования слились в целое, различаясь по своей функции в нём: научное выступило как онтология, понимание реальности, инженерное — как реализация, конструирование новой действительности на основе такого понимания.

Масштаб действия оказался глобальным, не только породившим огромное количество интерпретационных теорий, но и меняющим общую структуру мыследеятельности.

Комплексный подход не может не основываться на идеях, его породивших. В нём в снятом и преобразованном (частично мы постараемся уяснить это далее) виде существует намеченный выше ансамбль категорий. Думается, не является случайным упоминание о комплексном подходе в публикациях проанализированного нами движения. Думается, что при таких упоминаниях фиксировались и некоторые отличия, присущие собственно комплексному подходу, но они не представлялись существенными.

Онтика и онтология

Всё сказанное выше ещё слишком абстрактно. Поэтому в попытке продвинуться к более конкретному пониманию комплексного подхода нам необходимо соотнести его с современными реалиями, пытаясь увидеть его своеобразие и отличие, но уже в очерченных рамках. Ведь может оказаться, что разработанные модели систем и понимание «Большой проблемы» сейчас могут быть отличны от образцов, заданных в рассматриваемой традиции.

Проживаемая фактическая сторона дел всегда спорна, отягощена спецификой различных мнений. Зачастую это приводит — и в первую очередь в теоретическом осознании — к релятивизации и обесцениванию фактов, затруднению выбора наиболее существенных из них. На мой взгляд, для выхода из такого положения можно воспользоваться различением онтики и онтологии. «Онтос» — бытие, «логия» — учение. Бытие и любое бытие всегда предполагает интерпретацию, дано в интерпретации, но ведь это не означает, что его нет. Фактически в данной цепочке рассуждений в определённом смысле мы повторили мысль Э. Гуссерля, его тезис о необходимости феноменологической редукции — идеи, которая реализовалась в его понимании логики и в проводимой им критике психологизма.

Сказанное может показаться очень далёким от практических дел, — впрочем, история уже не раз показывала кажимость такого понимания. Попробую обосновать это. Редукция, отслоение «онтоса» от возможных его «логий» (разных, противоречивых, просто несовместимых) даёт не просто любой факт, а факт, в который тем или иным образом «погружены» все логии и все люди — не только теоретизирующие, а все! Одни из них прямо задействованы в событиях, обозначаемых фактом как фактом бытия, даже не осознавая его, другие так или иначе соотносятся с ним, поскольку это влияет или может повлиять на условия их жизни сейчас или потом. В любом случае фактом здесь являются условия их деятельности. Они знают этот факт через те события, которые им обозначены и они это чувствуют, даже не рассуждая об этом. Онтосы в этом смысле выступают в качестве простейших единиц движущегося совместного бытия. Онтологемы трактуют это бытие.

Постараемся выделить на простом и повседневном примере значимый для нашего рассуждения событийный факт. В качестве него мы выбрали то, что именно сейчас начинают возникать и множиться различные новые объединения людей, характеризуемые по следующим критериям:

• открытостью этих объединений к вхождению и выхождению из них субъектов деятельности;
• как реальной, так и потенциальной мобильностью;
• полипрофессиональностью входящих в них лиц и соответственно необходимостью перепрофессионализации;
• быстрой сменой организационных форм реализации деятельности.

Указанное является онтикой, фактами, с точки зрения автора определяющими движение современной жизни и мыследеятельности.

Интерпретируя эту онтику и её указанные критерии, мы уже не можем, как мне представляется, оставаться на позиции ранее выработанных, ставших традиционными представлений о системе и об управлении, управляющем воздействии на неё.

Основанием для такого высказывания является то, что их выработка и конструирование базировались на статике. Базовой предпосылкой было представление о сравнительно постоянном и сравнительно долгоживущем объекте.

Возникает сомнение, даже самовозражение — вроде бы мы ломимся в открытую дверь. Кто сейчас не говорит о развитии, развитии принципиально всего, включая человека, его возможностей, способностей, условий его жизни и так далее? Ответить на это сомнение нелегко, но ответы уже давались. Как всегда — и это мне представляется справедливым — они лежат в иной плоскости: насколько справедливо наше представление о развитии как прогрессе; как взаимосвязан прогресс в одном отношении с регрессом в других, и — прошу прощения — не наступает ли вообще конец света.

