Пётр Георгиевич Щедровицкий:
В поисках формы

Введение

Настоящая статья посвящена обсуждению рамочных представлений, задающих пространство ретроспективного и проспективного анализа процессов распада, трансформации и возможного развития того, что мы ещё недавно называли Советским Союзом, советским обществом и «социалистическим хозяйством советского типа». Немецкая классическая философия подарила нам методологему «развития», в соответствии с которой «ключ к анатомии обезьяны лежит в анатомии человека». Это означает, что ответ на вопрос, что распадается и трансформируется ¹, будет меняться по мере того, как оформятся (прежде всего в понимании, рефлексии и мышлении, а затем и в практической деятельности) контуры и границы новой целостности. В ходе этого процесса наши оценки и категориальные квалификации «прошлого состояния», по всей видимости, будут неоднократно меняться, как говорится, с точностью до наоборот. Статья, естественно, не претендует на то, чтобы дать какой-либо законченный ответ о природе и смысле всемирно-исторического процесса (смысле истории и её цели), а также о том, откуда и куда мы идём. Предлагаемые рассуждения не более чем «зарисовки», но зарисовки категориальные, а не пейзаж конкретных действий локальных (в основном центральных — московских) политизированных групп со слегка «зомбированной» социальной базой, на которые, к сожалению, российские и зарубежные аналитики обращают преимущественное внимание.

Автора можно считать последователем немецкой классической философии и методологии анализа исторических процессов: он уверен, что история есть пространство реализации высшего смысла, процессов эволюции и развития Мышления и Мыследеятельности (как логического аналога Мирового Духа, Мирового Разума, Бога), а конкретная динамика социальных сил обусловлена социокультурной морфологией данного (всегда конкретного) культурного и хозяйственного региона. Представителям постмодернистских течений в философии, в последнее время широко распространившихся в России, возможно, ссылка на немецкую классику может показаться анахронизмом. Однако в своих методологических подходах мы опираемся не только на Гегеля и Маркса, но также на современные философские дискуссии, обосновывающие необходимость возвращения к классической методологии исторического исследования и ценностям эпохи Просвещения.

Вместе с тем, статья имеет ярко выраженный объективистский характер: речь идёт об изложении конкретной концепции, а не подходов и методологии анализа социокультурных процессов. Автор является оптимистом по натуре и по профессиональным установкам. Последнее обусловлено характером и этикой социокультурного анализа: отдельный человек и группы людей представляют собой систему, превращающую ожидаемое и кажущееся в явь. Если долго говорить о том, что некий банк ненадёжен, вкладчики начнут снимать свои деньги и банкротство станет неизбежным. Политическая валюта также имеет тенденцию изнашиваться. Автор уверен, что процессы, происходящие на территории бывшего СССР и России, имеют глобальный культурно-исторический смысл: история рожает в муках и, как всегда, в антисанитарных условиях.

Сверхзадача проводимых размышлений состоит в том, чтобы увидеть за процессами распада оформление нового: прежде всего нового исторического субъекта, который мог бы взять на себя миссию развития Мыследеятельности и риски, связанные с развитием, которые уже отчётливо продемонстрировал нам ХХ век.

Россия перед лицом мирового хозяйства

В течение ХХ века «мировое хозяйство» (далее — МХ) из идеи и проекта небольшой группы сторонников политического экуменизма, разрозненных представителей транснационального капитала и транснациональных корпораций, исследователей и футурологов, превратилось в реальность политического и хозяйственного самоопределения основных профессиональных групп и большей части стран ². Если рассматривать этот вопрос с философской и историософской точки зрения, то следует признать, что так называемое МХ скорее всего не является первой реальностью (основополагающим пространством самоопределения современного человека и предметом первой философии); МХ само лишь выражает более глубокие и фундаментальные процессы эволюции и развития мышления и деятельности (будучи одновременно фазой этого развития и точкой слома/кризиса ³).

Как пространство деятельности транснациональных корпораций и форма существования мировых воспроизводственных процессов — в отличие от существовавшей всегда хозяйственной и торговой специализации отдельных территорий и стран — МХ сложилось после Второй мировой войны. С этого момента отдельные территории и страны перестали задавать правила «большой политической и экономической игры» под названием «мировая система разделения труда».

Реальность МХ является предельным пространством для большей части массовых процессов и рамкой массового сознания (замкнутого на процессы труда и жизнеобеспечения); МХ манифестирует себя через сложившуюся международную систему разделения труда (кооперации), систему региональных конфликтов и противоречий (конкуренции), борьбу за ключевые ресурсы, деятельность международных организаций, новые формы финансового и культурного колониализма, а также через новые всплески национализма и регионализма. Современную региональную хозяйственную кооперацию и межрегиональную конкуренцию (в частности, вызов традиционным центрам силы со стороны АТР и процессы европейской интеграции) можно воспринимать как переходный этап к глобальной мирохозяйственной организации, которая бы ассимилировала современные технологии управления, экологическую ситуацию и культурные различия стран.

Процесс так называемой «перестройки» на территории бывшего СССР и других стран Восточной Европы также следует понимать как реализацию указанной зависимости: перефразируя К. Маркса, можно утверждать, что изменения в СССР были вызваны глобальным противоречием между уровнем развития производительных сил, характерных для мирового хозяйства, и уровнем производственных отношений, сложившихся на территории Советского Союза. Грубо говоря, необходимость перестройки диктовалась глубоким отставанием системы производства и потребления, сложившихся в Советском Союзе, от образцов, стандартов и форм организации, характерных для мирохозяйственной кооперации конца ХХ века.

Без сомнения, реализация энергии, заложенной в данном противоречии и рассогласовании мировых и страновых процессов, была невозможна сама по себе — как бессубъектная историческая «необходимость». Сам этот процесс и его содержание ещё должны были быть осознаны определённой социальной группой («негативным классом», реализующим историческую возможность) и увязаны с их собственными «классовыми» (групповыми) интересами. Подобное осознание всегда протекает в превращённых (если не сказать, превратных) формах, обусловленных конкретной социокультурной морфологией и конфигурацией жизнедеятельностных структур (политических сил, интересов, положений и статусов). Именно за счёт указанного процесса субъективации смысла и логики исторического процесса то, что было лишь возможностью развития деятельности и мышления, становится реальностью конкретно-исторических событий (реальностью, к сожалению или к счастью, кардинально отличающейся от действительности рефлексивного и онтологического мышления исторического процесса).

Таким протосубъектом культурно-исторической трансформации в данном случае выступила российская «номенклатура», объединяющая в себе характеристики «третьего класса», по М. Джиласу, и «техноструктуры», по Гэлбрайту (как социальное и культурное измерение ⁴). Именно данная социальная прослойка, уже «почувствовав вкус приватизации» процессов и системы управления (включая существующий государственный аппарат), увидела в указанном противоречии возможности для реализации своих классовых интересов, а значит, и интересов конкретных членов данного класса. Говоря социологическим языком, так называемая «перестройка» представляет собой «переворот», который производится «номенклатурой» (мечтающей стать бюрократией) в целях усиления самой современной бюрократии, и уже в силу этого носит верхушечный характер.

Указанный процесс субъективации был закреплён к началу 1980-х годов происшедшим «поколенческим сдвигом»: на уровень среднего управленческого персонала, реально влияющего на реализацию управленческих решений, пришло новое поколение с другими ценностными ориентациями и целями ⁵. Если не учитывать названных выше культурно-исторических рамок и составляющих данного процесса, то можно целиком погрузиться в действительность социальной критики, пользуясь при этом литературными штампами типа «периода первоначального накопления», «эпохи приобретательства (авантюрного капитализма)», «демократической номенклатуры», «прихватизации». Подобный «провал» мышления и рефлексии имеет вполне очевидные причины: конкретные участники процесса в подавляющем большинстве ничего не знают об историческом смысле самого процесса и реализуют свои личные или групповые интересы; в аналогичном положении оказываются и представители литературной публицистики, наивно предполагающие, что сами они находятся вне этого процесса и могут оценивать его со стороны. Не следует думать, что ход и результаты данного процесса (полипроцесса) предопределены: грубо говоря, никто не гарантирует, что результатом обсуждаемой в статье «классовой революции» (переворота в интересах «номенклатуры»), протекающей на территории конкретной страны в конкретный исторический период, будет адекватная ситуации и соразмерная ценностям эпохи форма «включения» страны (страновых ресурсов) в МХ, а также адекватное проблемам эпохи разрешение самих мирохозяйственных (культурно-исторических) противоречий ⁶.

В современном мировом хозяйстве нет определённого и подготовленного места для России; там нет «пустоты», которую можно было бы заполнить существующей хозяйственно-социальной морфологией. Все рыночные ниши (как актуально существующие, так и потенциальные) уже заняты, все виды непосредственного встраивания в МХ через специализацию уже спроектированы и реализуются другими странами и конкретными транснациональными корпорациями (ТНК) с опережением на пять-семь, а иногда и более лет. В МХ всё есть (да простят меня экономисты за эту метафору). В этом и состоит глубинная «интрига» сложившейся социокультурной, организационной и политической ситуации.

