Леонид Владимирович Сморгунов:
Гуманитарные технологии и формирование политического события

Политическое событие

Используются следующие основные предпосылки анализа:

1. Мы исходим из принципиальной идеи конструируемости мира политических событий в средствах массовой информации; следовательно, политические события будут рассмотрены в аспекте «виртуальной реальности», создаваемой каждодневными передачами новостей на телевидении и в других средствах массовой информации; в этом отношении формируемый политический образ выступает как необходимая составляющая политического перформанса.
2. Нет раз и навсегда зафиксированного того или иного образа происходящего в политике; образ подвижен, он меняется в зависимости от характера «рамки» новостей, в которую он встроен; это — ситуативный политический образ; «рамки, — как подчёркивает Гай Тачман, — превращают непризнанное случившееся или аморфную беседу в заметное событие. Без рамки они были бы просто случившимся, просто разговором, непонятными звуками» [Tuchman, 1978, p. 192].
3. Создаваемый телевизионный или Интернетовский политический образ, с одной стороны, навязывается средствами информации; он представляет собой средство манипуляции общественным сознанием; с другой стороны, рамки манипуляции не являются жёсткими; здесь остаётся пространство для интерпретации образа.
4. Образ происходящего в политике является центральной символической фигурой новостной структуры передач; его роль состоит не столько в символизации государства, органа власти, политики, партии, сколько в символизации отношения между средствами массовой информации и публикой.
5. При анализе образа происходящего в политике мы будем исходить из коммуникационной природы данного феномена, из взаимодействия «Я» и «Другого», которое основывается на неустранимой инаковости содержания «Другого»; образ «другого» может стоять в отношениях оппозиционности, «далёкого», создавая напряжение в понимании, или в отношениях сопричастности, «близкого»; в этом смысле «субъект не выражает себя, но выражается кем-то и, следовательно, существует как часть мира другого… Субъект руководствуется воображаемым, являющимся даже более реальным, чем реальность»… [Castoriadis, 1998, p. 103].
6. Общество, в котором формируются события, является не моральным, а эстетическим обществом. В этом эстетическом отношении к действительности содержится потенциал быстрой смены впечатлений и картин, рождения и смерти бесчисленных героев, замены интерпретаций одного и того же событийного факта.

Не всегда достаточно отчётливо ясно, почему то, что происходит, приобретает значение события. Случающееся в частной и общественной жизни часто проходит если не мимо нашего внимания, то без видимой задержки в сознании. События же остаются. На них мы не только обращаем внимание, но и придаём им некоторое значение, значимость, пытаемся часто задержать их или символически воспроизводить. События составляют некоторую историю нашей жизни. Ясно, что мы являемся участниками событий, составляющих нашу историю, потому что в противном случае эти происходящие дела были бы внешними для нас, где-то происходящими, может быть интересными, но совсем не событиями для нас. События должны нас затрагивать, касаться. Интересные дела — это литература, которую мы читаем, когда отдыхаем от жизни, когда мы переносим себя в мир иных страстей и людей. Событие — не есть как в жизни, это не театр, а жизнь, её история. Творим ли мы её при известных обстоятельствах, или в межперсональном взаимодействии, или заполняя разрывы в ткани повседневности, или в поисках приключений, наша жизнь состоит из событий.

Не всякий факт повседневной жизни превращается в событие. Мы встаем утром, одеваемся, завтракаем, идём на работу и так далее, не отдавая себе отчёта в рутинности этих повседневных занятий. Если в процессе этого повседневного опыта всё происходит «как всегда», то нам не нужно особенно беспокоиться. События же врываются в нашу жизнь неожиданно, часто они нам навязываются, заставляя подчиняться ходу вещей. Эти неожиданности заставляют нас врасплох. В определённом смысле они являются «девиантными случаями» жизни. Подобные события мы зачастую не формируем, они врываются в качестве стихийного бедствия.

Политическая формула решения в данном случае такова: «Не добровольно избранное, а навязанное ходом вещей». Но есть события, которые создаются нами в общении с другими людьми. В этом отношении в любой структуре происходящего присутствует элемент так называемых «гуманитарных технологий». Под ними следует понимать конструирование нами посредством воображения целевой задачи общения в условиях его неопределённости. В этом процессе наша деятельность приобретает смыслонаправленность.

