Наталья Васильевна Зубаревич: Социальная дифференциация регионов и городов России

Социальные различия, если понимать их как различия человеческого потенциала, качества населения, уровня и образа жизни, особенно заметны в странах с большой территорией, для которых характерны серьёзное экономическое неравенство между регионами и неоднородная этническая структура. Все эти особенности свойственны и России, поэтому внутри страны социальная неоднородность очень велика.

Социальную дифференциацию можно измерить; чаще всего измерения проводят с точки зрения региональных различий. Хорошо изучены региональные различия в демографической ситуации ¹. С конца 1990-х годов измеряется человеческий потенциал российских регионов ². Однако региональный ракурс мало пригоден для анализа наиболее важных социальных трансформаций, связанных с изменением образа жизни и системы ценностей населения, которые развиваются не от региона к региону, а по иерархической системе населённых мест — от крупных городов-центров к периферии. Сочетание двух ракурсов — регионального и центро-периферийного — позволяет более адекватно оценить социальные различия в России.

Территориальный ракурс демографических проблем

В России можно выделить четыре «ядра» регионов с выраженной демографической и социальной спецификой:

1. Области Центра и Северо-Запада Европейской России, для которых характерны высокие темпы депопуляции вследствие естественной убыли и старения, самая высокая доля пожилого населения, особенно в сельской местности, и низкая доля детей. Из этих регионов более ста лет шёл мощный миграционный отток в крупнейшие города страны. Демографическая депрессивность здесь переросла в социальную: высок уровень смертности мужчин трудоспособного возраста, что свидетельствует о проблеме алкоголизма и маргинализации. В результате депопуляции исчезло множество сельских поселений и заселённые территории «сжались».
2. Агломерации федеральных городов с высокой долей трудоспособного населения и минимальной долей детей. Население федеральных городов постарело (в Санкт-Петербурге доля населения старше трудоспособного возраста составляет 25, в Москве — 23 процента), но это следствие увеличившейся ожидаемой продолжительности жизни, что связано с более высокими доходами и доступностью качественных медицинских услуг. Больше половины «молодых» пенсионеров сохраняют трудоспособность и продолжают работать. Численность населения столичных агломераций растёт за счёт мощного притока мигрантов, которых привлекает огромный рынок труда и более высокая заработная плата.
3. Регионы Севера и Северо-Востока с высокими темпами депопуляции, что объясняется сильным миграционным оттоком в 1990-е годы из-за проблем с занятостью и в связи с удорожанием жизни в рыночных условиях. В советское время в этих регионах наблюдался заметный миграционный приток, поэтому возрастная структура населения здесь пока ещё благоприятна для экономики: повышена доля трудоспособного населения, значительна доля детей, мало пожилых. Для севера и востока страны также характерно «сжатие» заселённых территорий.
4. Республики Северного Кавказа, где не завершён демографический переход; для них характерна повышенная рождаемость и многодетность, омоложенная возрастная структура. Слабое развитие экономики обостряет проблемы занятости, особенно для многочисленной молодёжи, выходящей на рынок труда. Как следствие, велика теневая занятость и доходы, растёт миграционный отток из этих республик в другие регионы страны.

В остальных регионах демографическая специфика выражена не так чётко или в разных вариациях сочетает вышеописанные черты. Например, слаборазвитые республики юга Сибири (Тыва, Алтай) не завершили демографический переход, но, в отличие от республик Северного Кавказа, их население маломобильно и маргинализовано из-за массового алкоголизма. Зоны социальной депрессии и маргинализации населения, особенно сельского, включают не только области Северо-Запада и Нечерноземного Центра, но и часть регионов Предуралья и Урала, Восточной Сибири и Дальнего Востока, где население не так постарело, но имеет невысокий уровень образования и живёт в небольших городах и поселках с депрессивной экономикой и неразвитой социальной средой.

По оценкам демографов, различия в демографической ситуации по регионам России постепенно сглаживаются, но в ближайшие двадцать лет останутся существенными. Следовательно, прогнозируемые изменения демографической ситуации будут иметь территориальные особенности:

• численность трудоспособного населения будет снижаться быстрее в регионах Центра и Северо-Запада, для возрастной структуры которых характерна самая высокая доля населения от 50 лет и старше; при росте экономики это создаст дефицит предложения рабочей силы на рынке труда;
• в агломерациях федеральных городов дефицит работников будет компенсироваться миграционным притоком из других регионов России, а также иностранной трудовой миграцией, поскольку крупнейшие агломерации страны наиболее привлекательны для мигрантов;
• малочисленность молодого поколения, рождённого в 1990-е годы, сократит объём миграций, в том числе в региональные центры, что усилит спрос на иностранных трудовых мигрантов во всех крупных городах, особенно в городах-миллионниках;
• миграционный отток из северных регионов уменьшится, поскольку численность их населения сократится, но демографическое «сжатие» продолжится из-за старения и естественной убыли (за исключением Якутии и нефтегазодобывающих автономных округов Тюменской области); вероятность изменения вектора миграций на восток в условиях демографического сжатия близка к нулю;
• напряжённость на рынках труда республик Северного Кавказа и юга Сибири сохранится, так как прогнозируемое снижение рождаемости позволит уменьшить предложение рабочей силы только после 2030 года;
• проблемы старения населения и рост нагрузки на систему социальной защиты будут наиболее серьёзными в регионах Центра и Северо-Запада, а также в федеральных городах (при сохранении существующего возраста выхода на пенсию); менее ощутимыми — в республиках Северного Кавказа и в северных регионах.