Тем более странно было бы считать, что представители заинтересованного класса рефлектируют или проектируют этот процесс в целом; только наивный человек мог бы доверять заверениям М. Горбачёва, что у «авторов перестройки» есть её план (если не считать локальных проектов разрушения существовавшей системы хозяйственно-политической организации, а также многочисленных «планов» дворцовых переворотов). Не менее иллюзорной является попытка приписать наличие подобного проекта каким-то внешним субъектам (правительству США, ЦРУ, жидо-масонам, мировой финансовой олигархии и так далее). Конкретные представители данных групп и организаций находятся в таком же положении, как и внутренние субъекты; проще говоря, они мало что понимают и действуют в подавляющем большинстве случаев методом проб и ошибок под влиянием ситуативных факторов. Это не исключает того факта, что у каждой из этих (и у многих других) групп есть не только интересы, но и цели, проекты, планы, сценарии (другого уровня общности), что делаются попытки (более или менее удачные) реализовать эти проекты, что возникают коалиции и сети, строятся институты, инфраструктуры и так далее.

Другими словами, содержание всемирно-исторического процесса реализуется не только через форму интереса, но и через формы профессионального и коллективного мышления и деятельности. Новая системная организация, будучи возможным результатом искусственно-естественного процесса развития, выращивается и складывается как популятивное единство (соорганизация) многих организованностей, взаимоограничивающих друг друга. Мировые процессы, обретя своего ситуативного (конкретного и, по всей видимости, кратковременного) представителя-носителя в лице российской «номенклатуры» и будучи реализованы в ткани существующей (сложившейся на территории бывшего СССР за последние 100–150 лет) культурной, социальной и хозяйственной организации, без сомнения, приобретут совершенно новую форму, удивительную и непредсказуемую, которая будет как продуктом мутаций, так и результатом поиска — поиска социокультурной формы для исторического содержания процессов развития мышления и деятельности.

Линии разлома ⁷

Как мы уже подчеркнули выше, данное противоречие между системными эффектами и системным смыслом мирового развития, с одной стороны, и конкретными процессами, протекающими на территории одной (пусть и очень большой) страны, с другой стороны, конечно же, далеко выходит за рамки хозяйственных и даже социальных процессов. Будучи, с определённой точки зрения, рядовой модернизационной ломкой второй половины ХХ века (наряду с процессами, протекающими после Второй мировой войны на территории Юго-Восточной Азии и Южной Америки), «перестройка» в СССР, на наш взгляд, вошла в резонанс с другими, более глубокими и длительными «историческими колебаниями» хозяйственной и социокультурной организации (характерными как для «постсоветского пространства», так и для всего мира ⁸).

В результате Россия оказалась на пересечении нескольких тектонических линий разлома. Именно это наложение «резонансов» стимулировало внутренний структурный кризис в области культуры, образования, технологий управления, потребления и производства хозяйственных благ, а также в сфере воспроизводства и обращения капиталов, который приобрёл необратимый характер уже в начале 1970-х годов и во многом остаётся двигателем социально-политической ситуации до сих пор. Несомненно, что выделение подобных тенденций и линий разлома сегодня является предметом многочисленных исследований и философских размышлений, объединённых в особый культурный жанр, который можно было бы назвать: «итоги столетия» (конец прошлого века принёс нам целую серию опытов и дискуссий подобного рода). Определение наиболее значимых событий и тенденций, естественно, будет существенно меняться год от года, по мере увеличения дистанции, отделяющей нас от самого объекта анализа — ХХ столетия. История ХIX века (в отличие от хронологии) переписывалась неоднократно, и соответственно менялись статус и оценка отдельных событий, лиц и процессов.

Мы укажем лишь на некоторые (значимые, с нашей точки зрения) исторические тенденции и контексты, которые детерминируют происходящие процессы и задают рамки локальных трансформаций. Это прежде всего процессы глобализации хозяйственной и политической деятельности, трансформации моделей развития, возникновения мировых инфраструктур и «новых империй», процессы регионализации, изменения в области образования, на рынках труда и в сфере организации, руководства и управления, изменения роли «государства» и государственности как особой технологии управления, а также возникновения сферы «культурной политики».

Остановимся подробнее на некоторых вопросах.

Как мы уже подчёркивали выше, ХХ век принёс нам резкое усиление процессов глобализации (интернационализации, интеграции) хозяйственной и политической деятельности. Предметом хозяйственных преобразований и хозяйственного планирования реально стал весь «земной шар» со всеми его ресурсами. В понятии «стратегических ресурсов», которое получает распространение после Второй мировой войны, фактически воплощена идея управления землёй как единым целым: запасы подсчитаны на много лет вперёд; ясны геополитические и геоэкономические преимущества различных стран; сформированы стратегические альянсы держателей ресурсов и их пользователей.

В рамках этих процессов, естественно, был вновь и с большой остротой сформулирован вопрос о пределах антропогенных воздействий на окружающую среду, границах индустриального производства и перспективах использования моделей экономического (и социального) развития, опирающихся на систему займов у будущего. Вновь, как и двести лет назад, в форме экологической критики получил широкое распространение «мальтузианский» способ анализа хозяйственных и политических процессов. Послевоенная экспансия развитых индустриальных стран в «третьем мире» и широкое распространение сформированных в них моделей роста (модернизации, индустриализации, включения развивающихся стран в МСРТ) поставили вопрос о последствиях реализации этих моделей и возможных альтернативах развития. В этом контексте возникают проекты «устойчивого развития» и «социально-экологического рыночного хозяйства», доступные в плане реализации лишь богатым странам.

Если ориентироваться на пространство идеологии, то вторая половина XX столетия принесла нам признание множественности возможных (прежде всего для стран «второго» и «третьего» мира) линий развития, но, к сожалению, это мало отразилось на реальной практике хозяйствования, мирового разделения труда и принятия политических решений.

Складывание мировых инфраструктур (транспортных, энергетических, информационных, финансовых и так далее) и усиление системных зависимостей между различными территориями и сферами деятельности не отрицает, а, напротив, стимулирует процессы конкуренции. Конкуренция между предприятиями дополняется, а по ряду направлений фактически полностью уступает место конкуренции между странами, которые во многих случаях начинают вести себя как «территориальные корпорации». Наиболее важными факторами конкурентоспособности подобных корпораций становятся трудовая этика, идеология, религия, культура и уровень образования. Для усиления своих позиций страны вынуждены и в хозяйственном, и в политическом, и в культурном плане «включаться» в более широкие региональные структуры. Распад СССР как последней транснациональной империи образца ХIX века, опиравшейся на механизмы прямого принуждения и хозяйственные возможности «внутренней колонизации», проходит на фоне складывания новых трансрегиональных культурных и экономических империй в Европе, АТР и на Американском континенте. На рубеже ХХI века усиливаются противоречия между сверхгосударствами (новыми империями, регионами второго порядка) и отдельными странами. Территории вовлекаются в процессы вторичной и третичной колонизации, не обладая необходимыми региональными ресурсами, кроме традиционного «государства», неспособного противостоять современным технологиям освоения.

Как мы уже подчёркивали выше, эволюция и смена форм организации хозяйства не приводит к полному вытеснению и исчезновению предыдущих форм. Каждая форма организации хозяйственной деятельности, будучи реализованной на определённом ареале природного, антропного и технического материала, становится ядром образования соответствующего хозяйственного уклада ⁹. Современное мировое и региональное хозяйство представляет собой продукт несистемной соорганизации различных хозяйственных укладов. Процессы регионализации, интеграции и глобализации хозяйственной деятельности ограничивают автономию и усиливают противоречия между различными хозяйственными укладами, а также между странами, ориентированными на разные формы организации хозяйства. Другими словами, углубляются противоречия между различными формами организации хозяйства и территориями, вовлечёнными в зону преимущественного влияния тех или иных хозяйственных укладов.

Названный комплекс противоречий выражается в усиливающихся процессах фрагментации и новой интеграции территорий; наложение этих процессов и задаёт, собственно, лицо современного регионализма. В этом контексте также усиливаются противоречия между центрами (хозяйственными и культурными ареалами, так или иначе вовлечёнными в мировые процессы трансформации и развития), точками роста, очагами развития, с одной стороны, и разнообразными и многочисленными перифериями — с другой.

ХХ век принёс невиданный до этого рост уровня подготовки и образования широких масс населения, вызванный, в свою очередь, усложняющимися требованиями со стороны военного дела, промышленного производства и политических технологий ¹⁰. Процессы образования и подготовки кадров вышли за пределы образовательных учреждений (школ, детских садов, высших учебных заведений), перестали быть предметом государственной монополии. ХХ век принёс нам идеалы непрерывного образования, общества-агентства (где каждый учится у всех), развивающей и развивающейся культурно-образовательной среды (начиная с детской комнаты и кончая пространственной организацией современного города).

Вместе с тем, рост уровня образованности проходил на фоне очевидных изменений в процессах трансляции культуры. Традиционная связь между культурой и образованием (доставшаяся в наследство от Нового времени) нарушилась: возник широкий спектр акультурных и контркультурных педагогик; разрушение механизмов воспроизводства привело к возникновению разнообразных «культурных мутаций» и «вымыванию» целых пластов культурных норм.