Политика, этика и эстетика

Ханна Арендт с присущей ей проницательностью относительно тенденций познания и их связи с политическим миром писала о различии между познанием того, что сделано самим человеком, и познанием события, которое вносит неопределённость в сферу человеческих дел. «Поскольку, во всяком случае в области человеческих дел, событие образует поистине фактуру действительности, составляя сверх того саму суть действительного, — писала она, — было бы крайне нереалистично как раз с ним-то и не считаться, то есть не быть готовым к тому, что произойдёт нечто не предусмотренное никаким расчетом» [Арендт, 2000, с. 393]. «Навязанное» и «добровольно избранное» события в политической философии постмодерна описывается в аспекте соотношения политики, морали и эстетики.

Говоря о социальном воображении и политическом, мы вынуждены переходить от постановки вопроса о связи политики и морали к связи политики и эстетики. На соотношение эстетической и этической проблематики политического обращают внимание Жан-Франсуа Лиотар, Ханна Арендт, Филипп Лаку-Лабарт, Вальтер Беньямин, Жан-Люк Нанси, Бенно Хюбнер. Но отмечается различие в подходах и интерпретациях. С одной стороны, этот интерес к эстетике в политической философии стимулирует современное прочтения кантовской «Критики способности суждения» как политико-философского сочинения, отвечающего, как считают, на вопрос «Как возможна свобода в феноменальном мире?» помимо морального долга.

Ханна Арендт писала о двух видах политической философии у Канта (первая содержится в «Критике практического разума», вторая — в «Критике способности суждения»), которые «резко отличаются одна от другой»: «То, что первая часть последней (Критики) по сути является политической философией, фактически редко упоминается в работах о Канте; с другой стороны, из всех его сочинений видно, я думаю, что для самого Канта тема «способности суждения» имеет больший вес, чем тема «практического разума». В «Критике способности суждения свобода описывается в качестве предиката власти воображения, а не воли, и власть воображения наиболее тесно связана с таким широким способом размышления, который является по преимуществу политическим, поскольку он даёт нам возможность поставить себя на место другого» [Arendt, 1961, p. 207].

С другой стороны, прямо противоположная позиция критики эстетического в политике находит выражение в философии Хюбнера о скуке как мета-физической побудительной основе прибавочной деятельности ради эстетико-эмоционального, которая выводит человека за рамки себялюбия в пространство отношений с другими и ради-других, то есть в сферу этического: «Мне кажется важным следующее: этический человек, проецированный на ДРУГОЕ, руководствуется ИДЕЯМИ, ВООБРАЖАЕМЫМ, неизменным, чтимым, мотивирующим деятельность, опосредствующим его отношение к миру; при этом не важно, как я не раз подчёркивал, соответствует ли этим идеям сигнификат, репрезентируют ли они нечто или ничто. Напротив, эстетическому человеку, де-проецированному на своё Я, приходится в своём непосредственном отношении к миру непрестанно обольщаться чувственно вопринимаемым, чтобы избегать себя. Этический экзистенциально обязанный человек повсюду окружён ожиданиями, тогда как от эстетического человека, с его эстетической точки зрения, никто и ничего не ожидает: ни Бог, ни общество, ни человек» [Хюбнер, 2000, с. 111]. Это противостояние этического и эстетического понимания человека и его жизни в обществе составляет центр и нерв современной оценки политического и форм политической деятельности. Это напряжение лежит в основании нашей оценки конструирования мира современных политических событий, то есть созвучных бытию политического сосуществования множества людей в современном полисе.

Публичность политического события

Но есть события, которые создаются нами в общении с другими людьми. В этом отношении в любой структуре происходящего присутствует элемент так называемых «гуманитарных технологий». Под ними следует понимать конструирование нами посредством воображения целевой задачи общения в условиях его неопределённости. В этом процессе наша деятельность приобретает смыслонаправленность.

Роль средств массовой информации в процессе производства политического события находится в этой связи в первом ряду. Жан Бодрийяр подчёркивает любопытный факт: современное проникновение происшествий в сферу политического (что совпадает с идеей Беньямина о переходе произведения искусства во имя своего воспроизводства в политическую сферу). Он пишет: «Цунами в Пакистане, матч по боксу между чернокожими в США, хозяин бистро, выстреливший в молодого человека и так далее — все события такого рода, некогда выглядевшими мелкими и аполитичными, благодаря мощи средств распространения получают социальный и «исторический» размах. Конфликтуализация событий, заполнявших раньше газетные хроники, обретает новый смысл; в происшествиях кристаллизуются новые формы политики, которые в значительной степени возникают благодаря масс-медиа. Эти различные факты являются «символическими действиями», но не независимыми, а возвращёнными в русло политической реальности» [Бодрийяр, 1999, с. 208]. В этом отношении мы живём в мире событий, созданных средствами массовой информации.