Необходимо вернуться. Сделанный отход в метафизику был, на мой взгляд, нужен, поскольку в философско-методологическом размышлении всегда необходимо доходить до предела. Иначе оно остаётся спокойным, не напряжённым и вопросом уже становится, является ли оно, собственно, размышлением, а не его имитацией, то есть чисто рассудочной деятельностью по уже имеющимся и легитимизированным образцам.

Категориальное переоформление объектной действительности

Вновь появляющиеся онтосы, факты события и обозначаются по-новому, в иных категориях с целью рельефно отделить их от привычного понимания. Выскажем предположение, что для комплексного подхода, для его сути, могут оказаться адекватными две следующие категории: категория организованности и категория соорганизации. Полагая это, мы уже переходим от «чистых фактов» к их интерпретации, от «онтосов» к «онтологемам».

Следует отметить, что обе эти категории без формального придания им такого статуса были выдвинуты в ММК сравнительно давно. Сделаю небольшое примечание. Время составления специальных глоссариев для ММК ещё не наступило (правда, такая работа уже начата Л. Щедровицким и его коллегами), поэтому мы не можем использовать частотный анализ. Чисто качественно, тем не менее, можно отметить, что частота использования термина «организованность», особенно в работах по педагогическим проблемам, достаточно велика. Укажем также на брошюру С. Зверева и Е. Кондратьева, в которой понятие организованности было центральным. Сейчас же начинает активно входить в употребление категория соорганизации. Можно даже рискнуть высказать прогноз, что она станет модной уже в близком будущем.

Категория организованности выделяет объекты особого рода, объекты по своей природе «искусственно-естественные», конструируемые в мыследеятельности, что впоследствии осознается. Искусственные потому, что создаются мыследеятельностью, естественные, поскольку через предшествующую деятельность они как бы предзаданы в своём воспроизводстве, выступают как нечто само собой разумеющееся.

Думается, что в категории организованности моменты процесса (становления, закрепления, наконец, прекращения) куда более значимы, чем моменты фиксированного состояния. Организованность существует в своих переходах. Особенно такая процессуальная определённость организованности, выделение в ней динамического аспекта, становится заметной при сравнении этой категории с категорией системы, в которой моменты устойчивости и постоянности играют куда более значительную роль. Система как целое и существует благодаря своей устойчивости.

Существенно подчеркнуть и следующие различия (трактуемое в онтологическом плане в качестве вида и его рода) между системой и организованностью. Система всегда предполагает выделенность некоторого целого. Практически все имеющиеся модели систем от предельно общих до частных, строятся по принципу обособления целого в среде его «проживания», а уже затем анализируются в его структурах, связях и так далее, то есть в механизмах и функциях, определяющих успех или неуспех существования в среде. Для организованности эти представления также необходимы, но не являются ведущими.

Онтологически организованность можно представить как место пересечения некоторых пространств на некотором временном интервале. Она как бы составлена этими разнородными пространствами, каждое из которых может быть описано как система. В целом же уподобить организованность системе в связи с уже проведёнными рассуждениями становится затруднительно. Начатое сравнение может быть продолжено и далее, мы же завершим этот фрагмент обсуждения, подчеркнув то, что оно никак не имеет своей целью выставление оценки по типу «лучше — хуже». Напоследок приведём, на мой взгляд, любопытный пример из личного опыта, практически убедивший автора в важности овладения категорией организованности и её развития.

Так случилось, что был проведён небольшой мысленный эксперимент, который я и предлагаю повторить каждому, не утратившему любопытства. Как, наверное, большинство гуманитариев, я слежу за весьма интересными переводами современной французской философии. Взявшись за книгу «Воля к истине» одного из её корифеев М. Фуко, уже в самом начале чтения я споткнулся на термине «диспозитив». Переводчица книги С. Табачникова посвятила его разъяснению значительное место, придя в конце концов к выводу, что это очень трудный, хотя и предельно важный концепт Фуко, который и во Франции многие понять не могут. Когда же в голову пришло соображение, а не является ли диспозитив фактически организованностью, то все сразу стало на место, и уже с первых шагов проводимых в книге дискурсов можно было предсказать, (конечно, до определённой степени точности) их продвижение и результат. Такой мысленный эксперимент я и предлагаю повторить читателю.

Соорганизация как форма управления комплексом

Вид организованности, как он был вкратце выше обрисован в качестве объекта и конструирующей его категории, и может быть назван в отличие от системы — комплексом. Рассмотрим, как осуществляется управление комплексом.

