Александр Иванович Неклесса:
Глобальный НЭП: геоэкономика и сетевая культура

Выступление

Часть I. Беседа об основаниях, экономической истории и высоких геоэкономических технологиях

В мире растёт напряжение между двумя расходящимися векторами экономической деятельности: финансовым и энергетическим. Финансы и энергетика — два камертона современной экономики, тональности которых значимы для рассмотрения и решения как стратегических, так и насущных проблем в данной области практики. На поле, очерченном этими векторами, разворачиваются сегодня геоэкономические игры и штабные учения по организации нового мироустройства.

Человек, начинающий некую процедуру — в данном случае заседания Экспертного клуба Министерства промышленности и энергетики — приступает к делу с определения рамок и категорий, являющихся генеральными персонажами предстоящего действа. Так, в пьесе «Гамлет» герой это сюжет ситуации, а суть интриги — столкновение различных типов ментальности. Нечто подобное происходит сегодня в мировой экономике.

Меня представили как экономиста, но следовал бы представить как геоэкономиста. Что звучит, соглашусь, несколько вычурно. Почему же я прибегаю к такой лексической, а точнее, семантической коррекции? Нам как-то скучно становится, когда в области практики речь заходит о формулировании тех или иных категорий. Однако чем фундаментальнее, чем радикальнее претерпеваемое изменение, тем большей точности требуют слова. Неправильно понятое слово (категория) приводит к разработке неправильной траектории действия, неправильная траектория ведёт к неуспеху. В реальной же практике область применения такого самостоятельного направления, как экономика — сужается. Это вызывающая констатация, которая нуждается в дополнительной расшифровке: экономика в современном мире настолько тесно сплетается с политикой, что возникает новый комплексный феномен, для которого и требуется — как для всякого явления, опознанного человеком — своя категория, лексема, слово. И оказавшись в подобной ситуации, для её определения я избрал понятие «геоэкономика».

Понятие геоэкономики на сегодняшний день имеет несколько расшифровок, в данном же случае, я имею в виду самое простое и, возможно, самое точное из них. Уж во всяком случае, наиболее актуальное — область практики, представляющая амальгаму экономики и политики. Акцент при этом остаётся всё-таки на экономике.

О чём я предполагаю сегодня вести речь? Кажется, есть общее понимание, что с экономикой на планете происходит нечто интригующее, но одновременно и настораживающее: какая-то фундаментальная мутация. Так что разговор у нас пойдёт об изменениях среды и деятельности. Или, говоря другими словами, о формулах организации среды и формах экономической практики. Среда ведь бывает хорошо исследованная, познанная, но отошедшая в прошлое, актуальная, но претерпевающая трансформацию: порою плавную, эволюционную, подчас радикальную и революционную. Случается, катастрофическую. Экономика относится к сфере практики, следуя классификации Аристотеля. Но с деятельностью происходит то же, что со средой. Мы наблюдаем изменение привычных форм деятельности, сосуществование разнородных регламентов и процедур, их полифонию, или какофонию: словно субъекты, объединённые средой и практикой, действуют в различных системах координат.

Что это за системы координат, и какие из них являются наиболее перспективными? Почему существует множественность мыслительных горизонтов? И на чем основана подобная дивергенция? Её мы не наблюдаем ни в физике, несмотря на то, что там выдвигаются и обосновываются новые гипотезы, ни в химии, ни в биологии. Всё дело в корректном определении характера социальных и гуманитарных наук. Потому что экономика не является наукой в том строгом смысле, в котором это понятие введено в европейскую цивилизацию. Наука — то, что исследует объективную действительность. Поэтому физика, химия, биология — наука: там есть аксиомы, константы, которые могут быть познаны. Познанные однажды в рамках этих дисциплин законы сохраняют свою силу, не отменяются. Просто с открытием новых закономерностей сужается сфера их применения: Эйнштейн ведь не отменяет Ньютона, просто уточняет его. Но в антропологической вселенной дела обстоят иначе. Там время от времени происходит полноценный переворот, который делает практически ничтожными прежние схемы. И дело не в идеологических предпочтениях (точнее, не только в них). Просто мы имеем дело с вселенной людей, в которой отсутствует неизменность социальных констант, а место аксиоматики занято мировоззрением.

На планете одновременно сосуществуют различные уклады: есть даже оригинальная экономика каннибалов Новой Гвинеи и не менее своеобразная экономика индейцев Амазонки. У них тоже существуют экономические связи, отношения, сплошь и рядом неправильно понимаемые: к примеру, у них отсутствует обмен вещами и рынок в нашем понимании. Вместо этого есть процесс дарения. Они дарят и ожидают ответного подарка. Или экономические коды, связанные с климатическими особенностями зоны их применения. Так, товарная экономика развилась в определённой климатической зоне, где осенью собирали урожай, а зимой его хранили. Из наличия хранилищ следовал тот или иной режим распределения, например, продажа. Нам данный алгоритм представляется естественным, но, скажем, в тропической экономике он был бы нерационален. Если вы соберёте урожай бананов и складируете его, имея в виду его последующее распределение внутри общины, то спустя некоторое время получите никому не нужную жидкую массу. Поэтому в тропиках существовала иная форма экономической практики, когда племена обмениваются участками, а роль холодильника выполняет дерево, потому что бананы лучше сохраняются не в собранном, а в растущем виде. Ну и так далее, это просто пример, чтобы показать подвижность столь привычных рамок.

Однако, не являясь наукой в строгом смысле этого слова, на чём базируется экономика? Позволю небольшое отступление. Практик для меня — человек, который действует, видя определённый ландшафт вокруг себя и горизонт. Он видит его и реализует соответствующую стратегию, по возможности оптимальным путём. Но как быть, когда актуальным становится не сам горизонт, а нечто находящееся за горизонтом? Ведь это практически невозможно увидеть. Практически, потому что есть такое явление как миражи. Миражи, однако, часто оказывают нам дурную услугу, поскольку множат мифологию: читая профессиональную литературу, видишь, как много быличек рассказывается с позиций футурологии. Ситуацию усложняет то обстоятельство, что миражи исходят из пространства, где не просто возникает следующий горизонт, а, скорее, проблема, в каком направлении этот горизонт вообще находится. И для «МинПромЭнерго», это действительно проблема, потому что категория промышленности в современном мире становится комплексной, неоднозначной. Что считать промышленной, индустриальной деятельностью: сводится ли она, как сейчас принято говорить, к аппаратной части или же включает в себя широкий диапазон «виртуальных» компонентов и нематериальных активов? Или экономическая активность трансформируется в условиях денежного строя в финансовую категорию? Или же в категорию ресурсную и — энергетическую?

В мире растёт напряжение между этими двумя расходящимися векторами экономической деятельности: финансовым и энергетическим. Финансы и энергетика — два камертона современной экономики, тональности которых значимы для рассмотрения и решения как стратегических, так и насущных проблем в области практики. На поле, очерченном данными векторами, разворачиваются сегодня геоэкономические игры и штабные учения по организации нового мироустройства. У нас сегодня два часа, поэтому полагаю, сегодня можно будет обо всём этом поговорить подробно, затрагивая основания, историю и контекст.

Сегодня мы работаем в системе координат, которая нам кажется единственно разумной — в системе рыночной экономики или системе капитализма. Что такое капитализм, тем более капитализм российский, так и не было толком определено. Подразумевалось, что это пространство операций в контексте свободного рынка. Но если ознакомиться с трудами людей, которые основательно изучали данную тему, то мы с удивлением увидим, что капитализм — ими рассматривался подчас как феномен чуть ли не противоположный категории свободного рынка. Мне нравится знаменитое трёхтомное исследование Фернана Броделя, в котором он определяет капитализм как антирынок, из чего проистекает много практических следствий. Почему антирынок? Потому что капитализм — это последовательная и системная деятельность по извлечению системной прибыли, иногда, упрощая ситуацию, её называют сверхприбылью. То есть это пространство системных операций, в которых решаются задачи как операциональные, так и социальные, иногда политические, хотя произрастало это из достаточно простых форм.

Бродель приводит в качестве примера операцию с горшками. Он пишет примерно следующее: есть свободный рынок: базар, на котором торгуют горшечники из разных деревень. Лепят горшки, привозят их на рынок. Кто-то из них более умелый торговец, кто-то менее умелый. Горшечник, продавая свои горшки, вынужден подстраиваться к самой низкой цене, поэтому и уровень издержек производства, необходимых издержек производства, постоянно растёт в либеральной экономике. А в реальной экономике он не растёт. Это проблема, почему так происходит. Проблема, которой давались различные объяснения. Но вернёмся к модели либерального базара, на котором конкурируют горшечники. В какой-то момент туда приходят те, кого назвали капиталистами. Они скупают горшки, а точнее — самих горшечников. Они организуют производство, опознают конъюнктуру, устанавливают цены. Да, конечно, определённую роль играет (со временем) антимонопольное законодательство, но, тем не менее, это принцип деятельности: внутри Public Market появляется Private Market, превращая рынок в пространство системных операций. Знаете, с феноменами бороться легко. Антимонопольное законодательство в состоянии бороться с феноменами. Бороться с принципом системных операций — тем более реализуемом в глобальном масштабе — бессмысленно, потому что, согласно этому же принципу, если какая-то рабочая (отраслевая, национальная, региональная) площадка становится слишком «горячей» или просто неудобной, её бросают и переходят на другую площадку…

Европейский капитализм формируется где-то в XIII–XIV веках, когда возникают города, денежная экономика, торгово-финансовые схемы, которые производят такие инновации в своей сфере деятельности, как банкноты (ассигнации), как национальный долг, как центральный банк. Все эти инструменты приносят колоссальную прибыль. Причём прибыль заметно большую, нежели обычные операции.

Однако обустройство предметного поля финансово-торговых операций происходит параллельно с процессом формирования национального государства, которое по мере становления и укрепления отчуждает высокие финансовые технологии того времени в свою пользу. Возникает кризис, требующий разрешения, ведётся поиск новых плодоносных полей для применения искусства системных операций и получения системной прибыли. И таковым оказывается промышленное поле деятельности (это уже примерно XVII–XVIII вв.). Почему? — потому что промышленная деятельность в этот период переживает период необычного взлёта: практически любые операции на этом стремительно расширяющемся пространстве были обречены на успех. Это означает, что вы можете допускать массу ошибок, можете работать достаточно небрежно — и всё равно вы будете иметь значительную прибыль, поскольку все ваши ошибки, все недочёты списываются за счёт того, что инновационная промышленная «рента» растёт столь стремительно, что поглощает отдельные недочёты. Забегая несколько вперёд, отмечу, что понятие нового предметного поля экономической деятельно весьма и весьма важное понятие, особенно в современной экономике — это её ахиллесова пята, из-за чего современная экономика находится в перманентном кризисе. И новые предметные поля экономической деятельности — это именно то, что сегодня востребовано временем.