Событие публично, так как оно является совместным бытием людей, затронутых историей, рассказанной средствами массовой информации. Событие — это то, что случилось и которому мы придали публичный смысл, вынесли на обозрение, сделали доступным другим. Подобные события отличаются от исторических событий.

Сошлёмся здесь на проработку эпистемологического содержания категории «события», проделанной применительно к французской историографии Полем Рикером. В онтологическом смысле, пишет Рикер, под историческим событием понимается то, что действительно произошло в прошлом. Историческое событие в этом отношении имеет статус абсолютного свойства прошлого, но оно ещё связано с деятельностью живших людей, а также имеет в качестве человеческого прошлого содержание инаковости, абсолютного различия. «Этому тройственному онтологическому допущению — абсолютное прошедшее, прошедшее человеческое действие, абсолютная инаковость — соответствует, по Рикеру, тройное эпистемологическое допущение. Прежде всего, мы противопоставляем неповторимую единичность физического события или события человеческой жизни универсальности закона. Далее, мы противопоставляем практическую случайность логической или физической необходимости: событие — это то, что могло произойти по-другому. Наконец, инаковость находит свой эпистемологический эквивалент в понятии отклонения от всякой сконструированной модели или любого инварианта» [Рикер, 1998, с. 114–115].

Исторические события касаются нас посредством интерпретации и оценки. В принципе для «потребителей» этих событий важна не их действительная фактура, а смысл, вкладываемый в них сегодня. Чисто исторический интерес приобретает вопрос об отношении к этому событию их современников. Хотя и эти события конструируются, как показал Франсуа Фюре на примере Французской революции, однако подобное конструирование является «естественным» конструированием любых смыслов. Не всякое исторически случившееся приобретает статус события или может стать событием. В состоявшемся, уже произошедшем обнаруживается качество поступка. Именно поступок делает исторически случившееся предназначенным для события. Он совершается людьми не ради события, но для него. События вырастают из поступков, на которые решаются люди в своей жизни. Решиться на поступок означает преодолеть свою частичность. Современный событийный мир лишён этого качества.

Современный событийный мир конструируется независимо от того, есть ли поступки или их нет. Каждый день мир жаждет событий, и средства массовой информации поставляют их как промышленность производит вещи для потребления. «Событие» приобретает товарную форму, упаковывается и поставляется потребителю в требуемый момент. Как все в потребляемом мире может стать товаром для продажи, так всё может стать событием. Происходящее является сырым материалом для «производителя» события. Он должен вырвать происходящее из текучести и наделить его качествами событийности. Это напоминает деятельность художника-авангардиста, который вырывает обычный предмет из его «природной «среды и помещает на всеобщее обозрение в музейную обстановку. В этом отношении современный мир есть, конечно, эстетический мир, мир создаваемый для ощущений, для преодоления то ли скуки, то ли потери смыслов, но мир виртуальный, искусственный и технологичный. Ставками в этой игре являются смыслы, конструируемые с помощью «технологов» — журналистов, специалистов по общественным связям, имиджмейкеров, политтехнологов, писателей, гуманитариев в широком смысле слова.

Итак потребность в событии представляет собой исходный пункт размышлений об их конструировании. Мы не будем анализировать метафизические основания данной потребности, как и то, что эта потребность формируется как и любая другая потребность. Главное, что у современного человека есть нужда в потреблении событий каждый день. Чтение литературы (бульварной в особенности), проглядывание газет и журналов, просмотр телепередач, «лазание» по Интернету, поход на концерты или спортивные мероприятия, посещение презентаций и застолий — всё это, как и многое другое, представляет собой насыщение потребности в событиях. Потребность в событии означает, что человек хочет жить в совместном бытии с другими людьми. Потребность жить вместе с другими, далёкими и близкими, в современном мире реализуется посредством потребления событий. Эта форма коммунитарного существования возникает в современном мире в результате разрушения традиционных форм общения, как семья, государство, нация, класс, культурная общность и так далее. Потребление событий является заменой (плохой или хорошей — это уже другой вопрос) производства идентичностей в недавнем прошлом. Потребление событий, следовательно, представляет собой современную форму производства политико-социального общения в глобализируемом мире. Это потребление и есть производство современного информационного общества. Оно (и потребление, и производство) по своей природе технологично, то есть подчинено относительно устойчивым алгоритмам культурной деятельности. В этом отношении гуманитарные технологии — это технологии современного общения, когда производимый смысл совместной деятельности становится событием. Здесь событие и смысл невозможно разделить.

