|
Олег Игоревич Генисаретский ( |
|||||||||||||
Часть IСогласно предварительной договорённости и программе, которую я получил, у меня три встречи с вами. И их надо было Сегодня, на первом круге, я буду (преимущественно с типологической точки зрения) смотреть на место исследования внутри других базовых типов деятельности. И буду отвечать на вопросы: «Что не есть исследование? Когда возникает позыв, потребность, мотив к тому, чтобы фокусироваться именно на исследовании, а не на чём-либо другом? Когда без него нельзя обойтись? Когда его нельзя заменить проектированием, прогнозированием, конструированием, стратегированием и чем угодно еще?» Нас будет интересовать незаменимость, неповторимость и потому судьба этого деятельностного отношения к миру, которое сейчас называется исследованием, а прежде и всегда называлось познанием. Уместно разобраться даже в таком простом вопросе: «Почему произошло такое переименование и что им обозначалось?» Второй круг (приуроченный к завтрашнему дню) будет посвящён проблеме (проблематизации, проблемным ситуациям), поскольку я считаю, что методология внесла в деятельностное наследие прежде всего две вещи:
Проблематичность, проблематизируемость, проектность, проектируемость — это две предельных точки на рычаге развития методологической рефлексии. То есть, грубо говоря, чем мы занимаемся? Мы проблематизируем и проектно реагируем на проблему, проектируем. Пафос и тайна второго круга состоит в том, чтобы понять проблему, как реальное положение вещей, онтологию проблематичности. То есть проблема это не то, что мы привносим в мир, в ситуацию, не то, что мы сами разрешаем. Важно попытаться понять или почувствовать проблематичность как некое состояние дела или положение вещей. А процесс решения или продвижения в проблему — как процесс, протекающий в этом же положении вещей и в этом же состоянии дела. То есть проблематичен мир как таковой, он не является беспроблемным. Как кто-то в шутку однажды сказал: «Никто не обещал, что будет хорошо», и что «положение человека в мире онтологически не гарантировано, а проблематично» или, на другом языке говоря, критично. Но кризисы (как существующие в мире) мы признаем. Во всяком случае, такая манера говорения нам присуща. Мы говорим, например: «Карибский кризис» или «кризис на финансовых рынках». Когда мы так говорим, то полагаем, что кризиса реально не существует. И нам нужно понять: в каком смысле так же можно говорить о проблемах? Только почувствовав эту проблематичность положения вещей можно убедиться в том, что исследование и познание — вещи неподменные. Никакие технологии, никакие другие типы деятельности его не заменяют. Хотя, конечно, есть ситуации эквифункциональности, когда одну и ту же проблему можно решать разными путями или сочетаниями путей, например, проектного и исследовательского одновременно с коммуникациирующим или ещё каким-то. То есть пафос, а он должен быть во всяком деле, состоит в том, что познавательное отношение к миру и познавательный интерес — вещь неизбывная. И даже если одни к нему тяготеют, другие — нет, он всегда есть и всегда будет. Третье, говоря традиционным языком, — тема достаточных оснований. Нас будет интересовать сам по себе концепт достаточности и достаточных оснований, как нечто стоящее за той скрытой энергетикой, тем скрытым вопрошанием о достаточности, которое стоит за всяким движением мысли, нашей способностью отвечать на вопросы: «почему?», «на каком основании?» Ибо только наличие такой установки на достаточность и основательность обеспечивает длинную волю мысли. Когда такими вопросами не задаются, мысли бывают очень короткими, как в современном концептуализме. Довольно легко набросать и предъявить некую концепцию, заимствуя, комбинируя или рождая её из собственного воображения. Высказать некое концептуальное суждение — это забава для студента второго курса. На первом курсе он ещё не осмелел, а на втором — стал смелым и может уже делать такого рода суждения. Как правило, когда кто-то задаёт вопрос: «А почему?» или «А зачем?», «А как?», «А на каком основании?» — сразу наступает тягостное молчание в том смысле, что «Это моё мнение, я так считаю» или «Я так вижу», — как отвечал Распутин на все вопросы. Или совсем уж в простоте коммунальной: «Я так хочу». И все. То есть последним основанием является тот, кто это суждение произносит и на этом, собственно, процесс и мысли, и общения заканчивается. И при таких коммуникационных разбегах делать просто нечего. Поэтому искусство здесь состоит в следующем. Я вам приведу исторический анекдот со Щусевым, академиком архитектуры, который много чего в Москве построил. Когда наступили То есть поместить одну и ту же предметную содержательную задачу в разный масштаб времени, увидеть её разрешение, практически мгновенное (как в игре «Что? Где? Когда?»), или же обдумывать её в течение десяти лет на 998 семинарах, как делал Магомедов на своём семинаре по То же самое касается мысли. Она существует в разных масштабах времени, любая. И способность длить её — длить во времени, в коммуникационных цепях, передавая вопросы и ответы друг другу, в То есть эта способность рефлексивного расслоения на разные масштабы времени — предпосылка одновременно воспроизводства и продления. А это связано со способностью и умением задавать вопросы об основаниях. Если бы меня сейчас спросили: «почему?», то, возможно, затянулась бы длительная дискуссия или мне пришлось бы по ходу дела изобретать эти основания, извлекать их из себя. Таково моё решение, поскольку я этим процессом отчасти буду управлять. Впрочем, если у Вопрос: «Почему» и «зачем» это один вопрос? Олег Игоревич Генисаретский: Это два вопроса, которые относятся к мужской и женской логике. Женская логика (согласно Лефевру) начинается со слова «зачем», мужская — с «почему». Один вопрос относится к начальным причинам — «почему», а «зачем» — к конечным, целевым причинам. Вопрос: Вы говорили, что тупиковым вариантом является фраза — «я так считаю» или «я так думаю». Но потом поставили это к некоему основанию. Эти основания и базируются в системе ценностей. Как объяснить смысл ценностей? Являются такими же тупиковыми реальные ценности? Олег Игоревич Генисаретский: В логике был такой тип аргументов, который считался недозволительным, а именно — запрещалось апеллировать к человеку, поскольку он в сфере мысли должен присутствовать как мыслящий субъект, а не как эмпирическое существо. В более мягких практиках, например, в художественных, происходило очевидное расслоение на:
Это шаг к более гуманитарной практике, когда присутствует и реальный человек, и идеализированный автор и ещё что-то. А неплодотворным это становится тогда, когда это не рефлектированный приём или схема, а — эмпирическая фигура поведения. То есть когда человек не принимает условностей игры. У нас в учёном совете института культурологии на докторском совете был такой конфуз. Один довольно-таки продвинутый автор представил к защите диссертацию по основанию поэтологии (науке о поэтике). Члены учёного совета, типа Розина и вашего покорного слуги, были либералами. Раз уж его приняли к защите, да и человек хороший, то сам бог велел так или иначе его защитить. К тому же в соседней комнате банкет готовится — колбаску режут, и до учёного совета запахи доходят. Так вот, автор абсолютно на все вопросы отвечал: «У меня такая точка зрения, я так вижу». То есть человек пришёл в определённую институциональную структуру, у которой есть правила. Члены учёного совета исполняют эти правила максимально гуманно, но И это всегда большая проблема. Например, Мамардашвили в своих декартоведческих исследованиях любил приговаривать, что мы всегда примысливаем своё «я» к каждому своему акту — акту мысли, акту чувствования. Например, мы говорим: «Машина едет». На самом деле, это означает, что я вижу, что машина едет. А если я говорю: «Дождь идёт» — это означает, что я мокну под дождем. Но условность речевого этикета и условность логического ритуала состоит в том, чтобы это примысливание «выносить за скобки». Это удаётся не всегда. Из соображений гуманности мы привыкли его отделять. Для этого есть предисловия к статьям и книгам, в них автор оговаривает ряд условностей своего присутствия в пространстве мысли и пространстве текста. То есть этот вопрос каждый раз каким-то образом всегда разрешается. Тривиальной метафорой этого разрешения в компьютере является BIOS. Когда вы его включаете, он по умолчанию войдёт в определённое рабочее состояние. В принципе оно перепрограммируемо, но в каждый данный момент, когда вы нажимаете «включить», он включается в определённую программную среду — там такие-то файлы и такие-то программы актуализированы. Вы можете его перепрограммировать, но после этого он снова будет включаться в определённом режиме. Это будет другой, но режим… Вот этого мы и требуем по отношению к фигуре собственного «я», то есть рефлектированности нулевого участия. Это условности культуры, которыми мы овладеваем, а потому не всегда с ними справляемся. Это одна ситуация, она от слабости. Другая — когда из этого делается жест, логический анархизм. Например, Феррари назвал себя методологическим анархистом и написал книгу против методологического принуждения. Всегда находится кто-то, кто восстаёт против всякой условности. Вопрос: А поменялась бы Олег Игоревич Генисаретский: Тогда бы мы сказали: «В этот учёный совет и езжайте. Вы пришли в наш учёный совет, вы прошли предзащиту, вы знаете, с чем вы имеете дело. И поступать так — это наше право и мы своим академическим правом пользуемся на законных и нравственных основаниях, наступая, кстати, на горло своей либеральной песне». И я считаю избыточным говорить: «Я так думаю». Потому что, раз это ты говоришь, понятно, что это ты думаешь, ведь говоришь-то ты и пишешь ты, а не Иванов, не Петров, не Сидоров, всем и без того понятно, что это ты. А в данном случае интересно не то, что это ты, а — как это ты дошёл до роли автора, каков твой авторский самообраз? Это уже моя добавка, с которой я преимущественно и буду работать — не образ автора, а самообраз. Ибо коммуникация на уровне самообразов — это отдельный, проектно-артикуллированый пласт культуры. Поскольку времени у нас много, то мы будем говорить вещи простые и рассчитанные на медленное продвижение. Первое важное для меня суждение (сугубо предварительное, не обязательное) касается как раз вопроса: как познание превратилось в исследование? За этим скрыто одно очень важное институциональное обстоятельство, которое требует от нас некоторого самоопределения, когда мы говорим про исследования. От познания до обособления науки в автономные социокультурные институты (то есть от познания до науки) можно различить, если очень грубо, три псевдогенетических периода. При этом предполагается, что наука (как институционализированное занятие) родилась из более широкого потока, далёкого и глубокого, которое уже тогда назывался познанием. Когда это произошло? Разные историки науки утверждают разное, но, скажем, — в
Сразу назову третий этап, чтобы говорить о схеме в целом. Первое — дообособление, второе — сам процесс обособления и третье — после обособления (само исследование).
