Джон Сёрль:
Сознание, мозг и наука.
Глава 3. Когнитивная наука

Мы не колеблясь говорим такие, например, вещи: «Бэзил голосовал за консерваторов, потому что Тэтчер повела себя наилучшим образом в ситуации с Фолклендами». Однако мы не знаем, как относиться к таким, например, заявлениям: «Бэзил голосовал за консерваторов, потому что таким было состояние его гипоталамуса», Иначе говоря, мы привыкли объяснять поведение людей с точки зрения их ментальности, их желаний, страхов, надежд и так далее. Существует и нейрофизиологическое объяснение человеческого поведения, которое формулируется в терминах мозговых процессов. Сложность в том, что объяснение первого типа работает на практике, но не является научным. Объяснение второго типа является научным, но у нас нет ни малейшей идеи, как сделать так, чтобы оно работало на практике.

Между мозгом и сознанием продолжает зиять брешь. Значительные интеллектуальные усилия XX века были направлены на заполнение этой бреши, на разработку науки о человеческом поведении, которая не была бы ветхозаветной психологией и не основывалась на одном только здравом смысле, но в то же время не сводилась бы к нейрофизиологии. Вплоть до настоящего времени все попытки в этом направлении не приносили успеха. Самой яркой неудачей был, конечно, бихевиоризм, но за свою жизнь я наслушался претенциозных заявлений и от лица теории игр, кибернетики, теории информации, структурализма, социобиологии и так далее; все эти дисциплины также принесли одно только разочарование. Предваряя дальнейшее изложение, я хотел бы сказать, что усилия «заполнить брешь» безуспешны потому, что нет самой этой бреши.

Последние попытки опираются на аналогию между человеческими существами и цифровыми компьютерами. В соответствии с крайней точкой зрения, которую я называю сильной версией искусственного интеллекта, или просто сильной версией ИИ, мозг является цифровым компьютером, а сознание — компьютерной программой. Именно этот взгляд я и опровергал в предыдущей главе. Его часто называют «когнитивизмом», поскольку попытки «заполнить брешь» исходят из работ в области когнитивной психологии и искусственного интеллекта и образуют основное направление новой дисциплины — «когнитивной науки». Подобно «сильной версии ИИ», когнитивизм считает компьютер адекватным изображением сознания, а не просто метафорой. Но, в отличие от «сильной версии ИИ», когнитивизм не заявляет или по крайней мере не должен заявлять, что компьютеры мыслят и чувствуют в буквальном смысле слова.

Суммируем исследовательскую программу когнитивизма. Мышление есть обработка информации, но обработка информации — не что иное, как манипулирование символами. Компьютеры осуществляют манипулирование символами. Поэтому наилучшим путём изучения мышления (или, как они предпочитают его называть, «познавания», «cognition») является изучение вычислительных символо-манипуляционных программ, неважно где — в компьютерах или в мозге. Задачей когнитивной науки является изучение мозга не на уровне нервных клеток и не на уровне сознательных ментальных состояний, а на уровне его функционирования как системы, обрабатывающей информацию. Таким именно образом брешь и заполняется.

Вначале этот исследовательский проект казался новым словом в науке о сознании. Его сторонники полагали, что он наконец поставит психологию на надёжный научный фундамент и освободит её от заблуждений бихевиоризма.

В этой лекции я собираюсь выступить против когнитивизма, однако начну всё же с его привлекательных черт. Мы знаем, что есть уровень наивной, здравой, старой психологии, а также уровень нейрофизиологии — нейронов и нейронных модулей, синапсов и медиаторов, нервных узлов и так далее. Какие же у нас имеются основания полагать, что между двумя этими уровнями есть также уровень ментальных процессов, которые являются вычислительными процессами? И в самом деле, почему мы считаем, что именно на этом уровне мозг выполняет функции, существенно важные для выживания организма, а именно функции обработки информации?

Причин тому несколько. Скажу об одной сомнительной, однако весьма значимой причине. Скудные знания о мозге всё время заставляют нас считать новейшую технологию его моделью. В детстве, например, нам говорили, что мозг — это телефонный коммутатор. Удивительно, но Шеррингтон, великий английский учёный, полагал, что мозг работает наподобие телеграфа. Фрейд сравнивал мозг с гидравлической и электромагнитной системой! Лейбниц — с мельницей, а кто-то из греков считал, что мозг подобен катапульте. В настоящее время такой метафорой служит цифровой компьютер.

