План лекции:
| |
Предмет философии. — Политическая рефлексия. — Субъект политической рефлексии. — «Надо это устроить» или «Всё дело в деньгах». — Экономическое думание о политике. — Субъективные мотивационные элементы в политике. — Антиисторизм и политическая память. — Фрагментированностъ и неопределённость субъекта политической рефлексии. — Воля. — Класс дисциплинированного мышления. | |
Дамы и господа! Что такое политическая философия с моей точки зрения (а у меня нет никакой другой, так что не обессудьте)? Дело в том, что философия, как я её понимаю, не имеет и не может иметь своего конкретного специфического предмета, или это будет не философия, а наука. Философия в принципе — и это блестяще понимал Лейбниц (хотя это прекрасно понимал и Спиноза) — занимается не предметом, каков бы он ни был, а мышлением о предмете. Философия постигает свой конкретный предмет, любое конкретное содержание только через мышление о нём, собственное мышление философа прежде всего. Философ — это философствующий сначала над своим собственным мышлением и только потом — над тем, о чём он мыслит, и над другими мышлениями. Вопрос: А не может быть мышление о предмете предметом философии? Это и есть единственный предмет философии! Другого у неё нет. В принципе, что бы ни осмыслялось, философия включается в эту игру только со стороны осмысления этого « В данном случае, когда я говорю, что буду говорить о политической философии, что явится предметом философии? Не политика, а мышление о политике. Другой политики нет, кроме политического мышления — твоего, моего, их, талантов, бездарностей, умных, дураков, кого угодно, но — мышления. Политики как отчленённого, систематологически выделенного предмета типа молекулярной физики или кристаллографии не существует. И это, между прочим, прекрасно понимал один из первых философствующих о политике — ну, скажем так, второй — Аристотель. То есть политику вы не вынете из кармана и не положите на стол. Политика — это пустая абстракция без уже организовавшего политическое мышление минимального сознательного подхода. Я не любитель ссылок и сносок, как в своих книгах и статьях, так Перехожу к следующему шагу своего предварительного рассуждения. Значит, говоря о политике, я буду говорить о «мышлении о политике», — которое условно будем называть политической рефлексией (термин не хуже и не лучше другого), из которой только мы и узнаём о политике. Как говорится в одной чудной американской пьесе, где даму спрашивают: А, кстати, чем занимается твой муж? Как чем, политикой! А-а, значит, он один из тех же жуликов и бездельников в Upstate New York. Она говорит: Ну, он думает, что он занимается политикой. Значит, она произнесла это слово — «политика»! И, видимо, он — этот, разумеется, обманутый муж, как все мужья в пьесах и нередко в жизни, — он произнёс это слово? Так мы делаем второй шаг: политика — то, что человек в своей речи и мышлении называет политикой. И не будем его за это критиковать. Вы можете тут же сказать: какая же это политика, то, чем занимается её муж? Жульничество! Лучше бы скот продавал в штате Мичиган. Вот тут я должен быть жёстким — это уже не наше дело. Запомните, мы употребляем слова, которые не мы выдумали, они исторически существуют. Они могут быть полной чушью, полной ерундой, но слово уже, как говорил Людвиг Витгенштейн, закреплено в практике естественного языка. А если это не нравится, он говорил, тогда, пожалуйста, давайте пишите другой словарь, а пока вам приходится заглядывать в существующие словари. У Витгенштейна были страшные семинары, он так наставлял студентов: «Не понимаешь слова? Вон словарь стоит. Открой, найди слово». Студент возражал: «Так я же хочу разобраться по сути». И тут покойный Витгенштейн начинал орать: «Суть — это вранье, выдуманное шарлатанами, есть слово — используй его, говори, неправильное — исправь, не знаешь — опять посмотри в словарь». Поэтому я не буду заниматься анализом самого понятия «политика», я буду заниматься только одним вопросом: что происходит в мышлении о том, что называется «политикой», или, как мы условно называем, в политической рефлексии. А без этой рефлексии политики и не существует. Строго говоря, то, что мы называем политикой — это и есть политическая рефлексия, в которой мы оперируем разными понятиями, разными терминами. И