Рост уровня образованности, как ни парадоксально, не только не отменил, а, напротив, усилил и углубил проявления образовательного неравенства. Кардинально изменились требования к системам, технологиям и стилям управления, организации и руководства: всё большее значение стало уделяться партиципационным методам управления, формированию временных проектных групп и коллективов, деятельности мобильных корпораций. Во второй половине столетия широкое распространение получили методы ситуационного управления «ad hoc» ¹¹. В последние 20 лет произошёл почти повсеместный отказ от иерархических моделей организации, построенных на принципах прямого подчинения и монофокусного принятия решений; получили распространение так называемые «сетевые формы организации» — Гетерархические и многоцентровые. Последнее, по всей видимости, связано с кардинальными изменениями структуры и интенсивности информационных потоков, процессов распространения и использования знаний в системах деятельности, принципов и способов принятия решений в условиях неполной информации и коллективного действия, с распространением инфраструктурного и сетевого подходов в принципе.

В условиях «формационной смены» принципов и технологий управления в различных сферах деятельности продолжает сохраняться проблема стимулирования процессов локального (социального, социокультурного и хозяйственного) развития и его субъектов; усиливается роль и значение предпринимательского мышления и деятельности; углубляются противоречия между развивающимися и стационарными (функционирующими или инерционными) регионами мыследеятельности. Существенные изменения произошли на рынке труда, где рост значения подготовительных работ (программирования, проектирования, планирования, сценирования), по сравнению с исполнительскими, и общая интеллектуализация мыследеятельности привели к сдвигу от стратегии «продажи» к принципам «аренды» (лизинга) рабочего времени ¹².

При этом, несмотря на широкое распространение индивидуальных инструментальных (знаниево-инструментальных) систем, продолжают усиливаться противоречия между социальной, географической и даже социокультурной (этнической, языковой, национальной) необходимостью и деятельностной (мыследеятельностной) возможностью в процессах самоопределения и личностного роста, между детерминизмом и поссибилизмом. Увеличение степеней свободы, возможность доступа к любым массивам информации и информационным сетям в реальном времени, свобода передвижений, выбора места приложения своей активности в границах мира вместе с тем всегда оборачивается новыми ограничениями, условностями и зависимостями более высокого порядка.

В рамках названного социокультурного и эпистемологического контекста на рубеже ХХI столетия формируются новая антропологическая формация и новый тип человека, который может быть назван «мозаичным человеком», не сводимым ни к каким конкретным формам своего бытия-в-мире (экономическим, политическим, культурным, технологическим, биологическим). Активно развивается комплекс антропотехник (психотехник, социотехник, культуртехник, техник коммуникации) и систем знаний-средств (инструментально-эпистемических комплексов), обеспечивающий такие модусы существования человека, как «быть источником нововведений в мыследеятельность» и «быть гарантом воспроизводства и развития систем мыследеятельности».

При этом в рамках программных и ситуационных технологий управления продолжает углубляться разрыв между индивидуализмом и коллективизмом во всех его формах (группизмом, коммунализмом, корпоративизмом). Это противоречие усиливается за счёт существующих стандартов и форм распределения прав собственности и экономического дохода от деятельности, а также за счёт распространённых технологий образования.

Исполнение мыследеятельности всегда носит коллективный и групповой характер, а обучение деятельности до сих пор в подавляющем большинстве случаев индивидуально.

Одним из проявлений этого противоречия является усиливающаяся конкуренция между приватизационными (индивидуализирующими, атомизирующими) и мобилизационными (коллективизирующими, кооперирующими) лозунгами и программами. Большое влияние на образование «линий разлома», характерных для ХХ века, оказали процессы массовизации и тотализации политической деятельности. Опыт мировых войн и революций ХХ века, возникновение массовых идеологических движений (социально-реформистских, культурных, национальных) параллельно с развитием средств массовой информации и коммуникации принесли новое измерение политического процесса.

В этом контексте существенно трансформировались отношения между обществом и государством. Роль государственных институтов и концепций государственного суверенитета в решении внутристрановых и межстрановых проблем уменьшилась. Отдельные функции традиционного государства стали передаваться на надгосударственный уровень (уровень коалиций государств и сверхрегионов), а также на уровень территорий (местных органов власти, коммун, муниципий, земель). В какой-то мере можно утверждать, что «гражданское общество» и «правовое государство», как ведущие персонажи европейского исторического процесса ХV — ХIX веков, постепенно «уходят со сцены», уступая место организованностям иного типа: «интеллектуальным программам», корпорациям (сплочённым группам и ассоциациям, использующим корпоративные формы организации) и «регионам». В этих условиях, естественно, усиливается конкуренция между тремя (по крайней мере) концепциями государственности: правовой, бюрократической и программно-целевой.

Буквально в течение одного столетия изменился ведущий тип политической культуры: от лидерской к партийной и от неё — к программной. На наших глазах формируются новая сфера и новый тип мыследеятельности — культурная политика, ассимилирующая такие, казалось бы, различные виды практики, как образование, архитектуру, пространственное и средовое планирование, экологию, рекламу, public relations, консультирование, право, дизайн и визуальные технологии, средства массовой информации и коммуникации.

Распад системной организации

Как бы мы ни конкретизировали перечисленные выше тенденции, в начале 1980-х годов на территории СССР (под воздействием глобальных тектонических процессов, внешнего мирохозяйственного давления и внутренних противоречий) начался процесс прогрессирующего распада сложившейся за прошедшие десятилетия системной (полисистемной) организации.

Историческая роль «номенклатуры» во многом была связана с тем, чтобы раскачать и разрушить старую форму, которая удерживала «внутренние» процессы (культурные, социальные, хозяйственные) и препятствовала «позитивному усвоению (ассимиляции) «нового содержания мировых процессов. Речь идёт и о так называемом Советском Союзе, о советской «империи», о «социалистическом хозяйстве», а также о множестве других локальных форм организации, специфическая конфигурация которых обеспечивала протекание и увязку основных процессов функционирования хозяйственного комплекса и воспроизводства форм жизни.

Основной вопрос состоял в том, как будет проходить этот процесс и с какими издержками будет связана «разупаковка» существующих форм организации. Распространённые обвинения в адрес конкретных политических лидеров и в целом в адрес существующей политической «элиты» в основном связаны с тем, как и какой ценой достигалась и в дальнейшем будет достигнута «смена формы». Впрочем, на наш взгляд, от конкретных людей (какие бы должности они ни занимали) мало что зависело; в своих высших проявлениях они действовали как члены своего класса. Конечно, можно обсуждать вопрос о том, «можно ли было (и если можно, то когда и как) идти другим путём»; однако сегодня это, без сомнения, область «исторических фантазий».

Форма разрушалась, распадалась, разупаковывалась во многом по заложенным в ней самой правилам «сборки и разборки». Что касается содержащихся в ней энергий и сил, то они, потеряв форму, вырвались вовне, одновременно создавая новое, более широкое пространство, и какое-то время двигались неоформленно (в процессах метаморфоза, повышенной текучести — аналог «лавы»). Конкретные люди и группы катастрофически не успевали переориентироваться в меняющихся социально-политических и хозяйствено-экономических условиях. В этом пункте претензии к «правящему классу» (на всех уровнях управления) гораздо более осмысленны: как мы уже подчёркивали, не было проектов и проектирования, а были иллюзии, надежды и пилотные прожекты, которые распадались сами собой под давлением обстоятельств; процесс анализа ситуации явно отставал от динамики самих процессов (и отстаёт до сих пор). Не имея возможности контролировать процессы трансформации и управлять ими, «номенклатура» сделала ставку на самоорганизацию общества ¹³, на ресурсы глубоко милитаризованного хозяйства, на процессы приспособления и гигантский адаптационный потенциал постсоветской социальной структуры. Следует подчеркнуть, что последнее является не самой плохой идеологией в период радикальных изменений и неопределённости.

Будучи, как мы уже говорили выше, результатом системного влияния мировых процессов (в том числе мирохозяйственных) на внутреннюю структуру социокультурной и хозяйственно-политической организации, процесс смены формы не может рассматриваться как одномоментный акт (отказа от одной формы и приобретения — проектирования, конструирования — другой); он (процесс, а точнее, полипроцесс) имеет своё особое «время» и свою металогику. Будучи распадом старой формы и многоканальным коллективным (массовым) поиском (конструированием и «выращиванием») новой формы, этот полипроцесс может быть представлен в виде особой модели.

Данная модель была разработана в рамках Московского Методологического кружка в 1987–1988 годы ¹⁴ и до сих пор позволяет анализировать и прогнозировать ход основных процессов трансформации, хотя и не отвечает на вопрос о нормативном содержании самих процессов и их результатов.

Мы выделяем по крайней мере пять уровней анализа динамики и тенденций распада/ликвидации старой системной формы (распада полисистемы общественной организации) и замещения содержания основных процессов: а) макроидеологии, б) структур власти или политической системы, в) управления, включающий два слоя — институтов (в том числе государственного аппарата) и инфраструктур управления, г) хозяйства, д) микроидеологии или образа жизни ¹⁵:

1. Кризис идеологии.
2. Кризис власти.
3. Кризис государственного управления. Кризис институтов.
4. Кризис инфраструктур реализации.
5. Кризис хозяйства.
6. Кризис образа жизни. Кризис инфраструктур реализации.