Сколько всякой чепухи можно услышать сегодня по поводу компьютеров и роботов. Пресса постоянно заверяет, что у нас в домах вотвот появятся роботы, которые будут делать всю работу по хозяйству, сидеть с детьми, развлекать нас беседой, заботиться о нас в старости. Разумеется, все это просто болтовня. Мы и близко не подошли к созданию таких роботов. Наиболее удачные модели способны решать очень узкие задачи в очень ограниченном контексте, например, на линиях сборки автомобилей.

Вернёмся, однако, к более серьёзным вещам. Во-первых, в пользу истинности когнитивизма приводят психологические свидетельства. Эксперименты на время реакции показывают, что решение различных интеллектуальных задач требует и различного времени. И если различия во времени реакций людей идут параллельно различиям во времени реакции компьютера, то это якобы свидетельствует в пользу того, что человеческая система работает на тех же принципах, что и компьютер, Другие свидетельства содержатся в лингвистике, в частности в работах Хомски и его коллег по теории порождающей грамматики. Формальные правила грамматики, которым люди следуют в речи, подобны тем формальным правилам, которые выполняет компьютер.

Я не стану много распространяться по поводу свидетельства, основанного на времени реакции; все, полагаю, согласятся, что оно неубедительно и может быть интерпретировано как угодно. К «лингвистическому» же свидетельству я ещё вернусь.

Однако за «вычислительной» интерпретацией этих свидетельств лежит гораздо более глубокое и, полагаю, более веское основание: поскольку компьютеры следуют правилам, когда обрабатывают информацию, а человеческие существа также следуют правилам, когда мыслят, то имеется некое единство, мозг и компьютер функционируют сходным, а может быть и одинаковым образом.

Третье допущение, лежащее за исследовательской программой когнитивизма, имеет весьма древнее происхождение. Оно возвращает нас к Лейбницу, а может быть даже к Платону. Ментальное событие должно иметь теоретические причины. Если информация на выходе осмысленна, например, если осмысленна наша когнитивная способность изучать языки или узнавать лица, то должна существовать теория, интериоризированная нами, которая стоит за этой способностью.

Наконец, имеется причина, в силу которой люди, в особенности люди, склонные к философии, делаются приверженцами когнитивистской исследовательской программы. Они не видят другого способа понять отношение между сознанием и мозгом. Отношение компьютерной программы к компьютерной аппаратуре даёт прекрасную модель, может быть даже единственную модель, которая позволяет объяснить отношение между сознанием и мозгом.

Как же относиться к этим аргументам в пользу когнитивизма? Вряд ли существует опровержение когнитивизма — наподобие моего опровержения сильной версии ИИ. Но я убеждён в слабости этих аргументов. Выявление их слабости поможет нам понять важные различия, существующие между поведением человеческих существ и функционированием компьютеров.

Начнём с понятия следования правилу. Человеческие существа следуют правилам, и компьютеры также следуют правилам. Но в случае с человеческими существами их всегда направляет содержание или смысл правила, смыслы причинно обусловливают поведение. Разумеется, его обусловливают не только они, но они несомненно играют роль причин в выработке поведения. Рассмотрим такое правило; в Великобритании следует вести машину по левой стороне дороги. Когда я приезжаю в Великобританию, я должен об этом помнить. Как действует это правило? Сказать, что я подчиняюсь правилу, — значит сказать, что смысл этого правила, то есть его семантическое содержание, выполняет роль причины того, что я делаю. Заметьте, имеется множество других правил, описывающих происходящее. Но я следую не этим правилам. Так, например, если я нахожусь на дороге с двусторонним движением и рулевое колесо моей машины расположено справа, вы можете сказать, что моё поведение согласуется с правилом: веди машину так, чтобы руль был как можно ближе к разделительной линии. Это — верное описание моего поведения. Но это не то правило, которому я следую в Великобритании. Правило, которому я следую, гласит: веди машину по левой стороне дороги.