всё, что мы называем политической жизнью, политическими событиями, политическими актами — это то, что уже нашло своё место в политической рефлексии. Опять оговорка: как говорил мой давно покойный и любимый Василий Васильевич Розанов: «Господа, это пока все, пока положим, что будет так. А так это или не так — закончим семинар, — говорил он, — будем разбираться, а пока положим». И поэтому я начинаю с политической рефлексии. Первое: о каком человеке, о каких людях мы говорим? Мы говорим о субъекте политической рефлексии. Субъект политики в этом смысле — это субъект политической рефлексии, о которой мы уже нечто знаем, мы уже выстроили Очень плохо с транспортом в Москве с трёх до шести часов. Я могу на это ответить, как мне отвечал один полисмен в Лондоне после того, как мы простояли в пробке два с половиной часа: Ну что делать, это — политика. А я уже тогда начинал заниматься политическим мышлением, я говорю: Почему, сэр? Почему это политика? Просто надо это устроить. Я произнёс три слова: «Надо это устроить» — из них два, кроме «это», относятся к политике. Первое — это «надо», а второе — «устроить». Ведь простой человек думает всегда так: «Надо на это дело — какое бы оно ни было — подкинуть денег и поставить умного человека». Так это же чистая политика! Тут начинается На следующей лекции мы перейдём к первому термину политической философии — «политической власти». Но пока — Перенесёмся в 1933 год — в Соединённые Штаты Америки, о которых замечательный немецкий экономист Штраус говорил, что они были «накануне революции». Это было преувеличение, но тем не менее там было действительно плохо. Процент безработных — за критической чертой, стотысячные очереди за горячим супом в Детройте, Чикаго и Франк, что нам делать? И Рузвельт говорит: Нужны деньги. Кто даст деньги? И Рузвельт говорит: Вы дадите деньги! Это экономика или политика? И вот тогда джентльмен, глава одной из двух самых могущественных мафий Калифорнии, говорит: А если не дадим? А Рузвельт ему: Послушай, Джимми, что я могу с тобой сделать: у меня на тебя давно лежит дело, я могу прислать к тебе шерифа, прокурора, полицию, ты можешь получить пять лет, шесть лет, десять лет. Но, дорогой мой, пойми, если будет революция, тебя убьют в первый день. Так тебя тоже! — кричит ему глава мафии. Рузвельт говорит: Да! Тогда, Гораздо приятнее быть арестованным вежливым полисменом, чем быть затоптанным матросней с «Авроры» на Невском проспекте, хотя я думаю, и то и другое не очень приятно. И вот тогда поднимается один человек и говорит: «Мистер президент, эти люди никогда не смогут изменить свою психологию». «При чём тут психология? — говорит Рузвельт, — это чистая политика». Ведь революция — это политика. Ведь убийство всех толстосумов и богачей в Детройте, Денвере, Чикаго — это имеет какое-нибудь отношение «по содержанию», как любил говорить мой покойный друг Георгий Петрович Щедровицкий, к экономике? Нет! Залп с «Авроры» — которого, не хочу вас огорчать, Когда я ругаю Вопрос: Получается, что все экономические процессы объясняются только политически? Ни в коем случае. Оказывается, что любой экономический процесс в контексте политической рефлексии будет в данной ситуации осмысляться как политический. Обязательно ли? И вот на это ответ очень простой. А ведь так уже случилось. Уже недовольны люди. Они уже недовольны? Им мало платят, им нисколько не платят и всё прочее? Так в момент негативной рефлексии меняется тема. Это уже не экономика. И когда человек говорит «я не хочу» — это политика. Это реализация его индивидуальной воли, уже прошедшей пусть через самый элементарно выстроенный кристалл политического мышления. Вопрос: Получается, что политика — это всегда насилие? Это действительно насилие? Символическое или прямое физическое насилие? Отвечаю. Ни в коем случае. Это всегда думание, которое иногда заканчивается насилием, в акте насилия. Или, давайте будем говорить сильнее, в акте уничтожения думающего или того, о ком он думает. Я думаю, это будет правильнее, чем насилие. Вопрос: А не может быть наоборот? Что Понимаете, это ведь наш с вами выбор — думать о разных вещах, о заторе на Тверской сегодня — чисто экономически или политически. Я бы не думал ни экономически, ни политически (это полисмену, который подошёл, хотелось поговорить; Второй и последний