Индекс человеческого развития

Развитие человеческого потенциала, которое происходит за счёт повышения уровня образования и благосостояния, улучшения здоровья и доступных социальных услуг, расширяет возможности выбора. Методика измерения человеческого потенциала, разработанная Программой развития ООН, включает интегральную оценку трёх наиболее важных компонентов: долголетия, измеряемого ожидаемой продолжительностью жизни, уровня образования ³ и дохода, измеряемого ВВП на душу населения (ВНД) по паритету покупательной способности. В рейтинге по индексу человеческого развития (ИЧР) за 2011 год Россия занимает 66 место из 187 стран и попадает в группу с высоким уровнем человеческого развития ⁴. За последние десять лет место России в рейтинге изменялось несущественно: в диапазоне от 60 до 67. При этом российский показатель устойчиво рос в последнее десятилетие (с 0,662 в 2000 до 0,719 в 2010 году по новой методике расчёта ⁵), а среднегодовой темп прироста ИЧР России был одним из самых высоких среди стран с сопоставимым уровнем дохода. Однако в других странах БРИКС, где исходные значения ИЧР в 2000 году были существенно меньше, рост происходил стремительнее ⁶.

Основным фактором повышения российского индекса ⁷ стал быстрый экономический рост, обусловленный в значительной степени взлётом мировых цен на энергоносители. Дополнительный фактор — это увеличение численности студентов ВУЗов (качество образования индекс не учитывает), хотя его влияние гораздо меньше. Только со второй половины 2000-х стал улучшаться наиболее проблемный для страны показатель — продолжительность жизни. Динамика ИЧР не позволяла России занять более высокое положение в мировом рейтинге: другие страны, не обладающие нефтегазовыми ресурсами, развивались теми же темпами благодаря лучшему качеству роста, который измеряется социальными показателями.

Состояние здоровья российского населения — основная причина низкого рейтинга. Россия занимает только 120 место из 187 стран по ожидаемой продолжительности жизни, несмотря на рост показателя более чем на 3,5 года за вторую половину 2000-х годов. Только в трёх странах из группы с высоким уровнем человеческого развития: в России, Украине и Казахстане — ожидаемая продолжительность жизни не достигает 70 лет. По другим составляющим ИЧР (доход и уровень образования) Россия занимает 51–53 места.

Несбалансированность развития человеческого потенциала в России находит отражение в модифицированном индексе, не связанном с доходом (расчет только по двум компонентам — здоровью и образованию). В рейтинге стран по ИЧР, не связанному с доходом, Россия опускается с 66 на 74 место ⁸. Такое падение в рейтинге характерно для стран, экономика которых основана на добыче и экспорте энергоресурсов (страны Персидского залива и Каспийского региона), и для малых государств–офшоров (Багамские Острова и прочие). Как и в других нефтедобывающих странах, в России высокие доходы от экспорта энергоресурсов недостаточно инвестируются в социальное развитие.

Для российских регионов ИЧР рассчитывается по старой методике, поскольку отсутствуют данные о средней и ожидаемой продолжительности образования. Показатель выше среднего по Российской Федерации имеют менее десяти регионов — федеральные города и ведущие регионы добычи нефти и газа. Далеко не все из них характеризуются высоким уровнем образования и здоровья населения; в число лидеров они попали главным образом благодаря экономическому развитию — показателю ВРП, то есть валового регионального продукта, на душу населения. Большинство регионов имеют показатели ниже средних по России и мало различаются между собой. К числу аутсайдеров относятся 10–15 регионов — слаборазвитые этнические республики (фактор низкого дохода) и депрессивные регионы с низкими значениями всех показателей.

Тенденции за 2000-е годы свидетельствуют о том, что максимальный рост ИЧР происходил в регионах с динамично растущей экономикой. В их числе новые регионы добычи нефти и газа (Сахалинская область и Архангельская область с Ненецким АО), федеральные города (особенно Санкт-Петербург, переместившийся на второе место в России по ИЧР), регионы новой индустриализации (Калининградская область). Слаборазвитые республики (Дагестан и Ингушетия) и депрессивный Забайкальский край также оказались лидерами по темпам роста ИЧР, но это следствие увеличения федеральных трансфертов.

Благодаря экономическому росту 2000-х существенно увеличилась доля населения, проживающего в регионах с высоким ИЧР. Если в 2005 году в регионах с высоким ИЧР (более 0,800 по старой методике расчета) проживало 17 процентов населения страны, то в 2009 году — 85 процентов ⁹. В России не осталось регионов с низким ИЧР (менее 0,700), хотя в 2005 году в них проживало 19 процентов населения страны. Индекс менее 0,750 в 2009 году был только у Республики Тыва. Однако рост ИЧР за 2000-е годы объясняется по большей части резким увеличением нефтегазовых и других экспортных доходов, которые государство перераспределяло в виде бюджетных трансфертов менее развитым регионам. Другие компоненты индекса улучшились в значительно меньшей степени.

Социальная дифференциация: четыре России

Различия по регионам только отчасти объясняют социальную дифференциацию страны. Многое становится более понятным, если сменить ракурс и использовать другой критерий — центро-периферийный. В этом случае рассматривается иерархическая система населённых мест: от крупнейших городов к менее крупным, малым и к сельской периферии. Наиболее важный критерий разделения — численность населения. «Размер имеет значение», поскольку эффект концентрации (агломерационный эффект) объективно ускоряет модернизацию. Данный подход позволяет выделить три «России» внутри страны, с разным уровнем и скоростью социальной модернизации. К «России–1» можно отнести города с населением свыше 0,5 миллиона человек, к «России–2» — города от 50 до 250 тысяч человек (города от 250 до 500 тысяч жителей занимают промежуточное положение между первой и второй группами); к «России–3» — малые города, поселки и сельские территории, хотя любые жёсткие границы условны. Все три «России» примерно равны по численности и концентрируют около трети населения страны каждая.

