Павел Семёнович Гуревич:
Философия человека.
Часть I.
Глава 1. Проблема уникальности человека

Рождение антропологической идеи

Платон, основатель первой философской школы, некогда демонстрировал силу мысли перед учениками. Что такое человек? Человек, рассуждал он, принадлежит роду животных, виду двуногих животных. Одним словом, двуногое без перьев. Диоген из Синопа, оказавшийся среди слушателей, решил подать и свой голос. Он ощипал цыпленка и бросил обезображенную птицу в круг: «Вот, Платон, твой человек!»

Кажется, что любое определение человека, даже если оно будет исправляться, уточняться, не только бессмысленно, но и курьёзно. Что, например, проку от того, что Платон, узрев цыпленка без крыльев, решил усовершенствовать дефиницию. Пернатый аргумент Диогена не остался незамеченным. Платон добавил ещё одну деталь к описанию идеального двуногого — «широкие и плоские ногти»…

От века к веку происходит приращение философских представлений о человеке. Однако здесь тотчас же возникают две трудности. Крайне трудно вычленить собственно антропологическую тему в орбите философского знания. Размышление о человеке неотвратимо захватывает самый широкий круг проблем. Этот сектор оказывается практически неисчерпаемым. О чём бы ни шла речь — о бытии, о природе, о космосе, о социуме, — всегда на общем плане присутствует человек. Ведь это он пытается разгадать секреты мироздания. Любая внеантропологическая посылка невольно раздвигает и наше представление о человеке. В результате едва ли не все философские сюжеты вовлекаются в пространство философско-антропологической мысли. Её собственное поприще становится безбрежным.

Даже Канту был брошен упрёк Мартином Бубером. Немецкий философ оставил нам, по мнению иерусалимского мыслителя, множество ценных заметок: об эгоизме, об искренности и лжи, о фантазии, о ясновидении и мечтательности, о душевных болезнях и шутке. Сам же вопрос, что такое человек, как полагает Бубер, Кантом вообще не ставился, равно как и не затрагиваются всерьёз скрытые за ним проблемы.

Среди них столь важные, как особое место человека во вселенной, его положение перед ликом Судьбы, его отношение к миру вещей, его представление о своих собратьях, наконец, его экзистенция как существа, знающего, что ему предстоит умереть, его самочувствие во всех ординарных и экстраординарных столкновениях с пронизывающей человеческую жизнь тайной. Именно эти вопросы, которые Бубер считает основополагающими для философской антропологии, Кантом не рассматривались и даже не ставились. Вывод иерусалимского философа категоричен: в кантовской антропологии нет целостности. Похоже, он так и не отважился дать философское обоснование тем вопросам, которые сам же и назвал основными.

Теперь поставим проблему: как же обретается эта целостность? Рождается ли она в ходе синтезирующей мысли философа-систематизатора или обретается путём постепенного накопления антропологических достояний разных эпох? Надстраивается ли философская антропология над суммой естественнонаучных знаний о человеке, стремясь «обосновать» и «упорядочить» сведения, добытые физиологами, психологами, медиками, химиками, культурологами?

Историки философии по-разному отвечают на вопрос о том, как собственно складывается философская антропология. Одним кажется, что этот процесс линеен, последователен. Философская рефлексия о человеке никогда не угасает. Другим, напротив, представляется, что летопись философско-антропологической мысли драматична, она сопряжена с экзистенциальным самочувствием человека вообще.

Проследить историю философско-антропологической мысли пытались многие европейские философы, в том числе М. Бубер, Э. Кассирер, М. Шелер. Последний, например, был не удовлетворён тем, что мало кто из философов пытался представить развитие философско-антропологических идей. Кассирер тоже сетует, что философия человека как исторический очерк пока что не существует. Он ссылается на незавершённый труд В. Дильтея, на Б. Гройтузена. Причём, как выясняется, все исследователи останавливаются как раз перед наиболее плодотворным и интересным этапом постижения человека — перед началом ХХ столетия.

Шелер считал, что истории мифологических, религиозных, теологических и философских теорий человека должна предшествовать история самосознания человека, летопись его представлений о себе самом. Прежде чем рассуждать о человеке, полагал Шелер, следует, видимо, выстроить основные идеальные типы, в которых тот осмысливал, видел и чувствовал себя, устанавливал своё место в структуре бытия. Обратим внимание на тот факт, что и Кассирер усматривал в самопознании высшую цель философского исследования. Постижение человека для Кассирера неотделимо от интроспекции, от погружения в самого себя.