пример. То же время, что и рузвельтовское, — очень плохое время, с докладом к британскому королю Георгу приходит лорд Халифакс. Букингемский дворец. Огромное окно. Стоит король в халате, подзывает к себе премьера и говорит: «Подойдите к окну, что вы видите?» За окном очереди безработных и бездомных, их количество действительно доходило в Лондоне до миллиона человек. Печки, суп, хлеб раздают, сахар детям. Можете себе представить? В Лондоне! Роскошные парки, всё это великолепие. Король смотрит и говорит: Посмотрите, что вы там видите? Лорд Халифакс пожимает плечами и отвечает: Как всегда — очередь безработных за супом и хлебом. Тогда Георг ему говорит: А вот теперь слушайте: если я буду это видеть ещё одни месяц, я вступаю в коммунистическую партию, идите вы все к черту, а я — ленинец. Это король говорит. Вы можете себе представить любого русского царя, даже самого лучшего, который бы так сказал своему премьеру (опять вопрос политический)? И Халифакс говорит: Послушайте, но это же непростительное преувеличение, это истерика, ваше величество. Тот говорит: Это не истерика, но просто в отличие от вас я люблю свою страну и люблю свой народ — и пропади всё пропадом. Хороша беседа, а? И вот эта последняя фраза — с моей точки зрения — абсолютно политическая. Имеет это отношение к экономике, к бирже, к катастрофическому положению Великобритании ещё до начавшегося развала Британской колониальной империи? Нет. И оказывается, что в определённых ситуациях мотивационные, эмоциональные и другие субъективные элементы начинают играть роль, превышающую роль всех других элементов, моментов и факторов. Не правда ли? А, так сказать, идиоты всех стран говорят: «Да нет, давайте посмотрим курс акций на Вопрос: А когда 7 ноября 1941 года Сталин выступил с трибуны Мавзолея перед войсками, уходящими на фронт, — это из той же обоймы? Разумеется. Это был абсолютно необходимый политический акт, вытекающий из абсолютно чёткой чисто политической рефлексии, при том что он был человеком, крайне мало говорящим об этом свидетельствовал Поскребышев). Это отжатая политическая рефлексия, как я говорю. Вот почему я начал с такого, я бы сказал, несколько эмоционального введения. Вопрос: Мой пример из современности, российской действительности. Когда у нас была ситуация с компанией «ЮКОС», было заявление руководства страны, что с руководством компании всё будет в порядке, в результате акции «ЮКОСа» взмыли и инвесторы на этом заработали. После этого компания практически разрушилась, руководство посадили — была ли это политика? Я должен сказать: то, что сейчас происходит в России, мне чрезвычайно мало известно, поскольку сейчас в связи с моими занятиями политической философией моё основное внимание устремлено на Рим I века до новой эры и I века Новой эры. Гораздо интереснее. Вы сами знаете, это — политика. Я хочу обратить ваше внимание на один момент: Рим, начиная с гражданской войны В чём отличие российской ситуации от римской ситуации, которую описывает великий историк древности Тацит (действительно великий историк был)? В том, что римский политический кошмар, который продолжался, грубо говоря, лет 70, был не только осознан как политический, но и описан. Это очень важно. Описан по крайней мере четырьмя историками. Это факт феноменальной важности. Дамы и господа, можете ли вы сейчас взять в руки маленькую книжку, в 300 страниц, или большую, в 3 тысячи (я об этом однажды Афанасьева спрашивал), «История России с 1917 по 1990 год»? Есть такая книжка? Нет. До сих пор в России нет политической истории России XX века, истории и смысле Тацита, истории в смысле Ключевского, и причины этого чисто политические. В каком смысле? В том смысле, что политическая рефлексия среднего русского интеллигента ещё не прошла через стадию той концентрации, отжатости, в которой бы он мог взять и написать такую книжку. Он ещё не видит этой политической истории. Или, вы можете сказать, — не хочет. Давайте и в жизни А вот, простите меня опять за параллели, за последние только десять лет — и никакой до этого не было перестройки или гласности — в Англии вышло шесть книг «Политическая история Англии» или «От Черчилля до Суэцкого кризиса». Это жалкие Вопрос: А может быть, просто нужно побольше времени для того, чтобы наступила эта стадия отжатости? Уверяю вас, время