Роль «центральной элиты» в трансформации любого из названных слоёв не стоит слишком преувеличивать: до последнего времени она сводилась к тому, чтобы публиковать (выражать) для общественного сознания сам процесс распада и тем самым косвенно легитимировать его, а также стимулировать процессы адаптации и самоорганизации различных общественных систем.

Здесь следует воспользоваться категорией «пространства» (пространственной организации).

Человеческое самоопределение всегда разворачивается в особом «виртуальном пространстве», ограниченном и очерченном культурными, знаниевыми и знаковыми организованностями. Существование чего-либо в социокультурном мире — это прежде всего существование через норму (представление о должном), нормативное описание, через правило, через знание и знак. Знаково-семиотическое пространство (пространство ориентаций, ценностей, форм организации, правил поведения, норм культуры) играет ведущую роль не только в политических, но и в хозяйственных процессах (именно в этом сила и эффективность экономических форм организации, как бы создающих второе измерение хозяйства — измерение знаниевое, знаковое, семиотическое). В течение последних десяти лет «центральная номенклатурная группировка», сохраняя за собой ведущую роль в «эмиссии идеологической валюты» (как заимствованной, так и российского производства), поддерживает и укрепляет и свои центральные функции (контроля, управления и влияния). Так называемая «перестройка» осуществляется в основном за счёт использования ресурсов милитаризованного хозяйства, с одной стороны, и монофокусной структуры производства и распространения новых норм, знаний и знаков — с другой. Остановимся коротко на характеристиках названных уровней модельного представления и охарактеризуем те «символические события», которые могут рассматриваться как проявления переломных точек процессов на каждом уровне.

Процесс распада ведущей идеологии начался достаточно давно ¹⁶. Поколенческая смена в слое «номенклатуры», рост претензий региональных лидеров и организационно-управленческой элиты в сфере производства на автономию, распространение криминального и рост сферы «теневого» капитала, формирование новых потребительских стандартов в ориентации на мировые технологии, импорт мировых информационных сетей и их продуктов, рост диссидентского движения подтачивали основы давно не модернизировавшейся «социалистической» идеологии «внутреннего разлива». Процесс надо было только слегка подтолкнуть; роль спускового механизма здесь сыграли саморазоблачения «центральной элиты», признавшей свою неконкурентоспособность.

События августа 1991 года стали переломной точкой в процессах трансформации идеологии. При этом наиболее важным идеологическим изменением были не столько ценностно-ориентированные (или карьерные) действия тех, кто непосредственно участвовал в событиях вокруг Белого дома, сколько «прагматически» (и даже цинически) обусловленное бездействие «номенклатуры», уже втянутой в процессы коммерционализации и не имеющей никакой новой идеологической формы. С этого момента окончательно разрушается то идеологическое пространство, в которое было погружено общество, и это разрушение признается как факт общественной жизни. Ликвидация коммунистической партии фиксирует смещение центра тяжести процессов распада на уровень власти.

Под пространством «власти» мы в данном контексте понимаем рамки взаимоопределения и поле взаимодействия, конкуренции и борьбы между основными группами давления, которые сложились при распаде административно-командной системы (АКС) ещё в 1954–1964 годы. К числу этих сил можно отнести традиционные для экспертного анализа хозяйственно-политические группировки: топливно-энергетический (ТЭК), военно-промышленный (ВПК) и агропромышленный (АПК) комплексы. В общих чертах эти группы с небольшими изменениями просуществовали до конца 1980-х годов ¹⁷. Их взаимодействие было опосредовано квазиинституциональными структурами «компартии» и «советской власти», где последние выступали как «площадки» коммуникации между группами и группировками и вместе с тем как форма переговорного процесса. Подобный способ формирования властных отношений и «раздела» зон влияния приводил к тому, что до последнего времени основные группы давления оставались традиционно связанными с существующей хозяйственной структурой и территориальной специализацией социалистического и постсоциалистического хозяйства.

В течение 1992–1993 годов неоднократно делались попытки, во-первых, трансформировать источники образования и механизмы концентрации властных ресурсов, а во-вторых, сформировать систему стратегических альянсов основных групп давления. По всей видимости, эти задачи в плане своей реализации противоречили друг другу. Плюс к этому процесс консолидации (сговора) элит — финансовой и хозяйственной, с одной стороны, центральной и региональных — с другой, был заторможен нарастающим конфликтом правительства (властвующей номенклатуры) со структурами «советской власти» (другой частью номенклатуры, эксплуатирующей возможности представительской функции и также претендовавшей на полноту власти). В течение 1992–1993 годов трансформация поля власти проходит несколько переломных точек, которые фиксируются рядом значимых событий: VII съездом народных депутатов в декабре 1992 года, референдумом весны 1993 года и, наконец, событиями октября 1993 года. На наш взгляд, осенью 1993 года эпоха «советской» власти, как способа согласования интересов основных групп давления, бесповоротно закончилась.

Активный (видимый) период трансформации властной системы, координации новой институциональной структуры и существующих неформальных силовых отношений занял более двух лет и в общих чертах завершился в начале 1994 года ¹⁸. Классовая революция, о которой мы говорили выше, произошла; в России (как, впрочем, и на территории других государств СНГ) сформировалась новая властная олигархия (которую иногда называют «новой элитой»), в общем и целом «приватизировавшая» государственный аппарат и механизмы распределения (перераспределения) собственности, внутренних и внешних ресурсов.

Под «приватизацией» в данном контексте мы понимаем процесс присвоения отдельным человеком или сплочённой группой (корпорацией) ключевых механизмов управления и контроля над процессами деятельности.

«Место» идеологических рамок, обеспечивающих консолидацию властных групп и реализацию самих властных отношений (по отношению к другим социальным группам), сегодня занимает плохо отредактированный набор социал-патриотических и имперских идеологем. Последнее является: а) закономерным ответом на внешнеполитические вызовы (в том числе, стремлением развитых стран сохранить Российскую Федерацию как «остаточную империю» для автономного поддержания устойчивости на территории бывшего СССР), б) результатом осознания гибельности чисто националистических лозунгов для сформировавшейся за последние 300–400 лет транснациональной (мульти-национальной) социальной структуры, в) а также эффектом рефлексии существующей пространственной организации хозяйственной и политической деятельности на территории России (в частности, значения процессов «освоения» Сибири и Дальнего Востока не только для самой России, но и в геополитической и геоэкономической перспективе).

Переход к целенаправленной трансформации системы государственного управления (на федеральном, региональном и местном уровнях) был (и будет) невозможен до тех пор, пока не закончится период борьбы за власть. Основным вопросом и возможным результатом третьей фазы распада (1994–1996 годы), по всей видимости, является поиск, «выбор» и активное формирование новой формы (модели) государственного устройства (притом, что результат будет одновременно и отправной точкой нового синтеза сборки идеологических, властных, хозяйственных и образожизненных структур).

Базовая модель легко подводит нас также к формулировке ключевых задач, которые стоят перед строящимся государством, и условий реализации этих задач. Для этого необходимо как бы пространственно-графически «вывернуть» все остальные процессы (уровни модели) через слой государственного управления. Из этой модели очевидно, что государство (ориентированное, условно говоря, вовнутрь) должно прежде всего обеспечить а) процессы структурной перестройки хозяйства и б) изменения принципов и механизмов социальной политики. Это и будет составлять содержание новой хозяйственной (промышленной, инвестиционной) и социальной политики. Условиями реализации этих программ будет выработка новой идеологии и продолжающаяся консолидация (согласование) интересов основных властных элит (в том числе, подключение к этому процессу других социальных групп).

Состояние геополитической неустойчивости

Между процессами распада системной организации внутри страны (и соответственно попытками демпфировать эти процессы и найти адекватную форму для ключевых внутренних напряжений) и «внешним» (в данном случае — мировым) контекстом существует целый ряд причудливых взаимосвязей и зависимостей. Распад политической системы бывшего СССР и трансформация хозяйственного комплекса на 1/6 части суши, без сомнения, существенно влияют на сами мировые процессы и, иногда кажется, могут изменить их направление. Напротив, многие усилия, предпринимаемые управленческой элитой «внутри» страны оказываются совершенно безрезультатны в силу недоучета или просто игнорирования системных контекстов ¹⁹.

Следует подчеркнуть, что категории «внешнее-внутреннее» при анализе социокультурных процессов употребляются обычно лишь в качестве метафоры; в области рефлексивных систем (систем деятельности, пронизанных рефлексией) «внешнее» постоянно становится «внутренним» и наоборот.

Современная геополитика исходит из предположения, что вес и роль страны в системе мировых отношений определяются целым рядом ключевых факторов: территория, тип границ, количество населения, уровень экономического и технологического развития, финансовая мощь, расовая однородность, оптимальная интеграция всех социальных слоёв, политическая стабильность и, наконец, такой «виртуальный фактор», как национальный дух.