Основатель философской антропологии М. Шелер полагал, что философско-антропологическая мысль, хотя и развивается скачкообразно, тем не менее никогда не утрачивает самое себя ни в одну из эпох. Иначе говоря, независимо от того, ощущает ли себя человек как благополучное или покинутое существо, это ни в коей мере не влияет на философское постижение человека. Рождаются все новые и новые образы человека. Рост человеческого самосознания достигает в узловых пунктах истории внушительных вершин.

По мнению Шелера, временные отступления и спады не имеют существенного значения и не меняют основной направленности философско-антропологического наследия. Не подлежит сомнению тот факт, что философия накопила множество различных версий, толкующих сущность человека. Однако действительно ли происходит более глубокое и истинное осознание человеком своего места и положения в бытии? Именно в ХIX веке возникло тревожное предположение, что неверная посылка европейской философии могла послужить истоком некритически воспринятой мировоззренческой установки. Стало быть, вовсе не исключено некое разрастание философских заблуждений, создающих иллюзию все более основательного осмысления человеческой природы.

В противовес Шелеру одна из увлекательных идей М. Бубера состоит в том, что антропологическая тема не может быть вездесущей и всепроникающей. Иначе говоря, в определённые эпохи, когда окружающий мир представляется людям обжитым и благополучным, размышление о том, что такое человек, может вообще не возникнуть. Только крайне обострённое чувство одиночества, хрупкости и неустроенности бытия рождает желание обратиться к названной проблеме. Эта идея придаёт концепции М. Бубера определённую стройность и остроту.

«В истории человеческого духа, — пишет М. Бубер, — я различаю эпохи обустроенности и бездомности» ⁶. Развивая эту мысль, автор пытается связать философскую антропологию с иными средствами философского знания. Дело в том, что когда человек живёт во вселенной как дома, антропологическая тема растворяется, по мнению иерусалимского мудреца, в общих космологических сюжетах. Напротив, в те эпохи, внутри которых представление о благоустроенной вселенной разрушается, размышление о человеке, о его предназначении и судьбе приобретает особую глубину и вместе с тем самостоятельность.

В русле этих рассуждений следует провести различие между философией человека и философской антропологией. Основоположником философии человека считают в европейской традиции Сократа. Он в античной философии осуществил поворот к антропологической теме. Какой статус в связи с этим может обрести философская антропология? Прежде всего уточним, что это понятие употребляется в трёх различных значениях, которые, хотя и близки по смыслу, всё же содержат в себе своеобразный круг подходов и проблем. Общее содержание едино — философская антропология направлена на постижение феномена человека. «Антропология, — отмечает известный феноменолог Э. Финк, — не какая-то случайная наука в длинном ряду прочих человеческих наук. Никогда мы не становимся для себя «темой», предметом обсуждения как природное вещество, безжизненная материя, растительное и животное царства… Все обращённые вовне науки укоренены в антропологическом интересе человека к самому себе. Субъект всех наук ищет в антропологии истинное понимание самого себя, понимание себя как существа, которое понимает» ⁷.

Человек задумался над тем, кто он собственно такой, едва научился выражать свои мысли и чувства посредством знаков и символов. Вероятно, эта глубинная, трудно насыщаемая потребность раскрыть собственную тайну и составляет сущность человеческого. Однако само зарождение философско-антропологической мысли есть отражение предельной зрелости философской рефлексии. Проблема человека, как теперь ясно, — безграничная сфера гуманитарного познания.

Эволюция философской антропологии

Философская антропология — это прежде всего самостоятельная отрасль философского знания. Идея специального выделения собственно антропологических исследований родилась на рубеже ХVIII и ХIX веков. Страстным предвестником этой установки был И. Кант. Ему принадлежит мысль о том, что о человеке как уникальном существе можно философствовать отдельно и особо. Человек — предельно захватывающий и загадочный объект философского умозрения. Для раскрытия его тайны нужны самостоятельные и нетривиальные средства. В этом значении философская антропология противостоит традиционным сферам философского знания — логике, теории познания, эстетике, этике, истории философии.

В нашем столетии философская антропология приобрела ещё два значения. В 1920-х годах так стали называть особое философское направление, представленное такими мыслителями, как М. Шелер, А. Гелен, Х. Плеснер. Эти философы не только пытались вслед за Кантом выделить и представить в некоей целостности накопленные философией прозрения и интуиции о человеке. Они непосредственно обратились к проблеме человека как природного существа. Философские антропологи начала ХХ века противопоставили данное философское течение психоанализу, феноменологии, структурализму, позитивизму и другим направлениям западной философии.