То что стало называться исследованием, это та же самая познавательная деятельность уже после того, как обособление произошло и, соответственно, занятие наукой превратилось в профессиональное занятие, которому учат, которое становится наёмным трудом (сообразно всей системе организации труда). Исследования я отношу к третьему периоду. Здесь есть ряд эффектов и самый главный эффект, который происходит на грани обособления — когда Например, искусство (для периода, примерно совпадающего с периодом существования европейской классической философии) — это художественное познание мира. Основная проблема теологии или философии религии — богопознание и познание самого себя. То есть максимальное число ведущих деятельностей моделируется по типу осевой. И осевым для этого периода была деятельность познавания, познания, реализующая познавательные отношения к миру и движимые познавательные установки. И какая бы деятельность в дальнейшем не обособляется, она всегда воспроизводит этот эффект универсализации. Если мы говорим о том, что на грани XIX и XX веков (вместе с развитием массового производства) произошло обособление деятельности проектирования, то мы тоже регистрируем этот эффект. Производственное искусство, функционализм (и ряд других «измов» в художественной сфере и в идеологии) начинает утверждать, что проектное отношение к миру (иногда называемое конструктивным, конструирующим, иногда футурологическим) — универсально, всеохватно и является осевым. Под него должны подверстываться, по его типу моделироваться и все остальные типы деятельности, включая исследование. Вместе с развитием систем массовой коммуникации произошло обособление и такая же универсализация деятельности коммуницирования. То есть подверстывание всего под коммуникационные структуры (и даже сама природа государства или общества) моделируется именно таким образом. В основе общественной жизни и человеческой жизни как таковой лежат те или иные коммуникационные механизмы, способы связи людей друг с другом. Примеров можно было бы привести очень много. Как только Давайте назовём пять или семь деятельностей, которые в наших кругах претендуют на такие роли. Мы уже сказали про познание и исследование, про проектирование и коммуникацию. Какие ещё? Реплика: Программирование. Олег Игоревич Генисаретский: Еще? Реплика: Позиционирование. Олег Игоревич Генисаретский: Это частная процедура внутри маркетинговых практик, которая расширилась только среди методологов, поскольку они отождествили её с очень важной для себя процедурой самоопределения. Поэтому позиционирование стало важным, но не пожирающим и не всепоглощающим. Еще? Реплика: Образование, образовывание. Олег Игоревич Генисаретский: Образование, поскольку оно было одной из первооснов философии, казалось неотторжимым от интеллектуализма как такового. Образование в самих академиях было институционализировано раньше всего остального. В академии Платона, у Аристотеля, у стоиков… Поэтому длительное время оно было фоном. Во второй половине XX века оно действительно проблематизировалось. И сегодняшнее образование относится к образованию XIX века, как исследование к познанию. И образование всё время находится под большим вопросом. И мы говорим: «А в школе образование сохранилось? А в университете образование сохранилось?» То есть многие утверждают, что ни там, ни там, ни в школе, ни в университете образования уже нет. Что осталась только система подготовки или социализации, или ещё чего-то. Поэтому насчёт образования я с вами соглашусь, но только с этой маленькой оговоркой. Какие ещё деятельности вы можете назвать? Планирование, конечно. Поскольку в нашей стране оно было особенно сильно развито. Реплика: Правление, управление, моделирование. Олег Игоревич Генисаретский: Моделирование в интеллектуальной части было достаточно универсальным, но такой равномощной общественной практики моделирования не было. Вы, конечно, можете сказать, что это спор о словах, но постарайтесь за этими именами видеть мыследеятельностные сущности. Что же у вас с самосознанием так «жидко», господа? Вы говорите про универсальные деятельности и никто не называет в этой функции методологию. Итак, мы перечислили уже за семь деятельностей, так что я сейчас сделаю утверждение. Утверждение состоит в следующем: на каждом этапе общественного развития существует некоторый список, некоторое количество базовых деятельностей — автономных в интеллектуальном социокультурном отношении и претендующих на поглощение других. Это некая борьба за гегемонию одного над другим. И это задаёт некую ситуацию (я её называл проблемой типологии деятельности, а в практическом отношении это ситуация взаимопоглощения), в которой приходится осмыслять природу, судьбу и возможности каждого типа деятельности. Если, конечно, мы согласны их типологизировать, думать об исследовании как о типе деятельности сосуществующей с другими типами хотя бы в порядке методологической условности. Это некоторый методологический, типологический подход, который можно принимать, а можно не принимать, сомневаться. Но, если принимаем (а я сейчас работаю в такой условности), то давайте двигаться так. Далее, обсуждая вопрос о спросе на деятельность, я буду иметь возможность сказать об этом более внятно и жестко. В том смысле, что деятельность — это не предданность, которая нас, как судьба, волочет по белому свету. Это нечто предлагаемое. На деятельность есть спрос и методологи (и в том числе ряд других типизированных персонажей) осуществляют её виртуальную возгонку. С деятельностью происходит примерно то же, что с финансами — она обладает качеством самовозгонки. Есть множество деятельностных пузырей, таких же как финансовые. Для меня это обусловленная реальность, потому что именно в зависимости от возможности деятельностного разворачивания мы ставим вообще возможность развития. И с этим нам надо управляться как с ресурсом обусловленным, а не природным. Деятельность не является природным ресурсом, её не находят лежащей в земле. Вопрос: Если разложить две интеллектуальные карты — военное дело и естествознание, — то в какой степени познавательные механизмы каждого из них переходят в механизмы исследовательские? Олег Игоревич Генисаретский: Этот функционально-типологический взгляд сопрягается со сферическим, потому что есть некоторые сферы, не типизируемые деятельности. Например, молочное дело. Есть корова, есть вымя, есть клевер, есть много чего другого и концентрируется это все вокруг молока и его производных — сыров, масла, творога. Но эту деятельность даже обозвать трудно. Есть, например, исследование, проектирование, а как произвести глагол к этому? — молочение? Непонятно. Сейчас я сделаю два суждения. Суждение первое: псевдогенез. Это некоторая схема, говорящая о трансформации Здесь важно, что деятельности не растут сами из себя, они всегда растут из Суждение второе — список этих типизируемых деятельностей не предопределён и появиться могло бы, абстрактно говоря, нечто невообразимо новое. И многие в это играют — учреждая науки (а под них академии), учреждая на это дело гранты, завлекая народ парапсихологическими и прочими исследованиями, пытаясь внедрить в деятельностное ядро Теперь поговорим об одной схеме, от которой я в дальнейшем буду отталкиваться. Она соответствует периоду Суждение: Никакая. Олег Игоревич Генисаретский: Нехорошая. Кларк Льюис в одном из своих замечательных романов назвал её «мерзейшая мощь». Его роман так и называется. Я рассказываю все это на более или менее нейтральном языке, я просто фиксирую феномен: в четвёртом позитивизме произошло очередное закрытие, и, конечно же, в этот момент завопили об открытом мире. В открытом мире как раз и происходит закрытие, на все должны быть поставлены заглушки, ибо Всё должно проходить управляемо, контролируемо той деятельностью, которая себя здесь не номинирует. Анна Ахматова (говоря о ГУЛАГе, где находился её сын и ради осторожности используя слово «застенок») сказала как-то, что «застенок» хочет быть одновременно всесильным и незаметным. Все реальные силы, которые действуют в мире, хотят быть всесильными и незаметными, ибо незаметность они понимают как условие своей всесильности. Что это конкретно за функции и интенции? Как мы их назовём? Естественно, в рефлексивном мире разные силы, опознав эту ситуацию, будут пытаться обозначить её разными словами и освоить её в разных технологиях института. В ситуацию конфликтности она будет заложена изначально. Нам же сейчас важна её природа. И мне кажется более плодотворным (на этом эвристическом этапе) размышлять в терминах бессознательного или спонтанного, безвольного, поскольку качество быть всесильным и незаметным — одно из качеств бессознательного. Оно присутствует всюду и везде, но именно как бессознательное, то есть несознаваемое. Оно не присутствует в сознании, а только проецируется через символические структуры в мир, делая нас марионетками некоторого мирового театра. В данном случае я использую слово «бессознательное» как метафору. Это то, что имеет тенденцию быть всесильным и незаметным. Вы сейчас сразу построите весь типологический ряд и тут же найдёте фигуры, которые довольствуются абсолютной заметностью на экранах и абсолютным бессилием за ними. Теперь я вернусь немного назад и буду говорить о периоде третьего позитивизма. Есть некое оестествлённое тело деятельности, структурированное недеятельностным образом. Оно имеет отношение к деятельности, поскольку это некие активности (и даже может быть продуктивные), но структурировано оно институтами и традициями или окружающей нас средой — чем-то, что описывается не в деятельностных терминах. Это нулевой градус рефлексии, поэтому о нём пока много говорить не надо. В каких отношениях могут находиться между собой разные сферы деятельности? В каждой такой сфере есть ядро, где основная дифференциальная (то есть отличающая) функция деятельности присутствует в чистом виде. Пусть первое будет исследованием, а второе — проектированием. Кроме ядер в них существуют и другие её варианты. Например, в сфере проектирования есть предпроектные исследования, а в большой исследовательской сфере осуществляется много проектных процедур, например, проектируются синхрофазотроны, модели и так далее. Для чего нужно такое расчленение? Для того чтобы отделить чистый тип от его сферических реализаций. Между ними есть обменные отношения чистыми функциями. И есть другие, когда организационные образцы из одной сферы поступают в другую.
И на третьем уровне рефлексивной проработки можно говорить о специфических установках деятельности (познавательные, проектные, коммуникационные установки и так далее). Допускается, что существует установочная структура, где между ними происходит другой (нежели чем в сферической организации), особый тип коммуникации. На втором уровне реализуется то, что мы называем системной организацией деятельности. Это всевозможные программы, их сочленения между собой, комплексные программы и так далее. А третий уровень является уже не системной, а схематической организацией — организацией деятельности с какими-то предикатами. Мне было важно обозначить уровни и утвердить, что на следующем уровне рефлексии происходит своеобразное выворачивание. Здесь организация происходит на Для того чтобы концентрированно говорить о специфике типов деятельности, можно говорить на языке соответствующей установки. Говоря об исследовании, мы должны задаваться вопросом о специфике познавательных установок или о специфике познавательного интереса. У вас есть познавательный интерес? Реплика: Есть. Олег Игоревич Генисаретский: Хотя бы один человек, у которого есть познавательный интерес. Все смотрели журнал «Ералаш», который начинался словами: «Хочу хоть что-нибудь знать!» Гумилёв, давая оценку какому-нибудь человеку, говорил: «Да, он У Пятигорского была замечательная статья под названием «Знание, как знак личности. Бремя индийской культуры». Обладание знанием было признаком личностного статуса в той культуре, где гнозис и познание были ещё от начала традиционных ценностей, а затем, в процессе обособления, становились универсальными ценностями. И психология знания, и социология знания, и политология знания отличаются в этом смысле от психологии, социологии, политологии, мышления, сознания и так далее. То есть мы сталкиваемся с тем, что у знания явно есть Если у вас есть Вопрос: Как формировать пространство ученика, если не обращать на него свою веру? Вчерашняя проблема опять будет обсуждаться и заходить в этот тупик. Олег Игоревич Генисаретский: Я, когда прихожу в аудиторию к студентам, говорю: «Господа, я не ищу вашего понимания, я не предполагаю, что вы будете разделять мои ценности. Более того, я даже общения с вами не ищу, поскольку мы будем заниматься совершенно другим. Вы будете строить в моём присутствии свои индивидуальные траектории продвижения». В слове ценность для меня нет ничего отталкивающего. Ценность коммуникационных механизмов в том и состоит, что мы можем достигать согласия, не разделяя общих онтологических или прочих ценностей. Реплика: Вы ответили только наполовину вопроса. Олег Игоревич Генисаретский: Конечно, поскольку за этим стоит некое предположение о выживаемости, Вопрос: Третий слой. Сначала была установка, потом интерес. Какими словами или понятиями психологического толка можно говорить о ценностях, не отмежевываясь? Олег Игоревич Генисаретский: Меня немножко смущает этот бухгалтерский привкус, когда блага (в период торжества политэкономии) стали именовать ценностями. И когда говорят ценности, то изначально предполагают их исчислимость. Суждение: Мне кажется, там нет особых психологизмов, потому что установка здесь очень похожа на позиционирование точки зрения тех сумасшедших человечков, которые составляют обитателей этого сообщества. Олег Игоревич Генисаретский: С учётом того, что среди человечков идёт борьба маразма с критинизмом, то да. Я могу только мотивировать выбор слова. Я занимался теорией и практикой оспособления, где способность сопрягалась с установкой. То есть способность — это деятельностная реализация установки, а установка — это то, что разворачивается через способности в деятельность. Это некое «пред», предзаданность. Но я всегда готов пользоваться и русскоязычным, и каким-нибудь иностранным эквивалентом. Суждение: Вы говорили, что третий слой — это позиционная организация. Олег Игоревич Генисаретский: Третий слой не является позиционным. Здесь слова позиция нет. Суждение: Установка (как тип стояния, тип нахождения Олег Игоревич Генисаретский: Что значит «это?» Вы обратите внимание и на иноязычность термина. Тема — она же фема. А фема — это округ (по-древнегречески), это то чем командует военоначальник, стратег. Тематически — это область внутри Так на каком языке можно говорить? Если бы мы остались на языке системо-деятельностной организации, то нужно было бы вычленять основную, отличную от всех остальных дифференциальную функцию и говорить на интонационально функциональном языке. Что такое интонациональность? Это направленность на — на предмет, который существует вне. Вне чего? Вне того, что относится к сфере моего сознания. В понятиях интенции и функции (за счёт того, что они характеризуются иногда как предметные) упрятана и кастрирована энергетика познавательной установки. Просто вместо познания (как трансцендирования, отношения к Иными словами, есть несколько способов уйти от вопросов о специфике познавательного отношения к миру или от точки зрения реализма. Нам известен прием — говорить о предметности (о предметном знании, о предметной деятельности). Тогда за предметом будет скрыта проблематика, которая когда-то в методологии называлась «Предмет и объект». Потом мы скромненько объект забыли и говорим просто — предметное. И в дальнейшем противопоставляем предметное методологическому. Второй приём, способ ухода от этой проблематики — говорить про онтологии и онтологические схемы. Гордо бить себя в грудь и говорить, что мы порождаем онтологии и ставим порождённые онтологические схемы на то место, где стоял или объект, или «Р» (реальная вещь). И это понятно. Страшно войти в прямой контакт с реальностью, с реальными миром, подвергнуться возможной опасности. Поэтому человечество выстраивает бесконечное число опосредований, «бронированных стекол». Чтобы, например, полететь в космос, посмотреть оттуда на Землю, но чтобы тебя при этом не сжало вакуумом. Мы всё время прилагаем усилия, чтобы самосохраниться как человеческим существам, как существам идентифицированным с Вопрос: Какой из конвенциональных языков более близок и органичен описанию третьего уровня на данный момент? Олег Игоревич Генисаретский: Язык событийности. С этим закончили? Вернёмся к схеме. Я жду вопросов. Вопрос: Из чего возникают познавательные установки? Олег Игоревич Генисаретский: Возникают в жизни? Возникают лично? Вопрос: Нет, по схеме. Что из чего выходит? Связи. Олег Игоревич Генисаретский: Все хорошо структурированные объекты возникают сразу и целиком. Они не из чего не выходят. А логика вопрошания — это «не как происходит?», а «как одно связано с другим?» До чего осмысленная газета «Завтра», и то у неё есть целая полоса под названием «Оборонное сознание». Не военное дело (это один заход), а тип сознания — «оборонное сознание» или «сознание, выращенное в установке на безопасность, на обеспечение оборонной достаточности». И мы знаем, что как тип он довольно универсальный — есть защиты психоанализа, защиты на уровне личности, есть механизм самозащиты любой группы, любой культуры. Это установка на сохранение того, что уже есть и действует. А можно рассуждать на другом уровне — как устроен военно-промышленный комплекс, каким образом он влияет на направление исследований в академии наук. Это будет разговор на уровне системной организации. А есть разговор на уровне неких предзаданностей сознания, которые называются установками и реализуются в каждой ситуации, в каждом акте деятельности. Это первая темпорально структурная часть. Вторая — это то, что происходит в пространстве тематическом, среди того, что существует в форме содержания. То есть, есть масса вещей, которые и существуют, и возникают, и реализуются только будучи мыслимыми. Они держатся только усилием мыслящей их мысли. Это относится к сфере интеллектуального. В том числе это относится и к сфере науки. И это есть в культуре, в обществе и среди нас, людей, только потому, что кто-то в Вопрос: Я правильно понял, что в схеме вы сознательно не прорисовали никаких связей между тематическими системами? Олег Игоревич Генисаретский: Эта схема тривиальна. Как она структурирована? Есть На схеме, где нами был отображен процесс институционализации науки или институционального социокультурного структурирования этой деятельности (см. схему «познание — исследование») и было антропологически синтезировано, собрано то, что тогда же (во времена Декарта) получило название сознание. Сознание — это человечески посильная, доступная человеку и приемлемая для него форма познавательной активности. Что, по-вашему, делает сознание? Суждение: Сознает. Олег Игоревич Генисаретский: Сознание знает. Оно было замыслено, воображено и воплощено таким образом, чтобы вменить человеку эту познавательную способность. Вменить в антропной форме, в человечески посильной. Было очень важно «пришпандорить» эту деятельность к «я», найти для него посильную форму. Не все активности так легко с нами сопрягаются. Существуют некоторые очень безличные, очень деиндивидуализированные формы, и требуется прилагать особые усилия для того, чтобы они приобрели человекоразмерный вид. Сознание и было так сделано, чтобы способность познавать приобрела человекоразмерный вид, чтобы мы могли знать бесприборно. Это как в случае со зрением — мы видим в определённом спектре частот, а за его пределами не видим. Хотя сознаём, отдавая себе в этом отчёт. Горизонт познавательности находится за пределами человеческого восприятия. Мы уже не познаем, сознавая. Мы можем об этом знать только в форме Именно таким образом и было сделано сознание. Та ситуация, в которой мы находимся сейчас и здесь, это ситуация с оплаченным ответом. Методологи сделали слишком много для того, чтобы затоптать эту человеческую способность сознавания. Мол, это бред, этого нет. И была проведена активная зачистка. То же самое происходило и с психологией. Сначала — безумная зачистка, чтобы затем в придуманных терминологических конструкциях (антропотехник и бог знает чего) принять то, что сто лет известно под видом психопрактик. Зачем-то это было нужно. Всякая зачистка одного нужна для того, чтобы проросло другое. Я говорю об этом как о факте. Но если кто-то хочет вернуться к теме исследования (но уже на новом горизонте), он должен произвести счёты со своей философской методологической совестью. Он должен понять это не в смысле «принесения извинения кому-то», как сейчас модно, а в смысле «зачем это было нужно?» До какой степени удалось сделать эти познавательные ситуации чистыми от сознания, от личности? Как трансформировались те антропные формы и что встало на их место? А на их место Реплика: В защиту методологов хочу сказать, что они просто поставили «поле под пары», чтобы психологическое поле отдохнуло пять, десять, пятнадцать лет. За это время выветрился бы весь реальный бред, чтобы появилась возможность реально и спокойно проявить главное. Олег Игоревич Генисаретский: Один из возможных очень симпатичных ответов. Из рубрики «Хитрость мирового разума». Реплика: Дело все в том, что такое поле на третий год превращается в целину, которую поднять гораздо тяжелее. Олег Игоревич Генисаретский: Бывает и так. Вопрос: Что меняется в связи между деятельностью «два» и «три?» Олег Игоревич Генисаретский: Что значит «что меняется?» Происходит дифференциация. Можно спрашивать так: какие преимущества есть у первого, второго и третьего способа реализации деятельности? Многие априори исходят из того, что прогресс состоит в рефлексивной возгонке. Загляните в ранние работы Георгия Петровича. Там написано, что есть заскорузлые предметники, которые мыслят предметно методически и они станут современными мыслителями (и вообще войдут в сферу мысли) только тогда, когда взойдут на уровень методологической организации мысли. То есть предметно и методически организованное — это менее развитое нечто. И дальше от опытного — от предметно методологического, от естественно данных активностей — надо восходить к сильно структурированным (системно, логически, коммуникационно) формам деятельности. Вопрос: А зачем? Олег Игоревич Генисаретский: Такова была ситуация жизни и борьбы того времени. Вопрос: Основания перехода? Олег Игоревич Генисаретский: Что значит «основания перехода?» Вы приходите в сферу образования и видите, что она вся организованна методическими кабинетами и методическими службами. Она вся организована через методики. Это социально организованная данность. Есть академии наук, есть отраслевые институты, Министерства образования. Там все по методикам, там надо разложить рисование, раскрашивание — абсолютно все. На всё есть свои методики и свои методисты. Что в этой ситуации прикажете делать, когда у вас другие взгляды на образование? Вы говорите, что это архаическая форма организации, возникшая во времена, когда нужно было заместить буржуазную интеллигенцию рабоче-крестьянской и прогнать её через рабфак. А сделать это можно через методическую организацию. Так была организована советская система образования. Так от методического, от предметного это восхождение (благодаря механизму методологической рефлексии) и проводилось в жизнь. Вы уже сталкивались с понятием «схема деятельности», которое стало в последнее время таким модным. А что такое схема деятельности? Возникло это не сейчас, это был другой мотив той же методологии. Это называлось «логика, как эмпирическая наука». Считалось что исследуя чье-то мышление (например, путём разглядывания того, как мыслил древнегреческий математик Аристарх или Галилей, когда вводил понятие скорости) можно извлекать, снимать оттуда некоторые схемы. Обратите внимание, что это прямо противоположная интенция. Ведь как возникали методики? Методики возникали в процессе того, что в советские времена называлось собирание, обобщение и распространение опыта. До последнего времени был такой жанр — научно-практические конференции. На них съезжались практики и обменивались между собой своим опытом. Предполагалось, что таким образом и происходит прогресс. Не в С одной стороны — рефлексивные восхождения ко всё более разнообразным и тонким формам организации (мыследеятельности, системо-мыследеятельности, смыслодеятельности, жизнедеятельности и так далее), а с другой — снятие схем. И не дай бог в процессе снятия этой схемы высказать какой-нибудь концепт. Тебе точно скажут: «Хватит этого понятийного поноса! Обожрались мы этой метафизики!» И последние ходы в сторону институционализации и аналитики того, что в структурах и практиках транслируется институционально (традиционно) — это признание того, что полюса схемы равносущны, равномощны. Если тут есть Вопрос: А менеджерам она мешает? Олег Игоревич Генисаретский: Менеджерам она мешает. Приходится говорить о содержании. Но эти практики системно хорошо обустроенные, они все упаковывают в свой тип. Например, вам могут сказать: «Вы не можете без содержания? Бог с вами, значит будет контент-менеджмент. У вас поясница болит? — Боди-менеджмент. Времени не хватает? — Тайм-менеджмент. Где у вас проблемы? Сейчас позовем Тупицына и попросим его подготовить группу таких менеджеров». И ничего смешного в этом нет. Это здоровое установочное отношение к делу. Если есть функциональная потребность в чём-то, она удовлетворяется путём проектирования, а потом путем внедрения. Вопрос: Как схема называется в целом? Я не про название. Что это в целом? Олег Игоревич Генисаретский: Был этап разговора на языке системной организации сфер деятельности. Чем она управляет? Как только она положена, как только мы начинаем рассуждать в терминах нескольких схем и ставим вопрос об их соорганизации, так сразу возникает вопрос: где управляющее слово? Как возможно управление, если говорить на этом языке? Откуда глядя, это можно мыслить и этим можно управлять? В этом и состоял мой ход. Теперь то что мы изобразили «колёсами», я переношу в «табличную» форму для того, чтобы выделить шесть типов методологической организации деятельности.
Здесь надо различать способы реализации ядерных функций для каждого типа деятельности, а так же внутренний и внешний организационные способы реализации функций. Это организационные прототипы деятельности. Внутренний — рефлексивный, внешний — проектный. Какие способы реализации мы уже различаем? Установочный, предметный и практический. Собственный тематизм является для установки внутренним. Например, содержание познавательной установки это то, на что мы себя настраиваем, то чем мы овладеваем находясь в ядре сферы исследования. То есть входим туда и занимаемся внутри науки именно научным исследованием, а не чем-то другим, например, проектированием моделей, методологий науки. Ибо эта сфера — традиция. А ни одну традицию, ни одну институционально организованную деятельность нельзя прочувствовать оставаясь в стороне. Историк физики — не физик, он методолог. И если вы имеете Собственный тематизм. Здесь протекают свои внутренние процессы. Для вас может быть интересно бытовавшее в прошлом понятие «наука-лидер». Внутри познавательной установки, внутри института науки был такой организационный пласт — на полном серъезе обсуждалось: какая наука будет лидером в определённый период времени? Все сошлись на том, что в начале XX века таковой была физика. А в конце XX века предполагалось, что такой наукой-лидером станет биология. А почему это важно? Потому что наука-лидер становится источником базовых метафор и образцом организации. Оттуда заимствуются общенаучные понятия метафор. То же самое происходит в сфере дизайна и проектирования. Какая профессия является лидером проектной культуры? Сам дизайн предметного мира (как в Перейдём к внешнему тематизму. Он находится в сфере общенаучных метафор — в понятиях метафор, в концептах метафор — и реализуется за счёт переноса. Например, энергия из частного физического понятия стала общенаучной методологической метафорой. Поэтому мы говорим про энергетику психологии или про энергетику деятельности вообще. Это метафора, но в силу того что стала общенаучной, универсальной, она теперь легко и неоспоримо применяется для проблематизации, схематизации, концептуализации любой области. И вы не столкнетесь с возмущенными возгласами в свой адрес, когда скажете: «Энергия методологической организации», потому что сразу сможете сказать, что «энергия по-древнегречески — деятельность и когда-то она была деятельностью, а потом физики её натурализовали, а мы теперь её денатурализуем и так далее». Итак, собственный тематизм и внешний тематизм. Посмотрите, как легко метафоры переносятся в самые разные сферы. Экономика — экономические метафоры, политика — политический рынок, наука — рынок интеллектуальных услуг. В графе «Предметная реализация» действуют автономные сферы деятельности (они исследуют сферу проектирования, образования в чистом виде) и системы сфер деятельности (более сложный для методологов случай). А в следующей, нижней графе «обитают» внутренняя практическая форма организации (практика деятельности) и внешняя (латентные, скрытые взаимоотношения с другими деятельностями). То есть институциональные структуры деятельности связанны между собой, но иным способом, чем в системе сфер или на тематическом уровне. Что мне важно в этой простенькой схеме? Что мы можем регулярно порождать, различать формы методологической организации деятельности. А если мы накладываем такую схему на Первый позитивизм — это последствие универсализации на познавательную установку. Строится система наук — догматически, номенклатурно, перечислением. Из этого возникает науковедение (как особая рефлексия над миром науки), и утверждается, что только те реальные науки, которые возникают на основе естественно научного метода, только те науки, которые под этот стандарт подпадают и «войдут в царствие небесное». Второй позитивизм состоит в научно-технической формуле, когда науки оставались в сфере познавательного отношения к действительности, теоретического разума. А практически он был Третья сторона этого дела, третий позитивизм (повторяя первый) захватывает гуманитарную революцию XX века, возникновение огромного разнообразия гуманитарных дисциплин — этнографии, этнологии, культурологии, семиотики. На них тоже распространяется позитивистская парадигма. Они могут быть семиотически проработаны, то есть все мысли, чувства, ожидания, упования могут быть просмотрены через соответствующие тексты (через опредмеченные, материализованные сущности). И вся гуманитарная сфера подпадает под эту позитивистскую и техническую установку. Всё, что может быть познано гуманитарно, может быть технологически обработано, и (за счёт освоения гуманитарной сферы) всегда можно построить любую совокупность любых гуманитарных практик. А четвёртый позитивизм утверждает, что все сферы практики, любые виды занятий, активностей и проявлений человека (коль скоро они зарегистрированы и выражены) могут быть описаны, им в соответствие может быть поставлено своё знание. И в человеческом, общественном, культурном мире не остаётся ничего, что не подпадает под ту или иную форму знания, под ту или иную форму практикования. Всё можно технологизировать. И на примере ряда психопрактик (в том числе и пресловутой НЛП) мы видим, что универсализм этой претензии дошёл до своего идиотического предела. Не осталось уже ничего, по поводу чего нельзя построить соответственный тренинг, ввести Исходя из этого я и строю свою стратегию исследовательского поведения. И выбираю только те темы, которые ещё не до конца перемолоты системо-деятельностной машиной. И только на их примере буду проводить следующие наши занятия. Часть IIОдна из тем сегодняшнего коллоквиума — пассионарность, энергия и энергийно-пассионарные ресурсы деятельности, а так же то, с помощью чего мы с ними справляемся. Я буду отталкиваться от того, что застал в пространстве, которое вы номинируете как образовательное, поскольку это школа и через неё все просматривается. Первое, что я констатирую, это присутствие скрытого, не обозначаемого конфликта интересов в пространстве, которое себя пытается выдать за образовательное. Это конфликт интересов в новом, в менеджеральном смысле. Отнюдь не во всех типах корпорации, не во всех корпоративных структурах, возможно построить образовательное пространство. По крайней мере, в том смысле, который мы интуитивно вкладываем в образование. И, в частности, предпосылкой проявления такого пространства является зачистка ряда конфликтов интересов. Я не понимаю, как можно одновременно выступать в трёх не сходящихся ролях. В роли владельца корпорации, в роли лидера мнения, претендующего на то, чтобы быть крупным мыслителем, учёным и одновременно главным господином учителем. По-моему, это классический конфликт интересов. Например, господин Афанасьев учредил «Методологический центр», господин Градировский другую организацию и одновременно они же руководители школ, и одновременно они же разработчики Я приветствую «широту души необыкновенную» и разнообразие порывов, но констатирую, что: Во-первых, это конфликт интересов, поскольку интересы развития корпорации требуют одного, допустим, технологизации, которая будет обеспечивать ликвидность ресурсов и по каким-то критериям оптимизацию результатов, например, наращивать капитализацию. И для воплощения этого потребуется одна эпистемологическая стратегия, как фильтр подбора знаний и технологий. Но, в таких условиях познавательный интерес не может быть реализована. Во-вторых, авторство, с присущей ему установкой на интеллектуальную собственность, — это фактор, который будет деформировать гносеологическую и эпистемологическую стратегии в самых интеллигентных или, наоборот, в бандитских формах. В-третьих, быть учителем или основоположником школы, строить школу — это третий интерес, который конфликтен и первому и второму. Потому что педагогическое представление знаний — это не само знание. И мы знаем, что очень многие великие учёные были плохими педагогами и не создавали никаких школ, просто потому, что были неспособны на это. И наоборот, мы знаем тех, кто строил системы обучения — тот же Костолонцев, например, который как учёный, как значимая величина не вошёл в историю науки или философии. То есть педагогическая трансляционная деятельность (познавательно-знательная и организационно-конструкционная) может иметь разные векторы развития движения. И когда все это реализуется либо на одном человеке, либо на каком-то микросоциуме, то приводит к конфликту интересов и «растяжке на разрыв». Или поглощает такое количество ресурсов, чтобы все это уравновесить между собой, что в итоге ни один из интересов реально не продвигается. Так при какой корпоративной культуре, при какой организационной культуре, при какой стратегии корпоративного развития возможно простраивание образовательного пространства или, если грубо, корпоративного университета? Не того свободного