Приведу другой пример. Когда мои дети ходили в автошколу, их там обучали правилу парковки. Правило заключалось в следующем: направляйте машину к краю тротуара, выворачивая руль в крайнее правое положение, пока передние колеса вашей машины не сравняются с задними колёсами машины, стоящей перед вами. Затем выворачивайте руль в крайнее левое положение. Если следовать этому правилу, его смысл должен играть причинную роль в поведении. Мне было интересно узнать о существовании этого правила, поскольку сам я ему не следую. Я вообще не следую никакому правилу, когда паркую машину. Я просто смотрю на край тротуара, пытаюсь подъехать к нему как можно ближе и в то же время не врезаться в машину впереди и в машину сзади. Может, правда, оказаться, что моё поведение, если посмотреть на него со стороны, ничем не отличается от поведения того, кто следует правилу парковки. Тем не менее, неправильно было бы говорить обо мне, что я следую правилу. Чтобы утверждать, что правилу следуют, формальных свойств поведения недостаточно. Чтобы правилу следовали, смысл правила должен играть в поведении роль причины.

Мораль проста: в том смысле, в котором человеческие существа следуют правилам (между Прочим, человеческие существа следуют правилам в значительно меньшей степени, чем считают когнитивисты), компьютеры правилам вообще не следуют. Они действуют в соответствии с определёнными формальными процедурами. Программа компьютера определяет различные шаги машины; она определяет трансформацию одного состояния в другое. Это следование правилам в метафорическом смысле. Но в буквальном смысле, в том смысле, в котором человеческие существа следуют правилам, компьютеры не следуют правилам, они только действуют так, как если бы они следовали правилам. Подобные метафоры совершенно безвредны, более того, в науке они широко распространены и выполняют полезные функции. Мы можем высказываться метафорически о любой системе, как если бы она следовала правилам, например о солнечной системе. Метафора становится вредной, когда её понимают буквально. Вполне допустимо использовать психологическую метафору при объяснении работы компьютера. Путаница возникает тогда, когда метафора понимается буквально и метафорический смысл следования правилу используется для объяснения его психологического смысла, на котором данная метафора в первую очередь и основывалась.

Вернёмся теперь к «лингвистическому» свидетельству в пользу когнитивизма. Если люди следуют правилам синтаксиса, это ещё не доказывает, что они ведут себя подобно цифровым компьютерам, ибо в том смысле, в каком люди следуют правилам синтаксиса, компьютеры этим правилам не следуют. Они выполняют формальные процедуры.

Итак, существуют два смысла следования правилу: буквальный и метафорический. Их легко спутать. Обратимся теперь к понятию обработки информации. В нём воплощено столь же распространённое заблуждение. Когда я мыслю, я обрабатываю информацию; вычислительная машина тоже обрабатывает информацию, когда преобразует данные на входе и выдаёт информацию на выходе. Поэтому в процессах обработки информации должно быть нечто общее. Но это заблуждение. Я осуществляю обработку информации в том смысле, что сознательно или неосознанно произвожу определённые ментальные процессы. Но в этом смысле калькулятор не осуществляет обработки информации, поскольку в нём не происходит никаких ментальных процессов. Он просто копирует или имитирует формальные свойства моих ментальных процессов. Иначе говоря, даже если шаги, осуществляемые калькулятором, формально такие же, как у меня, это не доказывает, что машина делает похожие вещи, и причина здесь очень простая — калькулятор вообще не обладает ментальными состояниями. Складывая 6 и 3, он не знает, что цифра «6» обозначает число шесть, цифра «3» — число три, а знак «плюс» — операцию сложения. Калькулятор вообще ничего не знает. Поэтому нам и нужны калькуляторы. Они способны производить вычисления быстрее и аккуратнее, чем мы, не предпринимая никаких ментальных усилий. В том смысле, в каком мы осуществляем обработку информации, они этого не делают.

Необходимо, следовательно, различить два смысла понятия обработки информации или, по крайней мере, два радикально отличающихся друг от друга вида обработки информации. Первый из них, «психологическая обработка информации», предполагает ментальные состояния. Сформулируем это как можно проще: когда люди выполняют ментальные операции, они мыслят, а в мышлении происходит обработка информации того или иного рода. Но имеется и другой смысл обработки информации, который не предполагает ментальных состояний. В этих случаях происходят процессы, как будто бы предполагающие ментальную обработку информации. Назовём эту вторую разновидность «обработкой информации „как если бы». Нет вреда в том, чтобы пользоваться и той, и другой разновидностью. Однако в когнитивизме их всё время путают.