Кант, по существу, предлагал подвергнуть радикальной философской рефлексии накопленное знание о человеке с антропологических позиций. Философские антропологи начала века сохранили эту задачу. Однако они призывали не только к обобщению научных знаний, но и к разведению собственно антропологических и неантропологических принципов познания. Понимая философскую антропологию как одно из наиболее перспективных течений, эти исследователи надеялись значительно углубить философское знание в целом.

Однако кантовское мироведение (так называл он антропологический подход) или шелеровское убеждение в том, что через человека можно выйти на более общие философские проблемы, не предполагали выработку особого стиля мышления, специфического метода постижения реальности, который можно было бы назвать антропологическим. Между тем в середине нашего столетия все полнее стала осознаваться потребность в особой антропологической установке в разработке такого мышления, которое изначально исходило бы из человека и затем придерживалось бы чисто антропологических принципов в истолковании реальности. Можно, скажем, рассуждать о бытии, о динамике истории, о тайнах культуры, но при этом сосредоточивать своё внимание только на антропологическом измерении этих феноменов.

Всякая философская антропология, естественно, начинается с вопроса «Что такое человек?» Многие мыслители пытались осветить эту тему, перечисляя те или иные уникальные человеческие свойства. Одни считали, скажем, что человеческая природа обусловлена фактом грехопадения, другие усматривали её в разумности человека как существа, третьи — в её социальности.

Человек — уникальное творение вселенной. Он неизъясним, загадочен. Ни современная наука, ни философия, ни религия не могут в полной мере выявить тайну человека. Удивительный сам по себе факт: философы, писатели, учёные безоговорочно считают человека необычным созданием универсума. Ещё более поразительно, что этот вывод воспринимается как аксиома. Проблема представляется специалистам предельно ясной: нет на Земле существа, которое могло бы сравниться с Адамовым потомком. Так полагают все — от Сократа до философа-технократа.

На каком основании человек объявил себя олицетворением беспредельной природы? Откуда, вообще говоря, такое безоговорочное высокомерие? Это он-то, явивший страшные лики безумия, растерзавший земные недра, готовый обречь всё живое на уничтожение… С какой стати он так о себе возомнил? Может быть, потому, что имеет дар изречённости в противовес бессловесным тварям?

Человеческая натура проявляется в разном, но в чём-то, надо полагать, обнаруживается верховное, державное качество человека. Выявить эту главенствующую черту означает постичь сущность человека. Какое качество можно считать специфически человеческим? Есть ли вообще в человеке внутренне устойчивое ядро? Философы отвечают на эти вопросы по-разному. Многое зависит от общей мировоззренческой установки, то есть от того, что данное философское направление выдвигает в качестве высшей ценности. Конкретные позиции обусловливаются, в частности, и тем, как рассматривается человек — «извне» или «изнутри».

Любой феномен может быть осмыслен, по-видимому, двояким способом: либо через сопоставление его с другими сущностями или явлениями, либо через раскрытие его собственной уникальной природы. Изучение человека «извне» предполагает осмысление его отношений с природой (космосом), обществом, Богом и самим собой. Приобщение к тайне человека «изнутри» сопряжено с постижением его телесного, эмоционального, нравственного, духовного и социального бытия. Вполне понятно, что эти различные подходы не всегда существуют в идеальном выражении. Они дополняют друг друга, вызывают потребность в выработке общей, синтезирующей позиции.

Религиозно-философское направление рассматривает в качестве высшей ценности Бога. Поэтому тайна человека в этой системе мышления оказывается либо принципиально непостижимой, либо соотнесённой с сущностью божественного. Философы натуралистической ориентации исходят из культа природы, космоса. Человек воспринимается в основном как живое вещество, наделённое рядом отличительных естественных способностей. Наконец, многие философы оценивают мир через человека, полагая его главной ценностью мироздания.

Разумеется, эти установки можно классифицировать как идеальные типы, поскольку они нередко смешиваются, переплетаются. Теоцентризм (культ Бога), как правило, содержит указание на предназначение человека. Антропоцентризм (культ человека) зачастую включает в себя тему верховного существа, а возвеличивание божества нередко принимает собственно антропоцентрические формы. Природоцентризм и связанный с ним принцип натурализма оценивает человека как песчинку Вселенной, но вместе с тем пытается воздать должно своеобразию мыслящей материи.

В истории западной философии названные установки нередко чередуются или совмещаются в панораме одной эпохи. Античный космоцентризм уступает место теоцентризму Средневековья, окрашенный в гуманистические тона натурализм Возрождения сменяется возвышением личности в эпоху Просвещения, а затем обострённым интересом к субъективности человека в период романтизма. Представление о ничтожности «мыслящего тростника» (выражение Б. Паскаля), сложившееся в европейской культуре XVII–XVIII веков замещается в следующем столетии верой в безграничные возможности Homo sapiens.