Событие, как уже отмечалось, имеет качество публичности. Но это современная публичность, отличающаяся от публичности гражданского общества. Последняя характеризовалась как публичность гражданских ассоциаций. Современная публичность — это анонимная и нелокализуемая публичность. Она анонимна в том смысле, что событийная информация нарочито лишена имени производителя («объективна» и «информационна»), направлена на всех и может потребляться всеми.

Но, что более важно, публичность лишена своего субъекта: не ясно кто есть общественность. Тот, кто производит событие, претендует лишь говорить от имени общественности (какой?). Тот, кто представлен как участник события, как правило, является статистом. «Авторитетное мнение» в виде ли эксперта, популярной фигуры или «оракула» лишь разъясняет, что же произошло. Но и тот, кто потребляет событие является лишь зрителем, читателем, пользователем и так далее, то есть лишён своего лица. Передача «Глас народа» на бывшем телеканале НТВ явно продемонстрировала отсутствие неанонимной общественности. И не потому, что её нет в России; в современном обществе она исчезает везде. Публичность не локализуема пространством («всемирные программы новостей») и временем (все живут в одно время — сегодня). Отсутствие у события субъекта, пространства и времени делает его достаточно удобным продуктом потребления и товаром для продажи. Взрывы в Израиле, в Чечне или в Индии: для производства и потребления события под именем «террористического акта» не важно, где оно происходит. Важно то, что потребители этого события знают, что они все живут в «обществе растущего терроризма». Популярные передачи о катастрофах или природных катаклизмах говорят, что «наше» общество — общество риска и неопределённости.

Смена правительств, президентов, королей, неважно в какой стране это произошло и каким образом, воспринимается обыденно. Калейдоскоп подаваемых «к столу» ежедневно событий утоляет голод, и потребитель знает, что завтра события «произойдут» так же, как и сегодня: будет что посмотреть или почитать.

Конечно, можно предположить, что индустрия формирования событий нужна человеку, лишённому впечатлений от собственной унылой жизни, достаточно обыденной и без событий. Это не совсем правильно. Современный человек смотрит телевизор не для того, чтобы развлечься, получить отдых от основных видов своей жизнедеятельности — труда, воспитания детей, ведения семейного хозяйства. Отдых и развлечение сегодня становятся основными видами деятельности. Даже труд, воспитание детей и ведение домашнего хозяйства стремятся сделать развлечением, то есть наполняют событийностью. Не случайно, что телевидение, печать и иные формы современной коммуникационной связи стали наполняться передачами и рубриками, касающимися семьи, домоводства, приготовления пищи, трудовых конкурсов, выращивания овощей, моды, поддержания необходимого веса и так далее. В этом отношении действительно, что всё происходящее в современной жизни человека посредством масс-медиа приобретают политическую окраску в смысле публичности, выявленности, совместности, встроенности в современную форму коммунитарности, или потребления событий. И сам человек стремится «технологизировать» свою повседневную жизнь, беря за основу методологию и методику производства событий средствами массовой информации. Он использует фотоаппараты и видеокамеры, чтобы запечатлеть происходящее в своей жизни, которое на фотографиях и видеопленках смотрится как событие: «вот мы за столом», «вот мой автомобиль», «а это я у своего дома». Человек стремится сделать всю свою жизнь событийной на новый манер, коллекционируя фотографии и видеофильмы.

Роль гуманитарных технологий в формировании политического события

Событийность жизни современного человека заставляет современных политиков использовать это в конкурентной борьбе за власть. Современный политический процесс в любой стране — это производство и потребление политического события под названием «выборы», «демонстрация», «митинг», «собрание», «протестное поведение», «интервью» и так далее. Все это достаточно хорошо описано в зарубежной и российской литературе о технологиях и политическом менеджменте. Для осторожности согласимся с теми, кто утверждает, что не все решается технологиями. Но всё же «технологический» момент никто не может сбросить со счетов. В каком смысле можно говорить о новой роли «гуманитарных технологий» в формировании политических событий?