есть у всех, даже у меня. Господь нам дал время. Вопрос: Есть мнение, что сейчас, например, нельзя писать про Если вам уже пришла в голову идея писать про Кто сказал, что я должен получать от чтения лекций удовольствие? Я должен учить студентов, а не получать удовольствие и ждать выхода в свет своей следующей статьи или книги. Это надо, кстати, знать многим преподавателям. Расскажу про мой страшный опыт в университете в штате Айова, очаровательный штат. Я читал ребятам курс лекций «Введение в буддийскую философию» (это основная моя профессия). Они слушали, я смотрел на их лица, честно говоря, не получая при этом особого удовольствия. И я говорю: «Я хочу сделать маленькое введение по индийской истории с VIII по IV век до новой эры и прошу — поднимите руки те из вас (их было около 30 человек), которые могут сказать имя, фамилию и занятие вашего прадеда — всё равно, по мужской или женской линии». Две руки поднялись. Вы можете себе представить? Тогда я сказал: «А вашего деда?» Поднялось, скажем, четыре руки. Где их семейное прошлое? Студенты деисторизированны, вы понимаете? Хотя, конечно, если честно, с помощью ваших же кретинов-родителей. Тут я уже не могу удержаться, И, наконец, последнее. Это было год назад в городе Москве. Я на горе себе пригласил на конференции прочесть доклад одного моего американского друга, «американского» — условно, в таком же смысле, в каком я могу себя назвать английским — он чистый немец. И этот мой друг вместо доклада по теме: «Существует ли история без исторической направленности мышления людей» (которые её читают, которые её слышат, которые её видят) вышел и стал рассказывать, как учили истории в средней школе с 1936 года — ничего себе! — в Дюссельдорфе, потом в университете до 1956 года разные школьные и университетские учителя. В Я вспоминаю один разговор с моей старшей дочерью, она, увидев, как я лежу в кресле и читаю, сверяя с латинским текстом, «Германию» Тацита, говорит: «Слушай, зачем тебе нужен весь этот хлам?» А ведь это жутко интересный момент, заметьте. Вот вы скажете — я пристрастен, во мне говорит опять традиционная установка классического русского интеллигента. А она что — дочь крановщика? Она, пардон, моя дочь. Я — с вашего любезного разрешения — противно говорить это слово — профессор. Мой отец был профессором. А дало это эффект на моей дочери старшей? Какой это эффект? Не нулевой, а негативный эффект. Значит — антиисторизм. Антиисторизм — это явление чисто политическое, он не отрефлектирован. Если бы он был отрефлексировал, она бы ко мне не обратилась с такой идиотской репликой! Я же понимаю, почему это так. Политическая рефлексия имеет своей составляющей, разумеется, Теперь я хочу перейти к одному вопросу: кто субъект политической рефлексии? Он же субъект политики! Но, что самое интересное, говорить о субъекте политической рефлексии как о Теперь давайте договоримся, «субъект политической рефлексии» ие может быть определён ни по содержанию, ни по объёму этого понятия. Потому что как источник политической рефлексии он всегда оказывается фрагментированным — это интереснейшая вещь, — а иногда редуцированным к одной точке. В особенности в бытовом языке. Например — «все знают, что…» Кто это «все»? «Всех» не существует, нет такого субъекта знания, как «все», вы Тут начинается первая методологическая трудность: нет и не может быть той методологии какого бы то ни было действия — политического, экономического, культурного, — которая бы исходила из определённости субъекта этого действия. Субъект всегда оказывается гораздо менее определённым, чем объект этого действия. Именно Кто так думает? Мы так думаем. Кто мы? Я и мама так думаем, И это очень интересно, потому что незрелость нашей политической рефлексии прежде всего выражается в нашей тенденции постоянно определять субъекта политической рефлексии. «Вся страна знает», «вся страна как один поднялась против Реплика: И остроумным. Иногда и остроумным, и любил поговорить. А Сталин — нет, не любил поговорить. Но вы понимаете, он сам про себя сказал: этого субъекта политической рефлексии как субъекта, который называется Мао Цзэдун — великий вождь, великий учитель, отец, — не существует. Это дух. Такой, стало быть, разговор был. Поговорить, поговорить, поговорить. Потому что никакой философии не существует без