Итак, возникает промышленность, основанная на творческих энергиях новой эпохи, новой цивилизации. В предыдущих цивилизациях ничего подобного не было: не было, к примеру, понятия «расширенного производства» и вся экономика строилась на понятии «баланса». Нас поражают, скажем, пирамиды, зиккураты, прочие колоссальные конструкции Древнего мира: они как бы аккумулировали человеческую энергию в период изобилия, а в период «тощих коров» давали людям определённый достаток. Особенно это относится к ирригационным сооружениям, хранилищам зерна — то есть сооружениям, служившим для демографического и социального баланса общества. Расширенное воспроизводство характерно для эпохи Модернити, времени, когда человечество переживает промышленный, индустриальный взлёт, инновационный взрыв, генетически связанный с развитием эмбриона современного общества — городской культурой. Новая культура, стремительно развиваясь, вовлекала в свою орбиту все новые сообщества и территории.

К концу позапрошлого века на планете была выстроена общепланетарная конструкция. Со времён Берлинского Конгресса 1885 года мир полностью поделён ведущими мировыми державами по принципу эффективного управления, — это была своего рода зональная глобализация (слова для обозначения этого феномена в те времена не было, но само явление уже существовало). Она была специфическая, напоминая арбуз, разрезанный дольками: германская доля — относительно скромная, французская — огромная, британская — колоссальная. Мир был разделён практически весь, особенно это заметно по границам на Африканском континенте — часто просто прямым линиям, проведённых без учёта рельефа местностей и этнического состава населения.

Зональная глобализация в каких-то своих аспектах была даже более полной: например, в том, что касалось свободного перемещения людей, — тогда путешествовать по миру можно было практически без паспортов. Что же касается движения товаров, отношения внешней торговли к ВВП, то только к концу прошлого столетия пропорции были восстановлены. Казалось, мироустройство достигло равновесия, и, примерно как физики того времени поговаривали, что в природе не предвидится фундаментальных открытий, так и в жизни общества предполагался период освоения произведённой экспансии. Но именно в начале ХХ века круто меняется русло общественного развития.

Не затрагивая политические пертурбации, назову четыре фактора, взорвавшие на пороге ХХ века ситуацию в экономической сфере: это использование электричества, это двигатель внутреннего сгорания, это производные нефтехимии и искусственные материалы и, наконец, это средства коммуникации и примыкающая к ним индустрия массовых развлечений. Если вдуматься, то любое из этих открытий породило многочисленные производные, направления деятельности, оказавшиеся не просто новыми отраслями экономической практики, но изменивших образ жизни современного человека, внеся заодно и новый обертон в само понятие цивилизации.

В результате перевернулось соотношение между потребителем и производителем: до этого, хотя вещи и были дорогими, но потребитель гонялся за производителем, ибо многого недоставало. Однако в результате инновационного прорыва и ещё такого фактора, как введение конвейерного производства положение радикально изменилось.

Кстати говоря, в 1990-е годы кризисную ситуацию в России нередко сравнивали с периодом американской годами «великой депрессии», не замечая при этом их кардинального различия. Почему я хочу какие-то моменты прояснить — хотя они, в общем-то, известны — и в то же время в разговорах часто приходится сталкиваться с непониманием или с мифологизированным пониманием реперных точек маршрута современной экономики.

Что касается «великой депрессии» — это была своеобразная бедность, бедность возникшая из изобилия. Иначе говоря, производство стало настолько эффективным, а вещи, соответственно, такими дешёвыми, что для их изготовления уже не требовалось прежнее количество работников. Но возникла острая нужда в другой категории — потребителях, причём потребителях вполне определённого рода — платёжеспособных, а не просто людей, нуждающихся в тех или иных товарах. Отсюда колоссальное количество лишнего труда и колоссальное количество лишнего продукта, которое уничтожалось, сжигалось, выплёскивалось; и надо было с этим срочно что-то делать. Социальная и политическая матрица мироустройства оказалась неприспособленной к произошедшему экономическому перевороту. Так что, ни бедность из мира не ушла, ни нищета, но потребителей не хватало, их даже стало меньше, поскольку значительное количество работавших превратились в безработных.

Миром, однако, правят достаточно умные, хотя и не всегда мудрые люди, и они кое-что сделали, причём сразу по нескольким направлениям. Результаты их действий со временем полностью перевернули мир и сформировали новую реальность. Что именно они сделали?

Во-первых, они создали нового потребителя: средний класс, систему социального обеспечения внутри страны, а затем и общество массового потребления, сокрушая при этом основы протестантской этики и культуры.

Во-вторых, воплотили в жизнь идеи фритредерства, сломав протекционистские перегородки зональной глобализации.

В третьих, реализовали комплексный план повышения ёмкости каналов потребления: с одной стороны на основе форсирования искусственного потребления (моды, стереотипов); с другой — развития кодов высокотехнологичной деструкции: от морального устаревания продукта до индустрии материалоёмких и высокотехнологичных войн.

В четвёртых, резко расширили сферу нематериального производства и индустрию оказания разнообразных услуг.

Наиболее серьёзной проблемой была реализация контркультурного переворота. Когда сегодня, говоря о капитализме, оперируют категорией протестантской этики, то это не просто не соответствует современной практике. Основной противник у экономики XX века — как раз протестантская этика, которая не позволяла шиковать, переводя практикующего подобное поведение субъекта в разряд нувориша или парвеню, и сдерживала, таким образом, создание вещей-однодневок, а в более широком плане — механизмы престижного, искусственного, избыточного потребления, столь необходимые новому положению дел.

В идеале вещи должны быть утром рождаться, чтобы быть вечером выброшенными. И особое место в этой логике занимает такое явление, как мода. Мода, а не гротескное выливание молока или сжигание зёрна в топках. Так что требовалось не просто сломать протестантскую этику, но реализовать иную систему ценностей. Мне довелось жить в Соединённых Штатах Америки в пятидесятые годы, то есть в Америке Эйзенхауэра, и побывать несколько раз в современной Америке: в результате я вполне ощущаю разницу между прежней, протестантской Америкой и Америки новой, пережившей контркультурный переворот.

Другой непростой задачей был взлом имперских границ. На это потребовалось время, и новое состояние дел стало столь привычной нам сегодня глобализацией (или «Глобализацией-2»). Прежняя же форма глобализации никоим образом не устраивала тех, кто создавал конструкцию глобального рынка. Имперское мироустройство предполагало наличие мощных тарифных барьеров, а основным локомотивом индустриальной экономики являлись США, у которых, фактически, не было своей «дольки» в «глобальном арбузе» и которые претендовали при этом на весь «арбуз». Естественно, что основным протагонистом идеи фритредерства стали Соединённые Штаты Америки.

Прорыв в данной области произошёл в годы Второй мировой войны. И за поддержку в этой войне Великобритании Америка потребовала определённую плату: снятия таможенных барьеров. Так была заложена конструкция Всемирной торговой организации (ВТО), на том этапе в виде протянувшейся без малого на полстолетия серии переговоров в рамках Генерального соглашения по тарифам и торговле (ГАТТ). В этом же ряду стоит создание Организации Объединённых Наций, Международного валютного фонда и Всемирного банка, бреттонвудские соглашения и так далее.

Деструктивная экономика это не только индустрии материалоёмких и высокотехнологичных войн, когда некое государство (вроде Ирака) подвергается серьёзному разрушению, а потом достаточно серьёзные средства и усилия тратятся на восстановление разрушенного. (Хотя нечто подобное мы можем наблюдать на примере Японии или Германии). Деструктивная экономика не такая уж однозначная практика, когда начинаешь её анализировать с точки зрения экономики, даже с точки зрения бухгалтерии.

Если кто-то из вас видел фильм ‘All that Jazz’ («Вся эта музыка» — в русском переводе), то, возможно, помнит центральную коллизию, которая весьма характерна как кейс. Известный театральный режиссёр ставит модный мюзикл, и в ходе постановки с ним случается инфаркт. Это в свою очередь ведёт к неразберихе, нарушению сроков, а, кроме того, нет гарантии, что после инфаркта результат работы талантливого режиссёра окажется столь же качественным как его предыдущие произведения. Совет директоров (ибо, вы знаете, нет Майкла Джексона, нет Мадонны, то есть я хочу сказать, что Майкл Джексон — это предприятие, которое мы видим примерно как видим айсберг: на сцене это Майкл Джексон, но за форматом сцены это мощное, с большим количеством нулей предприятие) собирается и начинает подсчитывать убытки, а подсчитав их, директорат расстраивается, но в это время главный бухгалтер — не случайно же он главный бухгалтер — говорит: «Давайте просчитаем ситуацию иначе, давайте посчитаем что случится, если наш режиссёр умирает. Тогда мы получаем страховку, мы попадаем в форс-мажор, мы не несём ответственности…» и далее понятно, что происходит…

То есть счёт с «негативной стороны» в экономике становится всё более изощрённым пространством операции. Иррациональные числа в современной экономике вполне рациональны. Забегая вперёд, приведу такой пример: психология тесно связывает понятия прибыльности предприятия с его капитализацией; в реальном же мире дела далеко не всегда обстоят подобным логичным образом. Прибыльность предприятия может быть низкой, или даже отрицательной величиной, но его капитализация — величиной положительной и даже высокой. Возможны и более экзотичные сочетания, в России это случается сплошь и рядом, примеры вы знаете, и в сфере СМИ, и некоторых других областях…

Но продолжим разговор. После войны складывается новый мир, где работать прежними методами в экономике становится весьма затруднительно. Мировая экономика тяготеет не только к глобальному охвату, но и к новой формуле разделения труда. Появляются высокие геоэкономические технологии, когда отраслью экономики становится не производство того или иного продукта, а того или иного вида деятельности, глобальных услуг. Попробуем рассмотреть некоторые из них.