В свете этого различия видна одна из главных слабостей когнитивистской аргументации. Из того, что я, мысля, осуществляю обработку информации и из того, что компьютер также осуществляет обработку информации — даже такую, которая имитирует формальные свойства моего мышления, — не следует, что компьютерная программа имеет отношение к психологии. Чтобы показать её психологическую релевантность, следовало бы иметь какой-то аргумент в пользу того, что «обработка информации „как если бы» психологически релевантна. Понятие обработки информации используется для обозначения двух совершенно различных феноменов. Короче говоря, путаница, обнаруженная нами в отношении следования правилу, находит точную параллель в понятии обработки информации.

В понятии обработки информации заключено, однако, и более глубокое недоразумение. Заметьте, что в смысле обработки информации «как если бы» любая система может быть описана так, как если бы она осуществляла обработку информации. Мы даже могли бы описать её так, как если бы она занималась получением информации. Дело не просто в использовании калькуляторов и компьютеров. Возьмём, к примеру, текущую вниз по холму воду. Мы можем описать её таким образом, как если бы она занималась обработкой информации или даже получением информации. Мы, например, могли бы использовать воду для получения информации о линии наименьшего сопротивления в рельефе холма. Но из этого не следует, что бегущая вниз вода обладает психологическим смыслом. В действии силы тяготения на воду никакой психологии нет.

Из всего вышеизложенного следует извлечь определённые уроки. Очевидно, что в мозге имеется уровень реальных психических информационных процессов. Люди мыслят, и мышление происходит в мозге. Разнообразные вещи, происходящие в мозге на нейрофизиологическом уровне, причинно обусловливают наши мыслительные процессы. Но многие люди полагают, что, кроме этих двух уровней — психологии и нейрофизиологии, — должен также существовать уровень вычислительной обработки информации. Почему же они так считают? Это происходит, по-моему, отчасти из-за смешения психологического уровня обработки информации с возможностью описания процессов, «как если бы» происходящих в мозге. Если говорить о стекающей вниз по холму воде, каждому ясно, что психология не имеет к этому никакого отношения. Однако в отношении мозга все это не столь очевидно.

В мозге происходят психологические процессы, и он имеет нейрофизиологию, которая причинно обусловливает и реализует эти процессы. Но тот факт, что мы можем описывать некоторые другие процессы в мозге с точки зрения «обработки информации „как если бы», ещё не свидетельствует, что эти процессы психологически реальны или вообще имеют отношение к психологии. Поскольку мы говорим о мозге, увидеть здесь путаницу сложнее, чем в примере с водой.

Следующее предположение заключается в том, что за всяким осмысленным поведением должна скрываться некая внутренняя теория. Его высказывает не только когнитивная психология, Так, например, теория универсальной грамматики Хомски основывается на предположении, что если имеются свойства, общие для всех языков, и если эти свойства определяются общими свойствами человеческого мозга, то в мозге должны содержаться правила универсальной грамматики. Гипотеза могла бы быть и более простой: физиологическая структура мозга определяет возможные грамматики непосредственно, без промежуточного уровня правил или теорий. Дело не только в большей простоте этой гипотезы: само существование универсальных свойств языка, определяемое внутренними свойствами мозга, свидетельствует, что одного нейрофизиологического уровня описания вполне достаточно. Нет нужды предполагать сверх нейрофизиологических структур ещё и некие правила.

Пара аналогий, надеюсь, прояснит вопрос. Возьмём простой факт: человеческое зрение не воспринимает инфракрасных и ультрафиолетовых волн. Почему? Может быть, существует универсальное правило визуальной грамматики, гласящее: «Не воспринимай инфракрасного или ультрафиолетового?» Разумеется, нет, Это происходит потому, что наш зрительный аппарат нечувствителен к этим двум крайним полосам спектра. Конечно, можно было бы описать себя так, как если бы мы следовали правилу визуальной грамматики, но ведь мы не следовали никакому правилу. Возьмём другой пример: предположим, что мы провели теоретический анализ человеческой способности сохранять равновесие при ходьбе. При этом нам показалось, что в нас как будто происходят более или менее сложные ментальные процессы, что мы как будто принимаем различные сигналы, с помощью которых решаем некое множество квадратных уравнений (бессознательно, конечно), и это позволяет нам ходить не падая. Но мы хорошо знаем, что такого рода теория не нужна для объяснения способности ходить, сохраняя равновесие. Способность ходить в значительной мере обусловлена функционированием во внутреннем ухе определённых жидкостей, которые ничего не вычисляют. Если вертеться на месте достаточно долго, положение жидкостей изменится и вы вероятно упадёте. Возможно, значительная часть наших когнитивных достижений также обусловлена подобными вещами. Мозг их просто реализует. У нас нет оснований предполагать, что в дополнение к уровням ментальных состояний и нейрофизиологии имеется ещё какое-то бессознательное вычисление.