После распада СССР достаточно устойчивое в геополитическом плане «большое пространство» приобрело очевидную (чисто физически) неустойчивую форму, будучи одновременно (по частям) вовлечено в зоны влияния других региональных центров силы. Сегодня уже достаточно ясно обозначены претензии культурной, хозяйственно-экономической «колонизации» территорий бывшего СССР со стороны США, Европы и стран АТР. Большинство аналитиков согласны, что если Россия не сможет в ближайшей перспективе (15–20 лет) стать центром новой (как по форме, так и по содержанию) континентальной консолидации (на Евразийском материке), то (здесь следует согласиться с концепциями так называемых «новых правых») она станет ареной действия других континентальных и мировых империй (протоимперий).

Следует подчеркнуть, что сам процесс распада СССР во многом был стимулирован возросшим влиянием подобных внешних центров силы.

Ход на выделение России из СССР, в общей форме описанный задолго до событий 1991 года, был обусловлен во многом чисто прагматическими соображениями: ставкой на ресурсный потенциал Российской Федерации, пониманием глубинной зависимости вновь образованных стран СНГ от России в экономическом и культурном плане, желанием разом избавиться от целого спектра проблем, накопившихся на периферийных территориях, и так далее. Можно констатировать, что сегодня и хозяйственно-экономическое, и политическое положение в большинстве стран СНГ оказалось много хуже, чем в России.

Одновременно резко обострилась проблема границ: будучи по своему историческому происхождению результатом территориальной экспансии и колонизации, Российская Федерация сегодня не имеет устойчивых границ. Вокруг России формируется новый контур геополитических и геоэкономических напряжений; эти напряжения несут опасность серьёзных и затяжных региональных конфликтов.

За прошедшие с 1984 года десять лет и властная элита, и большая часть общественных (профессиональных) групп ушли от трактовки мирового порядка (в его реальном и подразумеваемом, проектируемом плане) как идиллической сферы взаимопомощи и взаимных уступок. Несмотря на существенные изменения формы осуществления международной экономической и политической конкуренции со времени мировых войн, содержанием этих процессов, без сомнения, продолжает оставаться борьба за господство и контроль над ключевыми типами ресурсов: материальными (сырьё, средства производства, финансы), интеллектуальными и «человеческими» (воздух, чистая вода, территория как таковая). Конкуренция между предприятиями всё более уступает место конкуренции между странами и даже блоками, стратегическими альянсами стран. Несомненно, что в этой конкуренции наиболее важную роль играет ресурс «свободы» (экономической и политической организации, способствующей мобилизации индивидуальной и групповой воли), однако не меньшим значением обладает возможность экспансии, контроля и доминирования.

Сегодня вполне допустимо сделать вывод, что страна, вставшая на путь догоняющего развития, несвободна в выборе своего места в МХ и складывающейся МСРТ.

Конечно, к складывающейся ситуации можно применить модели разрешения противоречий и конфликтов между различными социальными группами (классами: например, между рабочими и предпринимателями), заимствованные из истории капитализма. В этом случае можно утверждать, что через какой-то промежуток времени принципиальное изменение систем деятельности, а также объективная необходимость разворачивания процессов сбыта и стимулирования расширенного потребления приведут к тому, что развитые страны-производители будут всерьёз озабочены складывающимися диспропорциями и разрывами в уровне жизни различных регионов мира и начнут проводить специальную компенсирующую экономическую политику. Однако пока конкретная реализация существующих между странами конкурентных отношений наиболее полно проступает в югославском конфликте и в стратегии финансового и культурного неоколониализма, развёртывающегося во многих странах Южной Америки, а также (чтобы далеко не ходить) в прибалтийских республиках бывшего СССР. Да и отношения России с вновь образованными государствами СНГ в связи с энергетическими противоречиями нельзя назвать безоблачными. Будучи дискриминированной вовне, Россия по отношению к ближайшей периферии и «внутренним колониям» ведёт себя как «акула» международной конкуренции.

Другими словами, сложившаяся структура мирохозяйственной кооперации и политического давления диктует отдельным странам достаточно жёсткие условия участия (подключения) к мировым и региональным процессам развития — как в плане направления этого подключения (места, конкретных типов специализации, кооперации), так и в плане механизма (способа участия).

Мы уже подчёркивали выше, что в МХ и МСРТ нет предуготовленного места для России. В конце 1960-х — начале 1970-х годов существовала возможность занять место «новых индустриальных стран», однако она была упущена. Правящая группировка лелеяла надежду, что вторая волна индустриализации в АТР и Южной Америке не состоится, а чуть позже — что можно будет проскочить в «клуб» влиятельных стран на гребне мирового сырьевого (и прежде всего энергетического) кризиса. Однако и эти возможности были использованы крайне неэффективно. Сегодня в МХ реально входят только газовая отрасль и некоторые сегменты производства вооружений. Нефтяные ресурсы России в среднесрочной перспективе утратили роль ценности мирового значения (хотя и составляют важный сектор внутреннего хозяйственного комплекса и экономики СНГ), большая часть производств не способна даже выйти на мировой рынок с конкурентоспособной продукцией.

Но даже если это произойдёт и российские экспортные отрасли «выйдут» на мировой рынок, это ещё не будет означать полноценного «включения» (участия) в МХ. Условием международной конкурентоспособности страновых ресурсов и программ сегодня является уже не столько сама абсолютная мощность этих ресурсов, сколько относительная возможность репрезентировать эти ресурсы (и их специфическую комбинацию) на плацдарме мирохозяйственных отношений и организационных процессов. При этом ситуация межстрановых отношений, по всей видимости, существенно изменилась с тех пор, как К. Шмидт сформулировал своё понятие государства, как статуса (или системы статусов) в межгосударственных отношениях, опирающегося на возможность применения силы. Сегодня можно выделить по крайней мере три механизма подключения страны к мировым процессам: мы назовём их, соответственно, стратегией «войны», «борьбы» и «игры».

Остановимся на этом подробнее.

Если считать, что хозяйственная деятельность есть прежде всего потребление и контроль над естественными ресурсами территории и недр (а именно такая точка зрения была распространена в конце ХIX — начале ХХ века), то стратегия прямой войны является единственным способом изменения статуса и места в МСРТ. Подобная точка зрения стимулировала две прошедших мировых войны за передел зон влияния в современном мире и до сих пор лежит в основе многочисленных региональных конфликтов ²⁰. Страны АТР и Южной Америки, вставшие в середине столетия на путь догоняющего развития и модернизации, осваивая индустриальную модель развития, выработали другой механизм включения в МХ, который получил название «экспортной стратегии» и (в рамках введённой типологии) должен быть отнесён к области «борьбы» за рынки сбыта. Суть этой стратегии состояла в том, чтобы, используя специфическую конфигурацию внутренних ресурсов и мобилизуя их (аналогия с войной — недоплаты за труд, жёсткая дисциплина, перенапряжение естественных возможностей природы), создать конкурентоспособную продукцию и «прорваться» с ней на ключевые рынки, во многом вытесняя продукцию других (в том числе развитых стран).

В сложившейся ситуации развитые страны, в свою очередь, учли опыт «молодых тигров» и в середине 1970-х годов сформировали альтернативную стратегию, направленную на сохранение (и даже усиление) своих позиций в МСРТ и мировой политической системе. Эта стратегия была связана с созданием мирового финансового (валютного и банковского) пространства, фактически несущего на себе функции трансрегионального финансового контроля (а следовательно, и управления) за локальной (региональной) хозяйственной и социальной деятельностью. В результате этих усилий в сложившемся (в последние 20 лет) мировом пространстве реализация экспортной стратегии (в чистом виде и в отрыве от других управленческих стратегий) не приводит и не может привести к существенному изменению положения страны в мировой «табели о рангах». Таким образом, для страны (национального хозяйства в целом, отдельных отраслей и профессиональных групп и даже, как показывает опыт АТР и Южной Америки, для элитных управленческих групп) остаётся только один эффективный и реалистический путь, позволяющий трансформировать существующую сеть зависимостей и «место» страны в системном контексте мировой организации: этот путь мы назвали «игрой». Это прежде всего игра-конкуренция программ, технологий управления, решения проблем (имеющих транснациональный, в пределе — мировой характер), технологий мышления (прежде всего коллективного, группового, междисциплинарного, межпрофессионального), это конкуренция систем знания (а фактически наиболее эффективных техник использования знаний) и семиотических (знаковых) машин.

Пример подобной игры можно проследить на истории создания СЭЗ в различных регионах мира. Национальные государства фактически завлекали на свою территорию ТНК и предпринимательские проекты, создавая благоприятные условия для их деятельности.

Другими словами, если сегодня и остаётся путь (способ) включения страны в МХ и МСРТ, то через превосходящую среднемировую технологию интеллектуальной организации деятельности, за счёт эффективной организации и использования человеческого (индивидуального и коллективного, но во всех случаях и прежде всего — интеллектуального) ресурса. Стратегии «игры» — это всегда формулирование новых правил взаимодействия и взаимоотношений, новых принципов управления, новой моды, образа жизни и системы семиотической (знаковой) регуляции деятельности, лидирование в разработке и укоренении этих правил в мировом сообществе, в конечном счёте это всегда — рефлексивное управление: возможность за счёт превосходящей интеллектуальной организации использовать свои слабости как свою силу, а силу других игроков как ресурс для развёртывания мировых процессов в тех направлениях, которые устраивают всех.