Во-первых, это новые деньги, которые возникли в 1971–1973 году после отмены США золотого стандарта в различных его модификациях, после чего исторический процесс «порчи монеты» достиг логического результата.

Новые деньги — это деньги, которые не обеспечены ликвидностью: драгоценными металлами и так далее. Более того, деньги эти не обеспечиваются и достоянием государства. Так что обанкротить США невозможно, поскольку страна является эмитентом фактической мировой валюты, и на росте задолженности в долларах она, как это не парадоксально звучит, способна не только не терять, но даже получать прибыль. Потому что Америка эмитирует мировую валюту, но мы знаем, что деньги «гниют», являясь объектом перманентной инфляции. Другими словами привычная банковская схема отношений кредитор-заемшик меняется на прямо противоположную — кредитор платит заёмщику процент, равный проценту обесценивания ссуды.

Ведь как действует обычная банковская механика: вы занимаете деньги в банке и платите проценты, но если вы эмитируете свои долговые расписки как универсальные деньги, то всё происходит с точностью наоборот: вы занимаете деньги у мира, а мир платит за это проценты, за то, что вы занимаете у него деньги. Долларовые банкноты или соответствующие электронные платежи (расписки заёмщика для приобретения товара) предъявляются (если предъявляются) уже обесцененными: процент инфляции из них вычтен.

Приведу одну не слишком точную аналогию: глобальные деньги — это, в сущности, то же самое, что использование английского языка в мировой финансово-экономической практике, причём умные люди даже просчитали и оценили это лингвистическое преимущество в 30–50 миллиардов долларов ежегодного дохода. Другими словами, если вы составляете договоры на родном языке — и не просто родном языке, а на родном юридическом языке — то можете рассчитывать на некоторое системное преимущество. В нашем случае происходит нечто аналогичное. Вы заполняете мир расписками, которые обходятся вам по цене 3 цента 100-долларовая бумажка (да и то это только к агрегату M0 относится, основная же масса платежей происходит в электронной форме). Но что возможно, не менее важно: вы получаете некоторый контроль над банковскими проводками, а главное над обитанием и флуктуациями капитала в мире. Откуда проистекает возможность ареста долларовых авуаров того или иного субъекта плюс иные приятные и удобные возможности.

Другая высокая геоэкономическая технология — глобальный долг. Генезис глобального долга относится примерно к тому же периоду. В 1973 году происходит нефтяной кризис в результате «войны Судного дня»: цены на нефть резко поднимаются, доходы нефтедобывающих государств резко возрастают. Но страны эти не имеют инфраструктуры, абсорбирующей избыточные финансы (знакомая ситуация, не правда ли?), и потому не могут производительно использовать свалившиеся на них деньги. Так что единственный путь — сбросить деньги в банки, что они и делают: сбрасывают деньги в надёжные западные банки. Банки постепенно переполняются, кредит дешевеет, становится избыточным, деньги начинают подгнивать уже в банках, а когда они гниют в банках, то банки банкротится. Инфляция в этих условиях само собой растёт, банки вынуждены давать кредиты всё менее надёжным заемшикам на всё менее выгодных для банков условиях и, в конце концов, начинают давать займы под проценты ниже уровня инфляции.

Постепенно в мировой банковской системе складывается весьма сложная ситуация. Дело доходит до признаков системного дефолта: первые тектонические подвижки происходят в Латинской Америке. Но выручили два обстоятельства. Сначала, на первом этапе этого «кризиса изобилия» выручило то, что семидесятые годы были периодом активной деколонизации. На планете возникло множество новых государств, которые весьма охотно брали деньги, и не менее охотно и быстро их тратили: строили стадионы, дворцы, строили всё, что угодно, воровали, перекладывали из банка в банк… А когда наступал момент выплаты, банки предоставляли новый кредит, на сей раз на оплату предыдущих. Ситуация где-то к восьмидесятым годам приняла критический характер, надо было что-то делать. И в этот момент та организация, которая отвечала за змейку валют, то есть Международный валютный фонд, плюс Всемирный банк реконструкции и развития создали механизм из двух технологий.

Одна технология называлась финансовая стабилизация, другая — структурная перестройка, так её переводили на русский язык. Точнее было бы сказать структурная адаптация (Structural Adjustment, но Adjustment это не совсем перестройка, скорее поднастройка, прилаживание, адаптация). Тем не менее, слово прижилось. В чём была суть этих программ? Если совсем кратко, то в переключении имеющихся у страны ресурсов и её внутреннего потребления на выплату внешнего долга. Но внешний долг выплатить было невозможно, кажется, это сделала лишь одна страна: Румыния.

Глобальный долг — это не просто долг, но динамичная система контроля над мировыми ресурсными потоками и доходом. В рамках этой системы происходит оптимизация добычи полезных ископаемых; затем полезные ископаемые выбрасываются в возрастающих количествах на рынок, а государство по логике данной технологии получает денег, с помощью которых может выплатить задолженность. Спасая, таким образом, мировую банковскую систему от краха. Однако системные следствия от применения данной технологии на этом не прекращаются. Всё большее число стран начинает повышать экспорт сырья — ведь это их основной источник валюты — поэтому цены на него снижаются. Сырья добывается больше, но доход от его продажи может и понизиться, то есть знаменитые «ножницы цен» резко возрастают.

Теперь финансовая стабилизация. По своей сути это — бюджетная операция, при помощи которой внутреннее потребление, то есть расходные статьи бюджета, в особенности социальные (у которых заметно меньше лоббистов), начинают сокращаться. А образовавшийся бюджетный профицит также направляется на выплату внешней задолженности. Причём данная расходная статья подчас становится ведущей в национальном бюджете. Таким образом, банковская система не только вышла из кризиса, но сформировала новую «змейку», фактически, опоясывающую мир — систему перманентного, глобального долга.

Если быть точным, в ликвидации банковского кризиса сыграло роль ещё одно обстоятельство: политика администрации Рейгана, направленная на резкое увеличение оборонных расходов, что вело к серьёзному бюджетному дефициту США. И банковский корабль выплывает из турбулентной зоны.

Часть II. Глобальный НЭП: геоэкономика и сетевая культура

В целом вся беда состоит в том, что тот механизм раскрутки мировой экономики, который был на протяжении сотен лет (собственно, капитализм как доминирующая система возник в XVII веке), остановился, он больше не работает. И в этом смысле всё, что происходит, это дерганье. Вот первое реальное дерганье — это был всплеск новых технологий. Действительно, это была попытка раскрутить новый технологический виток. Не получилось. Потом была попытка на биотехнологиях, и тоже не получилось на самом деле, они уже идут на спад. Ничего нового не видно. Ни нано-технологии, ни всё остальное работать не будет. И что делать, на самом деле на сегодня непонятно. То есть мир в неком смысле зашёл в тупик. Экономика как сфера деятельности зашла в тупик. Нужен некий новый механизм, которого нет.

Ещё пример высокой геоэкономической технологии. Это управление рисками. Очень интересная область. Управление рисками не есть страхование рисков. Тема страхования рисков возникла в 1997 году на волне восточно-азиатского кризиса, когда заговорили не просто о страховании в привычном понимании, где участвуют традиционные страховые компании, крутятся пенсионные деньги, а заговорили о страховании: а) страновых рисков; б) региональных рисков и стали подбираться к идее создания международного института по страхованию глобального риска в региональной развёртке. Можно представить, если такой орган будет создан, какими суммами он будет оперировать!

Но, как я сказал, управление рисками — это гораздо шире, гораздо гибче. Оно на самом деле включает в себя не только снижение уровня риска, но и повышение уровня риска.

То есть: по миру «мечется» достаточно большое количество денег. По свежей оценке Stanley Morgan в свободном состоянии находится до половины от суммы мирового продукта. А количество денег в несколько триллионов (как минимум 500–600 миллиардов), просто как стадо бешеных бизонов перемещается по планете, потому что это «горячие» деньги, спекулятивные деньги, которые ищут применение. Получается вытаптывание регионов, вытаптывание национальных площадок и крупные системные операции.

Мы начали с системных операций. Бродель приводит в качестве примера системной операции операцию с горшками в своей книге. Он говорит: «Вот есть свободный рынок, на нём работают горшечники из разных деревень. Лепят они свои горшки, привозят на рынок. Кто-то более умелый горшечник, кто-то менее умелый. Горшечник, продавая свои горшки, вынужден подстраиваться к самой низкой цене, поэтому постоянно уровень издержек производства, необходимых издержек производства, он постоянно растёт в либеральной экономике». А в реальной экономике он не растёт. Это постоянная проблема послевоенных либеральных экономистов была, почему это так происходит. Давались разные объяснения. Так вот, этот либеральный рынок, на нём конкурируют горшечники. Туда приходят те, кого потом назвали капиталистами. Они скупают горшки на рынке, а ещё точнее — они скупают самих горшечников. Они организуют конъюнктуру, они устанавливают цены. Да, конечно, антимонопольное законодательство, борьба с такими действиями. Но тем не менее это принцип.

Знаете, с феноменами бороться легко. Антимонопольное законодательство в состоянии бороться с феноменами. Бороться с принципом системных операций бессмысленно, потому что, согласно этому принципу, если какая-то площадка станет слишком горячей или неудобной, её просто бросают и переходят на другую площадку.

И отсюда возникает другая тема. Возникает тема соотношения государства и экономики. Уже не просто политики и экономики, а государства и экономики. Потому что мы как-то так до сих пор рассуждаем в тех категориях, которые создавались в рамках национальной экономики, а национальной экономики в то же время давно уже не существует. Экономика действует в транснациональном масштабе, и вот, действуя в этом транснациональном масштабе, она оказывается вне разного рода транснационального регулирования. У нас нет транснационального законодательства, у нас нет мирового правительства. Да, есть, конечно, остатки тарифных барьеров, есть сложная система переговоров в рамках ВТО, но это вся система, где работают сильные операторы, которые выстраивают определённую геометрию отношений. И вот здесь в современной экономике образовалось как бы два генеральных русла, как бы два генеральных тренда, которые обустраивают мир в рамках этой новой парадигмы. Одно — это геоэкономический универсум, где, как я уже упомянул, выстраивается специфическая система разделения труда.