Процесс познания мира с самого начала «отягощен» способностью человека оценивать реальность по уже сложившимся меркам, соотнесённым с его «миром». Не случайно в европейской культуре, в частности в Древней Греции, боги создаются по образу и подобию человека. Природа, космос, социальная действительность осмысливаются через определённую установку — человек находится в центре мироздания. Все явления мира воспринимаются с точки зрения опыта и ценностей человека. Эти стандарты сознания обнаруживаются затем в спекулятивно-философских моделях Античности, в метафизических системах Средневековья, в некоторых современных философских учениях.

Антропоцентризм исходит из наличия в мире объективных внечеловеческих целей и целесообразности его устроения для человека. Антропоцентрическое представление о месте человека в космосе характерно для библейских текстов. Мировоззренческие сюжеты антропоцентризма порождены иудео-христианским вероучением о человеке как сверхприродном существе и венце творения. Антропоцентрические космологические и космогонические представления, эсхатологические концепции исторического процесса имеются в иудаизме, в христианстве.

«Какое чудо природы человек! Как благородно рассуждает! С какими безграничными способностями!» — размышляет Гамлет. Ещё недавно человек был «венцом всего живущего». Веками о нём говорили как о «красе Вселенной». Поэты всех времён воспевали «человеческое разуменье». Но таков ли он, человек?

Эрнст Кассирер, пожалуй, был прав, когда утверждал, что еж создаёт вокруг себя «ежиную реальность», а муха — «мушиную». В собственном человеческом ареале «мыслящий тростник» объявил себя уникальным творением. Однако какое содержание таит в себе эта формула? Само собой понятно, что человек не похож на панцирную черепаху, белокрылую чайку или саблезубого тигра. Но разве каждое живое существо, украшающее планету, не отличается оригинальностью, неповторимостью природного проекта? Орхидеи или роющие пчелы, по мысли И. И. Мечникова, не менее удивительные создания, нежели, скажем, божья коровка. Весь тварный мир отмечен печатью самобытности. Человек, стало быть, уникален среди уникальных…

Какая же тайна сокрыта в человеке? Действительно ли он занимает особое место в природном царстве? Что, вообще говоря, в нём необыкновенного? И вдруг обнаруживается нечто парадоксальное. Пока мы толковали о дефиците самоиронии, в западной литературе сложилось несколько течений, представители которых вообще отказывают человеку в оригинальности. В современных мировоззренческих дискуссиях всё чаще раздаются голоса о том, что человек не представляет собой никакой загадки. Всё, что в истории философии традиционно осмысливалось как самобытность человека, теперь нередко получает тривиальное натуралистическое объяснение. Нечего, мол, гордиться двумя полушариями, сморщенная родимая шишечка достойна не меньшего восхищения.

Современные социобиологи, например М. Рьюз, М. Мидгли, Э. Уилсон, рассуждают: никакого барьера между зверем и человеком нет. Оказывается, живые существа живут по одним и тем же принципам. Даже многие из традиций, которые мы чтим как достояние человеческой цивилизации, зачастую имеют непосредственные аналогии в социальном поведении животных. Вас смущает слово «социальное?» Но именно так. Волки сбиваются в стаи, пчелы живут роем, олени бытуют в стаде… И всё это без натяжки можно назвать, по мнению социобиологов, провозвестием человеческой социальной жизни. Даже альтруизм рассматривается не как специфически человеческое, а как расхожее природное свойство всего живого царства.

Животные, разъясняют социобиологи, общаются с помощью жестов. Они могут иметь чувства, которые кажутся нам сплошной мистерией. На что, например, похожа чайка во время инкубации? Что выражают собой карнавалы шимпанзе? Почему слоны проявляют такой странный интерес к своим мёртвым собратьям, порою пытаясь захоронить их? Наконец, что заставляет китов выбрасываться на побережье?

Тайна человека как будто отступает под натиском натуралистических объяснений. И вместе с тем рождается парадоксальное видение проблемы. Вроде бы в человеке нет ничего уникального, зародыши, зачатки всех его качеств есть в животном мире. И всё же он принципиально несводим к набору этих свойств. Человек всё-таки нечто «другое». Обилие натуралистических версий ещё более усиливает ощущение неразгаданности человека. В чём же секрет?

Классическое представление о том, что человек как живое существо уникален, несёт в себе вековечную тайну, вовсе не угасает. Напротив, чем явственнее обнаруживают себя натуралистические тенденции в истолковании человека, тем сильнее стремление многих философов отстоять представление о том, что человек принципиально иное существо, заключающее в себе тайну неповторимости.