университета, который существовал с XII века то ли в Болонии, то ли в Париже, а корпоративного университета типа «Моторола», одного из тех, что простраиваются сейчас внутри корпорации. При каких условиях? Так вот, условия их простраивания и подлежат фиксации и выявлению. Этой теме сопутствует и второй вопрос: как возможен в этих же условиях академический проект? Как возможна за обозначенное время реализация В классическом университете с этим всё понятно, это обеспечивалось некоторыми правовыми пологаниями. Есть три фундаментальных права образовательного пространства под названием университет. Первое — право профессора, члена педагогической корпорации учить тому, что он считает нужным. Второе право — право студента обучаться тому, чему он считает нужным. В этом две эти корпорации сходятся. И третье право — право их территориальности. И те, и другие учатся и учат на своей территории, туда не имеет права заходить полиция или войска. Если вы помните 1968 год, то американская национальная гвардия останавливалась у порогов университетов, не могла войти внутрь. Экстерриториальность — специально выделенное условие классического университета. Ничего подобного, ни первого, ни второго, ни третьего в системах современного непрерывного образования и в корпоративных университетах нет и быть не может. В корпоративном университете не может быть экстерриториальности, поскольку этот университет подвластный, подведомственный и иерархичный. Программы образования в нём строятся целевым образом под задачу. С большей или меньшей степенью свободы. Поэтому как возможно образовательное пространство в условиях корпоративного целого, которое строит, и какова корпоративная культура в этой корпорации, при которой, тем не менее, концепт «корпоративный университет» не является просто метафорой? В высшей школе экономики есть институт корпоративного предпринимательства, где мастер-классы ведут очень крупные предприниматели. Некоторые думали, что этот опыт легко воспроизводим везде, в разных местах. Они забыли одну маленькую деталь, что эти предприниматели, которые привлекаются к преподаванию, сами бывшие, не просто студенты, а доктора, кандидаты наук. Это люди, ностальгирующие о своём возвышенном академическом прошлом. Они ушли в бизнес, но в них осталась часть личности, которая может удовлетворить себя только в высоко и хорошо структурированном интеллектуальном пространстве. Поэтому они приходят преподавать и профессорствовать, и с гордостью носят звание профессор высшей школы экономики, реализуя свои нереализованные возможности. Почему я назвал сегодняшнее наше занятие коллоквиумом? Потому что я все вопросы буду задавать на одном примере — на примере исследовательской программы, которая только что была номинирована в нашем приволжском федеральном округе. Эта программа называется «Финно-угорский мир России: состояние и перспективы развития». Вторая часть условна, первая — не условна. В ней Во-первых, к финно-угорской языковой группе. Во-вторых, к культурно-языковой группе, поскольку язык это основная модулирующая система, в которой фиксируется вся культура. В-третьих, часть из них приобрела государственность или квазигосударственность, присущую всем нашим национальным республикам. Например, Марий Эл, Мордовия, Удмуртия. Есть и субэтносы меньшего размера, вроде вепсов, которые вообще никак не оформлены, ни в какое административное образование, но, тем не менее, это территориальный ареал. На примере данного образования, я и буду обсуждать с вами этот сюжет. Я назвал бы три, даже не причины, а основания. Во-первых, есть повод. Поводом послужило хамовато-новорусское поведение губернатора Маркелова, избранного в Марий Эл, который позволил себе несколько политнекорректных суждений и поступков в адрес марийских активистов, общественных организаций и лидеров. Это поведение вызвало политические реакции не только со стороны общественных организаций, но и послов стран финно-угорского мира. Эстонцы, венгры и финны предъявили некоторые дипломатические претензии. Возникла псевдополитическая ситуация — это повод. Повод, но к Во-первых, Хельсинки — это Европа. Та самая Европа, в которую мы ещё только стремимся войти. Во-вторых, более развитая в экономическом отношении страна. В-третьих, страна, где есть родство в этом культурном отношении и где складывается культурно-политическая общность. Хотя всемирная ассоциация финно-угорских народов, равно как и сами финны, настаивает на неполитическом характере всех этих объединений. И это первый повод. Второй — фактическое положение дел, которое, постепенно проступая, доходит до управленческих умов. И после того как мы пережили ситуацию этнополитической мобилизации тюркского мира, стало закрадываться подозрение или ощущение, что некоторая работа по северной вертикали с финно-угорским миром проходит. Это видно по тому, как поддерживается, например, протестантская часть финского мира. Во всяком случае, стало закрадываться подозрение, что тут происходит Есть и ещё одно обстоятельство, гораздо более интересное. На форуме «Стратегии регионального развития», который недавно проходил в Перми, этот проект обсуждался. Наша секция называлась «Этнофутуризм, экология культуры и культурная политика». Обращаю внимание на этот странный и очень интересный концепт, под названием этнофутуризм. Это самоназвание движения, возникшего именно в финно-угорском мире, которое скрещивает радикальный авангард современного искусства с этничностью. Этничностью, которую обычно воспринимают как Реплика: Что интересно, все известные финно-угорские государства, в тот или иной период своей истории, входили в состав более крупных государств. И Финляндия, и Венгрия. При этом, выходя оттуда, они ставили именно эту свою самостоятельность в основу государственного строя. Олег Игоревич Генисаретский: А до того единая Европа имела финно-угорский субстрат. И марийские, и германские воины в раннее Средневековье воевали одним и тем же оружием, сделанным в одних и тех же европейских центрах производства. Короче говоря, этим утверждается историчность самой этничности. Этничность есть нечто данное изначально, И последнее. Когда я залез в Интернет, то обнаружил, что в Санкт-Петербурге есть православная община, которая модулирует себя и своё будущее в терминах этнофутуризма. То есть этот концепт, рождённый в недрах и для самосознания определённого цивилизационного мира, обладает, в условиях экологической культуры (а особенно для экофеминистов, которые природность связывают с родом и с возрождением роли творящего женского начала), притягательностью для цивилизационных миров другого типа. Потому что мы услышали в этом не просто вызов, а некую весть о том, что этничность может проживать себя иным способом (цивилизационно, в формах современного искусства — футуризм, проектность), нежели то, что откристаллизовалось, и окостенело в формах национального государства. Это называется постнациональной этичностью, потому что такая государственность эксплуатирует эти ресурсы, осуществляя этническую мобилизацию в целях закрепления своих властных возможностей. И многие наши лица в центральной Азии, в Поволжье, да и в Европе тоже активно разыгрывали эту карту. И в этом есть некий функциональный смысл. Чтобы разрушить «монстра» под названием Советский Союз требовалась некая энергия. Было задействовано два типа энергетики — энергия этническая и алчность — энергия накопительно-обогатительная. Итак, есть некая инициатива, которая осмысливается в стратегические рамки, в рамки гуманитарных стратегий развития. Она в данном случае имеет этикополитическую и этнокультурную предметность. Я перечислил главное. Можно ещё умножать Теперь я себе (как методологу и исследователю) задаю вопрос: каковы те исследовательские задачи, которые надо поставить? Какие академические проекты надо разработать, какие этнологические концепции надо привлечь и разработать дальше для того, чтобы этот цивилизационный мир (для начала) был признан как партнёр в геокультурном и в этнополитическом движении. Но не политики. Не надо сразу погружать это в рамку Перед нами возникает задача проявления, поскольку главная власть — это власть называть вещи своими именами. Но своими «их именами», так, как они сами себя идентифицируют, осознают и называют. Только после того как это признание будет принято целесообразным и в той мере, в которой оно состоится можно (уже внутри) говорить о более дифференцированных задачах — культурно-политических, культурно-экологических, образовательных и ещё каких-то. И дальше следует вопрос: как возможно исследование? Как возникают проблемы? как из проблем целостных, из проблемных ситуаций целостного типа возникают познавательные проблемы? И как строятся исследовательские программы? Об этом я и хотел бы поговорить. Поскольку это реалия и помимо романтических космополитов, которые себя мыслят гражданами мира, все остальные обладают той или иной идентичностью (культурно-этнической, цивилизационной), то это предмет, в котором есть и личная часть, и безличная. Реплика: Именно поэтому вы попросили быть вашим оппонентом меня, человека, которого вы считаете убеждённым космополитом. Олег Игоревич Генисаретский: Но и историком, человеком, способным мыслить об этичности гуманитарно, мыслить о ней как о некой сущности, которую надо идентифицировать как исследовательское поле. Ответь на вопрос: чему это подобно? На мой взгляд, это больше подобно интонированности звука и колористичности изображения, то есть цвету и интонации, так называемым интенсивным качествам, чем морфологически или экстенсивно фиксированным сущностям типа — национальность как население моноэтнического государства. Этничность гуманитарной версии понимания, восприятия и приятия этничности в мире и в себе. Как это проживать, промысливать, прочувствовать и так далее? Возможно ли это и нужно ли? Потому что есть очень много сил, которые будут противодействовать, в том числе из соображений этнического эгоизма. Реплика: Называемого профессиональным патриотизмом или квазисамосохранением. Олег Игоревич Генисаретский: А ещё зависимость от неких фигур воображения. Потому что в таких ситуациях мы сталкиваемся с тем, что мышление неотторжимо:
Реплика: Или отождествляем себя. Олег Игоревич Генисаретский: Недаром было сказано, что «со свиным рылом в калашный ряд лучше не соваться», а «бисер перед свиньями метать не благочестиво». Реплика: И «в чужой монастырь, со своим уставом не лезь». Олег Игоревич Генисаретский: Это вовсе не о Когда разбили статую Будды, Реплика: Как мне кажется, Европа начала немного двигаться в этом направлении. Я имею в виду создание комиссии для согласования вопросов противоречивых историй. Первой была англо-французская, потом германо-польская, потом польско-украинская, украино-российская. И европейцы теперь имеют не просто прогресс, они изначально были обречены на успех, потому что начали согласовывать свою историю с чужой, начали с переоценки собственной истории. Например, самое большое количество учебников по истории Германии вышло с 1945 по 1953 годы. А в России, по-моему, такая тенденция не проявляется, потому что Россия не готова переоценить свою историю. Олег Игоревич Генисаретский: Подождите, не надо обобщать. Кто-то готов, кто-то не готов. Мы говорим, что там поставлена задача. Вопрос: уместна ли такая задача и разрешима ли она здесь? Или Реплика: Кстати, историческое развитие этого процесса между Англией и Францией потребовало создания совместной группы исследователей, которые два года учились в Лондоне и два года в Париже. Олег Игоревич Генисаретский: Ещё одна причина, которая очень важна для меня и, может быть, ещё для некоторых — феномен Толкиена и его популярности. Зададимся вопросом: а что собственно креативного в этой идеологии? Это мир, построенный из вымышленных, воображенных этносов. Искусство всегда на два шага впереди того, что происходит в реальной жизни. То есть Толкиен описал историю вымышленных народов. Как всегда есть прототип. Хоббиты — это добрые англичане, это понятно. А Средиземье (где Мордор, где все громыхает) — это, если по карте смотреть Реплика: Мифотворчеству. Олег Игоревич Генисаретский: Да, можно сказать и так, но это будет поблажкой. Потому что у нас в памяти сразу всплывает всё, что мы знаем о мифах, в том числе о рыночных мифах, и ситуация мгновенно запошляется. То есть очень много поводов сыграть на понижение. А когда чистый вариант, такой как этнофутуризм — другое дело. Футурум — будущее. У чего? У этого качества. И аргумент, который мне тоже очень важен, звучит так: как возможна постгуманитарная национальная этничность. Реплика: Я вообще-то сказал о мифах, как о месте, в котором живут герои, а не об опошлении. Олег Игоревич Генисаретский: Я понимаю, что ты этого не имел в виду, я просто говорю, что как всегда есть некий риск, что когда мы выбираем термины, то иногда делаем это только для того, чтобы случайно не выскочило Итак, перед нами изначальная ситуация. Ситуация чего? Как она может быть названа? В мире есть две стратегии поведения — от недостатка и от избытка. Мы привыкли, что в основе всего лежат потребности — нехватка Вопрос: Почему вы считаете, что эта ситуация требует исследовательских качеств? Олег Игоревич Генисаретский: Она не требует исследования, она допускает эту возможность. Я в ней вижу повод и возможность развернуть те исследования, которые до того приходилось подавать в эссеистической форме или форме докладов. Появилась возможность их развернуть, реализовать познавательный интерес. Как кто-то удачно сказал: «Для того чтобы мыслить, нужны предметы мысли». Представьте себе ситуацию, что у вас стопроцентно эффективное мышление, но предметы мысли исчезли. Что вы будете делать? Что будете делать, когда аппетит отличный, а еды нет? Картошку выращивать, копать. Для мысли, для знания, тоже нужны ситуации знания и вот вам одна из них. Вопрос: Как тогда будет называться ещё не начало исследования, но Олег Игоревич Генисаретский: Не наблюдения. Есть проблемная ситуация, но не исследовательская, а все то многообразие типов деятельности, которое для нас учётно в данный момент. Если для нас учётно проектирование, программирование и управление, и мы его объемлем рамкой стратегического на данный момент, то проблемная ситуация будет локализована внутри этой рамки, в окружении сфер — исследование, проектирование, программирование, управление, образование и ещё что-то. Проблемная ситуация, она ни из одной из них. Она просто поступает как весть из этого мира. Кто-то знает об этом, потому что там живёт, кто-то бывал, кто-то читал, кто-то Вопрос: А кто эту весть должен уловить? Олег Игоревич Генисаретский: Да, кто её передаёт и кто её может получить? А дальше надо было бы (если разворачивать этот сюжет) говорить о постмодернистской этнографии. То есть о том, как этнография и этнология себя позиционируют в современном мире. Но не для того чтобы помочь колонизаторам освоить соответствующие страны. Потому что классическая этнография возникла в определённый период и работала в определённых познавательных ситуациях. Англичане, когда столкнулись с задачей управления Индией, стали переводить корпус ведических и буддистских текстов на английский язык. Для чего? А для того чтобы знать, чем руководствуются эти люди (правители, учёные, жители страны с тысячелетними традициями), когда предпринимают те или иные действия. В XX веке то же произошло с софистским корпусом, для арабских народов. ЮНЕСКО предприняло сильную программу по переводу источников софистики, чтобы попытаться понять, какими внутренними техниками, чем самоуправляем исламский мир. Так называемая постмодернистская этнография сменила свой основной интерактив, а Стефан Тейлор сверхзадачу современной этнографии удачно сформулировал как «пробуждение к жизни». То есть как сделать так, чтобы оставшиеся на Помимо предметной этнографии есть этнометодология. И, между прочим, в институте природного и культурного наследия, группа отпочковавшаяся от этнологии толкует, разрабатывает и так далее. Если мы возьмём этот вопрос в контексте постмодернистской гуманитарной этнологии (а не в физической и, тем более, не в методологической), получим возможность восприятия вести как задачи. Её же дальше надо Ещё есть проблемные ситуации. Мы ищем условия, предпосылки понимания, принятия этого как задачи. Мы должны отфильтровать то, что здесь полагаемо и посильно от того, что надо оставить просто как проявление воли и права, соответствующих народностей на историческое бытие — что соответствует правам человека, что не соответствует и так далее. Тут своя большая работа, но важно первоначальное, приемлющее отношение, понимание того, что это не для того кем-то делается, чтобы до конца разрушить священное тело России, а что это есть естественное право той сущности, которая естественно наличествует. Вопрос: Колокольчик — кто? Откуда поступает импульс? Олег Игоревич Генисаретский: Это зависит от чувствительности, от порога восприятия. Реплика: Колокольчики — это творческие работники — писатели, поэты, художники, если хотите. Кто был колокольчиком чешской самоидентификации? Солдат Швейк. Олег Игоревич Генисаретский: То есть мы имеем дело с наличием сообществ, которые себя Реплика: В предыдущем примере по постановке задач для исследования, после рассказа о первой попытке колонизации Индии, вы сказали, что философия мира начала менять свой центр Реплика: Позиционироваться. Вопрос: Да, позиционироваться. Кем было подмечено? Не им же самим? Была Олег Игоревич Генисаретский: Не надо функционализировать все так уж наивно. Когда путешественники объезжали земной шар и описывали народы