Я применяю такую модель. Это знаменитый китайский шар, который вырезается через дырочки. В шаре вырезается ещё шар, потом ещё шар, и так пять шаров, вложенных один в другой. Не знаю, но часто занимаясь междисциплинарными сближениями, удивляешься некоторой такой внутренней не то что бы фундаментальности, не то что бы гармоничности, но такой, знаете, символической мироустроенности. Можно назвать это случайным сближением, но меня крайне интересует, почему китайцы изобрели именно пять шаров и именно в такой пропорции. Потому что это на уровне мировых символов — 100-процентное сближение с абсолютно умозрительной моделью, которая может быть выражена при помощи математических формул, экономических формул. Я сделаю и то, и другое и постараюсь показать, насколько это близкие понятия.

Ещё более удивительно, насколько это совпадает с географическим строением Земного шара, потому что этого могло бы не быть, это совершенно не взаимосвязанные вещи. А когда их показываешь, то это кажется самой собой разумеющимся.

Итак, мы имеем несколько принципиально различных видов деятельности, которые можно изобразить в виде формулы. Классическая формула: производство есть функция от капитала, труда, ренты. На сегодняшний день всё это требует некоторого дополнения.

Вот возьмём первую линию, добычу полезных ископаемых. Добыча полезных ископаемых как вид экономической деятельности. Когда-то ведь только так и было практически. Здесь к формуле «капитал» прилагается «труд», но всё-таки основную роль играет «рента», которую добывают из земли. Дальше эта рента подвергается возгонке, перераспределению, потому что мы имеем производство вещей, индустриальную экономику. Вот здесь сырьевая экономика, а вот здесь у нас появляется индустриальная экономика. Они тесно между собой связаны, и, собственно, по этому древу обычно выстраиваются экономические схемы.

Есть параллельное древо, которое в современном мире играет гораздо более актуальную роль и приносит гораздо более существенную прибыль. Это производство сырья, но не природного, то есть речь идёт не о горной ренте, а сырья интеллектуального. Из сырья интеллектуального мы производим высокие технологии. Естественно, они существуют не в разрыве, эти виды деятельности, а в определённой связанности.

Теперь мы нарисуем небольшую крышечку над этой конструкцией. И здесь свой вид деятельности с какой-то своей буковкой, которая приносит прибыль. Проще всего было бы сказать, что это пространство финансовых операторов, но для современного мира это есть некоторое упрощение. Это — пространство регулирования экономики. Современная экономика, вот как на примере горшечников видно, это экономика не свободного рынка, а это нечто прямо противоположное. И вот те, кто строит схему, выстраивают геоэкономические технологии, а те, кто определяют, собственно, формулу экономической деятельности на данном этапе, они получают свою долю. Ну, проще всего. финансовые операторы, которые делают это автоматически. Все операции в современном цивилизованном мире проходят через банки, поэтому там всё время какой-то процент застревает. Я беру самую простую форму снятия своей специфической ренты.

Этим не исчерпывается. У нас в этой системе имеется ещё один сегмент. Как это в упрощённом виде я назвал бы финансовой экономикой, — вот этот сегмент я в упрощённом виде назвал бы криминальной экономикой. Именно в упрощённом, потому что эта экономика на сегодняшний день оперирует суммами, по скромным оценкам, в сотни миллиардов долларов, по нескромным — за триллион долларов. Назвать её криминальной можно, но не полно. Тем более, что она охватывает практически все виды деятельности и сливается с финансовой деятельностью, с финансовой спекулятивной деятельностью, и превращает всё пространство операций — я говорил, что два ключевых слова: «деятельность» и «среда», среда как предметное поле современной экономики оказывается, как лента Мёбиуса, замкнутой сама на себя. Вот представьте, что я это выстраиваю в пространстве, замыкая, как ленту Мёбиуса, выворачивая её. И вы увидите, как криминальное переходит в спекулятивное, а с точки зрения образной подачи, я бы напомнил знаменитый фильм Кустурицы Underground. Если вы помните, в конце это движение, где передвигаются не только криминальные или террористические группы, но одновременно едут джипы ООН, одновременно банковские автомобили перевозят какие-то финансовые ресурсы. То есть это вообще такое транснациональное поле различных операций.

И всё это можно расписать вполне рациональными экономическими формулами. Теперь вот эту конструкцию можно изобразить совсем по-другому. Теперь попробуем посмотреть на это с точки зрения нашего внятного, зримого географического мира. У нас имеются четыре географические площадки, со своим лицом, со своей спецификой.

Начну с транснационального, поскольку на сегодняшний день, наверное, больше толков и разговоров ведётся на транснациональной площадке. Международная транснациональная площадка, или Новый Север, которая резко отличается от того, что называли Севером 10, 20, 30 лет тому назад. Тогда говорили: Соединённые Штаты Америки, Советский Союз, Япония. Ни Советского Союза нет, ни Японии нет в этом качестве. А что есть? Есть Соединённые Штаты, которые присутствуют, знаете, так немножко двусмысленно на этом пространстве. То есть это пространство, которое имеет свой терминал в Соединённых Штатах Америки, но генетически происходит из Северо-Атлантического региона, но чьё целеполагание в значительной степени расходится с целями Соединённых Штатов. И я так полагаю, что в какой-то момент оранжевая революция накроет и Соединённые Штаты Америки, и будет очень интересно.

А кто же здесь живёт? Во-первых, те самые транснациональные корпорации, о которых мы ведём речь. Но в этих условиях они всё больше мутируют. Они превращаются в мультикультурные корпорации, в глобальные корпорации, корпорации с подвижным центром управления. То есть центральной, а лучше сказать актуальной, штаб-квартирой становится та штаб-квартира, которая перенимает на себя интенсивность деятельности. Перенимая на себя интенсивность деятельности, она является доминантной штаб-квартирой и поэтому становится центральной в определённом смысле.

Какие корпорации ещё сюда входят, помимо глобальных, транснациональных корпораций, помимо мультикультурных корпораций? То, что я называю амбициозными корпорациями. Амбициозная корпорация — это корпорация, которая имеет очень слабо выраженную организационную структуру в прежнем понимании, которая объединяет некие определённые венчурные проекты, завязанные в какие-то групповые, а иногда даже индивидуальные личности, соединённые некоторым аттрактором, или, чтобы не вводить такие сложные понятия, некоторым целеполаганием. Целеполагание, которое является для различных субъектов схожим, оно фокусирует их деятельность. Это могут быть криминальные организации, это могут быть террористические организации, это могут быть экономические организации, это могут быть международные бюрократические организации, у них у всех есть свои корпоративные интересы. По сути дела это возобновление цеховой деятельности, оторванной от государственной основы. И опять мы возвращаемся к тем самым городам-государствам, которые существовали в денежной экономике до экономики промышленной, а промышленную экономику мы прошли.

Я бы ввёл понятие геоэкономической базы капитализма. Была торгово-денежная, была промышленная, индустриально-промышленная, когда индустриальная деятельность давала колоссальную системную прибыль за счёт инновационного взрыва. Сейчас за счёт управления ресурсными и финансовыми потоками мы имеем вот такую вот геоэкономическую формулу деятельности, геоэкономический универсум, который по привычке называют капиталистическим, о чём я ещё скажу. Но он напоминает одновременно те самые торгово-финансовые деятельности, те самые генуэзские банки, которые один из известных деятелей XX века называл адскими банками. Людей, которые занимались этой деятельностью, он назвал финансовыми дьяволами. Вот эти динамические образования образуют не прикреплённые к той или иной территории конгломераты, а они образуют то, что можно сравнить, знаете, когда Свифта мы читали, там были острова Лапута. Вот эти острова Лапута, эти воздушные площадки, которые достаточно свободно перемещаются по миру, генетически все же связаны с Северо-Атлантическим пространством, терминалом их на сегодняшний день являются Соединённые Штаты Америки. Но эта пуповина вполне может быть перерезана, и могут быть совершенно другие комбинации, а с Соединёнными Штатами произойдёт то, что я сказал.

Теперь другие ареалы. Вы помните, что там у нас было шесть видов экономической практики, с точки зрения экономической теории, по тому, на каком виде ренты, на каком виде деятельности делался акцент. Второй — это Северо-Атлантический регион. В чём специфика? В создании образцов, то есть в технологическом развитии, в технологической деятельности. Создание высокотехнологичного Версаче. То есть создаются образцы, которые некоторое время используются для извлечения сверхприбыли вполне законной, шумпетерианской, такой локомотив, который двигает другие отрасли экономики, а затем сбрасываются в другие регионы, прежде всего сбрасывается в пространство Нового Востока, то есть туда, что можно назвать Большим Тихоокеанским кольцом. Тихоокеанским кольцом, а не тихоокеанским регионом по нескольким причинам, хотя бы потому, что туда входит Южная Азия, Индия, и Латинская Америка, а если быть более корректным, то туда ещё как дисперсия входит и Восточная, а ныне Центральная Европа.

Если это мы назвали транснациональным Севером, который приобрёл новый смысл, то это мы назовём Западом, чтобы сохранить такую географическую привязку. Здесь сохраняется ещё один очень серьёзный вид деятельности, который не только не сбрасывается в другие регионы, а который с какого-то момента, по-видимому, не то, чтобы начнёт отсасываться, а прекратится в своём движении в другие регионы. Это производство военных технологий, военной продукции.

Новый Восток. Ну, достаточно внятное пространство. Интересно то, что здесь мы видим, насколько всё-таки прежние схемы на наших глазах превратились в мифологемы, в пыль, в осколки. До сих пор можно в работах встретить понятие «третьего мира», но третьего мира нет. Этот игрок сейчас разделился на действительно серьёзного игрока, это Тихоокеанский регион, Тихоокеанское кольцо со всеми этими включениями, и одновременно с этим на сырьевой Юг. Чтобы сохранять преемственность, ведь у нас получилась океаническая классификация — тут Северо-Атлантический, тут тихоокеанский, — я это назову с известной долей условности Индоокеанской дугой, то есть такое субтропическое, тропическое пространство, где добываются природные ресурсы, добываются достаточно успешно, то есть дёшево. Дёшево их там добывать, потому что климат хороший, заработная плата низкая и ресурсы имеются. Вот те, у кого они имеются, они в этом пространстве, на сырьевом Юге. Достаточно соответствует прежнему представлению о третьем мире, но резко отличается от другой составной части — Нового Востока. Много казусов можно было бы привести, например, известный экономист Мердаль, который лет 40 назад предсказывал резкое развитие Африки и наоборот стагнационное развитие Нового Востока. И попал пальцем в небо!