Как мы узнаем лица? Лица наших друзей, родственников и знакомых мы распознаем, не прилагая никаких усилий, и в настоящее время у нас имеются свидетельства в пользу того, что за это отвечают определённые участки мозга. Как это происходит? Предположим, мы сконструировали компьютер, способный узнавать лица. В его задачу входила бы масса вычислений геометрических и топологических свойств. Но свидетельствует ли это о том, что распознавание лиц обязательно предполагает вычисление? Когда мы ступаем по мокрому песку и оставляем на нём след, ни ноги, ни песок не делают никаких вычислений. Что касается вычисления топологии следа ноги по информации о различных давлениях, оказываемых на песок, то это довольно сложная задача. Цифровая имитация природного феномена предполагает сложную обработку информации, но это не доказывает, что сам феномен предполагает такую обработку. Узнавание лица столь же простое и автоматическое дело, каки оставлениеследов на песке.

Если последовательно развивать аналогию с компьютером, можно обнаружить в нём массу вещей, которые точно так же не являются вычислительными процессами. Например, если вы спросите; «Как калькулятор умножает трижды на семь?», ответом будет; «Он прибавляет семь раз по три». Но если вы затем спросите; «А как он прибавляет по три?», то не услышите никакого «вычислительного» ответа. Вам ответят: «Он просто делает это — и все». За подавляющим большинством базовых способностей, таких как наша способность видеть или обучаться языку, нет никакого теоретического ментального уровня; мозг просто способен на все это. Наша нейрофизиология такова, что попадание фотонов на клетки фоторецепторы позволяет нам видеть, а стимулы в виде речи других людей и взаимодействия с ними позволяют нам обучиться языку.

Я не утверждаю, что правила не играют никакой роли в нашем поведении. Напротив, правила языка или правила игр, по-видимому, выполняют решающую роль в поведении. Но очень трудно установить, какие части поведения выполняются по правилам, а какие нет. И у нас нет оснований предполагать, что за осмысленным поведением стоит некая система правил.

Вероятно, следует сказать, что хотя я и не настроен оптимистически по поводу исследовательского проекта когнитивизма, затраченные на него усилия наверняка принесут немало результатов. Тем более мне не хочется мешать никому, кто захочет доказать, что я не прав. Но даже если я прав, много хорошего можно извлечь и из неудавшихся исследовательских проектов; примерами служат бихевиоризм и фрейдовская психология. В случае с когнитивизмом особенно ценными мне представляются исследования Дэвида Марра по зрительному восприятию и многих других учёных в области «естественного языка», то есть компьютерной имитации процессов продуцирования и интерпретации обычной человеческой речи.

Мне бы хотелось закончить эту главу на более оптимистической ноте. Рассмотрим следствия когнитивистского подхода для изучения сознания. Позвольте мне изложить альтернативный подход к решению проблем, стоящих перед социальными науками. Отбросим идей о том, будто между сознанием и мозгом стоит компьютерная программа. Рассмотрим сознание и ментальные процессы как биологические феномены, такие как рост, пищеварение или выделение желчи. Наш визуальный опыт, например, можно рассмотреть как конечный продукт событийного ряда, начинающегося с попадания фотонов на сетчатку и заканчивающегося где-то в мозге. Причинное объяснение зрения у животных предполагает два основных уровня описания. Во-первых, уровень нейрофизиологии, па котором мы можем обсуждать нейроны, синапсы и потенциалы, Внутри этого нейрофизиологического уровня будут свои нижний и верхний уровни описания. Мы не должны ограничиваться только нейронами и синапсами. Мы можем говорить о поведении групп или модулей нейронов, таких как различные уровни типов нейронов на сетчатке или строение коры головного мозга. И мы можем говорить о поведении нейрофизиологических систем на значительно более высоких уровнях сложности, например, мы можем говорить о роли бороздчатой коры для зрения, о роли зон 18 и 19 для визуальной области коры или же о взаимодействии визуальной области коры и всего остального мозга в обработке зрительных стимулов. Таким образом, в рамках нейрофизиологического уровня будет своя группа уровней описания.