Начнём снова с общего, пытаясь выяснить в чём же изменились существующие методы и способы управления по сравнению с предшествующими, и поставим это в соответствие с развиваемым понятием об организованности. Как можно, например, управлять пересечением различных пространств на некотором временном интервале? Логически рациональным представляется только один ответ: управлять ими — значит их соорганизовывать. Соорганизация выступает, таким образом, как вторая ведущая идея и категория комплексного подхода.

В переходе от традиционных форм управления к соорганизации для понимания последней необходима практически-чувственно осязаемая и схватываемая модель. Воспользуемся для этого рассуждением Н. Кузанского об актуальном и потенциальном — на модели шара. Действительно, представим себе место пересечения пространств в качестве особой поверхности, поверхности сфероида (шара). По Кузанскому она определяется тем, что центр такой поверхности — в потенции — может находиться в любой её точке. Актуально же он находится в некоторой или некоторых точках.

Переведём рассуждение об актуальности и потенциальности в дискурс об управлении. Тогда центр управления также может находиться в любой точке потенциально, а актуально находится либо в некоторой конкретной точке, либо в нескольких. Для большей адекватности модели впишем в шар правильный многогранник, например, тетраэдр, и заставим его двигаться. Тогда его вершины будут описывать на внутренней поверхности шара некоторые траектории. В моменты же остановки будут фиксироваться четыре точки, каждую из которых можно интерпретировать как особую точку управления, и все они оказываются связанными. Мне кажется, что данные геометрические образы рельефно представляют основную идею соорганизации — совместной организации, или организации, центр либо центры которой перемещаются с позиции одних участвующих в ней деятелей на позиции других.

Проиллюстрируем сказанное о категории соорганизации на примерах двух одновременно выполненных работ. Имеются в виду статья Г. П. Щедровицкого о поясах педагогического исследования и работа Н. Г. Алексеева о способах решения текстовых алгебраических задач. Первая из них была методолого-теоретической, вторая экспериментальной по своему характеру. При указанном их различии по общей направленности фактически решалась одна проблема: как можно соорганизовать в единой разработке методы исследования отличающихся друг от друга наук. И в конечном счёте в обоих случаях (что нами тогда обсуждалось и фиксировалось) проявилась примерно одна и та же последовательность, а более точно — правило обхода. И что важно отметить, оно была соорганизовано, то есть структурировано авторами. Кратко опишем эту последовательность.

Итак, антропология (либо культурология), логика, психология, собственно педагогика, но в узком значении этого слова — как реализация в практическом действии. Следует также отметить, что данная последовательность фиксируется по типам работ специалистов различного профиля, втянутых, — но каждый по своему, — в решение единой задачи. Само это разрешение поставленных проблем в данном случае, на взгляд автора, было комплексным.

Ещё более резко схожее проступает в повседневной деятельности современных образовательных учреждений. Следует вдуматься в простой факт появления ранее не присутствовавших специалистов в их стенах. Так, например, анализируя состав специалистов детских садов города Москвы, Н. Я. Михайленко обнаружила, что их общее число для отдельного учреждения колеблется в размерах от 5 до 10. Наряду с традиционными фигурами воспитателя, няни и директора, появились психологи, логопеды, преподаватели дзю-до, танцев, верховой езды, и другие. Аналогичное можно заметить и в школе, для чего достаточно указать на появление там таких становящихся значимых фигур как социальный педагог, валеолог, психолог и другие.

Конкретно не описывая, — поскольку это особая задача, — способы их включения в жизнедеятельность школы, следует отметить, что соорганизация их позиций, их деятельности, становится актуально необходимой управленческой задачей. Такого типа примеры легко приумножить, все они одной природы, связанной с усложнением совокупной деятельности, обусловленной переструктурированием образовательного пространства.

Заключительное замечание

Завершая, коснусь основной цели данной публикации. Я был далёк от мысли выделить и обозначить основные реперы комплексного подхода, хотелось лишь отметить некоторые узлы возможного дискурса на эту тему. Не знаю, насколько это удалось. Я буду благодарен за любые замечания, вплоть до предельно жёстких.

Завершив данную работу, автор сам чуть не взялся за её коренную реконструкцию. Удержало простое соображение: если кого-то из методологической братии данные заметки на что-то могут подтолкнуть, то поставленная общая задача решена. И слава богу, других претензий автор не имеет.