Россия–1

«Россия–1» — это жители крупных городов-центров; их объединяет более высокий уровень жизни, образования, развитость высшей школы, массовое использование Интернета. Для «России–1» характерен более широкий выбор рабочих мест и потребительских возможностей, миграционный приток молодёжи из периферии. Число таких городов невелико: 61 из более чем тысячи, если считать центры с населением свыше 250 тысяч человек, и всего 34, если относить к ним города с населением более полумиллиона жителей ¹⁰.

В четырнадцати городах-миллионниках (данные на середину 2012 года), включая федеральные города, суммарно проживает 21 процентов населения страны, то есть каждый пятый россиянин. В Москве и Санкт-Петербурге — каждый девятый житель страны, и это немало для изменения политической «погоды».

Россия крупных городов неоднородна: очевидны преимущества федеральных городов. Это лидеры постиндустриальной экономики с высоким уровнем развития: ВРП на душу населения в Москве составляет 47 тысяч долларов по паритету покупательной способности, в Санкт-Петербурге — 22 тысяч долларов, что сопоставимо с показателями развитых стран. В федеральных городах самое образованное население: высшее образование имеют 50 процентов жителей Москвы и 44 процентов жителей Санкт-Петербурга в возрасте старше 15 лет. Рынок труда здесь наиболее разнообразен, и больше всего высокооплачиваемых рабочих мест. При этом Москва существенно опережает Северную столицу по всем экономическим показателям: по объёму ВРП — в пять раз, по объёму бюджета — почти в четыре раза (по душевым доходам бюджета — в 1,5 раза), по среднедушевым денежным доходам населения — в 1,7 раза.

Но все эти различия не отменяют главного сходства: в федеральных городах образ жизни наиболее модернизирован. Этому способствует и высокая занятость в малом предпринимательстве (27–30 процентов от общей численности занятых), что стимулирует самостоятельность и ответственность. Однако население федеральных городов существенно постарело, доля жителей пенсионного возраста в Москве и Санкт-Петербурге достигла 24–25 процентов (среди женщин — 31–33 процентов), поэтому надбавки к пенсии и другие механизмы социальной поддержки делают зависимой от государства немалую часть пожилого электората, а также бюджетников.

Все города-миллионники в советское время были крупными промышленными центрами, но за последние двадцать лет произошли заметные изменения. Екатеринбург, Новосибирск, Ростов-на-Дону, Нижний Новгород и Казань быстрее превращаются в крупные центры сервисной экономики, поскольку ещё в 1990-е годы их машиностроительная специализация оказалась неконкурентоспособной. Первые три города исторически сформировались как межрегиональные столицы Урала, Сибири и Юга соответственно, в них хорошо развита высшая школа, поэтому они более притягательны для мигрантов. В экономике Уфы, Перми, Омска, Челябинска и Волгограда все ещё доминируют советские промышленные предприятия-гиганты (нефтеперерабатывающие и металлургические), но в занятости уже преобладает сектор услуг.

Медленнее всего постиндустриальная трансформация происходит в Волгограде. Этот город — наглядная иллюстрация советской индустриализации — выглядит как растянувшаяся на 70 км вдоль Волги цепочка промзон, состоящая из крупных предприятий, большинство которых с трудом адаптируется к рыночным условиям; они сократили численность работников, но пока не закрылись. Исторически Волгоград не был губернским центром, поэтому культурный слой здесь небольшой.

Не только в Волгограде, но и в Омске, Челябинске, Перми и Уфе значительная часть населения сохраняет индустриальную ментальность благодаря промышленной структуре экономики. К тому же в городах-миллионниках Урала, Поволжья и Сибири (за исключением Новосибирска) высока доля населения со средним профессиональным образованием, однако такого уровня образования недостаточно, чтобы адаптироваться к новым условиям на рынке труда и в социальной жизни.

С учётом всех этих факторов образ жизни в городах-миллионниках меняется медленно. Ещё один фактор, замедляющий модернизацию городской среды, — это низкая бюджетная обеспеченность. В отличие от федеральных городов (субъектов Российской Федерации), все прочие крупные города являются муниципалитетами, в их бюджет поступает значительно меньше налогов, так как наиболее важные налоги — на прибыль и на доходы физических лиц — поступают преимущественно в региональный бюджет.

Изменения в структуре занятости и потребительского поведения способствуют модернизации образа жизни. В городах-миллионниках доля квалифицированных «белых воротничков» выше, равно как и занятость в малом предпринимательстве; квалифицированных работников в бюджетных отраслях больше — благодаря более развитой высшей школе. Эти города первыми перенимают столичные модели потребительского поведения, хотя заработки там в полтора-два раза ниже, чем в Москве. Быстрее формируется средний класс, появились и «рассерженные горожане». Однако большая часть «рассерженных горожан» концентрируется в огромной и сверхбогатой Москве, в остальных городах-миллионниках активность значительно ниже.

Города с населением свыше 500 тысяч жителей также различаются, но все они представляют собой региональные центры, экономика которых полифункциональна ¹¹. Однако по сравнению с миллионниками возможностей для развития рыночных услуг и «беловоротничковой» занятости в них меньше. Тем не менее эти города способны быстро трансформироваться, если растут бюджетные доходы и инвестиции.