В самом общем виде проблема уникальности человека кажется постигаемой. Разумеется, человек обладает рядом необычных свойств. Он отражает в своём сознании величественное многообразие окружающего. Он творит мир культуры. В нём самом — удивительное сплетение природных и социальных качеств. Человек безмерно сложен и неисчерпаем.

Но в этой множественности образов человека и заключена трудность в расшифровке проблемы. Говоря об уникальности того или иного животного, мы можем указать на особенности его биологической организации. Раскрывая своеобразие человека как неповторимого существа, мы теряемся в перечислениях. Едва ли не каждое свойство Адамова отпрыска претендует на исключительность. У человека есть разум, совесть, долг, дар общения… Чему отдать предпочтение?

Вопреки традиции, всё, что философы канонически считают благословенным даром человека, обусловливающим его уникальность, на самом деле таковым не является. Более того, можно указать на одну особенность человека, которая в конечном счёте определяет все другие черты сына природы, кажущиеся неповторимыми.

Уникальность человека многие учёные усматривают в том, что он обладает особой телесностью, высокоорганизован как организм. Теперь спросим: верно ли, что человек обладает сложной и относительно совершенной биологической органьуznm pf frcизацией? Можно ли принять за аксиому, что живая материя по собственному внутреннему устремлению тянется к одухотворению и что, стало быть, возникновение сознания венчает развитие всего живого? Выражает ли антропогенез последовательно развёртываемое величие природы?

Современные научные постижения и открытия разрушают многие из этих утверждений. С точки зрения реального развития живой материи кажется бессмысленным представление о том, что всё живое на Земле подчинено человеку. Как живое существо, человек — продукт длительного природного развития. Однако, как свидетельствует современное знание, оно вовсе не содержит в себе накопление только гармонически благодатных задатков и свойств. Анализ эволюционного процесса показывает, что в природе далеко не всегда обнаруживается закон всеобссfщего прогресса.

Уникальность человека трудно вывести из чисто эволюционистских воззрений. Напротив, именно последовательно проведённый эволюционный анализ нередко устраняет мысль о нетривиальности человека. Уместно вспомнить здесь иронию Марка Твена, который выявляет курьёзность мысли о том, что будто бы вся эволюция подчинена единственной цели — создать некий «венец природы». «И вот во всём величии и красе в мир явился птеродактиль, и вся Природа поняла, что кайнозойский порог остался позади и начинается новая эра, новая стадия подготовки земного шара для человека. Возможно, птеродактиль воображал, будто эти тридцать миллионов лет были потрачены на то, чтобы подготовить его — ведь он, птеродактиль, способен вообразить любую глупость — но он ошибался» ⁸.

Эволюция вовсе не завершилась появлением человека. Изучение его биологической природы помогает изжить отвлечённые, благодушные предрассудки. Подобно тому как трезвое, проницательное продумывание человеческой истории избавляет учёных от телеологических мифов, от неблагоразумной веры в предзаданность исторического процесса, допущение возможных эволюционных промахов по отношению к сыну природы способствует изжитию вековых представлений о «венце творения». Действительно, никто не гарантировал человеку абсолютного совершенства, немыслимой гармонии. Встать на такую точку зрения — это значит слиться с мифом о божественном замысле.

Эволюция живого на человеке не остановилась. Уже после воцаррения властелина природы возникли и другие биологические виды. Кроме того, эволюция содержит массу примеров, когда многие животные и растения окончательно исчезли, хотя и казались вершиной биологического творчества. Вымерли, например, мастодонты, мамонты и другие высшие млекопитающие. Девственные леса Европы были населены обезьянами, останки которых находят в геологических отложениях. Эти животные имели сложную организацию, но не смогли приспособиться к меняющимся климатическим и биологическим условиям. В то же самое время тараканы и скорпионы оказались неизмеримо более живучими. Именно поэтому представление о том, что всё живое на Земле рождено для человека, что эволюция все подчинила рождению сына Адама, осмысленно с точки зрения реального развития живой материи.

Что же такое человеческое существо?

Между тем Макс Шелер, предпринявший попытку типологизировать все концептуальные версии по проблеме человека, пришёл к выводу, что первое представление о человеке родилось не в философии и не в науке. Изначальная версия взглядов на человеческую природу принадлежит религии. Она представляет собой пестрый конгломерат представлений, заимствованных из мифологий разных народов, преданий Ветхого Завета, сказаний античной религиозной мысли, новозаветных притч и так далее. Немецкий философ подразумевает известный миф о сотворении человека, его души и тела, о происхождении человеческого рода от Адама и Евы.