и страны, они не решали задачи колонизации. Когда христианские миссионеры приезжали, например, в Китай (конечно, для того чтобы окрестить население), они предварительно идентифицировали происходящее в стране. У них было много познавательно-ориентированных людей, которые оставили описание империи Инков, Китая, той же Сибири в конце концов. Просто познавательный интерес в те времена был неотделим от политического. В рамках знаменитого принципа о юрисдикции разума они понимались как одно целое. Реплика: Кто был по профессии Пржевальский? Арсеньев? Реплика: Военные разведчики. Реплика: Совершенно верно. Они были военными разведчиками, учились в академии генерального штаба. Олег Игоревич Генисаретский: Но ведь не факт, что они стали разведчиками, потому что у них был познавательный интерес. Скорее наоборот, у него был интерес, чтобы им дали задание. Вопрос: Олег Игоревич, а что эта первая часть задаёт дальнейшим исследованиям? Олег Игоревич Генисаретский: Она задаёт первичный горизонт, сформировавшийся в системе жизненных миров, где нам надо понять: в чём состоит эта весть? Как изменится наш мир, если мы допустим, что этничность исторична, что история не кончилась и все произошедшее с ней в истории национального государства — это ещё не последнее слово? Что изменилось бы, какие возможности человеческого существования открылись бы для нас, людей, если бы это было так? И насколько она касается лично кого-то? Можно её сформулировать таким образом, чтобы она касалась не только представителей того мира, а и всех нас как людей? Есть такие вести, в которые мало кто вдумывается. Например, такой замечательный этнограф Андрей Головнев (он же кинооператор и автор визуально-антропологических фильмов), который 15 лет работал с ненцами. Они даже приняли его в ненцы. Более того, он был принят в княжеский род ненцев, из которого выходят все шаманы. Ненцы его провели по священной тропе к самому главному своему святилищу, куда чужакам ходить строжайше запрещено. Более того, они провели его туда с камерой — чтобы он всё это снял, смонтировал фильм, а потом показал всему миру. Вопрос: почему они это сделали? Это был продуманный, намеренный шаг. Они прекрасно понимали, что «Газпром» их раздавит и что они вообще под угрозой исчезновения — вот и послали свою весть в мир. Весть о своей правде, о той культуре, к которой они принадлежат. Они послали свою весть в мир, чтобы люди прореагировали. Люди обращаются к людям — это некая метакультурная политическая коммуникация. А когда вы получаете некую весть, некий вызов, некое предложение, что вы делаете? Как всегда и на любое предложение вы в праве либо реагировать, либо не реагировать. Услышать — не услышать. Реплика: Причём слушать и слышать — это две разные вещи. Олег Игоревич Генисаретский: Есть ситуация, сначала она как бы миро жизненная, которая происходит от Вопрос: Во что должно оформиться это предложение, чтобы впоследствии стать исследованием? Олег Игоревич Генисаретский: Для того чтобы заниматься этим исследованием, проблемы, сформулированные как жизненные или экзистенциальные (такие специальные прагматические проблемы), должны быть переформулированы в познавательные. Ведь это было только предложение, а теперь мы начинаем его анализировать, мы сталкиваемся с некоторыми проблемами. Две из них я назову. Проблематизация первая — это уже Для чего она их туда поместила? Чтобы политически кастрировать. «Вы там упражняйтесь в своих интегралах, химических формулах, молекулах и компьютерах. Делайте чего угодно, только обеспечьте нам бомбы, ракеты и компьютеры для их управления. Вы там упражняйте свой ум, а мы здесь, в ЦК КПСС, будем заниматься политикой». Вот такая была модель. И в условиях этой модели так называемая национальная интеллигенция (любая, включая московскую и петербургскую) ни в коем случае не была политизирована, не могла отвлекаться ни на какие вызовы современности и была художественно ориентирована по цехам. В союзе писателей занимались написанием фольклора, национальных романов и поэзии; в академии педагогических наук разрабатывали азбуки и письменности народностям, у которых её нет; музыкальным фольклором занимались композиторы и так далее. Была создана определённая информационно-исследовательская база и несколько коммуникационных форм. Например, праздничный концерт. Эта форма, которая живёт до сих пор. 7 ноября, 8 марта, в любой другой день, представители всех народностей выставляют свои фольклорные ансамбли на сцене кремлёвского дворца съездов или Большого театра. Все отплясывают свои номера (отработанные в институте культуры или в ансамбле «Березка»), демонстрируя тем самым дружбу народов и некоторую их иерархию. И до сих пор любое государственное событие отмечается подобным образом. Дни культуры соответствующих республик в Москве — те же самые фольклорные ансамбли, те же самые произведения и мастера культуры, строго прономинированные, экспонируют факт своего присутствия. Это специальные экспозиционные формы, то есть модель интеллигенции и одновременно культуры, которая задана в определённом горизонте. Теперь мы находимся в условиях, когда появилась политика, бизнес и много чего другого, прежде не существовавшего. Например, гендерная проблема, где женский мир поднимает свою голову. Более того, теперь появились ещё и детский мир, и молодёжный, и так далее. То есть ситуация структурно изменилась и этот вопрос приходится воспринимать заново, на другой концептуальной, интеллектуальной и культурно-политической основе. Значит, первая тема: новая модель, адекватная этой ситуации, модель национальной интеллигенции, которая этнофутуристически адекватна. Раньше (на «советском языке») у нас принято было называть это «национальной интеллигенцией». Теперь она будет называться Вопрос: Дайте ещё раз расшифровку понятия этнофутуризм? Олег Игоревич Генисаретский: Это самоназвание для культуро-творческих и культуро-охранительных движений финно-угорского мира, которые этничность обрабатывают, проживают и претворяют в формах современного искусства и современной гуманитарной мысли. Всегда так получается, что откуда-то приходит весть. В нашем случае она пришла потому, что у финно-угорских народов не было таких панцирей, как большая монументальная государственность, в виде национального государства. Долго не было. До тех пор, пока не распалась австро-венгерская империя и Финляндия не отделилась от России. И не было у них такой мировой религии, которая покрывала бы этот мир довольно плотно, как в случае с исламом. Поэтому самоопределяться в истории этому миру пришлось через языковые и этнокультурные обстоятельства. Реплика: Что интересно, «Финляндия» — не финское слово. У них другое самоназвание. Финляндия — слово шведское. И когда Россия её занимала в 1809 году, ей пришлось отнимать эту территорию у Швеции. Русская конница была в одном переходе от Стокгольма. Тамошний король, бунтовавший против французской монархии, объявил, что не вступает в войну на стороне Наполеона, но при условии, что в дальнейшем его не трогали. И Финляндия вошла в состав России. В Финляндии при Александре I (впервые в России) было осуществлено избирательное право для женщин. В стране была своя валюта, но не было собственных армии и внешней политики. Хотя в гвардии финляндский полк был самым продвинутым. То есть получается, что их самостоятельность выросла. Этнотворчество настолько быстро дошло до государственного уровня, что сейчас финны представляют собой образец того, как это надо делать. Только, конечно, без финской войны. Олег Игоревич Генисаретский: По модели национального государства. Просто в мире нечто изменилось с XIX века. Это ослабление или переосмысление роли национального государства, его места. Именно поэтому и произошёл восход постнациональной этничности. То, что мы видим в объединяющейся Европе — Прованс, юг и Нормандия, кельты, баски — это проступает этнокультурный субстрат со своими интересами и особенностями. Итак, первая проблема — необходима новая модель национальной интеллигенции или этнокультурных элит. Новая, в смысле отличная от той, в которой воспитана действующая ныне на политической арене интеллигенция. Олег Игоревич Генисаретский: Ты приезжаешь в Татарстан, Башкортостан или ещё куда-то и сталкиваешься с докторами наук, академиками, с союзом писателей, композиторов, с людьми, выросшими в той модели. Они не виноваты в этом, они таковы, у них нет сил, чтобы перестроиться. И желания нет. Они и так уже наверху. А в это время подрастают бизнес элиты, религиозные деятели, современные художники, которые сразу получают свои рейтинги в Лондоне и Париже. Реплика: Проблема в том, что это предложение, эту весть никто сейчас не может услышать и никто не может отреагировать. Олег Игоревич Генисаретский: Реагируют, то есть давят. Как власть имущие всегда реагируют? Давят или покупают. Как в случае в Ханты-Мансийске. Что стоит «Газпрому» купить несколько делегатов собрания этих малых народов? И те сразу подпишут все что нужно, в том числе и отказ от родовых земель. Перейдём к следующей, более жёсткой проблеме, которая пока не имеет названия. Я сформулирую её описательно — это вариант политкорректности (политкорректного языка) для сознавания и описания преимуществ, недостач чего-либо и рисков тех или иных цивилизационных моделей. Именно преимущества и риски. А вот слово «недостатки», применительно к истории народов, Например, есть в мире три великих философии, три потока: греческо-римско-европейская, индийская и древнекитайская. Им по-нескольку тысяч лет. Они все восходят к периоду осевого времени — В XII веке на территории нынешней Македонии был университет. Там учились три с половиной тысячи студентов, там возникла церковно-славянская письменность и литература. Но в результате нашествия институт погиб и позже не возродился. Тогда это была органическая часть одного мира, которая, однако, не смогла перейти в Киев или в Москву. И университет нам пришлось заимствовать в VII веке из Европы. Да, у нас есть университетская культура. Но она трансплантированная и вопрос её натурализации, как выражается Градировский, до сих пор проблематичен. Есть колледжи на церковно-славянской основе, но это пока странные поделки. Когда мы попадаем в глобальную ситуацию, то одновременно и все культуры попадают с нами «на одну доску» (музейную, академическую, филармоническую). И обнаруживается, что у В чём здесь главная проблема? Научиться говорить об этой ситуации не уязвляясь. Например, не вошёл чеченский этнос в феодальную фазу — у них не было феодализма, они из военно-родового строя сразу шагнули в развитой социализм. Строго говоря, их туда втянули. В Так какова должна быть культурная политика, которая позволила бы в пределах прав человека (уголовного и гражданского кодекса, а также в силу отеческих уложений и так далее) рационализировать и обсуждать, Это список можно было бы продолжить практико-сообразными проблематизациями, которые далее превращаются (или способны превращаться) в некоторые мегапроекты или программы Вопрос: Правильно я поняла, что есть мир, в котором возникают эти вести и вызовы, а дальше никто на них не отвечает? Олег Игоревич Генисаретский: Простите, что значит «никто не отвечает?» Реплика: Нет в обществе Олег Игоревич Генисаретский: Согласно закону об общественных организациях (и той свободе слова, которую мы получили и так далее), они создали свои общественные организации и национально-культурные автономии. Они уже сами институционализированные субъекты этого мира. Они партнёры. Между собой они нашли это согласие. Венгрия, Финляндия, Эстония и другие образуют международную ассоциацию финно-угорских народов. И если «умники» из Москвы и Санкт-Петербурга на это не реагируют, это, как говорится, их проблемы. Это заскорузлые «умники», которые ничего кроме своих «болячек» не видят. А на происходящее рядом (между прочим, творчески интересное) не реагируют. Поэтому мы должны ввести натурализацию в систему государственной власти. Реплика: Сейчас уже не так бывает. Олег Игоревич Генисаретский: Не так. Ещё полгода назад они говорили: «Всех загнать в русский мир». На что им из исламского мира показали фигу. Ответственность возникает тогда, когда мы это функционализируем в Я сейчас не предлагаю решения, я обсуждаю проблемную ситуацию, из которой растут некоторые вопросы. Меня сейчас интересует следующее: как отсюда вырастают исследовательские программы? Каковы типы корпоративной культуры? Это мы обсудим, если дело дойдёт. Просто никто это обсуждать не хочет, никто не формулирует проектов. Все «шустрят» на своих тусовках, а публичных проектов не делают. Реплика: Выработка языка для общения с равноправными партнёрами и для описания ситуации — это два типа языка? Олег Игоревич Генисаретский: Установление коммуникации — это одно. И второе, действительно, выработка языка, чтобы эту жизненно-практическую ситуацию трансформировать в том числе и в исследование. Реплика: Это обязательное условие? Олег Игоревич Генисаретский: Ну а как иначе мы будем разговаривать? Иначе мы (через некоторые исследовательские установки) привнесем туда Завтра я буду обсуждать вопрос: где нужен собственный методологический проект? Когда нужен академический, исследовательский проект, тогда пусть работают языковеды, филологи, этнографы, культурологи. Этот разнопредметный творческий поток, который идёт и будет идти в тех институтах культуры, которые уже есть. И надо увидеть эту работу и понять, что именно с ней можно делать дальше. Это вопрос о том, когда возникает потребность не в академическом, а в методологическом проекте. Всё, что можно сделать экспертным, консультационным, проектно-аналитическим путём будет сделано и так. И в этом случае методология не нужна, она избыточна. Вернёмся в последним минутам вчерашнего заседания. Там мы зафиксировались на очень важном обстоятельстве, которое и является переломным пунктом. Этот вопрос вчера был зафиксирован рамками. А именно — была установлена связка двух требований к искомому решению. Обратите внимание на то, в каких словах это было сделано. Они радикально научны. Это такой странный перелом между посильностью и познавательной деятельностью. Сознание — это антропная форма познания. Сознание — это посильный для человека способ познавать. Сознание в нас синтезировалось. Я называю этот процесс антропологическим синтезом. То есть в культуре постепенно (по мере движения истории) складываются фигуры человечности и схематизма сознания. А что непосильно? Непосильно отождествлять себя с гипер-мега-машинами. Мы можем в них позиционироваться, владеть одной-двумя-тремя позициями, но никогда не сможем стать равномощными такой машине. И вопрос в том: в каких концептах, в какой логистике эта посильность мыслима? А второе, находящееся за переломом, противоположное требование — то что возбуждало, напрягало, вдохновляло, воодушевляло и обладало бы побудительной силой — исследование, познавательная деятельность. И если в первом случае стоял вопрос о логистике (в каких единицах можно мыслить и практиковать посильность?), то во втором — больше о ресурсных источниках, о мотивационных побудительных энергиях, которые Гумилёв назвал «пассионарностью». Или иначе — аффективная энергия. Вчера была номинирована эта связка и она очень симптоматична, потому что до того никто не спрашивал об энергии деятельности. И мы сталкиваемся с таким странным обстоятельством (при процессе саморазвития систем деятельности и формировании этих мега-машин), что точно так же, как исчерпываются природные ресурсы и происходит загрязнение природной среды, могут исчерпываться ресурсы пассионарности и наступать усталость или (как это называется у Гумилёва) «пассионарный надлом». Посильность интерпретируется из логистики, а мотивационность из ресурсности. Это такая концептуализация тех качеств, которые были вычищены. Социологическая коллизия состоит в том, что предыдущий фактор развития (философский, методологический и прочие) оставил нам законченную форму размышления и действия для посильности. И эта законченная форма наличествует в теории и концептуалистике способности, которую так не любят и методологи, и философы (которые вечно ратуют за психологизм). А, между тем, весь наш разговор о том, что наше сознание или психика устроены из каких-либо способностей или функций. Как то: мышление, восприятие, память, воображение, понимание, способность к общению… На языке общесистемном — это психические функции. И когда Юнг и постфрейдистская психология стали говорить уже не о сознании, а о психических реальностях (поскольку сознание — только одна часть психики), то стали говорить о них уже как о психических функциях. Или просто о функциях. Отсюда двойственность постановки вопроса. С одной стороны — чтобы заниматься сюжетом этничности, нужно подходить к делу в неразрывной целостности. Нужно чтобы была интегрирована память (как способность к анамнезису), воображение и мышление. Только тогда, когда эта связка работает вместе, когда её составляющие развиты равно, тогда мы естественны. А если Но практически о том же самом я говорил, когда упоминал о типах деятельности. А на системо-деятельностном уровне, на языке мега-машин мы (чтобы поднять эту проблему) стали бы говорить о типах деятельности, которые нужно сопрячь. Тут требуется исследование, проектирование (вместо воображения), требуется поднять проблему трансляции и трансляционных функций. Это будет системо-деятельностный портрет того же самого о чём я говорил, но на языке способностей, воображения, мышления, памяти. Логистика в классический период, когда сознание было в ходу, была логистикой способностей. В сфере гуманитарной