В аспекте рассматриваемого здесь вопроса следует подчеркнуть следующее:

Во-первых, стремление человека потреблять политические события заставляет обратить внимание технологов на качество их производства. Можно обмануть дикаря, купив у него за бусы огромную территорию (таким «дикарём» был российский избиратель во время расцвета так называемых «грязных технологий»), но нельзя с помощью подтасовок покупать длительное время значимый товар за бесценок, когда и покупатель, и продавец имеют представление о стоимости. Политическое событие в этом смысле такой «товар», который должен удовлетворять потребность современного человека в общественной коммуникации. Событие здесь конструируется как некоторое пространство политической коммуникации, в которую человек волен войти в качестве символической или реальной фигуры участника и для которого данное участие значимо. «Голосуй, или проиграешь!» — удачный технологический приём, очерчивающий возможные границы поведения.

Во-вторых, в рамках того или иного событийного пространства возможны различные стратегии действия. В этом отношении потребляемое политическое событие должно быть заполнено стратегиями, то есть возможными перспективами. Вообще любое событие имеет вымышленную или реальную перспективу, если это действительно событие, а не просто происшедшее. Для потребителя стратегии выстраиваются в набор возможностей для потребления политического события и дальше. Технология формирования таких стратегий включает создание открытых каналов коммуникации на сюжетных стыках событийного ряда. В принципе сюжетная линия события должна строиться в соответствии с восприятием любого драматургического произведения, создавая напряжение возможных решений и будущих перспектив развития действия на переходах между сценическими действиями. Такое построение вымышленного политического события «Война с Албанией» в кинофильме Барри Левинсона «Плутовство» (1999) включает ряд сценических действий: «Бомба», «Ввод войск», «Оставление солдата», «Вызволение солдата», «Смерть солдата», переходы между которыми содержали набор стратегий решений и коммуникационных ходов (в виде, например, песен) с потребителем.

В-третьих, в технологиях формирования политического события акцент делается не на действующих лицах, а на проблемах. В этом отношении менеджмент избирательных кампаний ориентируется скорее на продвижение идей, а потом уже стоящих за ними кандидатов. Смысл выборов как политического события проясняется в ходе конкуренции различных идейных стратегий, формирование и распространение которых составляет суть деятельности политтехнологов. В этом отношении формирование имиджа кандидата — это формирование одной из составляющей «идеологии» избирательной политики кандидата и его группы. На предыдущих этапах избирательного процесса в России среди политтехнологов часто господствовало убеждение в том, что «лицо» главнее идеи. Последние президентские и парламентские выборы были более насыщены идеями, чем лицами. «Имиджмейкеры» были потеснены «идеологами». Этот процесс характерен не только для России; в западных политических кампаниях отмечаются сходные процессы [Thurber, Nelson, 2000, p. 45].

В-четвёртых, конструирование политических событий имеет некоторую задачу, которая ставится технологами и часто не заметна для потребителей. В политическом событии важно не то, что случилось, а та цель, которая преследуется при его показе или публикации информации о нём. Потребление политических событий в этом отношении является производством общественного мнения, истоки которого в возбуждении общественной коммуникации событием, но не всегда по поводу случившегося. Часто только в цепи сформированных событий становится ясна «сверхзадача». Но её осуществление всегда предполагает неопределённость коммуникационных процессов и корректировку событийных потоков.

В-пятых, политические события формируются и потребляются в сетевом обществе. В этом отношении важную функцию выполняют узловые элементы коммуникационных сетей, через которые направляются коммуникационные потоки. Анонимность политических событий отнюдь не предполагает их безадресное распространение. Активные потребители событий являются в этом отношении приоритетными. Эти группы возникают не спонтанно. Они так же формируются в ходе потребления политических событий.

Проблематика формирования политических событий и их восприятие потребителем информации является интересной и многогранной темой. Её большое значение в информационном обществе никто не оспаривает. Другой вопрос, искусственность самого процесса конструирования вызывает законное беспокойство, так как люди не склонны быть манипулируемыми. Вносят ли в этот процесс новое решение «гуманитарные технологии», ещё не до конца ясно. Слово «управление» менее нагружено отрицательным смыслом. Не хватает, пожалуй, приставки «само-управление».