Я позволю себе одно отступление. Почему существуют различные скачки в экономической деятельности, в экономической практике, в экономической среде? Почему существует множественность горизонтов? Потому что экономика не является наукой в том строгом смысле, в котором это понятие введено в европейскую цивилизацию. Наука — это то, что исследует объективную действительность. Поэтому физика — наука, химия — наука, биология — наука. Там есть законы, их познают. То, что познано, неотменимо, но уточняется. Эйнштейн не отменяет Ньютона, но уточняет его. А в социальных науках все не так. Там происходит полноценный переворот, который полностью отменяет прежние схемы, выкидывая их куда-то на обочину. У нас же ведь существует и экономика каннибалов Новой Гвинеи, и экономика индейцев Амазонки. У них тоже существуют какие-то экономические связи, отношения, очень неправильно понимаемые, потому что у них вообще нет процесса обмена. У них есть процесс дарения. Они дарят, и они ожидают ответного подарка. Вроде бы разница небольшая, но на самом деле при описании операции естественна. Или понятие геоэкономики совершенно в другом смысле, которое связано с тем, что вся товарная экономика развилась в определённой климатической зоне, где осенью собирали урожай, зимой его хранили. Из хранилищ следовало распределение, продажа и так далее. Скажем, в тропической экономике всё это в принципе невозможно. Если вы соберёте урожай бананов и складируете его, то вы получите жидкую массу, никому не нужную. Поэтому там совершенно другая экологическая форма экономики, когда племена между собой обмениваются участками, а роль холодильника выполняет дерево, потому что бананы сохраняются лучше всего не в собранном, а в растущем виде. Ну и так далее, это просто чтобы показать такую некоторую не то, чтобы условность, но подвижность рамок.

Не являясь наукой, на чём же базируется экономика? Ещё один пример приведу. Знаете, требуется авторитет, который бы доказал, что что-то не является чем-то. Вот каждый год в октябре присуждают Нобелевскую премию по экономике. Так можете смело спорить, что такой премии нет. Существует премия имени Нобеля, учреждённая шведским Центральным банком. А почему Нобель не оставил такой премии? Потому что он премии оставлял только наукам. А поскольку экономика — это не наука, то и премии за неё не полагалось. Очень многие предметы, которые мы считаем науками, науками не являются. Самый разительный пример — это математика, царица наук. А выражается это в истинной научной университетской культуре в том, что, скажем, у нас нет кандидата или доктора математических наук. Они либо физико-математических, либо технических наук, потому что и техника, и физика — это есть предметные поля науки, а математика — нет. Математика, если угодно, — гуманитарная наука, возможны различные математики. Ну, ладно, это не наша тема.

Наша тема — экономика, которая является дисциплиной, является формулой знания, является сферой практики, а практика — это форма человеческих отношений. Человеческие отношения могут быть построены одним образом, могут быть построены другим образом. Например, мусульманский мир длительное время борется за построение иной формы финансовых отношений. Обычно у нас выделяют из этого проблему нефтяных денег, это действительно интересный энергетический аналог — вот то что я говорил о противостоянии финансов и энергетики, — энергетический аналог некой всеобщей меры стоимости, меры мены или ещё другой функции денег, то есть деньги, которые выражаются в энергетической форме. Но там есть другая сторона, которая более релевантна для нашего сегодняшнего разговора.

Дело в том, что мусульманская банковская система всё время делает попытки функционировать без выплачивания процентов. На первый взгляд, это полный абсурд. Но тем не менее достигнуты определённые результаты. Определён процент беспроцентной банковской системы, он составляет 2,5%. Он базируется на Коране, в котором указано примерно следующее: богатство является даром Божьим, и если Бог дал тебе дар, то, как в России было произнесено, ты этим даром должен делиться. Но Коран достаточно в этом смысле — как сказать — скрупулезен, он определил процент, которым ты должен делиться. От своих богатств ты должен в год 2,5% выделять. Как ни странно, но в Коране такие точности — 2,5%, одна сороковая. Поэтому были выстроены попытки построения банковской деятельности, когда человек из суммы полученных денег, примерно как в американском законодательстве, вычитает свои расходы, а то, что действительно является даром (кстати, я упомянул университеты, университетскую культуру, в поздние Средние века, когда возникла университетская культура, была страшная коллизия в том, что профессора не могли получать зарплату именно по этой причине, потому что как они могли брать деньги за то, что является даром Божьим). Ладно, мы сейчас о мусульманской финансовой системе всё-таки несколько слов скажем. Остаток, который является даром, кладётся в такой банк, и 2,5% не набегают, а списываются в год с него и идут на социальные нужды.

Может ли такая система функционировать? Да, может, потому что здесь сведены воедино банковская и налоговая система — это раз. Во-вторых, она имеет ряд модификаций, потому что, как и в налоговой системе, здесь существует ряд преференций и поблажек, которые связаны с тем, на что конкретно идут инвестиции из этих сумм. Идут ли они на строительство казино, или идут они на создание социально необходимых учреждений и так далее. Я не развиваю эту тему, я просто её затронул для того, чтобы показать, что даже в такой сфере, как банковская деятельность, как процентная, вроде бы совершенно естественная, составная часть банковской деятельности, возможны варианты.

Так вот, экономика, являясь социогуманитарной дисциплиной, являясь, как я вначале сказал, сферой практики, по Аристотелю, а не природой, она допускает самые разные мировоззренческие основания. То есть те мировоззренческие основания, которые устраиваются людьми, они определяют характер экономической деятельности. И дальше я продолжу описание схемы. Потому что мы подходим к в общем достаточно интересным и спорным моментам.

Пока мы говорили о сырьевой экономике, об экономике промышленного производства — хотя здесь много своего, ведь в своё время промышленную экономику не собирались сбрасывать в Тихоокеанский регион, по крайней мере была вилка, её собирались сбрасывать в Советский Союз. Если вы помните такого персонажа, как Арманд Хаммер, который вёл как раз переговоры по переводу промышленности на территорию Советского Союза, прежде всего, конечно, экологические несбалансированной, трудоёмкой и так далее. Было пять признаков, по которым предполагался перевод промышленности на территорию Советского Союза. А сейчас всё это реализовано в Китае, который превратился в мировую мастерскую XXI века, где всё производится для всех, где себестоимость такая, что одна и та же вещь продаётся по миру по-разному. В Киргизии кукла Барби стоит 1 доллар, на Западном побережье Соединённых Штатов 12–15 долларов. Абсолютно одинаковая упаковка, абсолютно одинаковая коробочка, себестоимость не играет роли. Главное — потребитель, главное — что и как можно продать потребителю в данной сфере в том или ином регионе.

О сырьевой я, наверное, говорить не буду. Хотя нет, всё-таки скажу. Вот подумайте, мы говорим о том, что сейчас транснациоанльный мир через технологическое производство оперирует индустриальным и сырьевым, а природная рента перераспределяется, как возгонка. Сырьевая экономика берёт её от Бога, ведь для того, чтобы получить прибыль или произвести продукт, не обязательно прилагать труд. Вот если у вас что-то выросло, то оно выросло, банан, который вы сорвали, — это вполне потребительская стоимость. Это как бы подрывает определённые схемы рассуждений. Но дальше начинается возгонка, потому что то, неизвестно кем зарытое богатство, будь то нефть, медь или что-то другое, оно начинает делиться. Оно делится прежде всего индустриальной экономикой при помощи тарифных барьеров, при помощи высоких таможенных сборов за импорт бензина, то есть обработанных продуктов, и всё это заставляет экспортировать сырьё, получать выгоду за счёт экспорта уже в данном регионе во многом, перераспределять её. А тут существует технологическая рента, потому что технологию для производства промышленных изделий вы получаете из Северо-Атлантического региона.

И более того, чтобы сразу обезопасить себя от определённой эклектики, я скажу, что все эти пространства, конечно же, голографические, то есть когда я говорю, что здесь производится технология, здесь производится сырьё, здесь производятся изделия, то надо понимать, что везде производится все: и в Соединённых Штатах производится сырьё, и на Новом Востоке производятся технологии — это понятно, но важно, что является доминантным, что является вашей нишей, что является вашей Core Competition на современном экономическом языке. Вот если у вас есть такой Core Competition, то у вас образуется значимое тело. Потом мы поговорим о корпорациях и о том, как там, на уровне отдельной корпорации, это работает.

Я хотел сказать о Юге. В принципе данную схему можно было бы и перевернуть. Скажем, если бы политическая власть принадлежала странам Юга, то что бы было? Мир бы платил колоссальную экологическую ренту, мир бы платил платежи за использование невозобновляемых природных ресурсов. Наверху экономической пирамиды находился бы сырьевой Юг, а всё то, что я рисовал как возгонку наверх, шло бы в прямо противоположном направлении. То есть почему социогуманитарная дисциплина? Почему сфера практики? Почему сфера договорных или, может быть, корректнее сказать, властных отношений? Почему сфера политики? Почему геоэкономика, почему не просто экономика, а геоэкономика? Да потому что властные отношения создают такую мегамашину, а другая система властных отношений могла бы создать совершенно другую властную машину, где бы работали совершенно другие экономические законы. И этот процесс в движении, на смену прежнему гегемону, буржуазии, идёт новый гегемон, об этом мы тоже поговорим сегодня, надеюсь.

Но по порядку, криминальное пространство. Вот если транснациональное в этом китайском шаре — это как бы оболочка всех шаров, второй шар — это технологический шар, третий шар — это индустриальный шар, наконец, четвёртый шар — это сырьевой шар (один я сознательно пропускаю), то вся изнанка этих шаров — это и есть криминальная экономика. То есть она размыта по всему миру. Но я сознательно пропускаю вот этот, четвёртый географический ареал.

Это у нас был Северо-Атлантический регион, это у нас был Тихоокеанский регион, это у нас была Индоокеанская дуга. А вот это вот как назвать? Сухопутный океан Северной Евразии. Сухопутный океан Северной Евразии со своей специфической экономической деятельностью и со своими колоссальными проблемами, которые я вряд ли сегодня смогу так вот вскрыть. Знаете, вот если просто взять и совместить две схемы — схему предыдущую, которую я рисовал, такую гармоничную ромбическую по раскладке основного стратегического ресурса у каждого из шести регионов, и наложить её на эту схему, то что бы получилось? Получилось бы, что это на пространство падает последнее шестое оставшееся качество, оставшийся вид производства. Какой?