Например, Краснодар с 750-тысячным населением многие десятилетия существовал в тени Ростова-на-Дону, но с 2000-х годов в нём активно развиваются развлекательный сектор, сеть ресторанов и баров, деловые услуги, высшее образование, хорошо развит Интернет. В конце 2000-х годов Краснодар был в числе лидеров среди крупных городов России по душевым показателям инвестиций, ввода жилья, оборота розничной торговли. Это объясняется главным образом тем, что в столицу Кубани «перетекла» часть средств, выделенных на Олимпиаду в Сочи. Хотя есть и более долговременный по воздействию фактор: на юге комфортней и дешевле жить, он привлекателен для инвесторов. Почти 600-тысячная Тюмень с середины 2000-х годов получала большие бюджетные инвестиции благодаря перераспределению налогов в пользу Тюменской области от двух ведущих нефтегазодобывающих автономных округов (Ямало-Ненецкого и Ханты-Мансийского). Результаты те же: ускоренное развитие развлекательных и торговых центров, высшего образования, максимальные душевые показатели ввода жилья и розничной торговли. Однако проблема заключается в том, что период жизни на ренту заканчивается, доходы городского бюджета сократились, растёт недовольство горожан. С такими же трудностями, очевидно, столкнётся и Краснодар после 2014 года. В обоих случаях вряд ли можно ожидать резкого роста протестных настроений: оба города окружены обширной сельской периферией, поставляющей им новых, политически пассивных жителей, а региональная власть более авторитарна, чем в других регионах. Но благодаря высшей школе появляется всё больше молодых горожан, которым нужны и качественные рабочие места, и свобода выбора.

Длительное развитие города как крупного центра высшей школы и науки играет огромную роль. Например, Томск с полумиллионным населением в гораздо большей степени модернизирован: каждый пятый его житель — студент ВУЗа; там существуют независимые телеканалы и газеты, активна культурная жизнь, выше гражданская активность. Если включить в «Россию–1» все города-центры с населением свыше 250 тысяч человек (хотя это слишком оптимистично), в них суммарно проживают 37 процентов россиян ¹². Исследования географов показывают, что в период системного кризиса 1990-х города с численностью населения выше этой границы (по сравнению с менее крупными городами) с социально-экономической точки зрения оказались более устойчивыми ¹³. Но процессы модернизации в них очень разнородны, что подтверждается электоральной статистикой.

В некоторых местах модернизация крайне замедленна: так, население Саранска, как и вся Республика Мордовия, голосует исключительно за «Единую Россию»; в Костроме протестная активность выше, но в пользу КПРФ. В то же время в приграничном Калининграде (430 тысяч жителей), как и в приграничном Владивостоке (590 тысяч жителей), на президентских выборах менее 50 процентов избирателей проголосовало за Путина. Такой же результат показала Москва. Границы «России–1» условны; их можно проводить либо исходя из динамики трансформаций, тогда это города с населением более полумиллиона человек, либо — из устойчивости развития города, тогда, с некоторыми исключениями, это города с населением свыше 250 тысяч человек.

Очевидно, что помимо базового фактора численности населения (эффект масштаба) на модернизацию ценностей и образа жизни оказывают влияние и другие. На качественном уровне можно выделить следующие факторы социальной модернизации второго порядка:

1. Функции города (развитость постиндустриальной экономики, особенно высшего образования и рыночных услуг).
2. Географическое положение (модернизация идёт быстрее в «контактных зонах» — крупных приграничных городах, расположенных на основных путях международной торговли и с развитой приграничной торговлей).
3. Длительность процессов урбанизации, которая отчасти связана с этническим составом населения (патриархальные традиции в менее урбанизированных республиках, а также в некоторых полуаграрных краях и областях замедляют модернизацию образа жизни и системы ценностей).
4. Тип регионального политического режима (степень авторитарности и контроля над гражданским обществом), что в первую очередь влияет на электоральные результаты, но в более широком контексте авторитарные режимы служат барьером и для модернизации системы ценностей населения.

Доля «России–1» в населении страны неизбежно будет расти, так как миграционные потоки направлены в крупнейшие города. Разница лишь в том, что Московская столичная агломерация и Санкт-Петербург с Ленинградской областью стягивают мигрантов со всей страны, концентрируя соответственно 60 и 20 процентов всей миграции в России. Другие же крупнейшие города притягивают мигрантов в основном из своего региона, в первую очередь молодёжь, нацеленную на профессиональное образование. Растущая концентрация активного и конкурентоспособного населения в крупнейших городах — это приговор «вертикали власти». Электоральная статистика показывает, что результаты федеральных выборов в крупных городах-центрах «России–1» более протестные, чем в среднем по своему региону.

Именно в крупных городах концентрируется большая часть из 50 миллионов российских пользователей Интернета, что обеспечивает доступность информации. Там же сосредоточены «белые воротнички» и российский средний класс, который формирует запрос на институциональную модернизацию.

Активность «рассерженных горожан» обусловлена не надвигающимся кризисом, а пугающей перспективой многолетнего путинского застоя с заржавевшими социальными лифтами, коррупцией, дефицитом инвестиций и новых качественных рабочих мест. Протестная энергия «России–1» не была вызвана и обвалом цен на нефть; вместо рефлексов «Homo economicus» сработали механизмы морального отторжения.

Что может снизить протестные настроения «России–1?»

Первое — новая волна кризиса. Удар по образованному городскому населению будет сильным, но мобильность и более высокая конкурентоспособность жителей крупнейших городов позволит им быстрее адаптироваться к неблагоприятной ситуации, хотя на это потребуются время и значительные усилия.

Второе — существенное уменьшение численности молодёжи в ближайшее десятилетие вследствие демографической волны (на рынок труда входит малочисленное поколение родившихся в 1990-е). Это смягчит конкуренцию при поиске квалифицированной работы, а также может привести к снижению политической активности, поскольку численность молодёжи, которой более свойственны протестные настроения, уменьшится.

Третье — выход из глобальной рецессии и начало экономического роста в мире. В этом случае эмиграция из России резко увеличится, а на поиски работы за рубежом в основном уезжает образованная конкурентоспособная молодёжь из крупных городов.

Россия–2

«Россия–2» — это жители городов с населением от 20–50 до 250 тысяч человек, к ним нужно добавить двенадцать более крупных промышленных городов (см. примечание 12). Суммарно во всех этих городах живёт от четверти до 30 процентов населения страны ¹⁴.