разговора. Как недавно сказал, Я хочу перейти ко второму моменту субъекта политической рефлексии. Этот момент я бы назвал простым словом — воля. Значит, мы переходим от эпистемологии к психологии, от мышления к психике, а ещё точнее — от содержания рефлексирующего сознания к состояниям сознания. Говорить о политике, говорить о политической рефлексии, говорить о политическом действии, полностью исключив момент воли, — это бессмыслица. Потому что сам предмет политики предполагает, что любое действие, любой акт мышления, к сожалению, любой физический акт является: par excellence актом Один очень талантливый — чисто политический — американский философ Сантаяна, говоря о другой стороне воли, заметил, что наши волевые импульсы а политической и общественной жизни труднее всего поддаются рефлексии. В воле слиты как позитивный, так и негативный мотивационные аспекты — это очень важно понять, а понять это нелегко. Когда мы говорим о воле в нашем философствовании о политике, воля перестаёт быть психологией. Воля — это не эмоции мотивации, интенции, весь этот бред. Воля уже принадлежит тому контекстуальному, я бы сказал, конгломерату политики в котором она реализуется. И тут я хочу просто привести слова двух успешных политиков и, конечно, людей с очень чёткой политической рефлексией. Первое, это слова очаровательного джентльмена, одного из последних в истории республиканского Рима — Люция Корнелия Суллы. Когда его друг, младший Красе, спросил: Но теперь, убив две тысячи римлян, ты доволен? Он говорит: Нет. И сказал страшную фразу, прошу извинения у дам: Я хочу, чтобы все римляне превратились в одну большую жопу, которую бы Вы можете сказать: «Какой плохой патриот был Люций Корнелии Сулла». А он был одним из немногих людей своего времени, полностью преданных традиционному республиканскому Риму, с которым покончил или начал кончать молодой Гай Юлии Цезарь. Согласитесь, что отношение было очень субъективным: «Вынести не могу этот Рим, — говорил он, — тошнит». Но вспомните слова Гитлера в апреле 1945 года: «Оказывается, что немцы такая же зловонная дрянь, как и другие». Но было поздно. Понимаете ведь это жутко интересно. Это особенно интересно в той извращённой — когда я говорю «извращённой», я имею в виду только извращённое мышление — категории людей, которых я условно называю «абсолютные революционеры», к которым на четверть относился и покойный фюрер. Только на четверть. Он не был целиком абсолютным революционером. Если мы перейдём к Сталину, Сталин ни на четверть, ни на одну сотую не был революционером, а Гитлер И ещё один очень важный момент — простите меня ничего не могу поделать. Вы знаете, когда к Сократу пристали с ножом к горлу: «Ты за войну со Спартой или против?» — он ответил — «В мире не может быть ничего более мерзкого, грязного и подлого чем война. Но, — говорит, — есть только одно, что может быть даже хуже войны — это вы, афиняне. И, может быть, пройдя страшную войну, вы станете немножко лучше». Вы видите, как трудно было терпеть афинянам Сократа? А ведь, так сказать, безобидный софист, учащий учеников. А ведь он был политиком до мозга костей! Его любимый ученик Алкивиад говорит: «Учитель, политика невозможна без лжи и криводушия». Юноша был, как мы сказали бы, очень продвинутым. На что Сократ ему говорил: «Но ты пойми, дело умного и мудрого это понять и ограничить». Он как бы проводил свою идею умственной и, она же, этической дисциплины. Заметьте, что этической дисциплины как таковой не существует — это дисциплина вашего ума. Нельзя требовать или желать этики, морали от человека умственно дефективного, какими, по мнению великолепного психолога Уильяма Джеймса, являются примерно от 85 до 95 процентов всех людей. А другой философ, эмпирицист замечательный, английский психолог В Древней Индии умственная дисциплина уже была дана в виде различных йог. Так, человека без дисциплинированного этического мышления в класс никто бы не пустил, да На страшной политической сцене жуткого столетия пыток, истязаний и убийств, которые пережил Рим с конца I века до новой эры до конца I века Новой эры, Милые дамы и господа, считайте сегодняшнюю лекцию вводной. Это такой приятный разговор. 8 февраля 2006 года, Российский государственный гуманитарный университет, Есенинская аудитория. | |
Оглавление | |
---|---|
| |