Ну вот если вы просто посмотрите на эту схему, то увидите, что здесь производство интеллектуального сырья, превращение его в технологию, в индустриальные изделия, вот здесь природное сырьё в индустриальные изделия, здесь технология, происходит движение: сырьё поступает отсюда, транснациональный оператор работает над всей этой машиной и, как жук-короед, выедает цивилизацию изнутри. Более-менее сбалансированная машина, в реальности мы такой сбалансированной машины не имеем. Мы не имеем, потому что экономическая практика организована определёнными группами людей, которые руководствуются определёнными интересами. Один из их интересов заключается в том, чтобы за изобретение не платить. Вот чем крупнее изобретение, тем меньшую экономическую выгоду оно приносит. Потому что если вы делаете открытие, изобретение, вы не можете его запатентовать. Открытия не патентуются, вы можете получить, как в лотерее, Нобелевскую премию, но запатентовать вы не можете. А если вы делаете…

Есть такое разделение: Radical Innovations и Progressive Innovations, изобретение, рационализация на русском языке, наверное, это так бы звучало. Значит, открытие, изобретение, рационализация. Вот больше всего на последней площадке вы получите экономической выгоды. То есть совершенно такая сознательная политика по отношению к ранжированию интеллектуальной собственности и операциям. Поэтому основной режим получения оказывается схвачен технологиями, а не открытиями.

Наверное, всё-таки чтобы нам использовать оставшееся время в каких-то других сферах, я бы хотел, пожалуй, затронуть тему корпораций. Тему корпораций, потому что, конечно, корпоративный рынок, конечно, работает… Вот как и вся глобальная экономика сейчас работает не так, как во многих текстах описывается, и с каждым днём всё более и более радикальны эти изменения. Здесь, конечно, много ещё, о чём хотелось бы поговорить. Больше всего, конечно, о последних энергетических флуктуациях, которые происходят вокруг цены на нефть. Но о корпорациях.

Итак, появляется совершенно новый тип корпораций. Но сначала о традиционных корпорациях, потому что постепенно корпорация превращается в динамичного субъекта, который включён в определённую команду. Он находит себе кластер, в котором он действует, то есть действует он в одной из этих 5–6 групп, а, во-вторых, он должен найти в себе какое-то преимущество. Преимущество определяет его капитализацию, капитализация определяет его существование. Если такого необычного, характерного выражения лица не найдено, то долгосрочный прогноз обычно бывает не очень хороший.

Я приведу вам сейчас два графика. Ладно, я так опишу, на словах, потому что они достаточно простые. Я хотел рассказать о такой организации, как Amazon.com. Компания Amazon.com, которая возникла в 1995 году, за 10 лет проделала очень необычный путь, если смотреть с одной и с другой позиции. Её убытки в момент создания составили 30 миллионов долларов, в 1995 году. В 1996 году составили 50 миллионов долларов, в 1997 году составили 70 миллионов долларов, в 2000 году — 1 миллиард 200 миллионов долларов. Встал вопрос о закрытии этой организации. В 2001 году убытки составили 700 миллионов долларов, а в 2002 году убытки составили 200 миллионов. В 2003 году появилась прибыль в 30 миллионов, в следующем году появилась прибыль в 50 миллионов, в следующем году появилась прибыль в 400 миллионов. Цифры немножко условные, чтобы просто почувствовали. Сейчас доходность этой организации приближается где-то к полмиллиарда долларов.

В чём заключалась стратегия Amazon.com? В одном — завоевать рынок, обрести нишу, стать уникальным оператором, главным оператором. Ниша завоёвывается самыми разными путями, но проблема современной экономики заключается в том, что предметные поля оказались исчерпаны. Вот тот инновационный взрыв, о котором шла речь в начале века, и ещё поддержанный к тому же конвейерным производством, он ушёл в прошлое. Если мы посмотрим на уровень инноватики середины века, то, с одной стороны, потрясающие вещи: атомная энергетика, космос, другие военные технологии, компьютерные технологии — это все середина века, включая компьютерные технологии. А если мы посмотрим на конец века, то таких фундаментальных подвижек, сравнимых с электричеством, с двигателем внутреннего сгорания, со средствами коммуникации, мы увидим меньше. Просто нам как-то надо задуматься, а где они? Ну да, назовутся Интернет, мобильная связь. Но, знаете, я сошлюсь ещё на один фильм. Вообще фильмы очень хорошо проецируют общественную психию. Фильм о лётчике, который в 1942 году участвовал в эксперименте — его заморозили и забыли о нём. И детишки его разморозили через, так скажем, лет 50, в 1992 году. Он выбрался, немножечко удивился, увидев вокруг себя то, что происходит, но его удивление заняло на час-два, потом он очень быстро адаптировался. Кто видел этот фильм, он вполне чувствовал себя в этой среде уверенно. Ну да, телефон как-то так изменился, но работает на том же принципе, что и в его жизни. Самолёты, конечно, стали другие, но и в его жизни были самолёты. В общем всё было в его жизни: и телевизор, и все, все. Оно стало немножко другим. Да, сработали эти Progressive Innovations.

Но ради чего я это все рассказываю? Попробуем ту же самую схему опрокинуть. Из 1942 года куда мы попадём? В 1892 год. И вот попробуем представить человека, замороженного в 1892 году, который попадает в 1942 год. Сумеет он там быстро адаптироваться в этом мире? Вот на этом простом примере видно падение инновационной актуальности в мире, а, с другой стороны — влияние инноватики на структуры повседневности. Если в первом случае, хронологически первом, оно колоссально, то дальше оно достаточно умеренно, а к концу века оно становится совсем умеренным. Структуры повседневности при всём вот этом как бы квази-инновационном процессе меняются достаточно замедленно. Тезис, который я пытаюсь подспудно высказать: весь разговор о научно-технической революции конца XX века — это не более, чем миф. Это миф XX столетия, могучий миф, действительно, потому что за ним и космонавтика, и ядерная энергия, действительно большие процессы. Но, во-первых, это все середина века, а, во-вторых, и ядерная энергетика, и космические полёты по сравнению с тем, что произошло в начале века на нашу повседневную жизнь оказали неизмеримо меньшее влияние.

Поэтому что это означает для корпоративной активности? Что это означает для промышленности в целом? Это означает яростную борьбу за новые предметные поля. Потому что завоевание вот той самой ниши — это есть новые предметные поля. Потому что обычно экономическая деятельность происходила следующим образом. Кто-то вторгался в новое предметное поле, кто-то снимал с этого поля вполне законную сверхприбыль, распределял инновации шлейфом за собой. И всё это экономическое благосостояние, обретённое человечеством, оно, пусть и не очень равномерно, распределялось и на всю экономику, и на всё человечество. А вот когда таких предметных полей оказалось мало — как и в сфере искусственного потребления, престижного потребления, то есть придуманного потребления, — появилась необходимость такие поля придумывать или надувать, как информационный пузырь, который надувался. Это не значит, что информационная экономика — это пузырь. Информационная экономика — это вполне реальное предметное поле. Но информационную экономику попытались оседлать, превратив в такого инновационного тигра начала века, что в общем оказалось несостоятельным. Вот на такую мощь она не тянула.

Теперь о корпорациях. Требуется грамотное исполнение одной формальной процедуры, состоящей из 7 пунктов. Первое, самое загадочное, скажем сразу. Корпорация должна понять своё предназначение. Зачем она существует. Зачем вообще создаётся корпорация. Это то, что называется миссией. Та миссия, которая у нас осмеяна десятки раз. И тем не менее миссия держит этот энергетический пакет, который держит корпоративное тело. Гораздо более понятно видение. То есть та цель, к которой стремится корпорация.

Обычно говорят так, что грамотный управленец — это человек, который грамотно выполняет 3 функции одновременно. Он видит перед собой цель, он понимает стратегию для выполнения этой цели и он способен контролировать выполнение этой стратегии. Так вот эти 3 вещи — это все разные вещи и выполняться могут разными людьми. Но тот, кто может выполнять все 3 функции одновременно обычно становится очень ценным менеджером на современном рынке крупных корпораций. Речь идёт, конечно же, не о свечных заводиках. Речь идёт о крупных игроках.

Итак, цель, миссия. Что ещё требуется? Требуется, как я уже сказал, стратегия. Обычно на профессиональном языке называется Genetic Strategy. То есть та органичная стратегия, которая вырабатывается для данной корпорации. Но для того, чтобы выстроить эту стратегию, на самом деле требуется ещё примерно 4 элемента.

Во-первых, ресурсы. Оценка ресурсов. Ресурсы оцениваются внешние и внутренние. Это совершенно разные ресурсы. Внутренние ресурсы, в общем, достаточно понятны. Внешние в настоящий момент — это то, где абсолютно венчурные схемы работают. Это связано с тем, что изменилось понятие капитала. На сегодняшний день финансовый капитал сам по себе есть относительная величина.

Надо, конечно, понимать рамки этого высказывания. Я хочу что сказать? Что существует ещё несколько видов капитала. Существует капитал человеческий. Существует капитал интеллектуальный. Человеческий и интеллектуальный — это разные вещи. Существует капитал символический: тот авторитет, которым обладает тот или иной игрок. Существует капитал социальный. Это то многообразие связей, которое зачастую играет большую роль, чем деньги. Условно говоря, на примере «ЮКОСа» мы видим, что такое социальный капитал и что такое дефицит социального капитала в определённых условиях. Какие ещё виды? Культурный капитал.

Почему все эти вещи называются капиталом? Да по очень простой причине. Потому что мы способны строить внятные формализованные схемы на языке экономическом. Поэтому нам проще привести все эти понятия к финансовому эквиваленту. И социальный, и интеллектуальный, и человеческий капитал мы можем оценить в финансовых категориях. Но это не совсем правильно, потому что на сегодняшний день появляются какие-то другие эквиваленты, и игра в новых эквивалентах оказывается более перспективной. Но менее внятной для системы аудита. Поскольку деятельность крупных корпораций одновременно должна быть прозрачной, то опять-таки с этой утилитарной точки зрения нам легче всё это выражать не в трансэкономических, а в экономических схемах. Хотя смысл моего месседжа, что на основе экономических схем приходят трансэкономические схемы.