По своему характеру эта антропологическая версия сугубо религиозная. «Небесная история и небесная судьба человека предопределяют земную судьбу и земную историю человечества» ⁹, — подчёркивал Н. А. Бердяев. В рамках названного иудейско-христианского воззрения развиваются совершенно различные и самостоятельные в философско-историческом смысле теологические антропологии. Учение о грехопадении, о бессмертии души (и связанное с ним учение о наказании и воздаянии в будущей жизни), о том, что в сокровенной своей глубине душа человека — это часть Божественного, обретало в истории человеческой мысли самые неожиданные аранжировки. Так, разнохарактерные толкования «грехопадения» вызвали к жизни многочисленные варианты исторических описаний и всемирно-исторических перспектив — от августиновского «Града Божия» через Отто Фрейзинга до современных теологов.

В наше время философия и религия стремятся существовать врозь, и интенсивный диалог между ними, который имел место в прошлом, теперь ослабевает. Ещё столетие назад философы на тех или иных стадиях своей карьеры обращались к проблеме Бога и конструировали разветвлённые метафизические системы. Сегодня философы ограничивают себя более скромными, в основном инструментальными проблемами — проблемами языка, логики, научных методов и так далее.

В той же мере и теологи гораздо меньше, чем прежде, когда они отваживались вступать в сферы природной и разумной теологии, концентрируют своё внимание на библейских и литургических темах или на других вопросах, которые касаются внутренней жизни религиозной общины. Этот разрыв осознают и философы, и теологи. Тем не менее они провозглашают своего рода декларацию о независимости. Философы помнят примеры прошлого, когда свобода философской и научной мысли подвергалась угрозе со стороны церковного истеблишмента. Теологи со своей стороны воскрешают факты, когда изучение Библии приспосабливалось к требованиям секулярных философов. Вот почему и тем и другим желательно даться на расстоянии, чтобы каждая сторонаержаться на расстоянии, чтобы каждая сторона имела время и свободу определить собственные позиции.

Что представляет собой человеческое существо в христианской антропологии? Христианская версия генезиса человека восходит к древнеиудейским преданиям о сотворении человека. «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил Его», — читаем в книге Бытия (Быт. 1; 27). Сегодня мы оцениваем эти истории как мифологические. Если придерживаться версии о том, что человек был сотворён, то придётся согласиться с мнением о завершённости человека как живого существа. Не будем разбирать это положение с позиций внешних к библейским. И в нём самом можно обнаружить глубокое противоречие, поскольку, с одной стороны, человек сотворён по образу и подобию Божию, а с другой — как завершённое существо, существо телесное — ограничен в своих возможностях.

В последующем библейском повествовании о творении мира и человека возрастает острота внутреннего конфликта, присущего человеку. Здесь сказано, что человек сотворён из земной пыли, иначе говоря, он извлечён из земной части творимой материи. Но именно в это существо, которое слеплено из почвы, Бог вдохнул «дух жизни», иначе говоря, принял участие в одухотворении собственного создания. Так, согласно книге Бытия, человечество обрело своеобразие. Мы не можем упустить из виду и тот факт, что человек с самого начала был не обособленным, а социальным существом. Когда Бог создавал человека, Он творил его как мужчину и как женщину. С самых истоков нет «Я» без «Ты». Связанность с другим есть самая суть человеческого рода.

По мере того, как мы продвигаемся за этими ранними преданиями, другая фундаментальная предпосылка относительно человечества вступает в противоречие с прежними рассуждениями. Существо, созданное по образу и подобию Божьему, в то же время имеет врождённые изъяны. Человечество ограничено в возможности раскрыть присущий ему потенциал, обнаружить собственный образ как подобие Божье из-за того, что оно, если говорить религиозным языком, впало в «грех». Иначе говоря, человеку свойственно состояние отчуждения, когда человеческое существо знает, что оно отделено от своего происхождения, от своей цели и от других людей.

Этот факт греховности — один из наиболее значительных признаков человеческого существа. Другие создания таковы, каковы они есть. Человеческое существо не только есть как таковое, оно также знает о себе нечто большее. Человек осознает, что так или иначе он не сможет быть тем, чем ему надлежало стать. Человек представляет собой нечто человеческое в биологическом, но отнюдь не в духовном или этическом смысле.

Известный иерусалимский философ Мартин Бубер настаивает на нормативной ценности тех образцов человечности, которые запечатлены в Библии. Однако мыслим ли гуманизм без автономного, суверенного человека? Казалось бы, вопрос выглядит абсурдным. Как может проявиться любовь к человеку в доличностных культурах? Тем не менее Бубер связывает начало гуманизма именно с выявлением специфически человеческого.