Далеко не все города сохранили промышленную специализацию в постсоветские годы, но её дух все ещё силен, как и советский образ жизни. В дополнение к значительной индустриальной занятости («синие воротнички») в этих городах многие работают в бюджетном секторе, имея в основном невысокую квалификацию. Малый бизнес, как правило, развит слабо из-за более низкого платёжеспособного спроса населения и серьёзных институциональных барьеров. Есть и исключения: например, в Магнитогорске торговый, развлекательный и рекреационный малый бизнес развит намного лучше, но он напрямую зависит от экономического положения Магнитогорского металлургического комбината: кризисное снижение зарплаты металлургов обрушивает спрос на услуги.

Многочисленные города «России–2» можно разделить на две группы: индустриальные, среди которых велико число монопрофильных, и города, утратившие значительную часть индустриальных функций в период кризиса 1990-х, которые сейчас развиваются преимущественно как местные центры. Бюджеты последних, как правило, дотационны, преобладает занятость в нерыночных услугах бюджетного сектора, рыночные услуги развиты слабо, хотя существуют примеры и более успешных городов.

Перспективы и риски развития местных центров зависят от состояния экономики и бюджета региона, а также от отношений с региональными властями. Протестная активность здесь низкая: население держится за рабочие места в бюджетном секторе, поскольку на местном рынке труда альтернатив почти нет. Растущая трудовая миграция также снижает протестную активность. Конкурентоспособная часть населения перемещается на работу в крупные города, снимая там жилье (мужчины, как правило, устраиваются на работу охранниками, молодые женщины — секретарями в офисах) или работая сезонно в неформальном секторе (строительство дач, ремонт жилья).

Сохранившиеся промышленные города, особенно монопрофильные, подвергаются наиболее серьёзным рискам развития. В России около 150 моногородов с относительно устойчиво работающими предприятиями и высокой индустриальной занятостью. В них проживает 9 процентов населения страны. В остальных моногородах советского времени промышленные предприятия ещё в 1990-е годы резко сократили численность занятых, такие города трудно считать промышленными, тем более — монопрофильными. Сохранившиеся промышленные города развиваются неустойчиво, как показал экономический кризис 2009 года. В наибольшей степени пострадали моногорода металлургической и машиностроительной специализации.

Основные усилия властей были направлены на поддержку занятости любой ценой, независимо от эффективности и конкурентоспособности предприятия. Массово использовался механизм неполной занятости и общественных работ, в некоторых регионах для увольнения работников требовалось разрешение прокурора. Несмотря на сильный спад промышленного производства, занятость удалось поддержать за счёт трансфертов из федерального бюджета, но она осталась неэффективной. Федеральные средства на поддержку моногородов были незначительными и распределялись в ручном режиме, при этом крупнейшие предприятия (АвтоВАЗ, Уралвагонзавод) получили намного больше средств, чем города их локализации. В качестве долгосрочной программы, ориентированной на диверсификацию экономики моногородов, были представлены комплексные инвестиционные планы. Городские власти пытались определить, какие сектора экономики и производства нужно развивать, но так и не смогли найти инвесторов. Эти планы остались на бумаге: учитывая, что и гораздо более благополучные города получают мало инвестиций, никто не пожелал вкладывать средства в неконкурентоспособные моногорода с серьёзными социальными проблемами.

Новый кризис сильнее всего ударит именно по промышленным городам «России–2», поскольку прежние проблемы здесь сохранились, а в период кризиса промышленное производство сокращается существеннее прочих отраслей экономики. Другой работы в этих городах почти нет, мобильность и конкурентоспособность населения невысоки, за исключением крупнейших промышленных центров и северных нефтегазодобывающих городов. В кризисном 2009 году федеральному бюджету пришлось на треть увеличить финансовую помощь регионам, в том числе в три раза — трансферты на поддержку занятости. Если в ходе нового кризиса денег в федеральном бюджете не хватит, именно жители промышленных городов станут мотором протеста, требуя работы и зарплаты, как это уже происходило в городе Пикалево. Такие протесты усилят давление на федеральную и региональную власть и будут способствовать принятию популистских решений. Многие из еле выживающих предприятий необходимо закрывать, поскольку они неэффективны и убыточны, но этого не сделали в 2009 году и, скорее всего, не сделают и при повторной волне кризиса. Российские власти осознают опасность социально-экономического протеста «России–2» и, вероятно, способны его погасить экономическими и административными мерами, пока в федеральном бюджете есть деньги. Однако при сильном и длительном кризисе финансовых ресурсов вряд ли хватит.

Очевидно, что в крупных центрах и в промышленных городах природа протестов различна. В случае новых экономических кризисов «Россия–2» будет бороться за занятость и зарплату, но останется равнодушной к проблемам плохих институтов, которые волнуют средний класс. Федеральные власти это хорошо понимают и накануне президентских выборов 2012 года попытались натравить «синих воротничков» из «России–2» на образованных горожан из «России–1». В краткосрочной перспективе подобная тактика оказалась успешной, ведь две России говорят на разных «языках» и плохо понимают друг друга. Однако в более длительной перспективе применять тот же метод будет сложнее, поскольку преимущества крупных центров увеличиваются, а население промышленных городов быстро стареет. Исследования Независимого института социальной политики показали, что промышленные города, даже относительно благополучные, теряют свою привлекательность. В период экономического роста зарплата в промышленных городах росла медленнее, чем в региональных центрах, так как государство повышало заработки бюджетникам и управленцам благодаря огромной нефтяной ренте, а промышленный бизнес не мог теми же темпами наращивать свои издержки. В кризис зарплата в промышленных регионах снизилась гораздо ощутимее ¹⁵.

В результате численность населения в большинстве промышленных городов стремительно сокращается, молодёжь мигрирует в региональные центры и агломерации федеральных городов. Кроме того, в промышленных городах, за редким исключением, вводится значительно меньше жилья в расчёте на 1000 человек, чем в региональных центрах, что также определяет невысокую привлекательность для жизни.