И то первое робкое заявление о том, что экономика и политика — это одно целое, оно на самом деле имеет гораздо более широкое пространство для размаха. Потому что не только экономика и политика на сегодняшний день составляют единое целое, а сама деятельность вышла за рамки экономистических схем. Она приобрела трансэкономический характер, она полагается каким-то другим целеполаганием, и игроки, которые играют на этом поле, другие игроки. Сейчас я закончу со схемами, и, по-моему, время мне ещё позволит сказать по поводу новых игроков.

Внешних и внутренних ресурсов мы касались. А здесь у нас будет тот самый «золотой ключик», то есть то уникальное преимущество, которым обладает корпорация. Условно говоря, Полароид в какой-то момент изобрёл свою собственную технологию, которой ни у кого нет, — вот золотой ключик. Прошло время, нет этого золотого ключика. Но у всех, кто успешный игрок, обязательно есть какой-то золотой ключик. Это не обязательно изобретение, может быть, управленческая схема, может быть очень много ещё чего. Но свой золотой ключик надо искать, ценить и опекать.

Экстремистская точка зрения на сегодняшний день состоит в том, что основное конкурентное преимущество корпорации и основной нервный узел деятельности заключается в качестве, сумме контрактов генеральных сотрудников организации. Если есть этот пакет, всё остальное приложится, а если нет этого пакета, всё остальное рассыплется.

Я люблю приводить одну байку. В 1995 году в отеле «Фермонт» собралась мировая элита. Регламент выступления был 5 минут. Проходили семинары. Один семинар произвёл на меня очень большое впечатление. На нём выступали Дэвид Паккард, глава Hewlet Paccard, и Джон Гейдж, глава Sun Microsystems. И Дэвид спрашивает Джона: Джон, сколько тебе нужно сотрудников держать в организации? Джон отвечает: 7–8. Дэвид обостряет дискуссию и задаёт такой вопрос: Джон, а сколько у тебя человек работает в твоей корпорации? Следует молниеносный ответ: 15 000, но они ресурс для рационализации.

И, наконец, всё это пространство — это пространство исследовательских операций, потому что это то, что называется индастри. Это поле, где действуют корпорации и действуют игроки, занимающиеся тем же видом деятельности, что и вы. Все вместе вы занимаетесь этим видом деятельности, но образуете некую отрасль, предметное поле операций.

И, наконец, если (мы возвращаемся к той схеме) цель, стратегия и умение эту стратегию воплощать, потому что умение стратегию воплощать выражается не в том, что прочерчивается такая стратегическая линия, а в том, что стратегическая линия очерчивается такой вот змейкой. А что это за змейка? Это динамическая оргструктура, которая находится в постоянной коррекции. То есть уровень разделения рисков и уровень перестройки носят перманентный характер, а не дискретный. Происходят каждый день, и тогда эта схема работает.

Вот это вот все вместе составляет матрицу корпоративной стратегии. И люди, которые занимаются подобным строительством, на протяжении ХХ века шли к власти и эту власть получили. Потому что если взять интеграл от всех революций — красная революция в России, чёрные и коричневые революции в Европе, прежде всего, в Италии и в Германии, и управленческие революции либеральных стран — то у них есть инвариант. Этот инвариант заключался в том, что во всех этих странах появлялась когорта людей, которая ломала буржуазию о колено тем или иным способом. Иногда грубым, иногда в мягких перчатках, но тем не менее приводила её в подчинённое положение. И миром постепенно стал править новый класс, у которого нет на сегодняшний день целостного названия, так его и называют «новый класс». Правда, для того, чтобы разделить, там есть 2 когорты: такая неандертальская, это номенклатурная схема, характерная для 1-й половины ХХ века. И вторая, гораздо более гибкая. Вторую я предпочитаю называть новый интеллектуальный класс. Хотя, повторю, генетически это приход новых приматов в сферу, где до этого такие хорошие прыткие мышки и более крупные животные, в основном, хищники, работали.

Но вот выясняется, что это пространство операций ушло в прошлое, и в этом пространстве работают другие организмы. Организмы очень часто не формализованные, основанные на гибкой системе связей и управляемые другими людьми, которые управляют не только организациями, а управляют миом. Ну, так, с некоторым лагом: управляют, начинают управлять, будут управлять.

Обсуждение

Ведущий: Большое спасибо, Александр Иванович. Я на правах ведущего всё-таки просил бы про эти самые нефтяные флуктуации.

Александр Неклесса: Всех, конечно, удивило, когда завоевание Ирака не привело к падению цен на нефть. Если вы вспомните забытые прогнозы, то очень редко писали в прогнозах о том, что цена поднимется до 40 долларов, и очень часто писали, что цена опустится до 12–15 долларов. Что же произошло? Ну, да, конечно, сопротивление. Да, конечно, другие некоторые проблемы, которые возникали — Иран, Ирак. Но я напомнил бы вам, скажем, ситуацию 1986 года. Когда в 1986 году цена на нефть упала до 7–12 долларов, то это было следствием вполне определённой операции, которая описана в специальной литературе.

Я хочу, отвечая на современность, показать, что очень часто, когда говоришь о современности, возникает понятие конспирологии. Слово, которое очень легко снимается, если понятие заговора, центральное для конспирологии, заменить внятным, родным, любимым, привычным словом, как проект. назовёшь проектом — и всё понятно. Да, действительно, собираются люди. Да, действительно, делают проект. Да, действительно, в рамках этого проекта у них есть определённый уровень секретности, потому что они не хотят свои коммерческие тайны выводить на поверхность. Но ещё лучше, когда мы можем показать, как такое некое действо было в относительно недавнем прошлом, было в скрытой форме, а сейчас раскрыто и его можно исследовать в деталях и извлечь из этого урок. Как всегда, лучше учиться на чужих ошибках, а ещё точнее — на чужом опыте.

Так вот, в 1986 году американцы провели переговоры с Саудовской Аравией и другими нефтедобывающими странами. Саудовской Аравии они пообещали поставку современного вооружения. Естественно, они решили, что игра стоит свеч. Саудовская Аравия резко повысила уровень производства нефти. Одновременно произошёл Чернобыль. И многие процессы, которые стартовали в Советском Союзе, развивались несколько по иной траектории.

Что происходит сейчас? Китай — динамично развивающаяся страна. Она развивается, прежде всего, конечно, в индустриальной ипостаси. У неё есть много других составляющих, но всё-таки её становой хребет — это индустриальное развитие. Китай (чтобы прояснить картину) примерно половину нефти импортирует. Хотя это нефтедобывающая страна, но такой мощный уровень развития. И мы уже знаем, что и история со «Славнефтью», когда Китай предлагал цену примерно в два раза выше, и история с Дацином, раз уж я «ЮКОС» упомянул, который выступал за Дацинскую ветку трубопровода, а не Находку, и проблемы восточного трубопровода, которые в Казахстане происходят, носят неслучайный характер, потому что некоторая внешняя по отношению к Китаю стратегия считает, что лучше, чтобы не было сухопутных нитей углеводородов на Китай из внешнего окружения, а пусть они лучше проходят морским путём в силу ряда обстоятельств. И поэтому Китаю оставлен сегмент Индонезии, где Китай действительно делает крупные закупки нефтерождений, и некоторые другие участки, которые опять-таки связаны с морскими коммуникациями.

Но это комплексная ситуация. Поэтому в этой ситуации соприсутствует то, о чём идёт речь. То есть не только география ресурсных потоков, но и их удельный вес. То есть стратегическая линия, которая явно сдерживала до определённого момента падение цен и не противилась росту цен. Хотя возможности для того, чтобы противиться росту цен, были, потому что добиться, чтобы определённые влиятельные игроки на нефтяном рынке производили гораздо больше — особых сложностей для этого не было. И тем не менее, сильные действия в этом направлении не предпринимались.

Вообще, энергетика — одна из серьёзных точек. Но есть и такие не просто новые проблемные поля, а достаточно традиционные, где развиваются достаточно серьёзные схемы. Одна, часто повторяющаяся, это новые технологии, переход на лазерные техники при электронном аппаратном изготовлении. Вторая часть — это биотехнологии, здесь много чего. Ставка сделана на удвоение срока человеческой жизни и некоторые другие проекты. И, наконец, третья — энергетический проект, который включает в себя и водородное топливо, и реанимацию термояда, и сложные операции, связанные с традиционными энергоносителями. Потому что, конечно, энергетическая составляющая становится наряду с финансовой очень мощной стратегической дубинкой. Здесь буквально развилка цивилизации. Вот финансовая, энергетическая и система взаимодействий между ними.

Ну, а Китай? Стратегический ответ Китая? Да, Китай сделал определённый стратегический ответ. Он несколько сот миллиардов долларов вкладывает сейчас в развитие гидроэлектроэнергетики, достаточно амбициозный проект, сумма за это говорит. И 10 установок по одному гигаватту, то есть 10 гигаватт атомных электростанций. Это тоже достаточно амбициозный проект. Кстати, на котором российская атомная энергетика до сих пор развивается, получая деньги с этого проекта постоянно на протяжении ряда лет. Достаточный доход.

Реплика: К этому надо ещё много чего добавить. Китай закупил в ЮАР технологию синтетического бензина. ЮАР 20 лет были под санкциями, и были передовой страной по части этого производства. Но на самом деле доля Китая в закупке мировой нефти очень невелика на сегодня. И проблема-то в другом.

Дело в том, что современная экономика развивается активно и создаёт исключительно финансовые за счёт эмиссии доллара. Суммарный долг Соединённых Штатов Америки, о котором сегодня уже говорилось, 37 триллионов, в 2004 году вырос на 2 триллиона, а в этом году вырастет на 4 триллиона. Если разделить на банковский мультипликатор, то мы получаем, что прямая эмиссия — где-то полтриллиона долларов. И эти деньги надо куда-то девать.

То есть на самом деле цены на нефть — это финансовая пирамида, связанная с долларом. И проблема современной мировой экономики состоит в том, что уже близок тот предел, когда эту пирамиду удержать будет невозможно.

Я думаю, что критической точкой, когда будут более-менее понятны сроки, будет весна следующего года, по некоторым оценкам. Но уже сейчас основной вопрос, который возникает, это учётная ставка в Соединённых Штатах Америки. Её нельзя повышать, потому что стоимость обслуживания этих 37 триллионов растёт. Но её нельзя и понижать, потому что сегодня доходность капитала в мире в целом меньше, чем инфляция. То есть, иными словами, механизм работы капитализма в получении прибыли от вложения капитала последние несколько лет не работает.