психологии постфрейдистского типа это разговор на языке психических функций и разного рода психопрактик. Причём, как особо отмечали многие, перечень этих способностей природно не задан. «Господа, нас ждут открытия новых способностей! Способности порождаемы. Более того — порождаемы прямо на наших глазах». Например, вспомните историю философии, период, когда возникла герменевтика, после которой была выявлена способность к пониманию. Ни у Платона, ни в Средние века не было такого понятия как «понимание», не было такой науки — герменевтика. Не было такой способности. Она не была впаяна в схематизм сознания человека. А практика гуманитарной и экзистенциальной психотерапии настаивает на том, что сейчас у человека наиболее важная и наиболее актуальная способность — это сознавание. Не рефлективное осознание, а сознавание здесь и теперь. И вслед за этим сознаванием в реальном времени, должно на этих же скоростях двигаться воображение, мышление и память. Отсюда и возник лозунг: «Мышление на больших скоростях». То есть мышление в условиях боя. Предположим, что способности порождаемы. И может быть, как некоторые надеются, они ещё и психотехнически программируются. Но только этот мир, в котором будут происходить такие открытия, обретения новых способностей — это сверхзадача. Сверхзадача и научной психологии, и исследующей, и познающей. Поэтому вопрос о посильности — это вопрос о логистике. Итак, пока я говорю только о логических функциях сознания, затем психики, а затем Компьютерный парк, задействованный в оборонном комплексе страны, не функционирует в мирное время. Но, представьте себе, что он (как и человек) способен обучаться во сне. И он обучается всё время (пока вынужденно бездействует). Представьте, чему эти машины могли научиться за 30 лет? После доклада начался большой цикл исследований этой темы. Но это только промоушн полагания рефлексии как системного качества. Не с воспроизводством трансляций, а с рефлексией. Поэтому полагание функций в антропной форме, как системы качеств и исследование их в неких мирах, — это поиск посильности логистики. Но ведь мы говорим о реальных людях и о посильности в данный момент. То есть нам надо решить какую-то задачу и сделать это в назначенный срок. Технически решить. И сделать это надо в реальном времени, до, к примеру, 2012 года, чтобы быть конкурентоспособным и не отстать. И поэтому нам придётся работать с такими посильностями, которые посильны нынешним людям, включая младенцев и молодёжь. Понятен вопрос? Я продолжаю двигаться в схематизме этих функций. Все это вопрос о ресурсности. Намек на другую стратегию. Откуда наше представление о стратегии? Из корпоративного мира — мы читаем книжки по корпоративному управлению ещё откуда? Из военного дела — китайская стратегия, греческая стратегия… Назовите мне хотя бы ещё две сферы, из которых растут ноги у стратегии. Одна лежит под боком — это дипломаты. Дипломатические стратегии, это другой профессиональный цех и другие языки. Причём дипломаты осознали себя в данный момент переговорщиками, профессиональными коммуникаторами разных политических миров. Вопрос: А в конфессиях нет стратегии? У католиков, например. Олег Игоревич Генисаретский: Есть. И не только. Помните, как звучала идеальная анкета на излёте «застоя?» Р усский, православный, член КПСС». И это была не шутка. Но вернёмся к ресурсным подходам. Где ресурсы профессионалов? Работа с этой ресурсностью принципиально другая. Например, в управлении идеальными считаются два качества — предусмотрительность и находчивость. И эта проблема сугубо методологическая, потому что это миры безэнергийные. Они работают с омертвелыми сущностями лишёнными энергии. Для этого есть роботехника, автоматика, где человека заменяют машины. Но это уже другой раздел, это часть технического мира. А мы работаем со стратегическими ситуациями, которые требуют энергии, мощи. Иными словами, есть качества информационно-символические, а есть энергийно-деятельностные. И вчерашний фрагмент мне кажется актуальным потому, что впервые мотивационная энергия (способность побуждать и поддерживать напряжение) была включена в задачу метапрограммирования, о котором шла речь. Реплика: В исследованиях финно-угорского мира будет прорисовываться этнокультурная ситуация, которая сейчас складывается? Олег Игоревич Генисаретский: Да. В них будет прорисовываться, вырабатываться фигура приемлемости другого приятия, другого доверия к этничности. Это тоже историческая вещь. Это будет делаться не на века, а двумя-тремя поколениями, чтобы нечто привнести или сохранить. Реплика: Правильно ли я понял, что в вашем понимании история не сводится только к экономическому развитию? Олег Игоревич Генисаретский: Не «в моём понимании». Наша точка зрения на стратегию регионального развития такова, что развитие не сводится к экономическому и даже социально-экономическому. Оно включает в себя весь спектр, в том числе — гуманитарные стратегии и практики. В этнополитике очень мощные собственные стратегии и тенденции и (на каждой новой исторической фазе) они Реплика: Существует ли энергийный язык? И платоновский, и современный? Олег Игоревич Генисаретский: Я приведу пример и на этом закончу. Недавно я видел сон, которому придаю большое значение. Я увидел картинку и понял, что она с компьютерного экрана. Я видел сон не в естественном свете разума, как сказал бы Декарт, а в экранном, люминисцентном свете. Когда я проснулся, меня осенило, что грядёт ситуация, когда естественного света будет не хватать так же, как уже не хватает воздуха, воды и так далее. А что такое сознание? Это наша способность видеть ясно. А ясно можно видеть только в свете. А теперь представляете себе — грядёт экологическая ситуация, в которой света будет не хватать. И это то же самое суждение, которое я говорил вам вчера — знания на всех не хватит. И деятельности на всех не хватит. Все это конечно, как и все в человеческом мире. Человек — существо конечное. Это фундаментальный постулат антропологии. Ресурсы и ресурсность — это не только деньги, не только время, не только природные ресурсы. Например, человеческие ресурсы — это не количество людей с определённым здоровьём и образованием. Это люди с определёнными компетенциями, способностями и обладающие, в частности, некоторым количеством света. Есть светлые люди, а есть святые. И есть тёмные. Значительная часть людей пребывает в бессознательном состоянии, во тьме — она слепа. Так что помыслите на досуге о ресурсе под названием «свет». Часть IIIУ нас последняя встреча на этой школе, и я начну свой автопробег с того места, которое было самым живым за два дня моего участия. Самым живым местом был дружный хохот, раздавшийся на произнесённые слова: «Средства в категории есть средства априорного предицирования». Но вдумайтесь: вы бы согласились перечислить то огромное количество иноязычных слов, которое, например, используете в области компьютерной грамотности? Десятки англоязычных терминов прекрасно и быстро нами усваиваются. А ведь они не лежат мёртвым грузом, они постоянно используются, и скорость обновления их огромна. Поэтому мне странно видеть людей, которые проучились несколько лет в университете и ни разу не столкнулись с такими элементарными логическими вещами, как предикат и категория. И ещё эти люди не знакомы с тем, что категория — это средство предицирования, то есть построения предиката без обращения к опыту. Это просто, как прилагательное и существительное. Могу только предположить, что именно простота подачи этой информации вызвала настолько эмоциональную реакцию. Но я привязываюсь именно к этой ситуации, потому что для меня это априорное, что значит «заведомое». А апостериорное — «ведомое». Отношение к Такое словосочетание сохранилось в некоторых частях нашего законодательства, в частности, в законе об основных принципах местного самоуправления. В нём перечисляется 29 предметов ведения, которыми должен ведать муниципалитет. Они очень смешные. Например, 29-й предмет обеспечивает право на захоронение. Как будто мы не знаем, что хоронить надо на кладбище и в гробах. А в конституции, в основном законе записано, что людей надо хоронить в гробах. Странно, почему такие вещи непременно надо фиксировать? Вернёмся к ведомому и заведомому, к предметам ведения. Чтобы вы смогли представить себе широту и глубину этого, казалось бы, странного и поверхностного вопроса, я скажу следующее: посильная форма мышления была фиксирована в трёх простейших словах популярной логики. То есть мыслить, значит, иметь понятия и уметь их формировать из всего разнообразия представлений, которыми мы обладаем в жизни по поводу всего. Из них выявляются, формируются понятия, относящиеся уже к мышлению. Для чего нужны понятия? Чтобы мы могли делать о чём-то собственные суждения. Есть у вас суждение о предметах ведения, господа? Так вот, сделайте его! Суждение — это всегда акт, это мыслительное действие. В области языка ему соответствует речевое высказывание. Но высказывания могут быть разными, не обязательно суждениями. Точно так же как представления обрабатываются в понятия, так всякого рода речевые высказывания превращаются в суждения логики. Понятия нужны, чтобы на их основании делать суждения. Это акты, это события и действия суждения. А они, эти суждения, организуются в цепи, которые называются рассуждениями. Рассуждения позволяют нам двигаться — на основании понятий делать одно суждение, потом — следующее, потом — следующее.
Эта логодрама нужна для того, чтобы делать суждение и затем — рассуждение, подчиняясь ещё одному важному принципу. Этот принцип — сохранение предмета мысли (предметности) в процессе понимания, делания суждения и рассуждения. Одно время было такое неформальное словосочетание — «держи тезис». То есть держи предмет, сохраняй его, если начинаешь говорить об одном — не перескакивай на другое, сохраняй единство предмета, ситуации, предметности. А предметность мы сохраняем для чего? Для достижения Категории — это средства априорного предицирования или делания понятий. Категории и понятия — это как априорное и апостериорное, как заведомое и ведомое. Нам категории нужны, потому что с их помощью задаётся предметность и регулируется создание понятий, делание суждений и рассуждений. В этом был смысл моего ответа, вызвавшего такой здоровый смех. Итак, категория — это средство априорного предицирования, а предикат — свойство того объекта, о котором мы делаем суждение. Для того чтобы вы почувствовали широту и глубину вопроса о предметах ведения, я сейчас выпишу ряд синонимов этого отношения, и вы поймёте, что вопрос не только в понятиях.
Мы соотносим Искусствоведам, иконологам, всем, кто имеет дело с визуальной культурой, с визуалистикой, известно, что прообразы или парадигмы относятся к образам, к визуальным структурам сознания. Те, кто знаком с православной иконологией, знают о существовании такого принципа — когда вы целуете икону, вы целуете не доску, а саму богоматерь, которая на ней изображена. Это называется: входить от образа к прообразу. Так что художественное качество образа значения не имеет. Это может быть смазанная фотография, а может быть рублевская икона. Суть дела от этого не меняется. Тип также относится к эмпирическому различению. Я вам изложил догматично, но мысль можно легко схватить — один и тот же принцип структурирования сознания присутствует в совершенно разных областях мысли, культуры и вообще существования. Первое — мышление, логика. Второе — коллективное бессознательное, это может относиться к поэтике. Третье — может относиться к иконологии, к тому, где мы мыслим образом. Четвёртое — я даже затрудняюсь сказать к чему… Но важно зафиксировать своё внимание на ситуации непроименованного нами целого. Различное (одно от другого мы отличаем) и, в то же время, сопоставимое. То есть мы говорим: «Структурно-подобные, хотя разные». Это ситуация обозначения некоторого непроименованного нами целого. Целостность и целое имён не имеют. Как только мы проименуем что-то, мы сразу зафиксируем целостность со стороны. Вот передо мной Алексей. Он передо мной, но он не внутри меня, он там. И я его могу так назвать и к нему обратиться, поскольку мы находимся вместе в одном пространстве. Но целостность (как внутренняя целостность, к которой мы принадлежим, смысл, которой мы понимаем) имени каждый раз не имеет. А когда мы сопоставляем что-то, некое целое (которое по умолчанию, по предположению уже схватили, намекнули на него), то оно сейчас (в данный момент и в этом событии, в момент моего говорения и вашего слушания) временно нас объединяет. Сейчас я поставлю точку, мы разойдемся по своим делам и «целое» распадется. Но события и мысли, которые сейчас происходят, схватываются различением. В этом весь смысл. А зачем это надо? А затем, что это заведомое (в логике и в связанной с ней метафизике) трактуется в терминах по основаниям и основательности. И наиболее важный принцип логики, онтологии и всего прочего, это принцип достаточного основания. Всё имеет основание и мы всегда можем спросить: «Почему вы это сказали? Зачем? Что это значит? А на каком основании вы, уважаемый товарищ, это утверждаете?» Принцип достаточного основания — основа основ. И об этом я говорил на первой нашей встрече. Категории, архетипы, парадигмы, типы (и Просто сама по себе схема (где есть цели и средства) настолько тривиальна и замылена, что глубина этого вопроса в ней скрывается. Говоря о средствах (если речь идёт о мысли, а не об инструментах типа карандаша, молотка и так далее, которые уже относятся к уровню технологизированного массового производства), мы говорим об основаниях. Мы ведь ещё продвигаемся в неведомом, в мире где ещё только нужно создавать. Собственно все преимущество, которое теория деятельности, развиваемая методологией, привнесла в этот мир, заключается в том, что деятельность не есть естественный ресурс. Деятельность за углом, за забором не лежит, её надо делать, захватывать, продвигать, транслировать и так далее. Деятельность — это самая динамичная, самая виртуальная, самая ускользающая реальность, которая только есть. Поэтому вопрос достаточного основания — весьма деятельный вопрос. Кстати, господин Лейбниц (который в XVI веке и сформулировал принцип достаточного основания) на основании этого принципа и исходя из этого круга мысли, стал автором идеи страхования жизнедеятельности — той самой конструкции, которая является сейчас одной из основ финансового социума. И это имеет прямое отношение к вопросу об обеспечении основательности жизни. Основание как средство. А что противоположно средству, которое способствует продвижению нашей деятельности? Реплика: Препятствие. Олег Игоревич Генисаретский: Да, препятствие, сопротивление. И основание — настолько же мощное средство, которое позволяет нам продвигаться вперёд, сколь и препоны, которые нашему продвижению препятствуют. И поэтому все заведомое трактуется или как возможности и средства, или как предрассудок. Всё, что «пред» может быть помогающим, а может быть мешающим. Вопрос: Олег Игоревич, а как может быть употреблено средство, если мы его не ведаем, если оно дано априорно? Олег Игоревич Генисаретский: Когда оно дано априорно, тогда оно реализуется в нас в форме способностей. Суждение: Тогда мы являемся средством? Олег Игоревич Генисаретский: Нет. Когда оно дано нам в форме способности и если я себя от способности отделяю, то не я средство. Тогда (это следующий уровень), это случай, когда некие силы действуют через меня. Способность можно трактовать одновременно и как силу, и как возможность. Есть уровень, на котором я являюсь средством. Вот почувствуйте: собственность, это то, что мне принадлежит, а ещё есть то, чему я принадлежу. Это два дополнительных друг к другу отношения. Это моё, а это я чей-то. И поэтому, когда мы говорим средства, мы имеем в виду мои средства, находящиеся у меня во владении. А способность, это некое среднее состояние. Ещё есть модель бытия (моего же), в котором я являюсь игралищем сил. Через меня происходит некая игра сил — на мне и во мне. Раньше это называлось судьбой, фатумом, роком, теперь называется бессознательным. В социологии это называется институтами и традициями (когда мы включены куда-то, где это Вопрос: А рамки это тоже средство? Олег Игоревич Генисаретский: Рамки (в том смысле, что они создаются для самоограничения) не есть средство. Рамки это то, что мы принимаем как ограничение для себя, но более или менее сознательно. Вопрос: А в каком смысле это основание, если это не предел? Олег Игоревич Генисаретский: В каком это смысле основание? Это отличие между условиями и условностями. Есть условия оестествлённые, которые даны и в этом смысле условием нашего бытия является наша конечность. Мы смертны. То есть в каком смысле это условие оспосабливаемо? В смысле смертной памяти. Есть такая техника, и вообще такая реальность — жить в обратной перспективе, не от рождения, а оттуда. Поэтому раньше, ещё до XVII века, были очень странные, на наш взгляд, вещи. Например, православный человек мог заказать панихиду за себя, будучи живым. Вот ты приходишь в храм и заказываешь панихиду не за умершего родственника, а за себя и её исполняют по полной программе. А ты в это время пребываешь в ритуальном пространстве и слушаешь (как будто бы уже Много чего есть по этому поводу, но границы, пределы, рамки и рамочная техника пришла из опыта экзистенциально-приграничного бытия и она отсылает нас к этому предельному. Вопрос: Предельность является основанием? Олег Игоревич Генисаретский: Да, основанием являются пределы и наоборот. А работа с основаниями обозначает для нас горизонты и перспективы