Происхождение и возможности постсоветской бюрократии

Основной тезис данного параграфа: постсоветская номенклатура, стремящаяся стать полноценной бюрократией (то есть освоить современные технологии управления, а заодно образцы и прототипы «отправления власти», характерные для современной мировой финансовой олигархии), судя по всему, является «несостоявшимся классом» — в той же мере, как и пресловутый пролетариат К. Маркса.

Эта несостоятельность обусловлена по крайней мере тремя причинами:

1. Происхождением и историей формирования постсоветской номенклатуры (своеобразным «генетическим кодом» данной социальной группы).
2. Зоной ближайшего развития, которую этот класс, а также внешние условия и ограничения намечают для него (своеобразным кризисом как традиционных, так и вырожденных архетипов «бюрократии»).
3. Сложностью тех задач, которые ему предстоит решать (решить).

Онтологически данный тезис является очевидным: невозможно, не меняясь, войти в новое пространство деятельности и жизни. Реализуя историческую возможность развития и системной соорганизации России с мировыми процессами, номенклатура с необходимостью уничтожит себя как класс и радикально трансформирует собственную форму существования. Иными словами, существующая сегодня номенклатура (и тем более существовавшая до 1985 года) не может ассимилировать происходящие процессы и уже в силу этого будет устранена с плацдарма политических и управленческих процессов.

Контуры тех задач, которые стоят перед постсоветской номенклатурой «внутри» и «вовне» страны, мы в общих чертах наметили в предыдущих параграфах. Речь идёт о трёх основных моментах: а) управлении процессами системного распада; б) преодолении состояния геополитической и геоэкономической неустойчивости Российской Федерации и всего СНГ и в) разрешении ряда мировых проблем и противоречий — основных линий разлома, характерных для мирового развития на рубеже третьего тысячелетия.

Теперь необходимо более подробно остановиться на двух первых моментах.

Многие экспертные сообщества (с лёгкой руки С. Кордонского и В. Найшуля, которые ввели этот термин в российскую аналитическую литературу, пользуются понятием «административного рынка». Последний в данном контексте может быть назван «колыбелью» российской номенклатуры. Согласно данной концепции, начиная с 1948 года в СССР не существует «административно-командной системы» в прямом смысле этого слова, то есть иерархической системы принятия решений, руководства и подчинения. Такая система скорее всего действительно существовала в 1930-е и 1940-е годы, однако в дальнейшем претерпела процесс распада (что, возможно, и стало одной из ключевых причин распада всей существовавшей системной организации).

В ходе распада АКС отношения между различными силовыми хозяйственно-политическими группами (отраслевыми и территориальными) постепенно превращаются в систему «гетерархических торгов»: каждая группа, располагая определёнными ресурсами (материальными, организационными, социально-политическими), оказывает давление на другие группы с целью получения максимальной выгоды.

Ключевым процессом становится приватизация административно-командной системы. Под приватизацией, как мы уже подчёркивали выше, в данном случае понимается процесс, в котором отдельные фрагменты системы управления, каналы информации и принятия решений приватизируются, то есть переходят в безраздельную частную или групповую собственность управленческого персонала.

Основной единицей административных торгов является отдельная административная услуга, коими (услугами) и обмениваются лица, вовлечённые в процесс управления ²¹. В области административного рынка практически не работает экономическая логика, логика оценки издержек и рентабельности ²². Административный рынок (как и все другие рынки) функционирует, прежде всего и в основном, как семиотическая (знаковая) машина. Каждый участник административного рынка имеет систему значков (меток), которые фиксируют его статус. Статус участника определяется тем, насколько он может влиять на процессы распределения, перераспределения и обмена ресурсов. К концу 1960-х годов структура мест в административном рынке начинает существенно расходиться со структурой мест в АКС ²³. Административный рынок рефлексивно охватывает процесс принятия решений и управления; сама АКС начинает существовать внутри рынка, по его правилам.

До начала 1990-х годов коммунистическая партия продолжает играть роль «смазки», удерживая в своих руках рычаги контроля над административным рынком; последний, таким образом, является не конкурентным, а олигопольным. Через него продолжают реализоваться определённые группы целей, которые формулируются в качестве государственных приоритетов: обеспечение перетока ресурсов между сферой сельского хозяйства, ВПК и ТЭК; между регионами-донорами и регионами-реципиентами в процессах освоения; усиление обороноспособности, поддержка дружественных режимов в других регионах мира.

В середине 1980-х годов процесс приватизации АКС дополняется другим ключевым процессом — модернизации административного рынка. Необходимость модернизации была вызвана двумя основными группами причин: «внешними», связанными с вызовом со стороны мирового хозяйства, и «внутренними», вызванными необходимостью закрепить достигнутую степень приватизации АКС основными элитными группами. При этом процесс модернизации до поры до времени не меняет социальной природы данного общества. В контексте модернизационных изменений активно идёт процесс перекотировки мест и статусов в административном рынке. Административный статус начинает конвертироваться в финансовые и материальные активы. Несмотря на то что функционер занимает определённое место в существующей АКС, оказываемая им административная услуга может ничего не стоить. Подобная котировка является первым условием модернизации, и именно она становится основным содержанием первого периода так называемой «перестройки» ²⁴. Следует подчеркнуть, что так называемая регионализация или территориальная фрагментация Советского Союза, а ныне России, также должна рассматриваться как одно из направлений приватизации АКС и модернизации административного рынка.

1992 год, ставший официально годом «либерализации цен» и «запуска экономической реформы» в России, был, несомненно, годом радикальной модернизации. Благодаря действиям Е. Гайдара всем участникам административного рынка стало очевидно, что вместо трудоёмкого распределения десятков и сотен разнотипных ресурсов можно распределять или контролировать распределение лишь двух «ключевых» ресурсов: финансов и прав. В дальнейшем постсоветская номенклатура успешно осваивает новые технологии контроля (продемонстрированные ей Е. Гайдаром), начинает пользоваться так называемыми «экономическими» инструментами управления во многих случаях более изощрённо и умело, чем её «учителя» из научного сообщества.

При этом, имея за плечами опыт функционирования в условиях административного рынка и опыт «перестройки» (интенсивного освоения новых техник контроля), постсоветсткая номенклатура видит своё будущее (зону ближайшего развития) в образе «финансовой» (прежде всего — банковской) и финансово-промышленной олигархии. Некоторые эксперты считают, что именно это было подлинной целью всего процесса перестройки и, в частности, попустительства формальных властей (правительства) процессам коррупции, схемам формирования капиталов и так далее.

Существует достаточно распространённая точка зрения, что подобное социальное (и социокультурное) новообразование — финансовая и финансово-промышленная олигархия — в России уже сложилось. На наш взгляд, это не так. Можно выделить по крайней мере четыре группы причин, которые заставляют нас придерживаться другой точки зрения.

Во-первых, в России не сложилось новое, достаточно устойчивое семиотическое (знаковое) пространство, в котором могли бы решаться задачи легитимации богатства, формирования новой системы культурных и социальных имиджей, легализации и легитимации самих активов и их владельцев-распорядителей; практически нет достаточно крупных легальных капиталов (а следовательно, нет и капиталов как таковых: даже очень большая сумма денег — это ещё не капитал); фактически отсутствуют крупные легальные личные (а не корпоративные) капиталы (если исключить сферу шоу-бизнеса и спорта).

Во-вторых, до 80% финансовых активов являются по своему происхождению деньгами государства (взятыми в первой, второй или третьей производной), в том числе, правами и привилегиями (экспортными квотами, специальными разрешениями и так далее), конвертированными в финансовые активы; вне государственной поддержки невозможны ни инвестирование, ни экспортно-импортные операции (в значимых геоэкономических масштабах), ни даже сохранение этих активов.

В-третьих, масштаб (масса) сформированных финансовых активов несопоставима с масштабами промышленных капиталов, а главное — с тем, что необходимо для реализации крупных инфраструктурных проектов, программ конверсии, санации и проектного финансирования в промышленности.

В-четвёртых, отсутствует устойчивая и профессионализированная (специализированная) финансовая инфраструктура (обеспеченная, в том числе и кадрово), которая включала бы в себя небанковские финансовые институты, развитой рынок ценных бумаг, действующие холдинги (особо можно подчеркнуть, что у организационно-управленческих кадров, даже в банковской сфере, практически отсутствует финансово-семиотическая действительность; это, в частности, проявляется в том, что банки продолжают функционировать как большие ссудные кассы).

К этому следует добавить, что действующая «номенклатура» в процессах самопроектирования ориентируется на модели финансово-промышленных групп, зарекомендовавшие себя в некоторых странах Европы (прежде всего в Германии) и странах АТР; последние рассматриваются как субъекты технологической модернизации внутри страны и потенциальные участники мирохозяйственной конкуренции при существенной поддержке государства. Это не значит, что мы исключаем возможность и перспективу образования постсоветских транснациональных корпораций (ТНК), действующих на территории всего СНГ, и финансово-промышленной олигархии; мы лишь подчёркиваем, что сегодня подобный субъект трансформации и развития отсутствует, процесс формирования искомого субъекта (если считать, что на его пути не возникнет непреодолимых препятствий), по всей видимости, займёт ещё несколько лет.