Кроме того, имеется ментальный уровень описания. Мы знаем, например, что восприятие есть функция ожидания. Если вы ожидаете увидеть нечто, то вероятность того, что вы это увидите, будет гораздо более высокой. На восприятие могут воздействовать различные ментальные феномены. Настроение и эмоции способны влиять на то, каким образом и что именно человек воспринимает. В рамках этого ментального уровня также имеются различные уровни описания. Мы можем говорить не только о воздействии индивидуальных убеждений и желаний, но также о воздействии таких ментальных феноменов, как личностные способности, обусловленные происхождением и средой, или мировоззрение. Но нет никакой необходимости в допущении ещё одного уровня — уровня цифровых вычислительных процессов. И нет никакого вреда в том, чтобы думать как об уровне ментальных состояний, так и об уровне нейрофизиологии как о процессах обработки информации, если не смешивать реальную психологическую форму обработки информации с «обработкой информации „как если бы».

Итак, как же можно оценить когнитивистскую исследовательскую программу? Конечно, её ложность не доказана. Программа может оказаться и истинной. Полагаю, что шансы её не хуже, чем у бихевиоризма пятьдесят лет назад. Иначе говоря, шансов на успех у неё нет. Моя аргументация в пользу этого вывода сводится к трём моментам. Во-первых, как только мы выявляем главные предпосылки, лежащие в основе когнитиаизма, их неправдоподобие сразу же становится очевидным. Эти предпосылки глубоко спрятаны в нашей интеллектуальной культуре, некоторые из них очень трудно выкорчевать, трудно даже вполне осознать, что они существуют. Итак, моё первое утверждение состоит в том, что как только мы осознаем природу этих предпосылок, их неправдоподобие станет очевидным. Во-вторых, у нас не хватает эмпирических свидетельств для предположения о том, что эти предпосылки истинны, поскольку неоднозначными остаются некоторые важные механизмы, такие как обработка информации и следование правилам. И в-третьих, как в данной, так и в первой главе я изложил альтернативный взгляд на отношение между мозгом и сознанием; нет нужды в постулировании какого-то промежуточного уровня алгоритмических вычислительных процессов, опосредующих нейрофизиологию мозга и интенциональность сознания.

Итак, в дополнение к уровню ментальных состояний, таких как убеждения и желания, а также к уровню нейрофизиологии не нужен никакой другой уровень, не требуется ничего, что бы заполняло брешь между сознанием и мозгом. Ибо не существует самой бреши. Компьютер, вероятно, не лучшая и не худшая метафора, если сравнивать её с механическими метафорами. Мы узнаем о мозге, говоря, что он компьютер, ровно столько же, сколько мы о нём узнаем, сравнивая его с телефонным коммутатором, телеграфной системой, водяным насосом или паровым двигателем.

Предположим, никто не знает, как работают часы. Страшно трудно выяснить, как они работают, потому что никто не знает способа их изготовления, а попытки выяснить это приводят к их поломке. Находится группа исследователей, которые говорят: «Мы поймём, как работают часы, если спроектируем машину, функционально эквивалентную часам, то есть такую машину, которая станет показывать время». Они делают циферблат и заявляют: «Теперь мы знаем, как работают часы», или они говорят: «Если бы мы могли сделать циферблат так же аккуратно, как и часы, мы бы наконец поняли, как работают часы». Поставьте в этой притче «мозг» на место «часов», «цифровую компьютерную программу» на место «циферблата», а понятие интеллекта на место понятия определения времени, и вы получите современное состояние когнитивизма и многих (хотя и не всех) исследований по искусственному интеллекту.

Моей главной задачей в данной книге является выяснение некоторых наиболее трудных вопросов, касающихся места человеческих существ, во Вселенной. В первой главе я пытался дать решение проблемы отношения сознания и тела. Во второй — отверг некоторые экстремистские заявления, отождествляющие человеческие существа с цифровыми компьютерами. В третьей главе я выразил определённые сомнения по поводу когнитивистской исследовательской программы. Далее я хотел бы обратить внимание на структуру человеческого действия, обсудить вопрос о природе социальных наук и заняться проблемой свободы воли.