Так что на самом деле то, что мы сейчас видим в США цены на металлы, на сырьё, цены на нефть — это финансовая пирамида, такой МММ в некотором смысле. И поэтому я думаю, что оценивать эту ситуацию нужно, исходя именно из механизмов не классической экономики, а кризисной. Это чисто кризисное явление, локальное, очень напоминающее то, что было с ростом цен на пирамиды какого-нибудь ГКО в 1998 году.

Александр Неклесса: Спасибо. Здесь действительно возникает проблема новых объектов собственности. Не только новых предметных полей, но и новых объектов собственности. Поэтому возникают проекты.

Самый простой — это земля, то есть продажа земли там, где она до сих пор не включена в коммерческий оборот. Это новое отношение к определённым элитарным участкам земли. Но это более-менее традиционные объекты собственности.

А речь идёт о создании новых, нетрадиционных объектов собственности. Их назвать достаточно сложно по самому определению. Но если вы придумываете, чем можно торговать, и торговать за достаточно большие суммы, то вы вырываетесь в ряды ведущих игроков. Или новые формы торговли прежними объектами. Принципиально новые, вот как резкое ценовое изменение привычного продукта.

Хотя, надо сказать, здесь я опять противоречу немножечко. С видимым противоречием я бы сказал, что ситуация пока не столь уж с нефтяным рынком драматична. Потому что при всём при том цены до сих пор не достигли уровня начала 80-х годов. Вы скажете: как так, 70 долларов, а там — 35. Но разница между 35 начала 80-х и 70 2000-х годов такова, что цены пока чуть ниже. Инфляция доллара за это время колоссальная.

Но к этому ещё надо добавить, что на самом деле тут дело не в абсолютной цене и не на нефть, а на бензин и на мазут, а в их соответствии доле в себестоимости продукции. Проблема в том, что, скажем, самый пик заработной платы в Соединённых Штатах Америки был известен в 1968 году. То есть с тех пор жизненный уровень в целом падает. Компенсируется это увеличением долгов. То есть Соединённые Штаты Америки и Европа активно стимулируют потребительский спрос. И проблема состоит не в том, что нефть дорогая, это может быть и не так. А проблема состоит в том, что при своей нынешней цене она не даёт (я об этом уже говорил) получать прибыть от вложения капитала.

Я просто привожу пример. Компания «Форд» продала одно из самых прибыльных своих подразделений, компанию по аренде автомобилей «Херц». Почему? Потому что у неё не хватает денег на обслуживание долгов, ей нужен был кэш. Она продала своё прибыльное подразделение, потому что в противном случае она фактически уже банкрот, как и «Дженерал моторс». И на самом деле подавляющее большинство американских производящих компаний — банкроты, включая «Боинг» и многие другие. Но «Боинг» никто обанкротить не даст, потому что на нём оборонка висит. Хотя «Дженерал моторс» — тоже.

Но в целом вся беда состоит в том, что тот механизм раскрутки мировой экономики, который был на протяжении сотен лет (собственно, капитализм как доминирующая система возник в XVII веке), остановился, он больше не работает. И в этом смысле всё, что происходит, это дерганье. Вот первое реальное дерганье — это был всплеск новых технологий. Действительно, это была попытка раскрутить новый технологический виток. Не получилось. Потом была попытка на биотехнологиях, и тоже не получилось на самом деле, они уже идут на спад. Ничего нового не видно. Ни нано-технологии, ни всё остальное работать не будет. И что делать, на самом деле на сегодня непонятно. То есть мир в неком смысле зашёл в тупик. Экономика как сфера деятельности зашла в тупик. Нужен некий новый механизм, которого нет.

И российская ситуация в этом смысле очень похожа, потому что на самом деле мы находимся в крайне тяжёлом положении. Мы живём сейчас на продаже нефти и газа. И в случае, если произойдёт тот самый спад, прокол этого самого пузыря, то у нас вообще не будет механизма, на котором можно развернуться. К сожалению. Что с этим делать, абсолютно непонятно. А при этом ещё у нас последние полгода начал работать снова механизм начала 90-х, и боюсь, что нас ждёт очередной кризис неплатежей где-нибудь через полгодика.

Я бы добавил такие цифры и факты. Дело в том, что не просто нефть в составе стоимости продуктов и невозможность американской семьи существовать в прежнем режиме, а процесс действительно фундаментальный. Здесь центральное слово — это производительность капитала. Дело в том, что произошла вообще в экономике страшная вещь с точки зрения её внутреннего регулирования, её самоорганизации. Дело в том, что американская экономика, и причём уже давно, с того исторического перехода конца 60-х — начала 70-х годов, утрачивает производительность капитала. Это связано именно с этим инновационным дефицитом. Потому что капитал сам по себе мог совершенно небрежно работать, когда входил в индустриально-промышленную фазу. Здесь, как бы филигранно и виртуозно он ни работал, он даёт всё меньшую и меньшую прибыль как капитал. Но тем не менее валовой внутренний продукт Соединённых Штатов растёт. За счёт чего? С одной стороны, за счёт того, что я рисовал, то есть за счёт этой глобальной квази-ренты, которая собирается высокими геоэкономическими технологиями.

Реплика: И за счёт махинаций со статистикой. Давайте уж правду скажем.

Александр Неклесса: В том числе. Но есть вещи гораздо более простые, как мычание, и очевидные. Опять-таки, в кинематографе мы их сплошь и рядом наблюдаем. Это сверхэксплуатация в Соединённых Штатах Америки, когда работает уже и муж, и жена. И следующая надстройка над этим: мужа и жены уже нет в прежнем понимании, потому что построить прежнюю семью становится достаточно сложно, да ещё с тремя ребятишками. Гораздо выгоднее, если они каждый — самостоятельный экономический агент. Если вы помните, они становятся как японцы, работающие до 11 часов вечера. Разговоры у них — на производственную тему. Массой интриг они связаны с положением на работе, и так далее. Это совершенно нехарактерно для прежней американской социальной структуры. То есть происходит, подчеркну, падение капитала на протяжении 40 лет в очень большом количестве отраслей. Хотя и не во всех. А общий уровень падения — это потрясающе — сейчас приблизился к концу XIX века.

И по поводу «Форда» несколько слов хотелось сказать. Уже совсем, видимо, в заключение. У меня произошёл разговор, который я тоже люблю повторять, с одним российским экономистом. Когда я сказал, что капитализация «Форда» составляет 28 миллиардов долларов, экономист очень удивился. Он сказал, что несколько сот миллиардов, потому что ежегодная выручка «Форд компании», например, за прошлый год составила 172 233 миллионов долларов. И после этого сказать, что она стоит 28 миллиардов — звучит странно. Но вот если мы посмотрим, какую прибыль принесла эта компания, мы увидим, что руки много для этих миллиардов. А если мы поднимем проблему ликвидности стратегических перспектив вообще автомобилестроения в мире, то мы поймём, что эти… Да, а бухгалтерская отчётность у них очень хорошая, 280 миллиардов долларов, действительно, как и было сказано.

Реплика: А какая у «Энрона» была отчётность!

Александр Неклесса: Нет, это не подтасовано, у них действительно понастроенное железо по бухгалтерской отчётности стоит 280 миллиардов.

Да, а после разговора — всегда ведь сначала поспоришь, а потом хочется себя проверить. Может, действительно, может, миллиарды с миллионами перепутал или ещё что-то. Уточнил. Правда, поленился, 2 месяца прошло. 24 миллиарда.

Я последнюю скажу фразу в заключение. Если имеется экономика при более-менее стабильной социальной системе, то вообще говоря производительность труда может расти одним из двух способов. Либо инновационными технологическими изобретениями, а последний реальный инновационный прорыв был в 50-е — начале 60-х годов. Это химическая революция в материаловедении. Либо же за счёт углубления разделения труда. Последний рывок в углублении разделения труда произошёл в конце 80-х — начале 90-х, когда была разрушена мировая социалистическая система, и в систему разделения труда вылез Китай. Сегодня кластер мирового разделения труда — это весь мир. И расширяться дальше некуда.

И в результате обнаружилось, что механизмов увеличения производительности труда в мире просто не существует. Инноваций нет, углублять разделение труда, соответственно, бессмысленно, потому что вложения уже примерно равны выигрышу. А финансовая эмиссионная система построена на том, что рост производительности труда идёт. Потому что она строилась века, и все эти века производительность труда росла. И в результате мир оказался в совершенно идиотской ситуации. Количество денег растёт, количество финансовых активов растёт, а материальных активов под ними нет.

Единственный реальный нераспределённый актив мира — это недра бывшей мировой социалистической системы, прежде всего — стран СНГ и Китая. Но Китай свои недра не отдаст, а что касается России, то за последние несколько лет было несколько планов покупки этих активов. Был так называемый план Стиглица, реприватизации, под него была довольно высокая активность. Этим занимался Степашин. Но эта тема сошла на нет.

Сейчас российские активы пытаются вывести на мировые рынки через IPO наиболее крупных российских корпораций, но и здесь возникает проблемы, связанные с тем, что на Западе бы хотели, чтобы на IPO выводились контрольные пакеты, а российские олигархи предпочитают не выводить даже блокирующие, ограничиваясь 10 — 15%.

И потом, уже сейчас понятно, что этого не хватает. Я уже говорил: чистая эмиссия в США — полтриллиона долларов. Не получается. Даже если капитализировать «РУСАЛ» или «Норникель» по объёмам General Motors, то всё равно не получается. И это проблема, с которой ничего нельзя сделать. Новой мировой финансовой модели придумать не получается.

Я не знаю, обращали ли вы внимание, но последние два года на всех сборищах мировой финансовой тусовки происходит одна и та же дискуссия. Американцы говорят: дайте нам денег, чтобы закрыть наши финансовые дыры. Ответ Юго-Восточной Азии и Европы примерно следующий: мы вам, конечно, денег дадим, потому что никто не хочет, чтобы вы упали. Но где гарантия, что после того, как мы их вам дадим, вы всё равно не упадёте? И гарантий никаких нет. Именно поэтому рост поступления иностранных инвестиций в США где-то с марта месяца прекратился.

Я ещё раз говорю, что я считаю, что где-то к весне следующего года можно будет примерно строить модели, как это всё будет разрешаться. Но ничего радостного пока не видно.