Однако вопрос, который мы хотим поставить, направлен глубже. Каковы требования к субъекту развития сегодня? Что значит быть управленческой «элитой» в системном мире?

Быть «элитой» сегодня, это ещё не значит — контролировать основные каналы и потоки движения «ресурсов»; это значит — целенаправленно включать их в различные мировые и страновые процессы, добиваясь максимально эффективного использования и приращения самой ресурсной базы. Для этого необходимо прежде всего обладать современными технологиями мышления, уметь использовать существующий парк семиотических машин и синергетические возможности очеловеченных форм деятельности (возможности знаков, знаний, культурных норм, идеологии, совместной, групповой и коллективной мыследеятельности).

К сожалению, существующая «номенклатура» не имеет необходимой культуры (прежде всего и в основном социально-гуманитарной и философской), соответствующей интеллектуальной и технологической подготовки, не имеет представления о типе протекающих в обществе процессов и не может придать им необходимую скорость и направление. В частности, это проявляется в неумении работать с массовыми политическими процессами в условиях межпрофессиональной коммуникации, неполной информации, неопределённости и коллективного действия, в условиях инноваций, кризиса, аварий, экстремальных ситуаций и катастроф; это проявляется в непонимании современных требований к научно-исследовательской и проектной работе, неумении использовать сетевые формы организации, информационные технологии, мобильные корпорации и многофокусные системы управления, характерные для «высоких» форм деятельности и мышления. Существующая «номенклатура», к сожалению, не умеет работать с системами, обладающими мышлением и рефлексией.

Грубо говоря, она (в своей массе) попросту неграмотна в социально-гуманитарной области, и «экономизм» (как особая инъекция гуманитарного подхода) не может компенсировать радикального отсутствия комплекса социально-гуманитарного знания и современных антропотехник.

Столкнувшись с описанной выше (в самых общих чертах) задачей: вписать распадающуюся и вновь складывающуюся системную целостность России в системную целостность мирохозяйственного и культурного развития мышления и деятельности, номенклатура естественно пасует и стремится подменить эту задачу целым рядом псевдоцелей: поддержкой (стабилизацией) производства, разработкой инвестиционных проектов, освоением демократической политической культуры, «восстановлением» империи или её хозяйственно-политических аналогов, сохранением идеологического контроля над процессами обучения и развития человека и так далее. И, даже реализуя названные (казалось бы, органичные для её генезиса и мировоззрения) целевые установки, конкретные представители новой номенклатуры трактуют эти цели и способы их достижения настолько узко и по старинке, что последние в принципе не могут быть реализованы в сложившихся условиях ²⁵.

Таким образом, мы вплотную подошли к вопросу о смене ведущего субъекта трансформаций и развития на рубеже ХХI столетия.

В поисках субъекта

Модернизационные революции 1970-х годов, «взрывной» экономический рост стран Азиатско-Тихоокеанского региона и изменение мирохозяйственного, геоэкономического соотношения сил, региональные реформы начала 1980-х годов в развитых индустриальных странах, «перестройка» и распад СССР, наконец, экономический спад начала 1990-х годов вновь выдвигают на повестку философски-методологических, теоретических и практических дискуссий вопрос о движущих силах и субъектах мирового развития.

Философско-методологическое представление о субъекте развития в артикулированной форме впервые появляется, по всей видимости, у Гегеля. Он вводит понятие негативного класса, который выступает как способ или форма реализации исторической возможности. При этом исторический процесс рассматривается и категоризуется как «естественно-искусственный», а анализ смещается в сторону выявления тех механизмов, которые как бы «подталкивают» или «стимулируют» чисто эволюционное движение. В той мере, в какой Гегель размышлял в действительности философии (методологии) истории, он не интересовался конкретной социологией и не предметизовал своих представлений в социологической действительности. Иначе говоря, его не занимал вопрос о том, какая конкретная социальная группа (прослойка или класс — уже в этом втором, конкретно-социологическом смысле) возьмёт на себя функцию негативного класса.

Параллельно с этим французские мыслители утопической ориентации делали попытки практического создания идеального общественного устройства и осмысляли свой опыт в социально-практическом ключе. У Сен-Симона понятие «класса» получает реалистический оттенок. Дискуссия о той социальной прослойке (группе, классе), которая действительно реализует историческую возможность и обеспечивает своей деятельностью шаг исторического развития (в частности, в плоскости социально-экономических преобразований), с новой силой развернулась во второй половине прошлого — начале нынешнего века в среде немецкой и российской социал-демократии.

К. Маркс синтезировал в своём учении ряд различных линий развёртывания европейской культуры и мыслительной традиции; связав между собой социально-практическую ориентацию французских утопистов и принцип исторического развития, заимствованный из немецкой классической философии, он дал идее «негативного класса» конкретную социологическую и даже социально-политическую интерпретацию, утверждая, что прослойкой, на которую можно опираться при осуществлении социально-политических инноваций, является пролетариат.

М. Вебер в своём анализе происхождения капитализма подчёркивал роль протестантских общин, а также обращал внимание на феномен современной бюрократии. Л. Троцкий рассматривал в качестве агента развития молодёжь, которая за счёт поколенческой революции берёт на себя ответственность за следующий «шаг» движения. В. Ленин утверждал, что подобную функцию может выполнить только партия нового типа, сочетающая в себе мощь военной организации и средства идеологической мобилизации масс. Через полвека М. Джилас описал этот феномен в терминах образования «третьего класса» — партократии. К. Мангейм в середине 1920-х годов выдвигает тезис о том, что социальной группой, обеспечивающей развитие, является интеллигенция (понимаемая, в отличие от Шеллинга, конкретно-социологически, как носитель знания и ресурса свободы).

Очень близкими по духу оказываются все трактовки, полагающие в качестве субъекта развития инженерное сообщество или управленческую элиту. Подобная точка зрения широко распространяется в Германии и России под воздействием научно-технического прогресса в 1990-е годы. Цели индустриализации, интенсивного промышленного развития и развёртывания инфраструктур выдвигают на передний край инженера-предпринимателя, автора и организатора крупномасштабных проектов.

Аналогичные представления в 1960-е годы были развиты Гэлбрайтом, который рассматривал техноструктуру — инженерно-техническую и инженерно-управленческую элиту — как движущую силу развития. Одновременно в рамках программ модернизации Юго-Восточной Азии и Южной Америки, а также в рамках первых программ реприватизации национализированных ранее отраслей промышленности и сфер деятельности в развитых странах, получает широкое распространение концепция революции менеджеров.

Таким образом, перед нами возникает вопрос: кто, какая социальная и профессиональная группа придёт на смену номенклатуре, мечтающей стать «бюрократией» и финансово-промышленной олигархией? Какая группа придёт на смену современной бюрократии, приватизировавшей государственный аппарат и финансовую систему в качестве субъекта воспроизводства и развития систем деятельности? Какой ресурс может быть сопоставим по мощности влияния с монополией над распределением финансов и прав? Какова динамика смены ведущего субъекта развития в мировом контексте и в специфических условиях России?

Вряд ли на этот вопрос может быть дан однозначный ответ. Однако можно выдвинуть две основополагающие гипотезы.

Во-первых, в мировом контексте данная социальная группа (потенциированный субъект развития и воспроизводства) должна владеть наиболее современными технологиями коллективного мышления и решения проблем новыми методами производства и использования знаний; именно «знания» (в широком смысле слова), а не капитал будет играть роль ключевого (замыкающего) ресурса для всей становящейся формации мыследеятельности.

Во-вторых, в России эту миссию сможет взять на себя только та группа, которая одновременно с решением «внутренних» (собственно российских) проблем, сможет поставить и решить мировые проблемы (поставить российские проблемы как мировые).

Субъектом социокультурного и хозяйственно-экономического развития может стать (быть) лишь та социокультурная группа, которая возьмёт на себя труд и ответственность:

1. За выработку новой идеологии жизнестроительства, новых подходов к решению мировых проблем, новых принципов и рамок организации мышления и деятельности.
2. За создание новых эпистемологических стратегий: технологий синтеза, соорганизации, комплексирования, производства и инженерной реконструкции знаний и систем знания, а также за формирование новых каналов распространения (передачи) и новых способов использования (усвоения) знаний.
3. За реализацию современных принципов и схем управления, учитывающих культурно-образовательный уровень населения, возможности информационных технологий и сетевых форм организации (профессиональных и межпрофессиональных сообществ), изменения демографической и экологической ситуации и так далее.