Исследуя происхождение понятия humanitas, из которого выросла концепция гуманизма, Бубер понимает под ним доверие к человеку как таковому, убеждение в том, что человек является не только зоологическим видом, но и уникальным творением. Философ связывает отдельные проявления новой и более свободной человечности с тем типом гуманности, который унаследован от древности. Такой процесс Бубер называет экзистенциальным обновлением ¹⁰.

Люди — существа, которые могут в любой момент оступиться в нечеловеческое. Гуманизм — тончайший, зыбкий и нередко разрушаемый слой в толще культуры. Вот почему иерусалимский мыслитель обращается за помощью к тому веку, когда человеческое процветало во всей чистоте и силе, хотя ему приходилось тысячу раз сражаться с нечеловеческим. Ныне же, по словам Бубера, человеческое начало выветривается и разлагается не только в отдельном индивиде, но и во всей современной эпохе мировой истории.

Фундаментальная религиозная антропология, связанная с древнеиудейским Ветхим Заветом и имеющая параллели в других религиях, получает дальнейшую разработку в Новом Завете. Человек, как он представлен и интерпретирован апостолом Павлом, это новый Адам, существо, в котором воплощён первоначальный замысел Создателя. В нём претворён образ и подобие Бога, почему собственно апостол Павел и говорит о нём как об образе невидимого Бога. Что отличительного в образе Христа, как он представлен в Новом Завете? Его самоотверженная любовь, жертвенность. Любовь и жертвенность рассматриваются как путь, который ведёт к обретению веры и истинной человечности.

Таким образом, проблема уникальности человека в религиозной традиции непосредственно выводится из тайны божественного. Религия показывает нам, что человек двойствен. Одно дело человек до грехопадения, другое — после. Человек был определён к высшей цели, но утратил это предназначение. Грехопадение лишило его силы, извратило разум и волю. По мнению Э. Кассирера, который подверг критике религиозную версию человека, классическая максима «Познай самого себя» в философском смысле — смысле Сократа, Эпиктета или Марка Аврелия — не только малодейственна, но ложна и ошибочна. Человек не может доверять себе и читать в себе. Он сам должен молчать, чтобы слышать высший глас, глас истины ¹¹.

Разумеется, христианская версия человека не сводится к тайне самопознания. Однако в ней — недоппреодолимое стремление человека к идеальному бытию, поиск Бога, желание общения с Ним. Христианство в этом смысле не предполагает ограничения свободы. «Христианства нет без свободы. В том числе без свободы делать зло и отвергать Бога. Часто спрашивают: почему Бог не создал всех людей изначально хорошими? Почему он не заставляет их поступать, как Он хочет? Все мыслящие существа, даже Сатана, были созданы добрыми, но имеющими свободу сделать выбор в пользу зла. Такой выбор стоит и перед каждым человеком. Богу не нужна подневольная любовь, любовь из страха или по принуждению, — если таковую вообще можно назвать любовью. Он создал нас Своими детьми, а не рабами или наёмниками и, любя нас, ждёт от каждого свободной любви к Нему» ¹².

Кассирер отказывает религии в теоретическом решении проблемы человека. Однако религия и не может дать такого решения. Она не может быть ясной и рациональной. То, о чём она повествует, — тёмная и мрачная история человеческого грехопадения. Рациональное объяснение этого факта невозможно. Мы не можем объяснить человеческий крах, так как это недук продукт или необходимое следствие какой-нибудь естественной причины. Точно так же мы не можем объяснить человеческое спасение, ибо это спасение зависит от непостижимого акта божественной милости: оно свободно даруется и свободно отбирается, и никаким человеческим поступком или достоинством заслужить его невозможно. Следовательно, религия и не претендует на прояснение тайн человека. Она подтверждает и углубляет эту тайну.

Религиозная интерпретация человека за последние два столетия в Европе и Америке была постепенно замещена различными версиями, которые можно описать как натуралистические. Впечатляющие успехи естественных наук в области физики, химии, биологии, астрономии и в других сферах теории породили представления, будто такого рода методы могут быть применены и к истолкованию человеческого существа.

Так, широкое распространение получило представление, будто человек как таковой в основном естественный, природный феномен, конечно, достаточно сложный, но всё же вполне объяснимый в терминах наук, которые используются для описания других сфер jlsприроды. Библейский взгляд был выражен в форме повествований, носящих откровенно мифологический характер. Едва стала ясна их мифологическая сущность, эти истории попросту отвергли. Была предпринята слабая попытка выявить те глубокие истины о человеческом существе, которые отражены в этих преданиях.