там, где эти пределы находятся. Это работа на пределе возможного, извлечение сверх возможного. Суждение: Значит рамки — это и есть форма основания. Олег Игоревич Генисаретский: Рамки — это форма основания. Но для каждого из нас она экзистенциально прагматически проживается и понимается как опыт. Есть такой базовый калифорнийский анекдот: будто бы в Калифорнии лампочку ввинчивают пять человек. Как? А так — один ввинчивает, а четверо have experience (имеют опыт ввинчивания). Это такая калифорнийская вера в то, что с помощью тренинга и демонстрационного участия в нём можно получать подлинный опыт, а потом уже его переносить в жизнь. Суждение: Можно выйти за основание и откроются новые горизонты? Олег Игоревич Генисаретский: Да, это парадоксальная ситуация. Можно ли выглянуть в форточку и увидеть себя идущим по улице? Можно — отвечает схематизм многопозиционных схем. Они для того и придуманы, чтобы можно было себя видеть и с одной стороны, и с другой стороны. Вопрос: А ценности попадают? Олег Игоревич Генисаретский: Да, ценное и самоценное. Рефлексивная фигура размышления о ценности звучит так: ценности самоценного существования. Что для нас самоценно? Каковы самоценности, которые цены не имеют? Суждение: Но они же по определению неназываемые. Олег Игоревич Генисаретский: Смотря с какой целью неназываемые. Неназываемые — чтобы скрыть или потому что хочу, но не могу назвать? Вопрос: Предел формируется принадлежностью? Олег Игоревич Генисаретский: Нет, принадлежность и собственность, владение и принадлежание — это оппозиция, которая работает с некоей определённой границей. Вопрос: Каким образом происходит встреча человека с рамками? Олег Игоревич Генисаретский: Какого человека? Вот Хайдеггер по поводу принципа достаточного основания писал, что Лейбниц только в XVII веке этот принцип сформулировал, хотя философия знала его ещё с греческих времён. Оно, это основание, стучалось в дверь, оно о себе сообщало, а мы его может и слышали, но не видели, не формулировали. Так о каком человеке вы говорите? Ряд современных философов считает, что именно на формулировании принципа достаточного основания и возник феномен европейской культуры и вообще европеизм. Почему? Потому что требование во всём искать достаточное основание (а стало быть, во всём давать себе отчёт) и положило начало переупорядочиванию (на основании этого принципа). И вот слово «рацио» (рационализм) восходит к торговой древнеримской практике. Цицерон ввёл его в философский оборот ровно из того места, где родилась итальянская бухгалтерская отчётность. Рацио — это отчётливость и отчитываемость перед кем-то, в том числе самоотчет. Но в русском языке рациональность трансформировалась и стала называться рассудочностью. Вопрос: Как происходит выделение этого образа и как называть этот образ, когда человек сталкивается с принципиальным? Олег Игоревич Генисаретский: Вы сводите между собой две совершенно разные способности, два потока активности — визуальную и вербальную, смыслоречевую деятельность. Потребность в назывании — совершенно отдельный вопрос о том, почему мы начинаем говорить. Помните замечательный английский анекдот про английского мальчика, который 15 лет молчал? Все думали, что он немой, а однажды он сказал: «Бифштекс не прожарен». А ему: «Джон, ты, оказывается, умеешь говорить! Почему же ты молчал столько лет?» Джон ответил: «До сих пор всё было в порядке». Поэтому условия, при которых не скрещиваются, не мирно сосуществуют и потому взаимно погашают друг друга способности и силы. А когда способности и силы находятся во внутреннем конфликте — это особая ситуация. Поэтому нельзя спрашивать: когда? Надо спрашивать: что? То есть сначала получить ответ — «бывает такое-то», — а дальше уже изучать вопрос: когда такое бывает? Вопрос: Что в рамках достаточности оснований главное для исследовательской работы? Олег Игоревич Генисаретский: Умение, способность, желание и наличие сил бесконечно задавать вопрос «почему?» Почему новое поколение является культуротворческой социальной реальностью? Почему возрастной прыщ заслуживает внимания? По факту существования? Но по этому факту существуют все поколения. Так почему? И вы ищите ответ и говорите: «А потому что он не связан предрассудками прошлого; а потому что оно открыто чему-то». И снова вопрос: а почему оно открыто? Ну и так далее. Вы должны задавать эти априорные, заведомые, грамматические вопросы: «почему, как, кто, почем, в чьих интересах и так далее». Вопрос: Задавая такую цепочку вопросов мы движемся в сторону, которая была названа неназываемой? Олег Игоревич Генисаретский: Задавая, мы не движемся сюда, но для того чтобы вернуться сюда. Вопрос: Так вот этот момент мы будем называть неназываемым? Олег Игоревич Генисаретский: Этот момент был бы великим счастьем, если бы мы заходили туда почаще. Тогда мы осознавали бы предел собственной мысли и своей немощи. А не мощи. И знали бы, что есть вопросы и формы вопрошания, к которым лучше не прибегать. Или мы входили бы в зону риска, в которой нет заведомых, проработанных возможностей. И в этой зоне риска мы — либо пан, либо пропал. Вопрос: Но если мы дошли до этой неназываемой зоны, то не появляется ли тут пустота, на которую нельзя опереться? Олег Игоревич Генисаретский: Да, появляется пустота. И, собственно, одна линия развития всего этого связана с диалектикой «бытия» и «ничто». А пустота — это плохо? Вопрос: Пустота внутри основания? Олег Игоревич Генисаретский: Да. Суждение: По ощущениям, да. Олег Игоревич Генисаретский: Пустота это плохо. Значит, пространство, в котором вы существуете как тело, это плохо? Вы существуете и дышите в плохом мире, в пустом пространстве. А если бы оно было полным и заставленным людьми, если бы двигаться в нём было нельзя — это было бы лучше? Суждение: Нет, но плохо становится тогда, когда ты ищешь основание для шага, а там пустота. Олег Игоревич Генисаретский: Правильно. Вы уже сделали Вопрос: А в чём смысл разворачивания обоснований для исследований? Олег Игоревич Генисаретский: В том, что вы не будете топтаться на месте. Потому что беда всего, что происходит в следующем — нарисовали 2 кружочка и 3 палочки, и гордо говорите: «Вот схема». И дальше ничего. Потому что потом ни в какой дискуссивный процесс можно и не включиться. И поэтому стоит человек и молчит. А нам нужна возможность движения. А откуда берутся эти основания? Откуда угодно. Любая хорошо структурированная реальность может выступать в форме функции априорной, категориально-архетипическо-типологической и так далее. Это ответ культорологии. Любая структура может выступать в этой задающей функции. Если говорить на том языке, на котором мы говорим сейчас (априорное, заведомое) то, например, Кант в первой части «Критики чистого разума» описал пространство и время (не категории, типа сущность, а само пространство и само время) как априорные формы чувствования. Мы, люди (телесные существа, то есть, пребывающие в пространстве и времени телом), вообще что-либо чувствуем и ощущаем только потому что пространство и время являются априорными формами чувствования. Они определяют как мы чувствуем, ощущаем и воспринимает вещи в мире (и в реально-эмпирическом, и в умопостигаемом). Само пространство и само время являются априорными формами чувствования и ощущения. Но послекантовская символология (на основе которой культурология и выросла) утверждает, что у всего, что мы может сказать про человека (у аффективности, у страстей, у катарсиса, у удовлетворения) есть априорные формы чувствования. В том числе, у способности удовлетворения. Мы переживаем удовлетворённость чем-то не потому что фактически удовлетворены, а потому что мы удовлетворились удовлетворительным для нас способом. Что такое праздник? Праздник — это, специально выделенные время и место, для того чтобы мы коллективно (как коллективное «я») пережили чувство удовлетворения бытием и поблагодарили создателя за создание такого прекрасного мира. Априорные формы, способности удовлетворения и так далее — всё имеет свои основания. Ничто из того что имеет отношение к человеку не лишено оснований, не обходится без этих заведомостей. Заведомостей, которые (именно потому, что они заведомости) мы получаем как готовые. Заведомости, которые для нас могут быть осмыслены и опробованы, которые могут оказаться либо возможностями и средствами, либо препятствиями и сопротивлениями. И вот здесь мы делаем некоторые выборы, некоторые решения. И поэтому мы делимся на своих и чужих, на наших и других. А есть ещё иные, которые ни те, ни эти, а бог знает какие. А дальше вопрос: с помощью каких способностей сознания или функции мыследеятельности мы соприкасаемся с этими пределами и границами? Смелее, три ответа. Реплика: Рефлексия. Олег Игоревич Генисаретский: Рефлексия. Да, но рефлексию (так уж она сознавалась вообще и в этом сообществе в частности) чаще всего мы мыслим с помощью пространственных метафор. Мы говорим — рефлексивный выход во вне, объемлющая из вне структура, покрывающая оболочка. Что будет её функциональным эквивалентом, которые можно мыслить с помощью темпоральных временных метафор? Что рефлексии в пространстве соответствует во времени? Реплика: История. Олег Игоревич Генисаретский: История как наука или как реальный процесс? Я же спрашиваю о функции. Реплика: Опыт. Олег Игоревич Генисаретский: Нет. Есть терминологический ответ — рефлексии равносущна рекурсия. На рекурсии основаны все вычислительные процессы в информационных системах. Это возвратные, повторяющиеся последовательности. Рекомендую ознакомиться, ведь на базе этих концептов построена вся теория хаоса, фрактальных структур и всего прочего. А вывод отсюда такой — постнеокантианский интерес к теме пространственности (и, в частности, телепространственного развития, равно как и интерес к теме времени, хронополитики и времясознания) связан с тем, что они из заведомых форм чувствования, пространства и времени переводятся в ведомые. Поэтому разные типы пространственной и временной организованности бытия-деятельности и становятся в этом случае проблемой. Для чего это делается? Этот шаг был проделан, чтобы вернуться к другим формам пространственно-временного опыта. В частности, это заинтересованность всеми вариантами, которые нам показало современное искусство в графической и живописной форме — пространственная режиссура, организация пространства, как способ управления жизнью и переживанием человека. То же самое и со временем. Но в компьютерную эпоху, когда эти мультимедийные, пространственно-временные миры синтезируются (причем синтезируются машинно, а не вручную), пространственно временной опыт невероятно расширился и, связанные с ним изменения, потребовали ещё одного круга вращения. К вопросу об антропологии, антропотехниках и так далее. Понимание того, что есть человек (благодаря антропологической рефлексии или антропной) из сферы заведомого перешло в сферу ведомого и нас стало интересовать — каковы возможные и приемлемые фигуры человечности? Так антропологическое воображение стало темой. Произошло это потому что они разные — и в истории, и в разных культурах, и в разных состояниях сознания. Они разные, эти приемлемости видения о человечности, человеческого опыта. И вопрос: где эти фигуры таковы, что перестают соответствовать нашей антропологической идентичности? И мы говорим: нет, это, наверное, что-нибудь совершенно другое. Этим и замыкается круг первой темы, которую я хотел обсудить. Итак, основание, достаточность. Основание — как средство и как препятствие, и (чтобы поставить жирную точку с этой частью) тема достаточности. Тема достаточности — это тема вкуса, как в случае с достаточной обороной. Сколько достаточно ядерных боеголовок, чтобы обеспечить паритет?» Д есяти тысяч, пожалуй, многовато, очень дорого содержать, а давайте сговоримся на тысяче двести. Вот этого, пожалуй, достаточно». Достаточность как качество, которое есть вторая производная основательности. Не забывайте — не «вообще основательность», а «достаточная основательность». Последостаточность — это достойность. Вклад в мировое правопонимание, который сделала правовая русская мысль, заключался в формулировании права человека на достойное существование (безотносительно к социализму). Продолжаю последовательность — достаточное, достойное и, как последний предел, приличное, то есть без потери лица. Вопрос: Что такое рамкополагание и где оно? Олег Игоревич Генисаретский: Рамкополагание — это сдвижка из Вопрос: Что такое принцип? Олег Игоревич Генисаретский: Начало. Например, принцип — презумпция невиновности. Это то, что принимается заведомо. Ясно, что украл. Но если в судебном порядке не засвидетельствовано, значит, не украл. И наоборот, не было у человека ни чести, ни совести, а он подал иск в суд за оскорбление чести и совести. В суде доказали — была, точно была. Раз оскорбили, значит, было что оскорблять. Вопрос: Является ли исследование поиском основания? Олег Игоревич Генисаретский: Движение исследования происходит в форме поиска основания. Суждение: Но тогда вектор сознания — это одновременно и средство? Олег Игоревич Генисаретский: Да. Это форма, за которой движется исследование. То что вы увидите, услышите, опознаете в процессе этого движения заведомо неизвестно. А вдруг там обнаружатся люди с пёсьими головами? Вопрос: А достаточность — это критерий для исследователя? Олег Игоревич Генисаретский: Это критерий, а потому ценностное качество. Критерий — это средство оценки. Критерий — это то с помощью чего мы оцениваем. Значит мы полагаем ценности, опираясь на Всё о чём мы говорили формулировалось в сфере мысли. И есть Это догматическое (или мифологическое) обстоятельство означало, что практические профессии (то есть все те специалисты, которые имеют дело с материей и сильными энергиями) табуировались и очень долго, почти до нового времени, держались в низших цехах. Ещё Леонардо Да Винчи приходилось доказывать, что живопись относится к свободным искусствам, что это достойное занятие. Тогда все художники принадлежали к самым низшим цехам в иерархии средневековых цехов. И сферой мысли это не считалось. Только время от времени в истории появлялась Поэтому вопрос: если деятельность, причём тривиальнейшим образом, действительно идентифицируется с помощью целесредственного отношения (то есть целей и средств), то что же является априорной (заведомой) формой мысли по поводу деятельности? Если бы она состояла только из целей и средств, то каким словом, какой заведомостью она бы управлялась? Суждение: Это то, что носит название акт. Олег Игоревич Генисаретский: Нет, акт — это событие. В схеме понятие-суждение-умозаключение акт — там, где суждение. Акт — это деятельность в форме события, она случается и происходит, это не основание. Это то, что на почве и в пространстве Вопрос: А результат? Олег Игоревич Генисаретский: Результат получается. Он либо лежит, либо потом исчезает. Результат и есть основание. Олег Игоревич Генисаретский: Итак, если цель и средство — два основных слова, с помощью которых идентифицируется деятельность, то здесь можно выявить и возможную априорную форму. Суждение: Воля? Олег Игоревич Генисаретский: Нет! Хотя, если чуть-чуть расширить круг, то можно найти. Например, мир как воля и представление или воля к власти. Это одна из основательностей. Ладно, отвечаю сам: «Целесообразность». В «Критике способности суждения», последнем, старческом произведении Канта есть концепт — «целесообразность без цели». Чувство целесообразности как заведомое и одновременно критериальное основание. То на что опирается всякий стратегизм. Потому что когда мы полагаем цели, мы их производим, мы их меняем, выбираем. Но на основании чего мы выбираем цели? Вот на этом вопросе сломалась программа «Целевой подход», потому что создаётся впечатление, что цели можно писать произвольно — все для человека, все во имя человека. Суждение: Смотря какого человека. Олег Игоревич Генисаретский: Правильно. Поэтому у нас идеологически все так жиденько, но зато аккуратненько. А потом идёт большое умолчание, а потом и дефолт. И это программа называется «Целевой подход». Итак, целесообразность. Тут мы должны обратить внимание на то, что следует из созначения основания и средства. Мы заметили следующую созначность двух концептов — что основания могут быть средствами и они же могут быть препятствиями. И что из этой созначности следует? Какой из этого можно сделать вывод? Вчера на примере с этнофутуризмом я говорил о проблемных ситуациях из которых потом, через практические проблемы, вырастают в том числе и исследовательские. Сейчас я прямо перехожу к структуре онтологической проекции проблемы, которая обсуждается в терминах задачи — задача, условие задачи и решение. Я говорю сейчас о процедуре онтологического проецирования, про онтологическую проекцию проблемы. То есть проблема — это не то, что в наших головах существует и не то, что существует в системах коммуникаций. Проблемы имеют всегда онтологический смысл, они реальны. Они существуют в том, что существуют. И поэтому данные онтологические проектные проблемы тоже нужно мыслить, как относящиеся к самому положению дел. В частности, сводя какую-то проблему к одной задаче (это для красоты, вообще-то, как правило, они сводятся к куче самых разных задач) мы говорим, что и сама задача, и условия её решения, и сами решения обладают тем же качеством предметности, которым обладала сама проблема. И вот удержать предметность (помните этот принцип о сохранении предметности, этого исходного тезиса?) — это, в данном случае, и значит, что мы при данных зафиксированных условиях решили именно эту задачу, а не какую-то другую.