Мы уже подчёркивали выше роль и значение корпоративных форм организации социального действия, хозяйственной и политической деятельности. Однако сегодня всё большее значение приобретают иные (в определённом смысле более мобильные и демократичные) формы организации групп и коллективов: их можно назвать «рамочными группами» (объединениями), «интенциональными ассоциациями», «деловыми сетями». Эти группы и объединения используют организационные возможности корпораций, своеобразные корпоративные (организационные) каркасы для реализации своих установок, ценностей и принципов, форм жизни. Ассоциации транспрофессионалов, использующие современные гибкие технологии мышления, изменяют внутреннюю структуру корпораций (корпоративных форм организации), что может быть охарактеризовано как неокорпоративизм. Вероятно, предвидение названных тенденций и изменений, появление ассоциаций, действующих как в корпоративных каркасах, так и между (поверх) корпорациями, привели Гэлбрайта к его пониманию «техноструктуры», объединяющей государственные органы управления, крупный бизнес и профессиональные (прежде всего — инженерные) элиты. Однако более точно было бы говорить об антропоструктурах (объединённых близкими интенциональными и рамочными моментами), связывающих между собой организации разного масштаба и типа.

По всей видимости, те социокультурные группы, которые смогут реализовать миссию развития, вынуждены будут формироваться и существовать как подобные интенциональные (рамочные) ассоциации и антропоструктуры.

Положение России в этом плане можно назвать трагичным, но вовсе не следует считать безнадёжным. Конечно, природная среда находится в катастрофическом состоянии (а во многих регионах и за гранью такового), технические и технологические (прежде всего инфраструктурные и производственные) комплексы устарели физически и морально, оборудование изношено, существующие системы управления и руководства не могут обеспечить ни режимов функционирования, ни тем более развития. Однако сохранился ещё тот ресурс (создание и наращивание которого — процесс крайне длительный и трудоёмкий), чьё отсутствие для большинства стран мира всегда составляло основную проблему их развития. Мы подразумеваем то, что часто называют «человеческим ресурсом и человеческим капиталом» — образовательный и квалификационный, а также культурный потенциал населения России, который до сих пор продолжает оставаться чрезвычайно высоким по любым мировым стандартам.

Россия имеет богатую культурную историю и огромный исторический опыт культурного (в том числе, философско-религиозного) самоопределения отдельного человека и сплочённых групп. Россия обладает самыми передовыми технологиями обучения, образования и подготовки кадров (хотя некоторые из них до сих пор имеют экспериментальный и лабораторный статус). За последние десятилетия в России были созданы чрезвычайно эффективные технологии мышления и коллективного решения проблем.

Если возвращаться к вопросу о включении России в МСРТ (а точнее, к вопросу ассимиляции Россией основных проблем и противоречий МХ), то сегодня можно указать по крайней мере несколько основных линий подобного включения.

Первая из них связана с разработкой новых технологий управления и решения проблем (на уровне отдельных предприятий, постсоветских ТНК, отдельных территорий и регионов, временных проектно-исследовательских групп и мобильных корпораций), включая разработку и экспериментальное внедрение новых систем знания и семиотических машин.

Вторая связана с индивидуальными (и коллективными) работами и услугами, требующими высокой квалификации и личностного начала.

Третья — с созданием не-технологически организованных технических систем (значимых не только для военной сферы, но и в области оснащения исследовательской деятельности, экологии и проектирования человеко-машинных систем).

Четвёртая линия предполагает (несмотря на ограниченность самой данной стратегии, о чём говорилось выше) формирование нескольких «экспортных» отраслей (эта задача сегодня ещё может быть реализована в авиационной и космической промышленности, в области оргсинтеза, информатики и системного программирования, в области производства некоторых типов вооружений, возможно — в часовой и текстильной промышленности, некоторых направлениях судостроения и металлургии).

Очевидно, что названные направления связаны с возможностями и спецификой системы образования и подготовки кадров, созданной на данной территории, а также с особенностями функционирования науки, военно-промышленного комплекса и ряда других секторов промышленности и услуг. По мере разрушения целого спектра областей, находившихся на дотациях государства, на рынок труда выходят специалисты достаточно высокой квалификации: инженеры, военные, исследователи, представители прикладных (естественных и социальных) наук, предприниматели, деятели искусства, менеджеры, кинематографисты, специалисты в области информации, средств массовой коммуникации, программисты, специалисты в сфере безопасности систем деятельности и многие другие. Они формируют сферу предложения на рынке квалифицированных услуг и даже создают ситуацию конкуренции для аналогичных специалистов и профессионалов в других странах и регионах. Параллельно с этим возникает и ширится предложение оборудования, станков, операционных систем, систем оценки качества, исследовательских установок, в подавляющем большинстве случаев выполненных в единственном экземпляре и часто не поддающихся тиражированию. Уже существует большой ряд проектов, вся интеллектуальная часть которых производится в России, а исполнительская экспортируется или с нуля создаётся в странах СНГ, Европы и АТР. Для внутренней ситуации это означает, что параллельно с постсоветской «номенклатурой» и финансовой «олигархией» формируется слой свободных профессионалов, создающих рынок имён и рынок квалификаций в различных сферах деятельности. Мы уверены, что на рубеже ХХI столетия сложится популяция «интерлокеров» — стратегических посредников между различными типами знаний и типами (сферами) деятельности. Специфическим способом существования и воспроизводства для данной группы оказывается форма рамочных групп, интенциональных ассоциаций, интеллектуальных корпораций и деловых сетей (в том числе межпрофессиональных).

Вместе с тем, этот слой оказывается потребителем целого спектра вторичных услуг (информационных, организационных, образовательных и так далее) и работодателем для большой группы населения.

В более далёкой временной перспективе можно говорить о формировании на базе этих сетей и корпораций, а также иных страновых ресурсов и с учётом мировых проблем ряда так называемых «больших технологий». Если под «малой технологией» (начиная с 1990-х годов) понимается либо синтез науки и производства (например, в химической индустрии), либо поточная организация производственной системы («урочная форма организации производства» у Тейлора, конвейер), то под «большими» технологиями, в отличие от «малых», мы понимаем результат организации и технологизации процессов (контуров) воспроизводства производственных систем или систем услуг.

В качестве примера обычно приводят «технологию американского автомобилестроения», которая берёт своё начало на конвейере завода Г. Форда по производству автомобилей марки «Т», а затем — через изменение системы оплаты труда рабочих, строительство дорог и систем придорожного обслуживания, массовую рекламу, технологию жилищного строительства, стилевую конкуренцию — захватывает фактически все системы воспроизводства образа жизни рядового американца. Сегодня можно назвать такие всемирные технологии, как «противозачаточные средства», интенсивное сельское хозяйство, персональные компьютеры, алмазный бизнес (включающий процессы формирования элитного спроса и моды на ювелирные изделия), технология быстрого питания (включающая в себя городские инфраструктуры и современный туризм в крупных городах), всемирный транспорт и так далее. Ведущим детерминирующим фактором в процессах формирования «больших технологий» является анализ и проектирование социальных и культурных процессов, поддерживающих воспроизводство и развитие мыследеятельности (и, как частный момент, платёжеспособный спрос на товары и услуги). Существование и экспансия «больших технологий» в современном мире подтверждают гипотезу о том, что социальная и культурная политика охватывает экономическое планирование и создаёт «зоны» (ниши) для новых форм жизни и деятельности (потребления).

На рубеже ХХI века параллельно с переходом к инфраструктурным (сетевым) формам организации и на их основе можно говорить о формировании по крайней мере четырёх «больших (сверхбольших) технологий»:

1. Технологии здоровья (включающей экологическое проектирование, медицинское обслуживание, рекреацию, спорт и профилактику заболеваний, фармацевтическую индустрию, систему социального и медицинского страхования, создание новых продуктов питания, экологическое сельское хозяйство).
2. Технологии развития социально-производственных систем (включающей инжиниринг, технологическое проектирование, предпринимательство, инновационную деятельность, подготовку и переподготовку кадров, организационное консультирование, инвестиционную деятельность, финансовую инженерию, информационное обслуживание, создание сетей коммуникации и связи, строительство и вывод из эксплуатации промышленных объектов, санацию, маркетинг).
3. Технологии культурной политики и организации жизнедеятельности (включающей городское и региональное планирование, демографическое планирование, планирование семьи, жилищное строительство, организацию быта и инфраструктур, обеспечивающих качество жизни, рекламу, культурную индустрию, экранные технологии, политическое консультирование, право, дизайн, средства массовой информации).
4. Технологии личностного роста (включающей личностную психотехнику, образовательные технологии различного уровня, системы самообразования, формирование личных инвестиционных планов, программы повышения мобильности, программы занятости, программы миграции, программы создания индивидуальных информационных и инструментально-эпистемических систем).

Ключевым стратегическим ресурсом любой страны сегодня являются прежде всего освоенные в достаточно массовом (не узкоэлитарном) слое технологии мышления, понимания, рефлексии и профессиональной деятельности. Естественно, что изрядное время пионерские разработки в этой области являются достоянием меньшинства. Единственное, что может стимулировать процесс распространения и интенсивного освоения этих разработок, с использованием возможностей современных инфраструктур образования и подготовки кадров, средств массовой коммуникации и информационных технологий, — это система принципов и формальной организации общественно-государственных систем, понимаемая как особая сфера использования синергетического потенциала коллективной мыследеятельности и объективированное выражение рационализма. Есть все основания для того, чтобы считать возможным создание подобных технологий или их элементов на территории России и рассматривать происходящие события и тенденции сквозь призму процессов восстановления полноты форм организации мышления и деятельности, характерных для современного мирового развития.