Перспективы развития городов «России–2», как промышленных, так и почти утративших эту функцию, зависят от того, где они расположены. Местоположение в пределах или вблизи крупных агломераций ускоряет диверсификацию функций. Постепенно такие города становятся внешней периферией агломерации, сюда выносятся или создаются жизнеспособные предприятия, работающие на большой рынок агломерации (пищевые, производство стройматериалов и др.), логистика и новое жилищное строительство. Примером может служить город Копейск, который из полумёртвого центра добычи бурого угля стал динамично развивающимся пригородом Челябинска.

Города, расположенные на наиболее важных магистралях, также имеют более благоприятные перспективы развития. Например, города Смоленской области, расположенные на автомагистрали Москва — Минск, ведущей в Европу, постепенно становятся центрами логистики (принимая на себя транспортные и складские функции) и обрабатывающей промышленности для обслуживания Московской агломерации. Невыгодное периферийное местоположение ускоряет депопуляцию, такие города быстрее теряют население, промышленную специализацию и становятся небольшими местными центрами окружающей территории. Исчезнуть могут только небольшие ресурсодобывающие города и поселки Крайнего Севера, в случае если будет исчерпана ресурсная база.

В 2010-х годах и даже позднее вряд ли можно ожидать объединения протестной активности жителей крупных центров и промышленных городов. Вероятнее всего, процессы будут идти в противофазе: в кризисных условиях в «России–2» будут нарастать социально-экономические протесты с требованием занятости и зарплаты, в то время как образованное городское население прибегнет к индивидуальным стратегиям поиска работы, не тратя времени на протестную активность.

При сохранении экономической стабильности у жителей промышленных городов нет поводов для протеста, в отличие от «рассерженных горожан». Это означает, что при некоторой «ловкости рук» федеральные власти могут изолировать разные протестные группы, используя метод кнута и пряника. Уже сейчас, в ожидании новой волны экономического кризиса, производится жёсткая зачистка политического поля в «России–1», чтобы освободить властям руки для купирования кризисных протестов в промышленных городах «России–2», где проводить политику репрессий намного труднее.

Россия–3

«Россия–3» — это огромная по территории периферия, которая включает жителей села, многочисленных посёлков городского типа (пгт) и малых городов. Суммарно здесь проживает более трети населения страны, но оно стремительно сокращается, поэтому заселённая территория постепенно «сжимается», как шагреневая кожа. Кроме того, население «России–3» имеет низкий уровень образования, маломобильно и выживает «на земле». Население периферии наиболее дистанцировано от государства: природный календарь сельскохозяйственных работ не зависит от политики властей.

Депопулирующие малые города и поселки периферийной «России–3» со значительно постаревшим населением рассредоточены по всей стране, их особенно много в Центральной России, на Северо-Западе, в промышленных регионах Урала и Сибири. Сельское население концентрируется в Южном и Северо-Кавказском федеральных округах (27 процентов всех сельских жителей страны). В южных «русских» селах лучше сохранился демографический потенциал, люди здесь выживают за счёт интенсивного подсобного хозяйства на плодородных черноземах. Крупный агробизнес инвестирует преимущественно в доходные и нетрудоёмкие отрасли земледелия (зерновое хозяйство, выращивание подсолнечника), поэтому многие сельские жители теряют работу в агросекторе, а молодёжь покидает село и перемещается в города. Южные регионы ещё далеки от завершения процесса урбанизации.

В более урбанизированных регионах жизнеспособны только села, расположенные вблизи крупных городов. Их население моложе и мобильней, больше зарабатывает, значительная его часть — трудовые маятниковые мигранты, работающие в крупных городах. Особенно быстро идёт трансформация сельской местности в пределах Московской столичной агломерации, где уже появилось много новых рабочих мест, не связанных с сельским хозяйством. В сельском населении Подмосковья больше всего доля приехавших из других регионов, а мигранты более энергичны и адаптивны. На депопулирующих периферийных территориях демографическая и экономическая ситуация гораздо хуже. Например, в Псковской области более 40 процентов всех сельских жительниц — пенсионерки, большинство сельскохозяйственных предприятий убыточны, а неаграрный бизнес развивается в сельской местности очень медленно.

Дееспособное население периферий с низким аграрным потенциалом фактически вернулось к собирательству и зарабатывает на жизнь сбором грибов, ягод, кедровых шишек, ловлей рыбы. На Сахалине есть небольшие села, в которых, за исключением бюджетной сферы, вообще нет других рабочих мест, но люди не уезжают: сезон путины, когда красная рыба идёт на нерест, обеспечивает теневыми заработками на весь год. Занятость в теневой экономике позволяет не зависеть от государства, а те, кто зависим — бюджетники, пенсионеры, — не имеют возможности ни уехать, ни протестовать.

Протестный потенциал «России–3» минимален, даже если начнутся кризисные задержки пенсий и заработной платы бюджетникам. Изменить ситуацию в обозримой перспективе вряд ли удастся — слишком велики барьеры для модернизации российской периферии.

Россия–4

Три предыдущих группы выделены в рамках центро-периферийной модели, которая объясняет социальные различия положением в иерархической системе населённых мест — от наиболее модернизированных крупных городов до патриархальной сельской периферии. Модель вполне применима для большей части страны, но теряет объясняющие свойства в слаборазвитых республиках Северного Кавказа и юга Сибири (Тыва и Алтай), где суммарно живёт менее 6 процентов населения страны.