Но сама по себе возможность расчленить проблему на три вещи — на задачу, условия её решения (начальные условия, граничные условия или конечные условия) и решения (обратите внимание, что большинство задач имеет не одно единственное решение, их может быть несколько) — очень важна. Важна сама возможность и наша способность спрашивать: при каких условиях эта задача решаема и решается? Эта игра (на переводе содержания задачи и самих условий и возможных решений) и составляет процесс решания или разрешения задачи. О чём этот фрагмент? Что происходит с основаниями про которые мы мыслим? Пока мы сказали, что они могут быть условиями, которые смогут быть средствами или препятствиями. В чём здесь может состоять заведомость и ведомость? Задачи задаются и принимаются. И тут начинает разыгрываться деятельностный залог всей этой проблематики. Отсюда уже можно вытаскивать все связанные с этим следствия. А именно, что задачи не есть данности, они задаются. Они могут задаваться как задания в директивном порядке, они могут задаваться и как учебные задачи, но они всегда задаются из проблемной ситуации. Они задаются как вопросы. Поскольку вопрошание — это и есть озадачивание и наша озадаченность задачами. С чего начинается мысль? Мысль, согласно древним грекам, начиналась с удивления, а на языке практического действия — с озадачивания. Нечто меня озадачило, проблематизировало и потребовало от меня самоопределения. И Об этом, о разных векторах такого обуславливания я и буду говорить, поскольку здесь начинается очень мощная предметная развилка. Проблематизация — один из вкладов методологии в развитие этого дела. Вопрос: А можно в эту схему вписать такой процесс как схематизация? Олег Игоревич Генисаретский: Вписать-то очень просто. Только потом вписаться в этот поворот будет трудно. Отдельная линия, связанная с движением схематизма (когда-то возникшего именно в этом кругу), связана с тем, что была открыта множественная заведомость, априорность всего, что можно фиксировать в человеческом мире. Почему схематизм? Почему он включает в себя всё формы чувственности и предчувственности, а затем и воображение, и всё остальное, Реплика: Воображение. Олег Игоревич Генисаретский: Вы обязательно найдёте трактат на тему: «воображаемое и воображение». Воображение как способность и его предметнополагаемые формы, то есть воображаемое. Мысль — мыслимое и немыслимое. Чувство — чувствуемое, прочувствуемое, промысливоемое и так далее. Какую бы способность (то есть функцию) мы не взяли, всё равно посчитали бы, что, наверное, есть что-то, что доступно только этой способности, только этой компетентности. Вопрос: А удивление? Олег Игоревич Генисаретский: Удивление. Здесь то же самое — удивляющее. А что удивляет? На этот вопрос есть как раз заведомый ответ — чудо. Удивление и чудесное — это форма проявления чудесного и волшебного. А что оно проявляет? Оно проявляет таинство, таинственность. Мы научились и превратили это в формальную возможность. Теперь надо научиться предъявлять основание не только для мысли. То есть не только из представлений делать понятия, а потом уже двигаться через суждение к рассуждению, а требуется функциональный аналог этого перехода от представления к понятию. Он требуется для всего, что мы знаем про человека. Кант сделал следующий шаг, когда сказал, что у чувственности и у мыслимости есть общий корень — воображение. Но на этом он остановился. А расширение его произошло так, что схематизмы (которые там доставляли чувственность понятию или понятие чувственности) должны были охватывать вот эти все «емые» схемы, в чём синтезируется и фиксируется всё «емое». Все что потом станет воображаемым, чувствуемым, мыслимым и так далее. Все что мы человечим в доступных и посильных нам формах человечности. Все человекопосильное, хотя и не проименованое. Вопрос: А можно чуть-чуть поподробнее об отношении между проблематизацией и схематизацией. Олег Игоревич Генисаретский: Дело в том что вчера, когда я об этом начинал говорить, сложилась такая связка — проблемная ситуация фиксируется для всего полного набора типов деятельности. Она схватывается как таковая. И только потом, через фиксацию разных практических контекстов, мы движемся к собственно исследовательской проблеме. Поэтому, когда вы сейчас говорите про проблематизацию, вы имеете в виду расширенное понимание, проблему для всего спектра форм деятельности, а не только для познавательной? Тогда схемы — это основания (они же средства и препятствия) для проблематизации и, соответственно, проектного замышления (того, в чём проблема разрешается). Суждение: Мне не понятно. Ведь вроде бы этот статус переходный схемы от категории к… Олег Игоревич Генисаретский: Нет, не к категории, а от всех априори. Мы перечислили список и каждой из них соответствовал свой ведомый предмет. А категория только один из них. Мы назвали архетипы, парадигмы, типы из типологии и так далее — это открытый список. Он открытый, потому что располагается в разных частях культуры. Любопытен ваш «северо-западный ход», когда вы в основание стратегического действия положили доктрину. Доктрина или учение, это то в чём фиксируются все заведомости вопроса, все что до того, все что несомневаемо, априорно, аксиоматично и так далее. Эту часть нельзя иначе как доктринально изложить, потому что это не имеет основания, иначе это было бы рефлексивной формой. Если мы будем спрашивать про основания этих оснований, то просто отойдем на шаг назад. Будет обратное движение в бесконечность. Надо же Суждение: Схема — это форма удержания основания? Олег Игоревич Генисаретский: Схема — это расширенная стратегия основательности. Не только категории и не только архетипы, а открытая основательность. Если вы признаете такой предмет ведения как креативность финансов как таковых или креативность войны, то вы в круг основания введёте много чего такого, очень странного. А понятие стратегичность — это тактика работы с основанием. Это попытка введения того, что было раньше доктринально и априорно. Это попытка артикуляции нового круга оснований. А ведь что значит расширение круга основания? Это значит захват большего числа деятельности. Это значит, что мы заведомо делаем заявку на то, что все эти деятельности и образования и прочее, что это наши ресурсы. Что это не камерная форма и не соло, и не хоровое унисонное пение, а такая гитарофония. Что разные деятельности мы будем синтезировать или захватывать в своё общее, стратегически организованное действие. Это определённая претензия на возможность охвата, которому, конечно, предшествует определённое освоение. Вопрос: Олег Игоревич, а вы предполагали дальше говорить о той фигуре, которая будет осуществлять эту деятельность? Олег Игоревич Генисаретский: Фигура в смысле чего? Реплика: В смысле позиции. Олег Игоревич Генисаретский: Нет. Пока мы только дали название этой позиции. Она ещё у нас (в порядке замкнутого на самого себя стратегического маневра) называется — позиция стратегирования, временно. Все что сейчас тут происходит, это пока игра, попытка построения корпоративного тела в постстратегический период. Мы просто смотрим на шаг или на два вперёд. А одновременно идут и схематизм, и игра в основательность, в фундаментализм. Это и есть то, что я называю (в отличие от корпорации) корпоральностью, поскольку корпоральность — это определённого рода, специфическая телесность. На самом деле это один и тот же вопрос, вопрос о выборе формы корпоральности и построения Вопрос: Что с вашей точки зрения мешает схематизации? Олег Игоревич Генисаретский: Зацикленность на любительском рисовании. Вопрос: То есть надо быть профессиональным художником? Олег Игоревич Генисаретский: Дело не в профессиональном художнике, а в том что визуальное мышление очень рафинированная в XX веке вещь. И, собственно, пропедевтики (визуальное мышление и действие), которые преподавались в Баухаузе в Основных функций визуальной мысли две:
Это способы динамизации и одновременно артикуляции визуально пространственных качеств. То есть некие тенденции в развитии схематизации. Выиграв в экспонировании, в коммуникационных качествах (и тем самым создав сцену для мысли, нарисовав человечков и заставив каждого играть какую-то роль и обеспечив этим единство внешнего и внутреннего) мы проигрываем в другом, в дискурсивных. Это проигрыш и резкое понижение логической культуры. А методология без логики — это «унесённые ветром». Схема — это функция, а не рисунок. Есть категориальные, архетипические и прочие схемы. Вопрос: Но задача схематизации… Олег Игоревич Генисаретский: Задача схематизации, с её функциями обеспечения коммуникационной связанности (задание ситуации здесь и теперь, для мысли, для воображения, для того, что иначе не все могут схватывать). А культивировать типологизацию (различение разных форм схематизации) нужно в виде разных качественных компетенциях. В заключение сделаю прыжок в сторону. Я уже обозначил, что с этими вещами происходит в мире — с достаточностью, с достаточной обороной и так далее. Вспомните ситуации игры с достаточностью наступательного или оборонительного потенциала приводят к паритету и, казалось бы, это вызывает стагнацию. Если удерживается паритет, то нет поводов для развития. Так каким образом обеспечивается развитие? Оно обеспечивается благодаря конверсии. И считается, что благодаря продвижению в сфере таких жизненно важных интересов, нарабатываются технологии, которые потом, в свою очередь, могут транслироваться в другие сферы. То есть конверсия в форме развёрнутого, планируемого процесса или просто, с самого начала, создание систем двойного (тройного или многократного) назначения. Некоторые считают, что осознав это дело, стратегическое планирование начинает искусственно строить такие площадки, на которых можно каждый раз воспроизводить ситуацию недостаточности, чтобы достигать достаточности паритетов, чтобы обеспечивать возможности для перетоков технологий, то есть для конверсии. В качестве примера, как правило, приводят проект СОИ или А что было у нас? У нас же тоже был мощный военно-промышленный комплекс и даже сейчас есть? Почему эти конверсионные перетоки ни в какой форме не состоялись у нас? Потому, что есть структурное обстоятельство, которое этому препятствовало — это создание системы почтовых ящиков и закрытых городов и территорий. Вроде бы, такая концентрация учёных наоборот должна способствовать развитию. Отнюдь. Именно И здесь есть некоторая система неопределённости, которая имеет свою политическую предысторию. Наша система почтовых ящиков возникла после процесса промпартии как некоторое принципиальное политическое решение, которое носителей этих способностей (обеспечивающих научно-технический прогресс) изъяло с политической арены и погрузило в специальную зону, где бы носители этих специфических способностей к познанию и к изобретению, не применяли бы эти свои способности в социально-политической и экономической сферах. Тут я вспоминаю знаменитую фигуру воображения, которая была высказана вождём пролетариата, Карлом Марксом, ещё до всяких теорий конверсий и пр. Её суть — превращение науки в непосредственную производительную силу. Это формула, определившая природу научно-технической революции в Изменилось ли что-нибудь в этом отношении после перестройки? Эта же самая идеология была освоена корпоративным бизнесом нашей страны и носители культуры опять оказались в слабой позиции. То есть бизнес сделал то же, что и партийная номенклатура в своё время. Поэтому все попытки построить национальную инновационную систему без решения (хотя бы в уме) этого социального и, одновременно, культурно-политического вопроса обречены на крах. Это моё мнение. Поэтому я и говорил, что у нас (у носителей) есть свои классовые интересы, поскольку мы являемся носителями того набора компетенций, который обеспечивает развитие в этих условиях. А дальше будет идти процесс классовой борьбы. В той или иной форме. |
|||||||||||||