Можно, судя по всему, назвать определённые характеристики человека, которые игнорирует наука. Первая из них — свобода. У неё нет такого достояния, которое можно было бы обнаружить с помощью наук. Но как утверждает Кант, свобода связывает все наши поступки один за другим и оценивается как одно из самых драгоценных наших достояний. Вновь можно признать, что человеческое существо в каком-то таинственном смысле уникально и незаместимо. Человек не только представитель класса или экземпляр человеческого рода, но это также особое существование, нечто живущее под своим собственным индивидуальным именем.

Любую утраченную вещь можно заменить. Но когда умирает ваш ближайший друг, эта утрата представляется незаменимой, хотя можно найти другого друга. Однако вы никогда не перестанете замечать, что этот новый избранник — не тот человек, которого вы потеряли. Ещё одну сторону человеческого своеобразия выявляет этическое измерение человеческой жизни. Чувство греховности показывает неукоренённость человека в себе самом. Недовольство собой и достигнутым — свойство такого рода, что его отсутствие — самодовольство — воспринимается как сущностная неполноценность и нравственный порок. Человек осознает, что никогда не станет тем, чем он должен был бы стать.

Эти иллюстрации — свидетельство того, как глубоко различие между человеческим и нечеловеческим. Поразительный пример такого различия обнаруживается в языке, когда мы говорим о каком-то необычно жестоком и тиранически настроенном человеке — «в нём есть нечто нечеловеческое». Употребление этого выражения вовсе не свидетельствует о том, что биологически данный человек не относится к Homo sapiens, что он не принадлежит к человеческой расе. Однако слово «человеческий», как это очевидно, содержит в себе не только биологический смысл. В нём отражены некие компоненты спиритуального характера. Когда они отсутствуют, мы говорим о человеке, что он «нечеловечен», поскольку он не может быть мерой полной и истинной человечности.

Натуралистическому взгляду на человека, который утвердился в XIX веке, был брошен вызов новыми философскими течениями, настаивающими на особости и отличимости человеческого существа как некоей целостности, которая является не только частью Природы. В своей свободе и спиритуальности человек возвышается над простым естественно-природным уровнем. Новые философские течения (философия жизни, психоанализ, экзистенциализм, персонализм) выразили глубокое понимание человека, присутствующее в конечном счёте в каждом индивиде.

У каждого есть чувство, что он не просто некое лицо, не только биологический феномен, но существо, которое, несмотря на все ограничения, имеет трансцендентную природу и обладает возрастающей способностью подчинить природу человеческому контролю. Библейская антропология оказала огромное воздействие на человеческое самосознание. По мнению Н. А. Бедяева, жаждой искупления наполнена вся история мираррдяева, жаждой искупления наполнена вся история мира, и лишь как искупление может быть понят смысл истории ¹³.

По словам философа, возрождение религиозного смысла жизни связано с сознанием источника мирового зла. «Человек должен стать внутренне свободным, достойным свободы и вечной жизни, действительно перестать быть рабом, а не надевать костюм свободного, не казаться могущественным: он должен сознавать свой грех, в котором участвовал, и религиозную связь свою с искуплением. Освобождение зверя с бушующим в нём хаосом не есть освобождение человека, так как подлинный человек есть часть божественной гармонии» ¹⁴.

Библейское учение утверждает, что ценность человека проистекает из уникального и в своём роде исключительного чувства собственного достоинства человека, сотворённого по образу Божьему. Люди в некотором смысле представители Бога на Земле. Грех против них — это грех против Бога. Нельзя согрешить против Бога безнаказанно, грешники в конечном счёте предстанут перед Божьим судом. Противники библейского взгляда на уникальность человека надеются на чудо, что человек в конце концов не является столь ценным исключением, как говорит о нём Библия. Они не могут не признаваться в этом столь честно, как древний поэт Лукреций, который открыто признавал: одна из причин, по которой он столь сильно привержен теории атеистической эволюции — это удобство выводов о том, что смерть является концом. Перед судом Божьим представать не придётся.

Таким образом, библейский взгляд на человека предполагает уникальность его как Божьего создания. От других существ Адам и его потомки отличаются неповторимой судьбой. Изгнанный из рая человек был вынужден заново приспосабливаться к природе, утверждать свою особость среди животного царства. Не утрачивая собственной неповторимости, он в то же время оказался естественным созданием, призванным вновь обрести себя в мире многоликой натуры. Как же выглядит проблема уникальности человека в секулярной традиции?