В этих республиках центро-периферийный градиент выражен слабее по многим причинам. Здесь продолжается процесс урбанизации, формируется крупная агломерация в Махачкале (по данным статистики, в городе 580 тысяч жителей, но с плотно застроенными пригородами уже почти миллион), но в этой агломерации, как и в других городах — центрах республик, мало городского образованного среднего класса, и он «вымывается», мигрируя в другие регионы, где жить более комфортно. Кроме того, здесь не завершился демографический переход, растёт численность сельского населения, и оно пока ещё молодо, в отличие от других регионов страны. Сельская молодёжь активно перемещается в региональные центры, но миграция как социальный лифт плохо выполняет свои функции: в городах почти нет работы. Необходимо содействие своего клана для получения (покупки) легального рабочего места в бюджетном секторе или в теневой занятости. В республиках Северного Кавказа преобладает теневая экономика, они в большей степени поражены коррупцией. Сохраняется клановая система, этнические и религиозные противоречия, а борьба местных кланов за власть и ресурсы значительно острее. Население крупных городов Северного Кавказа недостаточно модернизировано, чтобы создать модернизационный тренд для своей республики. Все это уменьшает центро-периферийные различия.

Перспективы «России–4» широко обсуждаются, в том числе и вероятность дезинтеграции. Но следует учитывать, что, хотя проблем очень много, подавляющее большинство жителей республик Северного Кавказа считают себя россиянами. На их решение в огромной мере влияет политика федеральных властей. Пока она неэффективна и нацелена на заливание деньгами политически нестабильных территорий. В 2011 году объём трансфертов республикам Северного Кавказа, где живёт 5 процентов населения страны, составил 179 миллиардов рублей, или 10 процентов всех трансфертов регионам из федерального бюджета. Распределение крайне неравномерно: из общей суммы трансфертов республикам Северного Кавказа 39 процентов (68 миллиардов рублей) получила Чечня. Для сравнения, регионы Дальнего Востока, где также живёт 5 процентов россиян, получили больше (200 миллиардов рублей в 2011 году), а Москве только на развитие метрополитена из федерального бюджета было выделено 76 миллиардов рублей.

Приведённые данные показывают, что объём помощи республикам Северного Кавказа (за исключением Чечни) не так велик. Даже в кризисных условиях федеральный бюджет сможет сохранять существующий уровень поддержки, чтобы препятствовать росту социальной напряжённости. Однако выделенная слаборазвитым республикам федеральная помощь расходуется непрозрачным образом и только усиливает коррупцию и социальную нестабильность. Без модернизации управления всей страной проблемы Кавказа решить не удастся, поэтому «Россия–4» может надолго остаться «горячей точкой», а при худшем сценарии — спровоцирует рост социально-политической нестабильности во всей стране.

Сценарии развития: как изменятся четыре России?

Сценарии развития страны до 2025 года, предлагаемые экспертами, представляют ограниченный спектр возможностей: от воспроизводства в России латиноамериканского «порочного круга» (чередование периодов авторитаризма и институционально неразвитой, слабой демократии с низким качеством управления) до прихода к власти лидера («доброго царя», эффективного менеджера), способного за несколько лет сформировать более современные институты. По мнению некоторых экспертов, вероятность второго сценария минимальна, хотя именно этот путь снижает риски развития.

Для «России–1» институционально неразвитая демократия создаёт меньше рисков, поскольку объективные конкурентные преимущества крупных городов-центров будут способствовать их развитию. Кроме того, в результате децентрализации управления, неизбежной даже при слабой демократии, уменьшатся масштабы перераспределения финансовых ресурсов в пользу периферийных территорий, и деньги будут концентрироваться в крупных городах. Сценарий институциональной модернизации в наибольшей мере усиливает преимущества крупных городов-центров.

Для «России–2» институционально слабая демократия создаёт серьёзные риски в краткосрочной перспективе, поскольку такая власть не способна оказать помощь промышленным городам в случае кризиса. Однако в долгосрочной перспективе это ускорит санацию неэффективных предприятий и оздоровит российскую индустрию и промышленные города. Социальные издержки и риски в данном случае очень велики: существенное сокращение занятости во многих промышленных городах, расширение депрессивных зон и рост социальной напряжённости. Такие последствия нередко приводят к смене политического курса и восстановлению дирижистской экономической модели, а то и авторитарного политического режима.

Для «России–3» предпочтителен сценарий авторитарного развития, так как он обеспечивает перераспределение финансовых ресурсов в пользу периферии с её управляемым электоратом. Однако в долгосрочной перспективе выход из «гомеостаза» более вероятен в либеральных условиях, даже при слабых институтах, хотя таких случаев будет немного. Развитие и модернизация периферийных территорий возможны там, где по тем или иным причинам сформировались дееспособные местная власть и бизнес, которые могут использовать локальные конкурентные преимущества, а слабый центр не в силах помешать им в реализации модернизационных планов. «Россия–4» проигрывает и при авторитаризме, и при институционально слабой демократии. Её проблемы настолько серьёзны, что их можно решить только при длительных и последовательных усилиях со стороны авторитетной и компетентной центральной власти во взаимодействии с региональными акторами — бизнесом, гражданскими структурами и элитными группами. При реализации латиноамериканской модели Северный Кавказ будет постоянным источником дестабилизации (террора и насилия), тем самым способствуя установлению авторитаризма на федеральном уровне.

Территориальные контрасты в концентрации населения будут неизбежно нарастать, особенно между «Россией–1» и «Россией–3», где этот процесс идёт давно. Постепенно он распространяется и на депопулирующие города «России–2», за исключением расположенных в пределах крупных агломераций. В то же время завершение демографического перехода и усиление миграционного оттока из «России–4» в крупные города-центры приведут к деконцентрации населения в слаборазвитых республиках. Социальная политика государства на ближайшее десятилетие предсказуема, и она будет способствовать росту территориальных контрастов, но в первую очередь внутри «России–3».

В странах с депопулирующими периферийными территориями неизбежно возникает развилка в социальной и региональной политике: поддерживать существующее сельское расселение и сеть социальных учреждений (школ, больниц и др.) или адаптировать эту сеть к меняющемуся расселению. Как правило, выбор делается в пользу второго варианта, поскольку первый требует больших затрат от государственного бюджета.

В России этот выбор уже сделан. Со второй половины 2000-х годов реализуется программа оптимизации сети социальных учреждений: сокращается число малых школ в сельской местности, медицинских учреждений первичной помощи в сёлах, небольших посёлках и малых городах, организуется система подвоза детей в школы, многие лечебные функции передаются в более крупные медицинские центры. Территориальная концентрация сети социальных учреждений повышает эффективность бюджетного финансирования социальных отраслей и качество услуг, но снижает территориальную доступность базовых услуг для населения периферий, стимулируя миграционный отток квалифицированных кадров и потребителей услуг в более крупные центры. Из-за неразвитости транспортной инфраструктуры в России и огромных размеров периферийной территории трансформация сети социальных услуг приводит к большим социальным издержкам.

В перспективе концентрация социальных услуг продолжится под давлением депопуляции, но многое зависит от того, каким будет политический режим. При институционально слабой демократии усилится разнообразие социальной политики регионов — от жёстко ориентированной на оптимизацию бюджетных расходов на социальные цели до сохранения существующей сети первичных услуг, неэффективных социальных расходов с последующим «выбиванием» денег из федерального бюджета. Авторитарный режим менее предсказуем, он может заморозить необходимые изменения, с тем чтобы сохранить электоральную базу жителей периферий, или, наоборот, провести эти изменения жёстко, в традиционном для России формате «кампанейщины» с максимальными социальными издержками для населения. Для того чтобы модель трансформации была эффективна не только экономически, но и социально, необходимо учитывать особенности регионов, разрабатывать её на региональном уровне, принимая во внимание мнение потребителей услуг, плавно адаптировать сеть, минимизируя издержки для населения. Но даже при «добром царе» такое повышение качества управления представляется маловероятным, оно требует развитого гражданского общества, умения защищать свои права и достигать компромисса.

Смягчению территориальных контрастов должно способствовать развитие инфраструктуры, в том числе транспортной. Однако здесь проблемы ещё более серьёзные: во второй половине 2000-х, несмотря на огромные нефтегазовые доходы бюджета, в России за год строилось столько же километров автомобильных дорог, сколько в Китае за две-три недели. Одна из причин этого — централизация дорожных фондов и перевод их на федеральный уровень в первой половине 2000-х, результатом чего стало трехкратное снижение объёмов дорожного строительства. В начале 2010-х годов регионам вернули дорожные фонды, но финансовых ресурсов для строительства дорог в региональных бюджетах крайне мало, поскольку возросли социальные расходы. Частно-государственное партнёрство в этой сфере развито слабо из-за серьёзных институциональных барьеров. Федеральные программы строительства автомобильных дорог в качестве приоритетов выбирают политические проекты, такие как подготовка Олимпиады в Сочи 2014 года, чемпионата мира по футболу в 2018 году, а также смягчение транспортного коллапса в Москве, уже ставшего политической проблемой. Улучшение дорожной сети, связывающей крупные города России и другие места концентрации населения, не считается первостепенной задачей. С учётом возросших бюджетных ограничений инфраструктурные проблемы будут иметь негативные последствия по всей России. Страна разделилась на две части: в одной нет дорог, в другой по ним невозможно ездить.

Экономическая политика государства будет более значимой для развития «России–1» и «России–2». Стимулирование предпринимательской активности и снижение зависимости экономики от нефтегазовых доходов ускорят развитие «России–1», но при этом Москва и, в меньшей степени, Санкт-Петербург лишатся огромной нефтегазовой ренты. Чтобы компенсировать потери, федеральным городам придётся разумнее использовать объективные агломерационные преимущества (эффект масштаба) и снизить неэффективные расходы бюджета, что пойдёт только на пользу. Города «России–2» проигрывают при снижении зависимости экономики от нефтегазовых доходов. Государство поддерживает их предприятия и бюджеты за счёт рентных доходов от ТЭК и заказов от экспортных компаний, а развитие малого и среднего бизнеса замедлится в силу того, что ослабеет эффект масштаба и ухудшится качество населения. Однако политика децентрализации государственного управления ускорит развитие как крупных центров «России–1», так и более благополучных промышленных городов «России–2» со значительной налоговой базой, но при условии, что она будет реализована на двух уровнях: «федеральный центр — регионы» и «регионы — муниципалитеты».

Любая экономическая модернизация неизбежно приведёт к нарастанию территориальных экономических контрастов, поскольку масштабы финансовой помощи периферийным территориям («России–3» и «России–4») из федерального и региональных бюджетов станут более ограниченными, а объективные возможности их развития ниже, чем в крупных городах. Эти риски существенны. Можно смягчить социальные различия с помощью политики, нацеленной на развитие человеческого потенциала периферийных территорий, рост мобильности населения и более эффективную адресную поддержку уязвимых групп населения. Однако такая социальная политика возможна только при эффективном федеральном управлении, и даже при этом условии она будет реализована далеко не сразу.

Контрасты между четырьмя «Россиями» велики, но для политических перспектив важнее всего различия между Россией крупных городов и промышленной Россией, и совсем не очевидно, что в будущем они станут ещё больше. В частности, при вероятной децентрализации государственного управления и усилении роли муниципалитетов выигрывает и значительная часть городов «России–2». Однако шансы, что произойдёт политическая консолидация интересов постиндустриальных крупнейших городов и более традиционных промышленных городов, невелики. «Россия–2» хорошо помнит социально-экономические издержки прошлых реформ и предпочитает стабильность. В постсоветской истории ещё не удавалось сочетать институциональные и экономические реформы с эффективной политикой в сфере занятости, развития человеческого капитала, городской среды, повышения мобильности населения. Но «точки соприкосновения» политических интересов двух наиболее дееспособных «Россий» всё же существуют: децентрализация государственного управления и честные выборы городских властей.